Комиссия

Там  тянулся  беспредельный ряд  комнат,  там  начиналось
серебряное  или золотое царство, где устанешь ходя,  а  не
встретишь  ни души, не отыщешь сердца, которое  б  билось;
там  также кто-нибудь коптел над письмом или в недоступном
уединении  чистил ногти, погруженный в черную магию  своей
силы (Н.Ф. Павлов, «Демон»).

5
Ssssssssssss
Радист Таруханов, изрядно икая, сидел у передатчика, бессмысленно отбивая что-то в эфир. Внезапно перед самым его носом загорелась лампа срочного вызова. Трезвея от ужаса прямо на глазах, он стал настраиваться на приём.
Капитан Метёлкин в это время мучительно размышлял над кроссвордом, что был напечатан в газете «Red Star». Вопрос, ввергнувший капитана в пучину раздумий, звучал так: существо на двух ногах, без перьев, из семи букв. Едва было он вознамерился вписать слово «бройлер», как ворвавшийся Таруханов, воняя самогоном, сунул ему в руки густо исписанный листок, вырванный из школьной тетрадки.
Полковник Гусев спал на столе после напряжённого трудового дня в окружении бутылок и прочей посуды, уткнувшись в тарелку с заливным, когда его разбудил Метёлкин и положил перед ним секретную шифротелеграмму. Гусев тупо уставился в неё, пытаясь вникнуть в прочитанное. Прошло довольно много времени, пока бессмысленная россыпь строчек не слилась в единое целое, обретая зловещий смысл.
Содержание шифровки было следующим:
«ВСЕМ КРАЕВЫМ, ОБЛАСТНЫМ, РАЙОННЫМ ВОЕННЫМ КОМИССАРИАТАМ.
 В связи со сложной внутренней обстановкой, на фоне непрекращающихся и всё более усиливающихся нападок со стороны сил крайнего националистического, сепаратистского, псевдо-демократическогго толка на армию, Вооружённые силы, Конституцию СССР, Министерство Обороны на состоявшемся заседании расширенной Коллегии приняло решение начать набор в Пропагандистские Войска СССР. Призывники должны обладать высоким интеллектуальным уровнем, в связи с чем целесообразно привлечение лиц, отчисленных из высших учебных заведений, студентов, утративших право на отсрочку, а также лиц, не прошедших по конкурсу в крупные госуниверситеты. Набор в ПВ СССР должен быть проведён на местах незамедлительно, в рамках весенне-осенней призывной кампании текущего года». В конце стояла знакомая буква «Я».
- Вот ……., - выругался Гусев, - где же я ему найду-то таких?
Нервно скребя стальными пальцами по издающему неприятные визжащие звуки затылок, он закружил по кабинету и споткнулся о лежащего на полу начальника второго отдела Иванова.
- Ты ещё здесь, мать твою! – гаркнул Гусев, ударяя ногами бесчуственное ивановское тело. Тот лениво открыл глаза и, осторожно пошевелившись, вновь затих.
- Вставай, скотина! – заревел гусев, бешено вращая глазами.
- А-а-ххх, - пробормотал майор Иванов, ещё больше скорчившись на полу.
- Ах ты, сволочь, - плюнул в гневе Гусев на сальную голову майора. – Попробуй только опять наблевать у меня, - гремел он, - сам, своим мундиром, своим языком вычистишь здесь всё до последней крошки!
Начальник второго отдела заулыбался чему-то во сне и стал пускать пузыри. На сердце у полковника отлегло, потому что народ русский он отходчивый и зла никому не помнит.
Молодецким ударом, так, что дерево затрещало, Гусев распахнул дверь и вышел на улицу. Смеркалось;  мимо военкомата в рассеянном свете фонарей пробегали редкие прохожие, спешившие по своим ничтожным штатским надобностям. Ветер шевелил жидкую шевелюру на могучей голове полковника. Гусев пристально посмотрел на фонарь и нахмурился.
- И зачем Ему это понадобилось, не пойму, - пробормотал горвоенком чуть ли не благоговейно.
Затем он вспомнил, что забыл одеть фуражку.
