Майская жара

Майская жара. Окна нараспашку - не помогает. Ситуацию утрирует пар из чайника.
Он смотрит футбол, сидя за кухонным столом с ребенком на руках. Я мою посуду, зло шучу и отхожу от вчерашней ссоры. Звук смски, читаю: «Ура!!!! Поздравляю!!!! ЦСК – чемпион!!!!!». Незнакомый номер. Понятно, что сообщение адресовано не мне. Показываю ему, спрашиваю –кто это? Не знает. Это его прошлая симка, теперь моя. Почти сразу звонок с того же номера. Нажимаю «прием» и подношу к его уху, второй рукой готовясь перехватить ребенка. В ответ получаю жуткую гримасу злобы и яростное движение головой. Улыбка сползла с меня, но самообладания еще хватило, чтобы ответить звонящему:
- Алло?
- Победа!!! Победа!!!
- Сейчас подойдет тот, кто вам нужен.
Положила трубку на стол, взяла ребенка, пошла гулять. Настроение паршивое? Нет, вроде. Ясно, что и не приподнятое. Какая-то пустота, граничащая с апатией и усталостью. Наметившаяся было семейная гармония треснула и покрылась паутинкой, как промышленное стекло. Вроде не рассыпалось, но через него уже ничего не видно. Не из-за этой ситуации, из-а многих. Думать об этом лень, говорить бесполезно, кричать уже нет смысла. Все равно через пару недель на дачу до конца лета, а там посмотрим, может, махну на родину на годик-два, пока гормоны перебесятся и сын подрастет.
Прикатилась с коляской на площадку, села, достала оставшиеся с прошлой прогулки семечки. С соседних крыш и деревьев потянулись голуби: сизые, голубые, белые, коричневые, рябые. С шарнирными головками и блестящим оперением, клокочущие и любопытные. Бросила горсть – за две секунды поглотали. Осталось немного. Стала бросать по несколько штук. Но все время они достаются одним и тем же – самым крупным особям, куда бы ни упали: в центр стаи, подальше или рядом с моей ногой. Высыпала последние себе в ладонь, наклонилась, замерла. Голуби в нерешительности прохаживаются рядом и кивают, как болванчики. Рискнул самый крупный из рябых. Сначала очень быстро и смело пересек площадку, но сантиметрах в тридцати от руки-кормушки приостановился и стал продвигаться осторожно, пережидая после каждого маленького шажка. Он готов к любому, едва заметному движению моего тела, чтобы ретироваться, но кроме слегка дрожащей раскрытой ладони ничего не выдает во мне жизни и он, в конце концов, подходит. Теперь он боится приступить к трапезе. Минуты две притворяется, что вовсе не интересуют его эти черненькие зернышки, заставляющие поворачивать в свою сторону гладкую голову то правым глазом, то левым. Он замечает, что своим поступком придал некоторым из сородичей смелости, и они достаточно быстро преодолевают свой страх, приближаясь все ближе и ближе, грозя оставить его ни с чем и осрамить на всю популяцию. Взяв верх над собственным малодушием. Рябой вдруг нагнулся, несколько раз больно ударил по моей руке клювом, как-то жиденько какнул и, шумя крыльями, скрылся в кроне ближайшего дерева. Осталась одна семечка. Бросила на растерзание, но уже не стала следить, кому достанется.
Достала Веллера. Ребенок в коляске крякнул – покачала, покатала, не вставая со скамейки и не отрываясь от книги. Попробовала вникнуть в содержание строк, но раньше в мою голову проникли детские визги и улюлюкания. На площадку примчались человечки в возрасте примерно от семи до одиннадцати. Считать не стала, но количество достаточное, чтобы внутренне рассвирепеть. Стали подтягиваться и мамаши. Рассевшись по радужно окрашенным лавкам, они стали кричать своим чадам, чтобы они попили водички, надели кепку и панамку, взяли лопатку, не прыгали с горки, извинились перед Машей, вернули Егору пистолет и не расчленяли куклу Сонечки. Голоса родительниц показали широкий диапазон – от по-детски капризных, старушечьи-брюзжащих до прокурено-генеральских и благочестиво- сдержанных. Качели скрипят, пластмасса трещит, песок рассыпается, домики расшатываются, все ходит ходуном и «какофонит». Психанула. Встала. Покатилась в парк.
Асфальт парит, прохожие обдуваются, обмахиваются, каплют потом. Таджики докрашивают мусорки, пожилые шепчутся о радикулите и геморрое, ругают правительство, хвалят Путина, считают пенсии, рассасывают валидол. Бутылка на дне коляски сдерживает тихие всплески воды со вкусом малины. Запахло шашлыком – парк уже рядом. В школьном дворе лязгают тренажеры, жужжит газонокосилка в руках охранника – косит поляну в цвету одуванчиков, жалко. Да и хрен бы с ними, самой тошно. Цивилизованная дорожка кончилась. Пошла тропинка из утоптанной земли, пронизанной вдоль и поперек корнями деревьев, изборожденная еще недавно бегущими здесь ручьями от таящего снега. Кое-где выступают островки с остатками прошлогоднего покрытия из белой гальки. На коляске хорошие рессоры – продвигаюсь вглубь. Зайду подальше, чтобы без зрителей, чтобы спокойно.
Снова скамейка. Впереди сосновое насаждение, сзади березовая роща. Хорошо. Читаю, наконец-то. Речь о 35-летней женщине: все та же, а жизнь прошла. Стало легче материально, но лицо уже в морщинках, да и фигура не та. Можно, как известные американки по 4 часа в день заниматься собой, но где там? Каждый день готовь обеды, учи по новой уроки, занимай мужа – не досуг, да и не до сук – пошли они эти американки!
