На ловца и зверь бежит

1
— А что Вадик, — сказал Лева официанту, кладя на стол пятьсотрублевку, — проститутки в вашем райцентре есть?
— Сколько угодно. — Вадик убрал деньги в карман. — Наш город — это город церквей, дождей и б…дей.
— Ну, так можно сказать о любом нашем городе, — хмыкнул Лева. — Любом то есть, где есть церкви… Но ты меня не понял, Вадик. Я спрашиваю: проститутки есть?
— А разница какая?
— Разница такая, что проститутка преследует благородную цель наживы, а эта… как ты выразился, дает всем подряд.
— Один хрен, — сказал Вадик. — Сейчас сделаем! Только дорого. Дороже, чем в Москве.
— Давай!
— Вам одну, две? — спросил Вадик, кивнув на Левиного соседа.
— Двух давай, — сказал Лева.
Вадик пошептался с барменом и выбежал из ресторана.
— Лев, — спросил Сева, которому затея не понравилась, — налететь можем…
— При моих габаритах?
— Против лома…
— Знаю! А что, так и сидеть здесь до утра? Или в номере?.. А вот и Вадик.
— Мужики, — сказал Вадик почти жалобно, боясь, как видно, чтобы ребята не отказались, — тут всех разобрали, проехать надо.
— Поехали!
Когда Лева садился в «ниву», машина просела и крякнула.
— За перегруз-то добавить бы надо! — сказал водила.
— Прокурор добавит!.. И вообще не на самолете…
Было уже совсем темно и ехали они так долго, что Лева спросил:
— Что-то я не пойму…
— Все, приехали, — затормозил водила на темной улице у дома в три окна. — Когда забирать-то?
— Номерок оставь — наберем.

2
Лева с Севой и две молоденькие проститутки, по-видимому сестры, Машка и Анька, выпивали и закусывали на маленькой кухне, где стол стоял вплотную к побеленной голландке, и Сева все оглядывал свой локоть и стряхивал с него побелку. На стене тикали ходики, но вообще тишина была такая, что мешала говорить. Вдруг откуда-то раздался странный, громкий, ровно рокочущий звук. Лева огляделся.
— Это где это у вас холодильник?
— Это не холодильник, это кот мурчит, — усмехнулась Анька, которую Лева присмотрел для себя.
— Где это?
— За переборкой.
— А мы что, на пароходе, что ли?
— На каком пароходе?
— Переборки бывают только на судах, — значительно сказал Лева. — Ладно, показывай твоего кота… за переборкой.
Анька со вздохом встала, потом хлопнула еще рюмку водки и поглядела на Машку:
— Молоко в сенях. Убрать не забудь…
«А хорошо! — подумал Лева, идя за Анькой и вдыхая незнакомый деревянный прохладный дух. — И Анька ничего, свеженькая…»
В комнате с одним окном стояла низкая никелированная кровать с горой подушек и с подзором, этажерка с книгами и альбомами и два стула.
«Хорошо!» — подумал Лева, повернул к себе Аньку и повалил на кровать…
Лязг и треск от их падения был так страшен и неожидан и так похож на взрыв, что выкинул Леву и Аньку к двери и дальше в кухню.
— Что, вляпались все-таки? — вскочил Сева.
— Ты что, сучка, придумала? — двинулся Лева к Аньке, занося руки, чтобы «показать ей Москву», то есть приподнять от пола, зажав голову между ладонями, но та стукнула его по рукам и захохотала.
— Ну ты, мужик, здоров, ха-ха-ха!.. Сколько добра попортил! Теперь не расплатишься… Ха-ха-ха!.. Все в счет внесем!
— Какого добра?! Чего ты порешь? Какой, на фиг, счет?
Анька с Машкой хохотали обе и даже смахивали слезы, но, увидев, что мужики злятся и боятся, Анька сказала:
— Под кроватью чемодан лежал с елочными игрушками. Здоровы-ый! Ты его и раздавил. Пошли ущерб считать.
Вытащив из-под кровати смятый, с никелированными уголками чемодан, Лева сначала с интересом оглядел его, потом открыл и присвистнул.
— Не свисти, — сказала Машка, — денег не будет.
— Не будет, говоришь? — сказал Лева. — Ну-ка, несите давайте какую-нибудь простыню… Да не жмись — сейчас ущерб считать будем.
Машка долго рылась за «переборкой» и наконец принесла старое пикейное одеяло. Лева расстелил его на полу и начал освобождать чемодан. Игрушки, как оказалось, были завернуты каждая в свою тряпочку или ватку, что-то лежало в отдельных коробках. Бой был значительный, но Лева целыми извлек из чемодана: собранный не проволоке дирижабль, деда-мороза из ваты — в самом углу лежал, — большую бабочку, несколько ниток бус, стеклянные желтые часы на ножках, показывающие без десяти двенадцать.
— Сверим наши часы? Сколько там на ходиках? — с удовольствием сказал Лева и продолжал свое аккуратное занятие.
Через полчаса половина одеяла была заложена самыми разными — стеклянными, ватными, картонными и даже жестяными — игрушками. А последней Лева извлек из чемодана фарфоровую статуэтку без рук и бережно рылся среди стекол, видимо отыскивая конечности.
— Все, — сказал он, отряхивая руки. — Дура ты, Анька.
— Анечка, — поправила она.
— Смотри, Севка, — продолжал он, — эти дуры на антиквариате сидят, а сами ссаным местом торгуют. Вы знаете, что у вас тут целое состояние? Вам, во всяком случае, на первое время хватит.
— Вот это?! — изумилась Машка. — Состояние?!
— Это самое. Это я тебе говорю как спец по антиквариату. Вот, Севыч, а ты ехать не хотел. А товар сам нас нашел. Вот этот безрукий, например, с ходу за пять штук уйдет. Явно не новодел. Гарднер!.. Слыхали?
Девчонки помотали головой.
— А за все это одеяло я лично вам десятку отслюню только так. Как, Севыч, не дорого, думаешь?
— Дороговато!..
— А мы сейчас еще здесь пошарим… Ходики в кухне немецкие?
— Дед, говорят, с войны принес…
— На чердак давно, девы, лазили? Прялки там, инструмент какой?
— Прялки нет… Струбцина деревянная есть, с которой дед работал. Он плотник был, — сказала Аня.
— Ну слава богу, девы! Это все-таки лучше, чем… А?..
— Да я вообще первый раз… — сказала Машка.
— А она, значит, не первый?
Анька молчала.
— Ладно, — сказал Лева, — звони, Севыч, водиле, скажи, что мы здесь остаемся. Скажи, нам ихние барышни сильно шибко по душе!..