Индийский узел

                РОХЛИН Л.И.               

ИНДИЙСКИЙ  УЗЕЛ.
                (хроника судьбоносных встреч)
               
Жизнь буквально соткана из длинной череды знакомств. Лишь немногие можно спланировать, ещё меньше предсказать. Большинство знакомств - случайность, из области мистерий. Судьбы! Но именно непредсказуемые встречи создают в конечном итоге здание жизни человека, историю общества, этноса.
Пред вами предстанут пространственно и духовно разобщённые души, жившие в одно время, в последней трети XV века. Судьба заставила их встретится и пройти немыслимые испытания на дорогах невероятных приключений.

Пожалуй начну с россиянина. Правда, в то время ещё не было такого понятия. Только-только начинала возвышаться Московия, со временем ставшая империей россиян. Соседние славянские княжества были не менее богаты. Новгородское, Тверское, Владимирское княжества. А уж Великое княжество Литовское ( кто не знает - оно по сути было славянским) являло собой самое мощное, богатое и развитое славянское государство.
Наш герой жил в Твери, где княжил Михаил Борисович. Письменные источники сообщают, что в то время именно здесь возродилось после татарского нашествия летописание, живописная традиция, действовала Тверская епископия, шло бурное развитие деревянного и каменного строительства, колокололитейного, ювелирного, пушечного ремесел и торговли с Литвой, Ордой и восточными странами.
О большем, то есть о расширении сферы господства, Михаил Борисович и не помышлял. Не до жиру было. Он понимал, что близится конец самостоятельности родовой вотчины и тщетно старался лавировать между воинственным Казимиром и растущей мощью умного московского князя Ивана III.  И всё же более тверской князь  свои тайные помыслы устремлял на соединение с Литвой и Польшей, на развитие с ними торговли и добрососедских отношений.

 В его княжение появился в купеческой семье некто Афанасий сын Никитин.  Фамилии история не сохранила. Называют сейчас просто - Афанасием Тверитяниным. Когда подрос, то научился грамоте в школе при Спасо-Преображенском соборе. Видимо способный был до языков. Быстро изучил латынь. С молодости освоивши торговое дело, Афанасий вскоре из городских купцов сумел перебраться в ряды торговых гостей, стал ходить с товарами в Литву и в крымскую Кафу к генуэзцам и так укрепился в языках, что нередко служил толмачом в переговорах с генуэзскими купцами и латинским епископом. Ловкий был, сильный и удачливый. Но особенно любознательный. Видимо от генуэзских купцов узнал о существовании далёких и ярких стран - Персии, Индии. Что-то жило в его душе неспокойное, постоянно будоражищее сознание. Возникла мечта. Увидеть далёкие страны, поглядеть как живут там люди. Увидеть...пообщаться.
Обратился было к своему князю, но тот просто отмахнулся от докучливого купца. И тут прознаёт Афанасий, что в соседней Москве появился посол Ширванского шахиншаха и что вскоре московский великий князь Иван III отправит ответное посольство.

Обстоятельный купец понимает, что более удобного случая удовлетворить кипящее любопытство не представится. Он уговаривает тверских торговых людей артелью с товарами двинуться на юг вместе с ответным московским посольством. Едет в Москву. И тут происходит прелюбопытное совпадение интересов.
В Московии в то время правит "глубокомысленный, дальновидный и осторожный политик" Иван Васильевич, Иван III. Он понимает, что настало время возвышения  Московии. И не столько благодаря его политики, но более изменившейся карте Европы и Ближнего Востока. Османская империя резво расширяется на запад и восток, перекраивая границы соседних государств и перекрывая старые торговые пути между Востоком и Европой. Умирает Трапезундская республика, захвачен Крым и разграблена Кафа. И дипломатия Европы начинает интенсивно искать обходные пути на Восток. И, конечно, находит их. Через Египет и Красное море. Но османы создают крепкий морской флот на Средиземном море. Тогда возникает второй путь. Через Литву, Московию и далее по Волге и Каспийскому морю к Персии. Более длинный, но и менее опасный.

В Москву зачастили агенты главных европейских торговых держав - Генуи и Венеции. Они быстро понимают, что надёжность новых торговых путей зависит не только от могущества московского князя, но и от татар Большой Орды, которых пока ещё никак окончательно не может обуздать Иван III. Поэтому агенты, славословя московскому царю, имеют в карманах и тайные письма к татарскому хану Ахмату. Это очень раздражает Иван Васильевича.
Московский великий князь осознаёт слабость Большой Орды, но сил чтобы окончательно сломать хребет орде пока не хватает. И всё же уже сейчас намечает планы собственного, славянского, освоения северной части новой глобальной торговой артерии. Для этого ему необходимо знать географию дороги. И он планирует отправить большое посольство в Баку. Вот тут-то его величество случай и подбрасывает царю... тверского купца. Историки отмечают ещё одну способность московского царя - видение человека. И когда тверской купец добивается встречи с московским князем, тот понимает, что нашел добросовестного и ловкого помощника своему послу.
Ты крепок, ловок и разумен, да ещё грамотен. Не думаю, что доберёшься до Индии, но если освоишься в Шемахе и тем более если проникнешь в Персию, то этого уже достаточно.
А вслух говорит, что ты мол лучше посла узнаешь об объёмах торговых операций в Баку, о ценах и путях следования товаров из ещё более дальних стран, особенно пряностей, приносящих баснословные прибыли. Наконец, завяжешь торговые знакомства.

Афанасий Тверитянин получает от царя добро. Иван Васильевич приказывает ближнему боярину князю Даниилу Холмскому  познакомить тверичанина с будущим послом в Ширване Василием Паниным, объяснить им детали совместной "операции".  Вскоре любознательный купец становится близким человеком думного дьяка В.Панина.
Поздней весной, когда сошли льды, большим посольским караваном Афанасий со товарищи выезжает вниз по Итилю. Вот только точная дата поездки и возвращения затерялись. В документах московского посольского приказа думный дьяк сообщает  - "...се же написано не обретох, в кое лето пошел или в кое лето пришел из Ындея и умер, а сказывают, что деи Смоленска не дошед умер..." Но история узнала примерные даты посольского посещения двора шаха из ширванских источников. Это примерно в конце семидесятых годов XV столетия.

Из этого богатого подробностями источника узнаем и второго героя нашей хроники. В то благословенное Аллахом для Востока время процветало государство ширваншахов Дербенди, что удобно приютилось на берегах  юго-западной части Каспийского моря. Примерно на территории современного Азербайджана. Столицей шахиншахов поначалу служила памятная Шемаха. Помните пушкинскую злую шемаханскую царицу. Но случилось сильное землетрясение в XIII веке, город значительно пострадал и от горя подальше шахи перенесли столицу в Баку. Да и удобней стоял город на пересечении морских и сухопутных торговых путей.

В описываемое время (последняя треть XY века) правили Ширваном мудрые правители - Халиуллах I, а затем его сын - Фарух Йасар. Старались они, находясь в окружении более мощных соседей, турецкого султаната и двух падишахов Персии - Кара-Коюнлу в западной части и потомков грозного Тимура в восточной,  сохранить независимость. В основном это удавалось, хотя в 1412 году, в 1425 и в 1433 годах враг вторгался на территорию Ширвана и опустошал богатые земли. Разорял города и сёла, вырубал сады и шелковичные деревья, основу экономики страны, грабил жителей, уводя в плен десятки тысяч людей.
Но вторая половина века оказалась на редкость удачной для Ширвана. Страна  расширялась и процветала. Фарух Йасар, возглавивший страну в 1465 году, подчинил своему влиянию кайтакского уцмия Адилбека (правитель прибрежного Дагестана), княжества Ардебиля, Шека и Карабах.  Велось большое строительство дворцового ансамбля Ширваншахов в Баку, Шемахе, Дербенде, возводились тюрбе (роскошные каменные мавзолеи), мечети с минаретами, укреплялись крепости, строились общественные бани и овданы (подземные хранилища питьевой воды), частные дома.
Особое внимание  великие везиры Ширвана уделяли развитию торговли. Для привлечения купцов строились богатые караван-сараи. Мусульманские торговые гости селились в караван-сараях в предместьях Баку в Сангачала и в другом, в селении Миаджик. Очень почитались купцы из Индии (это были приверженцы зороастризма, парсы). Они останавливались в караван-сараях в Мул-тани и в Ичери-Шехер.

В те времена Баку опоясывали стены в три ряда, между которыми тянулись глубокие рвы, соединённые с морем. В цитадели теснились дома вельмож. Над ними возвышался огромный дворец шахиншахов. Связь с миром осуществлялась по навесным мостам, которые поднимались с наступлением сумерек. 
Когда спадала жара, во дворце часто устраивались шумные диваны. Ценили восточные деспоты и вельможи поэзию, философию и науки. Привлекал и Фаррух Йасар ко двору поэтов и учёных. Любил молодой шах услаждать взгляд и слух танцами полуголых рабынь, а в перерывах звучными пышными элегиями и газелями соревнующихся поэтов, рассуждениями астрологов, предвещающих процветание страны благодаря мудрости правителя.

Но вскоре диван молодого султана тускнеет. Умирает любимый придворный поэт престарелый Бадр Ширвани, а вскоре смерть настигает и звезду дивана, известного всему мусульманскому миру философа и астронома Саида Иахья. Вот тут и приводит ко двору шаха его брат эмир Манучихр своего любимого поэта Атааллаха Аррани, родом из Аррана.
Блистательный, острый, язвительный ум поэта быстро  возносит его  в круг ближайших друзей молодого шаха. Фаррух потешается над вельможами, которых высмеивает поэт. Но насмешки создают поэту немало тайных врагов, до поры до времени таящих злобу и зависть. Атааллах Аррани приобретает славу  поэта застольной лирики. Он прославляет радости городской жизни, призывает ловить минуты счастья, не омрачать жизнь мыслями о загробном возмездии. Он чрезвычайно и легкомысленно любопытен. Влюбляется, женится, вновь ищет женщин, умеющих поддерживать его талант в состоянии постоянной активности. Его часто видят в обществе парсийских купцов из Гуджарата, останавливающихся в караван-сарае Мул-тани, увлечённо распрашивающего о Индии, о зороастризме, о морских походах современных и древних арабских, персидских и китайских мореплавателей. Молодость и надежды бурлят в крови поэта, а смелость злых иронических строк не знает осторожности. Ничего не проходит мимо тайных врагов. Собрание факихов, мусульманских законоведов, грозно предупреждает зарвавшегося поэта, обвиняя его в безбожии и лишь благосклонность шаха на время спасает Атааллаха Аррани.

Здесь пора познакомиться и с третьим героем хроники.
Весьма колоритная личность и наверное ещё менее  знакомая широкому современному читателю. Арабский лоцман Ахмад ибн Маджид Шихабаддин, более похожий на поэта, учёного или шейха, чем на пропитанного ветрами и солёными  водами морского волка. Сообщают, что родился где-то в конце тридцатых годов - в середине сороковых XY века в оманской гавани Джульфар. Дед и отец были не только мореходами, но и муаллимами (учителями) морского дела. Ахмад уже с юности ходит с отцом по Красному морю и Аденскому заливу. Видимо был весьма способным юношей  и не только в знании моря. Быстро овладевает грамотой и много читает, увлекаясь философией, но особенно обширной арабской поэзией. Вскоре обнаруживается редкий талант - желание и умение излагать географию, гидрологию морей, навигационную астрономию поэтическим языком. Ему примерно 25 лет, когда в свет одна за одной выходят его книги – Семичастная поэма, Поэма об астрономии, Истинный путь капитана. Написанные древним стихотворным языком “раджаз” (поэтическая форма усвоения знаний), небольшие по объёму, они легко заучиваются наизусть простыми моряками.  В зрелом возрасте (примерно 1475 год) Ахмад пишет поэму "Китаб ал-фаваид..." ( Книга польз об основах и правилах морской науки"). Это своего рода морская энциклопедия, объёмом в 177 страниц арабского текста, состоящая из 12 "польз", то есть полезных глав. Здесь он предстаёт ещё и как историк, свидетельствуя о некоем Гавани Барудже, плававшем в Арабском море в первом веке нашей эры. 

В описываемое время его имя знают от восточного Средиземноморья до Южной Персии и Западной Индии. Купцы разносят благословенное имя по всему арабскому миру, прославляя его на караванных путях Ближнего и Дальнего Востока. В глаза и за глаза великого морехода называют не иначе, как лев моря.
Это во многом странно звучит - арабы и море. Ещё совсем недавно бытовало мнение, что ислам боится моря, что "он с начала распространения был подавлен ощущением морского превосходства неверных и практически не прилагал усилий, чтобы оспорить их господство..." Это мнение оказалось в корне ошибочным.
Арабы в те далёкие времена были властителями не только обширных земных, но и морских пространств от Средиземного до Южно-Китайского морей. И если земные просторы они завоёвывали мечом и кровью, насильственно внедряя ислам и подчиняя ему многочисленные народы от Восточной Европы до Индии, то прибрежные пространства - исключительно мирными, торговыми средствами.

С VII века на восточноафриканское побережье хлынули  целые арабские роды со старейшинами, за ними купцы и ремесленники. Основываются и быстро расцветают торговые города - Могадишо, Пате, Малинди, Момбаса, Занзибар, Ламу, Килва, Софала. Возникают  мусульманские по религии и африканские по существу государственные образования - от мелких до сравнительно крупных и мощных княжеств. На противоположном берегу океана, в Гуджарате, где поселились с давних времён парсы (зороастрийцы), вытесненные из Персии Аббасидами, на малабарском побережье Индии, на многочисленных островах Индонезии, даже в портовых городах южного Китая, появляются буквально гирлянды арабских торговых факторий и ремесленных производств. Это была длительная эпоха арабского господства на Берегах Индийского океана и мирного освоения исламом народов этих земель.
Мореплавание соединяло и развивало арабское мирное торговое вторжение в страны и народы Африканского и Азиатского континентов.
Потому-то опытные лоцманы и были на вес золота. Тем более такие как Ахмад ибн Маджид, которого отлично знали все правители по обеим берегам Индийского океана и про которого через столетие напишут - "...искатель правды среди мореплавателей, наиболее заслуживающий доверия из лоцманов в прошлом и нынешнем веках..." 

И, наконец, четвёртый персонаж хроники. Человек совершенно иного миропонимания, человек нарождающейся Западной цивилизации.
Перу ди Ковильян, незаметный придворный португальского короля дон Жуана II.
"Совершенного государя", по словам современников, правившего маленькой амбициозной Португалией в 1472 -1495 года. Король был обуян великой целью - захвата торговых путей из Европы в Индию, которыми безраздельно владели с запада Венеция, Генуя и Флоренция, а с востока арабские купцы и на которые уже вовсю претендовали испанские монархи. И он, владетель бедного природными ресурсами и населением государства, по площади немногим менее  Тверского и Московского княжеств, это совершил. Ему помогло не богатство, откуда оно в крошечной Португалии, не власть и влияние над европейскими державами, которого попросту не могло быть. Его цель осуществилась благодаря яркой целеустремлённости монарха и неистребимой преданности идее членов его команды и ...конечно, серии случайных непредсказуемых встреч.

Король великолепный стратег. Сообразуясь с небольшими экономическими и политическими возможностями, он разрабатывает единственно реальную программу действий. Глубокая, всесторонняя разведка географии торговых путей, оценка экономического и военно-политического состояния стран вдоль этих путей и параллельно строительство современного мощного флота.
Это оказывается ему по силам. Пренебрегая национальными и религиозными предрассудками, он подбирает великолепную команду единомышленников. Как вспоминает современник короля - "...португальцы проявляют больше верности друг другу и особенно королю, чем англичане и французы. Они не так жестоки и бесчувственны..."
Вообщем, прекрасным майским днём в городе Сантарен Дон Жуан собирает тайное совещание. Вокруг самые ближайшие советники - двоюродный брат Мануэл, герцог Бежа, королевский капеллан епископ Диегу Ортиш, мештри Родригу ди Педраш Неграш, долгие годы наблюдавший за деятельностью папского двора, королевских дворов Европы и османской Турции, а также мештри Мойзиш Визинью, учёный иудей, сочетавший в себе знатока мусульманского быта и традиций, переводчика с арабского языка, географа, математика и врача.

Перед ними проходят экзамен тщательно отобранные лица. Останавливаются на двух - Аффонсу ди Пайва и Перу ди Ковельян. Особенно привлекает внимание последний. Первый и на самом деле вскоре после начала операции пропадёт и судьба его неизвестна...
Как ни парадоксадьно звучит, но и в случае с Перу ди Ковельяном, как и со славянином, истории неизвестна его фамилия. То что представлено - это название местности, где родился наш герой. Королевские архивы Португалии странным образом не сохранили ни его биографии от рождения, ни его писем-донесений. Он известен лишь по сообщениям немногочисленных авторов. К моменту начала операции это сорокалетний многоопытный боец, ранее активно учавствовавший  в междусобной борьбе португальских феодалов, затем весьма заметный при дворах Людовика XI, позже при дворе испанских королей Фердинанду и Изабеллы, везде выполняя  "...роль португальского тайного агента со специальным заданием..."
Немногим позже был переключён на "работу" в мусульманском мире, видимо в связи с большей угрозой его для христианской Португалии. Мы видим Ковильяна дважды в Берберии и в Тлемсене (современный Алжир), в Магриб-аль-Акса (государство Фес, современное Марокко).

Обладая феноменальной памятью, будучи человеком острого ума, невероятной изворотливости, ответственности и целеустремлённости, решительным и смелым, Перу ди Ковельян в совершенстве знает и "... арабский язык и обычаи, обхождение, привычки мусульман, их манеру одеваться, традиции и законы шариата...Редкостный авантюрист, досконально изучивший жизнь и культуру мусульман, торговые и религиозные обычаи..."
Так отмечают историки. После тщательной подготовки во время длительного пребывания на о.Родос, последнего опорного пункта христиан на Востоке, где Перу и Аффонсу проходят окончательный экзамен у опытнейших рыцарей-госпитальеров ордена святого Иоанна  Иерусалимского брата Гонсалу и брата Фернанду, переодевшись в одежды мусульманских купцов и приобретя большую партию мёда, разведчики короля  Жуана II, растворяются в шумной разноязычной Александрии, ставшей после падения христианской Византии центром средиземноморской торговли.
В сундучках они везут мешочки с драгоценными камнями для продажи на путевые расходы, а на груди, рядом с нательным крестом, висит медная медаль, на которой высечено - "Король дон Жуан Португальский, брат христианских монархов". Визитная карточка или пароль. Как вам угодно...

Глава 2

Ты и впрямь в рубашке родился, Афанасий.
Думный дьяк и посол Московского князя Василий Панин обнял купца.
Такую бурю пережить. Наверно соколы помогли. Вот ведь много людей и три барки погибли, а спаслись лишь те, где птицы сидели. Чистые, божьи души вам помогли. Да ещё нехристю этому, послу шахову. Слава тебе, Господи! А то бы шахиншах вовсе разгневался и не стал-бы принимать меня.  Чего молчишь? Язык от страха проглотил.
Дьяк довольно хохотнул. Похлопал купца по плечу.
Видать долго жить будешь. Рассказывай, что случилось-то...
Афанасий молчал, приходя в себя, всё ещё не веря, что твердь земная под ногами, что солнце заливает через изразцовые оконца небольшую залу. Перед глазами мельтешили грязно-зелёные огромные волны, а в ушах всё ещё свистел неистовый ветер.
Что сказать-то, батюшка. Помнишь, когда великий князь направлял тебя с богатым посольством к султану Ширванскому, мы долго рядили-судили какие товары брать тебе с собой, а какие мы повезём с послом  Хасан-беком. Тогда ещё я заприметил, что у тебя охрана на ладьях почище Хасановой и попросился с тобой.
Помню, помню, купец. Так ведь и места не было.

Вот я и говорю. Не лежала у меня душа ехать совместно с посольством шаховым. Уж больно пышно и богато принарядили его ладьи. Всяк ушкуйник мог пограбить. Так и получилось. Несчастья сыпались на нас, когда проплывали Ахматов Сарай-город. Но тогда отбились благодарению божьему. А уж когда добрались в устье Волги до Хаджи-Тархана, то повстречались поганые татаре, сообщили своему хану, а тот послал в погоню почитай всю орду. Настигли нас и начали стрелять. Судно малое захватили, а потом и большое. Всё разграбили. Мою рухлядь схватили и взяли четверых из нас в заложники. А я слава Богу был в то время на посольском судне. С кормчим Иваном, да с толмачём ихним разговаривал. Привыкал к языку. Расстроились мы тогда пребольно. Но делать неча и пошли дале морем на двух оставшихся судах. Плыли недалече от берега. Иной раз, правда, он проподал, берег-то, тогда становилось страшновато. Вот в такой момент и настигла буря. Мы ж люди лесные, да степные. Нам травушку-муравушку подавай. Море для нас словно ад кромешный.

Да... - степенно, нараспев произнёс посольский дьяк - а нас Бог миловал, прошли морем, как по реке, плавно и красиво.
Вот-вот, а мы грешные попали в ад. Представь, поутру третьего дня проснулся, взглянул и обомлел от ужаса. Ветер страшный свистит, берегов не видать и вижу как  вдали, прямо на нас, катится диковинная длинная волна. Белая от пены. Пространство за ней пенится и вздымается горой. Огромная волна, а над ней сливается в сплошной туман водяная пыль и брызги. Иван заорал, чтобы прятались все. Да куда там. Налетела, высотой почитай в 10 метров и давай кидать нас из стороны в сторону. Многих унесла с собой. А за ней другая. Самая большая была третья волна. Выше сосен...Вообщем упали все на колени, да и давай молится. Каждый своему Богу. Дальше трудно помню. Очнулись, когда посольское судно прибило к берегу. И на тебе другая напасть. Вышли как пьяные на берег, стали считаться. Товары-то наши, что оставались, смыло. Пятерых нашенских людишек унесло, в том числе двух сокольничих, что великий князь посылал для обучения местных. Слава Богу кормчий остался целёхоньким. Следовательно, доберёмся. И вот я, бедный, остался. И вдруг откуда не возьмись сбежались кайтаки и всех захватили, да и птиц с рухлядью посольской тоже. Потом разобрались. Посол-то шахов Хасан-бек стал кричать, аж побагровел. Тут нас и отпустили. Посольскую рухлядь-то и птиц отдали. И пошли мы голые с Иваном к Дербенту. А здесь и ты был, встретил нас. Так что похлопочи, батюшка, о товарах наших перед шахом, а то ведь даже и переодеться не во что.

Да уж попробую, как же иначе-то, ведь одни мы тут, православные - Василий Панин перекрестился, задумчиво почёсывая густую чёрную бороду - так ты говоришь соколы спаслись. На них теперь наша надёжа, да ещё на тебя. Помнится, в Москве сказывал, что большим мастером соколиной охоты был перед тверским князьком. А тут степи знатные, богаты дичью и мелким зверьём, а уж шах такой страстный любитель охоты. На этом попробуем сыграть-то... Авось Бог вызволит. Ну давай Афанасий переодевайся и в путь - дорогу.
Они медленно ехали по каменистой тропе, чуть впереди небольшой группы всадников. Жаркое солнце казалось висело на плечах и в пылающем степном мареве плыли  искаженные очертания далёких гор, редких сельских домов в окружении шелковичных деревьев и садов. Домов и садов становилось всё больше и больше. Вскоре тень от широкоствольных платанов, выстроившихся бесконечными рядами вдоль дороги,  укрыла кавалькаду. Живительная прохлада арыков наполняла души людей и лошадей надеждой на скорый отдых.

Подъезжаем - прервал молчание думный дьяк - нынче здесь, в Шемахе, летняя резиденция ширваншаха. Поживите, да походите по городу, а ты Афанасий привыкай к местному народцу, приглядывайся к людям, понимай их разговоры и заботы, изучай товары, а вечерами - тут посол хитро подмигнул - рассказывай мне обо всём. Как в Москве уговаривались. Не забыл! Я тем временем поговорю о твоём деле с ближними шаха. Да и главное - увидишь женщину в никабе, ну то есть закрытую чёрной материей, не подходи, не затевай разговора, лучше подальше обойди.
И потекли дни. Иван-то, кормчий, бывалый человек, плавал в Баку, а Афанасий всему дивился. Всё было ему в диковинку. И природа, и люди, и дома, и язык. Никто не обращал на чужеземцев внимания и они всё более уверенно вышагивали по улицам и скученным площадям старого города, что расстроился вокруг дворцовых зданий шаха, вельмож и знатных купцов, ограждённых садами и высокими каменными стенами. Дивился купец пустынности улиц и великому шуму огромного базара. Он особенно привлекал внимание.

Пытливый ум купца, вежливость и общительность, знание цен товаров на московских, литовских и крымских рынках, быстро помогли Афанасию разобраться в особенностях местной торговли. К тому же он привлекал к себе яркой незнакомой одеждой, которую подарил посол. Был одет в малиновый полукафтан с козырем и серебряными пуговицами до подола, в рубаху с вышитым разноцветным воротником, в сафьянные красные с железными подковами сапоги, а на светло-пепельных крупных кудрях красовалась поярковая чёрная шляпа. И, конечно, подкупали большие  голубые глаза, постоянно излучавшие улыбку и удивление красотою лавок, но более богатством товаров. 

Поражало изобилие и дешевизна шелковых и хлопчатобумажных тканей. Многоцветные рисунки таламанского шелка, камки, тафты, атласа, бархата, бязи, от которых пестрело в глазах, тончайшие узоры ширванских, бухарских и индийских ковров, вывешенных длинными рядами, горы ослепительно белого хлопка и шелка-сырца. А по соседству источали ароматы пирамиды неизвестных пряностей, изюма, чернослива, миндаля и орехов. В тени под навесом томились большие кувшины с вином. Дальше тянулись лавки самоцветов и жемчуга, посуды и предметов утвари. За ними ряды с москательными товарами - красками, камедью, квасцами, ладаном и мылом. Здесь же он увидел лавки с кожами и войлоком. Пощупав, помяв в ладонях, убедился в явно славянском происхождении товара. Обрадовался, но пораспросить не мог и лишь восклицаниями и неистовым движением рук давал понять хозяину насколько хороши кожи и что мол выделываются в его стране.

