Православно-пионерское детство

  Один за другим, будто по линейке, прочерчивают Красную площадь до самых трибун ряды белых рубашек, стриженых затылков и косичек о разноцветными бантами.
 Яна оглядывается - сзади площадь также линуют двигающиеся от Охотного ряда колонны.
Будто кто-то пишет ровные строчки на листе! Ниже, ниже, до самого нынешнего ГУМа.

 Исписанная площадь-страница. Фразы, слова, буквы.
 Дружины, отряды, и они, - Вали, Пети, Саньки. И она, Яна Синегина, одна из тысяч букв! Справа, слева, спереди, сзади такие же дети-буквы, маленькие, но очень важные.
 Стоят плечом к плечу. Яна чувствует их тепло, дыхание, И знает: они испытывают то же, что и она.

Невидимый, вдохновенный голос откуда-то с зубчатой кремлёвской стены летит над площадью:

- Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик...
 Площадь повторяет звонким раскатистым эхом. Шумно взлетают, кружатся над головами вспугнутые голуби.

- Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины...

- Галстуки надеть!

 И вот / о чудо!/ расцветает площадь алыми огоньками пионерских галстуков. Яна в ожидании, когда придёт её очередь выйти из ряда и, чётко печатая шаг, приблизиться к вожатому Мише, почти теряет сознание от волнения.

 А когда это мгновение наступит, и Миша обовьёт её шею огненно-шелестящим шёлком, Яна вдруг осознает, что отныне должна у неё начаться совсем иная прекрасная жизнь.
 В которой не будет места ни Люське, ни набегам на колхозный сад, ни тройкам по арифметике, ни вранью.

 Она дала клятву. Она станет достойной.

 Случится так, что буквально через несколько дней она сама решит покреститься вместе с люськиным братишкой Витькой, и даст ещё одну клятву. Главную.
 Самому Богу в лице пришедшего крестить Витьку священника, который повелит Яне отныне вести себя хорошо, учиться на отлично, любить свою Родину, ближних и Его. Бога.

  В конце войны объявили, что Бог не то чтобы есть и не то чтобы опиум для народа, как прежде считалось, а что-то вроде феи-волшебницы из фильма "Золушка", - защитник правды и справедливости.
  Ведь Фея была не просто фея, а золушкина крестная, и была в том фильме волшебная страна, похожая на Царство Небесное, где исполняются все желания...

 "Когда-нибудь спросят: а что вы собственно, можете предъявить? И никакие связи не помогут сделать ножку маленькой, душу - большой, а сердце - справедливым..."- весьма прозрачный намёк на Страшный суд.

"Есть грозный судия, он ждёт.
Он не доступен звону злата,
и мысли, и дела Он знает наперёд..."

 То есть Бог, по-прежнему оставаясь в сказочном измерении, стал как бы положительным персонажем. Нашим советским Богом.
 Он помогал громить немцев, спасал в бою, послал на Русь лютые морозы, чтобы вывести из строя живую силу и технику врага.

 Если прежний Бог как бы помогал "тёмным силам", которые "злобно гнетут", дурить и грабить простой трудовой народ, то теперь Бог "перевоспитался" и перешёл к нашим.

  Бог, Фея-крёстная, дед Мороз. Сказочные силы, земные и небесные, помогайте России в смертельной схватке с "лежащим во зле" миром и фашисткой гидрой!
  Всё для фронта, всё для победы.

"Он вас, непрошеных гостей, уложит спать под ёлками, Он проберёт вас до костей холодными иголками".

 Короче говоря, Бог - вроде бы, сказка, но эта сказка теперь добрая.
 Стали открываться церкви. Уцелело их мало, и сердобольные батюшки в гражданской одежде ездили по городам и весям, освящая дома, исповедуя и причащая желающих, собирая записки с поминанием о здравии и об упокоении и крестя на дому детей войны.

 Делалось это потихоньку, полулегально, но делалось, и власти закрывали на это глаза.
И однажды Люська, раздуваясь от гордости, сообщила Яне, что завтра, в воскресенье, к ним в барак придёт батюшка.
 Что все будут молиться, чтоб скорей кончилась война, чтоб никого не ранило и не убило, будет выгонять из барака чертей, а потом - крестить детей.
 И её с Витькой покрестят, и Яшку со Светкой, и Маринку косую с третьего барака...

- А меня?! - обмерла Яна.

- Мамка сказала, что твоя мать не разрешит, потому что она еврейка.

 Яна в слезах помчалась домой, приготовившись к жесточайшему сражению, но мама неожиданно сказала:
- Папа твой - русский и крещёный. Ты уже взрослая, решай сама.

 Достала из комода чистую рубашку, дала денег на свечку и крестик, написала для батюшки расписку, что против "крестильного обряда" своей дочери Иоанны не возражает.