4
Владимир Косоворотов, молодой человек призывного, увы, не только для дам и девиц, но и для кряжистых, на девиц ничуть не походящих господ из военного комиссариата, возраста, вышел из означенного учреждения и не в силах сдержать нахлынувшие чувства, совершил антиобщественный поступок, выразившийся в осквернении торотуара продуктами деятельности слюнных желез. Выскочивший вслед за ним А. Костомолоцкий не приминул сделать то же самое.
- Ну что, Алексей, - проговорил Косоворотов, утираясь, - видно, пора нам примерить кирзовые сапоги.
Его товарищ в ответ нечленораздельно прговорил что-то про чью-то мать, но про чью конкретно – понять было решительно невозможно. Косоворотов в бессильной злобе махнул рукой и еще раз прочитал текст повестки, выданной ему начальником второго отдела горвоенкомата Порфирием Ивановым.
- В армию никак, хе-хе-хе, - залучился счастьем П. Иванов, увидев у себя в кабинете Косоворотова, - давно пора, родной, заждались уже тебя. А! – ещё больше просиял он, углядев за спиной Косоворотова Костомолоцкого, - и ты здесь. Ну, таким ребятам и часть нужна соответствующая. Куда их, Михиденка, может на атомную подлодку засунем? – небрежно спросил он толстомордого капитана, перебиравшего бумаги на столе.
- Лучше в стройбат, - пробасил Михаденко, - там таким только и место.
- Или нет, на охрану АЭС! – взвизгнул от восторга Иванов. - В Чернобыль! Или в Специальные Ассенизаторские! Нет у нас команд в Канализационно-Водопроводные?
- Минутку, Порфирий Алексеевич, - попросил Михаденко, утирая жирные губы и бегая глазами по списку. – Ага, команда шестьдесят восемь.
Иванов крякнул от удовольствия, точно выпил с мороза стопку водки и закрыв глаза, спросил томным голосом:
- Когда? Не в июле?
- В июле, - подтвердил Михаденко.
- Так вы первые в списке, - любезно сообщил Порфирий Алексеевич. – Ну-ка, выйдете пока.
Едва они покинули помещение, пронзительно запищал селектор. Иванов, всё ещё улыбаясь, ткнул жёлтым от никотина обгрызенным ногтем в кнопку громкой связи.
- Ива;нов! – рявкнул селектор. – Ты меня слышишь?
- Так точно, товарищ полковник, - бодро отозвался Ивано;в.
- Ты про Пропагандистские не забыл? Чего молчишь? Забыл значит, - тяжело вздохнул невидимый Гусев.
- Кадров подходящих нет, товарищ полковник.
- Как это нет кадров? – селектор мрачно и замысловато выругался. – Подожди, я сейчас спущусь.
Через минуту в кабинет начальника второго отдела ворвался подобный карающей деснице Гусев.
- Долбо…., мать вашу! Чернильницы обосранные! – завопил полковник, схватив несколько папок с личными делами, лежавшие сверху. – У меня для вас других призывников нет! Ведь это всё же за вас делать надо! Вот к примеру – Косовортов. Так…Утратил право на отсрочку? Откуда отчислен?
- Из ЛГУ, - слабым голосом отозвался Иванов, тревожно бегая глазами.
- Вот видишь, ЛГУ! Может тебе ещё университет марксизма-ленинизма подавай? – саркастически осведомился полковник и оглушительно фыркнул. – Кадров у него подходящих нет! От, глиста пробирочная, медведь-блевун! Всё найдётся, если поискать как следует, - проговорил он, впиваясь глазами в новую папку. – Так, следующий. Костомолоцкий Алексей Сергее… Хо-хо, отчислен с первого курса ЛИТМО! Вот их и впиши.
- Но, товарищ полковник, - побледнел Иванов, - я вписал их в Канализационные.
- Сейчас ты сам пойдёшь в Канализационные! – снова заорал Гусев. – От нас нужно два человека, вот они двое и баста! И не умничай у меня! – в некотором уже исступлении потряс кулаками военком. – Ты знаешь, что у меня с умниками бывает! Циник, какой, понимаешь, нашёлся, - отдуваясь, проговорил полковник и пнув напоследок ржавеющий за ненадобностью в углу сейф вышел.