Но более всего удивила продажа вонючего чёрного и белого масла. Такого товара Афанасий не видел нигде. Это были отдельные ряды на задворках базара, но заинтересованного народа здесь было несметно. Казалось со всего мира пришли за странным товаром купцы. Они его мяли в пальцах, нюхали, даже пробовали на язык. На вопрос думному дьяку, тот ответствовал что это белая и чёрная нефть, добываемая из местных колодцев. Очень ценный продукт, развозимый по всему арабскому миру и употребляемый для освещения и отопления домов и бань и как лечебное средство при различных заболеваниях.   
Но особливо ценится масло для военных нужд - выговаривал Василий - нынче во всех войсках созданы отряды специальных нефтеметателей. Швыряется в осаждённый город льняная пакля густо обмазанная горящим чёрным маслом, вызывая обильные пожары, которые очень трудно погасить. А оное только здесь, под Баку, добывается. Так что сам понимаешь как ценится.

Афанасия часто обступали, удивляясь цвету волос и глаз, о чём-то спрашивали, даже щупали одежду и громко смеялись, выражая неподдельное удивление странному облику, незнакомому языку и ... отсутствию товара. А он никогда не встречал такого искрящегося многолюдия и изобилия. Оттого кружилась голова, а все напасти прошедших недель напрочь растворились, исчезли. Афанасий был все дни возбуждён и даже счастлив такому обороту событий.
К концу недели начал улавливать и понимать отдельные слова, выражения и обороты речи. И по вечерам, рассказывая думному дьяку, поражал его отличной памятью, часто употребляя местные слова и даже обороты, ловко вставляемые в русский язык. Горячо убеждал посла в выгоде торговли Московии с Ширваном, перечисляя на память ассортимент товаров, розничные и оптовые цены, предлагая новые караванные пути. Морские через Грузию и Кафу или сухопутные через прикаспийские степи до Дона, в обход татарской орды.

Василий Панин внимательно слушал, поражаясь смышлённости купца и однажды  спросил.
А если-бы один тогда на посольской шебеке остался в море, смог-бы прочесть лоции кормчего и добраться до берега. А? Звёзды-то небось не знаешь?
Нет, батюшка. Мудрено это. Хотя часто заглядывал и Иван всё охотно рассказывал. Конечно, если немного подучится. А что?
Да нет, я к слову. Пока есть время разузнал-бы всё про звёзды у Ивана. Вдруг пригодится, когда поплывёшь океаном. Ты ж в Индию собрался! Аль забыл? 
В один из дней сказал, что завтра должны быть на диване у брата ширваншаха эмира Минучихра. Если заручится его поддержкой, то там, Бог даст, можно будет выйти и на ширваншаха с просьбой о помощи.

Светская жизнь во дворце шаха и в домах вельмож начиналась с наступлением сумерек. Спадал невыносимый зной и муэдзин с высоты узорного минарета заканчивал последний призыв к правоверным, приглашая на вечернюю молитву. К этому времени молчаливые слуги заканчивали приготовления к пиру. Возле водного зеркала бассейна-ховуза, спрятавшегося в тени чинар и серебристых тополей, ставили большой шатёр, настилали разноцветные ковры, разбрасывали десятки малых и больших расшитых шелковых подушек, веером окружающих низкие лакированные расписные столики. Охапки душистых цветов, мерцающих в свете факелов, создавали атмосферу таинственности и сокровенности.
Могущественный брат ширваншаха славился тонким пониманием музыки, поэзии и гостеприимством. Непринуждённая неофициальная обстановка, обильная еда и сладкие вина собирали общество истинных ценителей беседы и утонченных развлечений. Танцы невольниц под чарующие звуки кяманчи, руда и тамбуринов сменялись поэтическими состязаниями. Поэты застольных радостей и поэты любовной лирики нараспев, переходя от хозяина дома к группам гостей, восхваляли радость бытия или жаловались на любовные муки, сетовали на безнадёжность чувств, воспевали прекрасную возлюбленную, её вьющиеся локоны и всеиспепеляющий взор, сравнивали её с солнцем или свечой, а себя с мотыльком, сгорающим в пламени страстей.

На столиках высились горки оливков и фисташек, вымоченного в розовой воде сахарного тростника, яблок, дынь и винограда. Виночерпий без устали наполнял бокалы густым ароматным вином, строго следя чтобы ни один из них не оставался пустым.
Состязания поэтов перемежались песнями и рассказами смешных историй, где могли учавствовать все гости, провозглашением тостов и панегириками в честь шаха и хозяина дома. А тот восседал на невысоком помосте, утопая в подушках. Длинное холёное лицо с широко расставленными угольно-чёрными глазками, орлиным носом и тонкими постоянно поддёргивающимися усиками, над которыми возвышалась пышная зелёная чалма-дастор, украшенная драгоценными камнями, выражало равнодушие. По правую руку, у подножья помоста, в нервном напряжении примостилась красавица-гетера, виртуозная артистка и музыкантша, внимательно наблюдавшая и ненавязчиво руководившая организацией пира.

Афанасий буквально оторопел от роскоши одежд, незнакомой еды, но более от красоты расслабляющей обстановки, никогда им не виденной, несмолкаемого приглушенного говора множества красивых людей, звучания непонятной музыки и красоты полуголых танцовщиц. Он, конечно, не понимал слов выступающих людей, называемых Василием Паниным поэтами, да и вообще впервые столкнулся с таким явлением. Но интонации голосов, мимика лица, движение рук - всё это очаровывало непонятным образом, возбуждало Афанасия.
Заметил как к эмиру подошел с низким поклоном человек в ярком халате и что-то шепнул. Эмир кивком головы подал знак и яркий халат поплыл к ним. Приблизившись к московскому послу, человек  пригласил Панина на беседу к эмиру.
Будь здесь - успел шепнуть Афанасию посол - сиди и улыбайся, авось и тебя позовут. И смотри много не пей, оно обманчиво сладкое, а потом и встать не сможешь.

Господи, как затекли ноги и болит спина - подумал купец, кисло улыбаясь и ворочаясь на подушках, боясь привстать на колени. Пот обильно стекал к подбородку. Но никто не обращал на него внимание и он украдкой отираясь длинным рукавом кафтана, озирался вокруг и смотрел во все глаза.
Он видел как Василий Панин с глубоким поклоном подошел к эмиру и о чём-то говорил. Потом к ним присоединились ещё двое. Одного из них он уже давно приметил. Красивое молодое лицо, обрамлённое чёрной бородкой и жестким густым покровом чёрных коротких волос. Человек нараспев и громко читал и часто кланялся одобрительному гулу хозяина и гостей. А второй был одет в знакомые одежды и чем более Афанасий вглядывался в него в полумраке вечера, тем отчётливее узнавал костюм ...генуэзского купца.

Эка, как далеко заплыл итальянец - подумал тверской гость - оборотисты и хитры, ничего не скажешь, не то что мы, лапотники. Он глотнул вина. Сладкая острая жидкость обожгла горло и проникая далее немного затуманила сознание, настраивая на радостный лад.
Прошло ещё немного времени. Афанасий как-то незаметно погрузился в собственные размышления и вдруг буквально над ухом услышал гортанные звуки знакомой речи.
Ваш посол сказал мне, что вы знаете итальянский, торговали в Кафе. Очень рад знакомству. Я сам бывал в Кафе.
Афанасий очнулся, изумлённо глянул и увидел рядом того итальянца, что беседовал с эмиром. С ним стоял и человек с чёрной бородкой, пристально изучая нового чужеземца. Они бесцеремонно присели к столику тверского купца. Наступило молчание. Афанасий собирался с мыслями, вспоминая Кафу, язык. Молчание нарушил итальянец.
Джиовани де Лука - церемонно склонившись, представился он - сегодня я не купец. Путешествую и сюда прибыл через Грузию. Благодатные и богатые края. В Ширвани я уже более двух месяцев и каждый день удивляюсь всё новым и новым открытиям. А вам я слышал не повезло. Пора, пора вашему князю навести порядок и против своих ушкуйников, да и окончательно приструнить татар Большой Орды. Они сейчас слабы. А вы присоединяйтесь к нам. Шемаха прекрасный королевский город. 

Знакомая речь привела Афанасия в привычное состояние и он с жадностью долго молчащего человека стал безумолку рассказывать о своём путешествии, о доброте местных людей, о красоте природы и изобилии товаров на базаре. Рассказывая и спрашивая, он всё время поглядывал на третьего собеседника, терпеливо молчащего и внимательно прислушивающегося к незнакомой речи и странному наряду чужеземца. Увидев это, Джиовани извиняющимся голосом представил незнакомца.
Это известный поэт, любимиц шахиншаха, Атааллах Аррани из Ширвана.
Но и после представления поэт не проронил ни слова. Без стеснения он высматривал крупную фигуру Афанасия. Было такое впечатление, что вот-вот  дотронится, пощупает незнакомца, чтобы убедится в естественности цвета волос и глаз и вообще присутствии человека.

Афанасий немного отодвинулся. Поэт широко улыбнулся.
Вы, славяне, видимо все одинаковы. Сказочные гиганты из таинственной страны, покрытой сплошными лесами. У нашего шаха Фарруха Йасара в личной гвардии есть твои соплеменники, воины. Похожи на тебя. Богатыри. А вот теперь Аллах соизволил познакомить меня лично с вами.
Он говорил. Джиовани, спотыкаясь, как умел переводил. Афанасий вглядываясь в красивое печальное лицо поэта, проникался доверием. Лицо было обаятельным. Оно располагало ясно видимыми, искренне переживаемыми чувствами, теплотой душевного состояния, что постоянно отражалось в мимике лица, блеске глаз, движеньях губ и рук. Ему хотелось верить, доверится.
Я хочу тебя часто видеть, купец - говорил Атааллах - хочу узнать твою страну широких и спокойных рек, о которой читал в старых арабских книгах.. Хочешь, буду заходить за тобой...

Тут подошел думный дьяк и прислушавшись к разговору тихо заметил Афанасию - ты постарайся подружиться с поэтом, он нынче очень влиятелен, доверенный человек шахиншаха. А итальянца я знаю. Ещё по Москве. Сказывали мне, что со многими боярами знакомство свёл. Всё выспрашивал да вынюхивал. Особливо с теми, что родами татарского происхождения. Прощелыга, прости господи. Так что будь осторожен.
Он говорил быстро, широко улыбаясь, так что Джиовани, при его плохом знании славянского, ничего не мог понять. Ему в тон Афанасий ответил.
Не сомневайся, батюшка, знаю я их по Кафе, очень корыстный и спесивый народец.
Думный дьяк Василий Панин кивнул в знак одобрения.
Ну что купец, тебе может повезти. Великий эмир заинтересовался твоим умением  приручать московских соколов. Я ему сказывал, что ты охотник достоверный, настоящий, страстный. Знаток особой охоты и на мокрую птицу и на верховую, да и на коршака с зайцем можешь. Здесь-то в степях, да в горах боле охотятся на мелкого зверя, да и сокола тут небольшие, слабоватые. А ты довёз нашенских, крупных. Так что жди посыльного и смотри, не посрами нашего князя.

Прошло ещё три недели. На востоке время тянется медленно и Афанасию казалось, что о нём забыли. Но скучать не приходилось. С новыми друзьями он частенько, пешком или на конях, бродил по городу и окрестностям Шемахи. Итальянец, под предлогом дел, вскоре отстал. А поэт с печальными глазами наоборот всё глубже старался проникнуть в душу тверского гостя. Его любопытству и рассказам не было конца и края. Он то поражался детскому удивлению Афанасия казалось-бы известными вещами и явлениями и при этом громко заразительно смеялся, то сам столь-же непосредственно не мог поверить в то, что рассказывал новый друг. Видимо умение искренне удивляться и сближало этих столь непохожих людей. Правда, помня предупреждение посла, Афанасий поначалу держался настороженно. Был немногословен. Но неподдельная искренность поэта обезоруживала. Купец забывался и постепенно раскрывал душу. Яркая речь и заразительный смех притягивали.
Добрый мусульманин. Душа нараспашку - думал Афанасий - надо же, другой веры, а поди ж ты. Кажется и другом обзавожусь. На чужбине.

Вскоре двор шаха перехал в столицу, в Баку. Переехал и московский посол с челядью. Здесь Афанасия вновь нашел Атааллах. К тому времени тверитянин уже совсем неплохо понимал местный язык и даже немного фарси, на котором поэт читал свои стихи.
Сегодня увидишь чудо - сказал Атааллах, управляя норовистым вороным жеребцом - настоящее чудо. Нигде в мире такого нет. Так говорят купцы, а уж они изъездили весь подлунный мир.
Они медленно трусили по узким улочкам, пока не выехали на широкую дорогу. Город остался в стороне. Впереди маячили высокие безжизненные холмы и при полном безветрии странными казались отчётливо видимые мощные потоки красноватого воздуха, которые столбом струились над холмами, нагревая и без того раскалённое небо.   
Пегая кобыла Афанасия пугливо сторонилась вороного соседа, всё время норовя
перегнать или отстать и всадникам приходилось нелегко, чтобы ехать вровень.

А почему там впереди какие-то красные вихри? Ветра-то вокруг нет, а там прямо столбом вверх...
Скоро увидешь - отвечал Атааллах - это и есть чудо. Ехать ещё долго, а пока расскажу о таинственной и древней религии.
Это и будет ещё одним чудом - удивился Афанасий - эка невидаль. Наши старики сказывали, что на славянских землях, задолго до Христовой веры, люди поклонялись разным деревянным богам. Да и до сего дня в дремучих лесах сказывают живут ещё волхвы, язычники.
Ты сначала послушай, а уж потом скажешь. Кстати, наши встречи вскоре будут совсем редкими.
Почему - удивился Афанасий - иль уезжаешь куда.
Да нет. До шаха дошли сведения, что мол рассказываю слишком много и откровенно. Ты мол всё передаёшь своему послу. Вот и вызвал меня на днях сардар шаха Мавлан Шараф ад-Дин. Не слышал о таком, ну и слава Аллаху. Чтобы во все дни твои не видеть его. Долго выспрашивал. Потом сказал что слышал о твоём мастерстве обучения соколов и что пора твоему другу заняться делом на дальней ферме. Пусть там и сидит, а не то выпроводим...Так и сказал.

Жаль, очень жаль. С тобой мне просто. На чужбине найти товарища редкость. Ну да и то правда, что пора заняться делом.
Они замолчали, погрузившись в созерцании природы. Подул свежий ветерок с ближнего моря. Лошади, почуяв свежесть, ускорили шаг и вот вороной, распушив хвост, понёсся рысью, увлекая подругу. Но горячее солнце быстро утомило лошадей и они вновь, не чуя поводей, пошли медленной трусцой.
Там на холмах, в Шубанах, живут удивительные люди - вновь начал Атааллах - красивые и добрые люди, парсы. В переводе - подающие милостыню. Они поклоняются наверное самому древнему из пророков, Заратуштре. Он жил за три- четыре тысячи лет до рождения вашего Христа и нашего Аллаха. Жрецы парсов утверждают, что их пророк родился и жил в лесах и степях около большой реки Итиля. Где-то в вашей стороне.

Да ты что! Ведь и я родом с Итиля. Мы называем её Волгой. Родная река. Значит правы волхвы. Это ведь они разносят песни и сказы о древних богах нашей земли. Славянские земли необъятны - с гордостью произнёс Афанасий. Сейчас у нас начинается лето, травы по пояс, нежность разлита в лесах и полях, а на малых полянах по берегам лесных речек прячется такая колдовская тишь да благодать, что слезьми обольёшься от радости неземной. А зимы! Вот как тебе описать яркое солнце, огромные сугробы пушистого белейшего как сахар снега среди яркозелёных разлапистых елей и мороз. Такой что уши щиплет... Тишина крайняя в лесу, аж давит. И вдруг стрекот сверху. Осторожно поднимаешь голову и видишь, что на тебя смотрят две бусинки чёрных глаз на белой шкурке, а над ней волнуется хвостик с чёрной отметиной на кончике. Горностай колдует, любопытствует. А на снегу следы. Вот заяц пробежал, а тут куропатки глупыши ссорились, а далее возле уснувших берёз видишь следы сохатого. Тишина, а жизнь продолжает кипеть где-то совсем рядом. 

Да ты поэт, Афанасий. Как это - яркое солнце и ... снег!
Куда мне до тебя. Вот ты так легко и красиво слагаешь эти самые газели. А как читаешь, словно поёшь! Мне посол говорил, что тебя называют украшением дворца. И ведь на самом деле украшение, если можешь так складно сказать. Посол даже перевёл мне и я запомнил на всю жизнь и ежели Бог даст вернуться домой, то своим близким, расскажу. Как ты давеча во дворце громко читал.
Над Шемахой простёрлась тишина.
Душа тоской и нежностью полна.
Созвездья, как рассыпанные деньги.
Неспящим глазом сторожит луна.

Или вот такое. Афанасий даже привстал на стремена.
Я жизнь люблю. А может быть она
Без памяти в меня, поэта, влюблена.
За то, что, смертный червь, бессмертное творю?
Она ль мне дарит стих? Иль я ей стих дарю?
(перевод Т.Шумовского)
У нас таких людей нет - немного успокоившись продолжал тверичанин. В домах купцов, бояр, да у князя видывал гусляров, да волынщиков. Они знатно исполняют народные напевы - весёлые и печальные. Но чтоб вот так, без инструмента, кто-то из них связно и красиво говорил. Нет, такого не встречал.

Ты обожди про меня. Я хочу тебе рассказать о парсах. Мы ведь к ним едим в гости.
Ближе к вечеру они добрались до вершин дальних холмов. Картина, открывшаяся взору Афанасия, поразила. Таинственное чудо предстало перед ними. За холмами расстилалась равнина. Посредине выделялось большое квадратное пятно, озарённое по периметру снопами яркого пламени. Они вырывались из земли. То сравнительно невысокими и узкими струями, то длинными широкими свечами, упирающимися в чёрное небо. За ними висела адская темнота. Ни единого огонёчка. Никаких, даже смутных очертаний не проглядывало в ней. Когда глаза всадников попривыкли, то разглядели среди островков пламени, в середине пятна, большое квадратное здание, окруженное башенками-зубцами. На верхней площадки каждой полыхал костёр. Над зданием возвышался разрисованный купол. Из его центральной части вырывалось огромное пламя.   

Афанасий истово перекрестился и забормотал молитвы.
Что это? Прямо светопреставление...конец мира...страшно...- он остановил коня.
Да нет - поэт прикоснулся к плечу купца - трогай, не бойся. Это святилище огня парсов, зороастрийцев. Старики говорят, что задолго до них в этих местах постоянно горела земля. Будто здесь вырываются огненные подземные духи. А потом это место облюбовали парсы. Огонь считается у них воплощением божественной справедливости. Поклонение огню для парсов словно знак веры главному божеству Ахура-Мазде. Ни один праздник, ни одна церемония у них не обходится без огня. Я давно знаком с мудрым и очень почитаемом парсийским жрецом Мир Сайидом. Ему поклоняются кажется все парсы. Удивительный собеседник. Скоро ты увидишь его.

Грешные мы люди, Атааллах - философски заметил Афанасий - но так любопытно всё знать. Знаешь и у нас есть что-то похожее. Поклонение огню на рождение Иоанна Крестителя, нашего пророка. Ведь тоже празднуют обрядами с кострами. Представляешь, летней ночью по берегу лесной реки устраивают огромные костры. Парни с девушками украшают себя венками полевых цветов и голышами прыгают через костры, а потом в воду. Ночь, белые тела в свете костров, охапки ярких цветов... Завораживающее зрелище.
Постой, постой, а причём тут Вера - поэт засмеялся - это скорее праздник любви.
У нас, мусульман, к сожалению нет столь огненных обрядов. Да и приезжающие с запада христиане никогда не рассказывали о чём-либо подобном. Это что-то чисто славянское. Но мне очень по духу.
Нет, Афанасий, поклонники Заратуштры серьёзны. Знаешь, чем больше всего они впечатляют - улыбка сошла с лица поэта и во взоре открылась печаль - верой в очищение мира, в обязательное становление человека в добре. Они ведь называют себя бодрствующими. Понимаешь, они люди Апокалипсиса, одни из немногих, кто бестрепетно, постоянно ждёт конца мира. Но это не ожидание всеобщей смерти, а  уверенность в полном очищении и в последующем возрождении.

Они подъезжали к храму, следуя по дороге меж огней. Вороной Атааллаха настороженно прял ушами, похрапывал. Из храма вышел человек в белом одеянии. Подпоясанная кушаком длинная до колен белая рубаха, из-под которой шли узкие белые брюки, мягкие остроносые туфли и войлочный колпак, составляли одежду высокого смуглого молодого человека с тонким орлиным носом, широко расставленными серыми глазами под выступающим широким лбом. Он молча, жестом пригласил в храм. Они вошли и последовали за смуглым юношей.
Вскоре достигли небольшого центрального куполообразного зала отгороженного от других помещений. Поэт шел уверенно и чувствовалось, что он не раз посещал храм. За ним, сторожко переступая, оглядываясь, шел Афанасий, часто осеняя себя крестом. Посередине, в глубокой нише, в огромной до блеска начищенной латунной чаше, стоящей на каменном постаменте, они увидели не яркий костёр. Аромат от тлеющего сандалового дерева приятно кружил голову. Возле чаши сидел жрец в белой шапочке, в белом халате, в белых перчатках и с белой полумаской на лице. Ритуальным жезлом из металлических стержней он помешивал огонь в светильнике алтаря, чтобы пламя горело ровно. Затем, не обращая внимания на пришедших, собрал скребком золу в коробочку, встал и передал её смуглому юноше. Тот молча поклонился и вышел.

Лишь тогда жрец распростёр руки и подошедши к Атааллаху, осторожно приобнял его. Потом слегка поклонился Афанасию и предложил им подождать в другом помещении. Через короткое время он вышел и пригласил путников к себе.
Мир Сайид пристально, долго смотрел на Афанасия и затем заговорил медленно и тихо, обжигая собеседников редким пронзительным взглядом.
Мне говорили, что ты из далёкой северной земли - тень улыбки пробежала по худому пергаментному лицу. Затем обращаясь к Аррани произнёс - ты прав поэт, его облик  очень знаком мне. Он подобен нашему, но особенно предкам.
И повернувши голову к Афанасию, продолжил.
 Среди парсов много похожих на тебя, славянин. Очень похожих. Выражением лица и фигурой. Недаром твои края священны для нас. По преданиям, где-то там, на берегах великих рек Итиля и Камы, жил наш пророк Заратуштра, наделённый даром откровения.
Жрец продолжал внимательно вглядываться в лицо Афанасия. Тот с почитанием и страхом смотрел на жреца, не проронив ни слова, не зная как вести себя, боясь глядеть на живого пророка. А он, чуть покачиваясь, медленно говорил. 

Однажды сияющее существо привело пророка к Богу, Ахура-Мазде, владыке порядочности, праведности и справедливости...
В тишине, нарушаемой потрескиванием пламени свеч, его слова, как капли падающей воды, завораживали сознание. Всплывали странные мистические образы. Афанасий с трудом улавливал смысл...
Ахуре-Мазде противостояло злое божество - продолжал жрец - Злой Дух. Есть два первичных духа, близнецы. В мыслях, словах и в действии они оба добрые и злые. Когда они схватились впервые, то  создали бытие и небытие. Создали то, что ждёт следующих по пути лжи - злость и ненависть. Это самое худшее. Тех кто следует путём добра ждёт самое лучшее - любовь. И вот из этих двух духов один, следующий лжи, выбрал зло, а другой, дух святейший ... выбрал праведность. Но откровения Заратуштры не понравились вождям и они пророка выгнали. Он нашел слушающих  и воспринимающих далеко на юге от родины, в долинах Загроса и Макрана, на территориях древних иранских империй. Они стали нашей второй прародиной. Там мы жили тысячелетие, а потом пришли мусульмане и вытеснили нас, рассеяли по миру. Благодарение Ахуре-Мазде, что собрал нас в Индии, в Гуджарате, на берегу океана. Там мы нашли новую родину. Но и здесь, в Ширване, благодарение ширваншаху, что разрешает нам на вечных огнях служить нашему пророку.

Жрец продолжал внимательно смотреть на Афанасия, долго молчал, затем дотронувшись плеча онемевшего купца, вновь заговорил.
Хочу донести до людей твоей родины память её потомков, любящих и вечно помнящих землю нашего пророка. Я вижу! У тебя добрая душа и светлый ум. Ты донесёшь мои слова. 
Лёжа в тесной каморке, на жесткой узкой лавке, после более чем скромного ужина, Афанасий вспоминал слова жреца, но более всего проникающий взгляд.
Красивые люди - думалось ему - совершенно не похожи на местных. Надо же, жизнь разбросала их по всему белу свету. Аж в Индии живут! И как оберегают свою религию, сохраняют национальность, одежды, обычаи. Индия! Прямо сказка какая-то. А вот ведь ихние купцы гоняют туда и обратно караваны с товарами. Через Персию, через море. Обычные торговые пути. Господи, а вдруг ты сподобишь попасть туда ... 
С этим и уснул.

Вскоре по возвращению предстал Афанасий пред грозные очи сардара Мавлана Шарафа. Разговаривал везир мягко, улыбался.
Соскучились по тебе соколы, купец. Не забыл-ли ты их, проводя время в обществе нашего поэта. А слышал я, будто бахвалился, что служил своему князю знатным сокольничим.
Нет, господин. Сокольничим князя не был. Это большое звание у нас. Мой князь Михаил Борисович охотник достоверный, настоящий, страстный. Сокольничих сам подбирает и любит их, балует. А вот в друзьях сокольничего ходил и сильно полюбилась мне эта охота. Прикипелся к ней. Много знаю и умею.
 Так ведь и наш шахиншах Фарух Йасар предпочитает всем охотам сокола. Любит их лёгкий полёт. Стремительный, молниеносный удар. К тому же ваши птицы  крупнее и слышал злее. Значит и добычу бьют большую.
Это так. Но поначалу надо приложить много сил, чтобы приручить благородную птицу, мой господин.
Вот и займись делом. Если шахиншаху ляжешь на сердце, отблагодарит тебя так, что на всю жизнь хватит. А праздная жизнь не по тебе. Вижу насквозь. Ею пусть до времени занимаются поэты и мудрецы... до времени - и могучее тело грозного сардара заколыхалось, издавая писклявые звуки.