 У всех детей были крёстные. Яна назвала своей крестной, конечно же, Фею, воспитательницу детского сада в эвакуации.
Но она не помнила, как её звали, и нарекла Ксеней.
И представила себе бабу Ксеню в белом платье, в венчике и в цветах, как она полетела к Богу.
Но лицо у неё было юное, девичье, как у Феи из детсада. И держала она в руках волшебную палочку и умела делать чудеса, как Золушкина Фея.

  Во время крещения Яна всех поразила, прочтя наизусть "Отче наш".

Никто не сказал ей, что пионер не должен верить в Бога, или что верующий православный не должен вступать в пионеры.
Может, ей просто повезло. Но лишь однажды, увидав на первой странице букваря профили Ленина и Сталина, она ясно осознала, что на первой странице должен быть Тот, Который всё сотворил.
И Который Везде, Всё и Всегда.

Так получилось, что с первых шагов жизни Бог, Отчизна и Вождь заняли в её бытии верные по иерархии места.

Она дала клятву Богу, Родине и товарищу Сталину.
Она станет достойной.

Это будет в самом деле удивительная жизнь.

Подхватит, понесёт пионерку, а затем комсомолку Яну Синегину стремительный водоворот сборов, слётов, костров, спартакиад, пионерлагерей - всё это в те первые послевоенные годы ещё было не засушено, живо.

Как-то само собой выйдет, что она сразу станет активисткой - председателем совета отряда, комсоргом класса и, наконец, редактором школьной стенгазеты "Орлёнок".

И по-прежнему каждый вечер перед сном - молитва  "Отче наш".
О Родине, о Сталине, о ближних.
Бог был на небе, Родина и товарищ Сталин - на земле. Вот и всё.

 Не Бог, а земная церковь была для неё тогда табу. Там обитали злобные старухи в чёрном и вообще было всё непонятно.
Видимо, повлияло чтение гоголевского "Вия", от которого классик, вроде бы, к концу жизни отрёкся.

 Как-то само собой выйдет, что отныне она будет у всех на виду.
И ей уже станет неприлично получать не только тройки, но и четвёрки, придётся выбиваться в отличницы.
И уж никак нельзя будет в трудную минуту не защитить спортивную честь школы то в эстафете, то в стометровке, то в прыжках. Придётся часами истязать себя в спортзале.

 И получится, что не будет у Яны в этой новой разнообразной, насыщенной и стремительной жизни свободной минутки. Придётся её, жизнь, стиснуть гранитными берегами строгого режима - уроки, спорт, общественная работа.
Домой она будет приходить лишь переночевать да переодеться. Даже обедать - в школьной столовой и заниматься - в читальном зале.

Лучшие годы? Может быть. Никаких сомнений, тревог, мучительных бесплодных раздумий. Только действие.
Энергия гребца, плывущего по течению, уверенного в правоте реки, несущей к заветной цели.
Она будет уверена, что живёт правильно, и потому счастлива.
Никаких сказочек. Статьи, фельетоны, басни, рассказы из школьной жизни.
 Ежегодные призы за лучшую в районе стенгазету. Ставшее аксиомой: "Необычайно одарённая девочка, гордость школы".
 И ледяная отповедь уже поглядывающим на неё мальчишкам - только дружба!

 Коммунистический моральный кодекс был её искренним убеждением, совпадая в совестью, с записанным в сердце Законом.
Высокие помыслы, внутреннее духовное восхождение, все люди - хорошие, только их надо воспитывать.
Забота об их нуждах, о справедливости, нравственная чистота, осуждение в себе и других эгоизма, жадности, обывательщины, ненужной роскоши - всё это совпадало и с её внутренней религиозностью.

 И с убеждением, что народные массы, хоть сила и великая, но неразумная. А власти и интеллигенция - охрана, "удерживающие" от последствий первородного греха - "пережитков прошлого".
Призванные служить мостом между Небом и народными массами, "сеять разумное, доброе, вечное".
Недаром культура - от слова "культ".
Служение Небу.

 Память фиксирует мгновения, хаотичный клип из православно-пионерского детства, в котором
она сидит в Артеке на перевёрнутой спасательной лодке. У ног плещется море, всё в огненных брызгах разбившегося о горизонт солнца.
 Рядом - кареглазая малышка Мадлен, дочь французского коммуниста, очень похожая на девушку с картины "Шоколадница".
 Яна с неподдельным интересом расспрашивает о положении коммунистов во Франции. А Мадлен кладёт ей голову на плечо и шепчет, старательно выговаривая русские слова:

- Я иметь гарсон во Франции. Мальчик, понимать? Амур.
Я за него скучать, понимать?