Так получилось: однокурсники по факультету журналистики просили написать 2-3 странички воспоминаний к традиционному сбору соучеников. Я написал вместо этого повесть. Конечно, приятно было вспоминать тех людей и места, с которыми многое связано. К сожалению, и Старшего Товарища, и Товарища - главных герооев повести - уже нет с нами. Остался только Виктор Цветков (знакомый по роману "Зеркало для журналиста). Приятельница сказала, что читала повесть, как в свое время "Войну и мир" - сначала любовные сцены, потом все остальное. Немало таких, кто обижен повестью, прикосновение медузы оказалось болючим, неприятным, непринятым, отторгнутым. Все это предвиделось, когда сочинялась эта нехитрая "история одной компании". Очень хотелось передать киевскую атмосферу той поры - с "Ливерпулями", "Уругваями", "Лажами", "Забубенными головами", крещатинскими раздолбаями и прочей шантрапой. Тот Киев навсегда с нами останется. Стопроцентно. В.К.
Моим однокурсникам
«Я с ними последним делился,
И не было дружбы нежней,
Но мой кошелек истощился,
И нет моих милых друзей!»
Н.И. Некрасов.
Из дневника Цветкова Виктора, июль 2006 г:
«Недавно затеяли уборку на даче, и на чердаке, в самом углу, куда точно последних лет десять не ступала нога человека, в кипе пожелтевших газет, вырезок, другого ненужного хлама, обнаружил потрепанную, старенькую, захватанную пальцами, всю в темных потеках, тетрадь в зеленоватой мягкой обложке. Я ее сразу узнал – еще бы! Это был мой единственный конспект по всем предметам сразу, с которым я проходил в университет года два или три, кажется с третьего курса и до последнего госэкзамена, особо себя не перегружая ни физически, ни умственно. Тоненькая, в двадцать четыре листа, «общая» (так, по крайней мере, написано на обложке), самая дешевая, за 14 тогдашних копеек, куда помещались все лекции и семинары студента факультета журналистики выпуска 1973 года.
«У меня никогда ничего не пропадает, зато и найти, если что-нибудь понадобится, - невозможно», - успел привычно подумать и наугад раскрыл, сразу же наткнувшись на разодранную страницу знакомой по прошлой жизни, наводившей когда-то тоску смертную, газеты «Москоу ньюз» на английском языке. Нет, не тех популярных перестроечных «Московских новостей», каждый номер которых прочитывался от доски до доски, проглатывался на одном дыхании - это будет много позже. Других, вызывающих даже сейчас зубную боль и цепенящий ужас при одном только воспоминании. По этой газете мы сдавали «тысячи». Вернее, сто тысяч знаков – столько текста еженедельно надлежало самостоятельно перевести и защитить на кафедре иностранного языка.
Как, наверное, и у всех студентов, у нас «ходила» одна и та же газета с переведенным кем-то (кем, интересно?) текстом на все случаи жизни. По ней, вернее, по «развороту» в две страницы, мы и сдавали ненавистные «тысячи». Поверх английского текста, над каждым словом, микроскопическими буковками шариковой ручкой нацарапано соответствующее русское. Хорошо, если удавалось расшифровать, тогда появлялась хрупкая надежда сдать проклятые «тысячи», и быть допущенным к зачету. «Мягкий способ» - его называли.
В отличие от жесткого – дождаться, пока преподавательница – старая бабушка Альфонсовна - куда-то выйдет или самим ее вызвать, допустим, к телефону в деканат, и заранее подготовленным, хорошо отточенным красным карандашом вмантулить в журнале напротив своей фамилии три-четыре, а лучше пять больших кружочков. Чтобы получить допуск к зачету, как раз и хватит пяти. Рисковые студенты, настоящие экстремалы! Даже сейчас, когда прошло больше трех десятков лет, ощутил неприятную горечь во рту и давно забытый холодок в районе позвоночника. Наука въелась крепко, на всю жизнь!
И сразу из газетки – записка выпала: на клочке в крупную клетку, почти шахматную, буквы огромные, пляшущие во все стороны, «печатные». Так обычно водят по бумаге неуверенной рукой либо пребывающие в запое, либо первоклассники:
РіБЯТА ШУРИК З НіНКОЮ УШЛИ НА «ПАТіО».
Нарисовалась нелепая фигура домашней прислуги, вечной Клавы, безграмотной девицы горбуньи, согнутой, поддавшейся вперед, как бы куда-то бегущей. С большим и добрым сердцем. Какими блинчиками, оладушками и вареничками нас всегда подкармливала! А котлетками – малюпусенькими, сочными, с пылу-жару… Да тот же Шурик хвастал, что на любое похмелье, в самом разобранном состоянии, мог проглотить два десятка!
Да, был Шурик! Прибился к нашей студенческой шараге на какой-то забубенной пьянке, да так и остался. Баловень судьбы, писаный красавец-блондин, кровь с молоком, молоденький, свежий, как олененок, чем-то похож на футболиста Блохина, которого в те времена только-только подпускали из дубля в оснеову. Весь из себя в фирмЕ (заграничные шмотки), типичный киевский раздолбай, не то, что с ленцой, просто бездельник, «золотая молодежь» шестидесятых ушедшего, увы, века. По нынешним временам – потянул бы, пожалуй, на антиквариат. Тогда же - завидный жених: батя в Совмине, дача в Конче, огромадная пятикомнатная квартира с видом на Софиевский собор, со стороны дворика, где летом цвели и опадали никем не тронутые яблоки. Да что - свой «Москвич»!
Впрочем, своими благами Шурик пользовался редко, ночевал, где придется, а из всех деликатесов предпочитал яичницу, приготовленную некоей Ленкой, официанткой из «Яблоньки». Печку она принесла из дому, так как в ассортименте кафе были только холодные закуски и соки. Окна нашего деканата выходили как раз на «Яблоньку», удобно: если понадобится вдруг кто - зачет там сдать, или экзамен какой - нам кричали прямо в окно. Так что, не волнуйтесь, и без бати козырного девки под Шурика сами ложились. Но запал он на Нинку Беспризорную, и на больше, как говорил Товарищ, наш приятель и однокурсник, - ума не хватило.
Нинка-то к шараге пристала не сразу, на три года младше, пришла, попросилась: «Мне с вами интересно!» Сама из какой-то Захлюпанки-Задрипанки, Полтавской губернии, а, может, из самих Гадячей, там таких телок - только свистни - набегут! Рубль ведро. А тут – трах-бах! – Шурик появляется! И скитались они целый год, даже больше, по убитым всяким хазам, от которых клянчили ключи у знакомых его и знакомых его знакомых, по общагам и шашлычным, прибивались к любым шальным компаниям, обходя за день все питейные заведения и злачные места. Родители-то Шурика эту Нинку в упор не видели, думали, его принцесса ждет.
Домой к себе пробирался, как партизан-подпольщик из белорусских кинофильмов - огородами, переулками-подзатылками, чтобы никого не застать. Пока брился-переодевался, менял бельишко, рубахи каждый день, Галка свой легкий постирон в ванной устраивала, а Клава им уже котлеток-оладушек подносит. И с собой в дорогу завернет, добрая душа! Я почему знаю: сам не раз с ними заскакивал. Пока они заняты, телевизор смотрел: что там в мире происходит, пока мы гулеванили, война, случайно не началась, никого не убили? Бывало, и не раз – началась, и убили. Хорошо,где-то не у нас, не в Киеве. В тот сезон - страшно подумать! - на стадион ни разу не успел сходить - перехватим на бегу – и дальше кочевничать.
Но вернемся к записке, написанной на суржике, без знаков препинания, в стиле модного тогда течения модернистской прозы. Патио – для тех, кто не в курсе, - беседка на Замковой горе, на самой верхатуре, из которой открывается прекрасный вид на Подол, опять же - Днепр, как на ладони. Одно из наших культовых мест. Шурик с Нинкой летом здесь часто перекемаривали, на свежем воздухе, старым одеялом, больше от комаров, укрывшись. Одеяло в кустах прятали – бомжей тогда ведь не было, иногда сигареты оставляли, закусь какую, приходили дня через два-три – все на месте!
Клава почему-то к патио питала почтение. Может, к самому слову иностранному, испанского происхождения, пиетет испытывала: писала его большими печатными буквами, как аббревиатуру какого-нибудь учреждения типа «СОВМИН» или «ГОСПЛАН». Не раз слышала, как ее любимец Шурочка по телефону договаривался: я буду на патио, найдете меня на патио, встретимся на патио, я с утра на патио иду…
Да, были времена, а теперь – одни моменты. Проплыли и ушли – и времена, и люди. Вот и Шурика нет с нами, рано, бедняга, ушел. Но как же ясно, резко, во всех деталях иногда он мне рисуется, как снится. В той же «Яблоньке» банкует, допустим, с утра - ну, не с самого, часиков в одиннадцать-двенадцать, - делит первую бутылку «красненького». Наливает в граненый стакан, а по руке - сыпь выступает, как при кори, - аллергия на спиртное. Не дожил и до «тридцатника», сгорел. Какого широкого размаха чувак, какие надежды подавал!
Спилась и Нинка с круга, как-то встретил на Ленина, у «Зоологического», питание, говорит, птичкам купить надо. И не узнал сначала - старуха седая, без зубов, в порванных то ли чулках трикотажных, которые сейчас никто не носит, то ли колготках, вафлями захезаных. Ага, корм для птичек! Потом видел, как чинарики из урны сгребает, в переходе на станции метро «Ленинская». Одной рукой, потому как другая занята - бутылку пустую из-под пива ухватила, стеклотарой, значится, промышляет.
И Товарища нет. И Старшего Товарища. И половины знакомых. Косит, как в войну. Удивляюсь, как самому удалось просочиться – на грани балансировал, как поршнем мощным всасывало. Но в студенческие расслабушные годы, тогда пронесло, позже,, когда считал, что все отшумело, отзвенело и отошло. Ан, нет, не говори «гоп!», пока не переехал Чоп!
Тогда мне только-только стукнуло тридцать. Гуляли дня три, может и больше, никто не считал - не принято. Да и повод знатный - не просто так, а хату обмывали - новую, только что полученную трехкомнатную квартиру. И не где-нибудь – в самом центре, на углу Артема и Большой Житомирской. Отмечали с широтой размаха. Удивляюсь, как дом наши гульки выдержал! Никто никуда не спешил, совпало с первомайскими праздниками, здесь же и спали - штабелями, где попало - на кухне, в коридорах, а самые козырные места, «вип-ложа», как бы сказали сейчас, – на балконе в большой комнате – красота! Лафа – кури, хоть лопни!
Вот уж насмеялись, – скулы сводило, слез не хватало.
Главное – ничего не воспринимать всерьез. Полный джентльменский набор – и генерала при всех регалиях неизвестно кто привел, я его на радостях целовал в засос на пороге, и туфлями менялись - кто первый уходил, вступил в чужие, не посмотрел, что на два размера больше, сколько той дороги до Оболони! Зато как шел другой, кому на два номера меньше достались? И ничего, дотопал – вот что с человеком наркоз делает! И кроликов живых кто-то вместо подарка подбросил, мы и не заметили, как разбежались по всей квартире, вылавливали всех скопом, пришлось к соседям на дачу везти. Выпустили в поле, на берегу «министерского» озера, они как шуганули! Недавно проезжал, не том месте сейчас элитный дачный массив, озеро приватизировали, а тогда - пустырь кругом, кукуруза в человеческий рост, мы еще в футбол побегали маленьким резиновым мячиком – такие нагрузки после новоселья, эх, сколько дурной энергии!
Сейчас бы кому в голову взбрело - справлять день рождения в собственной квартире – застрелиться и не жить! Ресторан снимать, список гостей, кого приглашать, кого – нет, весь этот ужас, кто и с кем совместим, и насколько. Все равно в сто человек не уложишься. Потом - меню, музыка, тамада, чем кого занять и как рассадить – спаси и помилуй! А что делать – все нужные люди, твой круг. Да на такой контингент, прошу прощения, ни закуси, ни дорогого алкоголя (а другого эта публика не употребляет) не напасешься!
Только теперь понимаешь, что те навсегда ушедшие времена, когда жили копейка в копейку, жрать нечего, одевались, как в интернате, оказывается, были нормальным, вменяемыми. И кому все это мешало? Наши жалкие, сморщенные нейлоновые курточки – тогда последний писк! - не помещавшиеся на вешалке, мокрые от дождя, валялись в коридоре, в углу. С них, как с апрельского сугроба, прямо на пол стекали тоненькие струйки, собираясь в лужицы. В коридор, если кто и выходил - разве что курить или целоваться, переступал, не шибко беспокоясь. Толклись в одной комнате, еще ни посуды толком, ни мебели, закуска на газете. Стульев не хватало, кто-то доски со стройки принес, одеялами накрыли, табуретки по бокам, - сидеть можно, что еще надо! – и вперед! Громко орали наперебой, перебивали, музыку вырубили - нам еще интересно друг с другом, все остальное – детали, наплевать и забыть!
Сейчас придумываю что угодно, только бы не отмечать ни своих дней рождения, ни других дат. Заболеть, смотаться в командировку, лучше за рубеж, куда подальше - на острова, все равно, чтобы никого не видеть, где тебя не только не найдут, но и никаким мобильником не достанут.
А в те годы - первейшая проблема: катастрофическая нехватка выпивки! Купить негде, торговали спиртным в ограниченных местах и в таком же ограниченном количестве. Ночью бутылка водки – твердая валюта, на вес золота. А откуда оно у нас, золото? Денег – шаром покати, тянем на зарплату. Считалось: так и надо, иначе быть не может. Я к тому времени прошел две редакции - заводской многотиражки и городской газеты, и довольно неожиданно был выдвинут с повышением на работу в весьма солидный партийный комитет, там и получил хату. А с деньгами, хоть и на должности солидной – все равно легче не стало.
Праздники, наконец, закончились, выхожу на работу, как побитая собака себя чувствую. И вокруг меня, смотрю, все смурные ходят, или это мне только кажется? Да нет, так и есть. А здесь еще и начальство вызывает срочно: поедешь, говорят, в командировку, прямо завтра! Думали, заартачусь, а я радуюсь, хоть и виду не подаю: слава богу, отдохну хоть от этих пьянок бесконечных!
Задание несложное - сопровождать в Москву, Политиздат ЦК КПСС, рукопись брошюры об опыте городской парторганизации по руководству социалистическим соревнованием в трудовых коллективах г. Киева под девизом: «Каждому рабочему часу – наивысшую отдачу!». Поняли что-нибудь из этой белиберды? То-то. А для меня звучит как песня! Автором брошюры в четыре печатных листа значился большой начальник, но писал-то ее я, еще в бытность свою в редакции, то и для доработки отрядили меня. Забронировали одноместный номер в гостинице «Центральная» - в самом центре, на улице Горького, аккурат напротив красного здания Моссовета.
Снабдили дефицитным тогда билетом на первый литерный поезд, который под марш «Прощание славянки» отходил с первого же пути. На вокзале доводилось бывать частенько - по ночам сюда съезжались в надежде купить бутылку водки, если не в ресторане, функционирующем круглосуточно, то у таксистов – по спекулятивной цене – сто процентов!
Я выпил бутылку пива, и ночь в поезде проходит быстро, а утром за окном - подмосковный пейзаж: русские березки, редкий пролесок, мелькнуло Переделкино, за ним знаменитый магазин для слепых «Рассвет», и вот уже Киевский вокзал под ажурной крышей. Из окна отеля – прекрасный вид на Кремль, рубиновые звезды, как на открытке – красиво, близко и доступно. Все здесь, рядом, как на ладони: и ГУМ, и Кремль, и Красная площадь – гуляй, сколько угодно, пока ноги держат!
Тем более что в Москве пока бывать не довелось. Объездил, для своих лет, как мне тогда казалось, немало - и в Украине, тогда говорили: на Украине, и Казахстан, и за границей два раза побывал – в Венгрии и ГДР, а вот Москва – никак не выпадала. Так что, будем считать, повезло! Как раз в это время здесь, на Высших курсах при Литинституте, учился мой университетский однокашник, Товарищ, тот самый, что считал тогда, что у Шурика больше ума не хватило, чем с Нинкой Беспризорной сойтись.
Они тогда в ресторане «Зозуля» - больше известном, как «Кукушка», «Кукун» - чуть не подрались, всей шайбой разнимали. После окончания факультета толком не виделись. «Будет гидом, он-то за два года в Москве, наверное, все облазил!».
Когда-то, в студенческие времена, прожить друг без друга дня не получалось, особенно, на первых курсах. Оба - коренные киевляне, выпускники первых тогда украинско-английских школ в «центровом» Ленинском районе (он – 87-й, я – 92-й). Выдержали сумасшедший конкурс на журфак - 20 человек на место - как раз подоспел фильм Герасимова «Журналист», в котором герои лежат под Эйфелевой башней, потягивают коктейли и занимаются любовью. Думали попадем сразу в элиту, а оказались в окружении иногородних ребят, старших по возрасту. Почти все прорывались через подготовительный факультет, так называемый «рабфак», имея за плечами армейский или трудовой стаж, а то и членство в КПСС.
Были и такие, кто поступал по второму и даже по третьему разу, предоставив производственные характеристики. Этим «трудягам» достаточно сдать экзамены на «трояки». Само собой, мы быстро сошлись и, особенно на первых курсах, держались вместе..
Товарищ мой - из писательской семьи, сын известного драматурга, имя которого тогда было на слуху.В предмете украинской литературы свободно ориентировался не только в пределах учебника и хрестоматии, но и лично знался с живыми, можно сказать, классиками. Те частенько и запросто захаживали к ним по соседски - в просторную пятикомнатную квартиру в одном из писательских домов в самом центре Киева, или на дачу в Конче-Озерной.
Сын такого же живого классика, Товарищ, и сам ходил в талантливых и подающих надежды. Ко времени поступления подоспел первый сборник стихов. Книжица на троих авторов, но все же! Товарищ небрежно шутил: мол, начинаю с«братской могилы». Но как мы ему завидовали! Недостижимая мечта – свой сборник, пусть и в соавторстве. Еще в годы учебы стал членом «Сп1лки». Наука давалась без особых усилий. Как-то сразу рано женился, на первой нашей красавице, за которой ухаживали многие, в том числе и я, но выбрала она Товарища. «На ее месте так поступил бы каждый!» - завистливые однокурсницы намекали не только на киевскую прописку, но и благосостояние семьи Товарища.
Женитьба почти не сказалась на нашей дружбе. Разве что не так долго просиживали лавочки в парке Шевченко и Ботаническом саду, в бесконечных спорах о Фрейде и Ницше, Вознесенском и Довженко, об особенностях украинского поэтического кинематографа. Или книгах Солженицына, Дзюбы, «запрещенных» фильмах вперемежку с футбольными новостями и своими студенческими проблемами. На футбол, кстати, выбирались реже. Да и «козу» с прежним усердием гонять не получалось – что поделаешь, женатый человек!
Но иногда все же – гоняли! И доказывали всем, что наша тройка мушкетеров-центрфорвардов, в которую, кроме меня и Товарища, входил Старший Товарищ, способна на многое. Старший Товарищ бесспорно верховодил, непререкаемый авторитет в этом деле. Еще бы - вырос в Молдавии, с молоком матери впитал аромат «Изабеллы», «Лидии», «Совиньона» и других неповторимых букетов, включая румынское вино «Мурфатлар», фирменные бутылки которого перевязывались многоцветными тоненькими ленточками, которые мы носили на запястьях в качестве опознавательных знаков «свой-чужой». Даже сейчас, при одном воспоминании о тех давнишних «брэндах» во рту собирается слюна.
«Русский. Но из Кишинева» - так Старший Товарищ представлялся при встрече. В Киеве оказался по программе обмена студентами. Отслужив на флоте, там же вступил в КПСС («вечно вы куда-то вступите, Старший Товарищ!» – хрестоматийная курсовая шутка). Опережая нас почти на десять лет, он немало сил и времени тратил на обучение не нюхавшего пороха студенческого молодняка. Энергично, последовательно и с большим вкусом внедрял парагрАфы флотской дедовщины и суровых морских законов не только в общежитейский быт на ул. Ломоносова, но и в учебный процесс, бурно протекавший в аудиториях т.н. «желтого корпуса», на Бульваре Шевченко.
С его легкой руки студенческий жаргон заметно обогатился армейскими словечками, а быт – привычками. «Морской Закон» начинал действовать везде, сразу и бесповоротно, стоило только Старшему Товарищу появиться на горизонте. Главное же преимущество - он, тогда единственный из нас, по-настоящему любил вино и умел его пить. Мог из горлышка, не отрываясь, медленно, с удовольствием выпить на одном дыхании бутылку какого-нибудь противного вермута за один рубль семнадцать копеек. И что характерно: чем больше пил, тем меньше пьянел, агрессивность, в принципе ему и без того несвойственная, с каждым стаканом, оседала и пропадала.
Цвет лица, правда, менялся, по мере выпитого оно становилось бордовым, затем краснело, шло пятнами. Впрочем, этот винный румянец удивительно шел, добавлял строгие мужественные черты к несколько флегматичному характеру. Удивительно, но на ссоры, конфликты, прочие подвиги, несмотря на выпитый практически ежедневно «свой законный литр», никогда не тянуло. Наоборот, мог спокойно заниматься, читать книгу, писать конспект, а больше всего любил играть в шахматы (домино, «морской бой» и пр.). Последняя стадия – карты, в подкидного дурака. Когда он доставал из чемодана потрепанную колоду, привычно и ловко тасуя, все понимали: Старший Товарищ, наконец, дошел до кондиции. Но даже в таком состоянии обыграть его мало кому удавалось.
Все пять лет - «круглый» отличник. «Есть смысл, - говорил он. – Стипендия повышенная на шесть бутылок вина больше, чем обычная. Так что – поборемся!» Уважаемый и беспристрастный арбитр во всех спорах, староста группы, член партийного бюро, профсоюзный лидер, неизменный капитан сборной курса в игровых видах спорта, в которых только участвовал.
Не то, совсем не то - Товарищ. После первых двухсот граммов начинались лихорадочные поиски как бы где-то «домазать». Немедленно посылался гонец, чаще всего в библиотеку, или непосредственно в аудиторию, где околачивалось множество народу при бабках. Сколько бы ни занимали, все сразу, тут же, на месте, спускалось, и поиски возобновлялись по-новой. При этом его радиус расширялся – в ход шла старая, потрепанная телефонная книжка Товарища, помогавшая в нашем деле, откровенно говоря, не очень. Отыскивались номера старых друзей и одноклассников, обучавшиеся на других факультетах университета. Особняком стояли начинающие поэты, младший редакторский персонал, знакомые авторы - их черед приходил в вожделенные дни выплат в редакциях и издательствах гонорара и зарплат. Еще один способ «сшибануть деньгу» - поход по «злачным местам» в надежде не только взять в долг, но и «зацепиться», встретить знакомых, упасть на хвост и выпить на дурняк, без денег.
Эта затея, впрочем, практически никогда не приводила к успеху, потому как в любом таком заведении постоянно шастали и мелькали одни и те же лица, мельтешил постоянный контингент любителей дармовой выпивки, завсегдатаев «козы», у которых на вечно полупьяной морде написано: если займешь денег – ни в жизнь не отдаст! Если же – каким-то чудом – и заводилась пара лишних рублей, то они, конечно, не хуже нас знали, как от них избавиться и линяли сразу же, в момент. Так и кружилась весь вечер до упора крещатинская карусель, безуспешно выискивая кого-то, кто был бы глупее тебя: а вдруг удастся зацепиться, раздавить заветную бутылочку, выпить на шару. И только в одиннадцать вечера, когда в знаменитом ЦГ – центральном гастрономе – раздавался длинный звонок, означавший конец работы винного отдела, карусель замедляла движение. Жаждущие и страждущие шли курить последнюю сигарету на бульвар и разъезжались на метро, которое работало до 12 ночи. На следующий день все повторялось.
«Точки» обходились, естественно, пешком. От широко известного в студенческой массе магазина «Кооператор», где можно выпить стакан густого яблочного вина за 20 копеек (говорили, из гнилушек и падалок, которые колхозники в глубоко вырытых ямах-буртах давили сапогами, потому и цена такая бросовая) – до популярного кафе «Киевское» на той же Бессарабке. За простоту нравов и демократичность студенты и профессорско-преподавательский состав, регулярно посещавшие его по нескольку раз в день, уважительно называли «кафедрой».
От любимого и незабвенного «Слоника» в тени старинных деревьев Пионерского парка – до уютного, камерного, совсем не характерного для Киева, кафе «Лада» («Лажа») у подножья Владимирской горки. От легендарной «Кукушки» и обычной стекляшки «Буйная голова», у верхнего входа на стадион «Динамо» - до уютной шашлычной у фуникулера, пусть там только стоячие места.
А элитная бочка «Академвино», а «Кулишная» на Сенном рынке, а «Галушечная» на Прорезной, а «Вареничная» на площади Калинина, и даже - диетическая столовая номер, кажется, пять - на углу Бассейной и Красноармейской! И как венец, вершина всего - две «колыбы», недоступные и вожделенные, как снега на вершинах Килиманджаро, - в Голосеево и Гидропарке (там же – рестораны «Млын» и «Витряк»). Походы туда - только по большим праздникам, раза два в год, когда образовывалась «куча денег».
В пьяном дыму и соусном угаре под водку из граненых стаканов и полусырое мясо (говорили, собачатина из местных дворняг, которых здесь усиленно подкармливали) спускалось все, заработанное в стройотрядах за лето. Бесшабашно пропивались вместе с портфелями (их оставляли в залог под последние «сто граммов"). Здесь мне однажды разбили бутылкой голову, а Товарища чуть не утопили в Днепре рабочие прославленного завода, когда он по пятому или шестому разу подряд орал поэму Есенина «Черный человек».
После очередного «сшибу»: «до завтра, старичок, только на день, в это время и на этом месте, отдадим, как пить дать!» - Товарища тянуло на любовь. Говоря проще, ударял по бабам. Длилась это, как правило, недолго. Во-первых, не всегда на горизонте возникал объект, а на глубинные изыскания жалко драгоценного времени – и на выпивку его не всегда хватало, постоянный цейтнот – домой-то надо явиться вовремя и трезвым!
Время от времени на горизонте возникали отчаянные студенческие шалавы, специализирующие на «раскрутках» подобных компаний. И то – не из своих, залетные, из другого факультета, (своих-то знали, как облупленных). Клеили нас ради дармовой выпивки, безбожно динамили, и как только чувствовали, что запасы денег иссякают, сразу же делали ноги, чаще всего отлучаясь навсегда в дамский туалет, обрывая на полуслове нетрезвые излияния.
Нам же ничего не оставалось, как только продолжать. В выпивке Товарищ, по природе здоровый мужик, взращенный на домашней пище и калорийных соках, холеный, к тому времени немного склонный к полноте, мало чем уступал Старшему Товарищу. Они тянулись друг за другом из последних сил и денег, перепивая один другого, и, если бы кто вел счет этого бесконечного поединка, я думаю, он бы имел результат что-то вроде: 1656 на 1655, неважно в чью пользу, - боевая ничья, можно сказать.
Я же – худой и дохлый, кличка во дворе «Малый», не выглядевший на свой возраст и одевавшийся в подростковом магазине «Детский мир», - к вину был не приучен. Сцепив зубы, судорожно, с искренним отвращением, до спазм в желудке, глотал ненавистную вязкую бормотуху какого-нибудь белоцерковского разлива, думая лишь о том, чтобы не блевануть сейчас же, едва оторвав бутылку от губ. Гадкое винище никак не желало усваиваться, желудок бунтовал, приходилось отдавать, прожогом бросаться за угол, выплевывать, позориться перед компанией.
- Может, не будешь больше, Цвет? – спрашивал Товарищ со слабой надеждой.
- Не в то горло пошло, - извиняющимся голосом, - не обращайте внимания.
- Переглядывались, смотрели, как на больного, прощали, верили до следующего раза, который наступал очень даже скоро, и снова приходилось бежать и прятаться за угол и виновато отводить глаза.
А пили много. Старший Товарищ – добрейшей души человек, никогда не отказывал, последнюю «десятку» отдавал, кому она была нужнее. У него, как я заметил, деньги водились, и многие на курсе занимали. Любил щедро угостить за свой счет. Бывало, «водим козу» целый день, никак угомониться не можем, уже и вечер, и так хочется оторваться, думаешь в сердцах: «Ну, когда же у него деньги закончатся? Сил никаких глушить эту гадость нет больше!» И когда, наконец, кончались, Старший Товарищ начинал останавливать такси:
- К тете, на Пушкинскую, заедем. Денег взять надо. Я только на минуточку. Подождете? Где-то горяченького перекусим…
В такси Товарищ читал стихи. Предпоследняя стадия. Правда, зависело от того, сколько в нем сидело. Если вдребезги - Есенина. Когда только-только начинало разбирать - шел Женя Евтушенко, его лирика, молодые ершистые стишата: «Профессор, вы очень не нравитесь мне, А я вот понравился вашей жене…», «Я на пароходе Маяковский, а в душе Есенин и березки», «Любимая, спи!». Иногда по-украински, Сосюру, в квартире которого в конце пятидесятых они останавливались, когда из Донецка переехали в Киев. Почему-то очень редко - свои. Был у него один, мне страшно нравился: «А тиша – наймудр1ша 1з п1сень…» Таксистам хоть и нравилось, но бесплатно везти отказывались (бывало, что деньги пропиты все, одна мелочь в карманах пополам с табачными крошками). Однажды ночью ушли, оставив в машине меня в залог.
Уж не знаю, что та тетя про нас думала, которая на Пушкинской жила.
Постепенно, по мере того, как мы притирались друг к другу, «умные разговоры» становились все короче, зачем терять драгоценное время, «о Шекспире можно и после, потом». Встречались в условленном месте, где-нибудь на лавочке в парке Шевченко, и сразу к делу:
- Привет! – Старший Товарищ деловито пожимает мне руку. - У тебя сколько? У меня сегодня – «пятерка». А у тебя, Товарищ? Два рубля? Слабо-слабо. Ну, ничего, в процессе наверстаешь (в смысле: займешь, достанешь где-нибудь, когда деньги иссякнут). В темпе, давайте, быстренько, наговориться успеете. Кто бежит в «Дом Морозова»? Дуй, Цвет, мы тебя в «Лете» ждем, закусон элементарный сообразим, капусточки, хлеба…
- Может, докторской колбаски взять, немного, граммов двести хотя бы…
- Не надо пока, денег и так мало. Две «взрослые» возьмешь, лучше «биомицина», да, Товарищ?
- Или три маленьких, ноль-пять.
- В темпе только, в очереди не стой, отсчитай без сдачи, я тебе мелочи насыплю, подожди…
Главный закон «козы» - не возвращаться дважды в одно место. Иначе «коза» начнет бодаться. Мы активно перемещались в пространстве, меняли «точки». Существовали малый (в пределах бульвара Шевченко) и большой (до Львовской площади и Сенного рынка) круги. Пропустить хотя бы один ларек, где продавалось вино, считалось непростительным, грубейшим нарушением. «Коза», как и Бессарабка на стадионе, принимала в любую погоду, не надо только злить напрасно, нарушать установленные правила. Так и проходили наши занятия: выпьем по стакану в одном месте, переходим к другому, после - к следующей «точке», которых, если двигаться от нашего желтого корпуса университета по часовой стрелке, по малому кругу, набиралось больше десятка.
Иногда, для разнообразия, заворачивали в любимый, построенный пленными немцами, кинотеатр «Комсомолец Украины», на Свердлова (бывшей и нынешней Прорезной). В здешнем буфете всегда пивка «Жигулевского» можно выпить. Заглядывали для порядка в зал, и если фильм не стоил нашего внимания, а так случалось почти всегда, не дожидаясь окончания и громко хлопая сидениями жестких кресел, выходили на свежий воздух, чтобы продолжить занятия.
Кстати, о занятиях: могли и на лекции заскочить в родной университет, впрочем, случалось это крайне редко. Появляться в таком состоянии перед однокурсниками Старший Товарищ не любил – член партбюро как-никак. Пьянствовать, нарушать учебный процесс и дисциплину ему не пристало. Кто-то мог и в деканат настучать. Что касается «стукачей», на нашем их курсе их оказалось больше, чем мы думали, особенно среди рабфаковцев-членов КПСС.
Наша студенческая жизнь (1968 – 1973), оказывается, совпала с началом застойного периода. Тогда, конечно, мы этого не могли знать. Но даже в непутевую раздолбайскую жизнь нет-нет и доносилось эхо университетских скандалов, завинчивания местных гаек, исход неугодных, почему-то самых любимых преподавателей. Зато процветала посредственность, поощрялись доносительство, интриганство. История КПСС стала главным предметом, ею нас, будущих журналистов, как тараканов, травили почти четыре года. Под стать и другие «науки», доминировавшие в учебном процессе: политэкономия социализма, научный коммунизм, марксистко-ленинская эстетика и пр.
Как-то с Товарищем, скучая от ничегонеделания на любимой скамейке, придумали теорию «фиги в кармане»: как вы нам преподаете - так мы и учимся! Согласно ей, все пьяные гулянки, гусарские подвиги, пропуски и нежелание учиться как таковое, являлось сознательной и продуманной формой протеста и неподчинения диктату бурсы.
В деканате на наши выходки и оргии смотрели сквозь пальцы – вы нас не трогайте, а мы вас – не тронем! Но стоило только непьющим однокурсникам случайно оказаться в роковой день, 22 мая, у памятника Шевченко (считалось, кто отмечает эту дату, тот – ярый враг советской власти и националист), как сразу, без объяснений, их исключили из университета. Нам же все сходило с рук. Заливая глаза алкоголем, мы не были ни стихийными бунтарями, ни сознательными протестующими, банально прожигали, как только можно в молодости прожигать, время, которого, тогда, казалось, у каждого из нас - на несколько жизней вперед хватит.
Защитив в таком же стиле, с горем пополам, дипломы, разъехались – кто куда. Старший Товарищ – к себе в Кишинев, служить в газету. С тех пор мы виделись лишь однажды. И не где-нибудь, а в самих Соединенных Штатах, в Атланте, на Олимпийских играх 1992 года. Столкнулись случайно на перекрестке, у газетного киоска, за два шага от всемирного пресс-центра, как в студенческие годы сталкивались где-нибудь на площади Толстого или Бульваре Шевченко в Киеве. Вот так здыбанка, ексель-моксель!
Оказывается, у них, журналистов из Молдавии, нет даже аккредитации, приехали в Штаты почти нелегально, «дикарями», живут по квартирам у представителей своей диаспоры. Наш номер в загороднем трехзведочном отеле «Холидей Инн» показался Старшему Товарищу хоромами. Мы с удовольствием раскурочили минибар, наслаждаясь в 36-градусную жару баночным пивом «Будвайзер», одного из официальных спонсоров Олимпийских игр.
А вечером он угощал домашним молдавским вином, которого, друзья-молдаване, по обыкновению, захватили с собой - несколько десятилитровых сулей. А ведь американская таможенная служба с целью соблюдения санитарно-гигиенических норм в аэропорту изымала даже яблоки и апельсины, которые давали в самолете.
- А мы автобусом сюда приехали, из Кишинева. – Старший Товарищ был в ударе. - Ты же сало с собой провез! – говорил, подливая из сулеи. – Почему я не могу? Кстати, и картишки при мне. Вспомним молодость, Цвет? Сбацаем?»
Запивая мое сало его винцом, мы неплохо провели время, жалели только, что Товарища с нами нет. Я так и уснул в тот вечер, возвращаться к себе – ни сил, ни желания не было. Да и ехать - около часа на такси. Лучше завтра пораньше, до жары, встать и уехать в центр автобусом. Впрочем, Старшего Товарища это не слишком заботило, он давно похрапывал знакомыми по четвертому студенческому общежитию на ул. Ломоносова руладами с присвистом. Утром допили, что осталось, и так как такси он не пользовался категорически по причине полнейшего безденежья, в целях экономии поехали на спортивные арены автобусом.
Хотел ссудить ему долларов сто-двести, мол, свои люди, потом как-нибудь отдашь. Так разве ж Старший Товарищ – человек? Не захотел брать, решительно! Вспомнил, еще со студенческих времен: он ни у кого никогда не просил взаймы. Сам же - готов последнее отдать по первому требованию.
Товарища же я встречал чаще, хоть и развела жизнь, да все же - в одном городе. Как-то даже на футбол его вытащил, потом, правда, в Доме кино засиделись, пока в полтретьего утра нас оттуда не совсем вежливо попросили. Он подвизался на студии не то хроникальных, не то научно-популярных фильмов.
Да это крыша, старик, - студия. Чтобы детишкам было на молочишко. Я сейчас пьесу заканчиваю, в стихах, такая вещь будет, что ты! В Москву собираюсь, на Высшие курсы. Если пьеса пойдет, - сразу с поденщины соскочу. На одних потиражных с каждой постановки купоны стригут. Нет, старик, у нас, драматургов, не так, все иначе, не только на хлеб с маслом, но и на икру хватит, если в голове что-то есть!
…И когда выпало ехать в Москву, сразу мелькнуло: с Товарищем заодно повидаюсь, если в Киеве не удается: года три - ни ответа, ни привета. Как он, что он? Специально домой к нему звонил, у супруги телефон Курсов спрашивал.
В Политиздате управился быстро, благо, рядом с гостиницей, здесь же, в центре, на Миусской площади. Меня, оказывается, ждали - брошюра об опыте партийного руководства социалистическим соревнованием на примере г. Киева, уж не помню по какой причине, шла вне плана как «горящая». Редактор отдела Александр Дмитриевич Птицын (вот свойство избирательной памяти: почему рукопись без очереди - не вспомнить, а фамилия человека – осталась на всю жизнь, хоть виделись два или три раза), профессионально пролистав, вынес вердикт:
- Думаю, пойдет. Сам кропал? Это хорошо, люблю, когда журналисты пишут – много конкретики, примеров живых, из жизни, дотягивать проще. Оставляй, послезавтра зайдешь, вычитаешь окончательный вариант.
Перекусив на скорую руку в блинной, что напротив памятника Пушкину и здания «Известий», нащупал в кармане заранее припасенную «двушку»: самое время звонить Товарищу. В автоматах звонило много народу. Очередь двигалась медленно, те, у кого номер занят, выходили из будки и становились первыми. Интересная деталь – в Киеве обычно продолжали накручивать до победного. Короткие гудки, занято. Пришлось выйти из будки, уступить место следующему по очереди, и так – несколько раз. Наконец выяснилось, что номер, по которому пытаюсь дозвониться, - телефон вахтера, дежурного, и ходить звать он никого не собирался.
- Скажите адрес, я найду…
Улица Добролюбова, у самой телевизионной вышки. Автобусом в сторону Бутырки. Что ж, придется действовать методом народного опроса. Всю дорогу предвкушал, как с Товарищем душевно посидим, вспомним студенческую вольницу, ребят - кто и где сейчас обитает, кого он видел, кого я встречал. Припасенная еще из Киева и уцелевшая в поезде, заветная бутылка водки согревала карман летней ветровки. Стоял июль 1983 года, самое начало, макушка, как говорится, лета, но в Москве, по сравнению с Киевом, было прохладно, и моя легкая нейлоновая куртка, захваченная в дорогу в последний момент, пришлась как нельзя кстати.