Соколиная ферма находилась вдалеке от столицы, на холмах, что во множестве раскиданы вокруг озёр Сарысу, широкой гладью заливших низины в междуречье Куры и Аракса. Берега озёр заросли ракитняком и густым камышом. Раздолье для крупных красных уток, куропаток, для дроф и стрепетов. Стада кабанов без устали прокладывали тропы в густых кустах, пугая зайцев и небольших желто-песчаного цвета лис-коршаков. На двух холмах, разделённых неглубокой седловинкой, издавна располагалась большая соколиная ферма. Её построил ещё шах Халилуллах, отец нынешнего султана, тоже страстный охотник. Сюда-же он завёз редкую породу собак, туркменских борзых-таазы. Идеальных спутников соколиной охоты. Тёмно-серые и чёрные крупные псы воспитывались всегда вместе с соколами. Ели, спали, выгуливались. Только вместе. И к двум годам эти резвые, с быстрой реакцией и великолепным чутьём собаки, на охоте с соколом, дополняли друг друга без всякой помощи или команды охотника.

Трудные заботы заполонили тверского купца. Привезённые птицы без привычного присмотра и пищи одичали, часть умерло от несносной жары. Пришлось Афанасию заново приручать гордых птиц, а главное подружить их с незнакомыми борзыми. Потребовал первым делом привезти голубей, привычный корм для хищных птиц. Затем отобрал наиболее сильных соколов и началась кропотливая работа. Любимое занятие в молодости, которому обучал его сокольничий князя. С неделю не давал им спать, мучаясь и сам. Наконец, когда птицы стали вялыми и безучастными, надел на головы колпачки, клобуки, а на ноги крепкие путы. И дал выспаться. Ну а затем принялся птицу звать, приманивать, сажая её на плетень в крытом сарае и с куском свежего окровавленного мяса отходя от неё всё дальше и дальше. И лишь когда сокол прилетал и садился на руку, то получал мясо. Непременно при обучении присутствовали борзые и когда соколы летели за пищей, то и собаки следовали параллельно и получали куски из рук сокольника. Другого кормления не было за весь день.

К тому времени Афанасий хорошо изучил и местный язык и даже неплохо понимал фарси, на котором писал стихи Атааллах. Обучение птиц настолько овладело Афанасием, что он было вовсе забыл и о цели путешествия и даже о мечте, лелеянной годами. Лишь изредка вспоминая о наказе Василия III, купец гнал мысли, любовно поглаживая гордых птиц. Неожиданно на ферму приехал Атааллах. Да не один. Представил друга, сына богатого и влиятельного купца-мусульманина. Привезли вина и много вкусной еды.
Смотри купец. Не выдавай нас сардару. Не должен он знать о нашем приезде.
Поэт громко смеялся, бегая среди клеток, с почтением поглядывая на грозных соколов. Его друг больше молчал, приглядываясь к Афанасию. А тот был раздосадован, что оторвали от любимого занятия. И чтобы быстрее избавится от непрошеных гостей решил выехать с лучшими птицами в степь. Попробовать их на воле.

Жара спала и небольшое сокольничье воинство, возглавляемое Афанасием, выехало в степь. Перед ними расстилались бескрайние всхолмленные равнины. Справа Ширванская, медленно поднимающаяся к северу к синеющим на горизонте горам. Слева Мильская, за которой виднелись высокие Карабахские горы. Со снежных вершин веяло прохладой. Чуя свежий ветер кавалькада прытко неслась по степи, за ними стелилась свора борзых и далеко сзади медленно тянулись арбы, нагруженные палатками, снаряжением и едой. Двигались к озёрам.
К вечеру достигли заранее выбранного места на плоской вершине высокого холма, в полукилометре от большого Сарысу. С него хорошо просматривалась и гладь озера и река Кура, разделённые нешироким болотистым перешейком, заросшим кустарником и тростником.

На утро начался основной, полевой, этап обучения птиц и борзых. Собаки-то были натасканы и им требовалось только привыкнуть к новым птицам в полевых условиях. А уж великолепная стойка перед жертвой и умение подавать сбитую птицу или зверя - этому они были приучены с рождения. И снова птиц томили бессоницей, привязав на длинном шнурке к арбам. А затем выпускали в поле без шнурка, но с опутанными ногами и приманивали свежим мясом. Кормили опять только вместе с собаками. Долгое дело, медленное. Да не у всех и получалось. Птица чувствует характер мастера и безразличного не подпустит. Вот и поэта они сторонились и злым клекотом предупреждали - ... мол, не подходи. А он радостно хохотал и взмахивал руками, ещё более возбуждая гордую птицу.
Нет, Атааллах, не подходи. Не твоё это дело - сердился Афанасий.
И поэт уходил в золотистую ковыль степи, одиноко бродя среди холмов с неизменной сумкой на плече, где аккурано разложенные ждали его бумага, чернила и отточенные перья. Приходил вечером, каким-то шестым чувством ощущая запахи ужина. К тому времени собиралось и усталое сокольничье воинство и все вместе, не задумываясь над причиной недавнего жалобного блеяния барашка, насыщались и громко превознося Аллаха, разбредались по шатрам.

Скажи Афанасий - допытывался поэт, вытягиваясь на толстой войлочной циновке в углу шатра - как живут у вас простые люди зимой, когда морозы лютуют более чем полгода, а светлый день уж очень короткий по твоим словам. Что делают? Ведь и не погуляешь, да и не почитаешь. Темно наверное от слюдяных окошек.
Да, ты пожалуй прав! Читают и тем более пишут у нас единицы. Но зимой, хоть и холодно, но часто яркое солнышко веселит душу. Делать зимой и на самом деле почитай нечего. Народец наш загодя готовится к зиме. И съестной припас и корм со стойлом для скота и одежонку зимнюю - всё готовит и складует возле жилой избы. Каждая изба у нас как крепость ваша. Если осенью знатно подготовился, то зимой гуляй, да спи. Потому когда солнышко, да снега белые рассыпчатые слепят, все наряжаются. Всяк в своё самое тёплое и яркое. И высыпают на улицу. Праздник, одно слово! В это время и ярмарки у нас происходят. Прямо на льду. Представь, загодя освежованные туши коров и баранов, с рогами и хвостами, свиней и гусей, ставят на ноги на речке и они за ночь вмерзают в лёд.

Поутру их обряжают и так вот стадом продают. С шутками и прибаутками. Детишки на санках с холмов да с берегов ныряют, бабы под гусли, волынки да сопели водят хороводы. Ну, а мужики, сам понимаешь, собираются возле изб, где гонят браги медовые, настоенные на листах хмеля. Ух, какие крепкие. С ног валят. У нас любят и умеют много пить Ну а потом - тут Афанасий залился громким смехом - когда дух из грудей уже ничем не сдержишь, начинаются кулачные бои. Господи, подсмотреть-бы сейчас, хоть одним глазом. Тоска-то какая...
Как это - удивился Атааллах - они что враги.
Да нет, какой там. Просто выясняют кто сильней, да и перед бабами опять-же выступают. Дерутся свирепо, с кровью. Правда, рядом всегда старики и если что прекращают бои. А бойцы тут же обнимаются и брагой запивают обиды.
Нигде такого не встречал. Удивительный народ. И что так каждый день!
Да нет, конечно! Ну что ты всё пытаешь меня. Некому читать, да писать у нас. Некому. Только князья, думные дьяки, да иногда бояре. Из купцов вообще не встречал грамотных. Вот под князем Казимиром Литовским или в Новгороде много больше сведущего народа, а уж в ихних митрополиях почти все грамоте обучены. Я-то как выучился, не знаю и не ведаю. Бог дал. Когда в Кафу ездил с товаром, то в домах многих генуэзских купцов тамошних встречал книги. И не только библейские, а и про жизнь написанные. А вот то как ты слагаешь, как-будто и ни о чём и кажется никому не надо, да так гладко - такого и вовсе не встречал. А уж красиво-то как...и печально.

Афанасий мечтательно задумался.
Как это у тебя получается. Небось и сегодня, в степи-то, тоже писал. Писал, конечно, писал. Я уж чувствую!
Неожиданно раздался голос молчаливого друга поэта.
Скажите, уважаемый. Я слышал от итальянцев, что Московия богатый край и ваш мудрый царь много помогает развитию торговли.
Тверской купец удивлённо вскинул брови и насторожился.
Ведь недаром приехал. Чего -то ему надобно - мелькнула мысль. А друг тем временем продолжал.
Атааллах мне много рассказывал о вас. Рекомендовал как доброго человека. Да и я сам теперь это вижу. Мы в Баку давно думаем завязать крепкие торговые отношения с Московией. А тут как раз приезд вашего посла. Видимо и наш шахиншах не будет возражать. Хотелось-бы поговорить с опытным торговым гостем об освоении новых путей-дорог, да о товарах. Мы богаты и нами давно освоены дороги до Индии. Вы слышали о тех краях?

Афанасий аж задохнулся от неожиданности. Сдержался и подняв чашу с вином осторожно спросил.
А кто это мы?
Семьи всемогущих купцов - важно ответствовал мусульманин, вышагивая по шатру.
Наши фактории везде. От малабарского берега Индии и Софалы до Ширвана. Османы почти закрыли нам дороги на запад к франкам. И по морю и по суше. А вы, я слышал, знаете другие дороги. И если приехали к нам вместе с послом, то видимо вам покровительствует московский царь.
Он пытливо посмотрел на Афанасия. Тот молчал, слушая и приветливо улыбаясь.
Мы предлагаем действовать совместно. Укажите новые дороги через вашу страну. Вы станете нашим компаньоном. Построим в вашем городе факторию, а мы уж на первых порах отблагодарим низкими ценами.

Афанасий слушал, стремительно размышляя.
Уж не от Сардара-ли этот человек. Надо-бы посоветоваться с Паниным. Но как отсюда вырвешься.
И рассмеявшись, ответил шуткой.
Хорошие речи. Только вот непременно в дорогу надо взять Атааллаха. Тогда пожалуй дальний путь покажется весёлым и коротким. Ну, а если серьёзно, то надобно крепко подумать.
Помолчав, добавил.
А скажите, уважаемый. Долго-ли ваши караваны следуют до Индии и каким там товаром
пользуете.
Долго! Очень длинный и опасный путь. Особенно морем. От Ормуза и Адена. Они ворота в Индию и в золотую Софалу. Но скажу откровенно, уважаемый. Султаны прибрежных княжеств не пропускают христианских купцов с товарами. Да и капитаны не возьмут их. Все боятся. Правители рубят головы неверным и тем, кто им помогает. Только мусульманские купцы , да ещё парсы, могут торговать в тех местах.

Купец вдруг улыбнулся.
А вы сильно похожи на парса. Это точно!
Привычно уселся на кошму и поджав ноги, добавил.
Зачем вам эти трудности. Товары сами приплывут к вам.
Ну что-ж. Я услышал. Будем думать и надеюсь на встречу в Баку. А ты что молчишь - Афанасий повернулся к поэту. И желая изменить разговор, спросил.
Расскажи мне о себе. Как это получается у тебя. Газели - нараспев произнёс он. Слово-то какое красивое.
Понимаешь Афанасий, этому не учатся. Это само или приходит или нет. Я родом с берегов Куры, из Ленкорани. Отсюда недалеко. Одинадцатилетним мальчишкой отец привёз меня в Баку. Смог отдать в медресе, а там попался на глаза мудрому человеку, писцу из шахской канцелярии. Он стал моим учителем и первым слушателем стихов. А как эти слова приходят - не знаю. Иногда просто льются, другой раз мучительно выскребаются из души. Но в каждом случае приносят мне неизъяснимую радость и страстное желание писать и писать. Вот сегодня бродил по степи. Далеко зашел и вдруг увидел небольшое стадо газелей. Красавец самец нежно-нежно лизал голову любимой самки. Остальных видимо отогнал. Он лижет, а она замерла. Стоит опустив голову и лишь дрожь сотрясает задние ноги. Я буквально обезумел от внезапно заполнившего меня животного счастья. Тишина, безмолвие, яркое солнце, лишь слегка колышется трава и ... проявление божественной радости, любви, животворящей жизни. Благодарение Аллаху!  И возникли слова. Как благодарность. Атааллах медленно произнёс -
До последнего вздоха расцветая живи.
До последнего взгляда наслажденье лови.
Этот узкий бокал торопящейся жизни
Переполни вином светлой любви...
(перевод Т. Шумовского)

Ты понял - он вопросительно посмотрел - ну, хотя-бы по переводу слов.
Да, понял. Главное. Остальное глаза твои подсказали - ответил Афанасий.
Понимаешь - продолжал поэт - у нас богатые традиции, возникшие много веков тому назад. За это долгое время в огромном и разноязычном арабском мире жили и живут сотни арабских поэтов, создавшие тысячи стихов-касыдов. Время отбросило слабые из них, они почти забылись и возвеличило талантливые. Их мы называем муаллак, то есть нанизанные подобно жемчужинам в ожерелье. Помнишь Джиовани, с кем ты беседовал у эмира. Так вот, в его стране, в Италии, тоже есть по его словам гениальные поэты. Я не знаю к сожалению его язык, но запомнил имена этих поэтов - Данте Алигьери, Франческо Петрарка, Джованни Боккаччо. Он читал мне некоторые стихи. Звучат очень красиво. Красивый язык. Вы, славяне, наверное ещё дети. У вас нет пока этих традиций. Но вы вырастите. Уверен. Уж слишком просторный и богатый край, да и люди, судя по тебе, любопытные.

Счастливый ты человек, Атааллах. Открыл глаза, вышел из шатра и... душа твоя наполняется божьими словами.
Нет - поэт взволнованно встал и нервно заходил - скорее ты счастлив, путешествуя по белу свету. Ты как ветер в поле. Никому не подвластен. А моя душа и более тело всегда во дворце, где я должен быть в любую минуту по требованию всесильного шаха, подыгрывая его настроению, боясь его гнева. А дома сварливая жена. И так изо дня в день.
Поэт замолчал, почувствовав что сказал лишнее. Морщины внезапно прорезали высокий лоб, во взоре возникла тревога, печаль. Он ходил из угла в угол, не видя, не замечая Афанасия и своего друга.
Моя жизнь - внезапно заговорил поэт, решившись говорить до конца - стала непосильной ношей. Я женился на дочери того писца, что сильно помог мне. Привёл во дворец.  Представил. Мне тогда казалось, что я полюбил его дочь. Была прекрасной, Гюльпараст - нараспев произнёс поэт. А может то была просто благодарность. Теперь не знаю. Она родила мне дочерей. Но семейные заботы не по мне. Я это быстро понял. Деньги, деньги, деньги. Украшения. Нет! Она не умеет видеть, ощущать моё творческое состояние, поддерживать его, нежить, возвеличивать, любить как малое дитя... Всё имеет начало и конец, мой друг, а уж в семейной жизни особенно отчётливо это проявляется
Послушай.
Как только любовницу-розу введёшь в положенье жены.
Исчезнет её обаянье, умрёт острота новизны.
Слиняет кипящая алость, взыграет душевная алчность.
Врагом песнопений предстанет былая богиня весны.
(перевод Т.Шумовского)

Атааллах замолчал, задумчиво всматриваясь в открытую дверь шатра.
Вон она, моя звёздочка - тихо произнёс поэт, глядя в необъятную ночь над бескрайней степью.
Мне пожалуй пора, уважаемые - произнёс купец - завтра рано в дорогу. Он с достоинством поклонился и добавил.
До встречи уважаемый Афанасий. Я уверен, что мы договоримся.
Он ушел. Тверичанин чувствовал, как горит душа поэта недоговорённостью. Как хочется высказаться. Он молча ждал.
Тебе всё можно сказать - прервал молчание Атааллах - ты чужой здесь, а сердцем добрый. Поймёшь меня.
Дома стало тошно. Пропадал у друзей, потом стали приглашать в дома эмиров, во дворец шаха. Поначалу это тешило мою гордость. Казалось, что шах и эмиры, купаясь в моей поэзии, уважают моё достоинство. Я воспылал честолюбием, стал неосторожен. Но во дворце кругом длинные уши. Как-то в пьяном угаре, среди казалось друзей, прочёл.
Мулла зовёт на добрые дела.
Не говори, что он добрей осла.
Расчётлив он - живёт как первый грешник.
А вступит в рай - на то он и мулла.
А потом помнится и продолжил, что-то примерно такое.
Перед царями бейте лбы,
Валитесь навзничь без борьбы.
Вы, современники поэта.
Самодовольные рабы.
(перевод Т.Шумовского)
 
Но я для них всегда был червяком и это быстро понял. Пришло время и  султан показал свой нрав. Меня призвал Мавлан Шараф, ты уже знаешь его и жестко указал моё место. Раз и навсегда. Есть у нас люди, называемые надимами, то есть сотрапезники, умные собеседники. Когда надоедают - их выкидывают. Полгода не допускали до светлых очей. Я тогда сильно испугался и понимая, что стал простым надимом. Истомившись духом, просил шаха отпустить меня в Тебриз или в Герат. Но не тут-то было.
Атааллах остановился возле Афанасия. Обнял за плечи, глянул пристально в глаза.
Наверное непонятно говорю! Но чувствую, что тебе можно доверить душу. Мир твоих мыслей прост и ясен, без хитрости и зависти.

Афанасий молчал, понимая что душа поэта переполнена и мучается. Атааллах продолжал.
Я вырывался из дворца и шел на базар в лавки купцов или в караван-сараи, где жадно выспрашивал. И слушал. Слушал сказки о чудесах в странах за морями и пустынями. Вот так особенно приобщился к парсам. Интересные, искренние люди. Стал мечтать о караванах в Хорасан, в Гуджарат. Он грустно рассмеялся.
Порыв холодного степного ветра пригнул пламя свечей и на стене шатра  появилась тень лица, искаженного болью и злостью.
Послушай. Возьми меня в Московию, в золотые снега.
Резко оборвав смех, Атааллах остановился в нерешительности, думая продолжать или нет. Но душа рвалась высказаться.

Мне надо вырваться отсюда. Необходимо. Понимаешь... я встретил необыкновенную женщину. Сейчас живу только её образом. Послушай. Он мечтательно закинул голову.
Виноградная гроздь, осенённая первым пушком,
Соловьиная песня над первым весенним цветком,
Серебристые капли ночной ароматной росы -
Это всё о тебе говорит мне своим языком.
Когда двоих сближаются уста,
Плетут венок у алой розы рта
Вино и мёд, желанье и покорность,
Огонь и вихрь, порыв и красота.
Ты склонила на стол сеновалы янтарных волос
Наступили раздумья, и мрак, и мерцание рос.
Предзакатное небо на синюю скатерть залива
Уронило шафран и тяжелое золото кос.
Сказать "люблю" себе позволь,
Когда в любви забудешь роль.
Когда твоею болью станет
Подруги спрятанная боль.
                (перевод Т.Шумовского)

Афанасий восторженно смотрел на разгорячённого поэта, душой понимая большую часть высказанных поэтических выражений. Помолчав, вдруг неожиданно  спросил.
А ты это случайно или продумал. Ну, про Хорасан, Гуджарат. Может в пылу сказал.
Я-то ведь готов. Вольная птица. На родину дорога мне заказана, пока не соберу деньжат для оплаты долгов. Когда к вам плыл, ты знаешь, был дважды татарами ограблен, а товар-то взят на половину в долг. Не отдам - в долговую яму попаду. Так что расчитываю только на милость шахиншаха. Вот за службу соколиную думаю заработать и с новым товаром в путь-дорогу. Уж и шелка подсмотрел знатные на базаре и другие товары. Но если ты серьёзно зовёшь на юга, то можно серьёзно подумать.
Глаза купца загорелись. Он тоже вскочил с циновки и закружился по шатру.
Если ты серьёзно, то послушай меня - остановил его взглядом поэт.
Я много и часто в последнее время думаю об этом. В Хорасане живут воистину великие поэты - Алишер Навои и Абдуррахман Джами. До меня доходят их касыды. Они немало знают и обо мне. Мне передавали купцы. Навои даже служит везиром у справедливого султана Хусейна Байкара и собирает вокруг трона поэтов и философов. Я очень хочу к нему. Но знай Афанасий, что бежать я буду не один. Вдвоём с моей Илен... Это опасно в моей стране. Можно поплатится головой.
Атааллах пристально взглядывался в лицо Афанасия.
Нет, вижу ты серьёзно. Честно. В своих мыслях я и не рассчитывал на друзей, но с тобой - поэт обнял Афанасия - мне как-то сразу стало спокойно. С тобой увереннее чувствую себя. И если ты серьёзно, то решусь окончательно.
Больше говорить они не могли. Каждый надолго задумался. С тем и уснули.

Светлым утром Атааллах с другом покинули летний лагерь. И повседневные беспокойные будни потекли размеренной чередой. Но теперь мечта, было утихшая, всё более разгоралась в душе Афанасия. Нет-нет, да вспоминал он горящие глаза поэта и предложение мусульманина. Улыбка надежды будоражила сознание. Торопила.

А торопится было куда. Уже дважды наведывались люди от Мавлана Шарафа. Великий шах Фаррух желает насладится охотой. Скоро осень, а с ней птица и живность, нагулявшись за лето, выйдут в степь для продолжения потомства. И Афанасий спешил.
Соколы по зову охотников уже уверенно садились на перчатку. Теперь надо было им стравливать дичь. Помошники Афанасия, выехав в степь, привезли много битых  ворон. И началась трудная потеха. Держа на длинном шнурке сокола, Афанасий подбрасывал в воздух битых птиц и голодный грозный охотник немедленно взмывал вверх и заклёвывал добычу. Его тут же подтягивали, не давая растерзать птицу. Потом из города привезли живых голубей и стали напускать на них хищников и борзых, позволяя опять же только заклёвывать добычу, а собакам приносить её сокольнику. Кормление они получали только из кулака сокольника. Так продолжалось с пару месяцев. И, наконец, настали дни, когда отобранных птиц напускали на сильных, опасных соперников - цапель и коршаков, которых они могли встретить в поле, во время охоты. По первым дням пойманным цаплям одевали футлярчик на клюв, а коршаков ослепляли, чтобы они не дай бог не убили или не покалечили знатных неопытных хищников. И только после этих многотрудных занятий соколов выпускали на охоту без шнурка и пут, каждого в сопровождении привыкшей именно к нему собаки.
Трудная кровавая потеха продолжалась без малого четыре месяца. Афанасий устал безмерно, но был доволен и горд успехами. В очередной приезд людей Мавлана доложил с волнением о готовности соколов к царской охоте.

С вечера безмолвная привольная степь наполнилась шумом. Шли многочисленные обозы с людьми, провиантом, снаряжением и одеждой, палатками и шатрами для царской охоты. С ними, улюлюкая и подвывая неслась многочисленная конная гвардия шаха. Казалось, что двигалось войско на врага. Невдалеке от базовой фермы сокольников быстро вырос целый городок из разноцветных палаток и шатров. В центре на вершине небольшого холма возвышался богато убранный большой шатёр султана. Земля изнутри вдоль стен шатра была покрыта узорчатыми ширванскими коврами, к центру расстилались бухарские ковры шитые серебром и золотом, на которых были разбросаны яркие подушки покрытые дорогой кашмирской тканью тирме. Внутренние стены шатра из таламанского шелка переливались всеми цветами радуги. От центральных дверей вела ковровая дорожка к походному трону. Вокруг расположились шатры принцев и знати. Ещё ниже по периметру холма шатры военноначальников и далее палатки воинов и слуг. Над всем городком полоскалось на ветру море разноцветных стягов,  так что казалось в степи, до того молчаливой и безликой, внезапно, словно из-под земли, возник райский сад из разноцветных дворцов, ковров и флагов.

Афанасий оробел. В Твери, при дворе князя Михаила Борисовича, соколиная охота хоть и почиталась, но не было такой пышности и уж тем более массы людей. Чаще выезжал сам князь с двумя-тремя близкими, да небольшой стражей. Ну ещё конюший, да слуги. А тут как на войну собрались. Целое войско пришло. Ведь распугают всё зверьё, а птица улетит. Забеспокоился Афанасий.
Ну, купец, когда начнём - грозно спросил сардар Мавлан - султану, восхваляемому и всевышнему, нетерпится.
Господин мой, да вы распугали всех зверей. Слава богу, я загодя обустроил временный лагерь, в пяти километрах отсюда. Только прикажи, господин, чтобы на охоту ехали молча, да малым числом, да без воинов и флагов. А то ведь охота не пойдёт. Птица и борзые любят тишину и хозяина.
Смотри купец, не подведи меня и себя. А что, мне донесли, что поэт посещал тебя. Экий прыткий... Ну, погоди! Придёт время.

Ранним октябрьским утром кавалькада богато разодетых всадников в полном молчании выехала из городка. Сокольники с птицами и сворой борзых скакали вблизи. Потому Афанасий хорошо рассмотрел вереницу всадников. Это было поразительное зрелище. Султан Фаррух, его сыновья и братья и главный везирь были разодеты в синие и желтые шаровары в нижней части узкие, к верху расширяющиеся. Поверх была одеты зелёные рубахи, прошитые золотой ниткой. Шаровары были вдеты в лёгкие сафьяновые сапоги без каблуков с длинными голенищами. Рубахи подпоясаны кожаными поясами, ножнами и рукоятьями кривых сабель, разукрашенных драгоценными каменьями. На головах всадников красовались зелёные чалмы с блестящими в солнечных лучах линиями позолоты. Выделялась чалма султана, на левой стороне которого возвышалась эгретка из перьев, вставленных в золотой ствол, богато украшенный эмалью и огромным голубым сапфиром.

