Отличник

Из нас самый главный ходок был Жорка. Мы, конечно, тоже не зря родились, но Жорка!.. Черт!.. Утешало нас только то, что он был наполовину грузин, то есть бабник генетический. «Каждому мужику, — говорил Жорка, — отпущено на жизнь ведро спермы, а каждому грузину — два ведра!»
Послушать его — так Петр Первый был наполовину грузин, потому что его матушка царица не устояла перед каким-то грузинским князем, войну 1812 года выиграл тоже грузин Багратион, а не русский Кутузов, а от Данелии, Кикабидзе, Брегвадзе, Чиаурели, Гаприндашвили нас уже просто тошнило. Иосика Виссарионовича, слава богу, Жорка не любил, а то бы мы ему и морду попортили.
Сексуальные темы с языка у него не сходили, и даже свою ондатровую шапку Жорка называл: «Мой самец!» Что бабы вокруг него вытворяли — есть Жорке что вспомнить, да и нам тоже! «Не остановлюсь, — говорил Жорка, — пока Дюма не переплюну» — и старался вовсю. Кого он только не таскал в нашу мастерскую в самом центре Москвы — а мы тогда все были художниками и все были живы. И студенток таскал, и работниц кондитерской фабрики, и артисточек, и партработниц, и командированных бабенок — и все ему нравились, и всех жалел. Особенно командированных. «Хоть чего-нибудь в жизни повидает, — говорил, — а то слаще моркови, небось, в своем Северодвинске ничего не пробовала».
Жорка, таким образом, себя полагал намного слаще моркови.
Мы все были женаты, а Жорка говорил, что раньше тридцати свой паспорт не распечатает и вообще женится, наверно, на грузинке.
— Ты посмотри, какие они все образованные, — говорил мне, — все музыкальные. А уж верные! Такая ноги будет мыть и воду пить!
— Ага, — сказал я, — а потом зарежет!
— Это точно, — соглашался Жорка.
И вот как раз когда ему двадцать девять стукнуло, появляется у нас в мастерской красавица Гелечка — Ангелина, студентка Плехановского, где-то он ее возле ГУМа подцепил. Жорка сразу главное — в койку, а та — девица. Все, держите нас семеро! Или хотя бы четверо. И у работы его встречает, и в мастерской с ним ночует, и домой провожает — ну не вздохнуть Жорке! Один раз вот так проводила она его до дома, а он выждал пятнадцать минут — и в соседний подъезд к Верке… А Гелечка у подъезда стоит.
— Да я за сигаретами, — оправдывается Жорка.
— Жор, — говорит Гелечка, — а поедем обратно в мастерскую?..
Жорка пальцем у виска покрутил, а потом рукой махнул — к Верке уже не попадает, поехал в мастерскую с Гелечкой…
— Все, Жорка, — смеемся мы, — скоро тридцать, женись, как обещал!
— Да, — говорит Жорка, — кажется, это единственный способ отвязаться.
И решил жениться. Я, правда, говорил ему: подумай, Жора, вспомни Дюма, но он:
— Сама, — говорит, — убежит, увидите!.. А Дюма вашего я уже два раза переплюнул. Или три, что ли?
Жорка переехал к будущей жене — и к теще! — и ведет себя не как жених, а как ни в чем не бывало, а теща играет ему на руку — «Ангелина, кого же ты в дом привела!». Гелечка плачет, ездит за ним, но — видим — начинает уставать. Мы помогаем чем можем. Однажды были в бане и Жорке, пока он не видел, в кейс положили неполную бутылку «Шартреза» (мы ликеров никогда не пили), мятых газет с костями от воблы, а сверху — женские трусы. Приезжает наш жених и будущий зять из бани, открывает кейс — дескать, мочалку просушить повесить — и весь его образ жизни налицо! Теща: «Чтобы ноги его здесь не было!» А Гелечке жалко Жорку: больно он ласковый и авантажный — и первый.
Остался Жорка. Думал, на неделю — не больше, но нет, зря мы все старались!..
Через пару дней Жорка получил какой-то басно­словный гонорар, и мы с него все полегли в мастерской. Потом выясняется: Жорка пошел бабу снять, поскользнулся — зима была — и упал, а тут, откуда ни возьмись, патруль, причем военный. Жорка, как он потом говорил, попытался притвориться трезвым, потом деньги совал и просто уговаривал, но патруль — не баба, уговорить себя не дал, и попадает наш Жора в вытрезвитель. На другой день он оттуда выходит и приходит к жене и теще — никакой, без денег, но с чувством собственного достоинства, то есть с наглой мордой: все, семейная жизнь кончилась, не начавшись.
— Ну, я надеюсь, теперь тебе все ясно, Ангелина, — говорит теща и удаляется в свою комнату.
Жорка с Гелечкой стоят в коридоре.
— Прими душ, — говорит Гелечка, — и уходи, а то с таким запахом…
— Спинку потрешь? — обнаглел Жорка.
— Нет, Жора, мама права, мойся и уходи.
Жорка — в комнату раздеваться.
А при советской власти, если кто в вытрезвитель попадал, там на коленках химическим карандашом номер выводили, чтобы утром шмотки не перепутать, потому как раздевали догола и мыли — сервис! Ну и у Жорки на обеих коленках по цифре пять, а он и забыл. Или вообще не знал.
Гелечка посмотрела на голого Жорку — Аполлон, жалко отдавать! — а потом на его коленки и грустно так говорит:
— А ты, Жора, оказывается, у меня отличник!..
Жорка потом рассказывал:
— Поглядел я на нее, братва, — ну красотка!.. Чуть было из-за вас, курицыных сынов, ее не потерял!.. Ростом с меня, губы пухлые, глаза громадные, грудь сразу под ключицами начинается, талия там… халат тут ярко-красный еще… Сдернул я с нее этот халат и…
И остался Жорка со своей Ангелиной навсегда ко всеобщей зависти, а прозвище Отличник прилипло в нему намертво. Даже теща его стала так называть, после того как он ей на пятьдесят лет брильянтовый гарнитур подарил.
Семья у Жорки образцово-показательная — грузин, любит пыль в глаза пустить, но, честно говоря, пашет он всю жизнь как вол, а когда две дочки родились, Гелечка даже работу бросила. Тем не менее Гелечка — на козе не подъезжай, девчонки упакованы и учатся — даже на фортепьяно бренчат, теща настояла. Теща тоже — за Жоркой лучше, чем за мужем. А себя Жорка и сейчас не забывает — гуляет, зараза, но теперь уже по-умному — Отличник, черт побери!