Иванов, обиженно вздыхая, взял повестки и надписал вверху каждой «ПрВО». Потом кинул их Михаденке и, отвернувшись к окну, буркнул:
- Отдай…этим.
Косовортов долго вглядывался в его каракули.
- Знаешь, Алексей, - сказал он вдруг, - похоже, поедем мы в Прибалтику.
- Это ещё почему? – удивился Костомолоцкий.
- Что почему? – несколько уже раздражённо спросил Косоворотов.
- Почему в Прибалтику, а не в Якутию, например?
- Потому что и у тебя, и у меня на повестке написано «П.Р.В.О». Прибалтийский военный округ, что же ещё?
В ответ Костомолоцкий горько и неопределённо скривился,прочно храня в памяти лицо  майор Иванова, определённо, надо признать, смахивавшего в похмельи на чёрта.
3
На сборном пункте было пусто и тихо. Косоворотов и Костомолоцкий присели рядом с неопрятного вида юношей, обладавшим, однако, щеголеватой бородкой, усиками и волосами до плеч. Косоворотов, вволю наглядевшись на этакое диво, вытащил из кармана газету и развернул её. Мрачно грызущий ногти щёголь с ненавистью взглянул на него и отсел.
В молчании прошло минут десять. Затем в дальнем конце коридора появились, беседующие меж собой подобно Аристотелю и Платону в тенистых аллеях Академии капитан Михаденко, нагруженный папками и майор Шикрягин с авоськой, полной «Беломора». Михаденко без особого интереса посмотрел на ничтожных призывников, чести Родине не отдавших, пока свинцовый взгляд его не пал на вновь предавшегося вредной привычке грызения ногтей франта.
- О! – радостно вскричал он, тыча кулаком в шикрягинское пузо, - глянь-ка, Михалыч! Д;Артаньян! Ха-ха! Волосатик! Да мы его здесь даже брить не будем! Пусть такой в часть едет! А там его ребята сами побреют – овечьими ножницами! До последней шерстики-волосинки! А потом под шланг с холодной водой – надо же человека после бритья освежить!
И не в силах удержаться от восторга при мысли о такой восхитительной перспективе, он оглушительно захохотал.
-М-да, - сверкнув свиными глазками, отозвался Шикрягин, - и каких только дураков на нашей службе не увидишь. Трудная у нас работа, нервная, - вздохнул он.
- И не говори, - согласился Михаденко. – Ладно, заходи давай, Вонюкин.
- Ваняев, - ощерился новый Д;Артаньян. – Я – Ваняев.
- Воняев так Воняев, - согласился Михаденко, - это не принципиально. Для меня что Вонюкин, что Воняев – всё едино, оба призывники. А вы чего тут расселись? Особое приглашение нужно?
- Не нужно, - поднимаясь, буркнул Костомолоцкий.
 In contrast, как пишут в иных, не русских вовсе книгах, тихому прохладному коридору они попали в тесное помещение, до отказа набитое человечьим материалом. Обритые на манер кабачков призывники преимущественно сельских местностей носились взад и вперёд со скоростью почти нечеловеческой; к валившему отовсюду запаху пота, дешёвого табака и носков примешивалось вполне отчётливое амбре, исходившее от небрежно закупоренных бутылочек и коробков. То и дело, извиваясь подобно сперматозоиду, исчезал в узкой щели дверного проёма. Косоворотов, подкравшись, заглянул туда – и замер, поражённый открывшейся ему величественной картиной. Долго простояли они, внимая бурному течению, которое с грохотом и воем несло извивающихся людишек через пороги и водовороты, рогатки и заграждения врачебных осмотров, выкидывая их у мрачной пещеры призывной комиссии, расположившейся подобно аппендиксу в кишкообразном слепом коридоре, тускло освещаемом издыхающими лампами дневного света, более, правда, трещавшими, чем дававшими света.