Пестрота всадников резко выделялась на фоне однородного окраса необыкновенных лошадей, не виданной им породы. Стройные жеребцы с точёной лебединой шеей и тонкими сильными ногами, с короткой переливающейся шерстью смолисто-чёрного окраса, полуокружали высокую кобылу искристо-белого окраса, красующуюся под султаном. Знаменитые туркменские аргамаки ахалтекинской породы стелились по степи и храпом вздёрнутых ноздрей казалось недоумевали, ощущая оплывшие жирные тела знатных всадников.
Вскоре достигли приметного холма с растущим на вершине дубняком, в тени которого и остановились. Прохладный ветер отгонял редких по ранней осени комаров, но всё же нукеры усердно работали большими веерами, чтобы не дай Бог испортилось настроение у знатных вельмож. У Афанасия задрожали колени, когда он увидел подъезжающего султана. Но одутловатое лицо с чёрными маленькими выразительными глазками было добродушным.

Показывай своё искусство, славянин - произнёс Фаррух, внимательно осматривая птиц, сидящих на охотничьих рукавицах сокольников.
Подойди поближе - приказал он одному из своих сокольников - покажи сокола.
Тот сполз с лошади и на коленях, держа птицу на вытянутой руке, подполз к султану. Птица слегка нервничала, издавая глухой клекот из-под надетого клобучка червчатого бархата, низанного жемчугом. Бархатные, шитые золотом и серебром  нагрудники и нахвостники, серебряные колокольцы и атласные онучки - дополняли костюм грозных птиц.
Глаза султана загорелись восхищением и гордостью. Он даже, нагнувшись, вытянул руку, желая дотронуться до хищника.
Да, ваши соколы покрупнее наших, ишь как злится.
Афанасий, переборов страх, нашел слова и предупредил прикосновение к птице.
Будь осторожен великий шах. Птица с непривычки может испугаться и дёрнуться в стороны, потом уже не взлетит.
Фаррух, не глядя на сокольника, всё ещё восхищённо смотрел на соколов и потом коротко приказал.
Мне не терпится увидеть. Начинай, славянин!

Афанасий истово перекрестился, бормоча молитву и спустил собак. Сокольники веером пошли вдоль берегов озера. За Афанасием следовал сын султана, шах заде Мухаммад. Стройный красивый юноша шел молча, след в след, держа руку на поясном кинжале. За ними шел нукер, опасливо озираясь.
Аркач, Аркач - тихо подзывал собаку Афанасий - не убегай далеко.
Афанасий шел сторожко путанными кабаньими тропами, стараясь не хрустеть валежником, бережно прижимая к груди кожаную перчатку с соколом. Аркач прибегал, удивлённо смотрел на чужих людей, глухо рычал и вновь стремительно исчезал в зарослях. Шли напряженно, оглядывались, но через полчаса напряжение спало. Заросли стали редкими, пошли заросшие высокой травой кочки и кусты карагана.

Вдруг Афанасий замер, подняв левую руку. Он увидел сквозь кусты нервно виляющий короткий хвост собаки и приглядевшись, всего Аркача, словно мраморная статуя стоящего в стойке с поднятой лапой. Собака оглянулась, казалось говоря - вот сейчас ты видишь меня, видишь... - и убедившись, что сокольник видит, ринулась в седловинку меж двух высоких кочек. Через секунды из травы с криком вынырнула большая утка, резко поднимаясь в небо. Дав ей с десяток секунд полёта, Афанасий сорвал с сокола клобучёк, подкинул его слегка в воздух. Хищник с яростным клекотом мгновенно и почти вертикально взмыл вверх. Все трое застыли, восхищённо наблюдая за полётом сокола. Вот он набрал высоту, сделал круг, другой и вдруг сложив крылья, молниеносно и круто ринулся вниз. Арчак понёсся вперёд, за ним трое людей бежали что есть дух в направление падения сокола.

Они долго неслись, останавливались в ожидании звона колокольцев. Не дождавшись, вновь бежали. Наконец, устав остановились и тут из кустов вынырнул Арчак, неся в зубах большую красную утку с перебитой пополам шеей. Он положил трепыхающееся тело к ногам сокольника и ощерился, словно улыбаясь и ожидая поощрения. Подскочил нукер и острым кинжалом, по обычаю мусульман, ловко отсек ей голову. Поднял и громко радостно засмеялся. Головой утки и поощрили собаку. Афанасий огляделся и стал звать сокола.
Бумар, Бумар - негромко кричал сокольник, озираясь по сторонам. Молчание в ответ.
Аркач - приказал Афанасий - веди нас, веди к Бумару.
Лишь через полчаса они нашли сокола на маленькой поляне. Он лежал, распластав крылья, всё ещё тяжело дыша. Нервное возбуждение первой охоты настолько потрясло птицу, что она даже отказалась от привычного вознаграждения. Лишь почувствовав родную перчатку, крепко вцепившись в неё, Бумар очнулся и издал радостный хриплый клекот  - кьяк-кьяк-кьяк.

Молодцом, молодцом Бумар - шепотом повторял Афанасий, одевая клобучок и оглянувшись увидел как горят глаза у принца, услышал и его взволнованный голос, частое повторение - "бисмилляхи, бисмилляхи". Удовлетворение тёплым потоком растекалось по уставшему телу Афанасия. Они вышли на открытое место и сокольник-купец, увидев в воздухе по соседству ещё двух соколов, а невдалеке на холме группу разноцветных всадников, возбуждённо прыгающих в сёдлах, удовлетворённо выдохнул.
Кажись охота удаётся...
Охота удалась на славу. Шатёр султана на вершине холма чуть-ли не каждый вечер сотрясался от музыки и громкого веселья. Ему вторили шатры и палатки, веером раскинутые вниз по склону. Звуки людского веселья и жалобные звуки баранов, идущих на заклание, соединяясь, разливались по степи и несомые ветром, уносились в горы. Султан, сыновья и близкие безустали  поверяли друг другу невероятные охотничьи истории, заверяя Аллахом в их правдивости. Но всех потрясло увиденное принцем Мухаммадом. Юноша возбуждённо рассказывал, размахивая руками.
Представляешь отец, Арчак вспугнул утку и она свечой поднялась в небо, уводя за собой Бумара. Славянин ловко вскинул руку. И вот сокол и утка пропали из виду. Ну мы стали искать. Арчак носится - то к нам, то от нас. Скулит. И мы видим, что и он не знает где искать. Наконец, вышли к озеру. И тут вдруг Арчак бросается в воду и яростно плывёт к середине. Видим, что в 40-50 м. плавает наш ястреб с распластанными крыльями. Мы онемели! Неужели ударился о воду и погиб. Арчак подплывает - здесь принц остановился и сделав длинную паузу, вскинул руки - и представляешь ...  начинает носом толкать Бумара к берегу и облизывать его. Милостивый Аллах дал собаке разум. А дальше просто чудо! Прикосновение собаки приводит птицу в себя и она активно начинает помогать Бумару, загребая крыльями. Когда они подплыли, то видим что Арчак почему-то тащит сокола на берег. И лишь через минуту увидели в лапах у сокола большую красную утку. Собака тащит их обоих к нам. Велик Аллах!

Все цоколи языками и восхваляли Аллаха за мудрость и радости земные.
Великий князь Московии знает толк в соколиной охоте, если умеет подбирать столь знающих, опытных сокольничих. Я доволен тобой. Ещё и за то, что не скрыл свои секреты и передал их моим людям. Велик Аллах. Теперь ты свободен и волен покинуть Ширвани.
Так говорил ширваншах Фаррух. Авторитет Афанасия вырос до небес. Дождь золотых динаров посыпался в карманы.

Теперь я богат, Атааллах. Не знаю, что дальше. Душой тянусь к дому, а в мыслях Индия, Хоросан. Я узнал, что в Индии ценятся лошади. Конечно, туркменских не потяну, но карабахские скакуны мало чем уступают ахалтекинцам.
Я рад за тебя, но у меня не так всё просто.
Они гуляли по вечерней степи. Издалека доносился шум охотничьего городка, виделись отблески костров. Под ногами расступались шелковистые перистые ости ковыля и пряный степной запах, сгустившейся после жаркого дня, кружил голову. Атааллах с трудом вырвался из цепких объятий султана и знати. Афанасий видел друга издали в толпе знатных вельмож, но подходить стеснялся, да и поэт просил не выставлять напоказ их отношения.

Не так всё просто - поэт в раздумьи покачал головой - моя Илен не свободна, страх владеет её сердцем, разрывает на части. Наши встречи - мука для обоих. Страх!
Ты не знаешь, как суровы законы шариата. Это может окончится трагически.
Он замолчал. Опустил голову. Морщины печали прорезали высокий лоб.
Но мы уедим. Обязательно. Ты быстрей решай, купец. К тебе в Московию, я с Илен, конечно, не смогу. Слишком всё чужое. И вера и обычаи. Да и беден я. Только в Персию, в Хоросан. Там меня знают. Помогут. Если ты с нами в Хоросан, то с фирманом главного везиря сможешь ехать дальше. Но чувствую, что душа поведёт тебя домой. Тем более и выгода есть, когда поведёшь караваны моего друга. Ты же торговый человек. Но если вдруг решишься со мной, то знай. Я снова был у Мир Сайида и поведал мою тайну. Рассказал и о твоём желании посетить южные страны. Он вновь много выспрашивал о тебе. Видимо что-то углядел в твоей душе. И согласился помочь.

Даст свой фирман для парсийских караван-сараев, особенно в Йезде и Ормузе. С ним тебя будут встречать с большим почтением во всех караван-сараях парсийских купцов. В Ормузе тебя должен встретить и приютить великий человек. С ним и доплывёшь до Гуджарата. Я ж мечтаю, что нас приютит Алишер Навои в Хорасане.
Поэт мечтательно поднял глаза к темнеющему небу.
Это было-бы счастьем для нас с Илен.
Они продолжали идти по большому кругу вокруг холма.
А фирманы Мир Сайида, знай купец, обладают великой силой. С ними перед тобой откроются все двери храмов и парсийских торговых домов. Лишь-бы из Баку незаметно уйти с караваном. Ещё с месяц примерно надо ждать. Он быстро пробежит.
Поэт рассмеялся. Афанасий вновь увидел прежнего друга - воодушевлённого, энергичного.

А где этот Ормуз и что это за великий человек. Расскажи, не томи душу.
Я не был там, но гуджаратские купцы говорят, что если с караваном долго идти на юг от мазендеранских берегов Каспийского моря, то достигнешь берегов великого тёплого океана. Его называют Индийским. Караванный путь оканчивается на берегу пролива, за которым виден остров Ормуз. Там, говорят, есть и пристань и большой торговый город и всё подчиняется арабскому султану Ормуза. Очень богатому. Вот оттуда и отплывают корабли в Индию. А ведут их поистине великие люди. Океан безбрежен и потому найти верный курс для корабля трудное дело. Мир Сайид знает одного из них. Знаю и то, что пошлёт ему письмо о нас. Это многого стоит. Я часто слышал про него и от купцов. Это некий Ахмад ибн Маджид. Запомни это имя.    

И вновь тень тревоги скользнула по лицу Атааллаха. Он мрачно вглядывался в нависшие над далёкими горами кровавые облака, окрашенные последними лучами зашедшего солнца. Но вдруг оглянувшись на Афанасия, как-бы стряхивая тяжелые мысли, предчувствия, обнял купца и торжественно произнёс -
Начало каждой дружбы сердцу свято.
И сроки спят в сердечной тишине.
В твоих глазах был отражен когда-то.
Теперь твои глаза  живут во мне.
(перевод Т.Шумовского)
Да живут и будут жить вечно - продолжал поэт - как-бы не разлучала нас судьба. Такова воля Аллаха.

Ты сегодня совсем другой, Атааллах. То весёлый, то печальный. Будто предчувствия плохие. Ты же решил. Тихо исчезнуть с караваном и ищи ветра в поле. Или что случилось!
Да. Пропала моя последняя тетрадь с записями стихов, а там были уж очень откровенные. Боюсь что может попасть к сардару Мавлану и тогда... конец. Был с друзьями на пирушке и читал стихи, а потом вино ударило в голову и дальше не помню. Как оказался дома? Где моя заветная тетрадь? Не помню. Лишь страх жжёт сердце. Вот послушай одно из них-
Среди глупцов ходящий век в пророках,
Ты разложился заживо в пороках,
Тебе дворец - при жизни мавзолей.
Какой-то ум тебе придёт на смену?
Кого-бы рок не вытолкнул на сцену,
Уж никому не быть тебя подлей.
(перевод Т.Шумовского)

Афанасий хорошо понял смысл прочитанных строк.
Может на время укроешься у парсов. В храме. Потом в их одеждах, как купец проникнешь на корабль.
Нет! Нельзя. Тогда не выйдет с Илен, а без неё моя жизнь потеряет смысл, да и жена доложит об исчезновении султану и сардар перекроит все дороги. Не беспокойся, Афанасий. Аллах велик и не допустит несправедливости. Скоро султан и весь двор возвращаются в Баку. Через три недели большой праздник у нас, Курбан-байрам. Праздник жертвоприношения. Сейчас все готовятся к нему. Он продлится 3-4 дня и в шахской мечети будут молебны, потом во дворце пышные торжества. Все должны присутствовать на угощениях султана, а нам заказали славословия. Это наша работа, Афанасий. А там останется примерно одна-две недели до отплытия в Мазендеран большого каравана парсийских купцов. Я всё разузнал.
Послушай! Ты никогда мне не рассказывал о своей любви - вдруг неожидано перевёл он разговор.
Да не было у меня ещё любви - смущённо произнёс Афанасий - так, в Кафе были случайные встречи. Но это, как листья на воде. Лёгкие и быстро от ветерка уносятся и забываются.
Ладно, ладно! Когда это почувствуешь поймёшь меня до конца. Пошли. Что-то зябко стало. А ты решай быстрей, мой купец. Со мной поплывёшь или всё таки домой...

Баку встретил Афанасия шумной разноголосицей огромного базара. В безмолвной степи он привык к тишине и потому ходил оглушенный. Но не ковры и украшения, ни яркая посуда и ткани более не занимали его. Теперь его интересовали только лошади. День, второй, третий проводил Афанасий в конных рядах. Гнедые, рыжие, вороные, буланые, соловые, караковые, игреневые, каурые, мышастые масти карабаирской, арабской, иомутской, кабардинской, карабахской пород длинными рядами выстраивались перед ним. Он растерялся. А уж купцы, почувствовав доброго покупателя, наперебой тормошили, уговаривали, зазывали, угощали.
Приходил вечерами домой разбитый и оглушенный. И от базара, но более от мучительных размышлений.
Куда ж ты поведёшь, моя судьбинушка. Вот и денег много. Хватит и долги раздать и заново торговлю начать. Домой! На Волгу! Но ведь обещал Великому Князю. Не выполню - сгноит. И никаких денег не хватит, чтобы откупится. Значит на юга. К тёплому морю. Но ведь ты ж так и хотел... Значит судьба. Так тому и быть.

Он как и ранее жил на подворье московского посла. Василий Панин, уверившисть в осторожности и удачливости тверского купца, знании фарси, решил что настало время двигаться ему дальше, в Персию.
Какие теперь планы у тебя, Афанасий - начал он как-то вечером, пригласив купца в свои палаты - ты нынче богат и в почёте у султана. Слышал одарил тебя знатно. Да и ко мне теперь относится доверительно. Услужил ты нашему государю, сам того не ведая. Так что могу и я прибавить тебе государевы деньги.  Лишними деньги не бывают. Так ведь, купец. Тем более даденные под малые проценты. И не запросто так, а за службу.
Что-то я в толк не возьму. Ничем вроде тебе пока не услужил, батюшка. Одни хлопоты у тебя были со мной.
Ты не темни, купец. Али забыл про уговор в Москве. Нынче только и начнётся твоя служба. Персия тебя ждёт. А про хлопоты хорошо что не забыл. И про бедствия свои помнишь.  Когда караваном шел по Волге. Ведь всё потерял, да ещё в долгах больших остался. Выручил тогда тебя. Похлопотал перед султаном. Помнишь!
Персия значит. Ну что ж! Так тому и быть - как-будто внезапно и окончательно решившись, произнёс Афанасий.

А знаешь, батюшка. Ко мне на соколиную ферму приезжал знатный мусульманский купец. Разговор был большой. Предлагал мне с богатым караваном идти на Москву. Да чтоб по новой дороге, которую укажу. В обход татар и османов. Помнишь говорил тебе о новой дороге. Через Грузию, морем до Кафы, а далее степями.
Помню, помню! Так что ты ему ответствовал.
Без тебя этот вопрос не решишь. Сказал, что думать буду.
Василий Панин, почёсывая бороду, зашагал по комнате.
Нет, купец. Как сказал государь, так и делать будешь.А с твоим купцом сам поговорю. Скажу, чтоб обождал. Скажу, что должен прибыть ещё один торговый корабль из Московии. Другие торговые люди появятся. Вот с ними и познакомлю твоего мусульманина. А ты собирайся в дорогу, на юга.

Думный дьяк вдруг хитро улыбнулся. Подлил Афанасию сладкого вина.
А знаешь купец кто тогда направил татар на караван посла Хасан-бека. Доверенный боярин царя нашего как-бы невзначай сказал о сроках отплытия каравана в разговоре с приятелем, должником татарского баскака. Про то естественно узнал хан Ахмат, правитель Большой Орды. Это он послал воинство беглярбека Тимур Мангыта. Чтобы захватить посла, показать кто хозяин на Волге. То и нужно нам было. Султана Фарруха окончательно рассорить с Большой Ордой. Чтобы направить его силы на татар. С юга Фаррух, а мы с севера и захлопнуть капкан. Скажу тебе откровенно, что тогда и поскакал под Дербент первым, чтобы принести султану известие о гибели его посла от рук татар. Ан нет! Бог смилостивился над нечестивцем.
Афанасий был удивлён откровению посла.
А как же моя жизнь, да моих товарищей?
Да ты не обижайся. На царя нельзя обижаться. Он от Бога. Такая у него забота о государстве.
Афанасий молчал, не понимая почему дьяк это рассказывает.
Да ты не хлопай глазами. Ты слушай внимательно и запоминай. Память-то у тебя добрая. Я уж точно знаю.

Он важно ходил по палате. Сел напротив и продолжал.
Южнее владений султана Фарруха ныне большую силу заимел султан Узун Хасан, владыка Ак Коюнлу. Вся западная Персия ему принадлежит. Спесивый султан. Фаррух до поры до времени дружит с ним. Хотя наверное понимает, что тот всех хочет подмять под себя. Но вот мешают Хасану по первой турки-османы, которые в союзе с Большой Ордой. Они-то вдвоём и хотят сломать Хасану хребет, напав с двух сторон одновременно. Татары с севера через степи, а турки с запада. Нам это способно видеть и как можно злее разжечь костёр. Татары-то уже не те, что ранее и ежели пойдут степями, то сломают себе шею. Потому как мы с севера повиснем над ними, а Фаррух с Узуном на юге. Так что возможно и без кровопролития освободимся. Ты меня разумеешь.
Нет, батюшка. Убей меня Бог не смыслю в этих делах.

Да и не надо тебе смыслить. Ты слушай. Твоя задача и малая и великая. Ты вот из Баку с хорошими товарами ступай в Мазендеран, а потом и в Тебриз. Это столица  Узунова государства. Проведай сильно-ли его царство торговлей, да воинством. Крепка-ли власть изнутри. Там много разных племён - и персы и туркмены и азербайджанцы и курды и какие-то бахтияры. Как мне сказывали. Надо знать нам. Насколько они поддерживают своего султана. И ещё запомни. Наш государь Иван Васильевич послал ко двору Узуна своего посла. Не славянин он, итальянец Марко Россо. Пока толку от него мало. Больше, доносят мне, работает на венецианского посла Барбаро. Сказывали мне, что ныне туда пожаловал ещё один венецианец, Амброджо Контарини. Что-то затевают, прощелыги. Как-бы не в ущерб нам. И что делать дальше ума не приложу. Может так представится узнаешь что про их дела. Сам к нашему итальянцу не лезь. Только на крайний случай. Но и тогда не говори о нашем знакомстве. Всё разузнай подробно и отпиши. Лишь потом двигай на Ормуз, к океану. А может и далее доберёшься. До Индии. Ты ведь счастливый!
Панин засмеялся.

А мне не до смеха, батюшка. Тот купец, что приезжал на ферму, предупреждал от похода в Персию и особо в Ормуз с товарами. Говорил, что тамошние султаны рубят головы всем нечестивцам, которые пытаются прознать дорогу в Индию. Так что подскажи. В каком виде-то я поеду в те государства. Как московский купец? - произнёс Афанасий, еле сдерживая радость.
Господи - неслось в голове - надо-же такому сподобится, неужли предложит уйти с караваном парсийцев.
Да нет, купец! Не как московский гость. Я вот давно к тебе присматриваюсь и всё больше вижу как ты похож ... на парсийского купца. Истинно похож. Ежели переодеть тебя, так и не отличишь. К тому ж язык фарсийский освоил знатно. А уж как купец - ты первостатейный, да и ловок, деликатен с людьми. Это очень важно. Так что собирайся в дорогу. Слышал вскорости большой караван парсов скоро уходит. И ещё раз повторю - не ленись и пиши мне толковые письма. А передавать их будешь через одного кормчего, который часто ходит морем из Баку и на север и на юг. А про звёзды не забыл, купец? Про науку кормчего.

Афанасий оторопело вытаращил глаза.
Забыл, батюшка. Вот истый крест забыл. А зачем мне эта наука.
Про Узуново царства это главное, Афанасий! Ну а дальше, Бог даст, морем пойдёшь. В Индию. Государю нашему, великому князю Ивану III, теперь нужны сведения из первых рук о пути через Персию и до Индии. И в моей жалованной грамоте про то прописано, чтобы ехать мне далее. Но поначалу хотелось бы послать грамотного купца. Чтобы всё проведал, записал. Какие такие страны и государи на пути, какому Богу кланяются, какими товарами располагают, какое у них отношение к нам. Ну и вообще как живут-могут. Понимаешь! Лучше тебя, как парсийского купца, опять-же никого не вижу.
Афанасий еле сдерживался. Надо ж такому случится - и денег даёт, и с намеченным караваном предлагает выйти, да ещё под видом парсийского купца, как и предлагал Атааллах. Как сговорились.

Батюшка мой - начал он, пристально глядя на дьяка - не знал о твоих мыслях, не ведал. А вот сам давече про себя думал этот-же караван избрать и тоже как парсийский купец. В Персию значит. Тут много разговаривал с купцами на базаре. Многое узнал и про Узуна и про других. Всё запомнил.
Тут пришло время думному дьяку оторопеть. Не ожидал такого поворота событий.
Не боишься значит. Ну дай Бог тебе - начал он, быстро придя в себя - до Индии многие тысячи вёрст, да ещё водой не меряной. Вдруг погибнешь. Не всегда-же удача будет сопутствовать.
Нет, батюшка, нет! Твёрдо решился. Да уж завтра и залог отдам караванщику.
Ну что ж! Раз решил послужить моему государю, то тебе это зачтётся. Даю слово! Возвернёшься, будешь первостатейным купцом на Московии.

В тот же вечер съехал Афанасий из подворья думного дьяка, чтобы не теребить  душу лишними словами, не мельтешить перед глазами посла, да и людей Мавлана. Растворился тверской купец в сутолоке большого города. Поселился в караван-сарае Мул-тани среди гуджаратских купцов парси. Вовсю старался понять их язык  и традиции. Осваивался, понимая, что теперь на долгое время быть ему среди них. А на какое время и не загадывал. Грело душу, что рядом будет  Атааллах. Хотя-бы первое время. А там как Бог решит.
С посыльным послал ему письмо, сообщая где он и что неплохо было-бы встретится. Ну, к примеру на базаре, в конных рядах. Ничего не написал о разговоре с думным дьяком. В ответном письме Атааллах сообщал, что очень рад решению Афанасия, что сейчас, перед праздниками, нет ни секунды свободного времени, но по потом они обязательно встретятся и окончательно обо всём договорятся. Сообщал, что был ещё раз у Мир Сайида и тот дал ему заветный фирман и уже направил письмо в Ормуз тому самому ибн Маджиду, знаменитому кормчему.

Афанасий не любил ждать. Накатывала тоска и не зная куда приложить руки он вновь и вновь шел в конные ряды. И, наконец, приобрёл у купца из Карабаха пятерых коней - пятигодовалого гнедого жеребца и четырёх кобыл в возрасте от четырёх до шести лет. Двух рыжих и двух буланых. Теперь все оставшиеся дни были заполнены подготовкой табуна к длительным переходам по каменистым пустыням. Лошади стояли рядышком, в караван-сарае и Афанасий по утрам и вечерами пропадал в стойлах. Чистил, мыл, скрёб и расчёсывал, сплетая кобылам косы. Но больше разговаривал, рассказывая молчаливым друзьям о красивых реках, Тверце и Волге, о безбрежних лесах и заливных лугах, где растут высокие вкусные травы. Лошади мерно хрумкали челюстями, кивали головами, настороженно вслушиваясь в незнакомую речь.
Поразмыслив, закупил ещё и 10 верблюжьих вьюков белой и чёрной нефти.

Настали великие праздники и по обычаю дворы иноверцев запирались на крепкие засовы. Так, на всякий случай, хотя великий султан и обещал всем неправильно верующим (христианам, иудеям, буддистам и пр.) защиту тел и имущества. Это были самые тоскливые для тверичанина дни и он еле-еле дождался окончания праздников.
Слава Богу - твердил купец - осталось всего пару недель. Где-то там мой поэт и как это он с девицей проникнет на корабль.
Вестей от Атааллаха всё не было. И не выдержав, Афанасий вновь направил посыльного. Ждал день, второй. Предчувствия томили душу. Тот вернулся лишь  под вечер третьего дня и принёс тяжелые известия. Поэта и некоторых его друзей на следующий день после праздников, по распоряжению султана, заточили в подземную темницу. А в поучении другим на рыночной площади перед связанным и избитым поэтом сожгли всё написанное им, что нашли в доме.

