Марши в нашей жизни

Но я не знаю трогательных маршей.
К/ф «Здравствуйте, я ваша тетя!»


Полковник Юрий Григорьевич Коляскин, всю жизнь прослуживший в сибирских гарнизонах, переселился «на Запад» — так он сам говорил: по протекции тестя-генерала ему было разрешено на пенсии поселиться под Москвой. Деньги, как и у всех военных, у него водились, и он для своей семьи — жена, дочь, зять, двое внуков — купил прекрасные полдома с десятью сотками земли и зажил… можно было бы сказать «припеваючи», если бы не соседка за стеной.
Альбертина Анисимовна была старой девой, преподавала в музыкальной школе, а дома, за исключением того, что музицировала, любила тишину. Она каждый день являлась к Коляскиным — просила не бегать по дому и не хлопать дверьми, так как дом деревянный и весь трясется, просила не открывать окна, когда заводят «свою попсу», привязывать своих собак, чтобы они не подлезали к ней под забор и не бегали по цветникам, не орать в саду как оглашенные. Еще она возмущалась, что Коляскины вырубали деревья — яблони, груши, вишни. Результатом ее усилий явилось то, что внуки, только-только научившиеся выговаривать букву «р», кричали, бегая по саду:
— Арбертина одурера! Ур-ра! Ур-ра!
Старуха Коляскиным скоро надоела, и они решили вопрос кардинально: когда Альбертина звонила в дверь или стучала в окно со своими просьбами, они ставили диск со специально для нее купленным «Свадебным маршем» Мендельсона-Бартольди и врубали звук на полную. Не прошло и недели, как старая дева уходила из сада, едва завидя кого-нибудь из Коляскиных, а через год они вспоминали об Альбертине только тогда, когда — очень редко — из-за стены доносились звуки фортепьяно. Детям можно было бегать и орать, молодежь веселилась в беседке, а сам полковник иногда развлекался стрельбой из пневматического ружья по стенкам сарая — общего с Альбертининым.
Коляскинское счастье длилось шесть лет — до тех пор, пока у полковника не обнаружили неоперабельный рак поджелудочной железы. Очень скоро Юрий Григорьевич пришел в горизонтальное положение, и в доме стало тихо — даже читали вслух ему почти шепотом.
Однажды, когда дочь полковника, конопатая Лариса, взяла в руки детектив и открыла его на закладке, из-за стены послышалась раздирающая душу музыка — Вторая соната Шопена, а именно всем известный траурный марш. Юрий Григорьевич вздрогнул и закрыл глаза. Лариса бросила книгу и побежала к Альбертине.
— Как вам не стыдно! — сказала она, стоя на последней ступеньке крыльца и глядя на Альбертину снизу вверх. — Папа умирает, а вы!.. О душе бы подумали!
— О чьей? — спросила Альбертина, усмехаясь, что было легко — когда смотришь сверху вниз, усмехаться очень легко.
Лариса открыла рот, но Альбертина не дала ей сказать.
— О душе должны думать вы — вы все, потому что у вас ее нет. Может быть, моя музыка вам в этом поможет. — И она захлопнула дверь.
Когда Лариса подошла к отцу, из-за стены доносились те же грозные звуки, а полковник плакал, повернув лицо к стене.
На другой день история повторилась, и к Альбертине отправилась Зоя Викторовна — жена полковника.
— Альбертина Анисимовна! Мужу очень плохо, ему нужна тишина!
— Вы уверены? — отвечала Альбертина сверху вниз. — Он же привык к грохоту, он же, в конце концов, военный.
— Ну пожалуйста, я вас очень прошу!
— Хорошо, — усмехнулась Альбертина, — я буду играть тише. — И она сменила траурный марш на не менее траурную «Лунную сонату» Бетховена.
А Коляскиным было уже все равно — любая классическая музыка воспринималась ими как похоронная.
Зоя Викторовна унизилась и еще раз ходила к соседке. Она сделала глупость и предложила Альбертине деньги в обмен на тишину. Альбертина тут же позвонила полковнику на мобильный — где только номер узнала? — сообщила о деньгах и сказала:
— Вы прожили большую, но очень скверную жизнь, Юрий Григорьевич. Ваша семья — сборище хамов. Так что примите хоть смерть с достоинством. Вы военный. и вас должны были этому учить.
Последствия этого разговора оказались самыми неожиданными: полковник перестал плакать, слушая фортепьяно, а на третий день позвонил соседке и попросил сыграть что-нибудь другое, желательно не Бетховена. Альбертина подолгу играла Шопена, Чайковского, Рахманинова — она окончила Саратовскую консерваторию и была виртуозом.
Пока она играла, все Коляскины отдыхали: полковник слушал и слушал…
Однажды Юрий Григорьевич позвонил соседке и сказал:
— Альбертина Анис…симовна… Тут по телевизору было… Вивальди… Сыграете?
— Не могу, — сказала Альбертина, — не умею. И нот нет. Если хотите, пластинку поставлю.
— Да… И окно откройте…
Когда полковник уже сидел на наркотиках, Альбертина играла самые светлые мазурки Шопена, а как-то позвонила ему и сказала:
— Юрий Григорьевич, осень стоит необыкновенная! Прикажите перенести себя в сад.
— Прикажите?.. — зашептал полковник. — Как?
Альбертина явилась к соседям и безапелляционно распорядилась вынести больного из дома и поставить его кровать под единственной уцелевшей яблоней. Ничего не понимающая семья полковника наблюдала из окна, как старая дева улыбалась смертельно больному человеку, а тот держал ее руку. Они не могли понять этого сближения двух людей — одинокого в жизни и одинокого в смерти.
Когда полковника на следующий день снова вынесли в сад, он повел неузнавающими глазами, позвал: «Аль…» — и умер.
Альбертина была на похоронах, поцеловала, как и все, полковника в лоб, но с его семьей никогда больше не общалась.