Руководил людским потоком прапорщик Гусев-младший, белесая долговязая орясина. Как известно, на детях гениев природа отдыхает – на прапорщике она не просто отдохнула, она выспалась так, что даже родной отец горько вздыхал, встречая бродящего по многочисленным переходам здания сына. Путаная планировка военкомата, построенного в расцвет хрущёвского волюнтаризма и борьбы с украшательством порождала очевидныез аналогии с лабиринтом, скрывавшим алчущего человечьей плоти Минотавра. Однако прапорщик был по своей природе существом  флегматичным, большую часть времени проводящим за приятным процессом усвоения и утилизации питательных веществ. Оживал он лишь при виде нательных крестов и цепей на шеях своих подопечных. В чём тут дело психиатрия умалчивает и даже последнее изобретение острого галльского ума – ШИЗОАНАЛИЗ – бессилен был что-то сказать, хотя кое-какие соображения мистического характера напрашивались сами собой. Остаётся, однако, фактом, что вот тут-то загорались красные глаза альбиноса, дыбился бесцветный короткий подшёрсток на голове и устрашающе обнажая лошадиные зубы, коими впору было перекусывать гаечные ключи, Гусев-младший простирал карающую длань к дряни, девственную грудь будущего юноши оскверняющую. При этом всегда изрекался один и тот же афоризм, прочно засевший в его хотя и небольшой, но удивительно крепко скроенной голове, так, что даже бутылки из-под шампанского лопались, не причиняя прапорщику никакого вреда. «Златая цепь на дубе том!» - зловеще декламировал миньон Гусев, неизменно вызывая лошадиный смех потрясённых таким остроумием юных ждентльменов из сельской округи. Подкравшись к Костомолоцкому, Гусев выхватил из его рук бумаги и крикнул: «Чего встали? Оставить! Раздеться!». «Докуда?» -только и успел спросить Костомолоцкий уплывающую спину прапорщика. «До нижнего белья», - как будто из под земли донёсся приглушённый голос непутевого сына великого отца, раздразненного золотым блеском, исходившим изо рта невесть как попавшего сюда лица цыганской национальности. Неграмотный, но вольнолюбивый потомок одичавших за века странствий индоариев с разнесчастным видом пялился на дверь хирурга, не в силах постичь смысл надписи «НЕ ВХОДИТЬ БЕЗ СТУКА».
Процедуры медосмотра, несмотря на свою многочисленность, проходили на удивление быстро. Раздевшись, горе-студенты по очереди обошли окультиста, ухо-горло-носа, дерьмотолога и прочих врачей-убийц. Особо следует отметить смотревшего с тихим отчаянием в окошко психиатра по фамилии Бешеный, задававшего только один вопрос: сколько будет дважды два? И уж будьте уверены, каков бы ни был ответ – четыре, восемь или одиннадцать, он всегда признавался правильным, потому что был психиат Бешеный приверженцем теории относительности. Смог удивить его только человек цыганской национальности, бысто ответивший: «десять тысяч». Писихиатр тихим голосом кое-что спросил, получил ответ и без колебаний уже поставил диагноз: шизофрения.
Проходивший со скоростью пулемётной стрельбы процесс осмотра несколько замедлился у кабинета херурга, где дотошно проверялись весьма важные для «армии и Вооружённых сил» (см. телеграмму) органы. С четверть часа молодые люди простояли, подпирая стенку и бессмысленно созерцая грязнущий потолок, дожидаясь своей очереди. В общем-то, ничего сверхинтересного в манипуляциях, свершавшихся в этом кабинете, не было. Косоворотов и Костомолоцкий лишились остатков одежды и стыдливо прикрывая гениталии руками, вновь встали в очередь. Процедура осмотра протекала под руководством местного асклепия Миколы Миколаевича Тютюкина. Ассистировала ему пожилая девица постклимактерического вида с воспалёнными нездоровой страстью глазами такой яркости, что на ум невольно приходило сравнение её с вампиром, взирающим глухой осенней ночью на пункт переливания крови. Время от времени слышались отрывистые команды: «Обнажи…», «Повернись…», «Возьмись за ягодицы…».
Перед Костомолоцким в очереди стоял Ваняев, уныло смотревший на жёлтые пальцы ног. Попав к врачам, он послушно обнажал, повёртывался, брался за ягодицы и вставал в неприличные для мужского состояния позы. Напоследок он спросил у Микола Миколаевича, сосредоточенно рассматривавшего его анальные окрестности:
- Отсрочкой не пахнет?