Верный слуга  два дня пережидал и лишь потом проник в дом поэта, чтобы узнать подробности. Жена, узнав от кого посыльный, рассказала как ворвались в дом нукеры, как избили Атааллаха, как перерыли весь дом. А потом передала небольшой сундучок с бумагами, припрятанный по просьбе мужа, предчувствовавшего арест, сказав посыльному чтобы передал купцу-славянину, которому он доверяет эти бумаги и просит сохранить до встречи. И ещё одно просил передать поэт. На словах. Он верит, что встреча будет и что он обязательно найдёт купца через Мир Сайида и Ахмада ибн Маджида и что славянину нужно оставлять о себе весточки в каждом крупном караван-сарае  зороастрийцев по пути следования.
Как не ожидал этого события Афанасий, известие оглушило его и он долго сидел после ухода посыльного, молча и тупо уставившись в небольшой кованый медью по углам деревянный сундучок. Он боялся открыть, как-будто открыв услышит прощальный голос поэта.

Караван тяжелогруженных баггал медленно выходил в открытое море. Оно приняло их слабым ветром и мириады солнечных бликов казалось прокладывали широкую и ясную дорогу к берегам Мазендерана. Провожатых не было. Дело-то обычное - уходит караван. Лишь на дальнем пирсе долго возвышались две фигуры - слуга думного дьяка, точно выполняющий приказ, не уходить пока суда не скроются из вида, да кормчий Иван, прощающийся с косыми парусами баггал.   
 

ГЛАВА 3

На третий день пути открылась сказочная земля и настроение Афанасия улучшилось. Ещё задолго до берега казалось, что высокие скалисто-снежные вершины Эльбурса бастионами восстают из морских глубин. Но чем ближе подходили баггалы, тем дальше, куда-то вглубь уходили горы, а перед взглядом возникала поначалу узкая яркозелёная полоска земли, всё более с каждым часом расширяющаяся. И вот уже горы оказались далеко на горизонте, а взор заполнили буйные тропические леса перевитые лианами. Море зелени без конца и края.

Таким предстало купцу из Твери владение Мазендеранского князя, вассала великого султана Узун Хасана. Теперь внешнось Афанасия никак не напоминала не только прежний, бакинский, но и славянский вообще. Теперь это был богатый парсийский купец. В расшитой широкой белой сорочке, из-под которой выглядывали светлые узкие штаны, заправленные в сафьяновые башмаки желтого цвета. Статную фигуру облекал светло-серый кафтан, опоясанный трижды священным поясом, а на голове красовался пышный тюрбан. Прежнюю одёжку, подаренную когда-то послом, он всё же сохранил. Не хотелось расставаться с последней памятью о далёкой родине.
В порту Чалуса караван из Баку разгрузился. Торговые гости разошлись, разъехались по делам и друзьям. Оставшись совсем один в караван-сарае, принадлежавшим богатому парсийцу, Афанасий  поначалу растерялся и в первые дни сторонился людей, стараясь заглушить волнение души. Она рвалась обратно, она призывала одуматься, вернуться в привычный круг событий, в тёплые нежные объятья мамушки, в её руки, пахнущие молоком и толстыми блинами. И он то нервно вышагивал по комнате, то падал на деревянные полати, покрытые толстым ковром и невольные слёзы градом увлажняли подушку.

А поутру непременно шел в сарай, где ждали лошади и гнедой жеребец встречал негромким приветствием, ожидая привычное лакомство - большую горбушку хлеба с солью. Только здесь он приходил в себя и привычные мысли обыденным чередом наполняли душу. Решил не расставаться с лошадьми как можно дольше. Вдруг до Индии доберётся. Привязался к ним как к родному островку среди чужого неизведанного мира. А пока решил поездить по ближним городам, посетить столицу Узунова царства. Походить  среди местных купцов, разговорить, разузнать, да прицениться к местным товарам. Кто ж лучше торговых людей, разъезжая постоянно, знает что творится в стране и далеко за пределами государства.
Нанял на базаре опытного проводника и через неделю небольшой караван верблюдов мерно вышагивал по дороге на запад. Лошадей и заветный окованный сундучок, так ещё и не раскрытый, оставил хозяину. И наказал ему, что ежели во время его отсутствия приплывут из Баку мужчина с женщиной и спросят его, то чтоб предоставил им лучшие комнаты и наказал ждать. Очень надеялся, что отпустят Атааллаха. Свежим ранним утром, взгромоздившись на крепкого мула, выехал Афанасий из городских ворот во главе каравана, с удовольствием взирая на окружающий пейзаж.

Стояла зимняя пора. Древняя дорога петляла вдоль моря, то удаляясь за лесистые холмы, то двигаясь по кромке невысоких меловых гор, круто обрывающихся к морю. На третий день море и вовсе пропало и дорогу окружили цветущие поля, покрывающие сплошным ковром предгорья Талышского хребта. Рощи оливковых деревьев перемежались с полями цветущего табака и винограда. Заметно похолодало.
Господин - рассказывал караванщик, приземистый курд - это уже Гилянское ханство, где правит хан Ильбарс. Скоро переправимся через реку, а там недалеко и до его столицы, Решта, большого торгового города. В Реште можно хорошо продать твой товар.
Слышал я, что от Решта уже недалеко и до Тебриза, столицы султана Узун Хасана. Слышал, что он не очень приветствует персидских купцов. Принимает только из туркменских племён Ак Коюнлу. Даже местных гилянских облагает особым налогом.
А размер тамги для нас при въезде в Тебриз до 10% от стоимости товара.

Да мой господин, сейчас плохие времена. Султан Узун зверствует, чувствует свою слабость, особенно после поражения от османов на Терджане. Сейчас ему мало кто платит, да уж и некому, а гилянский князь тот вовсе чувствует себя свободным. Но в Тебриз я-бы не советовал тебе ездить, тем более без надёжной охраны.
А почему, Ахмед?
Ханские везиры разорили поборами население. Многие местные племена курдов, бахтияр, луров  ушли к османам, а молодые гуляют по дорогам, грабят купцов. Персидские кланы тоже вот-вот отойдут от Узуна, а с одними своими туркменами он долго не продержится. Да ты сам видишь. Сколько едим, а дорога становится всё более пустынной. А за Рештом вообще никого не встретим. Раньше-то караван за караваном...  Нет купцов, нет и дохода.

Господи, что ж такая неспокойная жизнь кругом - подумалось Афанасию - на Волге татары лютуют, здесь местные разбойники. Где-ж рай-то земной. Может там, в Хорасане, куда звал Атааллах. Господи, помоги ему. Как он там!
Невесёлые мысли одолевали душу и почувствовав их крепкий мул, навострив длинные уши, неожиданно резво помчался вперёд, стараясь развеселить хозяина.
Город встретил привычной разноголосицей большого базара, шумом, рёвом, запахами, сутолокой людей. Караванщик привёл к нефтяным рядам, где торговали купцы из Баку, но к его удивлению лавки были закрыты.            
Походив по базару, распросив, Ахмед рассказал, что несколько дней назад нукеры казия Сейфа Исы разгромили нефтяные лавки, забрав все товары для военных нужд султана Узуна и что лучше убираться по добру - по здорову от греха подальше. А ещё лучше побыстрее с таким товаром укрыться во дворце хана Ильбарса.
Пойдём быстрее - говорил Ахмед - кругом глаза и уши казия, его люди могут нагрянуть в любой момент.

И погоняя уставших верблюдов, они двинулись ко дворцу. Путь был недалёк, но нукеры казия оказались проворнее. Они налетели внезапно. Караванщик Ахмед со своими людьми, испугавшись, бросились врассыпную, а Афанасия скрутили и поволокли по грязной немощёной улице, награждая ударами плетей из тугоперевитых ремней. Он пытался что-то сказать, но вскоре потерял сознание. Очнулся от холодной воды. Кто-то поливал его, приговаривая - Лучше всё скажи нашему амиру, не утаивай купец. Повинись, повинись!
Афанасий с трудом поднял глаза и увидел грозного туркмена в бараньей папахе.
Ты кто такой? Почему ослушался указа султана?
Я купец из Гуджарата, парс - еле ворочая языком, произнёс Афанасий - я мирный человек, привёз из Баку товар. В чём я провинился, господин?
Ты разве не знал, что наш милостивый султан для своей армии отбирает и чёрноё масло и желтый горящий камень.
Как я мог знать, господин! Я только сегодня вошел в город и исправно заплатил тамгу. Если ты отберёшь мой товар, то я останусь нищим и мне не добраться до Чалуса.
Мне всё равно как ты доберёшься - туркмен громко засмеялся - небось припрятал динары, знаю я вашу породу. Скажи спасибо, что живым выпускаю - он ткнул  сапогом в живот Афанасия и вышел.

Афанасий сидел на камне возле какой-то хибары, приходя в себя. Потом с трудом обмылся в арыке и поплёлся на базар. Ему надо было найти караванщика. Он вспомнил, что в сутолоке нападения люди Ахмеда, удирая, прихватили его мула. Там в перемётной сумке были и деньги и документы. Он ходил по рядам, спрашивая караванщика, пока наконец какой-то курд, боязливо озираясь, сказал чтобы он шел за ним. Они долго шли. Афанасий дважды терял спутника из вида, пока наконец не вышли к старому караван-сараю. Ахмед удивился, что купца так быстро выпустили.
На всё воля Аллаха. Ты счастливый человек, твой мул цел и ждёт хозяина. Здесь ты в безопасности. Тебе надо переодется и идти во дворец. На базаре опасно. Мои люди говорят, что по рынку бродят какие-то странники и побуждают  всех к восстанию против нукеров казия Сейф Исы. Опасное время. Мы тоже уходим на юг, к своим.
Надо выспаться и почиститься - шептал Афанасий, по привычке глядя в угол под потолком и истово крестясь - уж поутру двинусь во дворец. Да похоже, что власть Узуна  в Гиляне очень непрочна, засыпая подумалось ему.

Всё было цело - деньги, документы. Даже грязный и местами разорванный кафтан за ночь кое-как почистили и заштопали. Вчерашнее происшествие казалось сном и Афанасий, наскоро закусив лепёшкой с козьим молоком, ведя под уздцы покорного мула, двинулся ко дворцу. Пришлось пробираться старым городом, прежде чем они достигли дворцовых ворот. На стук долго никто не отпирал, потом долго выспрашивали, что да как и лишь золотой динар открыл ворота. Его принял дворцовый правитель, толстый осанистый гилянец. Он молча выслушал жалобы купца и не стесняясь ругал казия султана Узуна, призывая Аллаха покарать его за беззаконие. Потом помолчал и причмокивая пухлыми маленькими губами произнёс.
Но помочь мы ничем не можем, купец.
Он скорбно поднял к потолку глаза, перебирая короткими пухлыми пальцами крупные розовые коралловые бусы.
Ты съезди к кадию нашего везира, может он поможет.

Афанасий понял, что помощи здесь не дождёшься и с товаром придётся попрощаться. Он шел к выходу, поглощённый мыслями как незаметно выехать из города и добраться до Чалуса. Взгромоздился на мула и натянул поводья. И в тот же момент увидел как в открытые ворота дворца въезжает группа богато одетых всадников. Глаза Афанасия невольно расширились от удивления, когда он услышал итальянскую речь. Но ещё больше удивились всадники, услышав из уст помятого парсийского купца слова сказанные на их родном языке. 
Помогите синьоры, меня ограбили люди казия султана Узуна. Всё отняли.
К нему приблизился один из всадников.
Кто вы такой? Судя по произношению не итальянец.
Нет, я купец из Твери. Есть такое княжество по соседству с московским. Бывал в Кафе, где немножко узнал ваш язык и ваше благородство. Разными судьбами добрался вот сюда и вчера был ограблен нукерами казия султана Хасана.

Из Твери! - пораженные итальянцы взирали на Афанасия как на пришельца с того света - каким путём вы добрались.
Это долгая история и я готов вам всё рассказать - умоляюще глядя на всадников говорил Афанасий - а пока помогите мне.
Конечно, конечно. Это моя обязанность - произнёс тот, что приблизился к Афанасию - вам повезло. Я Марко Росси, посол Московского царя при дворе султана. Может быть слышал...
Ну откуда нам, купцам, да ещё не из Москвы, знать про государевы дела.
Вы подождите здесь, купец. Я скажу чтобы вас не выгоняли из дворца и накормили. Мы сегодня встречаемся с правителем Гиляна. Надеюсь решим и ваш вопрос.
А почему вы в парсийской одежде?
Так ведь так легче странствовать по этим странам, да к тому ж говорят похож я на купца парса.
Ты и впрямь похож - Росси внимательно всматривался в лицо Афанасия - ну ладно, подождите здесь, мы спешим.
И кавалькада всадников проехала во внутренний двор дворца.

Через три дня вновь собранный небольшой караван Афанасия, возглавляемый тем же Ахмедом, поспешал за кавалькадой итальянских всадников, среди которых резко выделялась крупная фигура тверского купца на длинноухом муле. Посол Марко Россо пригласил "соотечественника" следовать с ними под их защитой. И очень рекомендовал Афанасию продать нефть в столице султаната властям по самой низкой цене, как-бы в подарок от московского царя.
Поэтому мне и отдали вашу нефть, а в Москве это вам засчитается - уговаривал посол - я напишу в Москву.
Афанасий был и этим доволен. Он не остался в накладе, но главное теперь был рядышком с итальянцами и внимательно слушал, помня наставления Василия Панина. А уж когда узнал фамилии остальных итальянцев, то и вообще почувствовал себя героем.
Надо-же! Вот ведь судьба - радовался удаче Афанасий - Сама дарит встречи. Знал-бы думный дьяк!

Дело в том, что товарищами Россо были Иосафат Барбаро и Амброджо Контарини. Первый был давним послом Венеции при Узун-Хасане, а второй только что прибыл из Венеции в помощь Барбаро с какой-то специальной миссией.
Караван шел на Тебриз, двигаясь по склону широкой и пологой предгорной равнины. Внизу сквозь заросли карагана и ракитняка петляла река, образуя то плёсы, то крутые обрывы вдоль склона подмываемых меловых гор, разукрашенных узорчатой сетью разноцветных слоёв пород. 
Курд Ахмед, обращаясь на фарси к Афанасию, говорил.
Здесь ещё пять-семь лет назад цвели сады, жили кашкайцы. Пришли степняки туркмены, друзья Узуна и начали обирать население. Оно и разбежалось, а султан раздал пустые земли своим сахибам и амирам. А кто же будет их засевать. Вот и смотри во что превратилась плодородная  равнина.

И на самом деле день за днём караван двигался  в полном одиночестве. Спутники были поражены слабой заселённостью и бесплодием сельских местностей. Перед подъёмом на перевал остановились в небольшом городке Ахара, в старом караван-сарае. Хозяин, опустив глаза, сказал что лошадей нечем кормить, да и людям может предложить только лепёшки и овечий сыр. Ничего нет. Он может съездить в соседнее село за кормом, но это будет очень дорого. Афанасий согласился взять расходы на себя в благодарность освобождения своей нефти в Реште. На следующий день не смогли выехать. Ждали хозяина караван-сарая.  Вынужденно гуляя по пыльному городку, удивлялись отсутствию населения. Оно пряталось по домам, закрыв все лавки и лишь надрывный лай собак нарушал тишину. Итальянцы громко обсуждали политические проблемы, не обращая внимания на тверского купца. Говорил больше толстый напыщенный Барбаро.

Нет, друзья! Сколько не помогай этому долговязому азиату всё бесполезно. Вот ведь четыре больших корабля с пушками, мушкетами, запасом пороха и даже с мастерами пушечного дела прислали мы султану. Бесплатно. Всё потерял, всё отняли османы. Его армия - это хаотичная масса диких кочевников вооруженных саблями и луками. Как-будто сейчас X - XI  века. Он жалует земли своим родственникам и верхушке поддерживающих туркменских племён, отнимая у местных феодалов. И те, уверенные во временном владении землёй, ведь Узун не вечен, не платят налоги, ссылаясь на так называемое моафи, налоговый иммунитет. А потребовать султан боится. И повышает налоги на торговлю, да на сельских жителей. А что с них возьмёшь. Вы же видите. Да, мессиры, казна султана пуста.
Главное, что такая раздача земель - вмешался Марко Россо - приводит к усилению феодальных распрей, как между отдельными вождями племён Ак Коюнлу, так и между оседлыми и кочевыми племенами. В результате вместо соратников султан приобрёл врагов. При дворе сплошные интриги и заговоры. Точь в точь как во Франции недавних времён  святого Людовика XI. Поверьте мне он долго не продержится.

Да, пожалуй вы правы - продолжил Барбаро - надо искать другую опору. Но где? Пока не вижу. Единственно, кто привлекает моё внимание - шейхи Сефевиды из Ардебиля. Это местные феодалы, шииты, создавшие духовный Орден "Сефевие". Они сильны единством, их поддерживает шиитское население весьма многочисленное на западе и севере Персии. Там выделяется молодой шейх Исмаил, честолюбивый, смелый воин и судя по первым шагам тонкий политик. Да, здесь на Востоке всё шатко...
Они замолчали, утомлённые жарой. Высоко в бездонном небе парил орёл, зорко высматривая добычу. Но палящее солнце заставило скрыться всё живое и гордая птица тихо опустилась на одинокий высокий платан, нависший над дорогой, провожая людей грозным клекотом от зноя и голода. 

А скажите нам мессир Афанасий - начал молчавший всё время  Контарини - а каково отношение вашего царя к торговле и к иностранным купцам. Как он собирается охранять торговые пути на запад  и на юг. С запада Литва, с юга и востока Орда. Московия закрыта, как огромный мешок с драгоценностями. Рассказывают, ваш царь очень богат и осторожен. Он, я слышал, желает иметь отношения и с нами и с востоком. Знаю, что в Баку уже действует ваш посол, а здесь мессир Росси. Так что хоть и осторожен, но дальновиден.   
Я простой купец - Афанасий повернулся к Марко Росси - моё дело маленькое. К тому-же родом из Твери. Это соседнее с Москвой княжество. В народе толкуют, что тверской князь Михаил Борисович всё более склоняется под руку московского царя. Да и то хорошо. Мы же одной веры, славяне. И для торговли это выгодно. С Литвой у нас дороги крепкие и надёжные, но вот далее на запад пока сами не ездим, всё западное скупаем в Литве. Поляки не пускают. Это я сам знаю. Ездил туда с батюшкой. Ездил и в Крым, в вашу Кафу.

Крым к сожалению не наш - прервал его Барбаро - принадлежит Генуе.
Для нас всё равно, едино итальянцы - продолжал Афанасий - а вот на юг прорваться трудно. Это правда. Орда в Сарае, другая  в Астрахани. Грабят и убивают, отбирают всё. Нечестивцы, одно слово. Я вот сам не знаю как решился с товарищами пробится к морю. Слава Богу - Афанасий широко перекрестился - дошли до Баку. А там благодать. Уж какие шелка и ткани, а ковры. И дешево, скажу вам. Мои-то товарищи дальше не пошли. Всё что хотели закупили и пошли на север. А меня вот любопытство сгубило. Познакомился в Баку с купцами парсами. Добрый народ. Они-то и рассказали про Гилян, Мазендеран и про Хоросан. Вот и решил попробовать. Поторговать нефтью. А главное поглазеть на то как живут люди здешние.
А что ж в Баку - прервал его Марко Росси - не виделся разве с московским послом.
Да зачем нам, купцам. Подальше от власти, спокойней живёшь. Так мне завещал  батюшка.

Наконец, караван выбрался из города и дорога вновь запетляла по равнине, медленно поднимаясь к очередному перевалу. Ближе к вечеру взобрались на вершину. Здесь тянуло свежим ветерком. Люди и животные заметно взбодрились. Внизу расстилась холмистая равнина. На ближнем склоне высвечивался большой город видный до мельчайших подробностей.  Остановились передохнуть.
Вот и Тебриз, столица султана - заметил Барбаро - конец наших мучений.
Что-то там неладное - внимательно всматриваясь, заметил проводник Ахмед - у северных ворот пыль столбом и что-то горит, а вон и всадники появились, много людей, очень много.
Все путники сгрудились, зорко вглядываясь и стараясь понять происходящее далеко внизу.
Азар, Вали, поедите со мной, а вы ждите здесь - и Ахмед с двумя подручными стал быстро спускаться в долину. 

Ждать пришлось долго. Солнце зашло и внезапно наступила кромешная тьма. Стало очень холодно. Путники боялись разводить костёр и положив верблюдов в круг, сгрудились в середине, греясь о жаркие бока животных. Так прошла тревожная ночь. Лишь к утру прискакал Ахмед и принёс весьма неприятные новости.
Сын султана, наследный принц Гурлу-Махмет, поднял восстание и осадил столицу. Султан с верной гвардией ускакал в Исфахан собирать армию, оставив главного везира на верную смерть, так как тому почти нечем было защищаться.
После короткого совещания решили возвращаться в Решт к хану Ильбарсу и там ждать результаты событий. Шли как можно быстрее, подгоняя неторопливых верблюдов. В Реште, откуда быстро исчез казий султана, прослышав о восстании, Афанасий распрощался с итальянцами и провожаемый их напутствиями направился в Чалус.

Нет, господин. Никто не приезжал и никаких писем не было - такими словами встретил его хозяин караван-сарая.
Всё здесь было привычно Афанасию. Словно домой приехал. Радостным ржанием встретил гнедой, явно соскучившись по краюхе хлеба с солью. Он взял подарок нежно, краешками мягких губ и удовлетворённо замотал головой, а потом, разжевав краюху,  забил копытом и вновь заржал. Ему вторили кобылы, ожидая подарков. В дверях конюшни стоял хозяин караван-сарая и тоже кивал головой и так широко улыбался, что казалось и ему необходима солёная краюха свежего пахнущего хлеба.
Афанасий долго парился в бане, отмокая то в горячей, то в холодной воде. Затем гулял по пирсу и песчаному пляжу, приходя в себя после долгих, мучительных недель вынужденного путешествия и лишь к вечеру, заперевшись в тесной каморке, придвинул заветный сундучок.
Но прежде решил написать письмо послу в Баку. Медленно подбирая слова, вспоминая что видел и слышал на базарах, особо из уст итальянцев, писал Афанасий своё первое государево письмо. Тяжело ему давалось. Он потел, надолго останавливался и выходил во двор. Возвращаясь, подсаживался и читал написанное. Вычёркивал, добавлял. Слова - то шли не от сердца. Чужие слова. Наконец, закончил. Запечатал и только потом открыл заветный сундучок.

Под крышкой, на чёрной вышитой белым бисером холстине, лежал свиток бумаги, перевязанный красной лентой. Раскрыв, Афанасий с трудом прочёл на фарси написанное красивым каллиграфическим почерком послание Мир Сайида, адресованное жрецам парсийских храмов в Персии и Гуджарате и хозяевам парсийских караван-сараев. Оно просило всячески поддерживать, в том числе и материально, двух путешествующих лиц.
Шли имена Афанасия и Атааллаха.
Под чёрной холстиной хранились свитки бережно связанные шелковыми ленточками. Афанасий погрузил руку вглубь и вытащил наобум один из них.
Развернув, медленно прочёл, и раз и два и три, пока не понял -
Ум источили муки.
Тяжко мне их терпеть,
В море тоски и скуки,
Не захлебнувшись, петь.
Злобы приют-не здесь-ли,
В торжищах суеты?
Боже, но страшно, если
К злобе склонился ты.
Боль, перешедши меру,
Множит броженье дум.
Сердце теряет Веру,
Бога теряет ум.
 Ноги твои целую:
В сердце моё взгляни!
Веру мою былую,
Господи, мне верни!
                (перевод Т.Шумовского)
Нахлынули воспоминания. Бакинский огромный базар, охотничий лагерь, осенняя прохладная степь и страсть, звучащая в каждом слове, в каждом взгляде поэта где-бы он ни был, о чём-бы не говорил.

А поутру в конюшне, всё вечернее, тоскливое и печальное, пропало. Тщательно мыл и нежно скрёб лошадей. С подручным мальчишкой вывел табун на широкий двор и долго гонял застоявшихся животных. Ноги привели его на берег моря. Афанасий ходил среди развалов ноздреватых промытых водой камней и раздумывал, что делать дальше. Не то чтобы вновь тоска разъедала душу, хотя и это чувство было, охватила какая-то бесцельность существования. Дальние страны уже не манили, заработки не привлекали. Из тайников памяти вновь и вновь возникало возбуждённое лицо поэта, говорящего о своей любви к Илен.
А я вот не сподобился - вертелось в горячих мыслях - что ж это, почему не встречается любовь. Вот ведь почти тридцать, а я всё один брожу по белу свету.
Безбрежность морского простора постепенно успокоила. А на базаре, куда автоматически потянуло купца, мысли и вовсе вошли в практическое русло.   

В дорогу - вновь запела душа - я ж только в начале пути, впереди Ормуз, Гуджарат, а слышал ещё и про какую-то золотую Софалу в Африке. Надо избавляться от привезённой нефти, с ней много возни, искать нужные товары, искать надёжный караван до океана. Дела захватили предприимчивого купца. Нефть продал быстро и очень выгодно. Местные купцы знали, что султан готовится к войне с турками и потому цены на нефть, порох, оружие, лошадей стояли высокими. Мелькнула даже мысль съездить ещё раз в Баку, тайно, но уж очень не хотелось возвращаться к прежним событиям.   
Он ходил по рынку, приценивался, щупал, пробовал на язык и оживлённо говорил, широко улыбаясь. Он был в своей стихии, как рыба в воде. Вскоре узнал, что двигаться к Ормузу надо по весне. Зимой в пустынях Даште Кевир и особенно в Даште-Лут, обширных  областях внутренней Персии, очень холодно и голодно. Даже верблюды не могут найти еду.

Надо ждать ещё три-четыре месяца. Куда деваться? И тут вспомнил про благословенный Хоросан, о котором часто упоминал Атааллах, о справедливом султане Хусейне Байкара и о его везире знаменитом поэте Алишере Навои.
Это недалёкий путь - подтвердил хозяин караван-сарая - туда часто ходят наши купцы и если ты хочешь иноземец я порекомендую тебя караванщику Гафуру. Слова Мир Сайида в твоём фирмане многого стоят. Ты не нашей веры, но мне говорили торговые люди из Баку, что твои далёкие предки жили на родине пророка Зороастра. Недаром обликом ты похож. Я дам тебе адреса моих людей и в Герате и в Астрабаде.
Но он ещё никак не мог решиться. Тянуло на юг, к океану. Он шел к ноздреватым прибрежным скалам и долго ходил в одиночестве, казалось бездумно глядя на безостановочный бег грязно-зелёных волн. Купив однажды свитки бумаги для описания положения в султанате Узун Хасана, как просил думный дьяк, Афанасий неожиданно пристрастился  к изложению возникающих мыслей по поводу увиденного и услышанного. Новое необычное занятие захватывало его, занимало и радовало, особенно когда удавалось ярко и полно описать мысли.

