Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 2

 Глава 2

 Услышав ворвавшиеся в открытое окно возбужденные голоса, Борис Степанович замер с паяльником в руке. «Опять что-то случилось в соседнем дворе!..» — с тревогой подумал он и вопросительно взглянул на сына, стоявшего возле стола с мотком провода в руках и помогавшего отцу собирать «особый аппарат для приёма сверхдальних радиопередач».
 Истолковав этот взгляд по-своему, мальчик положил моток на заваленный радиодеталями стол и, сказав: «Сейчас, пап!», выбежал на кухню, где имелся балкон, чтоб побыстрее выяс-нить, что такое опять стряслось на этом странном дворе. Ему очень не хотелось, чтоб отец прерывал работу и шёл на балкон сам.
— Мам! — вбегая в крошечную кухоньку, нетерпеливо крикнул он, словно стряпавшая там мать могла быть уже в курсе дел. — Что там такое, не знаешь? — И оглянулся на дверь, ожидая, что следом всё же идёт отец, который почему-то всегда очень чутко отзывался на всё происходящее в соседнем дворе.
 Оставшись один, Борис Степанович забыл, зачем держит в руках раскалённый паяльник. Он, затаив дыхание, прислуши-вался к крикам и брани, доносившимся «оттуда». Шёл второй месяц, как он с женой и сыном переехал в новый, только что отстроенный дом. И редкий день обходился без того, чтобы на «том» дворе не приключалась какая-нибудь беда. То муж до бесчувствия колотил свою жену, то смертным боем бились полупьяные голубятники, то крали кипящий чайник или звенело разбитое стекло. Какие-то дикие, буйные люди жили на этом страшном, дотягивающем свои последние дни дворе. Они словно специально подобрались для того, чтоб отравлять существование себе и другим. Жившая там лифтёрша тётя Феклуша, как-то разоткровенничавшись, поведала, что до войны и вся-то улица была таковская. «Бывалоча эту самую нашу Чудовку добрые люди за три версты обегали. Днём по ей ходить остерегались — уж такая хива была, такая хива!..»
 Да, собственно, Борис Степанович, выросший по соседству, великолепно и сам помнил эту улицу, о которой в те времена действительно ходила по всему району недобрая слава. А была она тогда узенькая, мощёная крупным булыжником, с трамвайными рельсами посредине и с двумя рядами одно- и двухэтажных покосившихся домиков с пыльными стёклами в небольших окошках. Во многих дворах деловито разгуливали куры, хрюкали свиньи, а кое-где даже мычали коровы. Потом все эти убогие домишки стали сносить, а на их месте строить светлые много-этажные здания. И вот от прежней улицы уцелел лишь один двор. Только этот двор продолжал существовать по-старому. И Борису Степановичу постоянно хотелось понять, разобраться, отчего там так неспокойно. Впрочем, не только это тянуло его к соседнему двору. Имелась на то и другая причина, которую он тщательно скрывал даже от самого себя.
 Месяц назад, а точнее — на третий день после того, как въехал с семьёй в новую квартиру, столкнулся он возле ворот этого неспокойного дома с женщиной, с которой до войны учился в одной школе. За нею в то время, неуклюже скрывая друг от друга свои чувства, бегали почти все ребята от седьмого до десятого класса. Да что там! Приходили смотреть на неё и из соседних школ. Всё в ней вызывало восхищение: и чистый смелый взгляд, и горделиво поднятая голова, и мягкая почти бесшумная походка, и полупрезрительно-полунасмешливое выражение лица, когда разговаривала с многочисленными поклонниками. В особенности нравилась прелестная, будто нарисованная, родинка на левой щеке чуть повыше крыла носа. Так на одну эту родинку можно было глядеть и глядеть без конца!.. Из-за этой девочки враждовали, дрались и один раз дело даже дошло до ножей. А сам он лишь украдкой любовался ею издали, не смея и подойти ближе. И вовсе не потому, что боялся увивавшихся вокруг неё нагловатых и грубых парней. А потому, что чувствовал себя перед ней жалким и ничтожным. Ненавидел в такие минуты своё бледное, ничем не выдающееся лицо, стыдился своей невысокой сутуловатой фигуры. Зато, ложась спать, подолгу представлял себе, как он — сильный и храбрый — выхватывает её из бушующего пламени, спасает от бешеной собаки или пьяных хулиганов и как все потом с восхищением смотрят на него, ведущего её за руку. А бойкие и нахальные, когда нет опасности, кавалеры стоят и не знают куда глаза деть. Однако наступал день, и он по прежнему робел даже взглянуть на неё открыто. Помнил, как любовно хранил бумажки от конфет, которые эта девочка бросала, листки, растрёпанные тетради, исписанные неряшливым почерком, в котором тем не менее находил нечто прекрасное. Замирал, когда она проходила мимо.