- Я б тебе сказал, чем пахнет, - отозвался, брезгливо морщась Тютюкин, сопровождая свой краткий ответ трёхэтажными русскими словами.
На Костомолоцкого он уже посмотрел раздражённо и, мельком взглянув, отослал; на Косоворотова же и вовсе смотреть не захотел. Снова выйдя в коридор, они уткнулись в дверь, за которой, судя по табличке, заседала призывная комиссия. Из-за двери слышалось глухое бормотание. Шаркая резиновыми сапогами, ушли последние призывники, унося с собой большую часть запахов. Наконец, дверь распахнулась, выпустив весьма довольного чем-то Михаденко.
- О! – пробасил он. – Тут ещё двое есть.
- Давай их сюда! – донеслось из глубины кабинета.
Призывная комиссия состояла из председателя – уже знакомого нам полковника Гусева; пожилого носатого еврея с глазами циника – Михаила Самуиловича Шатрова; красноносого и угарно-чёрного майора Ивана, а также врача Андреевой, срочно требовавшей шпагата и шпаклёвки, дабы она не развалилась прямо здесь, на глазах высокой комиссии, по причине устрашающего прямо-таки возраста. Несмотря на беспощадный бег времени, врач Андреева всё так же горела огнём борьбы с уклонизмом от военной службы. В данный момент она бессмысленно улыбалась, пытаясь сквозь толстые очки расмотреть их.
Мельком взглянув на наших друзей, Гусев швырнул их дела Шатрову.
- Жалобы есть? – глухо спросил он.
- У меня на ноге фурункул, - пожаловался Костомолоцкий.
- Сгниёт – отрежем, - о т р у б и л врач Шатров. Врач Андреева в упор глянула на гадину, жалкими фурункулами от почётной воинской обязанности уклоняющуюся.
- Что? – не понял Костомолокций. – Что отрежем?
- Что надо будет, то и отрежем, пояснил циник, принявшись листать тонкую папку Косоворотова. – Ещё вопросы есть?
- А у меня голова всё время чешется, - дерзко заявил Косовортов.
Гусев, страшно зевнув, отвернулся к окну. Ему всё это давно уже надоело. Хотелось коньяку и почему-то лимонов. Какая между ними связь полковник не понимал и мучился от странного желания, раздумывая, не пидорас ли он.
- Отрежем, - пробубнил Шатров.
- А мама сказала, чтобы голову яйцами мыл, - гнул своё Косоворотов.
-  И яйца отрежем, - заверил Шатров и бросил его папку Иванову. Тот брезгливо оттолкнул её к Андреевой.
- Так не пойдёт, - грустно, но в то же время решительно сказал Иванов, которому внезапно в голову ударило вчерашнее, а если честно, то и позавчерашнее тоже. – Не пойдёт так. Совесть у вас есть, ребята? Жалуетесь, жалуетесь, а думаете, нам легко? Сердца у нас нет? Есть у нас сердце, болит! кровоточит! – трагически выкрикнул майор, не в силах сдержать приступ словоохотливости.
Ребята промолчали. Промолчал и Гусев, пнув тяжелообутой ногой Иванова.
- Сколько у них ограничений? – спросил, вздохнув, полковник.
- Шесть, - взглянув на дело, ответил циник-жид. – Ишь, насобирали.
Громко сопя, в течение шести минут двадцати восьми секунд полковник Гусев изучал дела, затем решительно захлопнул папки и зычной скороговоркой  огласил приговор:
- Решениемпризывнойкомиссиивынаправляетесьввоенностроительные войска.
«Вот тебе, бабушка, и Прибалтика», - ахнул Косоворотов. Костомолоцкий побледнел. Иванов закатил глаза, улыбаясь.
- Да веть ты их вроде того, Петрович, - послышался из-за косоворотовской спины голос возвратившегося Михаденко, - в пропаганди-ц-кие хотел запихать.
Иванов, ковырявший кривым пальцем в волосатом носу, посерел почище Костомолоцкого.
- Ах, чёрт, - раздражённо ударил себя по лбу мощной рукой Гусев (БЫЛИ БЫ МОЗГИ – БЫЛО БЫ СОТРЯСЕНИЕ),  - ведь первым делом хотел в календаре черкнуть. Забыл бы, а мне б потом по хлебальнику.