Это ты приучил, золотой поэт - думалось ему - вот сегодня написал о базаре в Баку и как-то странно мне. Пишешь, а под пером всё вспоминается, одно за одним до мельчайших подробностей. Складывается словно бусинки на длинной ниточке. Поначалу кажется ничего и не упомнишь. Великое, божье дело!
И он аккуратно закладывал в заветный сундучок исписанные свитки.
Прошло ещё две недели, а он всё ещё колебался. Ждать или двигаться в Хоросан. И самое трудное, что не с кем было поделится сокровенными мыслями.  Давило одиночество. Молча наблюдавший за метаниями иноземца хозяин караван-сарая как-то сказал.
Послушай Исуф - так теперь станут его называть - купи себе невольницу. Выбери достойную. Трудно без женщины, а уж на долгой чужбине особенно. С ней покой, да и поговорить можно. Всё что угодно. И накормит и напоит и обласкает. Ты я вижу не купец, не похож ни на одного из них. Ни на тех что с востока, ни на тех что с запада иногда приходят. Ты странный, иноземец.

Как это невольницу - Афанасий вытаращил глаза - по нашей вере это большой грех.
Но заронённая в душу мысль уже не давала спокойно жить. Он вспоминал как и Атааллах предлагал нечто подобное, насмехаясь над воздержанностью купца. Афанасий ворочался в душной каморке, вставал, разыгрывалось воображение. Он истово молился, глядя в угол под потолком, но мысли не проходили.
Медленно текли дни и всё же ноги прохладным вечерком привели его к дому наслаждений, что располагался в теннистой рощице на окраине города. Он робко, оглядываясь, вошел.
Потом, по происшествии времени, с улыбкой вспоминал этот дом.

Убранный шелками и коврами, в ярких цветах и возбуждающих запахах, дом поразил скромного славянина. И даже испугал, когда хозяйка-гетера ввела его в обширный зал и по хлопку ладоней он заполнился вереницей девушек в прозрачной кисее. Они окружили его, танцевали и пели, стараясь привлечь внимание. Остолбенев и не зная что делать, стесняясь разглядывать лица, тем более фигуры, мелькавшие перед ним, Афанасий в конце концов прислонился к колонне, изредка провожая трепетным взглядом неземные создания. Опытная гетера спросила - кто он, откуда. Узнав, что из славянских земель, она подвела к нему трёх невольниц.
Это сакалибы - сказала она - недавно привезены из крымской Кафы. Они были украдены татарами с твоей родины. Выбирай! И ту, что понравится покрой шафрановым платком.
Ком застрявшей в горле долго не давал возможности Афанасию произнести хоть слово. Он не мог поднять глаза, а когда всё же поднял, то увидел три пары глаз, внимательно, по разному, изучающими его. Печальные, лукавые, злые...

Он выбрал печальную с большой русой косой. Дрожащей рукой накинул на плечи девушки шафрановый платок.
Теперь тебе нужны две комнаты - со смехом сказал хозяин караван-сарая - с отдельным двориком. По нашим законам никто не должен видеть твою рабыню.
Девушка забилась в угол и со страхом наблюдала за Афанасием.
Не бойся меня. Я сам-то родом из Твери - произнёс Афанасий, до той поры молчавший всю дорогу до караван-сарая - сейчас кушать будем, что Бог послал.
Девушка широко раскрыла глаза, услышав родную речь. Видимо они произвела на неё такое глубокое воздействие, что упав перед Афанасием на колени, она навзрыд зарыдала. Сквозь слёзы он слышал какое-то бормотание, но ничего не понял. Рыдания успокоили его и подняв невольницу, опустив на полати, стал выспрашивать, одновременно готовя скудный стол.

Афанасий не торопил её. Сел за низкий столик и пододвинув соседке тарелку с нарезанным варёным мясом и ломтями лепёшки, почувствовав внезапно голод, стал жадно есть, поглядывая на девушку. Он увидел тонкую руку с загорелой кожей, боязливо протянувшуюся к тарелке. И тогда он засмеялся, так громко и неожиданно, что девушка поначалу в испуге отшатнулась, а потом услышал и её смех. Тонкий, переливчатый, ещё дрожащий от пережитого.
А где это, Тверь. Я не знаю - услышал Афанасий, поняв что перед ним славянка с западных земель.

Её звали Анастасия. И жила она в семье священника из города Рогатина, что раскинулся на Тернопольщине. Внезапно напали татары-степняки, село сожгли, всех порезали, кроме молодых мужчин и женщин. И начались мытарства. Поначалу жила в гареме богатого крымского татарина. За строптивый нрав и неуживчивость бил её хозяин, а потом продал другому купцу, а тот отвёз сюда. Здесь купила хозяйка, которая обучила танцам, песням, хорошим манерам и другому искусству. Вот и пробежали полгода. Гадкие полгода...
А ты не продашь меня. У нас ведь одна Вера - вновь плача, сказала Настя - не бери грех на душу.
Теперь она пристально просительно смотрела в глаза Афанасия и он не стесняясь смотрел во все глаза на девушку, любуясь строгой красотой лица и статностью фигуры. Буйная радость заполонила душу и он, откинувшись, вновь засмеялся.

Да как же я могу-то. Ведь не нехристь я. Такое счастье привалило здесь, на чужбине. Это ведь Бог тебя послал, спас обоих от тоски.
Жизнь разом изменилась. И не важно, что вокруг было всё чужое. Рядом билось родное тёплое сердце.
Неужли вот так влюбляются - думалось ему - вот ведь не видит Атааллах, наверное удивился-бы и поздравил красивой газелью.

Утро начинается с рассвета. На востоке оно загорается быстро и мгновенно охватывает гигантские пространства, проникая во все щели. Яркое солнце осветило тесную каморку и две светловолосые головы, прижатые лбами. Афанасий открыл глаза и радостное чувство заполонило мысли. Он забыл обо всём - о задании думного дьяка, о желании видеть заморские города и страны и даже про поэта с печальными глазами.  Любуясь лицом спящей женщины, озарённым то улыбкой то тревогой, разбросанными по подушкам копнами русых волос, нежной кожей рук и плеч, Афанасий испытывал неизвестное до той минуты чувство. Сердце переполнилось искрящейся нежностью, оно замирало и в сознании билась только одна мысль
- Господи! Как хорошо-то. Господи! Какое счастье...
Он робко дотронулся до мочки тонкого уха, потом до щёк, носа, губ. Лицо женщины кривилось, словно отгоняя назойливую муху и вдруг широко открылись глаза. Как-будто рассыпалась изумрудная зелень. На мгновение испуганные, затем радостные, стеснительные.
Не смотри так на меня - говорили они - в грехе живём.
Нет, Настенька! - поняв её, нежно ответствовал Афанасий - Ведь это Он привёл тебя ко мне. Берёзка моя светлая, зеленоглазая. Мы обязательно приедим в Тверь и архимандрит Борис обвенчает нас. Уж я-то наверное знаю.
А как приедим-то?

Тут Афанасий задумался. Лицо его помрачнело. Он встал и заходил из угла в угол, провожаемый тревожными взглядами подруги. Мысли разрывали на части. Деньжат пока много и можно-бы закупить таламанского шелка, да и махнуть... в Киев. Забыть про Тверь, Москву. Заново зажить. Но от себя не убежишь. Батяня, мамушка, братья - все ведь ждут. Да и у князя московского руки длинные, уши острые. Сыщут, обязательно со временем сыщут. Да и жить вечно под страхом.
Нельзя так. Нельзя.
Нельзя нам сразу вот так ехать к себе - ответствовал Афанасий - поначалу надо службу для московского князя исполнить, тогда заслужу добро государево на всю  жизнь, тогда и обвенчают без лишних распросов и денег хватит на двор богатый и на деток малых и на жизнь спокойную.
А что это за служба такая - допытывалась Настенька - долго-ли служить и в каких таких странах.
Придёт время расскажу. Главное, что мы теперь вдвоём. Так-то легче и способнее службу мою исполнить, берёзынька моя.
Он легко поднял её на вытянутые руки и жадно заглядывая вверх на извивающееся женское тело, радостно и громко засмеялся. 

И полетели дни. Безоблачные, светящиеся, ласковые. Они шли на берег, находили вдали от города укромную бухточку и лишь зелёные волны, шипя от зависти и злости, не имея сил добежать до двух сплетённых тел, могли поведать миру о великой Любви. Затем появлялись на базаре. За статным русоволосым парсом в красной чалме, белом халате и шароварах, семеня ногами, шла женщина в чёрной парандже и чачване, ведя под уздцы длиноухого мула. Они ходили по мясным рядам, заходили в ряды с овощами и фруктами. Нагруженные возвращались в караван-сарай. В отдельный маленький домик в глубине обширного двора, выделенный им радушным хозяином. Через короткое время, переодевшись, Афанасий  шел на конюшню, а Настя хлопотала по хозяйству и вскоре пряные запахи разносились по караван-сараю. Вечером, при коптящем неярком свете от лампадки с нефтяным маслом, Афанасий развёртывал очередной свиток и скрепя пером писал, нанизывал слово за словом, подчас мучительно и надолго задумываясь. Женщина, подсев поближе, с нескрываемым интересом наблюдала за другом, вспоминая как и батюшка тоже по вечерам что-то читал и писал, не позволяя жене и детям мешать и шуметь.

Дни складывались в недели, месяцы и казалось счастье бесконечно.
Исуф - как-то сказал хозяин, пришедшему с базара постояльцу - вчера говорили, что весна в этом году будет ранней и дождливой, пустыни быстро зацветут. Караванщики уже начали готовится, сбиваться, собирают заказы. Ты как решил-то, с каким караваном пойдёшь - к Ормузу или в Хоросан. Если к Ормузу, то они идут из Амоля.
На юг, Хосров. К океану пойду. Давно уж так решил. Пора переезжать в Амоль, готовить лошадей к дальней дороге. Жаль мне прощаться с тобой.
У дороги два конца, Исуф, так что обязательно встретимся. И не забудь купить две большие кошмы, без них трудно будет в пустыне.
Афанасий зашел в дом и обнял за плечи Настю, стоящую у печки.
Ну вот и заканчивается наша жизнь в Чолусе, берёзка моя, скоро дальние страны увидишь, сказочную Индию. Смотри какой подарок я тебе приготовил. Давно купил, да вот только сегодня мастер выточил окончательно.

Он развернул платочек и в глаза Настеньки хлынул яркий свет.
Это яхонт лазоревый, моя нежная берёзка. Камень любовь нашу сберегающий. А изнутри посмотри. Что видишь?
Буковки какие-то. Но я ведь читать-то не умею. Что там?
Там лишь два слова - "вечно вместе". Пришлось написать их кириллицей на бумаге, чтобы местный нехристь смог точно нацарапать. Но мастер великий. Никогда не снимай. Слышишь!
Настя пристально всмотрелась в крупный, густосиний, сверкающий кристал в центре цветка белого металла, чью гладкую поверхность украшали мерцающие звёздочки, нивесть откуда возникающие. И вдруг разрыдалась.
Страшно мне уезжать. Предчувствие нехорошее лежит под сердцем. Недолгим будет моё счастье.

Афанасий оторопел. Он и сам нередко вспоминал предупреждение купца мусульманина. Поплатишься головой. Господи! Так ведь теперь двумя головами рискую. Ей-то, кровинушке, за что такая напасть.
А вслух только и сказал.
Ну что ты! Нам ничего не угрожает. В Ормузе, и в Гуджарате нас ждут добрые люди. Ты же видела фирман. С ним сквозь все бури пройдём.
Он зарылся головой в густые волосы на затылке и губами нежно поддёргивал золотой завиток, росший чуть отдельно, словно островок на шее.
Вдвоём, вдвоём - шептали губы - всегда будем вдвоём.

Глава 4

Рано утром, с первыми лучами солнца, медленно со скрипом открылись южные ворота Чалуса и под завывание своры городских собак на дорогу вышел чёрный мул под всадником-проводником в цветастом халате в сопровождении трёх молчаливых крупных чёрных туркменских собак.  Мул остановился, вспрянул ушами, почувствовав дуновение свежего степного ветра и понукаемый всадником понуро зашагал. Всё также молча затрусили и собаки. Из ворот выдвинулся тяжелонагруженный верблюд, затем второй, третий. Казалось каравану не будет конца-края. Стоящий в воротах нукер городского субаши, стараясь перекричать лай собак, громко считал верблюдов, а писец сверял с документом. Наконец, вереница верблюдов прошла ворота и хозяин, расплатившись и получив пошлинный фирман, тоже выехал на дорогу, замкнув караван.

Длинной чёрно-бурой змеёй потянулся первый по весне караван на юг к Индийскому океану. Где-то в середине колонны двигался и Афанасий с Настей на двух мулах, подгоняя небольшой табун лошадей и верблюдов, груженных товаром и скарбом. Весеннее предгорье встретило разноцветьем пышной растительности и криками голодных воронов, нивесть откуда налетевших на  караван. Вскоре древняя дорога запетляла по узкой долине, на дне которой весело звенел речной поток. Начался затяжной перевал через горы, покрытые молчаливыми густыми лесами. Всё выше и выше тянулась дорога. Река осталась где-то слева. Внезапно леса сменились полями красных маков. Среди них словно пики торчали голые остроконечные скалы. Они  возникали всё чаще и чаще, становясь всё круче и выше, а маковые поля исчезали, лишь кое-где узкой лентой обвивая подножья. Вскоре открылась обширная поляна и усталый мул привычно остановился возле белокаменной хижины, приютившейся на окраине, впритык к скале.
Проводник громким гортанным голосом распоряжался, указывая слугам места расположения верблюдов и одновременно призывая правоверных на вечернюю молитву.

А мы помолимся своему Богу.
Афанасий расстилал кошмы в палатке.
Ты  готовь костерок, берёзка моя, да вари пшенку с бараниной, да вскипяти чайник. Посмотри какая красота вокруг. Господи, прямо рай земной.
Женщина, суетясь вокруг костра, нет-нет, да поглядывала на суженого и во взоре читалось такое острое чувство благодарности, как-будто до сих пор, по прошествии трёх месяцев, ей не верилось в своё счастье.
Перевалив зелёный хребет Эльбурса караван спустился в равнину и вошел в большое селение Рей (Тегеран), расположенное у подножья гор. Рай земной казалось был нескончаем. Кругом насколько хватало глаз простиралась возделанная земля, напоённая чистым горным воздухом и многочисленными ручьями. Глиняные домики и вырезанные в скальной породе жилища утопали в зелени платанов, обширных садов и виноградников. Караван прошел через два небольших кирпичных базара без крыш и остановился на окраине возле караван-сарая.

По давней привычке Афанасия потянуло на базар. Впереди было три дня стоянки. Но рынок был невелик, обыден. Они миновали его, вышли за город и тропой, бегущей вдоль лесного ручья, стали подниматься в горы, ведя под уздцы верного мула.
А я слыхал от проводника - начал Афанасий - что и зима здесь такая же как весна, круглый год весна. Может останемся здесь. Вот только сходим до Ормуза, да продадим лошадей. Денег много получим и заживём. Мы же крестьянские люди, нам на земле надо работать. А! Как ты скажешь, Настюха моя ненаглядная. Нарожаешь мне детей... Ну что молчишь!
Я как ты - краснея, отвечала женщина - только ведь знаю, что шутишь. Потянет домой вскоре. Точно знаю. Здесь конечно сытый край, можно и пожить, а вот за море ехать боюсь. Не к добру это, господин мой. Предчувствие такое. Да и положение моё... Не жена и не девка. А где ж тут обвенчаешься? Не в Боге живём.
Да, положение - задумчиво произнёс Афанасий, жуя травинку и пристально вглядываясь в хрустально чистые воды быстрой речки - надо ехать, быстрее ехать. Господи! Что ж это за путы такие.

Караван продолжал путь и вскоре рай земной исчез. Дорога постепенно вползала в жаркую песчано-каменистую пустыню Дешт-Кевир. Напоённая весенней влагой степь с каждым километром пути менялась. И вот уже жгучие лучи солнца, падая почти отвесно, осветили лабиринты причудливых скал и каменные россыпи. Взору открылись необыкновенные ландшафты. То непрерывной шеренгой высились невысокие голые гряды с крутым склоном и противоположным пологим, то тянулись беспорядочно изрезанные неглубокими оврагами ровные как стол равнины, покрытые глинистой коркой или белесыми выцветами засолёных почв с кустиками солянки и полыни, то внезапно возникали  неглубокие впадины и впадинки с белыми как снег отложениями соли, то вдруг встречались зелёные долинки с рощицей эвкалиптов с белыми, словно привидения, стволами и кустами чёрного саксаула, дикого арбуза и пучками жесткой травы блеклого зелёного цвета, среди которых паслись небольшие стада пугливого дикого осла - онагра, то на многие километры тянулись песчаные дюны, то из земли неожиданно торчала “стая” одиноких скал, склонам которых ветер придал причудливую ребристость.

Вид раскалённой каменистой пустыни угнетал. Проводник и местные купцы казалось не замечали ничего необычного. Закрыв лицо концами чалмы, оставив открытыми лишь прорези для глаз, они молчаливо покачивались в сёдлах, не понукая сонных мулов. В глазах славян, впервые увидевших эти пейзажи, виделся испуг. Настолько, что Афанасий и Настя старались слится воедино, двигаясь бок в бок. Настя часто закрывала глаза, съёживалась, судорожно хватаясь за халат суженого. Да и он, будучи не робкого десятка, был угнетён молчаливой безжизненностью природы. Им казалось, что тут обитает только смерть. Растительности почти нет, а скалы словно трупы и всё вокруг - гигантское кладбище.

Верблюды мерно шагали, высоко неся гордые головы, собаки ели плелись, понуро опустив хвосты, путники клевали носом, сонливо вглядываясь в непрерывно удлиняющийся туманно-блеклый горизонт. Переходы между оазисами длились порой с неделю и потому приходилось ночевать на горячей земле, беречь воду и засыпать лишь глубокой ночью, когда хоть немного спадала жара. Зато ночи были прекрасны. Над головами висело бескрайнее чёрное бархатное небо, усеянное тысячами непомерно ярких и огромных звёзд.
Загадай желание, берёзка моя - обнимая Настю, говорил Афанасий - когда увидишь падающую звезду. Мамушка сказывала, что обязательно сбудется.
И у нас такое-же поверье. Моя горькая судьбина тому не пример, а ведь на посиделках бывало до поздней ночи загадывала. Но здесь звёзды и ярче и крупнее. Вон полетела. Гляди, гляди! Я успела, загадала.
И я тоже успел. Сбудутся наши желания, Настюха моя - и он крепче обнял женщину, лаская губами тот самый завиток волос, что рос ниже затылка на шее.

Они уже было собрались залезть в палатку, как вдруг вдали засверкали зарницы и вскоре над головами разразилась гроза. Без дождя. Всё небо беспрерывно со всех сторон осветилось неясными вспышками молний без грома. Ярко-огненные зигзаги прорезали чёрное небо. Ветер полностью пропал и стало нестерпимо душно.
Господи! - шептала Настя, истово крестясь - пронеси Боже, не убий нас грешных.
Она в страхе закрыла глаза и поглубже зарылась в объятья суженого.
А меня сомнения берут - произнёс Афанасий, стараясь прогнать страхи -  давеча сосед рассказывал, что зимой здесь бывают морозы, лютые морозы. И даже снег иногда падает. Прямо, как у нас. Не верится как-то.

В палатке было ещё жарче и они легли на кошму под открытым небом. Глядя на яркие звёзды, больше не говорили, погружаясь в мысли о далёкой северной родной стороне. А на утро снова безрадостная дорога, унылый пейзаж и ожидание вечерней прохлады.
Зато сколько радости доставлял неожиданно возникающий на горизонте оазис. Он появлялся поначалу как обманчивый призрак. В раскалённом воздухе вдруг вырастали высокие пальмы, слышались неясные голоса, ощущалось даже булькание воды в арыках. Но вот появлялись птицы, предвестники жизни и вскоре над головами утомлённых путников шелестели кроны живых пальм и платанов, а слева и справа зелёные сады и разноцветье ярких цветов. Возвращалось ощущение жизни.
Неделя шла за неделей. Караван теперь продвигался пустыней Деште – Лут, проходя оазисы Кашан, Найин, Йезд, Сирджан, Тарум, Лару и подошел к Бендеру,  раскинувшемуся на берегу Индийского океана. 

После многонедельной тишины пустыни шумная многоголосица большого города ошеломила путников. Казалось хаотичным движение тысяч людей, верблюдов, лошадей и стад овец по маленьким кривым улочкам  среди бесчисленных домов, сараюшек, надстроек и караван-сараев. Всё голосило, вопило и воздух наполненный шумом и испарениями тысяч живых существ висел  над городом белесой пеленой.
Не отставай, Настюха! Гляди в оба за верблюдами и лошадьми и на меня чаще поглядывай – надрываясь кричал Афанасий, продираясь сквозь толпу и успевая  спрашивать как найти нужный караван-сарай.
Поселились прямо на берегу океана и снова настали райские дни. Богатый парсиец, хозяин большого двухэтажного караван-сарая, прочитав фирман Мир Сайида, склонился в почтительном поклоне и как мог старался угодить чужеземцу.
 
Я поселю тебя в угловых комнатах, уважаемый, с отдельным выходом на первый этаж, где ты сможешь в любое время наблюдать за конями и товаром. А рядом глубокий бассейн и бани. Пользуйся, когда пожелает душа.
Через два дня он вновь посетил Афанасия и вновь с почтительным поклоном произнёс.
Уважаемый махдум Исуф говорил, что хочет плыть в Гуджарат с караваном Ахмада ибн Маджида.
Он заглядывал в глаза и постоянно поглаживал бороду.
 Это весьма достойный мореплаватель и истинно верующий. Звезда Веры. Совершил хадж в преславную Мекку и осиянную Медину. Его знают повсюду. От Малабара и Гуджарата, Синда и Омана к Долгому Берегу (от авт. - Африка) и Мадагаскару против него. Великий ибн Маджид достиг вершин и в науке предзнаменований. Без его советов  не предпринимают серьёзных действий ни правители, ни шейхи, ни купцы. Для меня большая честь принимать его и я специально держу комнаты, когда по делам он посещает Бендеры. Ты не беспокойся. Лоцман прибудет из Софалы в Ормуз, в тот богатый город, что напротив на острове, перед началом муссонных ветров.  Тебе придётся ждать до конца апреля, когда прилетят эти сильные ветры. А пока живи у меня, уважаемый.

Может лучше перебраться в Ормуз – стесняясь непривычной почтительности произнёс Афанасий.
Зачем тебе платить немалую тамгу, десятую часть от стоимости товара – парсиец лукаво улыбнулся – да и не один ты, с табуном породистых скакунов и с прекрасной невольницей. Ты беззащитен, Исуф, а тамошний правитель султан Бахад ад-Дин Гаван, да продлит Аллах его годы, но особенно его везир, жестокий и вероломный Ходжа-Атар, могут у чужеземца под любым предлогом всё отнять и бросить в темницу. Всяко может случится. А тут спокойней, махдум. Здесь тебя охраняет фирман мудрого Мир Сайида.
Значит ты оповестишь о прибытии ибн Маджида.
Не беспокойся! Ты же говорил, что великий лев моря знает о тебе. Так что  прибыв в наш город, он услышит о тебе и в нужное время пошлёт за тобой и другими, что также ждут его здесь. Не беспокойся, уважаемый. Отдыхай и наслаждайся.

Но глядеть в городе было нечего. Сидеть в комнатах не мог. Он почти забыл о грозном предпреждении купца из Баку. Об опасности быть узнанным и заточённым в тюрьму. Огромный порт привлекал внимание. Афанасий ходил вдоль бесконечных пирсов с восторгом глядя на горы разнообразных товаров под навесами, снующих грузчиков.
Но более восхищали бесчисленные индийские, арабские и персидские корабли, большие и малые, с косыми и прямыми парусами, растянутыми на длинных реях, высокими параллельными и имеющими разный наклон мачтами, разноцветными дозорными бочками на грот-мачте и развевающимися флагами. Каких тут только не было. От военных шебек, вооруженных пушками до крупных транспортных баггал, остроносых джалбаутов с просторным трюмом и быстроходных доу. 
Корабли, вмещавшие до 300 тонн и длиной до 40 м, были построены из тёмного тикового дерева чаще с обшивкой и шпангоутами из цельных стволов, пропитанных смесью рыбьего жира и извести. Примерно такие он видел в генуэзской Кафе, где их называли каравеллами. Да и в Баку посольский кормчий много рассказывал об арабских кораблях.

По искуссной резьбе высокой кормы каждый знал из каких краёв пришел корабль и кто его капитан. Корму венчала плоская надстройка,  где располагались места для капитана, лоцмана, рулевого и богатых пассажиров. На верхней палубе, расположенной ниже кормовой надстройки, находились помещения для бедных пассажиров и грузов. Ещё ниже  размещались  вместительные трюмы, где перевозились самые тяжелые товары и лошади, быки, овцы и прочая живность. Эти помещения Афанасий рассмотрел особенно. Удивился не столько крепким стойлам для коней, сколько системе ремней, на которые подвешивали лошадей, чтобы они во время качки не ломали ноги. Подвешивали под грудь и брюхо так, чтобы они только касались ногами пола, но не опирались.  Афанасия поразила и яркая  окраска кораблей. Нижняя часть корпуса кремовая, верхняя зелёная или красная. Все остальные части корабля – естественный цвет древесины. 