Все представлял, как разливаем по чуть-чуть, не торопясь, растягивая удовольствие, как когда-то, в студенческие годы. За Товарищем и вправду очень соскучился.
В общежитии Литинститута препятствий никаких не чинили – даже паспорт не нужен, проходи себе, мил человек. Вахтер, который со мной говорил час назад, дремал над последним номером «Недели». Когда спросил, в какой комнате живет Товарищ, он только отмахнулся, обдав свежим перегаром:
- С Высших курсов, что ли? Они у нас на четвертом этаже, там спросишь номер комнаты. Колхозом живут, комнаты меняют каждый день…
Колхозом? Ну-ну. Пить меньше надо, дядя. Подумал, конечно, не сказал – еще не пустит.
- А после занятий - в какое время обычно возвращаются?
- С каких там занятий – никто никуда не ходит, пьют да трахаются с утра до вечер.
На четвертом этаже – хоть шаром покати. Дернул ручку двери одной комнаты – закрыто, другой, третьей, четвертой – тот же результат. Наконец, повезло - в самом конце коридора дверь с табличкой «Ленинская комната» оказалась незапертой, оттуда раздавались возбужденные голоса, неестественно громкий смех. Первое, что увидел, открыв дверь, - внушительных размеров бюст В. И. Ленина, стоявший почему-то в углу, лицом к стене. Старая кепчонка одета козырьком назад. Потом догадался: вождя повернули лицом к стене, чтобы не мешал отдыхать, стесняются. Едкая смесь дешевых сигарет без фильтра, водочных паров, перегара, старой протухшей рыбы, кислой капусты еще чего-то тошнотворного. «Амбрэ, однако!»
О-о-о-о!!! – мощным ревом приветствовала меня толпа сидевших за столом, покрытым выцветшей малиновой краской скатертью, слушателей Курсов.
- Простите, где бы я мог видеть Товарища?
- Товарища???
- Исключено! Он у нас человек занятой.
- Стихами охмуряет кого-то в комнате!
- Ага, трахается, как паук!
- Любимое занятие!
- А что, имеет право! - сказала охрипшим голосом худосочная девица в расстегнутом халатике, под которым, кажется, ничего не было. В смысле одежды. И вдруг затянула фальцетом:
- Маркитанка юная убита!!!
- У – би - та!!! – нестройно и не в такт подтянуло сразу несколько не совсем трезвых голосов, портача мотив известной песни Окуджавы. Как потом выяснилось, - у них рефрен такой на все случаи жизни. Спросит кто, анекдот расскажет, или тост надо произнести, вот и заводит кто-нибудь:
- «Маркитанка юная убита!».
- «У - би - та!!!» - истошными голосами подхватывают. Те, кто в состоянии, конечно, а не отдыхает, к примеру, здесь же, на полу, в лучшем случае, на принесенном с собой надувном матраце. Этих пассажиров я осторожно обошел.
- А вы ему кем приходитесь, и по какому, собственно, делу? – пьяновато щурясь, придерживая себя за ресницу, должно быть, чтобы глаз совсем не закрылся, спросила другая девица, как показалось, явно восточного типа. То ли казашка, то ли узбечка, такой тип мне хорошо знаком, особенно после прошлогодней летней практики в студенческих газетах Кустаная и Алма-Аты. Признаюсь сразу: больше, чем полчаса сопротивляться женщинам Востока у меня не получалось.
- Понимаете, я приехал из Киева, в командировку, думал повидать Товарища, мы дружим…
- Из самого Киева?
- Или из-под Киева?
- Ну почему же «из-под Киева»? Из самого что ни на есть.
- «Маркитанка юная убита!»
- «У – би – та!»
- А что у вас, с позволенья сказать, за пазухой оттопыривается? Уж не пузырь ли? – Девушка-маркитанка с легкостью циркачки выхватила мою заветную бутылочку.
- Точно, пузырь!
- Эй, хохол, ты слишком долго плавал! На хрена тебе этот Товарищ! Он уже где-то пьяный отдыхает! Садись лучше с нами, коль пришел!
- Не пожалеешь! – Девица, сыграв в пас моей бутылкой с угрюмым длинноволосым парнем, обхватила рукой за шею и крепко поцеловала в губы. Халатик при этом совсем сполз и осел на пол, так что прижималась она ко мне голым телом. Пока очумело соображал, как вести себя дальше, ее другая рука проворно скользнула вниз. Я инстинктивно отстранился подальше от греха.
- Кубок в руках москвичей! – в ту же секунду вскочила на стол, совершенно голая, продекламировала под всеобщий гогот:
Если девушка красива
И в постели хороша,-
Это личная заслуга
Леонида Ильича!
Громкое, с перекатом, «Ура –а – а – а!!!» - потрясло комнату.
- Молодец, хохол!
- Настоящий друг!
- Кто ходит в гости по утрам!
- «Маркитанка юная убита!
- Зачем человека обижаете? – девушка восточного типа потянула меня за руку. – Да вы садитесь, все равно бутылку вашу выпьют теперь. Сюда, поближе. Меня Лейлой зовут. А вас?
- Дайте стакан пострадавшему! Анка-пулеметчица! Да слезь ты со стола со своими грязными пятками! Думаешь так приятно? Мы-то привыкли, гостя постесняйся! Халат ей дайте.
- И стакан вновь прибывшему. Тихо! Представитель братской Украины тост будет говорить!
- Пусть скажет, Хохляндия ****ская!
- Ребята, может, у него и сало есть?
- Ха-ха! Какой же хохол без сала!
- Да уймитесь вы! Говори, брат! Как зовут? Слово имеет уважаемый ВиктОр!
В стакан – картонный, от дешевого мороженного, не первой, конечно, свежести, щедро почти по ограничитель плеснули водки. Пришлось подняться:
- За любовь! – сказал я, и на выдохе, как учили, залпом выпил всю водку.
- Наш человек!
- Учитесь, мальчики!
- Настоящий джигит!
- У них не джигиты, казаки!
- А как насчет сала? – спросила Лейла и внимательно посмотрела на меня своими раскосыми глазами.
«Что ж, один раз живем! А Товарищ сам виноват, носит его где-то». Выдержав паузу, как можно солиднее сказал:
- Есть и сало!
Надо было слышать восторг, с которым встретили мою реплику. На нашем центральном стадионе, бывшем республиканском, а еще раньше – им. Н.С. Хрущева, забитые голы – и то не всегда - приветствуются с таким энтузиазмом. Как просто, оказывается, стать своим в компании слушателей Высших курсов знаменитого на всю страну Литинститута – достаточно одной бутылки водяры и куска сала.
Как они его делили, надо было видеть! Эту честь доверили худому длинноволосому парню, с заплетенной назад косичкой темных, несколько, как мне показалось, жирноватых волос, сидевшему рядом с «Маркитанкой», танцевавшей на столе. Она, кстати, застегнув халатик на все пуговицы, вела себя тихо, надеясь, наверное, получить первой свою пайку сала. Изображала роль уже не беспутной и пьяной шлюшки а-ля Жанна Д*Арк, но скромной и гостеприимной хозяйки большого дома.
Валерий, так звали «косичку», был у них за старшего. Вытащив из чехла настоящий охотничий нож и проверив большим пальцем острие, как это делают профессиональные точильщики, принялся умело, аккуратно и не спеша делить.
- Буду выдавать по кусочку каждому, но только тем, у кого имеется хлеб.
Все наперебой, мешая друг другу, беспорядочно захватывали разбросанные по столу, в том числе и недоеденные, надкусанные объедки серого хлеба, который у нас называют «кирпичиком». Лейла переполовинила свой кусок и протянула мне:
- Держите, ВиктОр, а то вам может не хватить, у нас здесь это запросто. Привыкайте, раз сюда попали.
- А без хлеба можно? Не хватило…
- Вон пусть вам гость наш скажет, как зовут тех, кто ест одно сало.
- У нас говорят: «Дурний, як сало без хл!ба!».
- Слыхали-слыхали! Товарищ этой поговоркой все уши прожужжал, вот уж кто сало любит. Разреши, тебе налью, ВиктОр. – Сосед слева – симпатичный парень в голубой «водолазке», с аккуратно на пробор зачесанными русыми волосами, перегнулся в мою сторону с бутылкой.
- Не возражаю!
Первый хмель на голодный желудок быстро делал свое дело - приводил меня в то давнее, почти забытое, расслабленное состояние беспричинной радости, добра и уважительной благожелательности к незнакомым людям. Такая беспричинная радость и преклонение перед случайными собутыльниками часто посещало во время наших давних студенческих пирушек.
Парня, оказывается, звали Андрей, сам он из братской Молдавии, из Кишинева, поэт, пишет сценарии, два фильма снял.
- Куда ни плюнь – в поэта попадешь, так что не обращай внимания. Причем, весь Союз представлен! Вон Валерий – тамада, который твое сало делит, – из Иркутска, прозаик, правда, несколько книг выпустил. Рядом с ним брюнет – большой человек, потомок Дагестанских князей. А это - наша Лейла, из Семипалатинска, поэтесса.
- Не поэтесса - поэт, деревня! У поэзии нет женского рода и женского лица. – Лейла засмеялась.
- А «Маркитанка»?
- Она местная, москвичка. Такой человек душевный – что ты! У нее квартира своя в Москве, с родителями, правда. Ушла к нам в общагу, своя в доску, а добрая – ничего для друзей не пожалеет!
- Кроме мужика! – Лейла, громко рассмеялась.
- А вы, ВиктОр, чем занимаетесь - тоже литератор, как и ваш Товарищ? – спросил через стол Андрей, подавая мне бутерброд с моим же салом.
Обычный, казалось бы, вопрос, но только за столом опять засмеялись. Так бывает в спаянных и споенных компаниях, где все настолько изучили друг друга, всем про всех известно - и кто с кем дружит, и пьет, и спит, и привычки, никаких секретов. Как в одной камере, когда анекдоты - под номерами, только цифру назови – хохочут! На Лейлу оглянулся: чего, мол, лыбятся?
- Не обращайте внимания, это они о своем, о женском.
- Мы с Товарищем - сокурсники по журфаку, давно не виделись, а в Москве – в командировке.
- А работаете где?
- В партийном комитете…
Сказал – и сразу пожалел. Зачем ляпнул, не подумав?
Повисла долгая, неудобная пауза. Лучше всего было бы подняться и уйти. Извините, мол, зашел к другу, не застал, всего вам доброго!
- А с виду производит впечатление нормального человека, - сказала «Маркитанка».- Что ж, чаще всего внешность обманчива.
Лейла сжала мне руку: «Молчи!».
- Ну что вы к человеку пристали! Ты посмотри на них – едят его сало, пьют на дармовщину, еще и носы воротят! Декаденсы несчастные!
- Не декаденсы, во-первых, а декаденты. Ты, как потомок дагестанских князей, должен это знать. А то, что в партийном комитете работает, ты прав, еще ни о чем не говорит. Я, например, в кочегарке три года вкалывал без прописки, с выправленным паспортом.
- Валерий, вы так часто об этом говорите, что, неровен час, за вами могут прийти. Да еще при незнакомых людях…
- Плевать хотел! Я – свободный человек! – Тамада с силой воткнул тесак перед собой в стол. Но стол оказался прочным, и нож, покачавшись в разные стороны, упал плашмя.
Я высвободил руку Лейлы и привстал, собираясь уходить.
- Предлагаю выпить за нашего гостя - ВиктОра из-под Киева! Ура! – «Маркитанка» сделала попытку снова взгромоздиться на стол.
Раздались нестройные хлопки.
- Хороший и своевременный тост, надо поддержать - и у нас, и в других социалистических странах! – прошепелявил сидевший рядом молдаванин Андрей голосом генсека Брежнева. Получилось: «… и в других засранах».
Все захохотали, я снова попытался встать из-за стола, но Лейла не отпускала руки:
- Да подожди ты! Обидчивый какой! За тебя пить сейчас будут. Так что уважь! Ну, скажи ему, Андрюша!
- ВиктОр, если женщина просит…
Не представлял, сколько прошло времени, хотя часы – на руке, ничего не стоило высвободить руку от пальцев Лейлы, которые так приятно щекотали ладонь, и посмотреть, который все же час, да как-то не хотелось. Два или три раза сбрасывались, посылали гонца за водкой в местную лавку, писатели и сценаристы пили исключительно водку, и девушки их - тоже. У нас в компании предпочитали вино. Я сказал Андрею:
-У вас же вино пьют, в Кишиневе, я сам на одной свадьбе был…
- Что поделаешь? Пришлось привыкнуть. Здесь все – водку с пивом. Сначала тосковал, плохо чувствовал без вина. Не будешь же себе отдельно брать. А в одиночку – не могу. Да и не хочу. Как вспомню… Совсем, было, пропадал одно время. В коллективе все же пить легче.
- А не знаешь такого – Старшего Товарища? Он в Кишиневе в республиканской газете работает…
- Нет, из газет – никого, я же в андеграунде, почти криминал. Сюда попал, по блату, можно сказать, после того, как вылечился, мне (он назвал фамилию знаменитого молдавского режиссера) рекомендацию написал и договорился здесь в Москве…
Так и протекало это застолье – одни уходили, другие занимали их место, ставились новые и убирались под стол выпитые бутылки. Было жутко накурено, так, что иногда я не мог разглядеть, кто сидит напротив. Что запомнилось – мелькавшая в маятниковом режиме туда-сюда «Маркитанка», и меняющиеся рядом с ней партнеры. От меня давно отстали, держали за своего, да и сам я чувствовал себя старожилом, в редкие минуты просветления казалось: живу здесь, давно и буду жить вечно. Лейла уснула у меня на плече. Да и меня, признаюсь, клонило в сон.
Очнулся - кто-то довольно бесцеремонно тряс за плечо. Не сразу спросонку разобрал, что это был мой Товарищ.
- Ты откуда взялся здесь, Витек?
- Это я - откуда? Целый день тебя жду. Где ты лазишь?
- Ты бы позвонил хоть. Выпить-закусить нет ничего?
- Да было, так вот просидели все, кажется…
За столом почти никого не осталось, какие-то незнакомые мужики, там, где раньше сидели «Маркитанка» с тамадой, два угрюмых быка боролись на руках.
- А Лейла здесь была, не знаешь – где?
- Ладно, пойдем, поищем, может, засандалить где дадут. А башли хоть есть у тебя?
- Были, да сплыли, вот два пятака на автобус оставил, я же в гостинице остановился, в «Центральной». У меня там водки и сала немного осталось. И презент, который, правда, в «Политиздате» мужикам отдать надо – горилка с перцем, по-моему, бутылки три, «взрослых».
- Ого! Чего же ты молчишь? Как туда, блин, только добраться? Автобусы не ходят. Четвертый час… Все же кое-что. Лучше, чем ничего!
Глянул на часы: мама миа! Четверть четвертого. Ну, дела!
- Витя, а презервативы хот у тебя есть?
- Откуда! А зачем тебе?
- Жениться сейчас будем! За мной!
Долго стучались в комнату № 412.
- Может, нет там никого?
- Там всегда кто-нибудь да есть. Запомни номер комнаты, пригодится еще.
Наконец, раздался хриплый сонный голос:
- Кому не хрен делать?
- Ты же говорил: к женщинам идем!
- А это кто, по-твоему? Эй, Лейла! «Маркитанка!» Открывайте, вашу дивизию!
- Чего надо?
- Трахаться хочу!
- Ты один?
- Двое нас! Да отвори же, блин!
- Подождите, разбужу Лейлу, и приведем себя в порядок хоть немного.
- Дверь сначала открой, потом марафет наведете. Мы с приятелем с ног валимся!
- Сказала, через пять минут!
Узнал прокуренный, как из трубы, голос «Маркитанки». Да, нравы здесь у них, однако.
- Интересно, вправду откроют и запустят?
- А как же, - сказал Товарищ, - я же ясно сказал, чего мы хотим, так что опасаться им нечего, они сами хотят. Здесь, знаешь, мужскому контингенту не до того - пьют без просыпу или стихи читают по ночам, а то еще, закрывшись, сами сочиняют. Так что получается, барышни голодные…
Хотел усомниться, какую ерунду Товарищ несет, но ключ в дверях провернулся, дверь распахнулась, и мы прошмыгнули мимо раздетой «Маркитанки» во внутрь.
- Лейла, посмотри, какие люди! Лично ВиктОр со своим пропавшим Товарищем. Ты поняла, с кем мы сегодня проведем ночь? С хлопцами из Хохляндии!
- Полночи, - сказала Лейла, сладко потягиваясь в кровати и чуть приподнявшись, помахала мне рукой. – Иди ко мне, ВиктОр! (Обе дамы называли меня на французский, должно быть, манер, с ударением на последнем слоге).
- Девочки, а выпить у вас не найдется, а то в горле совсем пересохло, - жалостливым голосом попросил Товарищ.
- Нет уж, - строго притопнула на него «Маркитанка, - выпьем мы потом, сначала займемся делом. А то, еще чего не хватало, как в прошлый раз: глаза залил и на кровать мою с ногами улегся, до обеда вытолкать невозможно! Это не я тебе, а ты мне бутылку должен! Идите в темпе в душ, вымойтесь, как следует!
- Да я только что из бани! Не видела, что ли, меня целый день в общаге не было!
- Не знаю и знать не хочу! В свою чистую постельку не пущу, пока в душе грязь не смоешь.
- Идем, Витек, помоемся быстро. Ну, дорогие, вы нам хоть по пятьдесят, после душа, чтобы не уснуть сразу.
- Посмотрим, как вести себя будете. Презервативы хоть у вас есть?
- Есть-есть! – пропел Товарищ, включая воду. – Да становись, Витек, на брудершафт помоемся!
- Кто из них - твоя?
- Да какая разница? Выбирай! Самая красивая жена – гостю дорогому! Знаешь, как у якутов? В юрту переночевать пускают, ужин, то-се, ну, и жену обязательно предоставляют. Был один раз, страшные, как чума, не моются всю жизнь, только хоронят когда… А сифилиса там – не представляешь! Еле выжил!
- Если не возражаешь, я с Лейлой бы хотел…
- Какие проблемы, «друг всегда уступить готов!» - это как раз о нас с тобой, Витек! Не представляешь, как я рад доставить тебе удовольствие!
Девушки слово сдержали. Когда мы вошли, на столе возвышалась наполовину початая бутылка кубинского рома «Гавана-клуб». Пил как-то, гадость жуткая показалась, зато градусов семьдесят будет. Банковала «Маркитанка» - в темпе налила граммов по пятьдесят, чокнулись беззвучно такими же картонными стаканами, которые мне все больше нравились, потушили свет и – по койкам! Мне вообще без света не нравится, люблю смотреть, как все это происходит, хочется запомнить, чтобы потом «прокручивать» в сознании, и не один раз, вспоминать. Да и вчетвером в одной комнате, если честно, никогда не приходилось заниматься любовью. Кровати скрипели, как железом по стеклу.
- Неплохо вы их разработали, - попробовал пошутить Товарищ, но сразу же затих, слышно только ритмичное покачивание металлической сетки да порывистые вздохи «Маркитанки».
Когда же я взгромоздился на Лейлу, и у нас пошло-поехало, больше ничего вокруг не слышал, и что там происходит на соседней кровати, честно скажу, меня не интересовало. Лейла обнимала за шею, гладила по волосам, прижимаясь так крепко, казалось, что мы - один человек. Я погружался в нее, как в теплое озеро, чем дальше - тем нежнее и слаще, глубже, глубже, еще…
Где-то вверху и справа кто-то застонал, потом все затихло, слышно было, как довольно засмеялась «Маркитанка», а мы все плыли и плыли, качаясь и подпрыгивая на волнах, и берега все не было видно. Стихия выбрасывала с новой силой, выше и выше, и, казалось, не будет этому шторму ни конца, ни края, никогда он не кончится. «Еще, милый, еще, еще…» Шепот Лейлы подстегнул и сделал меня совсем неуправляемым, я разошелся так, что кровать, казалось, вот-вот рухнет. Она затихла, напряглась, перестала попадать в такт, тяжело задышала и стала судорожно вздрагивать, ее руки уцепились мне в шею и в волосы, и здесь не выдержал уже я!
Проснулись мы одновременно – динамик, который забыли вчера выключить, со всей дури взорвался гимном Советского Союза. Эти примитивные, зубодробительные звуки, явно за пределами здравого смысла, обычно использовались для побудки трудового народа ежедневно в шесть утра. Засыпал народ под ту же мелодию, но без песни, без слов. Утром же звучало бодрое пение, да с такой силой, что грозило мертвого из могилы поднять.
Как сейчас, например. Хрипло на два голоса выматерились дуплетом «Маркитанка» с Товарищем, я что-то попытался промычать, и только моя Лейла безмятежно спала.
- Да заткнись же ты, мать твою за ногу! – простонала «Маркитанка» и швырнула в динамик полной окурков пепельницей. Отскочив от стенки, пепельница упала на пол и раскололась, «бычки» с пеплом разлетелись по всей комнате, распространяя вонищу. Проснувшаяся Лейла, прильнула ко мне под одеялом:
- Господи, нечем дышать!
- Жабры пора включать, - засмеялся Товарищ.
Прошлепала босыми ногами «Маркитанка», выключила ненавистное радио, взяла веник и начала подметать.
- Там стекла, смотри осторожно, не порань ножки! Ну что, господа, спать и дальше будем?
- А что ты предлагаешь?
- Пора бы перекусить, тем более, кто-то обещал и выпивку поставить…
- Ну, ты, Товарищ, даешь! – «Маркитанка» нырнула снова в постель. – Давай лучше делом займемся.
- Я - не против. Но вы тоже должны выполнять свои обещания.
- А мы выполняем. Правда, Лейла? Выпить чуть-чуть можем, но закуси у нас никакой. Попозже сходим в буфет, снарядим гонца, с восьми утра начинает работать, сосисочек горячих возьмем, огурчиков, здесь и позавтракаем. Лады? Потерпите, меньше дух часов осталось, и вам зачтется.
- Да ты мертвого уговоришь…
- А я, между прочим, агитатором в комсомоле была.
- За что же ты агитировала?
Ответа, однако, не последовало, на соседней кровати подозрительно замолчали, послышалось шуршание простыней, скрип кровати, требовательный шепот «Маркитанки» и сдавленный смех Товарища.
Лейла, как оказалось, времени зря не теряла, ее возня под одеялом возымела свой результат. Она быстро отбросила его в сторону, я, не успел продрать глаза, и опомниться, как она села сверху и принялась ритмично раскачиваться – сначала медленно, основательно, как бы проверяя, хорошо ли и удобно ей сидится, потом все веселей и задорней. Мне ничего не оставалось, как только немного ей помогать да ласкать небольшие груди, которые, в моих руках и по мере раскачивания, становились все тверже. В утреннем свете Лейла выглядела потрясающе. Оказывается, тех четырех без малого часов ей вполне достаточно, чтобы отдохнуть, кожа на лице была свежая и нежная, как после сна у ребенка. И глаза, ее глаза, как они сияли, когда она смотрела, какое блаженство она испытывала, как благодарили меня!
Получилось так, что ребята закончили раньше, но мы с Лейлой ничего не слышали, что называется, отвязались, забыв обо всем, дарили себя друг другу, не обращая никакого внимания на посторонние помехи.
- Когда Лейла, отдышавшись, грациозно скользнула на свое место, раздались аплодисменты с той стороны.
- Да вас в кино снимать надо, молодые люди! Особенно девушку!
- Ты - никак завидуешь? Неужели я хуже?
- Сказать уже ничего нельзя. Ты у меня – лучшая! Э-э-э! Куда? Мы же только что закончили! У меня резинок больше нет!
- Зато у меня есть!
- И у меня тоже, - прошептала на ухо Лейла.
Короче, мы провозились с ними до полдесятого, потом, обессиленные, заснули, а проснулись от сильного стука в дверь.
- Дэвушки, открывай! Мущины пришли! Вы уже обэдали? Сейчас мы вас обэдать будэм!
«Маркитанка» в мгновение ока подскочила к приемнику и снова громко его включила.
- Нас нет! Тихо! Никто – ни слова!
Мужики стучали довольно долго.
- Нина, Роза! Открывайте! Мы же слышим – вы там эсть!
По говору – явно не славяне. Нацмены какие-то, что ли! Потом оказалось – азербайджанцы. В овощном, здесь рядом, торгуют. Ну, наши девушки, должно быть, с голодухи, как-то их цепанули. «Маркитанка» представилась Ниной, а Лейла – Розой. На самом-то деле, «Маркитанку» зовут Аней, в ленинской комнате ее называли Анкой-пулеметчицей. Товарищ первый ее назвал МаркитАНКОЙ. Все это я потом узнал. Пока же их знакомые азеры грозили выломать двери.
- Мы же слышим, вы там есть! Пачэму нэ аткрываешь?
Наконец, поняли, слава Богу, что радио играет. Так вот почему они его оставляют на ночь включенным.
- Мальчики, давайте мыться пока, чтобы не сразу выходить, а вдруг они там стоят.
Не знаю, какой из нее агитатор, но командир она - прирожденный.
- Вы готовы? Держите «трешку» с мелочью, пробивайтесь в буфет. Ты же знаешь, милый, что купить. Виктор поможет донести, а мы пока в порядок себя приведем.
- Пить у нас что?
- Бутылка водки – «взрослая», ноль семьдесят пять, так что захватите пивка «Жигулевского» бутылочки три. Ну, и заесть, соответственно…
Опрокинули по первой, закусили горячей толстой московской сарделькой, соленым огурчиком, усугубили пивком и блаженно закурили. Здесь Товарищ вдруг и говорит:
- Витек, ты чего к себе в гости не приглашаешь? Остановился, понимаешь, в гостинице «Центральной», на Горького. Имеет там сало, выпивку и – молчит! Зажать хочешь?
- ВиктОр! Как на вас не похоже! – «Маркитанка» смешно наморщила носик. – А мы здесь должны конспирироваться, как подпольщики какие. Неровен час, азеры опять придут! Да, что ты думаешь, они ребята шустрые, еще поколотят!
- Я разве - против? Тем более, сам Товарищу предложил… Поехали! Заодно Москву покажете. Я же нигде не был, второй день только. Даже на Красной площади…
- Так мы и сами просмотрим! Никто не был. Лейла, была на Красной площади?
- Один раз. И то, проездом.
- А в мавзолее?
- Там такие очереди, ну его! Ты-то сама – была?
- Я тоже – проездом! Ха-ха! Хоть и москвичка!
- Мы все в Москве проездом, - сказал Товарищ. – Надо ехать, а то не успеем.
- Это точно! Так что, не печалься, ВиктОр! Ты в Москве – два дня, а они – два года. И нигде не были. А я – двадцать пять лет, но в Мавзолей не ходила ни разу! И не пойду, на эту мумию живую смотреть! – «Маркитанка» выпустила дым мне в лицо и показала язык. Он у нее был неестественно вытянутый и белый, будто она ела снег или сахарную пудру ложками, а не пила только что пиво с водкой. - Ну, что, братцы-кролики, наливайте, допьем эту гадость!
ЛЕЙЛА
После почти бессонной ночи я не чувствовала себя разбитой и больной, как вчера или третьего дня. Наоборот - на удивление бодро, легко и независимо. Хотелось спрыгнуть с кровати, принять контрастный душ, навести марафет, выбраться, наконец, из этой долбаной общаги, поехать куда-нибудь в лес, на озеро, на набережную Москва-реки, в конце концов, бродить там и сочинять стихи! Может, это Виктор на меня так подействовал? А что? Не исключено… Вчера, когда он только вошел в ленкомнату, где который день шла гульба, мы с Анькой-«Маркитанкой» сразу давай выпендриваться: кто раньше его, новенького, снимет. Прикол у нас такой, игра – как выпьем, а в общаге кто жил, знает – дня не проходит без этого, - и какой «свежачок» появится, мы с Анькой рады стараться – давай его клеить, кто раньше.
Вчера больше мне подфартило – как говорил Стас, пассия моя ненаглядная по Семипалатинску, спортсмен, в ручной мяч играл за город, - фора у меня была, потому и выиграла. «Маркитанка» совсем напилась, разделась, на столе канкан исполняла. Последняя стадия, все наши знают: после танцев на столе – голыми руками можно брать, сама в постель ложится. Здесь я ее не догоняю: зачем свои прелести навязывать? Короче, пока она голая плясала, я взяла за руку симпатичного, немного стеснительного юношу и усадила рядом с собой. Мне показалось, он тоже на меня глаз положил. Но какой-то робкий: сидит – не мычит, ни телится. Я сама его руку к себе на колено положила, он вздрогнул от неожиданности. Так на все реагирует непосредственно – ужас! Потом, утром, когда любовью занимались, когда кончил, так застонал неожиданно, приглушенно, сквозь зубы, я даже испугалась поначалу.
Внешне он Серегу Баскакова из Алма-атинского телевидения напоминает – такой же худенький, с русой челкой, упрямой складочкой губ, симпатичной ямочкой, делящей подбородок надвое. Интеллигентное, чуть вытянутое выразительное лицо, внимательные зеленые глаза. Пальцы на руках тонкие, длинные, как у музыканта. Одевается непритязательно - просто, но аккуратно – вязаная жилетка-безрукавка, рубашечка с пуговичками на воротничке, джинсы «Монтана», светлые легкие мокасины. А стеснительный и чересчур спокойный, наверное, от того, что в шарагу нашу попал с бухты-барахты. Не каждый выдержит такие, как у нас шуточки перченые, да анекдоты с матерщинкой, политические, в том числе. А, может, думаю я, он не испорченный, скромный по жизни мальчик? Встречаются ведь и такие, правда, большая редкость в наше время. А здесь мы с «Маркитанкой», как две акулы, набросились: кто быстрее в постель к себе положит! Умора…
Спрашивает меня:
- А Ленина зачем к стене отвернули?
- Чтобы не видел всего этого, что здесь делается.
«Маркитанка», хоть и через стол сидела, все слышала, глаз с него не спускала. Она такая, как муха, все видит, особенно, когда ей надо, а слух у нее – в школьном хоре пела, крикнула:
- Мы его в угол поставили, за все преступления!
Всегда правду-матку режет, каждому встречному. Договорится когда-нибудь, к тому идет. Свихнулась на политике, ругает советскую власть на всех углах, никого не стесняясь. Из-за этого у нее все неприятности.
ВиктОр сдержанно кивнул. Мне нравилось, как он себя ведет. Не лебезит в чужой компании, не заискивает, не старается понравиться, как бывает, показаться своим в доску пацаном. Пил не очень много, но и явно не сачковал, компанию не подводил. Старался даже за мной ухаживать, я и забыла как это бывает: тихим приятным голосом справлялся, что налить, довольна ли я, как вино понравилось. Не то, что наши, например, тот же Товарищ, - тому только бы свою утробу набить, никого не слышит, строчит, как из пулемета, по любой теме, недержание речи, спешит высказаться. В компании никому слова не даст сказать. У меня от его болтовни через пятнадцать минут голова начинает болеть. А он – ноль внимания, кроме своего мнения, больше ничего не интересует.
Я думала, ВиктОр, как его с первой минуты стала называть «Маркитанка», разойдется, освоится, - ничего подобного, сидит, нахохлившись, такой же тихий и вежливый, как поначалу. Ждала, ждала – вижу, он совсем не собирается мной заниматься, пришлось в свои руки все брать. И так, и эдак к нему - не ведется, хоть убей! Сидела-сидела, пока глаза слипаться не начали, третьи сутки в «ленинской комнате», света белого не видим. Так не хотелось идти одной, в холодную постель ложиться. Ничего хуже нет, чем трезветь и приходить в себя в одиночестве. Терпеть ненавижу! Еще подумала: а, может, он - мальчик нецелованный, а растормошить такого у меня сил сейчас не хватит. Короче, отчалила в комнату, следом и «Маркитанку» привели, сонную, еле живую.
И все же справедливость восторжествовала! Под утро Виктор оказался у меня в постели. Не знаю, как он, но я не пожалела. Так всегда бывает: с хорошим мужиком и сама чувствую себя как надо. Не ошиблась, вот что радует! Нет, не гулена, не профессиональный ходок – оно же сразу чувствуется. А нежности сколько нерастраченной! Гладит ласково,а смотрит как - с ума сойти! Заметила, что Анька завистливые косяки в нашу сторону бросает – не надейся, подруга, не отдам, не поделюсь, самой мало!
И так захотелось убежать с ним ото всех, вдвоем побыть, на чистых простынях, без всей этой грязи, чтобы никто не смотрел, не подслушивал, не обменивался взглядами и шутками дурацкими своими. Вчетвером-то в одной клетушке на двух койках разболтанных – какие разговоры по душам? Потому, когда заговорили, чтобы выдвигаться к Вите в гостиницу, где у него и выпивка, и закуска есть, а дальше - прошвырнуться по Москве, я воспрянула. Сразу себе подумала: сплавить, спровадить куда подальше, да в ту же общагу, например, «Маркитанку» с Товарищем, и у него в гостинице остаться, ну хоть сутки, одну ноченьку, чтобы без никого. И не так трудно: Товарищ-то – кадр непостоянный, известный непоседа, шило в одном месте, да и «Маркитанка» ему надоела, я же вижу – друг друга стоят. Он к ней приходит от безысходности, когда не к кому больше, а хочется. Тогда и начинает нашу дверь выламывать: «Трахаться хочу!». Он не только к нам стучит. И что интересно: многие открывают! Значит, тоже хотят. Ха-ха! Кто же не хочет, кто мужчин не любит?
И я пускала. В самом начале, когда еще не знали, как следует, друг друга. Мы с Анькой-пулеметчицей только раззнакомились, вместе держались. Ребята говорили: мы рядом хорошо смотримся, дополняем. Я низенькая, в смысле роста среднего, но в сравнении с Анькой – маленькая. У нее рост – под сто восемьдесят, ни грамма жиру, блондинка модельной внешности, как сейчас говорят. На каблуки станет, поискать мужчину надо, чтобы вровень. Когда по улице «пишет», чуть покачивая бедрами, редко кто спокойно пройдет, пропустит, не оглянется. У меня – конституция другая, Во-первых, брюнетка и в теле, как говорят мужчины, восточный, японский тип (смесь казашки с таджичкой). Волосы – воронье крыло, такие же брови, миндалевидные темные глаза. Анька – плоская, грудь маленькая, девичья, я же полногрудая, второй-третий номер, потому все блузы и платья у меня с вырезом, имеется, что мужикам показать. Так что, можно сказать, работаем на контрасте.
С первых дней Товарищ не вылезал от нас, в прямом смысле – поселился. Я поначалу думала, у них любовь закрутилась, несколько раз комнату освобождала, ночевать к девчонкам уходила на третий этаж. Потому удивилась, когда однажды Анька сказала:
- Не исчезай, пожалуйста. Этот Товарищ мне достаточно опостылел. А то хочешь, я его сегодня тебе передам? Почти задаром – выставляй мне кофе с тортиком и коньяком в кафе – и он твой! Лады? Соглашайся, он мужчина неплохой. Только занудный слишком…
Что мне в нем не понравилось – какой-то он, этот Товарищ, бесхребетный. Болтает без толку, причем, рассказывает одно и то же каждому, ему до лампочки – сегодня с одной, завтра – с другой, с третьей, и всем в любви объясняется. Равнобедренно – с кем спать, что говорить, никаких проблем. Идет, например, на почту – в свой Киев, домой, жене звонить – обязательно какую-нибудь чебурашку с собой прихватит. Видите ли, одному скучно топать два квартала. Та в стороне стоит, когда он с женой разговаривает. Хоть и за закрытой дверью, все равно слышно. Неприятно, хоть и не ханжа, вроде. С гнильцой мужик, верить ни в чем ему нельзя, обманет. И не со зла, из эгоизма, скорее. Как себя любит! Зимой подштанники носит, кальсоны. Чтобы не простудиться, не заболеть. Каждый день спит с другой, и все про эти его кальсоны знают, некоторые даже не пускают: снимешь у себя в комнате, тогда и приходи!
Мне лично такие типы не симпатичны. Потому и отшила его быстро, и когда несколько раз подкатывался, не с кем спать было, марку держала. Правда, надо отдать ему должное, он, раза два получив отлуп, и, сообразив, что здесь у него облом, больше не лез, не настаивал. А толку? Другие с распростертыми объятиями принимают - каждому жить хочется!
А вариант этот, с передачей мужика друг другу, мы с «Маркитанкой» не раз потом практиковали. Удобно: хочешь избавиться, надоел, как горькая редька, - сбагри подруге! И все довольны. Мы с ней быстро на сексуальном уровне друг дружку поняли. Здесь недалеко институт есть один – то ли металлургический, то ли с химией что-то. Явно не гуманитарный, понятно. Народу там, мама родная! И, в основном - молоденькие ребята, младше нас, как минимум, года на четыре, а то и больше. Марафет наведем – и вперед, к ним в кафе, где они собираются. Книжки обязательно прихватим, тетрадки на столе разложим, будто учимся, чтобы не подумали, что цепляться сюда пришли. И никакого алкоголя – только по соку! Ребята там – кто в карты, кто учебники, у них тоже общага, жизнь беспросветная и мутная, как и у нас.
Конечно, к нам подсаживаются, разговоры заводят. Поначалу азартно так на них набросились – совсем юные, свеженькие, здоровые, силы нерастраченной много. Попробовали несколько раз – быстро надоело. Наивные, глупенькие, и в постели – дилетанты. Свое дело быстро, на хип-хап, халтурно выполнит, и виноватыми глазами смотрит, как прощения просит – не знает, что дальше следует. Второй раз – не догадываются, да и сил нет, какие-то они дохлые, неумелые. Для разнообразия пару раз сходили, ерунда все. Да и развращать неохота, особенно, если заранее известно, чем все закончится. Это все Анька придумала! Я, мне кажется, во всяком случае, не такая развратная. Интересно, она, должно быть, также думает? Надо будет как-то по пьяне обсудить.
И с азербайджанцами, которые утром стучали, больше ни за что не лягу! Как-то зацепили они нас у магазина овощного, мы туда зашли соку томатного попить. У нас в общаге как раз период «кровавой Мэри» наступил – пили исключительно водку с томатным соком. А эти двое – Эдуард и товарищ его, не помню, как зовут, не то Марк, не то Марик, - с ним «Маркитанка» была. Они только закончили работу, переоделись, облились туалетной водой импортной, на версту слышно, все из себя модные, чистенькие, давай приставать:
- Дэвушка, а дэвушка! В ресторан тэбя хочу! Пойдем в рэсторан с нами!
- Видишь, Лейла, нас в ресторане прямо хотят! – рассмеялась «Маркитанка».
- Это им дорого может обойтись, не находишь? – в шутку спросила я.
- Дорого, это сколько? Ты нэ бэспакойся, у нас есть дэньги! Сколько хочешь?
- По «червонцу» за раз и по «четвертачку» за ночь – каждой. Слабо?
- Мы подумаем сейчас. – отошли в сторону и что-то друг другу экспансивно доказывали минут пять, выразительно жестикулируя.