 Листки, тетради, конфетные бумажки и всё прочее пропали во время войны, и в памяти начал мало-помалу стираться самый её образ. Придя с фронта, он, по совету матери, женился на одной знакомой девушке, которая была порядочной, умной, но как и он сам внешне ничем не выдающейся. Он был уверен, что молодость окончилась, пора мечтаний прошла и семью нужно принимать такою, какова она есть. Родившийся сын приблизил его к жене и вызвал мягкие родственные чувства. И лишь иногда, например, в концертном зале, куда он любил ходить, в его душе задевалась какая-то струна, и он переносился в то чудесное, полное неповторимой прелести время. Воображение вновь с поразительной ясностью рисовало прекрасную и близкую школьницу, а душа наполнялась восторгом и непонятной, сумасшедшей надеждой! Несколько дней после таких моментов он бывал сух и неразговорчив дома, часами сидел и всё думал, думал. Потом это проходило, и жизнь, направляемая женой без суеты и лишних слов, вновь начинала течь ровно и спокойно, как скромненькая речушка в тихих берегах, со своими радостя-ми и повседневными заботами.
 Жена оказалась исключительно энергичным и деятельным человеком. Она работала, вела хозяйство, училась в вечернем институте и, никогда не жалуясь на трудности, сама всегда готова была прийти на помощь. С уважением наблюдая, как немногословная, хрупкая женщина смело берётся за дела и настойчиво добивается своего, он в свою очередь тоже восстановился и успешно закончил брошенный из-за войны институт. После этого был оставлен на одной из ведущих кафедр преподавателем и вскоре достаточно быстро заслужил кандидатскую степень.
 Сейчас он занимался интереснейшей научной проблемой и писал уже докторскую диссертацию. Вставая по утрам, он точно знал, куда пойдёт и чем будет заниматься. И вдруг всё полетело к чертям!
 Она почти не изменилась за прошедшие годы — та же горделивая лёгкая поступь, тот же смелый взгляд и те же непринуждённые уверенные движения. Узнал, что она замужем и есть ребёнок. Но всё-таки с того самого дня, проходя или проезжая на своей машине мимо ворот соседнего дома, сам не понимая зачем, всякий раз страстно желал её увидеть. Сбавляя скорость или замедляя шаг, с волнением заглядывал во двор, на котором почти всегда, задрав головы, с папиросами в зубах кучкой стояли голубятники.
 И в то же время он панически боялся встречи с ней, готов был провалиться сквозь землю, когда замечал её поблизости или, что было совсем ужасно, сталкивался с ней лицом к лицу. Звали её Людмилой, и даже один звук этого имени рождал в его душе радостное волнение.
Иногда видел её с мужем, угловатым и некрасивым человеком, который носил сначала военную форму, потом — штатскую одежду. «Видимо, супруг незауряден, раз она, такая необыкновенная и красавица, смогла выделить его из всех и остановила на нём свой выбор!»
 Приходя после таких встреч домой, Борис Степанович старательно прятал от жены свои глаза. Краснея, отвечал, если она тревожилась по поводу его настроения: «Нет, нет, всё в порядке, просто немного устал…». А самому было невыносимо стыдно, когда она тотчас приказывала сыну перебираться с уроками из их единственной комнаты на кухню, чтобы «папа мог полежать на диване и отдохнуть». «Какой же я негодяй! — ругал он себя, оставаясь в одиночестве, — о чём мечтаю?!» Но против своей воли снова видел тонкую фигуру Людмилы и её смуглое лицо с несколько высокомерным прищуром глаз. К жене в такие минуты возникало сложное чувство. С одной стороны было совестно перед ней, жалко её. Одновременно с этим её присутствие раздражало — она казалась ещё более некрасивой, безвкусно одетой и неуклюжей.
 Но шли дни, и он, преодолевая это наваждение, заглушал беспокойные мысли усиленной работой и заботой о будущей диссертации. А неделю назад, чтоб отнять у себя последние минуты свободного времени, взялся к удивлению жены и великой радости сына, монтировать «особый аппарат для дальней радиосвязи».
 О его чувствах время от времени грубо напоминал двор, в котором жила Людмила. Там вспыхивала ссора или драка — звенели стёкла, слышались свист и непристойная брань. И Бориса Степановича охватывало волнение: ведь она же там среди всего этого! Не затрагивает очередной разразившийся скандал как-нибудь и её?..
 Вот и сейчас нараставший за окном рокот голосов, взволно-ванные, нервные выкрики всё более взвинчивали, лишали покоя, и в конце концов он не выдержал, смаху положил на
подставку паяльник и торопливо вышел на кухню. Через балконную дверь сразу увидел соседний двор, взъерошенную толпу в нём и почувствовал, как всё холодеет внутри — как бы натягивается.