До полудня Афанасий проводил время в порту, знакомясь с капитанами, осматривая корабли, под предлогом возможной покупки, а потом приходил в караван-сарай и подолгу плескался в голубом  бассейне с каменными водосливами, украшенными головами драконов. Но там долго не мог быть. Боялся, что выдаст себя произношением или незнанием чего-то обычного для местных купцов. Но более всего беспокоило состояние Настеньки, которая вынуждена была сидеть в комнатах и тоскливо ожидать его прихода. Им  нельзя было быть вместе в общественных местах, а посещать одной специальные женские мазары ей, не мусульманке, и в голову не приходило.
Лишь поздним вечером, когда после вечерней молитвы затихал город, они выбирались  на берег океана и как прежде в Чолусе, бродили по берегу, выискивая укромные бухточки.

Но прежней весёлой, искрящейся чувством подруги уже не было. Чуть сгорбленная, прижимаясь  к нему плечом, крепко держа в руках его руку, часто целуя её, она в молчании брела и маленькие изящные ступни почти не поднимались, вычерчивая на песке прямые линии. Афанасий пробовал шутить, бегать, кувыркаться, стараясь вызвать, как бывало прежде, ответные действия подруги. Но встречая её огромные глаза наполненные  пронзительной тревогой, он останавливался, замолкал, в изнеможении опускал руки и не зная что сказать, лишь крепко обнимал обмякшее тело любимой женщины.  Он физически ощущал её тревогу.
Косые лучи заходящего солнца освещали берег недалёкого города, Ормуза, остроугольные красные башенки над высокими прибрежными  стенами цитадели султана и совсем уходя в океан, высвечивали на фоне чёрных скал  скульптуру скорбного объятия двух людей в белом одеянии.
Настенька, берёзынька моя белоствольная – шептали его губы – наша любовь как знамение божье. И здесь и на том свете мы теперь всегда будем вместе.
И он ощущал на лице, на руках, на теле её горячие слёзы. И не каких слов.

Они молча возвращались домой, ведя под уздцы ожиревших от безделия мулов.
Тоскливые дни сменяли один другого.
Перед сном Афанасий продолжал писать и это занятие, ставшее привычным, необыкновенно успокаивало, отвлекало от мрачных мыслей -
“... я не о всех городах писал, много городов великих, а Ормуз находится на острове – перо скрипело, выводя буковки – и заливает его море дважды в день. В Ормузе солнце палящее, человека может сжечь. В Ормузе наверное буду месяц и пойду отсюда за Индийское море после Великого дня, в радуницу неделю...”
Наступали дни великого праздника. Второго вне родных мест. И в ожидании большого события непонятная тревога, навеянная поведением подруги, понемногу уходила. Дочь священника, Настасья,  помнила как батюшка сооружал молельню в доме отдалённого хутора. И они устроили в углу малой комнаты высокую приставку. Водрузили свечи, а меж ними поставили христианский крест, выструганный и окрашенный Афанасием. Настя наварила и раскрасила яйца, спекла из белой муки пышный хлеб.
Они встретили пасхальную ночь, прославляя Воскресение Христово, нестройными голосами тихо распевая пасхальный канон Иоанна Дамаскина

С приходом муссонных ветров нетерпение Афанасия усилилось. Он уже не выходил и в город и даже в порт, прекратились и вечерние походы на берег океана. Но всё неожиданно устроилось самым благополучным образом.
Как-то в середине дня на пороге появился хозяин. Всё также подобострастно с поклоном сообщил, что неожиданно, по срочным делам, в городе появился  ибн Маджид и остановился у него. Зная, что гость от Мир Сайида тоже остановился здесь же, знатный кормчий хотел-бы познакомится и приглашает чужеземца на обед. Приглашение взволновало Афанасия.
Проходите, уважаемый, проходите. Извините, что принимаю вас столь скромно.
Перед Афанасием стоял высокий смуглый человек с шапкой коротких седых волос и с аккуратной широкой бородкой – мой дом далеко отсюда, в Малинди.
Мой дом ещё дальше, Аъзам махдум, за пустынями и морем, далеко на севере – отвечал Афанасий - может слышал.
Нет, мои знания к сожалению столь далеко не идут, хотя о море Хазарском, которым ты пришел в Баку, конечно, знаю со слов парсийских купцов. Говорят очень изменчиво оно и часты страшные бури.
Вот, вот! В такую бурю я и потерял товарищей и все товары. С тех пор неуютно себя чувствую, когда не вижу берегов – улыбаясь отвечал гость.

Ахмад подвёл гостя к скромно убранному низенькому столику, на котором красовались оливки, фисташки, вымоченный сахарный тростник, виноград  и  яблоки. После обычных церемоний и омовения рук они уселись и беседа продолжалась.
Как тебя именуют и как называют твои края.
Перед вами я буду откровенен. Афанасием кличат, сыном Никития. Город мой родной Тверь, а страну называют по разному, но чаще Московией. Трудно для вас моё имя, вот и назвали здесь Исуфом. К тому же предупредили, чтобы скрывал свою веру. Вот и выставляюсь парсом. С разрешения великого Мир Сайида.
А ф а н а с и й, Т в е р ь, М о с к о в и я – нараспев произнёс Ахмад – мягко звучат.
Да, страна моя плоская, без гор, заполнена лесами, широкими медленными реками и мягкими травами. Всё там нежно и мягко. Зимой от пушистого белого снега, а летом от густой зелёной травы и чистоты родниковых вод.

Чувствую как привязан ты к дому, как тоскуешь. Значит душа у тебя добрая, да осенит её милость Аллаха. Добрая и любопытная. Ведь вот послала тебя в дальний путь. И добавлю, что ты храбрый человек. Решился путешествовать под видом парса. Но тебя легко узнать. Местный султан жестоко карает всех иноверцев, желающих здесь торговать. Тем более плыть в Индию. Конечно, фирман Мир Сайида многого стоит, но опасность очень велика. Да будет над вами милость Аллаха. Я помогу вам всем, что в моих силах.
Уважаемый махдум. Мир полон добрыми людьми и потому мой путь хоть и труден, но награждает  встречами с ними. Вот и в славном Баку был обласкан мудрыми людьми. Ты  получил письмо от Мир Сайида и удивляешься, что перед тобой я один.
Нет, А ф а н а с и й – лоцман вновь с видимым удовольствием нараспев произнёс незнакомое имя – плохие новости имеют длинные крылья и я знаю, что Атааллах Аррани в темнице. Мне он лично не знаком, но его дивные кассыды известны всему просвещённому Востоку и все мы оплакиваем его судьбу и верим, что Аллах поможет ему. Аллах да взыщет его своей милостью, равно как и всех страждущих.

Вы были свидетелем его заточения.
Нет, уважаемый махдум. Служка караван-сарая, которого я послал к дому поэта, всё мне рассказал. Как схватили его нукеры, потащили в город на рыночную площадь, как привязали к позорному столбу и били плетьми перед всем честным народом, а потом на костре сжигали его рукописи.
Они помолчали в знак уважения к заточённому поэту.
До меня дошли немногие его касыды, чарующие слух и услаждающие душу – прервав молчание произнёс лоцман - он великий поэт и его поэмы среди знающих людей называют муаллаками. Словно большие жемчужины, нанизанные на вечный стержень. Вы понимаете меня. Очень жаль, что все рукописи сгорели. Это большая для всех нас потеря.

Да, да. Он стал моим другом... –  Афанасий с минуту размышлял,  сказать или не сказать и решившись продолжал – и  доверял мне. Потому, предчувствуя злобу шахиншаха, заранее подготовил рукописи и через жену тайно передал мне. Они и сейчас со мной. Здесь.
Ибн Маджид от удивления широко раскрыл глаза.
Чужеземцу! И вы сохранили его касыды! Вывезли сюда. Рискуя жизнью, ибо всем извесна жестокость шахиншаха. Да осенит вас милостью Аллах. Я вновь убеждаюсь, что вы достойнейший человек. Два мудреца оценили вас. Отныне моя помощь во всём. Знайте это.
Благодарю Аъзам махдум, но скажите, что делать с рукописями.
Я подумаю. Но с собой в дорогу не берите. Бури, пираты – всяко может случиться. Оставьте пока на сохранение хозяину караван-сарая. Это проверенный человек.
На обратном пути, да будет спокойным ваш путь, мы обязательно встретимся и тогда решим. А сейчас давайте отведаем, что приготовил мой повар. Голодный желудок помеха доброй беседе.

Он хлопнул в ладоши и появились два человека с подносами.
Угощайтесь, Исуф Хоросани. Пусть это доброе имя сопровождает вас по Востоку.  Сегодня нам приготовили самаркандское шавли, казан-кебаб и самсу с начинкой из зелени.
Тонкий аромат прокалённой баранины, прожаренного риса с луком и со специями наполнил комнату. Они замолчали, неспешно, с удовольствием поглощая ароматную пищу. И лишь затем, омыв руки, хозяин, с улыбкой поглядев на Афанасия, сказал.
Вы мало похожи на купца. Я многих видел. И текизов из Хоросана и парсийских купцов из Гуджерата и османских купцов, даже итальянских и греческих в Каире. Все они везут много товаров и их не интересуют поэты, учёные муллы и астрологи. И уж тем более они не будут рисковать ради них. Только выгода, только поиски выгодного рынка, да собственная безопасность.

А вы что ищете? С вами, как я знаю, только небольшой табун коней, да малая партия товара. Это, конечно, выгодно для продажи в стране Бахманидов, но оборот небольшой. Стоило-ли прошагать тысячи километров для этого.
Я же говорил вам, уважаемый ибн Маджид, что все мои товары погибли в бурю на Хазарском море, а возвращаться назад я не мог. Большая часть товаров была взята в долг и если-бы вернулся без денег, то посадили бы в темницу. Но вы правы. Помимо выгоды для меня важно и другое - увидеть свет Божий. Увидеть сказочную Индию. Я заболел этим ещё с той поры, когда хаживал в Кафу и тамошние купцы рассказывали мне об этой стране. А потом в Баку Атааллах рассказал о вас, почтеннейший. А уж когда Мир Сайид вручил фирман, тогда уверенность окрепла и мне во что-бы то ни стало захотелось побывать в Индии, записать увиденное и рассказать на родине о всех странах и государствах, что привелось повидать.

Так вы ведёте дневник! Вы не купец, путешественник, да и по натуре вижу не торговый человек.
Ибн Маджид рассмеялся и вторично хлопнул в ладоши. Вновь появились слуги и внесли подносы со сладким. В мясную атмосферу комнаты добавились густые сладкие запахи. На столике появились халва, бекмесы, солёные ядра абрикосов и медовый букман.
Я расскажу вам Исуф, что удивительного можно увидеть в Гуджарате и Каликуте, с какими людьми повстречаться. Скоро окрепнут ветры и первый большой караван в Гуджерат поведёт мой ученик Сулайман аль-Махри. Он будет знать о вас. Он и познакомит с нужными людьми. А я позже, возможно с третьим или четвёртым караваном прибуду и Бог даст встретимся.

Лоцман вдруг с улыбкой поглядел на Афанасия.
 А может поначалу посетите Длинный Берег и мой дом в Малинди. Африка не менее интересна, чем Индия. Да и плыть туда спокойнее, на пути не встретишь пиратов.
Извините муаллим, но моего любопытства не хватит на весь божий мир. Да и не один я сегодня. В Гиляне повстречал невольницу из моих краёв. Стала она мне дороже всех богатств и потому спешу одолеть лишь намеченное. Добраться до Индии и вернуться с ней домой, да обвенчаться по божьему закону. 
Хорошее дело греет добрую душу, да сохранит вас Аллах - произнёс ибн Маджид, подумав про себя - тяжелая, печальная и короткая жизнь у тебя добрый  странник.... я вижу ... но ты всё же доберёшься до родных берегов. 
Скажите. Вы упоминали о пиратах. Насколько это серьёзно, ведь не один я нынче, а с женой.
Всё в воле Аллаха дорогой Исуф. Но во первых караваны сейчас серьёзно готовятся к нападению разбойников, а во вторых мой Сулайман поведёт вас немного южнее обычного пути. Они вас там не ждут. Да и вы я вижу крепки, не робкого десятка. Можте постоять за себя.
Да мы в Московии привычные к разбойникам на дорогах и владеем мечом не хуже нукеров. С собой оружие всегда возим.

Они ещё и потом часто встречались, долго и увлечённо рассказывая и спрашивая друг друга. О Московии, Аравии, Африки, Индии и других странах. О жизни правителей и простых людей, о торговых людях. На прощании ибн Маджид вытащил книгу и бережно погладив, протянул Афанасию.
За эти дни вы стали близким человеком. У вас добрая душа. Позвольте подарить эту дорогую мне вещицу.
Он раскрыл томик в красном кожаном переплёте восточной работы с застёжками и узорным тиснением.
Моя книга об основах и правилах морской науки. Она здесь, в Бендеры, переписывается и исправляется, потому и должен здесь быть. И ещё примите вот этот знак - он протянул Афанасию медную медаль со сложной гравировкой - это мой родовой знак. Кто знает, на всё воля Аллаха, возможно и не встретимся. Но все лоцманы Индийского океана и Красного моря всегда и во всём помогут предъявителю этого знака. Берегите его.
Я не ожидал такого богатого подарка - в порыве чувств произнёс Афанасий - благодарю вас.
Он снял с пальца перстень работы тверского мастера и с поклоном протянул ибн Маджиду.
Примите и вы подарок. Он дорог не столько камнем, сколько освящением по нашему обряду от несчастий и болезней.

Большая двухпалубная баггала тяжело переваливалась с волны на волну. Позади виднелась гирлянда судов, вытянувшихся длинной дугой. Корабли то пропадали из виду, проваливаясь в бездну, то появлялись на гребне волн, блестя под солнцем зелёными бортами. Однообразие безбрежной глади воды, объятой бездонным небом и всепроникающими лучами палящего солнца, утомляло людей, ютящихся на палубе среди горы тюков, мешков и ящиков. Из трюма доносилась ржание лошадей, жалобное блеяние овец и нестерпимая от  жаркого солнца вонь, заражающая тюки, мешки, одежду и даже кожу людей. Получше было на верхней рулевой площадке закрытой навесом от зноя и в тех немногих небольших каютах в кормовой надстройке, которые занимали капитан, лоцман и именитые купцы. Утром, пока ещё было достаточно свежо, на кормовой и нижней палубах по приказу капитана занимались уборкой - драили полы морской водой, перетаскивая тюки и мешки с места на место, убирали от нечистот трюмы и пытались бить крыс, пугающих животных. Потом по звуку трубы все молились своим богам о спасении душ и лишь позже приступали к трапезе. Для богатых были свои блюда, а бедным подавали солёную и вяленую рыбу, солёные овощи и варёный рис. Кушать от постоянной качки не очень-то и хотелось. Наконец, наступало время полного безделья и люди разбредались в поисках укромных затенённых мест.

На пятый день плавания южный ветер из далёких глубин океана при полном штиле принёс облегчение. Людей потянуло к пище и обстоятельным беседам. Тому способствовал и весёлый нрав лоцмана Сулаймана, оказавшегося на время не у дел. Вокруг него собралось общество, просящих рассказать что-либо удивительное из богатой морской жизни.  Здесь -же был и Афанасий, вышедший подышать прохладным ветерком. Просить лоцмана не приходилось.  Он с удовольствием живописал невероятные истории, пугая простодушных пассажиров, внимающих с широко раскрытыми и полными ужаса глазами.

Как-то мы шли из Софалы в Ормуз на небольшой таве. В какой-то день оказались в  районе сильного волнения - Сулайман привстал, продолжая жестикулировать руками.
Я и мой помощник старались поставить судно по волне с помощью двух широких боковых рулей. Ну, чтобы уменьшить раскачивание. Нам это плохо удавалось и тава часто зарывалась носом в воду. В какой-то момент я почувствовал, что судно как-будто на что-то натолкнулось - тут рассказчик вытаращил от удивления глаза и все слушающие с испугом привстали.
Так вот когда нос всё-же появился из воды, мы все с ужасом увидели, что на нём сидит громадная медуза, весом не меньше трёх- пяти тонн.  Шевелящаяся масса потянула по палубе длинные щупальца. В центре чудовища я заметил что-то напоминающее четыре больших глаза, выглядывающих прямо из внутренностей. Они двигались во все стороны. Чудовище напоминало спутанный клубок, выдранный из гривы громадного льва. Странное и волосатое, оно колыхалось и трепетало. В его желтых космах блестели серебряные пряди. Всё его тело медленно и тяжело растягивалось и сокращалось.

Кто-то из слушавших икнул от страха  и опасливо посмотрел за борт, потом на капитана. А тот, пряча ехидную улыбку в пышных усах, продолжал медленно вышагивать по корме, скрестив руки на груди.
Чудовище всё длиннее и длиннее тянуло по палубе длинные щупальца. Какой-то несчастный матрос подскользнувшись упал и щупальце мгновенно накрыло его. Мы сумели оттащить беднягу, но он корчился от боли, кричал, взывая к Аллаху. Тело его выглядело так, как-будто было обварено кипятком.  Вскоре он скончался в муках. Жуткая тварь угрожала и самому судну. Тава опасно накренилась, а палуба была залита слизью со щупалец. Мы все замерли в страхе, не зная, что делать.
Как же вы спаслись? -  вдруг спросил Афанасий.
Аллах был милостив. Я бросился к рулю и повернул судно под большую набегавшую волну. Это был очень опасный маневр. Но тава выдержала, а чудовище смыло волной.

Ты храбрый и мужественный лоцман - закричали слушатели - мы рады, что ты с нами. 
Встреча с морским чудовищем - горько вздохнув, сказал всегда молчавший старый парсийский купец - это редкий случай, а вот пираты - тут он вознёс руки к небесам - это судьба. Трижды у меня отнимали всё и слава Хормузду, что оставил мне жизнь и помог вновь заработать.
Он горько вздохнул, перебирая пухлыми пальцами крупные гранатовые чётки.
Все дружно закивали головами и тут корабль сильно встряхнуло. Купцы повскакали, опасливо глядя то на океан, то на лоцмана.
Сулайман захохотал во всё горло.
Это порыв ветра. Не бойтесь. Держи руль крепче - заорал он матросу у руля - а насчёт разбойников, так мы хорошо подготовились.

Ты бы рассказал, лоцман - встревоженно спросил Афанасий, мгновенно вспомнив предчувствие Настеньки  - кто эти люди и как это мы подготовились. Я не вижу.
Неподалеку от Малабарского побережья, южнее, в океане, словно звёзды рассыпаны  множество мелких островов - важно начал Сулайман и все притихли - низкие острова, еле-еле торчат над водой. И живёт там дикий народ. Голодный и потому жестокий. Но отличные моряки. Они и грабят, считая добычу посланной от Бога. У них узкие быстроходные лодки-тони с парусом и на вёслах. Выходят они большими отрядами, с женами и детьми и на примерном пути следования караванов становятся друг от друга в 5-6 милях. И как завидят наши суда зажигают огни и подают друг другу знаки. Сразу стремятся охватить по курсу.

Ну и как мы будем действовать, если придётся - нервно переспросил Афанасий.
У нас пушки - важно ответил Сулайман - и ещё сосуды с греческим огнём. Ты знаешь чужеземец что это такое? Вон они в ящиках по бортам - лоцман указал пальцем - это смесь нефти, селитры и серы. Зажигаем и мечем в лодку. Эта адская  смесь горит даже на воде и лодка моментально вспыхивает. Так что не беспокойтесь уважаемые, мы защищены надёжно. Аллах милостив! - лоцман многозначительно поднял палец к небу. К тому же ибн Маджид, великий лев моря, посоветовал идти другим курсом. Южнее.
Да уж. На Бога уповай, но и сам не плошай - скороговоркой на родном языке произнёс Афанасий.
И когда ещё через пять дней они вошли в гавань Маската, последнего большого портового арабского города, то Афанасий, обегав оружейные лавки, приобрёл два испанских пистоля, да ещё персидский кинжал киджар. И сразу почувствовал себя сильным и уверенным. 

Через неделю, отдохнув от качки и набрав воды, свежих овощей и фруктов, двинулись дальше. Впереди был длинный переход через океан до города Диу, что приютился на самом юге Гуджерата. Это уже была Индия.
Океан дышал медленно, ритмично, глубоко. Афанасий душой чувствовал мощь неизмеримо громадного живого существа, по коже которого прокатывалась рябь широких волн. Они, даже в тихую погоду, захлёстывали корабли, кидая то вниз, то вверх, то в стороны, играя ими словно соломинками. Чем южнее вглубь океана уходил караван, тем сильнее становилась рябь, тем мощнее поднимался ветер. Он быстро набирал силу, пригоняя с юга тяжелые тучи. Вот они стёрли с неба синеву, низко опустились над почерневшими волнами. И, наконец, ветер обезумел. Раскачал волны и они, словно в смертельной игре, подбрасывали судёнышки чуть-ли не в самую гущу тёмных туч и оттуда низвергали в бездну, накрывая очередной волной. Но словно по волшебству игрушечные кораблики вдруг выныривали из пены и взлетали вверх. Страшный танец продолжался многие дни. Но самым страшным испытанием был седьмой день, когда чёрное нависшее облако вдруг вытянулось в толстую туго скрученную верёвку и вобрав в себя воду с поверхности океана, жутко завывая, понеслось на корабли. Опытные капитаны в самом начале шторма взяли паруса на гитовы, потом убрали их совсем, оставив для управления небольшой парус на сильно наклонённой передней мачте. Пассажиры от страха заползли во все возможные укрытия и трюмы, притаились, молясь и ожидая конца. Но их везде находил ветер и сёк лица острыми солёными брызгами. Казалось так будет вечность.

Но Бог на этот раз был милосерден, внезапно прекратив безумство стихии. Всё вдруг стихло под утро. Живое океанское существо присмирело и когда Афанасий выполз из каюты, то увидел как... крадётся рассвет. По кошачьи, бесшумно. Вот он задул последнюю звезду на чёрном небе, внезапно взошло солнце и сразу запылало в тихом воздухе.
А ещё он увидел привязанного к рулю матроса и рядом капитана. И бурная радость, внезапно и неожиданно, заполонила душу тверского торгового гостя, забравшегося по прихоти судьбы в немыслимо далёкие от родных мест пространства. Такое бывает. Ощущение беспричинной безумной радости. Выползла и Настя.
 Господи! Вот ведь привелось и ад пережить - громко шептали её губы - даже побывать в нём. Кому такое расскажешь, если приведётся вдруг.
Губы сложились в плаче, но в следующее мгновение расправились в нервном смехе, при взгляде на Афанасия.
Ты погляди на кого похож - она смеялась всё более истерично, тыча пальцем.

Вид Афанасия и впрямь напоминал невиданного зверя. Полуголый, в одних  исподних портках, с космами взъерошенных растрёпанных светлых волос бороды и головы, перепутанных с соломой и всё вместе густо перемазанное чёрной нефтью из разбитого светильника. Из-под волос выглядывали дикие радостные  глаза.
Ты-то побывала только раз в аду, а мне вот посчастливилось второй раз. Господи, за какие-такие прегрешения. Знать третьего раза уже не будет. Не может быть. Давай помолимся, Настенька.
И они бухнулись на колени, бормоча молитву о спасении. Но долго молится не дали. Разнёсся приказ капитана.
Всем наверх. Всем приступить к уборке. И гостям и команде.
Он пристально оглядел горизонт. Ни единого судёнышка, весь караван был разогнан бурей.
Спаси их Аллах - только и пробормотал капитан.

Вид корабля был ужасен. Большинство ящиков, тюков, парусов и корабельной оснастки были сметены. Одна из двух мачт сломана и совместно с брусьями гиков, остатками парусов, верёвок и ящиков каталась во время бури по палубе, разрушая и давя всё и всех на своём пути. Много гостей и моряков пропали, поглощённых океаном. Когда открыли трюм, то невообразимый смрад разнёсся по кораблю. По колено в воде висели лошади. Они даже не ржали, а лишь тихо постанывали. Плавали трупы людей, овец и кур вперемежку с нечистотами. Но люди рьяно взялись за работу. Сулайман возился на корме, определяя место пребывания корабля и вскоре радостно и громко объявил
Всемогущему Аллаху было угодно, чтобы мы не только оказались живы, но и значительно приблизились к берегу. Ещё один-два дня пути и мы увидим благословенный берег. Правда, не Гуджаратский, значительно южнее. Но там уж доберёмся.

Это прибавило силы и концу дня корабль, словно раненая птица, под двумя белыми парусами-крыльями медленно, но уверенно шел к берегам Индии. А тут ещё увидели три корабля из каравана, переживших бурю. И с надеждой, что и остальные следуют по курсу, плавание продолжилось.
Все уснули, сраженные диким напряжением предыдущих дней. Лишь неизменный рулевой, да штурман, да ещё три матроса и марсовый в бочке на единственной мачте. Вот и он сомкнул очи.
Пираты! Пираты! Капитан!  - дико, спросонья, заорал марсовый, внезапно пробудясь.
Из каюты выскочил капитан и все кто мог, на ходу одевая халаты. Прильнули к бортам. В предутреннем рассвете, словно хищные птицы двумя сходящимися клиньями, справа и слева по курсу неслись, стремительно приближаясь, длинные узкие галеры вооруженные двумя косыми парусами и десятком пар вёсел. Они шли наперерез каравану, постепенно охватывая его широким полукольцом. Была заметна на носу передней галеры площадка с копошащимися людьми, заканчивающаяся узким тараном. Гребцы работали привычно и слаженно, разгоняя галеру под короткие ритмичные команды. Вот лодки, не разжимая клещей, разделились на небольшие группы по две на каждый борт баггал каравана. Нападение было неизбежно.

Словно завороженные смотрели команда и купцы на слаженную работу пиратов. Очнувшись, капитан отдал команду приготовится к атаке и всем вооружится. Ещё не пришедшие в себя после устрашающего шторма, немногочисленные защитники  вскрыли два оставшихся ящика с греческим огнём, приготовили арбалеты, сабли, кинжалы. Пушки-то остались, но порох частично был смыт, оставшийся отсырел.  Да и чуть-ли не половина матросов и охраны погибла.  Но, подогреваемые командами капитана и штурмана, редкие защитники корабля приготовились к штурму.    
Вот оно! Пришло моё последнее время! Пришло, Афанасий, любимый мой! Пришло проклятое. Судьбинушка моя! - Настя стояла у борта, вцепившись в поручни и пристально, не мигая, смотря на галеры.