- Эй, - сказал тот, что с «Маркитанкой» потом остался, - а рэсторан в счет?
- Нет, ресторан – отдельно, вы же джентльмены, мальчики. – Анька перекрутилась вокруг своей оси, поставив одну ногу впереди другой. – Или?
- Мы согласны, но чтобы без фокусов!
- Тогда ловите машину! Мы холодным воздухом здесь дышать не намерены, еще горло простудим, правда, Лейла?
Лучше бы не связывались, еле ноги унесли. Эти азеры, как с цепи сорвались, женщин никогда не видели. Домой не шли – ковыляли, где-то у «Рижской» квартиру снимают, проклинали все на свете, пока «тачку» поймали…
- Ноги моей больше у него на плече не будет! - у «Маркитанки» оставались еще силы, чтобы острить. – Хорошо, хоть деньжат немного заработали, за ночь – почти на половину стипендии нашей будет…
Так эти козлы подумали, что мы – профессионалки, теперь каждый день им давать будем. И откуда только узнали, где мы живем? Надо с этим завязывать, так и нарваться недолго! Народ они – темный, непредсказуемый.
…Допили и стали собираться. Товарищ тут как тут, сразу на шармака подкатился:
- Девушки, может, мелочь на такси соберем, а? Мы вас за это в пивбар на Столешниковом обедать ведем. Возьмем «перцовку», у Витька - две фляги, покажем человеку главную достопримечательность Москвы, одну из лучших «точек». Идет? Там такие креветки, пальчики оближешь! Ну, и по второму блюду, рыбку какую…
- У тебя деньги на рыбку имеются?
- Найдутся! Я в «Совписе»* сегодня гонорар получаю и, кажется, неплохой!
Удивляюсь ему. Другой на автобусе бы тупо за гонораром поплелся, спустил бы в одиночку эти бабки, - любой-другой, но не наш Товарищ! Во-первых, на такси – за чужой счет, во-вторых, с девушками, да еще приятеля расколол на дармовую выпивку! Вот и считайте, кто проиграл, а кто выиграл. Ну, накормит нас обедом, однако и себе проезд на такси и водку у приятеля выторговал. С хохлами вообще осторожными надо быть – больно хитрые. А Товарищ – настоящий хохол, про таких в книгах пишут. ВиктОр другой немного: мягкий, податливый, со всем соглашается, бубочка моя нежная. Есть бутылка - поделится обязательно, всех позовет, накормит-напоит, последнюю рубашку снимет. В этом смысле Товарищ больше на еврея смахивает, больно прижимистый! Интересно, Витек – тоже хохол?
Пока так размышляла, слышу: под столом Анька ногой толкается, подмигивает, губы скривила, беззвучно: «Расколем!». Я ее с полуслова, с полужеста понимаю. Раскрутить Товарища на бабки хочет. Где обед в кафе, там и ужин в ресторане! Молодец, девка!
Всю дорогу в машине Товарищ читал стихи. Любимое занятие, когда подопьет немного, как сейчас. Если чуть больше – на баб тянет. Его репертуар мы с «Маркитанкой» давно изучили: одни те же стишата Есенина, Евтушенко, Ахмадулиной, даже Блока знает: «Девушка пела в церковном хоре…» - мое любимое. Водитель – пожилой, с залысинами и золотыми зубами - кайфовал, скалился в зеркало.
- ВиктОр, а вы какие стихи любите?
Пока собирался с мыслями, Товарищ за него:
- Он – фанат Окуджавы! И на гитаре играет – «во»! – Товарищ, сидевший на переднем сиденье, повернулся к нам (мы втроем на заднем расположились - ВиктОр в центре, я с Анькой - по бокам) и вдруг, ни с того, ни с сего, скрутил большую аппетитную фигу!
Все, включая водителя, захохотали.
- Ты чего? – спросила пунцовая от смеха «Маркитанка», - наклюкался уже?
- Я извиняюсь. - Он поднял свой большой толстый палец, - совсем другое, «Во!» - хотел показать, но так как здесь, в Москве, то и дело приходится дули крутить, машинально, на автомате, получилось не то, что задумал.
- Ты все-таки себя хоть немножко контролируй, - посоветовала «Маркитанка», - так и нарваться недолго. Немногие все же в курсе твоих шуток!
- Ну-ну! Не обращайте внимания, ВиктОр, мы все тоже Окуджаву любим, - успокоила я, чтобы он не смущался, не краснел.
Опять Анка захохотала.
- Ты чего, подруга, что я такого сказала?
- Вы что же, до сих пор на «Вы»?
- А что, - поддакнул Товарищ, - переспать - далеко не повод для знакомства.
Так и ехали всю дорогу со смешочками и шуткочками. Водитель смеялся с нами, приговаривая:
- Ну, пассажиры с утра попались! Ребята, сейчас гостиница будет, там стоять нельзя долго, так что давайте, готовьтесь.
Подразумевал: расплачивайтесь в темпе, и я поехал!
Товарищ:
- Так-так, кто у нас дежурный сегодня, «Маркитанка»?
Анка сунула ему два рубля, я еще две «пятнашки» в кармане нашла, «на чай». Монетками этими звоним домой из автомата на почте, дефицит, жалко отдавать, да что поделаешь… С первого марта в Москве цены опять взлетели, и не только на ковры, хрусталь, другую ненужную хренотень. Но и на то, что нас впрямую касается, – сигареты, водку, бензин – и все почти вдвое. «Степуху» никто поднимать не собирается, крутись, как знаешь!
- Куда, уважаемые?! – суровый швейцар в ливрее, усах, с каким-то скипетром, в общем, очень представительный дядя, преградил дорогу.
- Куда-куда, живу я здесь! – Виктор достал ключ из кармана, повертел у этого козла перед носом.
- Визитку вашу па-а-а-прашу!
- А ключа, что, недостаточно? – Анка-пулеметчица решительно выдвинулась на рубеж атаки и стала теснить представителя местной власти. Жаль, грудь не удалась, ей бы мою – она бы таких гадов давила за милую душу! – Вы что, не видите, кто перед вами?
- А что, кто? Документы надо носить с собой… Я не обязан… Поставлен здесь… - Швейцар пребывал в явном смятении.
- Поставлен – значит стой! – бросил на ходу Товарищ, увлекая меня за плечи. Не видишь, разве, люди – при делах. – И что-то прошептал на ухо швейцару.
Тот удовлетворенно кивнул, отошел в сторону.
- Что ты ему сказал?- спросил Виктор, когда ехали в лифте.
- Будем уходить – рассчитаемся!
- Как же, держи карман шире!
- Интересно, за кого он нас принял? Наверное, за гостиничных шлюх?
- Чего ты волнуешься, «Маркитанка», хуже, чем есть, вряд ли кто не подумает!
- Ты у меня, Товарищ, сегодня, кажется, допросишься! Я тебе точно когда-нибудь хозяйство вырву твое ****ское!
- Сначала я тебя изнасилую!
- Ой! Как страшно, хотелось бы видеть!
Оказалось, это еще не все испытания. На шестом этаже, куда мы доехали, поперек коридора стоял стол, за которым восседала дебелая московская тетка необъятных размеров, с толстым слоем штукатурки на лице и вызывающе подведенными глазами. Она смотрела на нас, как сквозь планку прицела автомата Калашникова.
- Стой! Куда!
- Я – жилец, - Виктор опять показал ключ.
- Из какого номера? Фамилия?
- Из 620-го, Цветков.
Классно: Цветков. Вот выйду за него замуж, Цветковой буду. Лейла Цветкова. Как звучит, здорово, а! Поэтесса Лейла Цветкова! То-то! Да никакой он не хохол, с такой фамилией! Давно заметила: в самые напряженные минуты в голову какая-нибудь ерунда лезет. Подумала бы лучше, как будешь пролезать к нему в номер мимо всех этих эсэсовцев и эсэсовок. Овчарки только натасканной и не хватает.
- Цветков! Так вот вы!
- Да, вот он, я.
- Почему не ночевали?
- В каком смысле?
- В прямом! Вы где всю ночь шлялись?
- Что значит – «шлялись»? Я у друзей был, вот…
- Вы выселены из номера, Цветков! За нарушение правил общежития в гостинице! Согласно внутреннего распорядка!
- Как же так, я оплатил до конца недели…
И снова Анка-пулеметчица:
- Прошу прощения! Газета «Известия», - она махнула «корочкой». – На каком основании выселяется наш стажер?
- А вы здесь причем? – и глазками своими с прищуром, желчь брызнула во все стороны.
- Этот товарищ прибыл к нам в редакцию, для работы над серией статей о дружбе и культурном сотрудничестве братских украинского и российского народов. Поэтому и задержался, был в редакции все это время.
- Всю ночь, что ли? – эсэсовка понимающе скривила губы.
- Если будет надо, то и все сутки!
- Справочку нам пусть редакция предоставит и только после этого возможно повторное поселение!
- Да это произвол! Где ваш администратор? Как ему звонить? Вы что, уважаемая, не понимаете, нам работать надо!
- У нас в номере находятся очень важные материалы, - веско и солидно вставил Товарищ.
- А это что за люди?
- Привлеченные, по заданию редакционной коллегии из Института литературы имени Алексея Максимовича Горького.
Удивительное дело! Упоминание имени нашего, как называем между собой, публичного дома на Добролюбова, неожиданно подействовало. Эсэсовка заметно подобрела и обмякла:
- И документы у них имеются?
- А как же! – Товарищ вытащил пропуск, я стала рыться в сумке, хотя точно помнила, что его там нет. Выложила в комнате, когда собирались. Подумала: зачем брать, напьемся, потеряю, или мусора задержат, телегу накатают, из института отчислят…
- Проходите. Напоминаю: никаких кипятильников, тем более выпивок и аморалки! Гости при предъявлении документов имеют право находиться в номере до 21 часа. Оставьте один документ, если все вместе – иду вам навстречу. В порядке исключения, имейте ввиду! А вы, товарищ Цветков, если еще одну ночь пропустите, неи придете ночевать - жить вам здесь не светит, так и знайте! Не думайте, что в Москве все такие глупые!
- Я и не думаю…
- Помните!
Товарищ оставил ей литинститутский пропуск, и мы тихонько, как мышки, на цыпочках, проследовали в 620-й номер Виктора Цветкова.
Было бы за что бороться! Жалкая клетушка 3 на 4, повернуться негде, а кровать – так вообще дышать нечем: маленькая, хлипкая, сам-один не поместится, а вдвоем-то… Стены с трещинами, ремонта, видать, здесь со сталинских времен никто не делал, только деньги сшибают сумасшедшие за постой. Подошла к окну – дряхлая столярка, облупившаяся краска, потрескавшееся все. Окно последний раз мылось за царя Гороха. Мухи дохлые валяются. Распахнула створки – рывком, резко, сил не было терпеть эту гостиничную затхлую вонь – тараканами вперемежку с дустом, которым их травят.
Вид, конечно, потрясный – красное здание Моссовета, «Националь», «гудит Тверская улица, о чем сама не знает»*. В этом – вся Москва. Когда сверху, издали смотришь – все хорошо, красиво, потому как деталей не видно, - будто на открытке, лепота! А присмотрись, выйди на улицу, в гущу, – все раскурочено, развалено, запущено, жалко и грязно! Я на телевидении первый раз столкнулась, в Останкино. Вся страна смотрит, люди думают: там чисто и нарядно, а я как вниз глянула, на пол, что в студии, где нас записывали: доски покрылись налетом вечной грязи и коросты, как в свинарнике где-то или коровнике. Подумала тогда впервые: Москва – как та красавица, что ресницы подкрасила, щеки нарумянила, а шею и все, что ниже, никогда не моет, черви давно завелись, а все равно напоказ себя выставляет.
- Ну, что, Витек, давай в темпе вальса твое сало, а то мы, кажется, трезветь начинаем! – «Маркитанка» упала на койку, освободила ноги от своих стоптанных «шпилек», задрала их вверх. – Господи, а неудобно-то! Как ты только здесь помещаешься,- она вытянула ноги и уперлась в деревянную спинку,- черте что!
- А я здесь не ночевал пока…
Вспомнила, как Анька джинсы свои натягивает, когда выходим из дому. Они у нее на два размера меньше, чтобы все в обтяжку, узкие – даже она со своей худобой не пролезет. Наловчилась: ложится на спину, ноги задирает, так и влезает.
- А как же снимать будешь, если вдруг понадобится?
- Только так и можно будет, иначе никак. Так что на стоячка дать не получится, только в постели. Хочешь быть красивой – терпи!
- СтаканЫ у тебя имеются? – Товарищ уселся на один из двух стульев и стал медленно разворачивать завернутый в газету сверток.
Я, от нечего делать, прошла туда, где должна быть ванная. Конечно совмещенная! А крошечная! Темно-серого цвета, никто ее никогда не драил, мерзко от одной мысли, что придется в нее залезать. Стаканов нигде не было – я думала, хотя бы для того, чтобы зубы почистить. Когда-то в Индию по турпутевке летали, в ванной комнате стояли пузатенькие, чистенькие, с салфеткой белоснежной и надписью «продизинфецированно». В той ванной комнате жить можно, вдвоем спать преспокойненько. Так мы с ребятами и поступали, когда собирались у кого-нибудь по вечерам.
- Там стаканов нет.
- Вот, блин, что же делать?
- Может, пойти у нее попросить?
- Ты что, совсем сбрендил, ВиктОр? Да она тебя кастрирует! – «Маркитанка» взяла из моей сумочки сигарету «Мальборо», кишиневскую.
Полтора рубля пачка, на минуточку. Ага, я специально вчера у Андрея-молдаванина стреляла, глазки ему строила, чтобы она без разрешения сегодня по моей сумке шарила. Ну, наглючая! Добро бы много их было – не то три, не то четыре штуки. Этот Андрей намекал - у него в номере целый блок, пачку мне обещал. Не хватало еще за пачку сигарет ему отдаться. Я честная давалка – понравится кто, как, например, Витек, я и так готова…
- А что, это идея! – сказал Товарищ. – Тем более, и ножа-то нет. Чем сало порезать? И хлеба… Пойду-ка я в командировку местную, может, уболтаю мадам - для пользы дела исключительно. Вот только выпью чуть-чуть, с вашего позволения, а то совсем хреново что-то, протрезвел, кажется, совсем… Эх-ма! Слушайте, други, пока я жив:
Як романтично пахне ковбаса,
І помідори в банці зашарілись,
Горілочка, мов ранішня роса,
У пляшечці тихенько причаїлась.
А ще було із прорістю сальце,
І хліб підставив загорілу спину.
Якщо ти млієш, слухаючи це –
Чого ж ти, гад, не любиш Україну?!
Ни фига себе! – сказал ВитктОр. – Из последних? При мне, по крайней мере, никогда не читал. За такое и посадить можно! Национализм – на лицо.
На лице! На лице национализм у него! Ты посмотри, - Маркитанка кивнула в сторону Товарища. – Да у него рожу так сперло за годы нашей учебы, жалко человека, как посмотришь. Но стишки – ничего, я, правда, некоторых слов не раз обрала. Как там про помидоры: на шару, что ли, в банку попали?
«На шару!». Сразу видно: в селе у нас никогда не была. Там помидоры, корда их хазяйка в банку закрывает, всю осень ожидают, как невесты, в смущении, корда же до них очередь дойдет, чтобы закусить. «Зашарілись» - по украински – крайняя степень смущения, а не «на шару!». Тебе лишь бы на шару что-нибудь, на дурняка…
Он взболтнул бутылку с коричневой жидкостью, на дне которой плавали два небольших красных перчика с вздернутыми носиками. Симпатичных, маленьких, задорных - никогда таких не видела! И так этих помидорчиков вдруг захотелось, аж слюна набежала.
- Идиот! – сказала Маркитанка. – Люди голодные сидят, а он, знай, про колюасу и сало стихи читают. Садист какой-то, правда, Лейла?
- Угу, - ответила я с полным ртом.
Товарищ резко повернул пробку, она, оказывается, не отрывалась, как на нашей водке, а интеллигентно раскручивалась, и, не дав никому опомниться, сделал несколько больших глотков.
- Имей совесть! – «Маркитанка», вскочив с койки, вырвала у него бутылку.
Клянусь, он отпил почти половину! Наклонился, понюхал лежавшее на столе сало, выдохнул:
- Ну вот, для вас же, други мои, стараюсь! Аня, дай, пожалуйста, сигаретку…
- Совесть у тебя есть? Иди, куда намылился! Мы все теперь должны сидеть и ждать, пока ты курить будешь. Специально для этого тащились сюда через пол-Москвы.
Когда Товарищ уходил, она догнала его возле двери, то ли что-то сунула в карман, то ли прошептала в ухо самое. Неужели презерватив? А что, с Товарища станется! Он, когда с перепою, точно скотина, - все равно: с кем, и где, и почему… Да, ему же нравятся не в меру толстые! Сам как-то говорил. Неужели будет ту стерву безобразную дрючить? Ну, мужики, ну, животные!
Наверное, «Маркитанка» думала о том же:
- Подумайте, какая свинья! Когда ему очень надо или приспичит, как кисель разливается: «Аня, дай, пожалуйста…». А когда трезвый – слова ласкового не дождешься. Жлоб несчастный. ВиктОр, у вас там, в Киеве, все такие? Ты чего молчишь, плохо тебе?
- Да он – нормальный мужик, по большому счету. Как у каждого из нас бывают, конечно, залеты. Вы извините, девушки, неудобно, пригласил, называется, в гости…
- Это ты нас извини, Витя, - сказала я. – Ребята, выпьем немного? Ничего, что закуски и стаканов нет. Мы – под сигареты. У меня как раз три штучки осталось…
- Да, по чуть-чуть, что же нам трезвым ходить, - поддержала подруга.
- Из горла – водку?
- А ты что, не пил никогда?
- Признаться, нет.
- Надо же когда-то начинать…
- Это не страшно, Вить, вот увидишь. – Я положила руку ему на плечо.
Худенькое такое, мальчиковое, податливое. Прильнула к нему всем телом – мы сидели на койке, как бы спиной к Аньке.
- Тогда к столу! – скомандовала она.
Витя поцеловал меня в щеку и пересел на стул. Стол мы передвинули, так что мы с ней оставались сидеть на кровати.
- Начнем с нас, - сказала «Маркитанка». – Давай бутылку, ВиктОр. За нашу и за вашу свободу! – она глубоко выдохнула и глотнула два раза. – Горькая зараза! И печет! – передала мне.
- ВиктОр, у вас Киеве, за польскую «Солидарность» болеют?
- Что-то не слышал. У нас за киевское «Динамо» все болеют.
- Оххохо! Охохо! – насмешил! За киевское «Динамо»! Сам ты – динамо! Охохо! – подруга опять откинулась на спину и затрясла ногами. – Лейла, ты слышала! Да он, никак, с Марса прилетел! И что же, про Леха Валенсу не слыхал? Польский профсоюз «Солидарность», выборы там скоро?
- Да как… Слышал, по телеку что-то говорили. Я только одно в толк взять не могу, если это профсоюзы, как у нас говорят, школа коммунизма, как же они против социализма, против народа?
- Я умру сейчас от него! Лейла, ты слышишь! «Школа коммунизма»! Про «Солидарность» не знает, а еще партийный! Во, деревня!
- Может, ему это не надо, чего ты к человеку пристала. Ты, Витенька, лучше объясни, вот написано на этикетке: «Гор1лка три перцем» - горелка три перцем… А почему внутри – всего два?
- Вопрос, конечно, интересный. Ты пей, подруга, не философствуй, другим тоже хочется.
- Это не три перца, - объяснил Виктор, - а «з перцем», по-украински, а на русском будет: водка с перцем. Но вообще, Лейла, ты права. У нас даже анекдот есть на эту тему – политический. «Почему водка три перца, а плавают – два? Где еще один? – «Москали съели!» - отвечают ему.
- Ха-ха-ха! – нарочито громко сказала «Маркитанка».- Польша, значит, вам до задницы, главное – Москве насолить! Хорошо! Никогда не думала, что партийные работники могут рассказывать политические анекдоты. Вам не страшно, ВиктОр?
- Оставь человека в покое, Анюта! Ему пить сейчас – кстати, первый раз водку из горлышка. А мне анекдот, например, понравился, с глубоким смыслом.
- Еще бы! Тебе, я вижу, подруга, все нравится, чтобы ВиктОр не предложил…
- Да, это правда! – я подмигнула ему через стол и прошептала губами: «Люблю тебя!».
Сделала несколько маленьких глотков – забористая, гадина, обжигает! В горле даже запершило. Как они ее пьют, там, у себя?
- Ну как? – спросила «Маркитанка».
- Посильнеее Фауста Гете будет, пожалуй!
- Вы думаете, я часто пью эту гадость? – спросил Виктор, когда я передала ему бутылку. – Да у нас в Киеве такую водку никто не употребляет. Она идет исключительно на сувениры, подарки приезжим. Экзотика! Да еще – в лечебных целях ее используют, от простуды… Знаешь, мне из Мексики привезли – со змеей засушенной. Когда выпивают, ей и закусывают. Ее аборигены, думаешь, пьют? Белым янки на сувениры выпускают…
- А мы - исключительно в лечебных целях, так всю жизнь и лечимся!
Виктор, кстати, боевое крещение не прошел. То ли не выдохнул перед тем, то ли поперхнулся неудачно, - не принял организм, и он, как ошпаренный, выскочил, чуть не перевернув стул, в туалет, чтобы отдать.
- Только продукт переводит! – сказала недовольно «Маркитанка».
Не язва ли? Человеку плохо, а ей – одно в голове!
- Прошу прощения! – сказал Виктор, возвращаясь на свое место. – Можно, я еще попробую?
- Вторая попытка? Ну-ну!
- Да погоди ты, Аня! Как себя чувствуешь, Витя?
- Нормально! За вас, дорогие! – Он сделал несколько глотков и аккуратно, платочком, вытер губы. – Теперь все в порядке.
- Молодец! Мужчина! – я перегнулась и поцеловала его в губы, пахнущие горьким перцем. Наверное, губы настоящего мужчины так и должны пахнуть!
- Как думаете, будем оставлять Товарищу или допьем до конца?
- Что-то его долго нет, - сказал Виктор. – Может, мне сходить, не случилось ли чего?
Мы с «Маркитанкой» переглянулись. Что там могло случиться, догадывались, конечно. Кино и немцы!
- Допьем, пусть знает, как друзей подводить! – «Маркитанка» потянулась за бутылкой. – Твое здоровье, ВиктОр!
Именно в это время в дверь постучали нашим литинститутским условным стуком: раз – два, раз – два - три, раз - два – раз – два – три! Это был, конечно, Товарищ.
- Господа и дамы! Здесь и нож, и стаканы, и даже хлеб! Не слышу аплодисментов! Ого! – он покрутил в руках пустую бутылку. – А что же мы пить будем, уважаемые?
Надо сказать, Товарищ после местной командировки выглядел слегка примятым. Выдавало и то, что волосы у него аккуратно причесаны на пробор и еще влажные, будто он только мылся.
- Ничего, у меня еще одна есть! - сказал Витя.
- Ура!!! – крикнули мы.
– Первый тост – за тебя!
- Да тихо вы, там все слышно! Она какая-то ненормальная…
- Ты считаешь? Странно-странно! Мы с тобой потом разберемся! – «Маркитанка» погрозила пальчиком..
Но Товарищ свое дело знал туго.
- Прошу, дорогая! – уже протягивал бутерброд с кусочком сала - тонко нарезанного, с мясной прожилкой – с проростью, как объяснил Витя. – Силь ву пле!
Я принесла только что вымытые стаканы, и Виктор довольно умело разлил водку.
- За любовь! И за вас, дорогие девушки, без которых мы и не узнали бы по-настоящему, какая она есть, эта самая любовь!
Мужчины поднялись, как по команде, выставили по-гусарски, перпендикулярно полу, локти в правую сторону и одним махом опрокинули водку. Не знаю, как Анька, но я была польщена.
Пока кайфовали над салом и третьей бутылкой, которая, якобы случайно, оказалась у Витька в чемодане, а на самом деле, как потом выяснилось, предназначалась издателям, к которым он приехал в командировку, договорились, как дальше действовать. Товарищ с «Маркитанкой» едут, причем, не теряя ни минуты, получать гонорар – его начинают выплачивать после обеда, с двух часов. Мы же с Виктором ожидаем их у пивбара, в Столешниковом переулке. Единственная неувязка – надо будет прихватить пару бутылок водки потому, как перцовка, на которую рассчитывали, закончилась.
- Ничего страшного, на Кузнечном Мосту прихватим, я знаю там «точку», где без проблем! – пообещала «Маркитанка».
На том порешили. Я молила Бога, чтобы они скорее ушли и оставили нас с Витей вдвоем. Закрыв за ними дверь на ключ, он сам подошел ко мне, обнял и, поправив мои волосы, чтобы не мешали, крепко поцеловал в губы.
- Как ты смотришь, если мы сейчас разденемся и ляжем в постель, ненадолго?
- Спрашиваешь, да я об этом мечтаю с самого утра! Тебе душ нужен? Я бы приняла. Только одной тоскливо туда идти, будь другом, составь компанию…
Из ванной Виктор вынес меня на руках. Худенький, вроде, щуплый, а сила чувствуется, вот что значит - мужчина! И нежный какой, ужас! Мне с ним было очень хорошо, тем более что на этот раз любовь у нас получилась настоящая, без этих ненавистных резинок. Да и где их взять, не у эсэсовки же коридорной просить, у нее, думаю, вряд ли лишние найдутся, самой не хватает. А мои - еще в общаге закончились.
…Мы нарочито медленно шли вверх по Страстному бульвару, держась крепко за руки, поминутно останавливались и крепко целовались. Если посмотреть со стороны и сверху, картина выглядела так: вокруг нас все бежали, как ошпаренные, груженные сумками, кульками, авоськами, пакетами. И только у нас в руках ничего не было, и при каждом удобном случае мы поворачивались друг к другу, чтобы поцеловаться. Иногда нас толкали – легонько, как бы в шутку, порой задевали сумками, недовольно бурчали вслед, но все это отскакивало, как от стенки, для всех мы были глухими, слепыми и немыми, мы существовали только друг для друга. Кто-то сбоку, обернувшись в нашу сторону, завопил в ухо, как резанный:
- Валя! В ГУМе ковры дают!!!
- Ты о чем сейчас думаешь? – спросила я.
- А ты?
- Я первая спросила!
- О том, что в Москве ходят совсем не так, как у нас в Кобыляках.
Я-то полагала, он думал обо мне.
- В каких Кобыляках?
- Это райцентр мой, в Полтавской области. Недалеко в селе от него жили. Когда приезжали раз в месяц за покупками, он казался мне центром мирозданья. Даже песню о нем сочинил, когда в университет на журфак поступил…
- Напой, а?
- Она на украинском языке, ты, наверное, смеяться будешь. Да и гитары нет. Там рефреном проходит: «Це, це, це, це – райцентр!»*. То есть центр всего. А там – две улицы, три магазина, кинотеатр.
- И танцплощадка, наверное…
- Точно! Ты - в таком жила?
- Нет, я – в областном центре, Семипалатинске, сокращенно все называют Семском. Там – то же самое.
- Да, точно! Я, правда, до Семска не доехал, но Казахстан немного знаю – и Кустанай, и Кокчетав, и Джетыгору, и Аркалык даже. А жил два месяца в Алма-Ате, в гостинице «Ала-Тау», слыхала?
- Конечно! Откуда ты знаешь Казахстан? Откуда?
- Приходилось на практике бывать, студентом. Ты была в Алма-Ате, кстати?
- Конечно! Мой любимый город! Училась на филфаке в КазГУ! Постой-постой! А ты когда там был?
- Ровно десять лет назад, в 71-м.
- Боже! И я в это время там была как раз! Представляешь? Ну, кино! Ты – какого года, Вить?
- Пятьдесят первого, а ты?
- Я – младше. Не задавай девушке нескромных вопросов. Ты где там работал?
- В «Ленинской смене», молодежной газете. Знаешь?
- Конечно! Представляешь, а я - в «Спорте», корректором. В одно время, мы ведь могли встретиться тогда. Вот это да! Сюжет для небольшого рассказа.
- Да, действительно, бывает же! Расскажи немного, я о тебе ничего не знаю.
- Долго и не интересно. Ничего особенного, обычная провинциальная девушка коренной национальности. Метиска даже. У меня мать – таджичка, отец – казах…
- Очень даже симпатичная смесь получилась!
- Ты считаешь? Может быть. Я оттуда, если честно, еле вырвалась. Так душно было…
Стоп-стоп, подруга! Эвон тебя понесло. Ты что же ему всю родословную рассказывать собираешься? Что за человек – почесали немного за ухом, она и потекла сразу, растаяла. Слаба ты, мать, на передок, слаба!
- Почему замолчала? Рассказывай, мне интересно!
- Ничего особенного. Окончила филфак КазГУ, поступила со второго раза. Отучилась, вернулась в Семск. На радио работала, в областной газете, два фильма по моим сценариям в Алма-Ате, на хронике, сняли. Рекомендацию получила, и вот я – здесь!
… На самом деле все, ясен перец, и так, и совсем не так. В Семске, куда распределилась, появился один Игорек, военный, летчик, из Свердловска. После института два года лейтенантом служил. Так ухаживал! Особенно, когда они в своей общаге офицерской спирту наклюкаются. Кстати, он чем-то на этого Виктора похож, не находишь? Чем же? Такой же внутренне самостоятельный, сосредоточенный. И ласковый. Когда вспыхнуло у нас с Игорьком, голову совсем потеряла, по городу вот также ходили, целовались у всех на виду, не таясь. Они с гандболистом Стасом метелили друг друга на танцплощадке каждую пятницу-субботу!
Казахи мне потом устроили вырванные годы. Два раза на дверях краской писали – по-русски, кстати, - «шлюха!». И не смывалось – химия какая-то сильнодействующая и быстросхватывающаяся. Мама плакала ночами в подушку, почернела вся. Я, дура, была уверена: кто-то, все равно кто, пусть только увезет меня отсюда! Ни фига – как-то по-тихому Игорек слинял, все тянул, мурыжил, обещал: «Наладить дома все надо, чтоб не на пустое место, вернусь, мол, за тобой через месяц, заберу…» По сей день. Аборт пришлось делать в Алма-Ате. А в Семске совсем никакой жизни не стало! Свистят в спину, а то и камнями бросают. «Русская подстилка!». Стас подсел на три года за хулиганку. А мне в городе прохода не было.
Долго думала, как вырваться. Когда из больницы вышла, однокурсника встретила Тимура Бердыева, в Союзе журналистов подвизался. Он-то и подсказал: ежегодно разнарядка в Москву, в Литинститут приходит, на три человека. Тот год был потерян, а следующий – для меня решающий, последний. По условиям – там до двадцати восьми лет. Вспоминать не хочется, сколько пришлось унижений вытерпеть! Переспала со всеми - с кем надо и не надо, пока в список заветный попала. Какие надежды связывала с этой учебой, наивная!
- А как имя твое переводится?
- Лейла – ночь. Звездная, теплая, ласковая, летняя.
- Какой класс! И как тебе идет…
- Мне самой нравится. У тебя здесь, в Москве, - дел много? Когда обратно?
- Лейла! Прошу тебя, чтобы я завтра не забыл – мне с утра в «Политиздат» надо, на Миусскую площадь, напомни, будь другом, а?
- Ладно, буду…
К Столешникову, конечно, опоздали. Товарищ с «Маркитанкой» давно стояли на «точке».
- Молодые люди, вам что, ночи мало? – поинтересовалась подруга. Спросила как бы в шутку, но я-то ее хорошо знаю, в глазки завидющие глянула, а там – столько злости, зависти - целый океан!
- Да мы же пешком, денег-то на тачку совсем нет,- начал было оправдываться Витя.
Я его за рукав дернула: молчи, блин, не слушай! Какое ее дело?
- Извини, - говорю, - подруга, с кем не бывает.
Намекнула ей тонко. Чтобы вспомнила тех парней из Чили, которых мы как-то с голодухи сняли у Центрального телеграфа, как она с тем Раулем закрылась в комнате на целые сутки! Характер такой сучьий – только о себе, чтобы насытить, удовлетворить. А другие - как хотят, так и устраиваются – ей по барабану!
В пивбаре - народу не протолпиться, и это в три часа дня. Правильно говорят: в Москве – все тунеядцы, никто не работает. Зато в кафе и кинотеатрах в любое время – аншлаг! «Маркитанка» сразу столик засекла, там трое мужиков (здесь, кстати, женщин почти не бывает) закруглялись. Товарищ дал Витьку «трешку» на шесть пива, а сам двигал подносы на раздаче – креветок три порции, по котлетке горяченькой, сухариков, селедочки – обычный здешний набор. Я еще на улице разглядела, как у «Маркитанки» сумка разбухла, поняла, - водку они-таки взяли!
- Братцы-кролики, я такой голодный! – сказал Витя, ставя поднос с пивом на стол.
Те трое, которым надо уходить, все на нас с Анькой косятся, один закурил под столом. А над ним как раз объявление висит: «Не курить! Штраф – 10 руб.!». И официант – тут как тут:
- Пиво – ваше?
«Маркитанка» ему:
- Наше, наше пиво! Мы – отдельно.
- С вас – «червонец», господа хорошие, за курение в неположенном месте. – И главному, тому, что за стойкой, - Сережа! Пусть участковый выйдет, курят в зале!
Тем бы ноги сразу сделать, да куда, если они языком не ворочают. Тут и мусорок подвалил откуда-то, недалеко, видать, окопался, место – не то слово злачное – золотое! И сразу с ним двое дружинников в паре, с повязками:
- Будем протокол составлять! Прошу с нами пройти, в машину.
- Ты что, белены объелся или совсем оборзел?
- А вот мы сейчас посмотрим, кто из нас… Вызывайте наряд, Сергей Иванович, курят и сквернословят!
- Да ты что, старшина! Мы же отдыхаем, твою в душу!
Короче, сопроводили под белы рученьки, один папку оставил, Витек сердобольный выскочил, догнал.
- Повязали мужиков, еле успел отдать, может, документы какие важные.
- Они здесь артель организовали, - сказала «Маркитанка». - Менты, дружинники подставные, обслуга местная. Видели, протокол никто и не собирался составлять. Башли с них снимут, поделят. Представляете, сколько за день здесь имеют? На чем уехали, на «раковой шейке»?
- Нет, «Москвич», кажется, у них…
- Ясное дело, они такие менты, как я папуас, - сказал Товарищ.
- Отсюда вывод – пока мы, как говорится, при памяти, - «Маркитанка» подняла указательный палец вверх, - курить будем выходить на улицу, а разливать – под столом. Кто у нас в комнате начинал? Ты, ВиктОр? Будешь продолжать – руку не меняют. Мы, каждый свою сторону, - прикрывать. Малейшее подозрение, что секут, - сразу ВиктОру сигнал подаем: «Легавые»! Чего лыбитесь? Головы поднимите, что там написано, видите, все грамотные?
На стене немного справа от нашего столика висел не то плакат, не то рисунок, по которому аршинными буквами шел текст: «Приносить с собой и распивать спиртные напитки категорически воспрещается! Штраф – 25 рублей». Бутылка «русской» водки была перечеркнута двумя красным крест накрест.
- Ого! – присвистнул Товарищ, - и штрафы подорожали, раньше 15 рэ взимали!
- А ты думал! – «Маркитанка» выругалась матом, - у них ни стыда, ни совести не осталось. За четыре года, только то, что у меня на памяти, – три подорожания. В такси сегодня ехали: додуматься надо! Когда поступили – счетчик рубль не нащелкивал, потом - полтора, а теперь – больше двух!
- Не говоря о водке,- Товарищ осторожно достал из Анькиной сумки и передал Вите бутылку «русской». – Ну, что, с Богом, Витек!
- Выпьем, я стишок по этому поводу расскажу, политический, - пообещала «Маркитанка». – А сейчас – по сторонам зырьте, чтобы не засекли эти уроды. Разливать будешь прямо в пиво, каждый отопьет немного, и по одной кружке на его край стола по очереди передавайте, по часовой стрелке. Ну что, пена отстоялась? Наливай, ВиктОр!
Я еще тогда подумала: умеет человек организовать, какой талант пропадает зазря!
- Анна, вы случайно в комсомоле не работали? - на полном серьезе спросил Витя.
- Иди ты знаешь куда, издевается он! Там, где вы учились, мы – преподавали!
- Извините, не хотел вас обидеть, просто интересно стало…
Я насторожилась. Чего это ему интересно вдруг?
- Добивайтесь отстоя пены! – сказал Товарищ, отпив приличный глоток, передвигая кружку поближе к Витьку. – Плесни, сколько не жалко! Ты – настоящий друг.
- Мы с вами, ВиктОр, сейчас на брудершафт выпьем, и окончательно перейдем на «ты»!
- Да вы со вчерашнего дня – на «ты! Что ты на меня так уставилась? Пожалуйста, целуйтесь на здоровье!
- Добивайтесь отстоя пены! – Товарищ глотнул еще раз, на этот раз «ерш», блаженно закатив глаза. – Ты же себя не забудь, Вить! А то здесь такой народ собрался… Как у Жванецкого: Витя, сказал ему внутренний голос, налей сначала себе…
«МАРКИТАНКА»
Я, конечно, стервозная, можете не сомневаться, сто процентов. Потому свою подружку, Лейлу-узкоглазую, всю дорогу подкалываю. Пусть поревнует! Монополизировала свежего мужика, думает, что так и надо. Ничего, я его у тебя отобью, ****ь буду, сегодня в постель уложу, а тебе придется с Товарищем трахаться – больше-то не с кем. Ни Молдаванина, ни Тамаду на секс не расколешь. Остается Дагестанский князь, но у него в последнее время проблемы – не надо было к тем латиноамериканкам лазить, из второго корпуса. Чего по пьянке не бывает только. Ходи теперь на уколы, болючие – по себе знаю. Опять же – пить и лечиться одновременно – только деньги на ветер. Так разве с этой кодлой бросишь? А больше мужиков-то и нет, разве, что Колька Воронежский, хронический алконавт, у него фишка стоит через раз, когда перепьет жутко. Но такое редко случается: его на литре зашкаливает, болеть начинает, желудок пищи принимать отказывается. Да две семейных пары, там жены в мужиков вцепились – не оторвешь. Вот и весь набор на нынешний Курс.
Это при том, что конкурс на Курсы – сумасшедший, люди со всего Союза попасть мечтают, такие знакомства и связи включаются,- и, пожалуйста, - результат! Когда-то удивлялась: почему у нас все через задницу делается? Ну, не идиоты, а? Да если бы специально по помойкам и самым убитым пивнушкам специально ходить и подбирать контингент, более ущербных не нашли бы. Вот уж система! А сколько талантливых людей, из которых бы толк вышел, спят и видят, чтобы на Курсы попасть! Потом поняла – никому это не нужно, не заинтересованы. Политика такая, вернее, часть большой, глобальной линии – с посредственностями, бездарями и совсем пропащими – удобней, легче. Никаких финтифлюшек не выбросят, пьют себе горькую, в карты день и ночь, ну, может, бабу какую кто завалит – на здоровье! Лишь бы не писали, чего не надо, в политику не лезли, воззваний да интервью «голосам» не давали. Пусть себе! За три года в этом бедламе не только дисквалифицируешься, - сопьешься и скурвишься от безнадеги, сам в петлю полезешь. Не дадут, конечно, из петли вынут – сексотов своих полно!