Подняла голову от книги, задумалась. Похоже, что я также буду думать через пяток лет. А впрочем, уже все так. Но где птицы? Странная тишина. Вакуум. Ни звука, ни шевеления. Откуда-то издалека нарастает гул. Не выдерживаю, оборачиваюсь. Что-то надвигается. Верхушки берез вдалеке сильно расшатываются, те, что поближе бездвижны. Движение приближается. Наблюдаю, сердце замирает. Рокот уже громкий. Через пару секунд шквал ветра достигает ближайших деревьев, вскидывает мои свежевымытые волосы и разбивается о стволы сосен. Ух ты! Не хило… Слышу откуда-то раскаты грома. Встречу грозу здесь, промокну и продрогну до костей. Может, оживу. Звонит телефон:
- Вы где? Похоже, сейчас пойдет дождь.
- Мы в парке.
- Есть где укрыться?
- Сейчас пойдем домой.
Бывает – хочется побороться со стихией, стать частью неведомого мира, забыть о привычном мире. Но появляется чья-то не видимая рука и втаскивает тебя обратно в реальность. А если однажды не втащит, так и не выбраться уже, наверное. Погибай с собственного позволения. Выкатываюсь в обратный путь. На главной дорожке сходимся с мужиком, катит рукой велосипед, другой держит над головой зонт. Подмигивает, кивает в сторону коляски, мол, в выгодном положении ребенок:
- были бы вы на пару размерчиков меньше, рядом бы с ним приютились.
Улыбаюсь, будто шутка удалась. Ха! На пару размерчиков! – думаю я и ощущаю сладко-горький привкус злорадства. По отношению к себе, конечно.
- А вы почему не верхом? (подразумевая транспортное средство)
- Ну, его тоже надо выгулять – подмигивает - к тому же, я уже не молод, в горку ехать тяжело.
Дошли до развилки во дворах. Он направо, я налево. Всего доброго пожелала. Дождь припустил, засверкало. Достала из сумки детскую пеленку, завязала на манер косынки, но получилось что-то вроде барбетта. Встречные не реагируют, сами смешны: кто под газетой, кто под пакетом.
Наша площадка. Теперь пусто. Остаться что ли? Вот и подобие беседки, – какая никакая крыша, а есть. От дождя защищает не сильно, потому что струи косые и заходят как раз сбоку, где не защищено. Стала с левого края, так, что капли, залетающие справа, здесь уже пикируют только на ноги. Голова не намокнет, но пеленку снимать не стану, хороша к телу. Лялька спит. Книгу стоя читать неохота. Глазею. Двор-то проходной, народная тропа от метро к кулуарам спального района. Вот и спектакль бесплатный с постоянно меняющимися героями.
Пара подростков, в руках пицца. Коробка большая, выпирает из-под зонта. Папа Джонс – неплохо бы, да размерчик мой уже достаточный…
Девочка в красивом цветастом платьице и в босоножках на каблуках. Смеется, бежит, достает из сумочки веер, раскрывает над головой. Через пару секунд за ней мать в хиджабе и никабе, правда, с открытым лицом. Тоже смеется и тоже веером прикрывается. Красавица. Правильно дочь с неё берет пример. Замыкает отец – европеизированный мусульманин. Любуется своими, сдержанно улыбается. На мой взгляд – главные герои.
Молодящаяся женщина лет пятидесяти в обтягивающих белых легинсах и красной маечке. Волосы убраны в конский хвост, достигающий довольно упитанной задницы и всякий раз отскакивающий от неё при ходьбе. Макияж не в меру яркий, и в силу обстоятельств потекший. Второстепенная роль.
Тонкокостный казах с удлиненными чертами. Гордо поднятая голова, намеренно замедленный шаг, равнодушие к хлестким мокрым пощечинам. То ли сам по себе привык носить маску достоинства, что не смог стать естественным в такой ситуации, то ли понимает – в окнах торчат зеваки, (попивающие горячие напитки и получающие моральное удовольствие, что вон те внизу-то мокнут, бегут, спотыкаются, веселят) и надо держать лицо. Вот и идет он ровный, как доска; не мигает; руки по швам, а сам в гражданском. Чудак, он-то и смешон. В этой постановке мальчик для битья.
Жирная (даже по сравнению со мной) деваха, в заношенных зеленых кедах, белых носках, коротких джинсовых шортах и куртке в капюшоном. Уже поэтому несуразная. Но! Снизу и до середины массивных икр какие-то черные разводы. Присмотрелась – уф! Черное тату. Спереди деревья с раскидистыми безлиственными кронами, сзади – хвойные. Бля, целый пейзаж поверх носков, по виду, правда, кладбищенский. Не обычно, эпатажно, а все равно по-уродски. Это ж надо, вколоть под целлюлитную кожу тушь в форме гото-сада. Бырррр!!!
Было много других. Серых, шифоновых, загорелых, деловых, простых, льняных, пьяных, да не примечательных. Массовка она и есть. Надоело.
Зашла в подъезд. Консьержка с коляской не помогла, вопреки обычному. Трындит по громкой связи, но зачем-то прижимает трубку к уху. Раз, два, взяли подъем лестницы. Дальше на лифте.
Дома он. Нет желания разговаривать. Понял, скрылся.
Лялька проснулся. Надо развлекать. Вот развивающий коврик.
- Бей розового кота, малыш. Мама поспит.
Дождь перестал. С балкона пахнуло майской жарой.