С кряхтением он вылез из-за стола и пожал руки обезумевшим от такого поворота событий Костомолоцкому и Косоворотову.
- Поздравляю, товарищи призывники! Посылаетесь вы нашим государством в новый род войск, так что желаю вам достойно отслужить свой срок!
- А что это за войска? – робко спросил Костомолоцкий.
- Это государственная тайна, -значимо произнёс Гусев.
В комнате повисло неловкое молчание.
- Идите, - велел полковник. – Будете вызваны повесткой. Особо. Свободны.
Косоворотов и Костомолоцкий повернулись с намерением покинуть наконец зловещее помещение. Иванов, с неприязнью наблюдавший за ними, прговорил как бы с болью:
- Вот мешки так мешки. Не пойти, не повернуться толком не могут. Да разве ж так ходят?
И он начал вышагивать по комнате своими ходулеобразными конечностями, отчего-то очень напоминая петуха на вертеле. Неизвестно, сколько бы простояли наши друзья, созерцая военные экзерсисы майора Иванова, если бы не Шатров, который сказал, тонко улыбаясь:
- Может быть, Порфирию Алексеевичу не повредило бы немного нашатырного спирта?
- Давай, - раздражённо махнул рукой Гусев.
Воспользовавшись случаем, друзья скользнули к двери. Иванов, остановившись, крикнул им вслед: «Подтянитесь, пока время есть, а то ходите как кульки с дерьмом, студенты недоношенные» и разразился гнусным булькающим смехом.
2
Когда Косоворотов открыл глаза, часы показывали половину девятого. Он сладко зевнул и, откинув простыню, богатырски потянулся, отчего старая кровать отчаянно заскрипела. В окно настырно лезли утренние, ещё не жаркие солнечные лучи. На душе у Косоворотова было лучше некуда. Позёвывая, он вышел на балкон. Чудесно это было, стоять вот так просто, подставляя прохладному ветру свежевымытое молодое тело.
С балкона Косоворотов отправился на кухню. В дверь позвонили, когда на плите уже закипал чайник. Косоворотов вытер полотенцем руки, только что готовившие бутерброды и, выйдя в коридор, глянул в глазок. С той строны двери стоял стриженный ежом мордоворот, по виду явный пэтэушник. Косоворотов нахмурился и, подтянув спортивные трусы, открыл дверь. Получив повеству, расписался, изучил – «иметь при себе смену белья, ложку, кружку, бытьопрятным и коротко подстриженным». Где, на голове? под ногтями? а если вонять как скунс – не возьмут? Что делать? ЧТО ДЕЛАТЬ? Косоворотов сосредоточенно скрёб затылок. От титанической работы мысли на плечи густо валилась перхоть. Обильно икалось. Наконец, пришло озарение, и он бросился к телефону.
Костомолоцкий в этот утренний час ещё спал. Когда заверещал телефон он, не открывая глаз, на ощупь нашёл трубку и просипел:
- Да.
- Алло, - послышался мягкий, интеллигентный, необычайной как казалось его владельцу красоты голос. – Это я.
- А-а, - несколько потусторонне отозвался Костомолоцкий.  - А это я.
- У меня новость, - сообщил Косоворотов.
- Да ну? – буркнул Костомолоцкий, всё ещё надеясь на крепкий, утренний, освежающий сон.
- Гадкая новость-то, - заторопился Косоворотов, услышав в трубке страшный зевок. – Нас послезавтра в армию забирают.
- Что?! - подавился очередным зевком Костомолоцкий. – Подожди, ко мне кто-то звонится,  сказал он и, бросив трубку, пошлёпал к двери.
Косоворотов терпеливо ждал.
- Мне тоже принесли, - послышался, наконец, голос Костомолоцкого.
- Ага, - отозвался Косоворотов и небрежно поинтересовался. – Что делать будем?
Костомолоцкий, тяжело вздохнув, сказал:
- Эту делать будем, как её…б…..отвальную.
- А кого звать-то? – спросил Косоворотов. – Всех уж подчистили, всем бесплатную кожаную обувь подарили.
- Да чего нибудь придумаем, - просто сказал Костомолоцкий.