У меня ситуация совсем другая. Можно сказать, безвыходное положение – к тому времени в картотеке ГБ числилась. Умные люди посоветовали: отсидеться где-то в тихой заводи, подождать, вот-вот попустить должно, послабления наступят, может, удастся отлежаться. С большим трудом попала – осмотрелась: да здесь практически все такие же изгои, как я! Думала, чему подучусь, наверстаю – куда! Мертвечина и скука жуткие, вот и ищешь приключения на свою задницу. Та же Лейла, например. Сидит тихо, как мышка, не дышит, еле из своего Казахстана сбежала, обвинили в национализме, - у них самое страшное, ярлык на всю жизнь! А с виду – тихоня, никогда и не скажешь. Товарищ – наоборот. Ничто на нем не висит, с виду чистенький, карьеру писательскую хочет сделать. Я его сразу раскусила: пустышка, тюфяк мягкотелый, безвольный эгоист. Всю свою поэзию променяет, не задумываясь ни минуты, на теплую ванну. Ни упорства, ни стержня, ни характера, потому и болтает его во все стороны, куда ни прибьет, - ну и ладно, он, тютя, на все согласен. Говорят: каждый мужчина отражается в женщине. А ему – без разницы. Рассказывал, как с голодухи за «трешку» шлюх у «трех вокзалов» снимал. Или просил дальнобойщиков на трассе с собой в кабину взять. Под раннего Хемингуэя канает, мы, мол, потерянное поколение. Пьет и гуляет, как герои Хэма, а таланта – ни на грош. Он и сам, думаю, понимает. Отсюда – и надрыв. Гуляет дни и ночи, деньгами сорит. Ну-ну!
И дружок – худенький такой, Витек из-под Киева, – ему под стать! Оба нужны мне, как прошлогодний снег. Было бы чем, а главное, - кем заняться, стала бы я перед ними бисер метать! Сначала раздражало, что они ко мне, как к подстилке относятся. Потом думаю: пускай! Так легче их вокруг пальца обвести. Кто-то заметил: верный способ быть обманутым – считать себя хитрее/умнее другого. Так что Лейла, подружка моя, напрасно ты так самоуверенна. Сегодня Витек этот со мной будет.
Он, кстати, чем-то Геббельса напоминает. Не зря же в партийной канцелярии служит. Между фашистами и коммунистами – разницы, как известно, никакой, если судить непредвзято. И те, и другие – из одного теста, порождение тоталитарных режимов. В самом деле, в чем отличие фюрера и кремлевского генералиссимуса? Близнецы-братья!
Или нынешний, с позволенья сказать, режим? На последнем съезде «бровеносец» наш выдал очередной перл: «Экономика должна быть экономной». Не сам, конечно, ребята ушлые ему написали. У них работа - не позавидуешь. Так как старый маразматик не выговаривает больше трех слов, фразы ему в доклад следует подбирать тщательней. Не говоря уже, чтобы вконец рехнувшегося старца до трибуны довести и караулить, чтобы там не грохнулся со всеми своими бляхами. При ходьбе они позванивают как у клоуна в цирке. На транквилизаторах давно живет. Говорят, ему их поставляет подстилка гэбисткая, болеутоляющее в непомерных дозах подсыпает. Сказать кому, что у нас генсек – наркоман, в психушку засадят в момент. Да что, генсек? Все население – наркоманы! Алкоголь, если ежедневно употреблять его, – один из видов наркомании, медициной давно доказано. А кто у нас не употребляет? Разве что, болезные. Остальных государство сознательно травит «бормотухой» и техническим спиртом разбавленным. У кого денег не хватает – тройной одеколон с денатурой лакают. И ничего – живет страна!
После того, как эта «бровеносец» писателем заделался, ленинскую премию вручили, у меня как перемкнуло что-то внутри. Вот до чего дошли! Не удивлюсь, если завтра «Малую землю» на цитаты разобьют и заставят всех поголовно зубрить, как китайцы своего Мао.
Любопытно понаблюдать: до какого уровня можно опускать людей? Сталинские прихвостни имели кого хотели во все дырки, по этапу гоняли, как английских и японских шпионов. Да что – в одну ночь народы переселяли на другой конец света! Двадцати лет не прошло – их уже другая клика употребляет, а они еще и «спасибо» говорят. Обещали козлам коммунизм в 1980-м построить, то есть в прошлом году. Фиг вам! Вместо коммунизма - олимпийский игры провели, на которые уважающие себя страны не приехали! И – ничего, проглотили! И премию Ленинскую генсеку-маразматику, и Чехословакию, и Афган. Да этот народ сердобольный, все съест, любое говно, только наживляйте! Я когда это поняла, решила для себя: все, капец! Больше коммунистам не даю, объявляю сексуальный бойкот! И довольно долго, кстати, слово держала. До сих пор, можно сказать. Если изменяю, - исключительно хохмы ради. Думаете, мне этот ВиктОр-Геббельс нужен? Ишь, конъюнктурщик, номенклатура жуева, в партаппарате гнездо свил, за кусок мяса и колбасы дешевой продался. Небось и льготы у него, и всеми благами за счет народа пользуется, и к распределителю прикреплен, и к больнице литерной. В районную поликлинику идти – не по рангу! Ишь, щеки какие румяные, пунцовые – никак на калорийных соках и продуктах без нитратов. Но в постель его затащу обязательно, помучаю, как следует, чтобы после двух-трех прогонов увидеть его глаза - виноватые, молящие о пощаде. Не будет тебе пощады, карьерист несчастный! Напрасно, подруга, на меня косяки бросаешь, я исключительно по политическим мотивам его снимаю!
Выпили, селедочкой закусили. Хорошо!
- Ты же стишок новый обещала! – Товарищ – большой любитель, сам рифмой балуется, а мои, политические, «на злобу дня», запоминает и даже по пьяне выдает за свои. Пусть, не жалко!
- Слушайте сюда. Стишата посвящены «упорядочению» цен, в том числе и на наш любимый продукт:
«Даже если будет восемь*, -
Все равно мы пить не бросим.
Передайте Ильичу –
Нам и десять по плечу!
Ну, а если будет больше –
Сделаем, как в Польше!
Ну, а если двадцать пять -
Снова «Зимний» будем брать!»
- Конгениально! – Товарищ зааплодировал. – У нас, на Украине, говорят: народ скаже – як зав»яже!
- Тебе как, ВиктОр? Нравится мнение народа о последних решениях партии и правительства?
- Вы бы не так громко, Анна. Люди уже оглядываются.
С перепугу «выкать» начал, если что, мол, - я – не я и хата не моря! Знаем мы таких храбрецов, видали!
- Боишься? Да в Москве на всех углах партию костерят, это не в вашем Киеве трусливом…
- Мне кажется, Витя прав. Аня, пожалуйста, потише, а то политику могут пришить.
- Друзья, прекрасен наш союз! – закричал Товарищ. – А.С. Пушкин.
- Это другое дело, - засмеялся ВиктОр.
- А то – споем, что ли? «Вологду»: «Где ж ты моя ненаглядная, где, в Вологде-Вологде-Вологде-где, в доме, где лесной палисад!». О чем песня, знаете? Это про кожно-венерологический диспансер, он у них в деревянном домике с палисадником расположен. А слово «где» легко рифмуется с непечатным, мужчины знают…
- Ну, Лейла! Ты даешь! Да откуда такие познания?
- С мужиком из «Песняров» когда-то встречалась, он рассказал, как народ дурачат.
«Русская» с пивом – ерш забористый. Вроде бы, и закусили, и сала в гостинице поели, а как-то быстро разбирает. Особенно после того, как несколько раз на улицу выходили покурить. «Мальборо» закончились, в буфете – из болгарских - только «ТУ – 134». Дрянь, конечно, да за неимением гербовой… И они тоже подорожали – с 35 до 50 копеек. А качество дерьмо, такое же, как в СССР, недалеко братская Болгария ушла. Сырые, тянутся тяжело – с американскими, хоть и кишиневского разлива, не сравнить. ВиктОр анекдот рассказал:
- Хотите «Стюардессу»?
- Спасибо, у меня «Опал».
- Со штатскИми и сравнивать нечего, - сказал Товарищ, - они бумагу специальным раствором обрабатывают, чтобы горела лучше.
- Зачем это? – спросила Лейла, - заботу о людях проявляют?
- Не только. Скорее, чтобы курились быстрее, новую пачку покупали. Прибыль приумножают.
- Ты – серьезно?
- У нас с Витей в Кишиневе - живет Старший Товарищ, на журфаке учились, посылочки высылает, по дешевке. Витя, ты с ним давно созванивался?
- Да буквально перед отъездом, он осенью в Киев собирается.
- А давай ему сейчас позвоним?
- Хорошая идея!
- А допивать кто будет, мальчики?
Лейла грудью стоит на страже своих бабских интересов. Как же, позвоните, держи карман шире. Товарищ, по-моему, закосел прилично. Сейчас мы его раскрутим. У него, когда перепьет, стадия наступает, короткая, по времени: он добреньким становится, жаль, на непродолжительное время. Ну, лови момент!
- Слышь, Товарищ, может, креветок горяченьких – повторить?
- А то! И воблы – здесь один предлагал, с рук. Я воблу, знаешь, как уважаю!
- ВиктОр! Наливай же, рыбочка ты наша. Ребята, максимальное внимание, каждый смотрит в свою сторону, чтобы не прозевать мусоров. Ну что, мой друг, мы будем сегодня пить на бутерброд?
- Она хотела сказать: «на брудершафт»!
- Лейла, ты разрешишь нам с ВикторОм хоть раз поцеловаться? Так же нечестно, в самом деле… Надо как-то разнообразить человеку досуг, чтобы все в равных долях…
- Я – что? Как Витя… Да разве интересно, вот если бы шампанское, все красиво – тогда можно. А после пива с водкой - только мужики пьяные целуются.
Вот курва! Но про шампанское – это она вовремя сказала, в масть!
- Ну что, Товарищ, да отложи ты эту воблу, пальцем деланную! Барышни, может, шампанского с шоколадом хотят. Но не на дурняк – за поцелуй. Ты с Лейлой на брудершафт, а я – с ВиктОром. Организуешь?
- Какие проблемы! Официант! Шампанского!
- И уберите, пожалуйста, со стола. Нет-нет, пиво оставьте, мы еще полироваться будем…
Как он не выкручивался, а я все же подсмотрела, в бухгалтерии, когда гонорар получал, в ведомости расписывался, через плечо заглянула – глазам не поверила: 212 рублей с копейками! Еще подумала: гуляем!
На нас оглядывались. Мы с Лейлой медленно тянули шампанское, бросив в фужеры по две дольки шоколада, наблюдали, как он там постепенно растворяется. Чтобы пить на брудершафт, пришлось поменяться местами, да так потом сидеть и остались - не на своих.
Когда целовались, я ВиктОру несколько раз провела язычком по губам, нежно, призывно, почувствовала, как он напрягся. Давно заметила: мужики от этого балдеют. А в таком состоянии, как сейчас, много им и не надо. А ВиктОр, мне кажется, не шибко опытный, стесняется, как девушка.
Товарищ сочинял экспромты, записывая их на салфетках шариковой ручкой. У него все карманы набиты салфетками, он мне доверяет их разбирать, переписывать в толстую тетрадь. Иногда прорезаются неслабые заготовки. Хотела сказать: вещи - нет, не хватает усидчивости, не любит возвращаться к написанному, править, переделывать. Лентяй! От серьезной работы прячется за лозунгом: все должно быть естественно! И в творчестве, и в постели, кстати, тоже. Сколько с ним намучилась, пока презерватив приучила одевать!
- Послушайте, по-моему, шедевр:
«Пиво есть, Пушкин есть!
Ну, а где ж креветки?
Эх, е… твою мать,
Маленькие детки!»
- Ну, как?
- Конгениально! – простонала Лейла, вытирая слезы от смеха, - и про пиво, и про Пушкина, и про креветки!
- А «маленькие детки»? – какой образ!
- Я говорю! Я говорю!
- А «е.. твою мать»? – крикнула я. – Новое слово в русской поэзии!
Крикнула, наверное, слишком громко - в пивбаре стало тихо. А, пускай, идут они все на х..!
- Алло, девушки, без мата – можно? Постыдились бы! Мужики сидят – не матерятся, а эти - на все кафе! Пропили и прокурили все женское!
Кто бы, вы думали, – такой борец за нравственность нашу? Уборщица, с испитым напрочь лицом – тощая, как та швабра, что держит в руках. Ах ты ж мандовошка старая! Хрен бутылки пустые ты у нас получишь, с собой вынесу, разобью и в урну выброшу, чтоб тебе не досталось.
- Извините, пожалуйста, - сказал ВиктОр, - мы больше не будем, - и сунул ей рубль. – Ребята, давайте тише, а то скандала не оберешься.
И сжал мою руку. Ого! Клиент, кажется готов! Я ноготками, как учили, провела три раза вертикально по его брюкам с внешней стороны бедра, от колена – снизу вверх. Будто кошка, что в дом скребется. Невинная такая шутка, но нога у него дернулась, как у невропатолога на приеме. Теперь можно брать тепленьким.
- Послушайте, друзья, на «рIдной мовI» сочинилось! Начало будущей поэмы:
«Розходяться Iбаки.
Ранок. Синь.
Потягли собаки
По селу труси…»
- Как, а? «Маркитанка»! Ты же одна понимаешь в поэзии…
- Это настоящее, без дураков. Четыре строчки, но представляешь себе: и село, гулявшее всю ночь, и местных записных ебарей, и собак, тащащих зубами чьи-то женские, разорванные силой, в нетерпении, трусы… Язык у вас - мелодичный, нежный.
- «Словьина мова!» - подтвердил ВиктОр.
- Товарищ, ты – талант! – Лейла перегнулась и поцеловала в щеку!
- Он у нас на журфаке – самый талантливый был!- радостно сказал ВиктОр. – Помнишь: «Журфаку – хрен в сраку!»
- Не журфаку, - юрфаку! Юристам, нашим соседям по военным лагерям.
- Почему был? – спросила я. – Он и сейчас талантливый! А ты, ВиктОр, пишешь что-нибудь?
- Нет, Аня, я в этом смысле не вышел. Не дано мне, что поделать. Статью в газету сочинить - с горем пополам еще могу. Но чтобы так, как Товарищ… нет, врать не буду. Зато в жанре справки или докладной записки – здесь форы могу дать, руку набил, что называется.
- Руку набил, осталось набить морду! – сказала я.
- Да не расстраивайся, Вить! – Лейла привстала и через стол поцеловала теперь уже Виктора. – Мы тебя и без стихов любим! Правда, Анюта?
- Еще как! – сказала я и поцеловала ВиктОра в губы. И классно, кстати, получилось, он ответил, пососав немного мой язычок.
Клиент, кажется, дошел до кондиции. Надо срочно развивать прорыв, как говорил один знакомый маршал. А он в этом деле толк понимал. Гнать дальше, не дать опомниться, затащить куда-то. Но куда?
- Что за фигня! – закричал Товарищ. – А меня кто будет целовать? Я что, зря стихи вам сочиняю?
- Лейла! Поцелуй его, пожалуйста, а то мне далеко тянуться.
И пока она его целовала, я правой рукой под столом нащупала у ВиктОра то самое заветное место. Сжала немножко и почувствовала легкую упругость. Он, несомненно, хотел и был готов.
- Ну, что, друзья! – Товарищ подмигнул своими пьянючими глазами – то ли мне, то ли ВиктОру, то ли нам обоим. – Давайте выпьем за любовь!
Наверное, мы слишком громко кричали, на нас все время оглядывались. Трудно определить, сколько в кружках оставалось пива, а сколько – водки. ВиктОр не так давно откупорил вторую бутылку «Русской», и даже по цвету наше пиво заметно отличалось. По мере того, как мы напивались, оно светлело, как наша жизнь.
- За любовь – стоя!
- И до дна!
- Мужчины – стоя, а женщины – до дна!
- Нет! Женщины – лежа!!!
- Да не смешите, я чуть не захлебнулась.
- В общем, так, мужики, - надо бы по своим делам сходить, сил никаких нет.
- Здесь туалет не работает, я уже смотрела…
- Я знаю недалеко одно место… Но будем по очереди, двое - сторожат стол, а двое – в темпе, потом меняемся!
И, не дав никому опомниться: - Идем, ВиктОр, я поведу тебя в музей! Разведаем и вам расскажем!
Никакого, конечно, места я не знала. Зашли во двор, в первое попавшееся парадное, поднялись на второй этаж, там подоконник, я оперлась, обняла его за шею, поцеловала в губы. О том, чтобы сделать что-нибудь, не могло быть и речи – во-первых, как снять джинсы, а без этого нечего и думать, тем боле, что и он, я почувствовала, весь зажатый, не готов, что ли? Тычется без разбору. Додумалась джинсы надеть! Ладно, мать! Бери в свои руки! Я вспрыгнула и присела на подоконник – теперь в пору! Ну, догадайся же, приспусти сам брюки свои, ремешок расстегни – эх, село-деревня, придется все самой!
Когда возвращались, почти бегом, я забежала за мусорники, оставила его на атасе, потом поменялись.
- Ну, братцы, вы даете! Где так долго можно лазить? – Лейла злая, как мегера, в мою сторону не посмотрела даже.
- Людей, знаешь, сколько вокруг! Идите налево, во второй двор, там мусорка, за ней тупичок. Осторожно, чтобы менты какие не засекли. Штраф сейчас за это дело – червонец!
- Они доиграются с этими штрафами, - Товарищ громко выругался.- Как там у тебя? «Зимний» скоро будем брать!».
- А ты - договоришься! – ВиктОр отхлебнул из кружки большой глоток.
Конспиратор с него – хреновый. Лицо воспаленное, щеки пылают, и глазах – тайное ликование. Интересно, Лейла засекла что-нибудь? Проходя мимо, положила руку ему на шею, волосы взъерошила. Он нашел губами ее руку, поцеловал. Неплохо мужик устроился! Но заметно: не в своей тарелке.
- Ну, что, ВиктОр, за тебя?
- За тебя, Анна! Если бы не ты – ничего не было. Знаешь, я первый раз… так.
- Да неужто - в любви признаешься? Ты женат, я слышала? И, что же, супруга тебе ни разу минет не делала?
- Да у нас не принято как-то…
- Ну и как, понравилось?
- Балдеж! Только низ живота почему-то болит, режет как-то…
- Пройдет, с непривычки. Это потому, что ты передержал, вредно для здоровья. А ты, как чувствуешь, что пора - сразу ищи кого-нибудь, как Товарищ твой. Шучу. Не думай, я сама редко этим занимаюсь, только любимому мужчине делаю, единственному.
- Что ты хочешь этим сказать? По-моему, ночью ты с Товарищем была?
- Так то не считается! Мы с Товарищем – как брат с сестрой.
- А со мной?
- С тобой – другое дело. – Я засмеялась. – Но ты не воображай ничего такого. Просто место любимого мужчины – сейчас вакантно. Ты его ненадолго заполнить можешь. Если хочешь.
- Хочу. Только перед Лейлой – неудобняк. Как думаешь, я ведь порядков ваших не знаю? Они тоже там любовью занимаются?
- Может быть. Впрочем, вряд ли. Товарищ сейчас не в той стадии, а Лейла о тебе думает. И он ей не очень нравится.
- А я?
- Ты – дело другое. И не только Лейле нравишься, но и кое-кому еще. И, кажется, я это тебе только что доказала.
- Да. И все же – жалко ее обижать, как считаешь? Я с ней побуду. Пока… Лады?
***** такая! До чего же я ненавижу этих козлов!
- Дело хозяйское. И вообще - добровольное. Давай лучше выпьем: за тебя, чтобы у тебя все всегда получалось.
- Спасибо, Аня! За тебя!
Серьезный, все принимает за чистую монету. Интересно, у них, на Украине, все такие наивняки? Умора!
Вернулись, наконец, ребята.
- Ну, как? С облегчением-с!
- Ой, Анька, ты представляешь, драка началась, жильцы высыпали, а я как раз только села…
- Да, - подтвердил Товарищ, - в антисанитарных условиях пришлось естественные нужды справлять!
Посмеялись. Вообще, он как сморозит что – полный отпад.
Водка закончилась.
- Ну, что, снарядим гонца?
- Может, пойдем отсюда? – Лейла посмотрела мне в глаза,- походим где-нибудь, мы же собирались Вите Москву показать…
- Куда идти-то? Нет, здесь хорошо! – Товарищ пошел в разнос. – Официант! Бутылку водки! И четыре пива!
- Один момент! Креветок не желаете?
- Желаем! Две порции! Только чтоб горяченькие мне, блин!
- Не беспокойтесь, все будет, как изволите…
- Мы же хотели Старшему Товарищу в Кишинев позвонить, - напомнил ВиктОр.
- А мы ему телеграмму сейчас отправим, прямо отсюда по телефону. Эй, шеф! – официант как раз принес водку и креветки. - Одну минутку! – Товарищ явно не вязал лыка. – Мы можем отсюда, от вас, по телефону отбить телеграмму в Кишинев?
- Отсюда? По телефону? Один момент. Сейчас узнаю.
- Дуй. А мы пока выпьем! Так, граждане евреи! Объявляется конкурс на самую короткую телеграмму. Чтобы и расходов поменьше, и содержание присутствовало! Поняли?! – Товарищ взмахнул для наглядности рукой, сбив на пол почти пустую кружку с пивом. – Твою в дышло мать!
Так. Начало третьей стадии. Не исключена кулачная драка.
Сидевший за соседним столиком парень в полосатой рубашке, их, кажется, было трое, сказал, обращаясь к Товарищу:
- Ребята, нельзя ли немного потише? Здесь люди отдыхают. Если выпили, идите на воздух.
Товарищ, не удостоив его ответом, потому как было трудно произносить слова и складывать их в определенном порядке, промычал что-то и скрутил их столику большую фигу. Ну, кажется, началось! Еще и большим пальцем пошевелил для наглядности – туда-сюда. Удивительно, но такой способ подействовал и на какое-то время за соседним столиком притихли, решили, видно, не связываться.
- Итак, господа и дамы, набычившись, продолжал Товарищ, - на самую короткую телеграмму Старшему Товарищу в братскую Молдавию. Вот где винцо, доложу вам! Скажи, Витек! Твой вариант, давай!
- «Пьем за тебя, Москве, целуем, сто!»
- За арбитра у нас Анка-пулеметчица, известная филологиня.
- Я - тоже филологиня, - сказала Лейла.
- Ты – младшая, а «Маркитанка» - старшая. Как, Анка?
- Неплохо. Но длинно. Что значит – сто?
- Ну, сто раз, ВиктОр?
- Да нет, я имел ввиду: пусть высылает сто рублей!
- Тогда – попроще: « Москва целую сто!»
- А, может, сто граммов? Двусмысленно как-то. Лейла - твой вариант:
- Пьем Москве, целуем!
- Подходяще! Хоть и плагиатом попахивает! «Маркитанка»!
- Нашу и вашу свободу!
- То, что надо, но могут не пропустить по цензурным соображениям.
- Давайте попробуем! Попытка, в конце концов, - не пытка, – говорил товарищ Берия, - я захлопала в ладоши.
- Мы должны выслушать всех! Товарищ стукнул кулаком по столу, пиво полилось в его сторону. – ****ь, за этим столиком уберут когда-нибудь или нет! За что я плачу деньги! Где эта лахудра?!
- Предлагаю самый короткий вариант, на украинском языке: «Ще!».
- Что такое: «ще»?
- Ну, в смысле, еще!
- Классно! «Десятка»! Молодец, ВиктОр! Первый приз! Где твой стакан? – товарищ потянулся к бутылке, смахнув по дороге полный фужер с пивом.
- Да вы уйметесь, наконец? – крикнули с соседнего столика.
- Пошли на хер! – Товарищ соорудил, по-моему, еще большую фигу, чем в первый раз, и заорал на весь пивбар:
«Пулями пробито днище котелка,
Маркитанка юная убита!»
Подтянуть, как положено, истошными голосами «У – би – та!!!» мы не успели. Сидевший спиной к Товарищу парень с разворота правой рукой как-то совсем неожиданно и, главное, незаметно «вырубил» его кулаком в висок. Все произошло мгновенно, мы и оглянуться не успели. Товарищ выпал со стула и рухнул под стол. Как пишут в романах, дальнейшие события на какое-то время перестали его интересовать. Будто по команде, те трое быстро встали и двинулись к нам. ВиктОр склонился над Товарищем, который не предпринимал никаких попыток выбраться из-под стола. Тот, что в голубой тенниске, мужик, не глядя в нашу сторону, четким заученным движением, сложив руки в замок, резко взмахнул не то по голове, не то по затылку ВиктОра. Тот растянулся рядом с Товарищем. Отложилось в памяти: как в замедленной съемке, рапидом: нарочито медленно ступая, фиксируя каждое движение, высоко поднимая ноги, эти трое, перешагивали через лежавших в проходе ребят, не забывая дать пинка пару раз ногами, степенно двинулись к выходу. Никто и не думал их останавливать, пивбар продолжал фунциклировать в своем полупьяном возбужденно-шуршащем ритме. Я посмотрела на Лейлу. Она сидела, закрыв лицо руками, сквозь сжатые ладони по щекам катились темно-синие от дешевой косметики капли слез. В который раз за сегодняшний день приходилось брать все в свои руки. Да что же это за мужики такие пошли?
- Официант! Вызовите, пожалуйста, милицию! Людей убивают! – заорала я со всей дури.
Начали подниматься: сначала ВиктОр, отряхиваясь и потирая затылок, потом и Товарищ, у которого шла кровь не то из носа, не то губа разбита.
- Ваши документы! – откуда-то из глубины возникла фигура того самого мусора-старшины, что «дежурил» по пивбару, за ним - «дружинников» с повязками.
- Какие тебе документы, не видишь, хулиганы людей избили! За ними бегите, они на улице стоят! И «скорую», «скорую» вызывайте, не видите, кровь у него!
- Со всеми разберемся. Пока - ваши документы. Семен, иди, вызывай машину, будем брать!
- Кого брать! Никуда не поеду, пошли на …! – Товарищ начал приходить в себя.
- Вы же видите, хулиганы избили ни в чем не повинных людей.
- Фиксируй, Денисов: отказались предъявить документы в состоянии крайнего алкогольного опьянения.
- Да что вы, в самом деле, - сказал ВиктОр. – Какое опьянение, мы пиво почти все время пили. Эти - ни с того, ни с сего в драку полезли. Точно, бандиты. А насчет документов – вот мое удостоверение, я - из Киева, в Москве - в командировке.
- Паспорт имеется? – спросил мусор, забирая удостоверение.
- Есть, конечно, но в гостинице остался, я в «Центральной» проживаю, недалеко здесь…
- Знаем-знаем, - мусор спрятал удостоверение ВиктОра в боковой карман. – Паспорт есть? - Денисов, побудь с ними, мы сейчас выясним, проживает ли гражданин Цветков Виктор Юрьевич, как он утверждает, в гостинице «Центральная».
Вдвоем с другим дружинником они пошли в сторону бара, где, как я поняла, был телефон.
- Послушайте, Денисов, вас как, кстати, зовут?- я попыталась состроить глазки «повязке».
- Семеном.
- Семен, я же вижу, вы – нормальный парень. Давайте разойдемся без скандала, как люди, спокойно. Мы заплатить можем, в разумных пределах, конечно. Правда, Товарищ?
- За что я должен башлять? За то, что меня отметелили ни за что?
- Лучше замять это дело, - тихо сказал ВиктОр. – Тем более, сейчас машина придет, всех заметут. Предлагаю заплатить, свою долю я тебе отдам завтра. И другие – также, правда, девчонки?
- Сколько будет стоить, уважаемый Семен, чтобы мы спокойно покинули ваше заведение?
- По «четвертаку» с человека. И то – старшОго еще просить придется, если он согласится…
- Да это же – грабеж! По «четвертаку»! Побили – еще и «стольник» отдай дяде!
- Семен, мы согласны, – сказала я. – Идите, договаривайтесь. И документы нашему товарищу пусть отдадут.
Сами понимаете, после того, как Товарищ отдал им «стольник», ни к выпивке, ни к закуске никто не притронулся. Попросили расчет – мама родная, на восемьдесят два рубля нагуляли! Хорошо, у Товарища хватило. Бросили деньги на стол – и ходу с этой харчевни! Кто-то свистнул в спину. Раздался пьяный хохот. Ну, не позор ли? Погуляли…
Но это, как оказалось, было только начало. Выйдя на улицу, начали закуривать, тут-то нас «воронок» и подобрал. Причем, не обычный, «козлик», а грузовой, в каких серьезных бандюгов перевозят. Мы и сообразить-то как следует ничего не успели, нас побросали, как скот, и дверь сзади задраили. Никто и не думал сопротивляться, все пребывали в ступоре: как так, мы же заплатили!
- Да брось ты стучать, Товарищ! Сейчас в отделение приедем, тебя там как стукнут – сразу поумнеешь! – ВиктОр повернулся ко мне. – Кинули они нас, мусора эти, с твоим Семеном, поняла теперь? Неужели в вытрезвитель везут? Какие у вас здесь порядки? Может, позвонить дадут? У тебя - кто есть, чтобы отмазать, Аня?
- Откуда! Я не по этому делу!
- Я думал, ты – москвичка, знакомые… Друзья влиятельные какие.
- «Мои друзья хоть не в «болонии», зато не тащат из семьи!» - прохрипел Товарищ, подражая Высоцкому.
Я закрыла ему ладонью рот. Лейла как начала плакать в пивбаре, до сих пор всхлипывала.
- Вытрись, вся тушь потекла, ты сейчас на алкоголичку с «трех вокзалов» похожа. – Дала ей свой платок. – Нет у меня таких друзей, ВиктОр. Я с «волчьим билетом» ушла из газеты, все про «Солидарность» статьи писала, про Валенсу. Слыхал, может: «Кандидатов – много, Валенса – один!». Такой лозунг висит в Гданьске, на судоверфи. Кстати сказать, имени В.И. Ленина. Советская власть, оказывается, - первый враг профсоюзного движения. Из-за этого и пострадала. На курсах, в Литинституте, - с испытательным сроком. До первого нрушения дисциплины. Так что теперь окончательно выставят на улицу. Ну и хрен с ним!
- Меня тоже неприятности ждут. У нас на рпаботе с этим строго. И в «Политиздат» завтра надо… Из гостиницы, наверное, попрут…
- Ничего, - сказала Лейла,- у нас перекантуешься, в общаге. Там неплохо, правда, Вить?
Он обнял ее за плечи. Молодец, баба! Ее в вытрезвиловку везут, а она – в своем репертуаре: как бы мужика в постель затащить. Может, и в вытрезвителе с ним на одной койке устроится? А о том, что и ее из Курсов попереть могут, если бумага придет из милиции, не думает!
- Знаешь, Вить, а я ни о чем не жалею. Выгонят – ну и пусть! Пусть идет, как идет.
- Я тоже не жалею! – он поцеловал ее в синюю щеку.
- А чего жалеть-то, - сказала я. – Случилось – что случилось. И плохое, и хорошее…
ВиктОр, обнимая Лейлу, стрельнул в мою сторону глазками своими ****скими:
- Согласен, хорошего было больше.
- Да вы что, совсем офигели? Вам по щеке бьют, а вы – другую подставляете? Вы сейчас думать должны, как отмазаться, а не о том, как на паперти завтра будете стоять! – Товарищ зло выругался. – Ну, отчислят, что ж, завтра мне домой, в Киев возвращаться? А что я там скажу? Это же скандал, милые мои! Да у нас за вытрезвитель из Союза писателей могут исключить! А это же - Литфонд! Там и зарплата, и гонорар, и путевки в Коктебель льготные! А издавать меня кто будет? Пушкин?
- «Пушкин есть, пиво есть, ну, а где ж креветки?» - прошепелявила вдруг Лейла, подражая Товарищу.
Как и тогда, недавно, в баре, все рассмеялись.
- А сколько у вас услуги стоят? – спросил ВиктОр.
- Не поняла.
- За обслуживание в вытрезвителе – сколько платить надо?
- А они – платные, услуги-то? Не знаю, не была пока. Интересно, какие-такие услуги? Может, выпить-закусить дадут?
- Ну, переночевать чтоб на койке, помыться элементарно.
- Ты так говоришь, будто частый гость там.
- По долгу службы в Киеве приходилось бывать. Я-то сам пью мало…
- Это мы заметили, - сказал Товарищ. – То-то гляжу: что это Виктор так мало пьет? Не заболел ли, не дай Бог. Интересно, кто у нас пьет много тогда? Лейла?
- Что вы к нему пристали! Не видели, как ему плохо было в гостинице…
Я давно заметила, что Лейла шуток в упор не догоняет. Особенно, если они касаются ее самой, или людей, к которым она не равнодушна.
- ВиктОр! А вам, действительно, хуже всех: вас из гостиницы та стерва точно выселит, вы сегодня опять ночевать не сможете в родном 620-м номере.
- Ничего, - утешил Товарищ. – Он ей справку с вытрезвителя предъявит – уважительная причина.
- Или трахнуть ее придется, как кое-кто сегодня по утрянке, - сказала я.
- Да вы что?! - вызверилась Лейла.
Мы хохотали так, что в кабине на нас обернулись мусора.
- Что-то мы долго едем. Интересно, куда нас везут? – я пригнулась, чтобы рассмотреть через переднее окошко. – Ни фига не узнаю. Стемнело совсем. Кажется, дорога на Ждановскую, или Текстильщики. Чего – в такую даль?
- Центр уже не принимает, вытрезвители переполнены. Думаешь, мы одни такие умные?
- Так и до Подмосковья доехать можно...
- Думаешь, там меньше пьют? «Подмосковные вечера» помнишь: «Речка движется, и не движется…». Полная «белочка»…
- Перестаньте хохмить, у меня снова кровь из губы, нельзя, чтобы дергалась!
- Ой, народ, а у меня вот что есть! – Лейла достала из сумочки бутылку коньяка – четвертушку – «Арагви», квадратную. Давайте выпьем по дороге. Там, куда везут, все равно ведь отберут!
- Неплохая идея!
- Откуда она у тебя?
- Вожу с собой, на всякий случай. Мало ли…
- Это же какая сила воли! – сказала я. – Никогда бы не смогла, давно бы выпила. Давай, открою.
- Я сама. Пей, Анюта. Чтобы у нас все благополучно…
- Вот еще! Буду я за это пить! Не пресмыкалась перед ними, и не буду! Мой тост традиционен: За нашу и вашу свободу! – отпила четыре больших глотка!
- Я пью за то, чтобы счастливый конец…
- Конец – он всегда счастливый, - философски заметил Товарищ, принимая бутылку. – Ты, случайно, не откажешься, Витек? Как малопьющий?
- Надо подкрепиться, когда теперь доведется выпить? Как вы там поете: «Отгремели песни нашего полка». Чтобы нашего – никогда не отгремели. За вас, ребята! Ужасно рад, что судьба свела с такими людьми!
- Во-во! – сказала я. – Обязательно надо будет сфотографироваться, всем вместе, на карточку.
- У памятника Пушкину, как в песне Окуджавы. «На фоне Пушкина снимается семейство…»
- Во-во, у нас – семейство?
Опять захохотали.
- Куда девать бутылку?
- Под лавку поставишь, когда приедем, чтобы не звенела сейчас. Только не забудь, а то еще дело пришьют, что пьяные, мол…
- Ребята, предлагаю: когда вырвемся отсюда, в пельменную на Серова визит нанести, отметить это дело. Денег я раздобуду.
- Ты, «Маркитанка», иногда дельные вещи говоришь. Что может быть лучше – горячие пельмешки или вареники наши – на опохмелку? Дай я тебя поцелую!
- Ха, не получится – у тебя ж губа расквашена!
ТОВАРИЩ
Клянусь: некоторые события этого чудного дня – среды, 4 июля 1981 года, отпечатались в памяти не совсем четко, словно узенькая тропинка через поле – то видна, то нет ее, то снова пробивается. Более того, отдельные эпизоды выпали напрочь. О них мне потом, много позже, поведала «Маркитанка», у которой, сколько бы ни выпила, память работает безотказно (пока, во всяком случае).
У нее другой недостаток – слишком гипертрофированное представление о своем предназначении в этом мире. Я – без балды говорю, серьезно. Виной всему, как я понимаю, - сдвиг по фазе на почве политики. «Маркитанка» - неплохая, в принципе, добрая даже где-то в душе баба, повелась на такой ерунде, которая и мизинца ее не стоит. Чего стоит, например, ее сексуальный бойкот коммунистам. Только не говорите, что это – пустяки, детство и все такое прочее. Сам когда-то читал, что те, кто без меры увлечен политикой, могут себе внушить идею мессианства и сами поверить в свое предназначение. Так и она – возомнила, что есть харизма, - отсюда все беды. Типа: горе от ума, современное прочтение.
Как по мне, из нее получился бы отличный литературный секретарь. Однажды в шутку предложил: иди ко мне в помощники, мы с тобой прекрасно сработаемся. И то сказать - сколько моих стихов сохранилось, не затерялись по пьянке, так и остались бы не расшифрованными, нацарапанные в угаре губной помадой или сгоревшей спичкой, на первых попавшихся под руку обрывках бумаги или, в лучшем случае, ресторанных салфетках. Ручки-то я всегда теряю, как перчатки или зонты, а в последнее время – еще и шарфики. Если бы не ее терпение, аккуратность, усидчивость – ищи-свищи! А так – на полсборника наберется! Мне казалось, она и не слышит вовсе, лежали как-то в воскресенье утром в общаге. Там в выходные – хоть вешайся, так тоскливо и беспросветно. Истерику устроила, из комнаты выгнала, совсем крыша поехала, что я такого сказал? У бати покойного был секретарь, Эдик Заозерный, покойный тоже, зарплату отец платил – девяносто рэ, по тем временам неплохую. В конце, правда, матушка их расшифровала: бухали, оказывается вместе, втихаря. Закроются в библиотеке, якобы работать, ну, и по рюмашке, по рюмашке…
У меня-то натура творческая, неорганизованная: мысль пришла в голову, или строфа какая, - ну и хорошо, запомним, будем ее иметь ввиду, проехали, движимся дальше. А утром поднимаешься - головка бо-бо, себя не помнишь, не то, что стихов, сочиненных под этим делом, спасибо, что выжил! А она - девушка не ленивая, не только разбирает мои каракули, но и аккуратно переписывает их набело. Какое терпение надо иметь! Вот и предложил: раз ты мне помогаешь, давай объединимся, я как раз пьесу собираюсь катать – на стихах много не заработаешь. А с пьесы, если попала в струю, всю жизнь кормиться можно. У нас вон, сосед по даче, Василь Порхацкий – слыхали? И я бы не поверил. А он, по каждому выступлению Леонида Ильича на пленуме, пьесу катает. Для особо непонятливых в эпиграф цитату генсека выносит. Ну, и все театры Союза его ставят. Все знают: конъюнктура, однодневка, халтура первостатейная! Ну и что? Дядя Вася первым в Киеве «Волгу» купил, ремонт на даче сделал, батраков нанял, чтоб город обрабатывали – полгектара земли имеет! А сам – руки в брюки, с тра коньчком угостить может, если настроение подходящее. Батраки ему не только огород пашут, но и пьесы пишут. Нанял троих студентов-литрабОв, те и варганят. А дядя Вася – ходит, посвистывает. Поняла? Твоя задача: записывать за мной сюжеты, идеи, образы, характеры, повороты. Потом закроемся где-нибудь, систематизируем, отработаем структуру – полгода и первый вариант готов! Сейчас потребность в материале о нашем современнике, положительный герой нужен. Давай, пока молодые, оно нам ближе. Любое издательство с руками выхватит! Сама, если хочешь, светиться не будешь, свой процент получишь, на лет тпять обеспечена. Чего еще надо?
