Рассказ

КАК Я КОНЯ ОБЪЕЗЖАЛ
Моё детство, речка Бужок, луг, разделяющий Ставницу и Меджибож сочным зелёным разнотравьем, продолжают сниться мне и поныне. Я виртуально могу остановится возле удившего рыбу подростка и спросить о клёве. Знаю, что услышу искренне-откровенный ответ.
Могу пронаблюдать стремительный бег воды с разрушенного войной моста, соединявшего берега речки.
Там со дна виднеются острые вершины речного камня, и течением они огибаются и громко шумят, переворачиваясь, соприкасаясь. Легче, легче, – постоянно шепчут камни плещущейся о них воде. Слышу вечернюю перекличку лягушек, крякающих, шумя на всю округу, ква-ква-кв-а-а-а-а-а, плавающих, ищущих корм прожорливых уток.
В широких зарослях плакучих ив громко закричит иволга. Высоко в небе ловит комаров поющий жаворонок, обильно пахнет корнями трава аира. Му-у-у-у, мычат перекормленные коровы. И воздух взрывается видимыми кружевами парящего чистого завихрения.
Я снова на берегу с ватагой друзей, занятых кто чем. Рыбалкой, пастушеством, выпасом гусей, коров и лошадей. Нас тянуло на речку, по поводу и без него. В моём отрочестве ясно припоминаю колодец, обложенный деревянным тёсом руками неизвестного мастера. Вода оттуда была, как стекло, – чистой и холодной. Подводный родник снабжал его изумительной по вкусовым качествам водой. Несмотря на мою врождённую лень, родители предоставляли мне возможность выбора, одним ведром или двумя, изгонять лень из себя трудом. С прибавлением лет я облегчал ношу местечковым приспособлением, коромыслом. С ношения воды из далёкого детства началась моя трудотерапия. Рядом с колодцем, окружённым деревянным забором, размещался Меджибожский молокозавод. Люди по его территории ходили в белых куртках, резиновых сапогах. Мне было невдомёк, как из сушёного на солнце казеинового месива, готовится отменный сыр? Дети всегда могли попробовать его, валяющегося в деревянных, оббитых марлей, лотках. Подростки этот продукт не ели, он напоминал пластмассу, никакого вкуса. Твёрдые сыры нашего завода продавались даже в Москве, говорили старые люди. Я не любил сыр, ни плавленый, ни твёрдый. Путь к моему дому шёл всё время в гору, мимо русской школы, каменного забора в саду Островских, коммунального дома врачей, соседских коней, жующих корм. Недалеко от нас день и ночь пели в синагоге хасиды.
Воду я выливал в кадку или огромную кастрюлю и нехотя шёл снова. Мама стирала дома, и воды требовалось много. Иногда мы с отцом носили стираное бельё к речке. Так архаично шла моя жизнь. Мама работала в торговле, отец в парикмахерской, и мы не бедствовали.
У меня на улице первого появился велосипед «Орлёнок». Учила кататься на нём меня вся улица, и каждый ребёнок, участвовавший в этом, клянчил прокатиться. Даже очереди устраивали. Велосипед делал меня князем среди пацанов и девчонок. Чтобы прокатиться, мне помогали быстро наполнить бочки с водой и, сделав дело, мы с земляками отрывались от родительского надзора, «гасая» по Меджибожу.
Однажды за то, что я соседа научил кататься на велосипеде, он взялся меня обучить езде на лошади. Его отец работал конюхом при Меджибожской артели. И дети этой семьи с малолетства помогали ухаживать за животными. Откровенно говоря, я лошадей побаивался: лягнут, укусят, в общем, для меня они были неизвестностью, которую следовало пройти. Конечно, я охотно согласился поехать с товарищем напоить и искупать коней в речке. По моей просьбе Михаил, так звали соседа, выделил мне кобылу, смирную и податливую в управлении. Ближе к вечеру мы отправились в путь на реку. Я сидел на ребристой спине кобылы Нюрки и чувствовал себя на её острых костях не особенно уютно. Михаил не понимал моих неудобств. На своём мерине он держался уверенно и этим подстёгивал меня. Я обескураженно терпел и всё же желал пробега. Мы ехали шагом, и я начал помаленьку привыкать. Река Бужок выросла перед глазами, и я совсем оклемался, стал ногами подгонять еле идущую Нюрку. Она же лишь хвостом отгоняла нацеленных на нас мух, оводов и шла, не обращая внимания на мои пинки. Наконец, мы въехали на наших животных прямо в реку, и они с жадностью стали поглощать речную воду.
Я был в восторге от езды. Но во мне бушевала жажда новых ощущений, и я попросил Мишку пронестись рысью или галопом вдоль берега. Конечно же, Миша был согласен. Зато Нюра ни за что не желала пробежаться хотя бы метров сто, и я не мог опробовать собственные силы в быстрой верховой езде. Но-но-но, подбадривал я кобылу пятками ног, но она, словно упрямый осёл, не реагировала ни на какие окрики и удары. Тогда мы решили меняться конями. Припоминаю лишь, как осуществлялись перемещения. Товарищ всё старался меня подсадить на своего рыжего жеребца, но конь настолько был высок и не желал этого, что нам пришлось схитрить, задумав эту операцию при помощи каменного забора. Я встал на его вершину, сосед подвёл ко мне скакуна, и событие свершилось. Я слился с ним. Конь опешил от такой наглости, то ли запах почуял не тот, то ли страх мой на него подействовал. Он повёл себя довольно странно: задрожал, ударил копытом, захрапел и рванул со мной в неизвестность. Как он меня понёс, как он меня понёс! С ходу, не дав почувствовать своих форм, он перешёл на рысь. Обхватив его шею двумя руками, я словно оглох, совершенно не слыша крика соседа, пытавшегося спаси положение. Время остановилось, я ощущал лишь шум в ушах от противостоящего нам ветра. Я летел и летел, стараясь во что бы то ни стало не свалиться, когда же конь стал пытаться освободиться от меня какими-то резкими, странными прыжками, я искренне испугался. К чёрту Фенимора Купера, к чёрту индейские рассказы, к черту все ковбойские байки, втянувшие мою романтическую голову в геройские скачки. Я молил Бога о помощи. Конь во всю прыть мчался к реке, как вдруг у самой кромки воды внезапно резко остановился, как вкопанный. Я, словно кузнечик, взвил ввысь, оторвавшись от шеи рыжего мерина, совершив множество кульбитов в воздухе, и оказался за пять метров от берега, в быстро несущихся водных потоках Бужка. Моим удивлением оказалась возможность быть живым. Падение осуществилось, слава Богу, счастливо, я лишь обломал на руках ногти о жёсткую шею большого животного.
По-моему, более мне с ездой на лошадях экспериментировать не приходилось. Став историком и глубоко соприкоснувшись с историей моего рода, я понял, что оказался самым неуклюжим наездником-аристократом в области езды на лошадях.