И они придумали.
Минут через двадцать за окном Косоворотова оглушительно взревел мотоцикл. Косоворотов выглянул и увидел внизу Костомолоцкого, который, сняв шлем, сделал ему ручкой.
- Подожди немного! – высунувшись, крикнул Косоворотов. – Я мигом!
Когда он вышел из подъезда, Костомолоцкий сидел на лавочке, с интересом наблюдая за пробуждающейся жизнью двора. Мимо него пробежала орава возбуждённых чем-то субпассионариев, оглушительно оравших вслед мчавшемуся на допотопном раздолбанном «Дорожнике» малолетке: «Пистон! Эй, Пистон!».
- Сейчас мы этого Пистона сделаем, - пообещал Костомолоцкий и подав Косоворотову шлем, стал выкатывать мотоцикл на дорогу.
Загадкой для дальнейшей истории остаётся, пела ли матушка Костомолоцкого в колхозной своей юности частушки о космонавтах, предавалась ли бессоными ночами в пору стремительного девичьего созревания мечтам о крепких объятиях Гагарина или скажем Титова, хотела ли по глупости молодых лет стать второй Терешковой, но сын её вырос лихачём и гонял как безумный, максимально приближая тот миг, когда все мы становимся способными к полёту, стремительно взмётываяст вверх или камнем падая вниз соответственно прожитой жизни. Ко всему прочему Костомолоцкий имел скверную привычку разливаться в пустопорожних разговорах, мало обращая внимания на дорогу.
- За дорогой смотри, идиот! – проорал Косоворотов, прерывая рассказ о том, как он, Костомолоцкий, ездил покупать свечи, но свечей в магазине не было, и тогда он поехал на барахолку, где свечи были, но у него, Костомолоцкого, не было денег и тогда…
- Что? Что ты сказал? – обернулся Костомолоцкий.
- Идиот! – снова завопил Косовортов. – Бабку собьёшь!
Костомолоцкий, в которого, верно, бес вселился, рванул прямо навстречу старушке. Долго ещё гремел бессердечный смех и рыдала над разбившейся бутылкой с подсолнечным маслом безутешная пенсионерка Анисимова, и никакая, между прочим, не Аннушка, а Нина Петровна.
1
В центре, у городского рынка, Костомолоцкий оставил мотоцикл на стоянке и они направились в ближайший винно-водочный магазин. Там Косовортов одобрительно окинул взглядом прилавок, где громоздился лес «РУССКОЙ» водки, чистой как слеза каторжника; манил нездешними ароматами дар южных друзей, гордых детей гор – коньяк «ЮБИЛЕЙНЫЙ»; таинственно светилась «НАСТОЙКА ГОРЬКАЯ», местами разбавленная порочным как однополая любовь розовым (!) портвейном «ТРИ СЕМЁРКИ», а ещё шампанское «СОВЕТСКОЕ», сладкое как дружба народов; и, наконец, счастливый эликсир детства – пузырящийся беззаботным смехом «БУРАТИНО», шипучий «БАЙКАЛ», густой и зелёный как алоэ «ТАРХУН».
Взглянув на взволнованно гудящую очередь в водочный отдел, полную суетливых граждан алкоголического обличья, как один в сандалиях, сетчатых летних рубашках и при металлических зубах; ощутив периодически прокатывающийся матерный ветерок; вняв свирепому аромату, исходящему от организмов, где таинственным образом изменились химические процессы и бьётся то торжественно-ровно то гулко и суетливо не сердце а печень, Косоворотов тихо отошёл к кассе бакалейного отдела. Там он пробил три набора «Праздничных», в которых поклялись друг другу в вечной любви бутылка «Шампанского», консервы «Морская капуста» и кондитерское изделие «Зефир», присовокупив к этому пять бутылок «Тархуна», банку салата «Закусочный № 3» и две банки консервированного «Цыплёнка в собственном соку».
- А нет ли у вас, сударыня, глинтвейна? – глумливо спросил напоследок Косоворотов.
- Сколько портвейна? – озабочено переспросила консервативно мыслившая сударыня.
- Портвейн не пьём. Пролетарский напиток-с, - гордо ответил Косоворотов и, повернувшись к Костомолоцкому, от избытка могучей внутренней силы и исторической правоты отослал его за хлебом.