Обиделась:
- Мало того, что бесплатно мной пользуешься, хочешь мою голову иметь, мозги насиловать!
Видали неврастеничку? Тебе что – жалко? Все равно ведь ни черта не делаешь – пьешь и трахаешься целыми днями в общаге! Может, тебе платить за то, что сплю с тобой? Сама-то - ни стихов, ни прозы, набила руку на антисоветских памфлетах – кому они нужны, не сегодня-завтра органы заметут! Говорит: какой-то Игорек, дальний родственник, седьмая вода на киселе, с британским посольством договорился передавать ее опусы, под псевдонимом.
- Дура ты набитая, - говорю. – И не лечешься. Где гарантия, что он – не сексот, не заложит тебя со всеми потрохами. Я тебе дело предлагаю…
– Подумаю, - отвечает.
Это уже в другой раз было, не тогда, когда выставила из комнаты. И с тех пор – глухо. Вот именно: и хочется, и колется, и мамка не пускает. У нее гонору – значительно больше, чем гонорару! Они все здесь, на Курсах, – каждый второй, если не Феллини, значит Бергман с Антониони! Сплошь непризнанные гении. Ей дело предлагают, а она носом крутит.
- Неужели процента мало, Анька? Не в соавторы ли метишь? – спросил в шутку.
И понял, что попал в цель. Представляете?
- Да у тебя же волчий билет за выступления в поддержку Сахарова! Из «Известий» погнали, из радио, в КГБ на учете. Какая цензура пропустит? Да процент и псевдоним - для тебя лучший выход. Твое имя – табу. Разве что покаяться публично, открытое письмо в тех же «Известиях» или «Комсомолке», так и то – надо, чтобы в ЦК благословили, текст утвердили… Совсем не ориентируешься, конъюнктуры не знаешь…
Представьте себе, такого содержания у нас разговор состоялся. И не где-нибудь, а у них, в четыреста двенадцатой комнате. Лежали в душной комнате, голодные, злые, не опохмеленные – одно пиво, две трехлитровых банки, так его, чем больше пьешь, - тем больше жрать хочется. Может, если бы состояние не такое пограничное, не стал бы заводить этот разговор глупый.
А начиналось-то улетно! Как всегда, стучу к ней, чуть дверь не высадил, кричу:
- Пусти, «Маркитанка!», трахаться хочу, сил нет!
А у нее там кент один местный, московский - пришел как бы к любимой женщине, замуж зовет, встречаются сто лет, с перерывами. Любовь-морковь, в общем.
Я же не знал. Она дверь открыла – смотрю, одетая, - обычно лазит в халате на голое тело. И он при полном параде. Сидят, разговаривают мирно, банка пива на столе, почти нетронутая, он принес, чтоб не с пустыми руками. Бахнул я стакана три или четыре, не помню. «Ну, пошел, извините, если что, спасибо за пиво, счастливо!». Она пошла за мной дверь закрыть, шепчет: «Приходи, я его быстро выставлю. Только презервативов где-нибудь выпроси, у меня закончились!». Ничего себе, подумал, любовь!
Прошло какое-то время, я опять стучу. На этот раз условленным стуком, не ору, как тогда. Открывает. Я с порога:
- Еле выцыганил эти гондоны! – и на стол коробку распечатанную бросаю.
Смотрю: а он как сидел при полном параде, так и сидит, не раздеваясь. И постель заслана. Пива только меньше стало. Глянул на нее, как захохотали вместе, он сам догадался, ушел.
- Товарищ, скажи, ну, почему ты такой глупый! – говорила она, закинув руки мне за шею, - человек, может быть, пришел делать предложение, а ты со своими гондонами!
- Я - со своими! Хорошенькое дельце! Сама же послала, я думал, его ветром сдуло. Слушай, Анка-пулеметчица, не пара он тебе, разве не видишь? Отмороженный какой-то!
- Жутко! А зануда! И жует, и жует… Я специально, думаю, ничего предпринимать не буду, жду, когда поцелует, или раздевать начнет. Куда! И чешет языком, и чешет… Пот только со лба вытирает, так потеет, я не выношу, противно…
Пока рассказывала, я с нее все снял, одни плавочки остались, она их никому не доверяет, всегда сама, под подушку со своей стороны прячет. Ох, эти мне женские тайны…
Лежим после всего – жрать охота, злые, от пива и сигарет голова разламывается. Тогда сдуру снова завел ту пластинку, после которой она меня один раз уже выставила. После того разговора «Маркитанка» ко мне переменилась. Нет, принимает, по-прежнему, но откровенности, легкости, как раньше, нет.
Я, что ли, виноват? Честное слово, хотел как лучше, в мыслях не имел ничего плохого. Пробовал, было, вернуться осторожненько, с другой стороны подъехать. Она упорно соскакивает, в себя уходит, как улитка, прячется, закрывается. Когда про соседа по дачи рассказал, она фыркнула:
- Во-во! Такие продажные твари и нашему бровеносцу трилогию написали. Он за нее Ленинскую премию получил, а они квартиры на Кутузовском проспекте.
- Ну, и что плохого? Не они бы – других нашли!
- Проститутки вы все! Неужели не понимаешь, через десять лет они будут кулаки кусать, их собственные дети проклянут!
(Прокляли? То-то.).
И кто бы говорил, я в шоке! Не пойму, как это в ней уживается: и половая расхристанность, и антисоветизм, и свободолюбие. Если ты честная и принципиальная, почему же со мной и такими, как я, спишь? Не спрашиваешь же, перед тем, как лечь в постель, насколько я свободен в творчестве? И гонорары мои, когда пропиваешь, - не считаешь, где я заколымил, какую статью или поэму на злобу дня сварганил! То есть, не отказываешь и не отказываешься. Тогда зачем кривляться, спрашивается?
Прошу прощения за лирическое отступление. Я, помнится, начинал с того, что многие эпизоды того загула у меня выветрились из памяти . Например, если спросите, как вдруг в Москве, в нашей общаге, появился Витя Цветков, мой однокашник по киевскому журфаку, в какой именно из моментов, - вряд ли отвечу.
Как-то получилось, что мы с ним проснулись в одной комнате – 412-й, известной каждому слушателю наших Курсов. Потому как если есть бутылка, скажем, или бабки лишние, и не знаешь, как распорядиться, ступай сразу по известному адресу, к Аньке-«Маркитанке», - она тебя и приголубит, и приласкает, причем все будет в лучшем виде. Соседка, у нее, правда, не в моем вкусе - Лейла Осеньбаева - не то казашка, не то таджичка, хрен их разберет. Сценарии пишет для документального кино. Барышня компанейская, но более закомплексованная, сразу видно, из провинции. Что касается секса - переборчивая, что называется, носом крутит.
Поначалу вообще - целку из себя строила. Переспал с ней один или два раза, убедился: ничего там особенного нет. С «Маркитанкой» в постели мы на любые темы чешем. Подолгу, например, можем обсуждать только что закончившийся секс, подружек ее, пацанов – кто, как и с кем. С Лейлой – что ты! Запустит в тебя что в данный момент под рукой будет – пепельницей, или бутылкой пустой. Полной – нет, ума хоть на это хватит. Да что с нее взять – никак не избавится от феодальных предрассудков. Сам слышал как-то на лекции: все эти чучмеки – казахи, узбеки, монголы, китайцы - из феодализма, перепрыгнув капитализм, сразу в социализм попали. Отсюда - их беды. Так им и надо!
Сама рассказывала: у них там до сих пор платят калым за невесту. И чем образованней девушка – школу окончила, институт, – тем больше платить за нее надо, ниже котируется. Неграмотная и покорная - выше ценится, чем та, что с дипломом. Пару раз на этой почве с ней схлестнулся, потом сказал себе: да брось ты, нашел с кем препираться. Она, может, и злится потому, что дела ее – швах: не только высшее образование имеет, но и на Курсах в Москве учится, а замуж-то все равно выходить придется!
Здесь и другая проблема: чем возвращаться в свой Мухосранск одной, надо в Москве кого-то захомутать. Вот и шарит, вся на нервах. Как-то по пьянке призналась: приехать домой без мужа – родители проклянут. Может, потому и на Витька набросилась, как с голодухи? Он – парень спокойный, даже, можно сказать, флегма, на факультете особенно не светился по бабам, не ходок, они с компанией больше пулю писали, в пьяных загулах не участвовали. К нему нормально относились - свой парень, компании не подводит, в стукачестве не замечен. Выпить может, но без гусарского размаха, меру знает. Да и куда пить-то - худой, как щепка, в чем только душа держится. Одевался в «детском мире», мальчиковые размеры по дешевке скупал. Сейчас-то немного вылюднел, на артиста Даля похож.
Его в армии и потом, на факультете, Геббельсом дразнили. Волосы длинные, пальцы тонкие, всегда аккуратный, наглаженный, в темных очках, сигареты курил дамские, продолговатые. То ли за внешность, то ли потому, что книги заумные в библиотеке заказывал, философией интересовался - Ницше, Фрейд, Шопенгауэр. Его из-за этого чуть из университета не поперли. Литературу-то в библиотеке, когда заказываешь, формуляры заполнять надо, фамилию, факультет и т.д. Кто-то (кому положено) и обратил внимание: мол, не по программе, а интересуется. Зачем, спрашивается? Что за умник выискался? У нас ведь как: учиться – учись, но не заучивайся, больно умным не будь! У меня тоже неприятности были, когда пьесы Кнута Гамсуна в читалке заказал. Не знал, что тот, будучи дряхлым стариком, немцам в войну сочувствовал. Естественно, в «черном списке» состоял.
Мы с Витей тогда шлангами прикинулись, но по «трояку» на ближайшей сессии нам влепили, причем по «Истории КПСС» - главному предмету. Не только без стипендии оставили, предупредили: еще раз – и будьте здоровы! На комсомольском собрании всего факультета разбирали, курс поручился за нас.
С тех пор и пошло: он – Геббельс, а я – его Товарищ. Хотя наоборот бы надо. Ну, да ладно, в студенческой мифологии и не такое бывает. Что касается библиотеки, - ни он, ни я в нее больше не заходили, книг не заказывали. Если даже деньги «стрельнуть» требовалось срочно, а в читалке всегда отличников полно,- куда им стипендию девать, - все равно сами не ходили, кого-нибудь из своих просили.
Известное дело: барышням такие тихони, как Витек, нравятся, думают, их заарканить легче. И напрасно: как правило, они – себе на уме, склонны к одиночеству, спокойной размеренной жизни, больше о себе и карьере думают, нежели о женитьбе. Тот же Витек, например. Пока мы фестивалили в студенческие годы, особенно под занавес, он в горкоме комсомола подвизался, потом в райкоме партии, а сейчас – и того выше – в самом горкоме. Пришлось и мне пару раз к нему обращаться по пустякам всяким – билеты, продукты, книги дефицитные – молоток, откликается, не зазанался, нос не задирает! И женился как-то втихаря, свадьбу зажал, и дочка – три года уже – подрастает, а мы, получается, до сих пор учимся и пьем горькую!
Единственное, что меня настораживает: слишком самостоятельный, сосредоточенный, что ли,- цель для себя определит – и прет, как танк. Хоть и с улыбкой своей обаятельной, доброй, со стороны кажется: такой мухи не обидит. Эге, как бы не так, с ним ухо востро держать надо. Последний пример: завел я его в 412-ю, в общаге, познакомил, все хорошо. Но он же, наглец, не только с Лейлой переспал, как голубки ворковали потом, утром, но и на Аньку-«Маркитанку» глаз положил. Это я, кстати, «МаркитАНКОЙ» назвал. Когда напьемся, глаза зальем, стихи-песни начинаются, она всегда горланит: «Маркитанка юная убита»! И одежду при этом с себя снимает, разбрасывает по комнате, на столе танцует. Все знают: Аньке хватит, свой литр выпила, в постель пора.
Да не жалко мне Аньку, попросил бы, как человек, я бы ему за стакан пива уступил! Не люблю, когда за лоха держат. В пивбаре всю дорогу переглядывались, потом ушли вдвоем, якобы в туалет, я-то знаю, в какой. Она и меня так не раз водила, глазами ****скими своими подмигнет: «пойдем, мол, уединимся!». Пожалуйста, идите, трахайтесь, на здоровье! Только мог бы посоветоваться, сказать: так и так, мол, Товарищ, есть одна проблема, уступи ее мне на пять минут, во, как охота! Да я с дорогой душой! А когда потом приходят с сумасшедшими глазами, довольные, и делают вид, что самые умные, - этого я не принимаю!
Мне кажется, и Лейла заметила: погасла, как перегоревшая лампочка, губы выставила, вот-вот заплачет! Пришлось ей руку на колено положить – по дружески, не чужой, чай, человек! Она размякла, растеклась, как кисель, рассупонилась. Я ее про себя медузой называю. В такие минуты, как сейчас, когда несчастная и притихшая, она мне больше нравится, чем когда строит из себя гранд-мадам, нос задирает, куда там! Прикоснись, попробуй, к такой медузе - ужалит - ожог останется, на всю жизнь болючий!
Не могу вспомнить, кто именно и как меня ударил. Лейла говорит, что парень, который спиной сидел, - развернулся и кулаком в голову зарядил. Что-то не похоже. Ждал бы я, пока он развернется. Да и кулак больно тяжелый – на некоторое время совсем вырубился. Свинчатка у него в руке была, что ли? Почему же, если ударил в висок, губа разбита? Виктор видел: когда проходили, а они сразу и смотались, один из них ногой цепанул, гад!
И коньяк откуда взялся в машине – никак не вспомнить. А что в «мусоровозке» пили – точно. И хохотали, как сумасшедшие. Да, мы такие: нас бьют, а мы толстеем! Казалось бы, сворачиваться надо, приостанавливаться, по крайней мере: отчислят из Курсов, - считай, капец! Попадешь в Киеве под такую раздачу – могут запросто попешить из Сп!лки! Всю жизнь вспоминать будут. И не только мне неприятности светят – всем!
Вон Витьке-Геббельсу тому же. Да если на него в горком телега придет: что, будучи в столице нашей Родины – городе-герое Москве, выполняя ответственнейшее задание (зря что ли номер ему забронировали чуть ли не на Красной площади!), напился и попал в вытрезвитель – из партии могут исключить, как пить дать! Ну, и с работы попереть, понятно.
Лейлу Осеньбаеву-Медузу отправят по месту рождения в Семипалатинск, где одни ослики в пустыне, как на коробке от сигарет «Кэмэл», да танковый полк расквартирован, и тот - кадрированый, то есть, три танка в нем и два офицера. Китайскую границу стерегут – смертники, считай. Если вдруг начнется заварушка, им - амба, так как горючего не предусмотрено, отступать не то, что некуда, - невозможно. А ссылают сюда - самый, что ни не есть ущербный контингент – совершивших в армии преступления, всех проштрафившихся, здесь их последний приют. Одни стреляются, другие – спиваются. Так что, им не до свадьбы-женитьбы. Про Аньку-пулеметчицу, «МаркитАНКУ», и говорить нечего – она на «политике» погорела, два года никуда устроиться не могла. Как на Курсы попала – тайна великая есть.
И до чего обнаглели – допились до ручки, до белых веников, менты загребли, судьба, можно сказать, решается, а они коньячок дудлят из горла, да хорохорятся! Надо кому-то первому взять себя в руки, очнуться, выпутаться из этого кошмара. Причем, и времени в обрез, развезут сейчас по клеткам, туда вход – рубль, выход – два. Кстати, о рублях. Посмотрел – денег почти не осталось, рублей семнадцать с мелочью. А совсем недавно Рокфеллером себя чувствовал – больше двух сотен было. Раскрутили они меня, по самой что ни есть классической схеме. «Маркитанка» на такие дела – мастерица непревзойденная. Сама рассказывала, как ее чуть не избили какие-то студенты-малолетки, она к ним повадилась под стипендию. Пообещает, те уши развесят, наберут еды вкусной, выпивки, сама меню составляет. Она их споит, и – ноги! Так раза два продинамила, на третий – еле ушла. Это она так говорит, что убежала, на самом деле, могли и колхозом пропустить!
… И шампанское, и водка, и закусь в пивбаре. Да что! Главное, сотню никому и ни за что сами подарили. Во, блин, козлы! Представляю, как те со смеху попадали, когда им деньги предложили. «Ах, у вас и деньги есть? При деньгах, значит? Давайте-давайте!». А сами машину вызвали, под белы рученьки… Интересно, куда все-таки нас везут – в отделение или сразу в вытрезвитель?
Надо мозгами пораскинуть. Если в отделение – одна схема. В вытрезвитель – похуже будет, отвертеться труднее. Но и там, и здесь – побороться надо, тем более, не такие мы и пьяные, если разобраться. Главное – грамотно себя вести, может, с наименьшими потерями выбраться удастся… Ни в коем случае не орать, не материться, не оскорблять никого.
- Послушайте, други! Скоро привезут, надо пораскинуть мозгами. У кого они остались после всего. Два варианта. Первый: если в милицию, в отделение. Наша тактика – случайно, и не тех повязали. Документы, какие есть – все по-честному лепим. Все равно – узнают, проверят и вычислят. Наша версия: показывали Витьку Москву, зашли пивка выпить, перекусить. Какие-то блатные пристали, сначала деньги требовали, потом – драться начали, ударили, смотались. А когда вызвали милицию, - сбежали. За что же нас повязали? Вы нас отпускаете по-хорошему, мы не только отблагодарим, но поможем найти и опознать бандитов. Если нет – все пишем заявления о том, что нас, потерпевших, избили и незаконно задержали. Согласны?
Теперь - вытрезвитель. Здесь сложней. Кто был, знает: там сразу раздевают, моют, номерки на руку и ку-ку, привет, до утра! Утром – «телегу» на работу или по месту учебы, плюс по «пятнашке» штрафа. И если с вечера записали в журнал, потом, утром, когда человек трезвеет, доказать ничего нельзя, все заносят в журнал, страницы пронумерованы и подшиты. Потому в этом варианте единственная надежда на вас, девушки. Постарайтесь обаять, так сказать. Тем более, не такие мы и пьяные. И главное – не пререкаться, не злить их. Вести себя спокойно, с достоинством. Может, и повезет…
И как раз в это время визгнули тормоза, машина встала, как вкопанная, нас бросило вперед, хорошо, не выпал никто…
- Алкаши! На выход!
Я машинально глянул на часы – полдевятого вечера. Ничего себе, если учесть, что мы сели в пивбаре, когда и трех не было. В какой-то тупик привезли - двухэтажные бараки, заброшенность и запустение. А вот и вывеска: «Вытрезвитель № 13». Оптимистично, нечего сказать!
- Андрей! Принимай, новую партию тебе доставили!
Прошли по узкому, грязному, облупившемуся коридору. Резкий запах карболки, нашатыря, еще какой-то гадости. В предбаннике играли в шашки три охранника в темных комбинезонах с бляхами. Впечатлял один из них – необъятных размеров, что в длину, что в ширину - квадрат, с нависавшим далеко вперед животом и непропорционально маленькими руками. Зато кулаки, доложу вам! Мяснику с Рижского рынка делать нечего. Как потом выяснилось, Боря этот - местный вышибала, укротитель буйных пьяниц. Ночью наблюдал за его работой. Когда персонал не справился с одним из наиболее активных посетителей, позвали Борю. Клиента усадили в специально подогнанное кресло-катапульту, как они его называли, развели в стороны руки, чтобы не мог защищаться или помешать. И Боря, аккуратно примерившись, всадил правый кулачище в левое надбровье смутьяна. Уж не знаю, был ли у него кастет в руках, или перстень специальный на одном из пальцев, не разглядел. Бил так, что оба раза, когда я наблюдал, кровь брызгала вперед и вверх фонтаном, и клиент после этого сразу затихал. Ему давали отдышаться и, заботливо поддерживая, чтоб не упал, сопровождали в отделение так называемой «спецтравмы».
Это заведение, судя по всему, относилось к больнице, и там, по идее, должны лечить тех, кто по пьяному делу получил какую-нибудь травму. Например, сломал руку, ударился головой и т.д. В том же случае, когда невменяемому и не в меру активному пациенту травму наносил Боря, эскулапы при вытрезвителе, кололи «препарат», после которого тот мог проспать несколько суток и потом неделю вспоминал, где его так угораздило. В результате Бориного удара пострадавшему обычно приходилось зашивать надбровную кость. И даже после того, как швы снимали, оставался шрам-скоба на всю жизнь. Я сам слышал, как Боря, примеряясь к очередному клиенту, спрашивал:
- Что за шрам у тебя на брови? Ты – первый раз или был уже у меня?
В приемнике нас встретили двое в белых халатах – заведение-то медицинское. Но, как мы увидели, командовал всем майор, восседавший в отдельном кабинете на втором этаже.
- Девушки у нас в другом помещении, с торца! – сказал один из «медиков». – Сейчас я вас туда отведу.
- Прошу прощения! Кто здесь старший? – хорошо поставленным «партийным» голосом, каким, должно быть, он разговаривает у себя на работе, спросил Виктор.
- У нас все здесь и старшие, и младшие.
Душераздирающий вопль, резкий, как сирена, донесся из-за двери. Там, надо думать, и «отдыхали» пациенты. Потом еще, еще раз.
- Сходи, глянь, что там происходит. – Тот, кого называли Андреем, кивнул напарнику, по-видимому, санитару или младшему по должности коллеге.
- Девушек сейчас заберут, я дам команду.
- А мы их не отдадим, – сказал я. – Самим понадобятся.
Все засмеялись.
- Нет, кроме шуток, вы же видите, что мы не пьяные. Я не говорю, что абсолютно трезвые, по ошибке, так сказать.
- А здесь все – по ошибке. Я еще не встречал ни одного, кто бы сказал, что за дело. Хотите освидетельствовать?
- По сто граммов с прицепом выпили, но не больше…
- Вполне достаточно, значит, вы - наши клиенты, так что доставили вас по месту назначения.
- Ну, тогда, по семьдесят пять плюс пиво. Может, договоримся? Что нам в одной комнате с вашими буйными делать? Еще побьют…
- И так, кажется, побили, вот копия протокола у меня. Кого из вас?
- Да меня, меня…
- Разрешите, посмотрю. Рана неглубокая, но промыть, безусловно, надо. Мы вас пока к медикам отправим. За отдельную плату, разумеется.
- Пустяки, я сам дома промою. Вас, кажется, Андрей зовут? Мы вас очень просим, как бы уладить наше, так сказать, дело?
Нависла долгая пауза. Было слышно, как где-то в стекле, замазанном красителем, чтобы не видно с улицы, билась муха.
- Подождите за дверью, - сказал Андрей. – А вы, больной, останьтесь, я вас посмотрю.
Когда ребята вышли, он, глядя мне в глаза, спросил:
- Сами-то кто?
- Одна москвичка, остальные – приезжие, на учебе.
- Положение у вас незавидное, тем более, протокол составлен, и копия у меня имеется. Так что бумага все равно придет, из милиции, на работу каждому.
- Странно, адреса никто не выявлял. Говорю же, сразу в машину побросали, как скотобазу какую…
- Выявят. Документы – им утром передадим… А вы – соображаете… Деньги при себе есть?
- В том-то и дело, что нет почти ни копья. Не хотелось все же из-за такой ерунды биографию портить. Да и девушек под удар ставить…
- Предлагаю оптимальный вариант. Раз привезли, будьте добры, переночуйте. Нас тоже проверяют, да и как я потом отчитываться буду? Одного отпустим. Утром, в шесть тридцать, не позже - пусть сто рублей привезет. Шестьдесят – за услуги, по червонцу - чтобы отмазать каждого. Тогда без бумаги, может, и обойдется.
- А если – под честное слово, и мы переночуем дома, а завтра… Паспорт под залог оставить можем…
- Не получится, не пойду на такое, даже ради своего родственника. Пусть даже вдвое больше – рисковать не буду. Говорю же вам, вы прошли по списку, количество совпасть должно. Одну голову еще как-то спрятать можно…
- А если мы отпустим девушек? У нас такая ситуация, что только они смогут нам помочь.
- Это самый крайний выход. Тогда – сто двадцать, за риск!
- Да, риск – благородное дело!
- Но и денег стоит.
Я выйду, посоветуюсь.
- Недолго только…
Объяснил своим.
- А как-нибудь по-другому нельзя?
- Как, научи, Лейла?
- Ну, чтобы не ночевать здесь… с этими…
- Пока – такое предложение.
- Надо соглашаться, - сказал Виктор. – Подумаешь, ночь позора. Зато следов никаких, телегу не накатают мне на работу, вам - на Курсы. Раз уж так вышло… Как думаешь, Товарищ, у них слово – надежное?
- Пообещал. Производит впечатление порядочного мужика. Да и деньги…
- Мы тем деньги тоже давали, - сказала «Маркитанка».
- У нас есть другой выход?
- В том-то и дело, что нет.
- Надо соглашаться.
- Я вот думаю: кого мы пошлем добывать деньги?
- Меня можно исключить сразу, я в Москве никого не знаю.
- С Виктором ясно. Что у тебя, «Маркитанка»?
- Уже десятый час, боюсь, не достану.
- Лейла?
- У меня облом, Товарищ. Мне в месяц шлют по «полтиннику», на той неделе прислали, 12 рублей дома осталось, в заначке.
- Остаюсь я. Но мой гонорар просадили почти весь. Дома – бабок нет. Перевод должен прийти, но когда? А башли нужны сейчас. Думайте!
- Мы с Лейлой пошепчемся о своем, о женском…
Давно бы так! Деньги – да еще такую сумму – могли за ночь заработать только они. И когда Андрей назвал сумму, я сразу об этом подумал. Черт с ним, с «двадцатником» сверху, не я же буду зарабатывать!
Шептались они долго. Было слышно, как тараторит быстро-быстро Анка-пулеметчица, и что-то обиженно и возбужденно отвечает Лейла.
- Послушай, Товарищ, нам надо вдвоем ехать, ты сможешь договориться?
- Я уже договорился, прорабатывали этот вариант.
- Ну, и?
- Это будет стоить сто двадцать.
Девушки, не сговариваясь, одинаково нецензурно выругались. Мы с Витьком рассмеялись.
- Ну, что, я пошел. Только запомните: ровно в половине седьмого! Опаздывать нельзя – они документы сдают в ментуру.
- Пусть скажет, где мы находимся, адрес! Мы же тачку брать назад будем.
Не знаю, какая вожжа попала под хвост этому Андрею, только он категорически отказался, чтобы девушки ехали вдвоем.
- Так мы же только что говорили. Ты же сам сказал…
- Был неправ. Нельзя двоим! Прошу прощения…
- Ладно, сколько сверху?
- Еще «тридцатник». Итого: сто пятьдесят.
- А если одна поедет – «стольник»?
- Одна – сто рублей, как договорились.
Ну что ты с ним делать будешь!
- Я еще раз посоветуюсь.
- Валяй, только недолго, как в прошлый раз, я чуть не уснул…
Подняли жуткий галдеж. Главное, со мной говорили так, будто я в чем-то виноват! Дверь, что вела на улицу, и где сидела охрана, несколько раз открывалась, справлялись, все ли у нас в порядке.
- Ребята, давайте что-то решать!
- Девушки, что вы темните? Не мужику же ехать?
- Кстати, анекдот по этому поводу: спрашивают мужика – ты когда-нибудь пидораса трахал? - Нет, но я трахал мужика, который трахал пидораса.
- Очень смешно!
- В общем, так. Лейла поедет одна. Двоим - нет смысла за такие огромадные бабки. Я так понимаю: отдавать будет каждый – свою долю? Вот по «четвертаку» как раз и получится. Я бы сама поехала, да нездоровится что-то. Подвести могу: вдруг месячные начнутся?
- А как я одна «стольник» вытащу?
- Если что – половину в долг проси!
- На сколько времени?
- На неделю. А то – до вторника. Ребята, ох и напьемся, когда выйдем отсюда, ****ь буду!
Девушки перестали стесняться, говорили открытым текстом. Я-то давно понял, как они будут деньги добывать, а Витю, когда я на него глянул, столбняк, видать, прошиб. Святая простота! Честно, я ему иногда удивляюсь. Он что, не видел, с кем дело имеет?
Пошел я к Андрею опять.
- Ну, что, барышню снаряжаем. За «стольник».
- Быть добру.- Он поднял трубку «домофона».
- Сережа! Зайди, девушку отвести надо в женское отделение. А другую - проводишь, покажешь, как к метро пройти. Ошибочка вышла… И вы с приятелем раздевайтесь, сейчас вас проводят. За часы, деньги, документы можете не беспокоиться, по описи все утром получите. У нас с этим строго. Ну, идите, вперед!
- Отдельных номеров не предусмотрено?
- Вы, я погляжу, юмористы. Угораздило же. Душ примете и ложитесь, завтра рано вставать, чтобы в начале седьмого были здесь, у меня. Ваша задача – выпорхнуть отсюда до семи часов. Понятно?
- Так точно, гражданин начальник, - «Маркитанка» состроила ему глазки. – Почитать у вас ничего не найдется? Я без хорошей книжки не засыпаю. – И так пристально на него смотрит.
Надо совсем глупым быть, чтобы не догадаться.
- Я вам попозже предложу кое-что, если хотите.
- Хочу.
А Лейлу она красиво развела. Правду говорят: крепче женской дружбы ничего нет. По-моему, даже Виктор «усек», что – почем.
- А вам – промывать рану. После душа - сразу в медкабинет! Учтите: услуги у нас бесплатные! Так что пользуйтесь, пока я добрый!
- Спасибо, доктор!
Пока то-се, разместились, вещи в камеру хранения сдавали, в медкабинет ходил – одиннадцать часов. Укладываться пора. Виктора койка - в другом конце палаты, когда я пришел после процедуры, он спал, как сурок. Я тоже почти сразу отключился. Плохо, что свет не гасят. Так бы и проспали, наверное, до утра, но в полпервого ночи привезли тех самых буйных, что Боря усмирял. Визжали, как поросята резаные – какой сон? Концерт устроили, на всем микрорайоне слышно было. Долго с ними пытались, как с людьми, поговорить – куда! Пришлось к Боре кое-кого вести. Постепенно все стихло, но сон пропал. Сосед по койке, с которым несколькими фразами перебросились, тоже, слышу, ворочается с боку на бок, не спит. Выглянул в коридор – санитар с охранником в шашки играют, они, должно быть, все мастера здесь. Андрея нигде не было, видать, в библиотеку пошел, книги читает с «Маркитанкой», везет же людям!
- Чего тебе? – спросил охранник. – Похмелиться охота?
- Не забудьте в шесть утра разбудить.
- Делов-то! Третий час, можешь не ложиться. Смысла нет. Ты, я смотрю, тверезый?
- Тем обидней. Попал случайно, ни за что…
- Во-во! Я службу во внутренних войсках проходил, недалеко от Душанбе, в Туркестане. Зона особо опасных, все по расстрельной статье. Так вот, подойдешь к какому-нибудь зэку, заведешь разговор – он, как ты: ни за что, мол, сижу. Мол, драка была, рядом постоял, его и замели. Придешь в штаб, возьмешь в «секретке», полистаешь его дело – одни убийства да изнасилования. А на словах – ни за что получается. Так что, дуй спать, по-хорошему.
- Спасибо за беседу.
- Пожалуйста, будь здоров!
Думал, так и не усну. А к утру – сморило. И когда не кто-нибудь, а лично майор Андрей меня начал тормошить, так как я плохо просыпаюсь, послал его туда-то и туда-то. Он громко засмеялся:
- Вот, пожалуйста, делай людям добро! Подъем, шесть десять уже!
Здесь до меня только дошло, что я - в вытрезвиловке, а не в общаге родной, на Добролюбова! Вскочил, как ошпаренный. Одеваться в темпе, через двадцать минут Лейла приедет!
- Витька, кореша моего будите!
- Яволь!
Здесь только заметил, что Андрей-то подшофе, и запашок имеется, глазки масляные, расползаются в разные стороны. Видать, «Маркитанка» укатала его на славу!
Умылись кое-как, зубы почистить бы, да нечем. Пошли с Витьком одеваться. Хорошо, лето на дворе – ноги в брюки и пошел! В предбаннике нас ждала «Маркитанка». Достаточно беглого взгляда, чтобы, даже тот, кто ее мало знает, сделал безошибочный вывод: не спала ни минуты, гудели во всю Ивановскую! По бабам заметно больше, чем по нам. И это, прошу учесть, в антисанитарных, условиях рядового советского вытрезвителя. Ей бы подмарафетиться, блузку сменить, все эти краски-румяны, да разве мог бы кто подумать сутки назад, когда выходили из 412-й, что застрянем!
Андрей вокруг нее так и вьется. Несколько раз под всяким предлогом заскакивал – то подписать, то принести, то справиться, нет ли гонца? Ничего не скажешь – умеет баба мужику приятное сделать! А гонца-то и не было. И время - без двадцати семь. Начали сомневаться: гарантии-то никакой, мало ли что могло случиться? Не в шашки же человек поехал играть. Вот именно – скорее в поддавки. Так что, Андрей прав, раз на раз – не приходится!
Лейла приехала, когда мы совсем на все рукой махнули, в без пяти семь. Бросила на стол смятые бумажки, устало опустилась на топчан.
- Там - ровно сто!
- Я пошел, отдам Андрею.
Вышли из вытрезвителя в начало восьмого – при нас по казенной радиоточке сигналы точного времени пропиликали, и знакомый голос диктора, как и всегда в это время, объявил:
- «Московское время – семь часов утра. Передаем обзор сегодняшнего номера газеты «Правда»…
- Родная действительность, мать ее так! – громко выругалась Анька-пулеметчица, она же «Маркитанка», она же – докторская подстилка!
Да если бы знать, мы бы сразу положили ее под этого Андрея и не мучились – и бабок не надо было бы никаких, и Лейлу в рабство не продавали!
- Спасибо, Лейла! – сказал Витек и чмокнул ее в щеку.
Она подвернула ногу и чуть не загремела, и я обнял ее с другой стороны.
- Мы знали, что ты – настоящий друг, наш человек!
- Ну, что бойцы! Видос у вас, однако!
- Ты бы на себя в зеркало посмотрела! – огрызнулась, наконец, Лейла.
- Да знаю, что не лучше! Я говорю: что делать будем дальше?
- Как что? Позавтракать, во-первых, надо, и пива хотя бы выпить. Сушняк жуткий.
- Предлагаю сейчас к ВиктОру в номер, перышки немного почистим, и сразу – завтракать!
- Мы же в пельменную, на Серова, собирались. Там и супчик по утрам горячий дают!
- Да, супчик – это дело! Горяченький. Я дней пять горячего как не ела.
- А бабки? Лейла, у тебя что-нибудь осталось, из общественных? Извини, не хотел обидеть, просто, для ясности, так сказать…
- Есть немного, рублей тридцать.
-И у меня - восемнадцать со вчерашнего загула осталось, так что – живем, братцы!
- А нас пропустят? Опять с той эсесовкой воевать?
- Зачем? - спросила «Маркитанка». - Мы против нее Товарища выставим, как в тот раз…
- Ну, знаете, совесть надо иметь, я же не нанимался…
- А я, по-твоему, нанималась? – Лейла грозно так на меня посмотрела, думал, что ударит сейчас.
Дела…
- Извини, не хотел тебя обидеть. Разве что, для пользы общего дела …
- Да не радуйся! Может, сегодня – не ее смена, так что тебе придется, не солоно хлебавши!
- Не хлебавши, а другое слово, без «Х». Понял?
- «Без «Х» всегда хуже, чем с «Х»! Согласны, барышни?
- Само собой! – засмеялась «Маркитанка».
- Не только без «Х», но еще и без «Л»! Без «Л»! – вот что главное! – фальцетом завизжала Лейла и грязно, по-мужицки выругалась.
- Послушайте! Строка родилась!
- Неужели? Ну-ну!
- Сейчас, с мыслями соберусь. Тебе посвящаю, «Маританка»:
Надела платье синее –
Не будь разинею!
Оглянись вокруг себя –
Не е… ли кто тебя?
- Это по-нашему, по-комсомольски!
- Ты – гений!
- Товарищ, а ты после вытрезвителя писать лучше стал, душевнее. Ты сюда чаще заскакивай, и знакомые есть. – Маркитанка что есть силы пнула локтем под печень.
- Осторожней, девушка! Больно же. И кто бы говорил, так не ты!
ЛЕЙЛА
Анька сунула мне свою записную книжку, а Товарищ – «пятерку» на проезд. До метро «Ждановская» - через тупики и закоулки – напрямую, мне охранник показал, - минут десять-двенадцать быстрой ходьбы. Я там гастроном сразу надыбала, дежурный на микрорайоне, зашла – одни мужики пьяные возле прилавка варнякают, соображают. Эх, зацепить бы какого запойного интеллигента с деньгами – никуда и ездить не надо. Да с квартирой, чтобы утром ближе к ребятам: шмыг – и все дела! Совсем здурела баба - кого здесь снимешь: алкаши, сшибают с утра до вечера мелочь, голытьба, уроды! Придется, девочка моя, пилить на Добролюбова, через пол-Москвы, на нашу с Анькой убитую хазу.
А кавалеров - вызванивать по ее книжке. И то – неизвестно. Ночь на дворе, кто к тебе приедет в такое время? Должен приехать! Иначе невозможно, всем – кранты, разгонят, как пить дать. А Витеньку, рыбочку-ласточку, с работы в Киеве попрут.У меня на него, может, виды появились. Понаблюдала: добрый, деликатный, а нежный какой! И главное – поддается, приручить можно легко. Так что – тьфу-тьфу, шансы, кажется, есть! Женатый – ну и что! Можно для начала любовницей на постоянной основе, а дальше – как карта ляжет. Чувствую же, что нравлюсь ему. На ласку он падкий, когда обнимаю, дышит, как девушка, тяжело, легко возбуждается. Попытаться можно, заметно, что не искушен в любви. Приручай его потихоньку, не уставай делать приятное человеку, может, и получится…
Да, блин, цены после этого гребаного подорожания – кусаются! Не с моей пятеркой соваться! «Чекушку» взять, что ли? Коньяк вон, грузинский, «Арагви», четыре сорок. Нормально? Раньше бутылку пол-литровую за такие деньги можно было купить, а сейчас – едва на «чекушку» хватает… Не вино же пить – «бормотуху» – от него голова потом два дня болит, ходишь, как чумная. А мне свеженькой надо быть, чтобы вид товарный.