— Что?.. В чём дело?.. — стараясь, чтоб голос звучал как можно естественнее, обратился он к стоявшим на балконе жене и сыну.
С других балконов и из окон напряженно вглядывались обеспокоенные жильцы дома.
— А пойдём узнаем, пап! — забывая об аппарате, возбуждённо потянул отца за рукав мальчик. — Пойдём!
Борис Степанович отшатнулся и взглянул на жену, втайне надеясь, что она удержит, отговорит от этого шага. Но с соседнего балкона крикнула знакомая старушка:
— Софья Владимировна! Послали бы своих мужчин-то, а?.. И он понял, что выхода нет, что все пути к отступлению отрезаны. «Но… ведь там же много народу! — нерешительно выходя вслед за сыном из квартиры, убеждал он себя. — И я вовсе необязательно должен увидеть её!..»
 Когда он вошёл в гудящий возбуждёнными голосами сосед-ний двор, приблизился к толпе и прислушался, то через некоторое время понял: покончил с собой мужчина, ожидают карету Скорой помощи, а возле сарая жена и тёща несчастного дают показания участковому милиционеру. До слуха то и дело долетало: «Люська», «Полинка», «Митька». И снова — «Полинка», «Митька», «Люська»!..
 «Странно, жену самоубийцы тоже Людмилой зовут!» — чувствуя, как начинает гулко колотиться сердце, беспокойно подумал он. И сам, не отдавая себе отчёта в том, что делает, опёрся о чьи-то плечи, привстал на цыпочки и вдруг ощутил, как перехватывает дыхание: возле сарая, как бы притиснутая к нему толпою, что-то испуганно говоря милицейскому работни-ку, стояла она — Людмила!..
 «Так это её муж … умер?! — ошеломлённо подумал он и в следующую секунду почувствовал, как всё его существо охватывает некий необъяснимый страх. Вспыхнула в глубине и пошла по телу дрожь, сотрясая всего. «Да что со мной?!.. — в смятении подумал Борис Степанович, отходя прочь. Услышал голос сына за спиной:
— Папа! Папочка! А зачем он это сделал? Зачем?
 Слепо посмотрев на него и ничего не ответив, Борис Степанович зашагал быстрее. Перед глазами неотступно стояло яркое и красивое лицо Людмилы.
 Придя домой и неохотно отвечая на вопросы любопытной соседки, он пытался понять, почему всё настойчивее им овладевает предчувствие чего-то ужасного и неотвратимого… Усаживаться за оставленный аппарат не было никакого желания. Внимательно посмотрев на мужа, Софья Владимировна сделала знак сыну, который ждал продолжения работы, и тот с расстроенным видом начал собирать в коробку разложенные на столе радиодетали.
— Тебя это… происшествие очень расстроило, Борис? — подходя к мужу с желанием как-то ободрить и отвлечь от неприятных мыслей, но не зная, с чего начать, спросила она, когда назойливая соседка, удовлетворив свое любопытство, наконец ушла. — В таком случае может быть нам следует пойти куда-нибудь, и это развлечет тебя?
— А?.. Что?.. — вздрогнул Борис Степанович. — Ничего, ничего, не беспокойся, пожалуйста. Я… просто очень устал.
Из передней донёсся продолжительный звонок, и Вадик бросился открывать.
— Фёдор Васильевич пришёл! Фёдор Васильевич! — раздался через минуту его ликующий возглас.
 Это означало, что с восьмого этажа к ним спустился их замечательный сосед — друг коллега по работе Бориса Степановича. Друзья вместе прошли всю войну и вот уже два года работали в одном институте. Год назад у Фёдора Васильевича Каткова умерла жена, и если б не Кузьмины, не жить бы на свете и ему самому — так сильно он переживал утрату. Теперь он сделался как бы членом их семьи часто проводил с ними время.
— А ты, Борис, что такой кислый? Пойдём-ка лучше в Нескучный сад, свежим воздухом подышим! — кивнул он на окно, в которое было видно густо-синее безоблачное небо. — Смотри, как погода разгулялась! Может, последнее воскресенье такое!
— В Нескучный! В Нескучный! — запрыгал, колотя в ладоши, Вадик, предвкушая обильное угощение ирисками и мороженым по дороге.
— А? Боря? — подхватила Софья Владимировна, озабоченно глядя на мужа.
— Как хотите… — безучастно отозвался Борис Степанович и вдруг отчётливо осознал, почему всем его существом овладел страх, когда он увидел возле сарая Людмилу: упала одна преграда — «она — замужем»! Осталась единственная — «я женат»! «Да нет же, нет! — задохнулся от волнения. — Это… это совершенно невозможно!»