У выхода Костомолоцкого окликнул багроволикий, издающий резкий неприятный запах товарищ, издалека здорово смахивающий на кабана, вставшего на задние лапы.
- Чего? – приблизившись, весьма недружелюбно, надо признать это, спросил Костомолоцкий.
- Рубль дай, - хриплым как заводской гудок басом потребовала пьянь.
- Пошёл нахрен, - ответил Костомолоцкий и собрался уже пойти дальше, как кабанище проклятое плюнуло ему прямо в глаз.
- Чёрт! – взревел Костомолоцкий, схватившись за глаз.- Сволочь! Убью!
Но, когда он вновь обрёл способность видеть, кое-как оттерев зловонную  ядовитую жижу и сжимал уже воинственно кулаки, намереваясь единым махом вышибить из трухлявых челюстей пропоицы: а) фиксы; б) пломбы; в) коронки; г) мосты; д) сохранившиеся, хотя и немногочисленные зубы, того уже и след простыл.
Некрасиво ругаясь, Костомолоцкий вылетел из магазина и, срезая путь, пошёл через рынок. По дороге показалось ему, что он видит омерзительное мурло попрошайки-алкоголика.  Костомолоцкий ринулся через толпу, поскользнулся на гнилом арбузе и свалился, едва не сорвав с какой-то гражданки юбку, за что она ему спасибо не сказала. Донельзя злой, он отстоял небольшую очередь за хлебом в продовольственном магазине за номером с каким-то двузначным числом, для простоты обозначенный обывателями ещё в далёкие годы волюнтаризма как «ОБЪЕДКИ». Ох, плохо бы пришлось сварливой старушенции или деду-скандалисту, вздумай они его задеть в ту минуту. О, какой бы поднялся крик! Досталось бы старым пердунам на орехи по полной программе, всё бы припомнилось по этому случаю: и юбилейные продовольственные заказы, и льготы, и даже «ошмётки сталинизма» непременно бы выплыли.
Возвращаясь с ещё тёплой буханкой хлеба, Костомолоцкий издалека увидел Косовортова – тот стоял у мотоцикла, недовольно глядя на солнце. Устроить отвальную, или прощальный банкет по версии Косовортова, было решено на природе, а если точнее, то на даче Костомолоцких. Сказано – сделано: пролетев Марьино и Онаньино, промчавшись сквозь Щетинино и Фетинино, в полчаса оказались они у ворот опрятного дачного городка. Заглушив двигатель, Костомолоцкий бросился осматривать хозяйство: не сожрана ли кем клубника; как крыжовник; достаточно ли преют огурцы в парнике; не обглодали ли зайцы яблони. А пуще тех зайцев, поучал он Косоворотова, следует опасаться двуногих паразитов, что жадно смотрят из-за забора, топорща усы, на зреющее изобилие, поскрёбывают хитиновый панцирь, роют в нетерпении копытами землю, саранчой висят над грядками, выгадывая на бутылку.
Не слушая его, Косовортов разделся и, ухая и молодецки вскрикивая, прыгнул с мостков в реку. Какое-то время он погружался с закрытыми глазами в мутно-зелёную речную толщу, затем пробежали солнечные блики и, фыркая и отдуваясь, он вынырнул на поверхность. Неподалёку от него виднелся покачиваемый течением плот и Косоворотов поплыл к нему. Забравшись на нагревшиеся за день доски, приятно щекотавшие мокрое тело, он лёг, закинув руки за голову. Теперь перед его глазами было только небо с лохматыми шапками белых облаков. Лениво текли минуты, лицо грело мягкое северное солнце и незаметно Косоворотов задремал. Проснулся он от налетевшей вместе с ветром мошкары. Косоворотов перевернулся на бок, бездумно уставившись на неспешно колыхавшуюся речную гладь. На берегу возился Костомолоцкий; рядом с ним лежала, высунув язык, собака, прибежавшая с соседней дачи. Косоворотов глядел то в небо, то на реку, то на разноцветные крыши, спрятавшиеся в пышной июньской зелени, всё смотрел, и смотрел, и никак не мог насмотреться.