- Эй, мужики, кто крайний? Ну, чего лезешь, руки распускаешь! Да у тебя денег на меня не хватит! Давай поспорим, только ты сначала деньги покажи!
Липучие - жутко! Хорошо бы здесь и выпить, чтобы в метро ничего не раздражало, веселее ехать, вон и кофе с термоса наливают, отрава какая, ужас! И селедкой тошнотворно так воняет, ненавижу этот запах, у нас в общаге, в ленинской комнате, такой. Нет, лучше уносить ноги, эти козлы не отстанут! Да и неудобно пить-то! Придется одной где-нибудь в безлюдном месте, на бегу, чтобы успеть пораньше на Добролюбова!
Хорошо, станция конечная, поезд дальше не идет, в вагоне почти никого, вот мы сейчас и начнем. Подожди, какая-то мысль покоя всю дорогу не давала. Ну, будь здорова, Лейла Ибрагимовна! Не пробовала пока в транспорте из горла коньяк давить, по подбородку растекается, вагон-то трясет! Надо на остановках приспосабливаться. Черт, неужели всегда так будет – второпях, скрываясь, урывками – и пить, и любить - что же это за жизнь! Куда не пойдешь: одни враги кругом. Высоцкий пел, царство небесное: оградили, как волков, флажками и отстреливают! Вон на каждом окне надпись: «Не высовываться!». А выглянешь: другая по глазам бьет: «По газонам не ходить!» Вообще – не ходить! Не приносить! Не распивать! Не курить! Закрыто! Собак не водить! Не гулять! – что за государство, как «Маркитанка» говорит, полицейское!
Что-то приятное мелькнуло. В кои-то веки. Сейчас выпьем и вспомним. А-а! Точно! Мы ведь запросто могли с Витей в Алма-Ате встретиться! Да! Он в семьдесят первом, работал в «молодежке» все лето. А ты где ты была в это время? Ну, говорила же ему - на практике, в «Спорте», корректором. Меня тогда Сеид закадрил, ответственный секретарь. Помыкал всеми в конторе. С утра, если перепьет, на людей бросается, спасу нет. Девчонки носили ему на опохмелку – то вина бутылочку, то водки стакан. Выпьет с утра – все нормально, золотой человек. А так – убить мог запросто, злой, как пантера. Так же в постели. Кошгда трезвый, с ленцой, будто повинность отбывает. А перепьет – замордует. Говорил: нет лучшего лекарства, чем с утра перепихнуться.
Здоровый лоб, боксер бывший. Сначала в ресторан водил, два раза, мясо ели жаренное, плов, сам-то узбек, любил все такое. А потом, как жить вместе стали, только вино да лаваш с сыром. Жлоб с деревянной мордой. По улице погулять – и то не пускал. Сиди возле него день и ночь. И страшно – амбал накачанный, торс, как в кино, непробиваемый, кандидат в мастера спорта. Один раз кто-то посмотрел не так, ему показалось, мы в баню как раз шли, так он того мужика прибил. Ударил раз – как в боксе бьют – тот и вырубился. Я думала, не встанет. Нет, ничего, приподнялся и матом что-то… Тут Сеид второй раз нокаутом как звездонет!
Повезло мне: выгнали его за драку из конторы, разбушевался так, что главного отколошматил. Он того заслуживал, подлый, гад, все свои эксперименты на людях, психологические, ставил. Ну, Сеид и не выдержал. Милицию вызвали, побои снимали. В Алма-Ате все друг друга знают, куда после такого устроишься, да он и так к тому времени со всеми перескандалил. Уехал к себе в Самарканд - к семье, детям. У него в комнате, на серванте, фотка увеличенная стояла: жена и двое деток, дочки. А мы спали на их ложе. Тянул с собой, да я уперлась – учиться надо, то да се. Короче, дал вольную.
Тогда и появился Котик, Костик Сняткин, фотограф из Питера. Что у него случилось - некогда было разбираться, да и мало колыхало, почему бросил все, и жену, и ребенка, с одной зубной щеткой к нам сбежал, в Алма-Ату. Молчаливый такой, угрюмый, неулыбчивый, вещь в себе. Его в конторе «железной маской» называли. Была в нем нераскрытая тайна. Не такой, как все – вот что привлекало. Одевался шикарно, все фирма - американские джинсы, гольфы, кофты грубой вязки. Следил за собой, в парикмахерской маникюр делал, ногти аккуратные, как перламутровые, и на ногах тоже. Одеколоном от него всегда пахло, импортным, приятный, терпкий такой, на всю жизнь запомнила запах. Брюнет, темные очки, лицо смуглое, скулы худые, мужественный такой тип. На актера Цыбульского похож, который «Пепел и алмаз» играл. По нескольку раз на день переодевался, а душ принимал – каждый час. В фотолаборатории его, как мы говорили, в коптерке, а он уважительно – студии – портрет Хемингуэя висел – в свитере и с бородой. Его кумир! А стихов знал, что ты! Часами мог читать. Как подопьет, красавицы редакционные начинают:
- Костя, почитай!
Интересно: его любой на «ты», а он ко всем – только на «вы». Даже мне «выкал». Хотя, кто я такая? Практикантка, корректор, даже не творческая единица.
Стихи читал только в темноте. В крайнем случае, при свечах. Говорил:
- Поэзия не любит яркого света, ей необходим мягкий, нежный, как женщине…
Понятно, все бабы по нему с ума сходили. Одна дурочка даже вены резала, записку написала: мол, от несчастной любви. Я сразу для себя решила - не по Сеньке шапка, мне там делать нечего! Кто - я и кто – он. Не только снимает – выставка персональная была, фотографии, что твои картины, народ все шел и шел, но еще и текстовки писал небольшие, как новеллы, объяснял: как и что.
Однажды газета задержались, тогда такое часто бывало, мы дежурили-мучились, и он меня пошел проводить. У тетки тогда на квартире жила, она съехала в Челябинск, сестру навестить, я двухкомнатные хоромы на проспекте Абая сторожила. Как сейчас помню: июль, ночь плывет, тихая, теплая, звезды куполом над нами. Автобусы уже не ходили, поздно, и мы пешком шлепали. Нет, ничего в тот раз не было, просто шли, разговаривали, смеялись. Помню, болтала, рот не закрывался! У дома он мне руку протянул:
- До свидания, Лейла, вы меня немного развеяли, спасибо!
- Да вы меня чаще провожайте, Костя, я вам и не такое расскажу!
Запала, короче. Проснусь среди ночи и думаю о нем, рисую себе картины разные из его жизни, в конторе о Костике никто ничего достоверно не знал, вот и придумывали. Будто жена ему изменяла, а он ее жутко любил и уехал от несчастной любви, травился. И другие глупости в том же роде. Ничего удивительного, что бабы за него чуть ли не дрались. С удивлением замечать стала, что он на меня иногда слишком долго смотрит, как бы изучает. От этого взгляда становилось жарко.
Потом, после всего, что случилось, он долго, подробно расспрашивал: и какая у нас семья, где и как мы жили, со всеми подробностями. И про бабушку, и про брата, и как я в школу пошла, и про то, нравилась ли я ребятам, и про первую любовь, и про первого мужчину. Выпытывал, а я рассказывала, как на духу, честно и подробно излагала. До сих пор не пойму: зачем это ему, взрослому мужику (старше меня на пятнадцать лет), было нужно. Имел в отношении меня серьезные планы? Вряд ли. Тогда зачем?
Как ждала, когда он обратит снова на меня внимание, заговорит, или пойдет провожать – с того первого раза прошло недели две или три. Нет, думаю, начну-ка я сама, а то его не дождешься. Выбрала подходящий момент: в Алма-Ату его любимая команда приехала «Зенит» (Ленинград), с нашим «Кайратом» играли. Я знала, что он обязательно пойдет на стадион. Мне-то футбол триста лет не нужен. Подстроила все, будто после игры случайно столкнулись с ним на служебном входе. Он ожидал приятеля из питерской команды, тот вышел уставший, с мокрыми волосами, минут десять постояли, - в автобус и на самолет. Делать нечего, вдвоем остались, все разошлись.
- Как насчет позднего ужина, Лейла?
А у меня-то дома – шаром покати. Последних два яйца утром разбила себе, и кофе кончается.
- Приглашаю в ресторан, - говорит. – Вы как?
- Наверное, не хватит духу отказаться.
- Ну, и ладушки!
Машину тормознули: «Шеф, в центр!». Доехали в «Ала-Тоо», на веранде столик накрыли. Вот сколько лет прошло, а помню, будто два часа назад. Он заказал по фужеру темного муската, фрукты – перед ужином, «для затравки», так сказал. Я потом долго любой кабак начинала с фруктов, до основного блюда. Приятно было, будто верность ему хранила. Вот вспомнила, и слюна набежала, терпкий вкус того муската почувствовала. Сильные его руки хозяйничали за столом, когда наливал, и еду подкладывал. Смуглые, крепкие, уверенные руки мужчины. Я представила, как мы приходим ко мне в пустую квартиру, и эти руки сначала меня раздевают, потом начинают медленно ласкать… Когда думала об этом, кружилась голова, садился голос, сердце куда-то рвалось вверх, прыгало… И случилось – и ласки, и поцелуи, и все остальное, о чем запрещала себе думать.
Утром на работу ехали в автобусе, он держался запросто, обнимал, привлекал к себе. А, когда выходить собирались, автобус дернулся, и он, шедший первым, впереди, едва не упал на меня. Я от неожиданности присела на свободное сидение, обняв его за шею, он-то оказался у меня на коленях, и мы, улыбнувшись, поцеловались в губы. И мужик с тоской и завистью на нас так посмотрел завистливо – на всю жизнь запомню тот взгляд!
- У нас, наверное, очень счастливые лица, если люди оглядываются, не находишь? – спросил Костя.
- С такими счастливыми рожами в контору лучше вместе не заходить. Народ, сам знаешь, остальное додумает - и то, чего не было даже! Я пару кругов вокруг скверика сделаю, успокоюсь немного.
- А вечером?
- Встретимся после шести, если есть желание.
- Обязательно! Давай здесь, на углу Кирова и Коммунистического! В половине седьмого, идет?
Он еще спрашивает! Не верила своему счастью.
Сидели на веранде под яблоневыми деревьями, яблоки гроздьями свисали над столиками, но никто их не срывал, не принято, - живые украшения. Уже начиналась борьба с алкоголизмом, официанты водку и коньяк разносили в чайниках – на каждый столик ставили по два фарфоровых заварных чайника, в одном – чай. Нам тоже принесли два чайничка. Что может быть лучше - бездумно потягивая коньячок с шоколадом, разглядывать публику, обмениваться репликами с любимым человеком. Это не был ресторан в его классическом понимании - просторное кафе, каких в то время появилось много в Алма-Ате – современное, с удобными креслами, устойчивыми столиками, официантами.
И все бы чудесно, да что-то не давало покоя, вызывало дискомфорт. Так иногда бывает: едешь, скажем, в такси по улице Горького или нашему Коммунистическому проспекту – вроде все класс, люди довольные, покупают что-то, транспорт ходит, солнце светит. А как выйдешь из машины – разные детали начинают портить настроение: мяса нет, все подорожало, в троллейбусе обхамили. Так что детали, как говорил товарищ Чехов А.П., в нашей жизни играют очень существенную и важную роль. Так вот, почувствовав неприятный дискомфорт, долго не могла понять, в чем же, собственно, дело. Спиной ощущала: что-то здесь не так! Присмотрелась внимательней: надо же! Да мы с Котей моим сидим в окружении казашек-проституток! Это их «точка», здесь они собираются, чтобы выпить немного, поболтать и разбежаться по местам, где промышляют. Шустрили заросшие ребята в темных очках, пересаживаясь от столика к столику, мелькали конверты, купюры. Да это же – «жучки», сутенеры! Когда дошло, поняла, почему на нас так смотрят, оценивающе: что за малолетку выбрал этот «прикинутый» кент? И откуда она, приблуда? Надо уходить, пока глаза не выцарапали. Сказать Костику? Представив его реакцию, рассмеялась.
- Ты чего?
- Есть причина!
- Расскажи, я тоже хочу!
- А, не надо! Ты допил? Пойдем скорей отсюда!
- Тебе здесь не нравится? По-моему, уютно!
Когда рассказала, он надвинул очки и стал внимательно оглядывать публику.
- А ведь точно! Раньше – знала? Только честно!
- Нет, конечно! А то бы привела тебя сюда, как же…
А теперь: стоп-кадр! Посмотри на ту же террасу, но сверху. Плавно, как в замедленной съемке, рапидом. Видишь, в самом углу, у пальмы, знакомая фигура худющего парня в немыслимой розовой трикотажной кофте на выпуск, как тогда носили. Теперь поняла, кто это был? Студент Цветков Виктор, проходивший практику в молодежной газете, и заглянувший, как и мы, в это кафе посидеть, отдохнуть за чайничком чая после напряженного дня. Лето в том году выдалось сухое, знойное, без единого дождичка. Вот, что я хотела вспомнить! Витенька сидел в том самом кафе, где мы с Костиком тогда отдыхали. Удивительно, как сохранился на самом краешке памяти.…
Жаль, коньяк закончился, да и моя остановка – следующая, на выход пора, а как уютно было ехать в компании двух мужчин, к которым меня тянет всю дорогу, всю жизнь, как магнитом. С Витей только начинается, а с Котиком я была когда-то по-настоящему счастлива. На видном месте у него в лаборатории – мой портрет: счастливая, улыбающаяся, по-летнему с голыми руками и ногами, в мини, как тогда носили, на парапете у бьющего фонтана, в котором ходят и купаются дети. И цитата его любимого Хемингуэя, как он говорил, Хэма. Что-то такое: я бы, пожалуй, взял себе немного счастья (или кусочек счастья, не помню), и заплатил бы за него все, что спросят. Увез с собой, несмотря на все мои протесты, даже слезы…
Поднявшись по эскалатору, попала под дождь, надо же! Еще в метро, решила: позвоню сразу, с автомата, чего время терять! Пока доеду – совсем поздно будет. Подошла к автоматам, достала «двушку», народу немного, дождь, да и достаточно поздно, завтра рабочий день. Вытащила записную книжку «Маркитанки», на букву «Э» нашла телефон Эдуарда, он там один на этой букве, негнущимися пальцами набрала ненавистные семь цифр. Долго не снимали трубку. Наконец, прорезался гортанный сиплый, как показалось, недовольный голос, может, разбудила, спал уже? То ли музыка, то ли телевизор фоном наслаивался.
- Будьте добры, Эдуарда!
- Слушаю! – не очень приветливый голос.
- Не узнала вас, Эдик, это Лейла, которая тогда с Аней была, в общежитии, помните?
- Да? В общежитии? Конэчно! Марик, сделай тише музыку, девушка один звонит. Слушаю тебя, Лейла!
- Да я просто так звоню, соскучилась. Вы бы не хотели повторить?
- С удовольствием. Мы здесь с товарищем скучаем как раз, думаем, кому бы позвонить, вот стол накрыли. Приезжай, слушай! Только подружку бери ту, длинноногую!
- Она не может приехать… Я – одна. Только у меня условие. Сто рублей, на всю ночь.
- Э, Лейла, мы так договаривались? Сто рублей, а? Не много будет, как думаешь?
- Мне нужна только такая сумма!
- Подожди минуточку!
Пауза. Советуется с другом.
- Алло, Лейла! Ты слушаешь? Мы будем вдвоем! Согласна? Приезжай!
Вдвоем! Этого только не хватало! А что делать? Послать их на фиг? А дальше? Где других я буду искать? Думала, мы в общаге, у меня, и он – один. А ехать куда-то, да к двум мужикам нетрезвым, - облом!
- Алло! Лейла, ты куда пропал?
- Адрес диктуйте! Какая? А где это? Хорошо, через двадцать минут буду.
Если бы у черта на рогах, не поехала бы. Оказывается, недалеко, девятиэтажный дом у метро «Рижская», первое со двора парадное, пятый этаж…
В метро проплакала всю дорогу. Никогда «Маркитанке» не прощу! Шалава, так подставить! Сама, сучка, соскочила, осталась в вытрезвиловке, а меня бросила под этих азеров вонючих! Нет, ты меня еще узнаешь!
- Лейла! Проходи, пожалуйста! Гостем будешь!
- Гостьей, только гостьей! По-русски правильно…
- Извини, забыл, ты же у нас по этой части. Будешь нам сегодня уроки языка давать в том числе. Язычком хорошо владеешь? Посмотрим-поглядим!
Однокомнатная квартира, почти без мебели, пустая, необжитая. Стол, трюмо, диван раскладывающийся. Кассетный магнитофон на трюмо, последний писк, итальянские песни крутят, только что вышедший итальянский «сборник-81» – у нас в общаге ребята слушали. На столе – бутылка коньяку «Баку», вина две бутылки, сухого, кажется. Есть и шампанское. Яблоки, конфеты «Шоколадный набор», все из Москвы везут. Да они же на базе торгуют! Выносят оттуда!
- Знакомься - Марик, мой товарищ.
- Лейла. Да мы, кажется, знакомы.
- Как у вас говорят: старый друг лучше новых двоих… Очень приятно!
- А мне как будет приятно! - Эдик потер руки в предвкушении того, что ему будет приятно. - По рюмке коньяка? Наш, азербайджанский, в Москве такого нет! Ты ведь тоже – наша? Лейла – азербайджанское имя, правда?
- Нет, я тебе в прошлый раз говорила: таджичка.
- У нас, знаешь, сколько таджиков живет?
- Знаю! Мальчики, я минет - только с презервативом делаю. Попку – не трогать.
- Зачем так сокращаешь? Какой презерватив? Мы не любим презерватив! Да и нет у нас!
- Мне все равно, пеняйте потом на себя, мое дело предупредить!
- У тебя есть?
- Вот два блока. (Потом уже, как с ними договорилась, купила в аптеке, напротив, на последние четыре рубля с копейками). Здесь двенадцать штук, думаю, хватит. Финансовые вопросы, Эдик, решим сейчас. Чтобы я не волновалась за свои рубчики.
- Вот с деньгами у нас лучше, чем с гондонами! – сказал Марк и небрежно бросил через стол сложенные пополам красные бумажки.
Пересчитав, спрятала десять «червонцев» в сумку.
- Мне ванная нужна!
- Да подожди ты, какая быстрая, давай хоть по рюмке выпьем, видишь, не открывали, тебя ждали, что за человек!
Выпила две рюмки с ними и почувствовала, что засыпаю.
- Эдик, я все-таки приму ванну. Если тебе не в тягость, сделай, пожалуйста, кофе.
Пока мылась, решила про себя: буду, как только можно, затягивать любовную игру, чтобы завести их, посмотрим, насколько хватит. Еще неизвестно, как они быстро восстановятся после первого раза. Главное – деньги уже у меня!
- Мальчики, - говорю, выйдя из ванной, завернувшись в полотенце, - забыла предупредить: ровно в полшестого я должна уехать!
- Уедешь, не беспокойся, здесь не оставим! Мы сейчас монетку бросим, кто первый начинает. Не возражаешь?
Выпало Марику.
- Я снизу, - говорит.
Что же так не везет, блин! Скачи теперь, упирайся, пока он кончит. Первый раз, незнакомый человек. Помяла немного, привела в рабочее состояние, одела резинку: давай, мол, ложись!
- Поцелуй его!
Да, попала! Но делать нечего. Хорошо хоть настояла, заставила одеть резинку. В общем, нормально вышло, только сел после минета, почти сразу кончил. Неопытный кадр. Я и раскочегариться не успела. Эдик поднес рюмку. Хлобыстнула залпом, обняла за плечи:
- Вперед, мой господин! – вижу у него все в порядке, возбудился, пока за нами наблюдал. Опустилась на колени, ртом, одними губами, одела резинку, как учили. Немного поиграть хотела, пощекотать - не дал. Довольно грубо повернул спиной к себе, наклонил, и началось. Ни до, ни после у меня такого не было. Работал, как потом Марик сказал, он время засек, - ровно час. У меня и пчелы в глазах летали, и самолеты, и круги красные, а он – туда-сюда, туда-сюда, как насосом. Не раздоенный, что ли? Или таблетку какую принял? Слыхала, есть специальные стимуляторы, потенцию мужикам повышают. Но не на столько же! Потная вся, и самое хреновое – сама кончила два раза, а ему – хоть бы хны! Елозит и елозит, ног не чувствую. После того, как час прошел, стало все равно. Да и в самом деле, какая разница! Вдруг остановился:
- Можешь перекурить десять минут.
Потрогала рукой его резинку – ничего там нет, значит, не кончил, еще будет мучиться. Марик смотрел-смотрел, потом в кресле затих, надоело, сморило его.
Выпила рюмку и съела яблоко. Он покурил.
- Садись сверху.
- Сейчас, давай резинку тебе поменяю.
- Да она чистая!
- Положено, после каждого раза, чтоб гигиенично…
Час от часу не легче. Села, давай его раскачивать на подвиг. Представьте себе, полчаса потребовалось, пока заорал, как сумасшедший, полдома разбудил, наверное:
- Кончаю! Я кончаю!
Рукой рот зажала: ты что, совсем спятил? Люди спят, все слышно, вон и Марик проснулся… Так тот крик подействовал, что и сама с ним кончила. Совсем никакая стала. Пошла после этого Эдика-придурка в ванную мыться. Кисло-кисло.
Не успела вернуться, передохнуть, банан стала чистить, Марика пробило:
- Ну, что, подруга, моя очередь?
Смотрю, он после сна созрел, бодрячок, просится… «С ним-то управлюсь быстро», - подумала. И ошиблась - не получилось. Пока спал, сил заметно прибавилось, хорошо, не опытный, кроме традиционных способов мало что знает.
Эдик, приняв душ, вернулся в комнату, и пока я Марика подбрасывала, плеснул себе коньяку и внимательно за нами наблюдал, давая советы своему приятелю. А тот, как на зло, никак не мог кончить. Когда совсем выдохся, пришлось руками помогать.
Пошла в душ, в который раз за эту бесконечную ночь. Такое впечатление, что вся в грязи, даже на зубах песок. Надо же, угораздило! И почему я должна за всех отдуваться? Товарищ, блин, напился, как свинья, насытил утробу, и теперь друшляет под казенным одеялом. А ты, дурочка, торгуй телом, козлов ублажай!
Идя в ванную, забыла по рассеянности закрыть дверь. Не подумала, что они и здесь доставать будут. Эдуарда принесло: «Хочу вдвоем под душем быть!». – «А презик твой где?». Захватил, оказывается. И откуда только силы у него берутся! Пристроился сзади, скотина, еще минут десять терзал меня. Нет, точно что-то принимает. Да, хрен с ним, мне - без разницы!
Вернулись в комнату, молилась, чтобы Марик спал. Хоть с этим повезло, вырубился и похрапывает. Не мудрено - без десяти четыре, мне-то через час собираться надо.
- Соснем, может, и мы часок?
- Какой соснем? Деньги зачем тебе платили? Давай-давай! Выпьем немного и продолжим.
- Вам на работу, что, не надо сегодня?
- После обеда пойдем. Где твой фужер?
Лучше не пила бы. Голова, как луженая. Коньяк у них - тяжелый, вязкий. Может, паленый? С них станется, глотнут сто граммов, целый день чумными ходят. Глянула на Эдика: его в сон клонит, носом клюет. Щетина растет быстро, за ночь почернел, усы густые – чисто уголовник! Примостилась и я на кровати, клубочком, тихонько, думаю, посплю. Проснулась – мама родная, без двадцати шесть! Проспали! Вскочила, как ошпаренная, оделась, глянула на себя в зеркало – не узнала. Хорошо, азеры спали, храп стоял такой, будто танки на учения едут. Бутылку вина со стола схватила, дверь захлопнула и – вперед, в метро!
Народу там уже прилично, первые поезда пошли, начало седьмого. Москва просыпается рано, а спать ложится – поздно, а то и совсем не спит. В глаза будто песка пригоршню бросил кто. Как бы не пропустить пересадку. Люди вокруг -выспавшиеся, свежие с утра, женщины особенно хорошо выглядят, а я сижу как чушка, боюсь глаза поднять, вот они и слипаются. Потом, после пересадки, когда по прямой линии пойдем, может, и удастся минут десять покемарить.
Одежда мятая, куревом воняет, перегаром – самой противно. Лишь бы все хорошо закончилось – сразу в общагу, помыться, переодеться, привести себя в порядок! Помыться-то можно, отмыться – не получится! О том, что было ночью, лучше не вспоминать, прочь глупые мысли – наплевать и растереть - навсегда, на веки вечные!
Читала где-то, как одна героиня, когда муж ее бросил, переживала свое горе, избавлялась от него. Приняла снотворное – и в постель. Проспала двенадцать часов – встала, поела, приняла снотворное. И так десять суток подряд. А когда проснулась окончательно, почувствовала, что самое страшное позади, и надо жить дальше. То есть, во сне перемолола, перетерла свое горе. Мне бы так сейчас! Вообще не представляю, как буду с ребятами разговаривать, в глаза смотреть – не только Вите, но и Аньке с Товарищем. Кочумать* надо с этой компанией, хватит, погуляли!
Ха! Ты все о себе, и о себе, любимой! А как они будут с тобой общаться, подумала? Им же противно – не то, что спать с тобой, в одной комнате, находиться рядом, подумала? Голова совсем раскалывалась, метро давило, как неподъемное опостылевшее пальто, которое всю зиму таскала, май пришел, весна, задыхаешься в нем. Поняла: если сейчас на улицу не выскочу, глотка свежего воздуха не впущу в себя, - кранты на месте. Наконец, моя, «Ждановская», слава Богу!
Опоздала, конечно, все нервничали. Товарищ увидел, бросился ко мне:
- Лейла! Наконец-то! Ну, где ты ездишь? Привезла?
- Привет, во-первых. А вы – сомневались? Конечно, привезла, – и бумажки красные, что сжимала в кармане, небрежно протягиваю, с таким видом, будто за пивом ходила в соседний гастроном:
- Силь ву пле!
- Сколько здесь?
- Ровно сто, как и заказывали.
- Я пошел договариваться!
- Ван минит, плиз,* Товарищ! С твоей помятой харей - только договариваться. – «Маркитанка» протянула руку за деньгами. – Зря, что ли, «мосты наводила»? Давай сюда! Сунула за пазуху два «червонца»:
- Сама отнесу! Хватит и восьмидесяти, остальные нам – на завтрак и поправку. Разве не заслужили?
Ого! Подруга, кажется в ударе с самого утра.
- Пила, что ли? – подмигиваю ей по-свойски. Такого, наверное, здесь не видели, чтобы клиенты бухали и спали с персоналом.
- У тебя – как, нормалек? На минутку, можно? – и шепотом: «Скажешь, что деньги занимала!»
- Я и так занимала!
- Ну, и умница! – и перегаром свежим обдала!
- Такого, наверное, здесь не видели, чтобы клиенты бухали в вытрезвителе. Где взяли?
- Зря времени не теряла, зацепила местного доктора! - шепнул Товарищ.
- А что? – Анька вытащила пачку «Салема». - Они только недавно появились, американские, с ментолом. После хорошего напитка, типа коньяка или винишка какого, закуришь – кайф! - В вытрезвителе тоже жить можно! Мальчики, не забудьте Лейле сегодня по «четвертачку» сброситься! Ей долг отдавать! Ну, я пошла!
- Ни пуха!..
Через полчаса мы были на свободе. Первое, что увидели – рекламу на крыше двухэтажного нашего барака:
Только в обуви «Прогресса»
Хорошо гулять по лесу!
Краска выцвела и размазалась, так что рекламный лозунг стал похож на древнеегипетский папирус с лиловыми ободками по сторонам.
- Что бы это значило? - Товарищ тыкал пальцем в сторону рекламы, присев на корточки, и слезы бежали по его толстым небритым щекам.
- Прикиньте, народ, какие придурки! Додумались:
Хто морозиво вживае,
Той кв!тучий вигляд мае!
- Шестнадцать рублей сорок три копейки!
Новый взрыв хохота. У Лейлы откуда-то в руках появилась бутылка вина.
- Предлагаю обмыть рекламу обувной фирмы «Прогресс», выпит за тех, кому пришло в голову разместить ее на крыши вытрезвителя!
А Товарищ все повторял строфу про мороженное:
- Мы когда-то в «Укрторгрекламе» подрабатывали, помнишь, Витек? Сочинил две строфы – шестнадцать рэ гонорара!
- Вот идиоты! – «Маркитанка» заорала что есть мочи:
- Доброе утро, страна!
- Я люблю вас, люди! – вторил ей в ответ Товарищ.
И только мы с Витьком уныло ковыляли сзади, передавая друг другу бутылку.
- Как ты? – спросила я. Хотя, он, по идее, должен был спросить меня. Да кто же не знает, какие мужики эгоисты!
- Хреново. Такое ощущение, что в душу нагадили…
Чистоплюй моржовый! Ему нагадили! А что обо мне тогда говорить? Переспал ночь в тепле, вон какой свежий и щеки румяные, цвета того плаката, что на вытрезвителе висит. А до меня ему нет дела. Что ж, все правильно!
- Сегодня - какой день, Лейла, четверг?
- Кажется…
- Мне же в «Политиздат» надо! Что же ты молчишь, я просил напомнить!
Они просили! Да ты скажи спасибо, что из вытрезвителя вышел! Да если б не я… Нет, с мужиками не соскучишься! Козлы! А, может, и надо, как с Эдиком, - деньги заплатил, отработал и – до свидания! В реале все куда дороже обходится, да и нервотрепки столько! А там - ни фантазий, ни соплей! А то вообразила: принц к ней на лошади прискакал из стольного града Киева. Все ждешь, сказкам веришь!
У метро «Маркитанка» - как всегда у нас за старшего - собрала совет:
- Вот что, народ! Есть такое предложение: мы с Лейлой сейчас едем в общагу по своим женским делам. Надо хоть переодеться, а то от нас люди шархаются. ВиктОр, ты хотел в издательство - дуй, давай! Товарищ берет на себя финансовое обеспечение, чтобы Лейле деньги вернуть. Встречаемся у пельменной, на Серова, в три часа. Идет?
- Может, и я с вами, в общагу? – спросил Товарищ.
- На фиг ты нам нужен! Нам – постирушку, переодеться, чтобы выглядеть. А ты – главное - бабки добудь! И ВиктОра сопроводи в издательство!
Все-таки она молодец, «Маркитанка»! И какая умная! Я бы, например, так не смогла.
В вагоне ехали молча. Сил не было никаких кричать, а как иначе в метро общаться? Народу полно, вся Москва под землей ездит, это точно! Они вышли в центре, а мы доехали до «Горьковской», пересели на автобус, на родном Бутырском валу.
- Ну, что там было, у Эдуарда?
Я скорчила гримасу:
- Рассказывать не хочется, Анька! Потом, может, как-то!
- Ладно! За это тебе награда: первой в ванную пойдешь! А я – в буфет сгоняю, за сосисками. – Жрать-то хочешь?
- Кажется, нет. Ничего не хочу! Ты-то, как?
- Нормалек! Этот доктор, майор, сам предложил: зачем вам, говорит, в палате на тридцать человек, если можете со мной, в отдельной комнате? Действительно, думаю, как ни кинь, а вправду лучше! Неплохой парень оказался, телефон оставил…
- Ты, подруга, не теряешься, молоток! Нигде не пропадешь. Спать хочется?
- Да нет, я-то нормально отдохнула. А тебе соснуть удалось?
- Какое там! Минут сорок под утро, из-за этого и опоздала. Какой-то гадости наглотались, морочили до утра…
- Я так и думала. Не повезло тебе. С Эдиком как-то была, так он, как с цепи, сорвался, гад! Заметила: наши, русские, мужики не такие, им лишь бы водкой глаза залить!
- И не говори, соседка Клава! Не знаешь, что лучше…
- Ну, ничего! Сейчас душ контрастный, горячий завтрак, кофеек, переоденешься – и снова - будешь красавицей!
- А планы у нас – грандиозные?
- Как всегда!
- А то я хотела отпроситься, устала, честно…
- Как же! А ВиктОра кто ублажать будет? Тем более, он завтра уезжает.
- Да ну его! Опостылели все!
- Но и без них плохо, согласись… Выше нос, подруга! Какие наши годы!
Неужели надо будет куда-то тащиться и пить? Сил никаких нет. Почему нельзя делать то, что хочется? Зацепилась с ними, теперь не соскочить никак. Ненавижу это коллективное время препровождение. Себя ненавижу, всех!
Когда отмокала в ванной, вспомнилось что-то приятное. Не могла понять: что? О чем-то думалось хорошем, хотелось вернуть, запомнить. Что? Ах, да! Как тогда сидели на веранде с проститутками-казашками в том кафе, в самом центре Алма-Аты. Было душно, такое изнурительно жаркое лето, и каждый день мы ждали дождя, смотрели на небо – а вдруг, облачко какое набежит, тучка. Напрасно! Солнце начинало жечь с восьми утра, днем - на улицах никого. На окраинах, где частные дома, в парках и сквериках выставляли холодную воду, чтобы можно жажду утолить, умыться, когда совсем невмоготу. Только под вечер город постепенно оживал, просыпался, и не затихал уже всю ночь. ДомА за день накалялись, невозможно находиться, все выползали на улицу. Но и там ветерка никакого, потные, мокрые, полулежали на скамейках и парапетах. Кому повезло, и успел занять место в кафе, развалившись на креслах, спасались чаем, ничто другое не помогало. Сидели в тени под зонтом на террасе, смеялись, разглядывали проституток-казашек, их сутенеров, шнырявших от одного столика к другому, на работе, как-никак люди…
Сама-то внешне ничем отличалась от сидевших в расслабленных позах девушек, - такая же, на лбу же не написано, что не проститутка, и случайно оказались в этом коктейль-холле. Зато на Костика бросали откровенно призывные взгляды – а вдруг передумает, пошлет свою кикимору на три буквы и снимет кого-нибудь из них – видно же, что мужик при бабках. Справедливости ради отметим, что на террасе сидело много хорошеньких и молодых девушек. Это потом они потеряют лицо, когда заработает конвейер, сейчас же, когда рабочий день еще не начинался, выглядели шикарно – ухоженные, отдохнувшие, свежие.
Но проститутки Котика не интересовали – в этом мое несомненное преимущество. С другой стороны, откуда им знать, что я, как говорит «Маркитанка», - «честная давалка». Может, они принимали меня за свою? Прошло несколько лет, десять лет, если совсем точно, и все поменялось. Теперь я – такая, как они, если не похуже будет. И сегодняшняя ночь – яркое тому подтверждение. С другой стороны - Котика нет рядом давно, так что никто меня не осудит, жизнь развела, что поделаешь?
… Счастье всегда скоротечно. В августе вернулась тетка, встречаться стало негде. Устраивались кое-как – то у подруги, то у него в фотолаборатории, задерживались допоздна на работе, любили друг друга у него в каптерке на жестком топчане, а один раз – на бульваре, на жесткой лавочке. Котик жил в гостинице, в трехместном номере, словом, полный облом. Он как-то пообещал, что снимет квартиру, но резина тянулась, то одно мешало, то другое. Время шло. Практика у меня заканчивалась, и перед тем, как возвращаться на учебу, собиралась заглянуть домой, к родителям. В тот день выклянчила ключи у подруги, и у нас в распоряжении была целая ночь. Несколько раз пыталась завести разговор о том, как быть дальше, но он не поддерживал. Когда прощались, взял меня за руку и, пряча глаза, сказал:
- Вот какая штука, Люлек. Надумал возвращаться в Питер. Ну что мне, всю жизнь в этой дыре гнить? Понимаешь, без дочки не могу. Супруга недавно написала, зовет вернуться. Не выдюжу один. Тридцать пять лет – не мальчик. А там быт налаженный, квартира, среда, без которой не могу. Понимаешь?
Вот это его «понимаешь» меня и вывело из себя. Все «я, я»! Что мне понимать? А как мне быть? Что делать одной? Это ты понимаешь?» - не сказала, конечно, не могла ему перечить, не получалось. Но было ясно: его я потеряла. Голова кружилась, на улице, когда расстались, боялась, как бы машина не сбила. Села на лавку у каких-то ворот, так и просидела камнем до трех часов дня. А вышли – в девять утра. Он все так подгадал, чтобы сначала – у нас все, как обычно, и только потом, после всего, объясняться начал, знал, что последний раз, а я на что-то надеялась, глупая. Если бы этот разговор начал вечером, когда в квартиру зашли, ничего бы не было, а ему хотелось и меня попользовать, а потом уже – домой, к жене.
Но я тогда слово дала: пусть и ему икнется, помучается. И когда пошли, последний раз вместе, на редакционную свадьбу, пригласили друзья-коллеги, я отомстила. Не могу вспомнить, настолько замороченная ходила, то ли продумала все заранее, то ли все так получилось, экспромтом, но наставила ему рога с одним казахом, позволив увести себя при всех. Долго потом вспоминали: тот самый фотограф, которому наша практикантка рога наставила!
… В той квартире почему-то не работал звонок, и пришлось долго-долго стучать, чтобы мне открыли.
- Лейла, ты что, уснула там! Два часа моется!
Так это Анька стучит!
- Действительно, уснула! Извини, сейчас выхожу!
- Да мойся! Я уже и позавтракала! Боялась, ты там утопла! Молчит и молчит!
Жаль, сон кончился на самом интересном месте. Мы ведь куда-то, кажется, шли, и этой ночью он мне сделал предложение…
«МАРКИТАНКА»
Теперь я знала, что мне делать. Можно и так: вытрезвитель наставил меня на путь истинный. То-то смеху! С другой стороны – какая разница, где и когда судьба подала тебе знак? Могло произойти в транспорте, кафе, или на улице, в общаге, например, а случилось, надо же! - в вытрезвителе! Не парадокс? На таких случайностях, мама покойная моя говорила, мир держится. По жизни я – фаталистка, верю во всякого рода такие вещи.
Поначалу в расчет этого доктора не брала, в душе радовалась, вот, думала, повезло. Мужик-то совсем оказался слабеньким, измотанным - только начали, он сразу выдохся и уснул чуть ли не на мне. Тем лучше! Главное, что спала я не в обезьяннике на тридцать человек, а на раскладывающемся диване, широком и удобном. А еще когда Андрей уснул, - вообще шик-блеск-красота! На Добролюбова у нас – или боком двое помещаются или бутербродом. Так что радуйся: могла ведь сейчас не с мужиком спать, а среди пьяных истеричных и опустившихся баб. Немаловажно и то, что письмо на Курсы теперь точно не придет. Даже если Лейла не сможет достать деньги, с Андреем можно договориться. Да, и у Лейлы должно быть все в порядке. Почему нет? Это с виду она тихоня, а как до дела – любого мужика ублажит, проверено богатой совместной практикой. Подумаешь, двое! Ничего страшного, как-нибудь справится!
С тем и уснула. А под утро Андрей меня растолкал. У женщин с мужчинами несовпадение по фазам. Мужики просыпаются, как правило, рано, чуть свет, гормоны играют, энергия требует выхода. Нас в это время лучше не трогать, самый сладкий сон, а им любовь подавай натощак. Такая вот проблема. Был бы другой на его месте, закатила скандал, прогнала, ни секунды не думая. Здесь – не тот случай.
На этот раз Андрей показал себя с лучшей стороны, только почему-то называл Светой. Я не настаивала: какая разница, если через полчаса расстанемся и больше не увидимся. Он вдруг спросил:
- Ты заметила, наверное, что я – еврей?
- А это имеет значение?
- А ты, случайно, не еврейка? – вопросом на вопрос, они всегда так отвечают.
- Нет, конечно. А ты спишь только с еврейками?
- Не в том дело. Понимаешь, я хочу делать свал. В смысле, не из этой больницы (он называл посему-то вытрезвитель – больницей, забавно!) - из Союза. Остофигело в стране дураков! Я что, нанялся за их вонючие сто пятьдесят на двух работах вкалывать всю жизнь? Пусть поищут, может, найдут какого-нибудь идиота!
Я рассмеялась:
- Думаешь, там тебе предложат банком заведовать? И в замке старинном поселят?
- Причем здесь? У меня диплом медицинского, здоровые голова и руки, все будет зависеть только от меня. А что здесь светит? Чтобы расти элементарно, зарабатывать нормально, в партию надо вступить обязательно. Без этого – никуда. А как я туда вступлю? У них разнарядка. Прежде, чем одного служащего - принять надо шесть рабочих вначале. Я точно узнал, как-то райкомовского инструктора угораздило переночевать здесь, просветил. Но даже не в этом дело. Директива одна есть секретная: евреев в партию не брать! Вообще!
- Это тебе тоже он сказал?
- Да. Потом и сам сообразил. Остается небогатый выбор. Либо совсем опуститься, махнуть на себя рукой, плыть по течению. Либо – воровать, чтоб хоть как-то на плаву оставаться. Опять же – посадят. Или же драпать отсюда, как все умные люди делают. Можно, конечно, всю жизнь в вытрезвителе пртрубить. Или – в дурдоме, где я три раза в неделю консультирую. Кругом-бегом – сто сорок рэ и набегает. А чтобы квартиру обставить, один гарнитур «штуку» тянет. Полгода святым духом питаться, чтобы собрать. Да и где достать его, гарнитур, два года ходить под магазин, отмечаться? И так - во всем. «Тридцатник» скоро, а ни кола, ни двора. Живешь, как амеба какая. И просвета – никакого. Ну, покручусь, как белка в колесе, еще десять лет, - что потом? Инфаркт, раскладушка в коридоре районной больницы, пенсион – восемьдесят рублей в месяц, зубы на полку! Нет! Пока молодой, силы есть, менять что-то надо! Я чего к тебе обратился? Вижу, ты женщина с понятием, красивая, в моем вкусе. Если не хочешь, давай хоть фиктивный брак оформим… Я документы год как подал, но не движется дело. Холостяков они маринуют – неизвестно, с какой целью. А женатые будем, я справку смогу достать, друзья помогут, что ребенка ждем, дело сразу продвинится. Такие варианты на свал – самые клеевые, я изучил все… Сам я из Химок. Родные давно уже выехали, а я застрял здесь, как гвоздь в пироге! И сколько ни бьюсь, не пытаюсь кого-то найти - не получается, черт возьми!
- Почему? Ты, по-моему, даже ничего…
- Времени нет. С утра до вечера – работа. Когда заниматься? Знакомые барышни замуж повыскакивали, не на улице же ловить их! Может, ты случайно согласилась бы со мной? Оформим брак, главное, выбраться отсюда. Не подойдем друг другу – разбежимся без обид. А?
- Ты, никак, предложение мне делаешь? На диване в вытрезвителе? Оригинально, ничего не скажешь!
- Если это тебя так смущает, можем встретиться в другом месте, у меня дома, например. Однокомнатная, на Стромынке. Друзья знают: я обычно ночую в вытрезвителе, а если нет – то там, дома. Правда, не регулярно. Нет, Света, без дураков! Ты можешь навести справки, все тебе скажут, что я – нормальный мужик, порядочный…
- Послушай, Андрей! С тобой, мне кажется, не скучно! Во-первых,с чего ты взял, что меня зовут Светой? Вроде, и выпили вчера немного. К твоему сведению, меня Анной зовут.
- Черт! Действительно! Извини пожалуйста, дорогая! Откуда я взял? Какая Света? Приснилось что ли…
- Была-была у тебя Света! Нечего скрывать! Ну-ка, признавайся! – я сжала под одеялом сокровенное мужское место.
- Ладно-ладно, была. Оговорка почти по Фрейду. Извини, Анна. И все же? – просунул свою руку мне под голову.
- А куда ехать-то? В Израиль?
- Сначала. Ненадолго. С понтами, документы оформим, перебудем месяца три, у родственников, и дальше, - в Штаты, там весь мой шалман. Штат Калифорния. Слыхала?
- По телеку. А в Израиле у тебя – что?
- Тоже родня имеется. Но там оставаться не резон, проблема – в языке, без языка делать нечего. Все, кто выехал, русскоязычные, в лучшем случае судомойками, на подсобных устроились. Иврит – очень тяжелый, английский - выучить можно.
- Выучить? Так ты - не знаешь?
- В школе, конечно, учил… Уверен: если серьезно взяться… Было бы желание!
- Ну, и что там делать?
- Работать буду - сначала санитаром, учиться параллельно, чтобы лицензию получить на самостоятельную практику. С моей профессией выбиться можно. У меня два лучших друга пять лет назад рванули, сейчас у каждого – своя практика, дом по кредиту, машина – само собой. Зовут, помогут на первых порах. Подумай. Дело предлагаю.
- Как ты, человек серьезный, можешь такое первой встречной бабе предлагать? Ты же меня совсем не знаешь! Поверь, это – странно как-то, не находишь?
- Ну вот. Я к тебе, можно сказать, всей душой, а ты ко мне – тухесом! Знаешь, что такое «тухес» означает? Задница! Что же, придется дальше искать…
- Согласись, как-то странно все. Ты же меня совсем не знаешь – кто я? что я? Я не готова так вот сразу, головой вниз в пропасть сигать. Не в моем характере.
- Да, извини, как-то глупо все. Но и ты пойми меня. В общем, так - ты думай. Только не очень долго. Если охота появится - позвонишь. Дня два тебе хватит? Давай в понедельник, только в любом случае позвони, хорошо?
Мы уже начали одеваться, потому, как кто-то постучал легонько в дверь. Он приставил палец к губам, прошептал:
- Подъем, дорогая!
- Не в понедельник. – так же шопотом ответила я. - Нельзя в этот день принимать решения. Даже корабли по понедельникам в море не выходят, не знаешь? Во вторник. В какое время тебе звонить?
- С утра. Лучше всего – с десяти до одиннадцати, поняла? А это - рабочие. Во вторник я буду здесь. Поняла? – он подчеркнул один из номеров на визитке.- Спрячь, чтобы не потерять. Я буду ждать, Анна. Может, мне, наконец, повезет?
- Еще как! – я легонько поцеловала его в губы.
Так что теперь у меня – своя тайна. Сколько раз сама обдумывала этот вариант - уехать отсюда. Для меня – это выход, хоть какой, при моих нынешних делах. Кто я? Даже прочирикать, как следует, не успела. Скорее – нахулиганить. Ясно, что печататься не дадут. Пока, во всяком случае. Снимать, что хочу, - тоже не получится! Предлагают покаяться публично, отречься от всего, что было раньше. А что было-то? Так и не вышедшее в свет открытое письмо лидеру польской «Солидарности»? Пустые разговоры в курилке? Растоптанные надежды и не сбывшиеся мечты? Так оно и без того прахом рассыпано, ветром унесено. Ну, напечатают в «Литературке» письмо покаянное. Разрешат писать, как им надо. Стыдоба! И сколько я протяну с такой жизнью, как сейчас? Года два-три в ритме таких вот фестивалей… А дальше? Что - впереди? Женщины спиваются намного быстрее мужиков – физиологическая особенность организма. Пока на меня еще смотрят, оглядываются на улицах. Но сама чувствую, как все это проходит, уже на бедрах корочка целлюлита появляется. Закончатся Курсы – и куда?
Хорошо, что – там? Язык – ноль. Друзей, знакомых, даже тех, у кого можно «трешку» стрельнуть, - нет. Кем там будешь? Что умеешь? Писать? Снимать? И то - неизвестно. И кому это все нужно в чужой стране – наверное, никому. Судомойкой? Певичкой в баре? Стриптизершей? – там таких – в базарный день рупь ведро!
Банальный вариант: приехавши, пошлешь, куда подальше, этого Андрея, снимет тебя, московскую про*****, богатый пуриц, поселит в хрустальный дворец? Сказка для взрослых. И все же – почему заходится и так сладко щемит сердце? До потери пульса хочется перемен? Что-то у Булата есть, похожее: и сердце замирает в ожидании перемен. Так уж на многое претендую, не много-то и прошу! Как в анекдоте: хоть тушкой, хоть чучелом, а ехать все равно надо!
Жизнь за колючей проволокой. Ничего их не учит - ни Будапешт, ни Прага, ни Афган, теперь Польшу хотят в крови утопить. На-кось, выкуси! Здесь у вас облом полнейший. Всех поляков в концлагерь не упрячешь. Да и Запад не отдаст! Их соцлагерь трещит по швам. Они что, не видят, не понимают? Зачем тогда по телеку каждый вечер показывают акции «Солидарности»? Непонятно. Что-то за этим кроется, какой-то умысел. Ну и пусть! Кто вдохнул хоть раз воздух свободы, того назад, в стойло не загонишь. Вот и я хочу – голая, босая, безъязыкая, без гроша в кармане – из клетки на простор! Всего-то. По большому счетчику – ничего особенного и сверхъестественного.
Сбежать хочешь? С твоим характером – что здесь, что там – без разницы. Ты уверена, что сможешь взять себя в руки и жить обычной, нормальной жизнью? Выйти замуж, как другие, борщи варить, мужа одного и того же терпеть - в тапочках и с газетой? Считаешь, после всего, что у тебя было, сможешь жить по-другому? Ой, не верится! Себе-то не лги!
Но, согласись, глупо не использовать такой шанс. Потом всю жизнь будешь жалеть. Предложение, сделанное в вытрезвителе. Неплохо, да? Сюжет для небольшого рассказа. Может, и вправду решиться? Способна ли ты вообще на поступок? Или твоя судьба – напиваться до белых веников в общаге и танцевать на столе среди объедков и пустых бутылок?
Да что ж это Лейла, уснула, что ли, в ванной?
- Эй, подруга! Что с тобой? Открывай! Я тоже мыться хочу!
После завтрака решили пару часов соснуть. Разбудил знакомый условленный стук в дверь:
- Девчонки! Мы знаем: вы там! Там-Тим!!! Окрывайте, трахаться хотим!
Спросонку голова совсем не соображает. Голос, вроде, Товарища. Только он же в городе остался, с ВиктОром, деньги добывать. Ничего не понимаю!
- Кто это?
- Вы что, совсем нюх потеряли? Да мы это, мы, с Витьком!
- Ты что-нибудь понимаешь, Лейла?
- Абсолютно! Они же должны нас ждать в три часа, у пельменной…
- Вы открывать собираетесь?
- Сейчас, не одеты мы…
- Да какие там одежды?
- Откуда вы взялись?
- На тачке приехали. Позвонил сюда, на почтовое отделение - перевод пришел на сто рэ, так что живем, братцы! Сейчас сходим на почту, получим.
- А мне завтра утром должен прийти, - сказал Витек. - Я телеграмму другу дал в Киев, самую короткую: «Целую, сто!», сейчас позвоним, подтвердим, так сказать, просьбу.
- Да, ты у нас по части коротких телеграмм – известный мастер.
- Ну, что? Здесь будем праздновать, или на Серова поедем?
- Ехать никуда неохота, устала я. – Лейла потянулась.
- Конечно в пельменную! – я перегнулась за джинсами. – Здесь и пожрать-то нечего.
- Бросаем жребий, - подытожил Товарищ, - голоса разделились.
Бросили монетку. Выпало ехать. Счастливый день для меня, кажется. И предложение сделали, и в кафе ведут. Там и додумаю, что дальше делать и как жить. Наверное, буду рвать когти…
- Ребята, давайте в буфете что-то возьмем, трезвыми – полный облом куда-то двигать. – Лейла сказала жалостливо, беспомощным детским голоском, как актриса-травести из периферийного ТЮЗа.
- В буфете, кроме «сухаря» прокисшего, ничего в наличии нет.
- А если к князю Дагестанскому подкатиться, у него всегда коньяк в заначке имеется?
- Кто бы мог? Кому не откажет? Может, тебе, Анка-пулеметчица?
- Вы с ума сошли! Князя не знаете? Только пойди к нему,- хорошо, если к вечеру живая домой попадешь. Надо кому-то из вас, вдвоем сходите, а Товарищ? Не просто в долг, - за бабки, сначала на почту, а на обратном пути – к нему. Может, и удастся, а?
- Что нам остается? Не трезвыми же в город ехать! И головка бо-бо!
- Я и говорю, коньячку! Для поднятия тонуса и расширения сосудов.
- Тебе, Лейла, в медицинский надо было поступать. И мертвого уговоришь. Ну, что, Витек, погнали!
А мы пока оденемся, марафетик наведем!
- Не спеши, прошу тебя! – Товарищ погрозил мне пальцем. - Одеться всегда успеешь.
Когда ребята ушли, Лейла сказала:
- А классно ты их развела, Анюта! Учиться и учиться у тебя надо.
- Учиться – три раза. Знаешь анекдот про то, как Ленина спросили, как родилось гениальное троекратное «Учиться»? – «Ручку расписывал, батенька!».
- Да ну тебя, мать! На каждый случай у нее анекдот заготовлен. Я, например, ни один запомнить не могу. Записываешь ты их, что ли?
- Для этого - слишком ленива. У меня приятель был, так он анекдоты в блокнот записывал, по ключевому слову – больше трех тысяч собрал. Этот, например, у него записан: «учиться» = три раза. Прочел – сразу вспомнил! Слушай, может, не влезать сегодня джинсы? Осточертели! Ты что одеваешь?
- Платье свое в цветочках. А ты - какую-нибудь юбочку, только не слишком короткую, чтобы не дразнить мужиков в Москве. Тем более, в пельменной, сама знаешь, контингент там...
- У них с самого утра глаза водкой залиты, не видят ни фига, нужна я им!
И выбрала, назло подруге,, самую короткую, белую, с разрезом сзади. Чтоб знала! Завидует моим длинным ногам, так и мечтает, чтобы я их прятала все время. Мужики, как видят меня в этой юбке, сразу начинают за руки хватать.
Но цель у меня сегодня другая: затащить ВиктОра в постель. Вчера не удалось, хоть начало и положено. Поэтому и джинсы не стала натягивать – если, как вчера, в парадном придется, их же не стянешь, только через голову…
Зарок, правда, придется нарушить, сексуальный бойкот, объявленный коммунистам. Из принципиальных политических соображений, пост своего рода. Они, правда, об этом не догадываются. Из-за чего всякие неприятности возникают, вплоть до мордобоя. Но я линию выдерживаю твердо. Хоть и нарываться то и дело приходится. Долго решала: распространять ли запрет на членов ВЛКСМ – боевой отряд КПСС? Решила, пока воздержаться. Их поголовно, скопом, со школы записывают в комсомол, и, если вычеркнуть из своего списка молодых здоровых парней, с кем же тогда спать? Вчера решила временно отменить бойкот, склонить к сожительству этого ВиктОра-Геббельса, больно уж румяный и свеженький, как бубочка твоя. Да и Лейла впереди паровоза бежит, появится кто на горизонте – она тут, как тут. Вот ей сегодня Товарищ пусть занимается, ему все равно, и это будет честно. Я его и так вовсю «раскручиваю», и в полную зависимость попадать не желательно. Еще отрабатывать заставит! Лейла – не маленькая, сама могла догадаться, да ночь, видать, не сладкая для выдалась. Несколько раз пыталась вытянуть, как все прошло, - молчит, как задушенная.
- Какая ты все-таки обалденная! – сказала Лейла, когда я крутилась в своей юбчонке перед зеркалом.
- Ты тоже, мать, не подарок, настоящая секс-бомба!
Действительно, это платье в цветочках - очень по ее спортивной фигуре, она в нем напоминала теннисистку с аппетитными ляжками. Такой тип: «баба в теле» нравится мужчинам. Посадка только у нее низковата, сама-то маленькая.
Постучали в дверь условленным стуком, и я открыла. На пороге стояли ребята с двумя бутылками темно-коричневой жидкости, бутербродами с колбасой и огурцами на тарелке из буфета.
- Ура! – зааплодировали мы с Лейлой.
- Тихо, вы! Дверь на ключ закройте, чтобы никого на запах не принесло!
- Что за напиток?
- А черт его знает! Нацедил из какой-то сулеи. Говорит, коньячный спирт местный, в смысле, дагестанский. Они его каждый день пьют в лечебных целях.
- На пробу даже дал граммов по тридцать. Ничего, пахнет коньяком!
- Сейчас продегустируем. Где наши стаканЫ? Чистые? Разливай, Витек!
- За что пьем?
- Как за что? За твой приезд – вчера весь день пили, теперь - за отъезд в пельменную, на Серова!
- Тогда - прощавай, разум, до встречи утром, ку-ку!
- Ку-ку! Ку-ку-кукареку!
- Напиток, надо сказать, забористый. Градусов за сорок точно!
- Запить - ничего нет?
- Вчера выпили все.
- Или позавчера?
- Слушайте, который мы день отдыхаем так вот, в свободном полете?
- Зарубки надо было на столе делать.
- Ага. И стол носить за собой, из пивбара на Столешниковом.
- Что-то, братцы, я совсем опьянела! – Лейла откинулась на спинку кровати и замахала руками, будто отгоняла невидимых комаров или мух, которых в комнате, конечно же, не было. – И откуда только они налетели? Анька, окно прикрой, гадость всякая летает!
Ничего себе! Да не «белочка» ли у нее? Я испуганно оглядела ребят. Товарищ сидел с блаженной улыбкой, какая его посещала всегда во время сочинительства нетленных строк. В таком состоянии главное – не беспокоить и не выводить его. ВиктОр, он же Геббельс, сидел прямо, будто проглотил указку и смотрел мимо меня куда-то вниз. «Может, ему нравятся мои ноги?» - я подвинулась на самый край кровати и положила ногу на ногу, так, что видны стали даже светлые, под цвет босоножек, польские плавочки-недельки. Его и без того румяные щеки пылали, кровь прихлынула к лицу, он тяжело дышал. Лейла по-прежнему отчаянно воевала с насекомыми.
- ВиктОр, вы, кажется, наливали первый раз? У нас руку не меняют!- сказала я, чтобы хоть что-нибудь сказать.
Не отрывая взгляда от моих ног, он налил по очереди каждому, руки слегка подрагивали, коньяк разливался по столу.
- ВиктОр, не на меня, в стаканы смотрите, живительная влага пропадает!
Товарищ уже строчил на салфетке.
- За любовь, господа! – сказала я и встала на койке во весь рост, поставив одну ногу на стол. – За мужчин, без которых ничего бы не было!
- Ура! – крикнул ВиктОр и залпом выпил.
Последнее, что осталось в памяти, - укоризненный взгляд Лейлы, когда она грозила мне пальчиком:
- Витеньку не трогай, не соблазняй мне мальчика. Мы с ним давно любим…
Очнулась в своей койке, голая, хотя точно помню, что одевалась утром. Да и сплю, если никого рядом нет, в ночнушке. Такое, правда, редко бывает. Рядом посапывал ВиктОр. Я провела рукой по низу его живота – тоже, в чем мать родила. Сколько мы проспали и как оказались в постели, – провал полнейший! С трудом повернула голову – на соседней кровати «валетом», одетые, спали Лейла и Товарищ. Одна пустая бутылка лежала поперек стола, вторая – только начатая.
С чего же нас так сморило? Точно, ненормальный Дагестанский князь подсыпал в коньяк, хорошо, если снотворного? Или они всегда такое пойло употребляют, в порядке вещей? И ходят потом чумные.
Который час и сколько мы так проспали – неизвестно. Делать нечего, стала заниматься ВиктОром. Он вырубился глухо. Что не помешало мне своими музыкальными пальчиками привести его в рабочее состояние. Хоть убейте, не помню, было ли у нас с ним что-то, до того, как уснули. Скорее всего – нет, потому как никаких характерных выделений ни у меня, ни у него не обнаружила, все сухо.
И хотя сейчас он у меня в руках, но просыпаться не хотел ни в какую. Как не тормошила, как не пыталась заставить! Что за человек такой – ничего его не интересует! Что ж, придется идти по знакомой, протоптанной дорожке. Все сделала сама, а он даже глаз не открыл! Оказывается, можно и так. Интересно, почувствовал хоть что-то? У меня подобное однажды было: перепила и, оказавшись в постели с мужчиной, вырубилась, уснула, утром ничего не могла вспомнить. Осторожненько выведала: оказывается, все прошло, как надо - был секс, и он остался доволен. Никогда бы не подумала, что так бывает. С тех пор стараюсь себя контролировать, по крайней мере, в постель, пьяной без памяти, не ложиться. Что ж, подождем пробуждения нашего красавца!
Голова не болела, но такое чувство, что несет куда-то на байдарке поперек бурной речки, мимо своей воли. Мысли путались, перескакивали, терялись, но настроение и самочувствие, можно сказать, удовлетворительное, не депрессивное, во всяком случае. Ощущался шальной подъем, который бывает обычно после бутылки шампанского натощак. Мы же собирались ехать в город? Ясно, что виной всему - принесенный Товарищем коньяк-самопал. И то сказать – каждый день выпиваем много больше, но не помню, чтобы с такими последствиями. Причем, если бы один кто-то отрубился, - понятно. Но не все же сразу, в один момент: сидели-хохмили, раз – все мертвые. В фигуральном, конечно, смысле. Что же надо намешать, если по сто пятьдесят граммов нам хватило с головой, чтобы уснуть?
Осторожненько перелезла через него, так как лежала под стенкой, прошлепала к столу. Не доверяя стаканам, из горлышка, маленькими глоточками, понюхав и, стараясь не глотать сразу, чтобы ощутить «букет», выпила обычную свою дозу. Постояла немного, вытащила сигарету из пачки Товарища – «Салем» - мои любимые, с ментолом. Видно, купил, когда на почте получал деньги. Иначе - откуда? Выкурила сигарету, поковыляла назад, в постель. «Скучно, господа!» – подумала и провалилась в сон.
Два или три раза просыпалась, ВиктОр, по-прежнему, спел рядом. Зато Лейла с Товарищем успели раздеться, что-то у них произошло, и сейчас спали с одинаково умиротворенными лицами, обнимая друг друга. Подруга безмятежно улыбалась, Товарищ бессовестно храпел. Наверное, я и проснулась из-за его храпа. На руке ВиктОра нащупала часы, ухитрилась посмотреть: половина пятого. Утра, что ли? Вывернулась, глянула в окно: светло, значит, день, полпятого. Мы проспали целый день. Ничего себе! Что же с нами происходит?
- ВиктОр, ВиктОр! Да проснитесь же! – начала я его тормошить. – Вы что, так и будете все время спать? – непонятно, кому «выкала»: то ли мужчине, с которым находилась в одной постели, то ли сразу всей нашей компашке?
- Чего разоралась, «Маркитанка»? – просипел Товарищ. – Который час, не знаешь?
- Пять часов дня.
- Да, неслабо! Как это нас сморило?
- Коньяк паленый, да еще подсыпают дури, козлы!
- Как сами-то его пьют? – подала голос Лейла. – Покруче наркотика!
- А ты пробовала?
- У них в Казахстане почти все этим балуются! – сказал ВиктОр, не открывая глаз.
- А ты откуда знаешь? – я ущипнула его под простыней.
- Доводилось бывать, не щипайся, пожалуйста, объездил в свое время…
- Мне даже приснилось, что я встречала тебя там, Витя.
Она по-новой, кажется, начинает его цеплять. Ну и как это называется? Я с ним лежу в постели, а ей неймется! Ну-ну, теперь назло тебе не выпущу его! Тем более, обет все равно нарушен! Я повернулась, обняла его рукой за шею, а вторая рука начала проделывать ту работу, которую так любят женщины, находящиеся в постели с мужчиной. ВиктОр не сопротивлялся, и дело у нас продвигалось быстро. Самое интересное, что и на соседней кровати, у двери, тоже стало подозрительно тихо. Единственное, что меня раздражает в этой общаге, - металлические сетки скрипят немилосердно - совсем прохудились, одни дырки. Так прикиньте: скольких энтузиастов, таких, как мы, выдержали. Поначалу мешает, на нервы действует, но потом привыкаешь, не обращаешь внимания. И люди, что находятся здесь же, в трех метрах, на другой койке, также как бы не существуют, о них на время забываешь, не думаешь.
Я это хорошо знаю, первый мой раз пришелся на спортивный зал, это случилось в девятом классе. По нынешним меркам поздно, но по тем временам, если бы кто узнал, со школы турнули, как пить дать. Конечно, можно списать все на случай. Но себя-то не обманешь. Где-то с полгода почувствовала незнакомый дискомфорт – то холодно мне, то беспричинно жарко, не сиделось на месте, по ночам кошмары снились. В основном – одно и то же: будто трое парней из параллельного класса насилуют. Дело в том, летом, перед школой, в пионерлагере, где я отдыхала каждое лето, они заманили нас с подружкой на поляну, якобы собирать землянику. На самом деле, там старшие всегда в бутылочку играли. Мы, когда малыми были, бегали подсматривать из-за кустов. Там-то, после бутылочки, девчонки куда-то делись, а парни, с которыми мы только что целовались и хохмили, вдруг насупились и стали, как бы в шутку, понарошку, валить меня в траву. Играя, отбивалась от них, царапнула кого-то, отталкивала, пыталась шутить. И только когда они замолкли, с покрасневшими лицами, приподнялись и стали крутить и заламывать руки, и все - молча, сосредоточенно, до меня дошло: что-то не то, чего-то хотят от меня.
- Успокойтесь, идиоты! Вы чего? – пыталась вырваться и убежать. Не тут-то было! Самый здоровый, Мишка, жили в одном доме, он на четвертом, я – на пятом, выдохнул, закручивая назад руку:
- Мы все равно тебя вые…, Анька, поэтому соглашайся сама лучше…
- Я буду кричать! А! А! А! – завыла я сиреной. - На помощь! Люди! Вожатые!
- Не ори, дура! – Валерка со второго отряда закрыл мне рот ладонью.
Инстинктивно, со всей силы, впилась зубами ему в ладонь. Теперь уже он заорал, как из трубы, оторвал руку и со всей силы съездил мне по губам. Сразу потемнело в глазах, губы сделались тяжелыми, непослушно-деревянными, набежал неприятный соленый привкус, что-то липкое, мокрое щекотало подбородок.
- Кровь уже есть! – крикнул Мишка. – Теперь тебе конец! Давай, Славик! – и он сильно толкнул меня в грудь, так что я пошатнулась.
Этот Славик, по кличке «Кощей», его у нас никто не любил – ни учителя, ни пионервожатые, ни сами ребята - заядлый и подлый, все исподтишка. Пока я боролась с Мишкой и Валеркой, он зашел сзади и присел там, за спиной. Когда меня толкнули, я оступилась и полетела через него вниз. Мишка сразу навалился, не давая встать, Валерка скрутил руки, а «Кощей» сел на ноги.
- Укусишь еще раз или закричишь – хана тебе! Да и чего орать-то? Правда, Валер?
- Конечно! Уже б давно закончили, обед скоро, а ты мнешься!
Я закрыла глаза и скрестила ноги. Все тело покрылось мелкими красными прыщиками, у меня всегда так, когда нервничаю, еще с детства.
Неизвестно, чем бы все кончилось, но удача в тот день оказалась на моей стороне. Конечно же, никто из них не знал, как это делается, потому и возились долго. Безуспешно пытались раздвинуть сплетенные ноги, но я уже немного пришла в себя, отбивалась, как могла. Они же, не взяв с наскоку, постепенно выбивались из сил. Все это стало походить на глупую игру. Чувствовала, им тоже надоело, продолжали из-за ослиного упорства, по инерции. Вдруг на поляну выбежал целый отряд малышни, под руководством вожатого с мячом, пришли поиграть в футбол. Я была спасена!
Спускать такое я никому не собиралась. Каждый получил по заслугам. Причем, не там, на поляне, а при всех, так больнее. Мишка – на танцплощадке, пригласила на «белый» танец, и отвесила такую пощечину, что голова дернулась. Валерка свое догнал вечером, перед ужином, весь отряд – свидетель. «Кощей» держался дольше всех, бегал, но, когда был родительский день, не думал, что при предках трону. Зря: заехала – чуть не убила. Из пионерлагеря меня исключили на следующий день, перед строем. На всю жизнь запомнила: под барабанную дробь директор лично зачитал указ, я стояла одна, в центре асфальтированного плаца, слезы набегали от обиды и несправедливости. Кляла себя, но ничего не могла поделать, не вытирала, не дождутся, и строй делался все размытее, теряя резкость, пока не превратился в густое бесформенное пятно.
Прошло почти полгода. Та история тревожила все меньше, постепенно выветривалась из памяти. Но однажды они явились ночью, и - самое интересное - не только не чувствовала презрения, злости или отвращения. Наоборот, воспринимала, как бывает во сне, отстраненно, с интересом. Как-то проснулась, тяжело дыша, долго и упорно костерила тех футболистов, что неизвестно откуда взялись и помешали в самый интересный момент.
Последние месяцы в голове шумело, никого не слышала, не соображала. Какая там наука! Тянуло на безлюдные вечерние улицы, под военное училище, где за забором раздавались звонкие команды и глухие звуки маршировавших курсантов. Однажды с подругой выпили вина, хотели перелезть забор, посмотреть, чем они там ночью занимаются. Хватило ума, слава Богу!
На ноябрьские праздники в школе организовали вечер, и парень, из десятого «А», когда танцевали, держал очень близко, прижимал к себе. Я, конечно, упиралась, старалась выдерживать дистанцию, еле дождалась, конца танца. Сердце колотилось, тяжело дышала, вся потная. Когда прижимал, что-то твердое упиралось в живот, еще ниже, никак не могла понять, думала, у него в кармане что-то. Когда пригласил второй раз, - не отказала, все ждала, когда он прижмет. Оказался не нахалом, танцевали на нормальном расстоянии. Глянула в туалете в зеркало, испугалась – пылали щеки, глаза блестели, мучила жажда.
Все случилось во второй четверти, в декабре. Я дежурила по классу, задержалась после уроков, а занимались во вторую смену, на улице быстро темнело, уже выпал снег. Спускалась по лестнице с третьего этажа, мимо спортивного зала, когда кто-то окликнул. Стелка, Сталина Диминская, из десятого «А», мы с ней когда-то на художественную гимнастику, во Дворец пионеров, на Нивках, ездили. Она всегда мне нравилась – смуглая, стройная, с модной челкой, красиво одевалась - батя в торговле работал. Но не форсила, как-то мне куртку свою поносить давала.
- Анька, не хочешь зайти со мной? - открыла дверь спортзала, оказавшуюся не запертой.
- А что там у вас? Тренировка?
- Да так… С ребятами пообщаемся. Они давно спрашивают, заявка на тебя поступила, - подмигнула. – Не пожалеешь.
В зале, у брусьев, - кто на матах, кто на скамейке, сидели в небрежных позах трое ребят и две девушки, все десятиклассники. Был здесь и тот, с которым танцевали на вечере. Это сейчас год разницы – ничего не значит, а тогда, в школе, очень даже много значил.
- Стелка, привет!
- Смотрите, кого привела! Аня, из девятого «Б», мы с ней в секцию ходили.
- В секцию? – сострил тот парень, что со мной танцевал на вечере. – Это сильно. Посмотрим, чему научилась?
Я почувствовала, что краснею. Хорошо, в зале горела одна или две лампочки, могли не рассмотреть.
- Не остри, Санька! Она с Игорем Семеновичем будет. Правда, Аня?
Игорь Семенович – наш физрук, пришел в школу года три назад после института физкультуры. Высокий, спортивный мужчина, про него девчонки в туалете болтали, будто пристает. Когда я на уроке выполняла элемент на брусьях, он обязательно поддерживал за ногу, показывая остальным, как надо фиксировать носок, держать спину, руки. Было не очень приятно, старалась пропускать уроки физры. Постепенно все разошлись по углам, одна я сидела под брусьями, чувствуя себя лишней. Надо было встать и уйти, но Стелка, перед тем, как ее увел «мой» Саня, шепнула: «Не спеши, он сейчас придет!». В другое время давно бы ушла, только меня и видели, сейчас же сидела на мате, чего-то ждала. И дождалась. Открылась дверь коптерки, и вышел он, Игорь Семенович.
- Сидельникова (моя девичья фамилия), добрый вечер! Рад тебя видеть, Аня, кажется? Как дела? Молодец, что пришла!
- Здравствуйте, Игорь Семенович! – я привстала со скамейки. – А что мы будем делать?
- Сегодня? Все! – он рассмеялся.
- Игорь Семенович, свет можно выключить?
- Выключайте, ребята, если все в сборе.
- Все, все!
Щелкнул выключатель, кто-то рассмеялся, кто пискнул, потом стало тихо, я ощутила на плече его руку.
- Ну, иди сюда, Аня, Анечка! – он привлек меня к себе и крепко поцеловал в губы. Потом еще раз. Его рука гладила мне грудь. Почему я не отстранилась, не вырвалась, не оттолкнула наглого взрослого мужика, заросшего за день колючей щетиной? Не успела? Не ожидала, что все случится так сразу? Да я опомниться не успела, как он расстегнул лифчик на мне. Причем, никакого насилия, принуждения, как те на поляне. Почувствовала его губы на сосках. Стало жарко, кружилась голова. Не знала, что делать, куда девать руки. Зато он быстро нашел им применение – одну забросил себе за плечи, получилось, что я обнимала его за шею, а другую опустил вниз и положил себе ниже пояса на то самое место, и я почувствовала, как оно наливается силой и твердеет в моей руке. Рука подрагивала, да и всю била мелкая дрожь. Не однажды представляла, как это может быть, но никогда не думала, что это случится здесь, в пропитавшемся потом спортзале, на пыльном и грязном мате. Сколько раз приходила сюда на уроки, на секцию, многие мероприятия проходили в этом зале. Кто бы мог подумать? Впрочем, не все ли равно - где? Хотелось, чтобы в своей постели, на свежих душистых простынях, в объятиях крон-принца какого. Да что поделать, не с моим счастьем! Скажи спасибо, что в спортзале, а не где-нибудь в грязном подъезде в объятиях маньяка-насильника. Это потом я так думала, когда успокоилась, только мыслями возвращаясь, пыталась восстановить, как все на самом деле было. А тогда ничего не соображала, покорно следуя за ним. Помню, он спросил:
- Ты первый раз? До этого - с кем была?
- Первый…
Стянул с меня одежду, и когда я в одних плавках лежала на мате, привстал и быстро разделся сам. Когда, крепко поцеловав в губы, начал снимать плавки, я чуть приподнялась на спине, чтобы ему легче было, он прошептал: «Умница!».
Было ли больно? Не так, во всяком случае, как я ожидала. Долго возился, поднимаясь и опускаясь, пока, наконец, наладилось, пошло, прорвало. И он, до этого опиравшийся на локти, опустился осторожненько рядом, стал, как прежде, ласкать, целовать, не забывая о главном.
Прошептал: «Забрось ноги мне за спину! - «Зачем?» - «Что же ты, так и будешь лежать бревном? Повторяй за мной движения, только потихоньку». Нет, боли я не чувствовала, обнимала его – и руками, и ногами, как он просил, только внизу что-то хлюпало, было совсем мокро, не очень приятно. «Может, мы обмочились?»
- Можно включить свет? – узнала голос Нелки.
- Подождите еще пять минут! – крикнул Игорь Семенович.
Кто-то засмеялся.
Мат намок, оказался весь в крови, хорошо, черный, но все равно заметно. Игорь Семенович потом, когда все ушли, и мы остались в зале одни, перетащил его в сторону, свалив сверху другие, на которых отдыхали ребята.
- Как себя чувствуешь?
- Нормально вроде.
- Придешь домой – помойся сразу. И послезавтра приходи, в четверг, в такое же время. Еще будем. Запомни: если один раз было, нельзя резко останавливаться, вредно для здоровья. Надо обязательно продолжать. Поняла?
- Да.
- Я же говорил: ты умница!
Врал, конечно. Но я-то что знала? Да, если и знала, все равно бы пришла! Со среды не находила себе места, торопила время. Тот второй раз, в четверг, выдался на славу. Сразу закинула ноги ему за спину, закрыла глаза, страха не было и в помине, и главное, - никаких следов, никакой крови.
С Игорем мы встречались долго. Ему обязана, он стал не только первым мужчиной, но и надолго, на целых три года, самым желанным. Не сразу разглядела его, раскусила, потому все и позволяла, ни в чем не отказывала. Он пользовался этим умело, конечно. Я у него на квартире практически поселилась – тапочки, пижаму перенесла, да он мне ее надевать не разрешал. Когда подопьет, заставлял на столе танцевать, стихи читать. К тому времени Игорь в школе не работал, засекли с малолетками, позже скандал замяли, но пришлось уйти. Помогал в гастрономе, в овощном – парень-то здоровый, спортивный. Я тоже болталась без дела, не поступила на филфак, подрабатывала в проектном институте.
Как-то он пришел домой с Нелкой – встретились, говорит, на улице случайно. Выпили, вспомнили школу. Оказывается, он и у Нелки - первый мужчина. Стали втроем спать. Неделю или больше не выходили никуда из квартиры. Как сомнамбулы, передвигались: кухня – туалет – ванная – койка. В очередь кого-нибудь снаряжали за выпивкой, элементарной закуской. Когда заканчивались деньги, Игорь шел в магазин, брал взаймы. Пили в кровати, проваливались в сон, просыпались, любили друг друга, пили… Если уж опускаешься, плюешь на все, через какое-то время становится все равно, безразлично, деградируешь и привыкаешь.
Однажды вышла на кухню, не помню, какой день был, смотрю: он яичницу жарит. Но не это главное: в брюках! Одетый! Значит, и нам с Нелкой негоже без ничего лазить. Он нам, значит, сигнал подает: пора возвращаться к жизни! Не так просто сделать, как сказать. Палуба у меня долго потом под ногами раскачивалась.
А в целом, наша бражка вся плохо кончила. Нелку иногда встречала – тощая, высохшая, вся седая, и половины не осталось той пышногрудой – четвертый номер носила! – барышни, которая мне так нравилась. И с которой впервые познала радость лесбийской любви. Думала, она только бухает, оказалось – и колется, через какое-то время сгорела от передозировки. Долго не знала, мне Игорек, когда встретила на улице, тоже еле узнала, рассказал все. Сам он, как выяснилось, скатился на мальчиков, тогда строго с этим было - на десять лет загремел! Так больше и не виделись.
… Они закончили раньше, за что я Товарища и не люблю – лишь бы себя скорее удовлетворить, о партнерше никогда не подумает. ВиктОр же оказался на высоте, сделал все, как и должно, так что я осталась довольна.
«Не зря все-таки у Лейлы отбивала!» - последнее, что мелькнуло в сознании, перед тем, как окончательно провалилась в сон.
Проспали мы до следующего утра, всего-ничего: шестнадцать часов! Первое что увидела: Лейла - в чем мать родила стоит у окна.
- Что видишь там подруга? – бодрым голосом спросила я.
- Я с тобой не разговариваю, - сказала Лейла, не оборачиваясь. – Разве так настоящие подруги поступают? Отбила мальчика, а теперь подлизывается…
- А, кстати, где эти мальчики? Не знаешь?
- Записку оставили, на столе валяется.
- Так-так. Посмотрим.
«Девчонки! Поехал провожать Виктора, т.к. он сегодня отбывает в стольный Киев-град. Мне тоже туда хочется, да не судьба! Так что буду вечером, потрахаемся! Мысленно вместе: Витя, Валя».
- Идиот! Одно в голове. Постой, какая Валя?
- Товарища зовут Валя, Валентин, забыла?
- То-то я гляжу, у него что-то наше, девичье проглядывается.
- И не говори, соседка Клава! Сама военных люблю! Ты как себя чувствуешь, Лейла?
- Вполне сносно, будто и не было этих четырех кошмарных дней!
- Я – тоже, представляешь? Что это за пойло мы употребляли, хорошо, живы хоть остались.
- Спирт коньячный, они туда что-то подсыпают, чтобы дури больше было. У нас в Казахстане так делают, потом чумные ходят, как дебилы.
- Но сейчас-то – хорошо, бодренько!
- Как бы упадка сил не было!
- Ты – оптимистка, я погляжу.
- Просто я знаю жизнь…
- Хотела спросить: а что Эдуард? Как тебя принимали?
- Ой, не надо сейчас об этом! Ладно? Потом расскажу, когда забудется, зарастет. Скажи лучше, что делать будем? Жрать охота! У меня, кажется, что-то должно остаться. Рублей тридцать, точно.
- И у меня двадцатка. А не махнуть ли нам вдвоем на Серова? Отпразднуем завершение очередного витка спирали. Мужиков каких снимем состоятельных, а то наша голытьба, честное слово, остофигела!
- А что нам, нищим, остается? Может, и снимем, от этого Товарища, как от мужа родного, тошнит и воротит.
- Тогда одевайся в темпе, ванная тебе нужна? Неровен час, явится, опять в дверь ломиться будет.
- И придется опять открывать, такая наша доля…
ВиктОр
Какая жара стояла в том августе в Крыму! В тени, говорили, до сорока! Весь день накануне, 18-го, я добирался в Киев. Сначала знаменитым троллейбусным маршрутом из Ялты до Симферополя, потом самым поздним, последним рейсом «Аэрофлота», других компаний тогда не существовало, - в Киев. Как обычно бывает, когда прилетаешь поздно ночью? В багажном отделении, понятное дело, – хоть шаром покат, пустынно, голо и тихо. Привычно размышляешь: зачем так быстро лететь, чтобы теперь битый час торчать в этом гадюшнике, ожидая багаж? Наконец появляется какой-то пьяный дядя Вася и не очень членораздельно вещает, что никого из грузчиков нет, разошлись по домам, потому как целый день работали. И чтобы было быстрее, надо идти к самолету и помогать грузить чемоданы на тележку. А ее-то он сам повезет, так что радуйтесь и молитесь на дядю Васю! При этом издает такой выхлоп, сразу понимаешь, что закуски было мало. Конечно, все пассажиры давно в курсе, что наш, киевский сервис никогда не бывает навязчивым. В том смысле, если не хочешь, – иди на фиг и не трынди!
Так что добрался домой где-то часа только в два. А в семь утра раздался звонок с работы – мол, включай телек и в темпе собирайся, в восемь тридцать совещание у шефа, явка обязательна!
- Так я же в отпуске, мне только завтра выходить, последний день законный!
- Эх, Виктор Юрьевич, Виктор Юрьевич, сразу видно, человек хорошо отдохнул и многое пропустил. Вы балет «Лебединое озеро» помните? Если смутно, есть возможность освежить в памяти, его сейчас по всем каналам крутят.
Не стану описывать приключения того суматошного дня, 19 августа 1991 года, он и сейчас у многих в памяти. Вообще странно: столько лет прошло, событий, власть не один раз переменилась, а не выветривается, остается в памяти. Как у меня, например. Хотя у нас в учреждении, если честно, ничего сногсшибательного не происходило. Чтобы убить время и дождаться хоть каких-нибудь – не то что внятных, - любых инструкций из Москвы, – руководство проводило бесконечные совещания ни о чем, и, как выразился мой шеф, дебаты о тумане. По части метких афористических высказываний ему нет равных во всем министерстве. В каждом отделе дежурные, специально подобранные, из числа толковых сотрудников, сидели на телефонах, даже на обед не ходили – такие вот неудобства!
Где-то во второй половине дня раздался звонок по городскому телефону, к аппарату которого у меня подключен автоответчик. Надо сказать, что в тот день из города звонили беспрерывно. На совещании у шефа было оговорено, что на обычные звонки по городской связи мы не реагируем, общаемся и отвечаем только по правительственной. И я на этот звонок не обратил бы внимания, потому как только закончил разговор по «сотке» с вице-премьером, получил ряд указаний, которые надлежало сейчас же «спустить» в низы, по месту их исполнения. Но звонившая женщина, что-то невнятно бубнившая в трубку осипшим голосом, вдруг перешла на речитатив, так что невольно прислушался:
« Нас осталось мало, мы да наша боль!
Нас немного, а врагов немало,
Живы мы покуда, фронтовая голь –
А погибнем – райская дорога!
До-ро- га!!! До-ро-га!!!»
Ошибиться невозможно: так могла петь только одна девушка, та самая, с которой мы так славно гудели когда-то в Москве. С ней, с ней одной и больше ни с кем, ассоциировалась эта песенка Окуджавы. С пропитой, прокуренной, гулящей направо и налево девкой, с которой когда-то давно, совсем в другой жизни, когда мы были почти на десять лет моложе и глупее, познакомил однокашник по университету, занимавшийся тогда в Москве, на Курсах Литинститута. Оказывается, ничего не стерлось и не исчезло бесследно. Стоило только нажать клавишу, и память сразу, моментально выдала: загаженный, весь в табачном дыму «красный уголок», убитый щербатый стол, весь в пепле, «бычках» и объедках, изувеченные консервные банки из-под килек в томате и сардин атлантических, от которых тошнотворно попахивало. И эта телка, с фигурой балерины, совершенно голая, танцует на столе, грациозно отбрасывая ножкой попадающиеся на пути стаканы, банки и пустые бутылки. Портреты членов политбюро с проколотыми дырками-глазами и калининскими бородками, дорисованные шариковыми ручками, бюст Ленина – лицом к стене, в растерзанной кепке, козырьком назад. Мой телячий восторг от неожиданно увиденного стриптиза на столе, пьяный треп по поводу польской «Солидарности», нестройный, но искренний, со слезой, хор орущий пьяными голосами: «Мы связаны, поляки, давно одной судьбою…» Ее подруга-казашка, какое-то странное имя, я тогда давно и безнадежно торчал от барышень восточного типа, и как у нас все склеилось путем, и мы со Товарищем всю ночь имели их на узеньких, скрипящих койках, в маленькой комнате общежития, и это было только начало бесшабашного разгуляева, после которого едва ноги унесли. Мелькнул угол типично московской харчевни, в самом центре, пиво с раками, пьянь, и как нас там били, и вытрезвитель... Повезло еще, что так хорошо и сравнительно тихо все обошлось. Неровен час, серьезными неприятностями могло обернуться, вплоть до исключения из партии, крушения надежд, карьеры…
С тех пор я много раз бывал в Москве. Но ни разу – чтобы так. Все по-деловому, в спешке, в цейтноте, бумажно-протокольной суете. Если и приходилось распивать – только бутылочку, непременно с нужными людьми, как водится, во имя будущих контактов, как принято в Москве. И «люкс» в посольской гостинице - в те годы еще посольством и не пахло, функционировало постоянное представительство Украины в Москве. В самом центре, на Станкевича, машина с водителем, «мое почтение, Виктор Юрьевич, прошу вас…». По странному совпадению - почти напротив гостиницы, в которой останавливался тогда, в первый приезд, но так ни разу, благодаря Товарищу и подругам его, даже не переночевал, за что позорно был выселен за нарушение внутреннего распорядка.
Поразмыслив немного, снял трубку:
- Алло! Слушаю вас.
- Это ВиктОр?
Так они меня тогда называли, ВиктОр, с ударением на последнем слоге.
- Я слушаю вас.
- ВиктОр, это правда - ты? А то мне достаточно надоел твой металлический голос.
(Имелась ввиду автоматическая запись на автоответчике).
-Да, я.
- Слава Богу! Это – Лейла, подруга «Маркитанки», с которой ты спал когда-то в Москве, в общаге на Добролюбова. Помнишь?
Да, точно! Ее подружку звали Лейла. И спали мы с ними тогда по очереди. С Лейлой, кажется, даже раньше, в первую же ночь! «Маркитанка» же пела эту песню, вот и спутал. Что значит пела - орала дурным голосом!
- Здравствуйте! Хорошо вас помню, Лейла. Как вы раздобыли мой телефон?
- Делов-то! ВиктОр, я сейчас в Киеве, в командировке. Завтра отъезжаю. Ты не хотел бы увидеться?
Неслабое предложение. И очень даже своевременное. Особенно, если учесть, какой сегодня день. Представляешь, послать все к едреней фене, взять хорошую выпивку и фланировать у всех на глазах по Крещатику, под ручку с этой Лейлой. Когда тебя здесь каждая собака знает, то-то смеху будет! Вообще-то, встретиться тет-а-тет не мешало бы, и приударить, вспомнить, так сказать, молодость, все былое…
- Я, к сожалению, сейчас немного занят… Разве что вечером. Да и то – проблематично.
- Эх, ты! Нехорошо забывать старых друзей. Тогда скажи, пожалуйста, телефон Товарища…
В это время в кабинет как раз вошла моя секретарша с какими-то факсами и сразу, как по команде, требовательно зазвонили оба правительственных телефона.
- А вам есть куда позвонить? Прошу прощения, не могу больше говорить. Продиктуйте свой номер, будьте добры.
- Ишь, какой занятОй! Ты что, премьер-министром работаешь? Записывай, только часов в семь вечера звони, я сейчас уезжаю на экскурсию!
А что? Если и дальше, до самого вечера, так и будет тянуться резина, ничего определенного, - дома можно будет сказать, что занят на работе. Нехилый может нарисоваться вариант. Совсем нехилый! Вот именно, в гостиничном номере с ней только и можно встречаться, чтобы подальше от глаз, и обязательно предохраняться! Если нормально сохранилась, не подурнела и не спилась-скурвилась совсем. Эти восточные красавицы, как известно, рано расцветают и столь же быстро увядают, осыпаются. Да и рядом совсем – гостиница «Москва», сколько раз бывать приходилось. В том числе, и по этим делам тоже. Когда спросила о Товарище, зашла секретарша, зазвонили телефоны, что я мог ответить? Ладно, доживем до вечера, там поглядим.
На работе в тот достопамятный день колготились почти до восьми вечера. В Москве никак не могли определиться, наши местные руководители попрятались, как мыши в норы, и сидели тихо-тихо, не высовываясь. После четырех пришел циркуляр о необходимости качественно и в срок убрать урожай. Нет, какую же в самом деле фантазию надо иметь, чтобы додуматься! Пусть хорошенько запомнят: мы тоже не лыком шиты!
- Не расстраивайся. Сам знаешь: если утром хорошо, значит – выпил плохо. Если выпил хорошо, значит утром – плохо! - сказал шеф, пожимая на прощание руку. – Так что не засиживайся, завтра, чувствую, завтра денек будет тот еще!
Я – человек дисциплинированный, слинял через пятнадцать минут после начальника, предварительно позвонив сначала Лейле в гостиницу, а потом, удостоверившись, что она ждет, домой. В гастрономе, что напротив, купил бутылку коньяка, шампанское, коробку конфет и триста граммов украинского сыра. В машине почувствовал, как устал за день. «Ничего, самое время расслабиться! Только недолго…»
- Цветы купить не догадался, ВиктОр? – Лейла встретила меня с таким видом, будто я ей чем-то обязан.
«Знал бы, вообще не приходил бы. И так много чести!».
Выглядела она неплохо – в обтягивающих джинсах, рубаха по-домашнему завязана впереди узлом, так чтобы видна манящая полоска животика. Что-что, а женский животик – моя слабость. Кого ноги соблазняют, кого – попка, а меня – вид голого животика. Она выставила журнальный столик к самому балкону, сверху, с одиннадцатого этажа, открывался чудесный вид на залитый огнями и августовской зеленью Крещатик. Кресла поставила рядышком, так, чтобы можно было пить коньяк и вдыхать опускавшуюся на город вечернюю прохладу.
Лейла все время суетилась, пребывала в движении, так что рассмотрел ее не сразу, да и верхний свет в номере погасила, горел ночник над кроватью. И только когда сели, наши лица оказались рядом, заметил, как она изменилась. Тогда это была пай-девочка с гладким, чуть выпуклым, как у всех казашек, лицом, широкими раскосыми глазами кораллового оттенка, которые мне так нравились. И еще вспомнил: когда она смотрела на меня или смеялась задорно, в уголках загорались голубые точечки-искорки.
Сейчас эти глаза смотрели настороженно, сосредоточенно, слишком внимательно, с прищуром, искорок и в помине не было видно, наоборот, что-то неприятное, почти хищное и злобное проглядывается. Я встречаю такие глаза каждый день, проезжая на машине по Крещатику, когда наблюдаю женщин, стоящих в очереди за продуктами. Может быть, у них это и называется опытом? По всему видно, жизнь поистрепала оптимистку и хохотушку, готовую на любые подвиги ради бесшабашной студенческой складчины и гульбы. Ярко так, объемно, со всеми деталями, всплыло то страшное утро - одно из кошмарных воспоминаний жизни. Облупившиеся стены, вытоптанный до самой доски пол, резкий запах карболки и нашатыря, вся грязь и нищета московского заштатного вытрезвителя, наше возбужденное, нетерпеливое, похмельное состояние, и как с замиранием сердца мы ее ждали в то утро, в слабой надежде на спасение, да что - от этого вся жизнь тогда зависела! Лейла пошла в ночь добывать деньги, огромную по тем временам сумму, чтобы нас отмазать. А когда, наконец, вернулась, опоздав, и с порога бросив ненавистные смятые червонцы на стол, у нее был такой нехороший блеск в глазах, такой злобный вид, что мы даже умолкли. Да, точно! Почти как сейчас неприятно щурила глаза – совсем не симпатяга-филологиня, но матерая вокзальная давалка, зарабатывающая ненавистные «трешки» и «пятерки» ****ским своим ремеслом.
- Да нечего рассказывать! Живу в Калуге, это недалеко от Москвы. Преподаю в техникуме русский язык и литературу. Сборник поэзий выходит осенью в местном издательстве – уже второй. Кстати, Булат Окуджава в Калуге свою первую книжку выпустил, помнишь? Мы там музей создали в его честь. Была замужем, дочка от второго брака, в третий класс пойдет в сентябре. Летом подрабатываю в бюро путешествий, так в Киеве оказалась – группу сюда на экскурсию привезла. Завтра – возвращаемся домой. Дай, думаю, Витьке-Геббельсу нашему позвоню! Смотрю, а он уже не Геббельс совсем! – засмеялась.
Еще раньше уловил запашок алкоголя.
– Пузцо нарастил, салом, как и всякий хохол, оброс! Харя – здоровая, холеная, настоящий слуга народа! Сам-то как?
- Ничего. Служу в одном министерстве, чиновник, как и раньше.
Буду тебе рассказывать – где и кем! Тем более, если такую фамильярность терплю. Какой я тебе Геббельс? Шлюшка подзаборная!
- Как твоя подруга, Анька-пулеметчица?
- Ой, не поверишь! В Америку укатила! Помнишь, мы в вытрезвитель тогда загремели, она с доктором познакомилась…
- В смысле, переспала?
- Ну да, ну да! Так он ее в Штаты хотел увезти, предложение сделал. Анка уже и английский учить начала.
- Так она - с ним? Вот и не верь после этого в судьбу! Ни в одном романе не придумаешь…
- Да нет, не получилось у них! И брак зарегистрировали, и квартиру он продал, документы вернули за ее прошлые подвиги. Не знаю, ты в курсе, она на учете стояла, по пятой линии*, политическая. Ты же знаешь, какой у нее язык!
- Еще бы, мне-то не знать!
- Пошляк! Так вот, его выпустили, а ей – шлагбаум, она совсем удила закусила. Я, говорит, в этой клетке не останусь! Обозлилась, вообразила себе! Поначалу не очень и хотела линять, плакала, все допытывалась, как бы я поступила. А когда Андрей свалил, места не находила: «Все равно уеду! Здесь мне делать нечего!» Представляешь, и уехала!
- Каким образом, интересно?
- То ли списалась с одним америкосом, то ли где-то познакомилась – мне даже не говорила. Он два раза приезжал, короче, женился, регистрировались в Бауманском ЗАГСе, там все браки с иностранцами записывают. Тоже была история с географией. В Союзе запрет негласный есть – не регистрировать наших девушек с иностранцами, а со Штатниками – тем более! Он посольство подключил, все на ушах стояли! Свадьба в ресторане «Националь» была – не свадьба, ужин скорее. Я – как свидетельница, мама ее, отец к тому времени умер, и он с другом своим, свидетелем. Меня потом какое-то время таскали. Допытывались: мол, кто да что? А я почем знаю!
- Пишет, адресок есть?
- А тебе зачем? Письмецо сварганить?
- Да нет, я в Штаты иногда по работе езжу, увиделись бы…
- Нет адресочка! Ты – все такой же! Тебе и тогда одной меня было мало, к ней сбежал! А Товарищ, кстати, как поживает?
- Да как тебе сказать… Нет больше Товарища. Умер в начале июня, скоропостижно.
- Ты че?! Правда, что ли?
- Ну.
- Когда это случилось? Как?
Что ответить? Последние годы мы с ним не были ни дружны, ни близки, практически не виделись. Сошел на обочину - талант куда-то запропастился, ушел, как в песок. С писаниной – сплошной облом. Грезил какой-то драмой в стихах, которая все перевернет, «такая вещь будет, милые мои, новое слово, в традициях Брехта, но гораздо, гораздо!» Перебивался скетчами к детским праздникам, репризами, куплетами на чьи-то бенефисы. Даже тамадой подвизался. Киносценарий в стихах из жизни миллионеров одной западной страны никто не хотел ставить. Да и не было там ничего, если честно. И не могло быть. Сам-то за бугром ни разу так и не побывал. Говорил о новом замысле – повестушке о музыкантах, «самых обычных ресторанных лабухах, халтурщиках, пропивших талант». Это ему близко, он и сам зашибал, не зная меры.
Как-то явился ко мне на работу, с утра, я как раз совещание провел с заместителями. Взъерошенный, с мутными глазами, тяжелым перегаром, в какой-то робе, у приятеля на даче гудели, просил на опохмелку и проезд домой. Ушел довольный, сжимая в руке несчастные десять рублей, больше при себе не было, все деньги в барсетке, а она – в машине. «Да что ты! Нам хватит! С головой!»
Впервые почувствовал свое превосходство, всегда ведь он верховодил, так повелось, еще со студенческих лет. Попытался навести справки: коллеги отзывались плохо - неудачник, ничего толком не написал, зато гонору, спеси – что ты! Нигде не приживался, отовсюду его вышибали, несколько последних лет сидел дома, жена рассказывала: пил, каждый день – вдребезги, до скотского состояния. Так и не смог остановиться. На кладбище многие наши плакали. Не люблю и не хочу обо всем этом думать, вспоминать. Чувствую ли себя виноватым? Что я-то мог сделать?!
- Летом, же, говорю. Не дожил недели до сорокалетия. Сердце. Острая недостаточность. Я как раз за рубеж, в командировку, отъехал. Только на кладбище и успел. Хоронили почему-то в воскресенье.
Лейла сидела, закрыв лицо руками.
- Я потом к ним домой поехал, жена – наша однокурсница, первая красавица. Два пацана – шестнадцать и двенадцать лет. Просил прощения, что не успел проводить как следует.
- Давай помянем.
- Давай.
- Обожди, у меня там помидоры и сало есть, в холодильнике. Ты, наверное, голодный, с работы. Порежь, пожалуйста.
- Интересно: ты меня, хохла, – салом угощаешь. Должно быть наоборот.
- Да что с тебя взять? Куда ты помидор режешь? Деревня! Газетку возьми, у вас они такие мясистые, сочные…
И я вспомнил. На третьем или четвертом курсе нас вывезли на два месяца в Батурин, в лагеря от военной кафедры. Муштра, режим, солдатское питание. Ребятам из общежития – не привыкать, нам же, киевлянам, приходилось тяжко, особенно на первых порах. От постоянного чувства голода и неудобств казармы Товарищ как-то быстро сник, занервничал по пустякам, со всеми перессорился. Его и так на курсе не очень любили, завидовали. Не знаю, каким образом удалось договориться, чтобы по субботам его забирали машиной в Киев, а в воскресенье вечером привозили в роту. Многие роптали, всякие козни устраивали. Из дому он обычно привозил рюкзак с продуктами – сгущенкой, конфетами, (сладкого почему-то хотелось больше всего), овощами-фруктами, сигаретами, бутылочкой водки. Кое-чем приходилось, конечно, делиться – и с командиром взвода, и своего отделения, с другими нужными людьми. Но всех, курсантов, - тридцать человек - не напасешься. Понятно, его возненавидели, да и было, как мне тогда казалось, за что. Теперь стало ясно: от постоянных ограничений и лишений у многих из нас стали проявляться не лучшие качества.
Особенно возмущала нас его привычка брать с собой на обед по полпалки хорошей копченой колбасы. Не вынимая из рюкзака, в дебрях палатки, под кроватью, он ломал в темноте наугад, сколько мог захватить, и пока стояли в строю, запах свежайшей краковской колбаски сводил с ума. Или сала того же, хороший кусман, на горбушке черного украинского хлеба. А однажды прихватил необъятных размеров помидор, чуть поменьше волейбольного мяча. В строю стояли рядом, и я видел, как он толстыми, похожими на сардельки, пальцами, заботливо вытирал, гладил и лелеял, тот помидор. До сих пор собирается полон рот слюны! Видели бы эти затуманенные, полные блаженства глаза, когда он представлял: вот сядет за общий струганный стол и, с первой ложкой солдатского горохового супа, вгрызется всеми, какими только есть зубами, в спелую мякоть буро-красного помидора, мясистого и сочного, вкусней которого для Товарища не было ничего сейчас на свете. Чтобы поделиться с однокурсниками, со мной, например, как со своим другом и соседом, - и в голову не приходило.
Месть была страшна. В тот момент, когда он, как и все вокруг, потянулись наперебой пустыми тарелками к котелку с армейской похлебкой, я схватил помидор и быстро, в одно мгновенье, переложил его со стола вниз, на лавку, как раз под то место, где должна была опуститься его задница. Мне даже показалось, что я услышал, сквозь лай и галдеж, обычно царившие за обедом в момент раздачи, характерный звук, когда наступаешь сапогом, или того хуже, садишься, падаешь, брякаешься всем телом на помидор и давишь его. Или мне это только показалось?
Товарищ, не обнаружив помидора, резко повернулся к соседу слева, потом – ко мне. Мы с отрешенными лицами, увлеченно, с аппетитом хлебали со своих котелков. И вдруг он затих, к чему-то прислушиваясь. Почувствовал, как спелая жижа просачивается через солдатские бриджи, понял, что сидит на нем, что кто-то подложил, как в школе - кнопку учителю. Я от него справа, так что ударить с правой, как следует, он не мог, для этого надо встать и развернуться, а удар с левой я успел блокировать.
- Ах, ты ж падло! – заревел белужьим голосом Товарищ и попытался достать меня ногой, но неудачно, мешала лавка. Он ухватил мою миску, к счастью, почти пустую и вылил остатки, целясь в лицо, но я успел выскочить из-за стола и отбежать на несколько метров в сторону, так что остатки баланды едва задели. Он не бросился догонять, потому как был весь мокрый сзади, и самое главное – дежурный по столу принес второе - кашу с комбижиром, и редкими кусочками вареного сала, плавающими сверху этого, с позволенья сказать, блюда, знакомого многим поколениям курсантов военных лагерей, что под Батуриным, Черниговская область. Свою пайку каждый из нас ел стоя: Товарищ - потому как не мог сидеть, а я - опасаясь, чтобы не получить по заслугам. Так продолжалось несколько дней. Он – физически сильнее, но я – быстрее бегал, потом нас пересадили, да и злость улеглась постепенно. Хотя до конца сборов не разговаривали. Со временем как-то его попустило – стало не до помидоров и глупых шуточек - преддипломные хлопоты, госэкзамены, распределение. Да и, положа руку на сердце, - он не злопамятный, Товарищ. Был.
Прости меня, мой верный Товарищ, прости, пожалуйста! Я тысячу раз не прав. Не знаю, как бы поступил на его месте. Отношения остались прежние, чему наша московская эпопея - свидетельство.
- Ты уснул, ВиктОр? Может, за дамой поухаживаешь? Нальешь, хоть?
- А который час?
- Да девять уже.
- Черт, Лейла! Давай программу «Время» посмотрим! Сегодня же Горбачева изолировали, ты слышала, что в Москве творится?
- Да говорили туристы мои что-то. Так ему и надо Горбатому, не мычит и не телится! Я бы давно его на свалку выкинула.
- Да тихо ты, дай посмотреть!
- Во, хохлы дают! Сидит в моем номере и командует! Ладно, буду тихо. Можно, я еще немного выпью?
- Пей, только не мешай, прошу тебя, мне по работе надо смотреть…
- Ну-ну! Мы еще посмотрим, какой из тебя работник. Мне в душ-то идти?
- Валяй. Я посмотрю пока новости.
Зашумела вода в душе, я тупо смотрел на экран, мало что соображая. Что-то до боли знакомое, но давным-давно забытое вспомнилось, связанное с нашей студенческой жизнью, с Товарищем, с общежитием, с шумом воды в душе… Да что же, Господи?
- А я уже из душа! – Лейла вышла, придерживая полотенце – совсем узкое, гостиничное, стандартное, оно не сходилось на ее широких бедрах, прикрывая разве что треугольник впереди. Впрочем, было темно, да и к чему закрываться-то? И эта знакомая фраза: «Мальчики, а мы - уже из душа!»
…Так тогда сказала одна аспирантка из Запорожья, кажется, ее звали Лена, но не уверен, с ней Товарищ отдыхал. А подругу ее, Валентину из Мариуполя, помню хорошо. Собственно, в тот день, с самого утра мы приехали в студенческую поликлинику, что рядом с нашей общагой, на Ломоносова, для сдачи донорской крови. Еще по дороге, решили не мелочиться, сдать по литру. За такой подвиг положен бесплатный обед сухим пайком и 25 рублей денег – в пересчете - почти три литра водки или 12 бутылок крепленого вина типа «чернил». Не знаю, как у других, но на нашем факультете в этот день занятия отменили, настолько важно и ответственно отнеслись мы ко Дню донора. Знали бы о последствиях – долго бы думали. Из нашего курса, например, неделю никто не ездил в университет, пока шальные деньги не кончились.
На второй или третий день, после напряженного футбольного матча и коллективного отдыха в холле родного общежития, где были накрыты столы, с горячей картошечкой, поджаренной почеревиной и соленьями из местного рынка, мы с Товарищем, уж не припоминаю как, оказались в соседнем, аспирантском общежитии, в гостях у Елены и Валентины. Принимали нас там прекрасно, угощали ромом, заливной рыбой, приготовленной в вине, домашнего копчения окороком. И то сказать – на аспирантскую стипендию – 90 рублей – жить можно, это не наши копейки.
- Мальчики, а мы - уже из душа!
- Да подождите вы, - сказал Товарищ. – Мне позвонить надо, предупредить, что ночевать домой не приду.
Потешный он, Товарищ. Сколько его помню, все домой звонил, предупреждал. Что в Киеве, что в Москве. Я, например, никогда не звонил. Зачем? Только на скандал нарываться, нервы себе и всем вокруг трепать, настроение портить. Тем более, девушки-то уже из душа. И охота ему одеваться, переться на улицу, к телефону-автомату, а там, неровен час, трубка вырвана, аппарат раскурочен.
- Если ты идешь, - посоветовал ему, - захвати, пожалуйста, что-то выпить, пока буфет внизу не закрылся.
- И сигарет, пожалуйста, «БТ»! И спичек!
- И чего-нибудь сладенького…
Товарищ ушел и пропал с концами. Минут через сорок Елена ушла на поиски, потому как мы с Валентиной к тому времени, нацеловавшись, как пауки, дрожали мелкой дрожью, так что она поступила в высшей степени благородно и порядочно. Только за ней закрылась дверь, сразу, не теряя ни секунды, и приступили. Минут через двадцать вернулась Валентина. Одна.
- Был он, говорят, в буфете, набрал всего, и минут сорок как ушел…
- Ничего не понимаю.
- Ты знаешь, я тоже!
- Может, случилось что?
- Ну, что, моя очередь искать.
- Витенька, а может, не надо, - жалостливым голосом пропищала Валентина. – Найдется – куда денется. Встретил кого…
- Да! Тебе хорошо, а мне что делать? Иди, Витя, посмотри, где он ходит, идиот несчастный!
Сразу пошел в нашу общагу, там все тихо, никто Товарища не видел со вчерашнего дня. Непонятка какая-то! Что делать? Может, плюнуть и уехать домой? Так и автобусы не ходят! Что ж, придется возвращаться к аспиранткам, а вдруг Товарищ – у них, вернулся, и теперь меня ищут?
Увы, не было его у аспиранток. И утром не пришел. Я, честно сказать, не шибко переживал, думал, у нас принято линять, не предупреждая, по-английски. И с ним такое раньше бывало, и не раз.
Утром, на остановке автобуса, когда ехал в город, встретил наших.
- Ты – в курсе, что тебя в деканате ищут, звонили?
- А что случилось?
- Не говорят! Просили только, если ты здесь, сразу с ними связаться…
В коридоре деканата меня чуть не сбила с ног многолетняя, правильнее было бы сказать, «вечная секретарша» Бэла Петровна, вершившая все дела на факультете и пережившая десятка два деканов. Студенты называли ее «декан в юбке».
- Цветков! Где вы шляетесь? Немедленно к Евгению Ивановичу! – и силой, за руку, втащила в кабинет декана.
- Доброе утро!
- Ха! Бэла, ты видишь, у него – еще утро! Все пьете, Цветков?
- Я? Нет… В каком смысле?
- В самом прямом! Ты - комсорг четвертого курса?
- Я!
- А ты знаешь, что твои комсомольцы в милицию попадают пьяные, как сапожники?
- Н-нет, кто? Что?
- Валентин Товаровский – твой товарищ?
- Ну как… мы – все, можно сказать…
- Да не бубни ты! Не проспался, что ли? Ты видишь, Бэла, он и сейчас еще не протрезвел. Вместе были?
- С кем?
- Вот что, Цветков! Ты мне это брось! Твоего товарища, комсомольца, забрали вчера в милицию в состоянии крайнего опьянения! Мало того, дебош в аспирантском общежитии устроил, пытался изнасиловать двух иностранных аспиранток – из Бельгии и Голландии! Понял?
- Нет. Кто? Товарищ? Не может быть… мы вместе… провокация… проверить…
- Значится так. Немедленно езжай в Голосеевское отделение милиции! Бэла, дашь ему адрес. Звонил капитан Жуков, вот телефон. Разберись, там землячество иностранное бунтует. И часам к трем - доложишь… Будем исключать – в ректорате известно, заявление иностранцы написали, реагировать надо!
- Евгений Иванович! Разрешите разобраться! Что-то здесь не то. Я лично видел Валентина после двадцати двух часов, он был, как стеклышко, честное слово!
- Когда говоришь? А сигнал в милицию поступил в двадцать два сорок.
- Так у меня свидетели есть. Клянусь вам, мы были трезвые, с девушками к зачетам готовились! Они подтвердят.
- Думаю, ничего не поможет. Исключат его. Ты, в общем, не теряй времени! Пятно какое на факультете!
Капитан Жуков долго и с недоверием рассматривал мой студенческий билет, качая головой:
- Дружок твой?
- Да как… Я – комсорг курса, декан прислал разобраться…
- Толпу на улице, у отделения, видел? Суда требуют, наказания в виде исключения. Понимаешь, угораздило его к двум аспиранткам ночью пьяным, да еще с водкой, завалиться. В постель полез! Те, конечно, в крик, разбудили иностранцев, началась драка, товарищ ваш бросился убегать! Пятый этаж, последний, он - на чердак, догнали. Две бутылки водка в руках, разбил, патруль вызвали, задержали. Теперь справедливости требуют… На хрена он к ним полез?
- Послушайте, товарищ капитан! Можно я вам все объясню, честно, как было? Как ваше имя отчество?
- Виталий Игоревич.
- Виктор. Почти тезки. Значит, вчера мы занимались у знакомых девушек в аспирантском общежитии, к зачетам готовились. Может такое быть?
- С девушками? К зачетам? Ну-ну! Дальше-то что?
- Пошел позвонить домой, предупредить, что задержится. Ну, попросили купить в буфете под закрытие – сигарет там, бутылочку. Ну, как оно бывает в таких случаях…
- Ну и?
- Пошел – как в воду канул. Исчез ни с того, ни с сего. Ходили, искали – бесполезно. Думали, дома случилось что, он и уехал…
- Выпимши сильно был?
- Да нет же! В обед что-то пили, потом не до этого. Занятия, знаете ли… А что случилось-то? Как все произошло?
- Вот и я хотел бы знать. Девушки эти, с которыми, скажем так, занимались, подтвердят?
- Без вопросов!
Виталий Игоревич нажал кнопку звонка.
- Приведи мне студента, из 10 – й! Вчера ночью задержали…
На Товарища жалко было смотреть. Без ремня, одной рукой придерживает мятые брюки, в голубой (когда-то) рубашке, перемазанной сажей, пеплом, желтой краской. Опухшее и заросшее щетиной лицо, с грязными разводами слез по щекам. Рукава закатаны по локти, на коже – царапины, порезы, запекшаяся кровь.
- Товарищ?!
- Витек! Цвет! Ты знаешь, что мне шьют здесь эти гады! – он кивнул в сторону капитана. – Изнасилование иностранок!
- Я бы на вашем месте был бы повежливее. Комсорг рассказал мне кое-что, интересно, как вы оказались в комнате у иностранных аспиранток?
- Расскажи, как было, Товарищ! Виталий Игоревич помочь хочет. Меня в деканат вызывали. Надо гасить все это! На улице толпа иностранцев, землячество подняли!
- Идиоты! Ты хочешь сказать, что это – иностранки были, как нас туда занесло? Мы ведь с теми, как их, Ленкой и Валентиной, были…
Я развел руками.
- Номер комнаты помните хоть? - спросил капитан. – Или этаж, хотя бы…
- Этаж – четвертый, точно!
- Да, четвертый, - подтвердил Товарищ.
- А вы оказались на пятом, и чердак там, где за вами гонялись…
- То есть, ты просто промахнулся, на один этаж лишний взбежал (в общежитии лифта, понятно, не было, обыкновенная «хрущевка»)?
Молча смотрим друг на друга.
- Чудаки на букву «М», я извиняюсь, честное слово! – наконец говорит Виталий Игоревич. - Пишите объяснительную, вы, и вы тоже. В конце концов - комсорг курса, - вперед, за орденами, идите извиняйтесь, улаживайте, делайте, что хотите. Не заберут назад заявление – будем дело открывать. Мы-то здесь, допустим, можем как-то войти в положение. Но если только они напишут в ректорат или еще куда, сами понимаете. Девушек этих привезите, попросите, чтобы они по-свойски поговорили с пострадавшими. И объяснение мне оставили, что все время с ними были.
- А ты что, серьезно, насиловать их собирался?
- Да пошел ты! Вхожу в комнату, две бутылки водки, сигареты, пивка взял. Тебя нигде не видно, пиджак висит, думал твой, темно ведь. Барышни по койкам лежат. Пока на стол все выставил, на кровать, ну, где Ленка, сел, спрашиваю:
- А Витек – где? Покурить вышел? Руку ей на грудь, чисто машинально, погладить, в порядке вещей… Как заверещала, вторая тоже. Вы – чего, спрашиваю, совсем офигели? Откуда ни возьмись – негры набежали, давай меня вокруг стола гонять. Ну, я водку схватил – и ходу! В натуре ничего не понял! Они – вязать, я – отбиваться! Теперь только дошло, что промазал этажом…
…Программа «Время» как-то быстро закончилась. Под мелодию «Манчестер – Ливерпуль» бегущей строкой шел прогноз погоды.
- ВиктОр, ты будешь мной заниматься сегодня? Или я напрасно мылась? – Лейла обиженно прошла мимо и накрылась простыней.
В самом деле, надо что-то решать. Зря, что ли, перся сюда? Неохота, правда, да и устал за день. Никакой мотивации.
- А эти самые у тебя есть?
- Презервативы, что ли? Сколько угодно. Я всегда в дорогу с собой прихватываю на всякий случай. Но вот в Киеве, представляешь, третий день, а ни одного не использовала. Стыдно кому сказать. Не веришь? Можешь посмотреть, не распакованные все…
- Да, непорядок. Мы к своим гостям хорошо относимся, по-человечески. Если просят - никому не отказываем, во всяком случае. Что ж, будем исправлять сейчас. Уже раздеваюсь…
Х Х Х
«Прозвенел звонок тревожный –
В гастроном зашел Нарожный!
Он зашел в пивной отдел:
Просто выпить захотел!
Ну, а там, где есть попойка –
Там всегда и Вадик Бойко!
Ну, а если вы смекнули –
Там, где Бойко, - быть и Куле.
- Пей скорее, идиот! –
А то Палажченко идет!»
(Старая студенческая считалочка).
г. Киев, январь 07 г.
Прикосновение медузы. повесть
© Copyright: Владимир Кулеба, 2013
Свидетельство о публикации №213051901812
Свидетельство о публикации №213051901812
Рецензии
Человек который добросовестно изучал Маркса и историю КПСС никогда бы не развалил Украину, как это сделали сегодняшние 40- летние
Геннадий Малинский 03.02.2015 22:16 • Заявить о нарушении
Геннадий Малинский 03.02.2015 22:16 • Заявить о нарушении