Афанасий молчал пораженный мыслью о неотвратимости предчувствий  подруги, будто оковами скованный по рукам и ногам.
Ты что, Исуф - дёрнул его за руку лоцман - что с тобой? Струсил что-ли!
Купец бессмысленным отсутствующим взглядом посмотрел на говорящего и вдруг встрепенувшись всем телом, молча повернулся и схватив Настю за руку, потащил  в каюту.
Через минуту он выбежал вооруженный пистолями, кинжалом и взяв палаш с длинным обоюдоострым клинком, присоединился к команде. 
Меж тем капитан приказал растянуть вдоль бортов противоабордажные сети и поднять парус и на наклонном бушприте, чтобы увеличить скорость и маневренность корабля. Но тут внезапно ослабел ветер и паруса безжизненно повисли. А галеры пиратов буквально летели по воде. Вот они приблизились вплотную и первые абордажные крючки вонзились в борта баггалы. Одному из матросов крюк вонзился в бок и пригвоздил несчастного к борту. Он издавал жуткие вопли, но они утонули в криках пиратов, которые с обезьяней ловкостью перепрыгнули на баггалу и в один миг смели палашами противоабордажные сети. Закрутилась жуткая карусель - резня, звон сабель, шум выстрелов, крики и стоны раненых. Пираты были неудержимы и, конечно, не знали равных в рукопашной схватке. Вскоре они захватили всё управление кораблём - рулевую площадку и шкоты на мачте и бушприте.

В схватке выделялся Афанасий. Будучи на голову выше остальных, неудержимый в ярости, он привычно крушил палашом направо и налево, при этом кричал и рычал,  размахивая огромной бородой и спутанной гривой волос, так громогласно, что пираты в ужасе разбегались в стороны. Постепенно он медленно отходил к каюте, где оставалась Настя и вскоре, как посаженный на короткую цепь пёс вертелся и кружился рядом, не подпуская никого. Уже многие защитники были перебиты, малая часть на двух лодках старалась уйти от корабля, а схватка на корме всё ещё продолжалась. И тут пущенный умелой рукой нож свалил последнего защитника. Сразу на поверженное тело навалились пираты. Последнее, что видел Афанасий, было искаженное от боли и страха лицо Настеньки, которую волокли по палубе. И страшный крик - ... прощай... прощай мой любимый... теперь только у Бога встретимся.


ГЛАВА 5

Эль-Кахира, нынешний Каир, и в те годы, в последнюю треть XV века, был огромным шумным городом, раскинувшимся на берегах многоводного Нила. Богатая разноязычная столица бурджитских мамелюков кипела в торговых и религиозных страстях. Правда, политической силы и экономического могущества значительно поубавилось, но всё же интенсивная торговля через Красное море с Индией и Африкой давало казне громадные деньги и привлекала купцов и авантюристов со всего мира.
Правил страной в то время жадный, алчный, вспыльчивый и жестокий султан Кайид-бей. Боящийся мощи османского султана Баязида II, под его нажимом, он запретил исповедование христиан и иудеев, наложил ограничения на имущество европейских купцов, не разрешал им транзитные торговые поездки в Индию и Африку и запретил обмен европейских денег. Это не отразилось на численности венецианской и генуэзской общин города и их торговых оборотов. Они остались весьма прибыльными, но создало "железный занавес" для европейцев, жаждавших проникновения на Восток.   

Два обнищавших болезненного вида арабских купца удобно устроились за плоским камнем возле харчевни и разложив еду, принялись трапезничать. Молчали, удручённые неудачами последних месяцев.
Горько улыбнувшись, один из них произнёс (то был Перу ди Ковельян).
Мудрый советник нашего короля, иудей, мештри Мойзиш, прощаясь, недаром рассказал мне древнюю притчу. Когда бедный еврей пришел к ребэ и стал жаловаться, что его окружили неразрешимые проблемы, то ребэ ответил, что Бог посылает людям много проблем. Но люди должны подумать и разделить их на две группы - которые могут решить и которые не могут. Последние надо просто забыть...  Так что благородный Аффонсу давай сконцентрируемся на том, что в наших силах. Остальные отложим до лучших времён.
Всего не предвидишь - понуро отвечал ему товарищ (Аффонсу ди Пайва), запивая лепёшку с овечьим сыром водой - кто знал, что нас свалит проклятая малярия. Ещё слава Богу не чума.

Слава Богу другое, Аффонсу. Что люди наиба, приняв нас за мертвецов и забрав товары и вещи, не обыскали нас. Так что медаль и камни с нами, а следовательно  можем жить и действовать.
Странно, что мы выжили - продолжал понурый товарищ.
Не раскисай! Вчера неподалеку отсюда слышал итальянскую речь - произнёс Перу - вероятно купцы из Флоренции, судя по одежде богатые купцы. Я долго шел за ними. Слышал как они говорили о каком-то караване, который должен отправиться в Тор, а затем морем в Аден.
Но с ними опасно.
Нет, конечно. Не с ними. Но они упоминали о покупке на днях большой партии кожевенных изделий, сёдл и сбруи из Тлемсена и Феса. Я там бывал и многих купцов знаю. Надо-бы проведать этих мавров. Ты понаблюдай за ними. Они возможно приведут тебя к продавцам. Запомни их. А я тем временем похожу по венецианским и генуэзским кварталам. Встретимся через два дня здесь, у харчевни.

Кто настойчив - тот успешен. И через три дня на одной из улиц Каира произошла вполне неожиданная встреча. Во всяком случае с одной стороны уж точно.
Махдум Абул Фатх! Какая встреча.
Коротконогий круглый Абул Фатх удивлённо открыл глаза и в следующую минуту в брызгах слюны понеслись цветистые приветствия.
Мой дорогой Бахрам! Неисповедимы пути Аллаха. Какими ветрами вас занесло в этот благодатный Миср? Да вознаградит нас Аллах за встречу. Только здесь можно делать деньги. Велик халиф Кайит-бей, открывший ворота своей милости для людей всех национальностей и религий. Мы тут впервые и дивимся обилию рынка.
А куда вы пропали? Так внезапно!
О! мой дорогой Абул. Это длинная история и я с удовольствием поведаю её за достойным достарханом.

Ещё через месяц, время на востоке не спешит, по рекомендации Абул Фатха,  португальцы были благосклонно приняты несколькими крупными купцами из Феса, следовавшими караваном в Индию через Аравию. Тайно закупили большую партию знаменитого таламанского шелка, тонкие шерстяные ткани из Флоренции и кожевенные изделия и сёдла со сбруями из Тлемсена. Мешочки с драгоценными камнями изрядно отощали.
Трудность была в другом. Тот самый милостивый Кайит-бей, желая упрочить свою казну, закрыл восточные границы султаната для выезда европейских купцов и значительно увеличил пошлину для отъезжающих с товарами в Аден и в Индию  арабских купцов из североафриканских халифатов. Пришлось и здесь сильно потратится, договариваясь с одним, вторым, третьим накибами, проверяющими и личности купцов и их товары. Но всё преодолимо, если грудь греют сверкающие кристаллы. 

Следуя по извилистым узким улицам, через древние городские ворота вышел караван равнодушных верблюдов, направлявшийся через Суэц к портовому городку Тор.
Бахрам Газанфар (отныне так будет зваться Перу ди Ковильян) по старой привычке старался быть рядом с караванщиком, зная их обширную осведомлённость по самым разным вопросам. Он внимательно присматривался к местности, людям. Шутил, забавлял собеседников, рассказывая истории и вскоре стал незаменимым в длинном однообразном путешествии. Вот только настораживало поведение  друга.  После болезни, а он был на волоске от смерти, его настроение стало постоянно подавленным. Опытный боец Бахрам знал не понаслышке, что близость смерти меняет людей. Он старался приободрить его, но тот всё более сторонился друга и маска печали и страха не сходила с лица.
Караван прошел под тенью сфинксов, охраняющих покой великих пирамид и двигался по пескам к Суэцу.
Через три перехода - говорил караванщик-копт - остановимся в Суэце. Гиблое место, болота и озёра тянутся от моря и до моря, малярийное место.
При упоминании малярии Бахрам нервно передёрнулся, а копт продолжал.

Легенда гласит, что здесь во времена фараонов, а позже румейцев, пытались строить канал. А потом пришли твои предки и тоже попытались восстановить  канал от Нила до Красного моря, чтобы хлеб и другие товары из Египта беспрепятственно шли в Аравию и далее вдоль Длинного Берега на юг.
Ты очень сведущ караванщик. Знаешь легенды о фараонах, о Риме, о нашем Пророке.
Копты древний народ. Мои предки видели всех. И всех помнят. Это вы, уважаемый, пришельцы - он боязливо посмотрел на арабского купца - прости, махдум.
Так ты христианин - лукавая улыбка скользнула по лицу купца - много вас в султанате. Особенно в Александрии.
Было больше. Бахридские султаны за последние десятилетия разорили и уничтожили  много наших родов.

Они замолчали, каждый по разным и вполне понятным причинам. Но с того дня Бахрам нередко ловил пристальные взгляды проводника, его внимание к своим словам, жестам и даже к еде. Он чувствовал как копт присматривается и хочет что-то спросить.
Случай подвернулся, когда пройдя Суэц, следуя на юг по древнему пути вдоль берегов Красного моря, караван сделал остановку около небольшого оазиса Айн Муса у подножья горы Синай.
Ты купец не как остальные - смотря на Бахрама, с любопытством изучающего раскалённые безжизненные склоны высокой горы, произнёс караванщик - наверное знаешь, что эту гору арабы назвали Джебель-Муса, то есть гора Моисея. Может в твоём роду есть иудеи?
Нет, копт! Но историю люблю и немного знаю. А иудеи древний народ, мудрый и как помнится ваш пророк из их числа. Ведь это его друг, апостол Марк, принёс  вам в Египет его учение.
Ты меня всё больше удивляешь и достоин уважения, Бахрам Газанфар. Впервые слышу из уст арабского купца такие знания. Где ты изучал?

В Тлемсене, уважаемый. Далеко отсюда. А рассказывали нам, в том числе и вашу историю, бежавшие из Испании просвещённые иудеи. От них я узнал про все ветви христианства, но особенно поразила меня ваша, самая древняя ветвь, сохранившая черты и обряды уходящие в глубину веков, в мир фараонов. А в Александрии случайно, на площади в вашем квартале, слышал проповедь патриарха Гавриила III и удивился тому что монахи и даже патриарх носят клеймо церкви... по приказу  султана. Это недостойно. Да будет велик и милостив Аллах, соединяющий нас.
Я слышу речь мудреца - проводник даже остановил мула и повернулся всем телом к Бахраму - и видит мой Бог в вере, в которой я прожил почти пятьдесят лет, что если-бы люди всех религий думали как ты, то мир был-бы райским садом. У вас это называется... извини забыл.
Джанна, джанна мой дорогой караванщик. Аллах велик и беспредельно мудр.

Они помолчали, но вскоре караванщик спросил.
Почему так молчалив и печален твой спутник?
Он болен. Никак не может оправится от лихорадки. К тому же видимо тоскует по семье. Уезжая оставил малых детей.
Дальняя дорога любит верящих в успех. Таких как ты. Отправь его домой.
Караван продолжал путь и всё время справа синело море, то удаляясь, то шумно дыша возле самых ног. Ещё три перехода и показались дома, потом небольшая крепость в глубине залива. Чуть выше виднелись башни монастыря.
Ну вот и Тур. Отсюда поплывёте в Аден - проговорил караванщик - а это христианский монастырь святой Екатерины, последний на долгом пути на Восток - он указал на башни, вновь испытующе глядя на купца из Тлемсена.

Вечерело. С моря дул лёгкий прохладный ветерок, освежая душу и мысли. Они сидели в портовой харчевне. Бахрам ожидал друга, с раннего утра ушедшего следить за погрузкой товаров на судно, а караванщик, разминая в руках вяленую дыню и отправляя в рот маленькими кусочками, отдыхал, лениво отдавая слугам распоряжение готовить караван к обратной дороге.
Проверь копыта верблюдов, Рамсес - сказал он вошедшему молодому слуге, который что-то шепнул хозяину - некоторые немножко прихрамывают. Будь внимателен.
Рамсес - Бахрам удивлённо вскинул брови - какое древнее имя, царское.
У нас таких царей много. Есть и Осирисы и Исисы. Но вот мой Рамсес принёс плохие для тебя новости. Твой друг удрал с другим караваном и движется обратно в Суэц.
Бахрам молча и спокойно воспринял новость. Что-то подобное он ожидал, наблюдая в дороге надломленность товарища. Большой опыт подсказывал, что партнёр в таком состоянии уже не способен к опасной работе и даже более - будет только мешать. Но что оставалось делать? Выжидать. Поэтому известие о бегстве  даже обрадовало, освобождая от принятия каких-то жестких решений. 

Ну вот мой друг - прервав молчание, сказал Бахрам - ты же говорил недавно, кого любит дальняя дорога. Так и случилось по воле Аллаха. Забудем о нём.
Ты прав Бахрам. Позволь тебя так называть. Если я могу тебе чем-то помочь, то весь в твоём распоряжении. Ты знаешь как меня найти в Каире.
У меня единственная просьба - после некоторого раздумья произнёс купец из Тлемсена - возможно с дороги я буду отправлять тебе небольшие партии товаров. Для продажи христианам в Венецию или Геную. Небольшие. За ними будут приезжать доверенные лица. От Бахрама Газанфара из Тлемсена. Так они будут говорить тебе. Отдавай им и не беспокойся. Ну а если никто не приедит, то  сохрани до моего приезда. Я верю тебе.
Для меня честь быть тебе полезным, уважаемый Бахрам. Ещё хочу сказать, что поплывёшь ты не с самым лучшим капитаном. Заносчив и уж очень азартен. Так что не вступай в разговоры, а уж тем более не спорь и не садись играть с ним.
Прощаясь в порту возле джельбы, грубого и с виду непрочного корабля из необтёсанных досок, пришитых одна к другой верёвками, Бахрам протянул караванщику маленький кожаный мешочек.
Ты честный человек и в память об арабском купце возьми это на коптский храм в Каире. Бог даст увидимся.
Бог - улыбаясь произнёс караванщик - или Аллах. Но неважно. В Каире меня знают все  и я всегда помогу тебе.
Он открыл коробочку и ослепительный блеск бриллиантов озарил улыбающееся тёмное лицо копта.

Купцы вышли в открытое море с опаской. Джельба неуклюже валилась на борт при малейшей волне и с трудом подчинялась рулю. Скрипели и стонали доски бортов, вываливалась пакля и беспрестанно приходилось откачивать накопившуюся в трюме воду. Шли только днём, на ночь приставая к известным только капитану  маленьким рыбацким посёлкам. Да и днём, опасаясь рифов и коралловых мелей, часто останавливались, ожидая приливов. Мучительное было плавание и Бахрам Газанфар всё время находился начеку, держа под рукой две крепко закупоренные связанные пустые бутыли. Он плохо плавал и вообще боялся воды. Бесстрашный шпион его величества португальского короля Жуана II.
Плавание чуть-было не окончилось трагически. Буквально в метрах от пирса порта Суакин джельба, испустив последний скрип, развалилась и лишь толстые верёвки удержали её от моментального погружения. Там пересели на крепкое арабское джоу, которой не были страшны ветры и волны открытого моря. Купцы повеселели и по вечерам собирались на высокой корме, чинно беседуя, играя в нарды и шахматы под печальные звуки тамбура.

Непременно подсаживался капитан и тогда игра приобретала остроту. Он не любил проигрывать и страшно кипятился, закатывал глаза, размахивал руками, тщетно доказывая смеющемуся партнёру, что это случайно, что он думал о другом ходе и лишь неведомая сила подтолкнула схватить эту фигуру.
И лишь Бахрам всегда ему проигрывал и тоже кипятился, а капитан, поглаживая бородку, довольно озирался на окружающих. Вскоре он проникся расположением к купцу из Тлемсена и теперь их часто можно было видеть вдвоём возле рулевой будки, где были разложены и навигационные инструменты и непонятные свитки.
Что вы там рассматриваете, уважаемый? - как-то спросил Бахрам.
Странно слышать. Вы же давно путешествуете и наверное нередко по морям.
Да нет! Я не об инструментах. Их-то я часто видел, а вот почему в свитки так часто заглядываете. Что там?
Да будет славен Аллах, надоумивший мудрых людей создать такое. Это описание морских путей, уважаемый, которыми мы следуем. Здесь всё - глубины моря, мели и отмели, рифы, течения, направления ветров, но главное описание берегов и ночных звёзд. А это - он развернул большой свиток - святая-святых, карта нашего маршрута. По прибытию в Аден я сдам её на хранение. В пути мы пользуемся картой и лоциями только одного маршрута. Так делается, чтобы карты не погибли в пути или не попали в плохие руки. Это бесценные вещи и мы храним их наравне с Кораном.

Господи - мгновенно промелькнуло в сознании разведчика - вот она, конечная цель моих скитаний. Карты, карты... 
Вглядываясь в развёрнутый свиток, Бахрам медленно сказал - так значит в Каликут пойдёт другой корабль, а с кем же я буду играть, мой капитан.
Путь через океан труден, уважаемый. Как только установятся ветра собираются караваны и помимо капитанов на больших баггалах, на головном пойдёт опытный лоцман. Возможно даже сам лев моря, Ахмед ибн Маджид. Ты слышал о нём? Да будет освящена его жизнь Аллахом. А мой путь в Ормуз. Может изменишь маршрут и пойдёшь со мной. Тогда и продолжим игру. К тому-же в Ормузе, как нигде в арабском мире, самые сладкие женщины - он хитро подмигнул.
Я слышал и о нём и о прелестях Ормуза - сказал Бахрам, отходя к играющим купцам, не желая больше вдаваться в разговор - но мне заказывали партию цейлонского жемчуга, а в Каликуте говорят он очень дешев.

Казалось Бахрам внимательно наблюдал за игрой, даже отвечал на какие-то шутки, но мысли были далеко-далеко. Он неожиданно и в самые неподходящие моменты вдруг погружался ...в воспоминания. С ним это нередко случалось и всегда во время опасных маршрутов. Как-будто постоянному душевному напряжению требовалась хотя-бы минута полного спокойствия. Донёсся из глубин души голос матушки обращённый к деду.
Что будете есть, любезный падре Сальвадор, яичницу с жареным луком или толстую копчёную колбаску.
И в ответ всегда одно и тоже - всё вместе, дорогая, всё вместе...
На секунду потемнело в глазах, а сознание всё подбрасывало и подбрасывало новые картины.
Он вдруг явственно ощутил запахи той памятной таверны в порту Валенсии - рыбы, сладкого лука и молодого вина. Вспомнилось как в больших кувшинах подавалось старое вино, а к нему обязательно плоскую мисочку с кусочками бандерильяс, жареного проперчённого бычьего мяса и ... медленное плавное фанданго в исполнении чувственных портовых женщин... оголённые плечи, ритмичное звучание кастаньет...
Что с вами, уважаемый! - кто-то осторожно тряс его за плечо.
Наверное укачало - послышался далёкий голос.

Бахрам усилием воли взял себя в руки и громко рассмеялся - Нет, нет! Вспомнил детей и так захотелось их увидеть.
Он поднялся и отошел от группы играющих к высокому борту.
Ветер стих. Вдалеке чётко просматривалась кромка плоского берега, почти незаметно проплывавшего мимо. Огромный пылающий шар солнца медленно спускался за красные остроконечные горы, цепляясь за вершины. Неровной разновысотной шеренгой горы тянулись вдоль берега, то окунаясь в волны, то отступая и образуя ущелья. В прозрачном воздухе были видны даже барашки волн, набегавшие на бесконечные песчаные пляжи. Безмолвие, бесконечное спокойствие величавой природы ощущалось каждой клеточкой кожи.

Господи! Как я устал от скитаний, страха, лжи. Как надоело учавствовать в интригах и кознях. Постоянно жить в клубке шипящих змей, вечно бояться нищеты, если окажешься выброшенным с королевской орбиты.  Во имя чего? Мне ведь пошел пятый десяток... Разрозненные мысли вспыхивали, гасли и вновь возникая, растравливая душу.
Когда же я успокоюсь? Им нужны карты. Власть. Богатство. А мне что нужно?
Вспомнилось, как в Суэце богатый купец рассказывал о государстве  христианского императора Иоанна где-то в Эфиопии, о зелёных кущах, процветающих рынках, красочных дворцах важных сановников. Рассказывал так словно посетил райские места.
Господи! Сподобь достать эти карты, но в любом случае я не возвращусь в их мир. Никогда!  Найду непременно страну Иоанна и останусь там. Жена молода, возвратится в Париж, найдёт себе мужа, а девочкам отца. Господи! Помоги...
 Он редко взывал к Богу, надеясь больше на остроту ума и кинжала. Но тут призыв был настолько глубок и искренен, что лишь Всевышний мог ему помочь.

После трёх многострадальных недель, пройдя через пролив Баб-эль-Мандеб, они увидели пик Адена.
Смотри уважаемый - теперь Бахрам часто стоял с лоцманом возле рулевой будки - город очень древний, говорят старше Каира. С моря хорошо видно как дома словно ступени огромной извилистой лестницы поднимаются от моря вверх по склону горы. Когда-то она была остроконечной, но волей Аллаха взорвалась и огнедышащие потоки, смотри, вон те чёрного цвета, уничтожили жизнь и на склонах и в долинах вокруг. Видно за непослушание, за великие грехи. Но потом люди вновь отстроили город. Видишь - он вытянул руку - вон там, да нет, правее, видишь выдолбленные в камне огромные мешки, которые тянутся  цепочкой с середины горы вниз. Они заполнены родниковой водой из верхних ущелий. Вода заполняет верхний мешок, переполнив его стекает в нижний и так бежит в город. Мешки, по рассказам стариков, построены ещё во времена персидских правителей из династии Сасанидов, когда они владычествовали над нами. С той поры кто только не владел городом. Но волей Аллаха теперь здесь навеки царит спокойствие. Любуйся, уважаемый!

Город окруженный крепким кольцом тяжелых стен с башнями из белого известняка и каменными домами внутри, поднимающимися в виде террас, показался тайному португальскому эмиссару очень красивым. Особенно порт, где буквально громоздились борт в борт, выплёскиваясь в открытое море, сотни больших и малых разноцветных кораблей.
Сославшись на неотложные дела, желая побыть одному, надёжно устроив свои товары в портовых складах, Бахрам Газанфар вышел в город. Капитан на прощании  порекомендовал остановится в караван-сарае парсийцев и дал адрес, где будет жить и сам.
Парсы честнее и чище других - сказал капитан и помахав рукой скрылся за дверью богатого дома.

Бахрам приходил поздно и закрывшись в комнате, заносил в дневник основное, полагаясь на феноменальную память, фиксирущую каждый мало-мальский знаковый факт - национальные общины купцов в городе, их права и обязанности,  хождение различных валют и обменные курсы, ассортимент товаров, цены, качество, объёмы и интенсивность товарообмена, взимаемые налоги, структуру властных органов и армии. Покончив с дневником, Бахрам Газанфар преображался в любопытствующего купца и вновь уходил в порт.  Легко заводил знакомства с капитанами кораблей и вечерами подолгу засиживался в портовых харчевнях, спрашивая и слушая, перемежая серьёзное шутками и смешными историями. Он работал и эта работа, давно вошедшая в кровь и пот, была и отдыхом одновременно.

Бахрам ждал и предвидение оказалось верным. На четвёртый вечер в комнату постучались. На пороге стоял тщеславный капитан и широко улыбаясь, старался захватить друга в объятья.
Куда вы пропали, махдум. Не любите проигрывать!
Наши купеческие дела - не ваши, мой капитан. Вы нас доставили и свободны. А нас вечно окружает масса мелких и крупных дел. Иначе разоримся, если будем предаваться лени. Но сегодня я к вашим услугам.
Бахрам пригласил гостя войти и в открытую дверь позвал слугу. Вскоре они погрузились в шахматную баталию, наслаждаясь сладким вином, фруктами и беседой.
Вы ведь впервые в Адене, уважаемый - говорил капитан пристально глядя на доску - это один из четырёх великих городов мира. Процветающий и богатый город. Склады здесь тянуться на многие километры и забиты товарами со всего подлунного мира. Отсюда большие баггалы, которые могут перевозить до 200 рабов, отправляются к Долгому Берегу Африки за золотом и рабами, в Ормуз, в Индию и к островам пряностей и даже в Китай за шелком. О махдум, я заговорился, позволь переходить - он смущенно захихикал, прижав руки к груди.

Конечно, конечно! Твои знания настолько обширны, насколько и благородство души - пел Бахрам Газанфар, подливая в сосуд вино.
Ну что вы! Вот совсем рядом находится дом, где родился и живёт Сулайман ибн Ахмад аль Махри. Вот его знают везде. Он составляет для нас морские книги, лоции. Ты  их видел у меня на корабле. Но есть самый великий мореход, учитель Сулаймана. Настоящий лев моря, Ахмад ибн Маджид Шихаббадин. Я тебе говорил о нём. Он живёт далеко отсюда, в Малинди, но всякий раз, когда бывает в Адене, посещает  дом Сулаймана.
Ваш ход уважаемый - капитан прервал рассказ и самодовольно заметил - кажется  ваши дела плохи.
Я не могу сравниться с вами в этой мудрой игре, мой капитан, но прилагаю все силы. Дайте подумать. Не торопите меня. А где сейчас лоцман Сулайман? Хотелось-бы плыть с опытным человеком.

Вы мне чрезвычайно приятны Бахрам и я уже постарался для вас. Он  в городе и готовится отплыть в Каннанур. Знает о вас, а капитан головной баггалы готов принять. Я обо всё договорился. Так что готовьтесь. Сейчас самое время, период хороших ветров. А вам мат, уважаемый! - капитан от удовольствия не стесняясь засмеялся, потирая руки - хотите продолжить?
Если вы не против, то я буквально сгораю от желания вновь сразится. А скажите, что это за период хороших ветров.
Давным-давно - капитан закатил глаза - мои предки заметили весьма странную особенность океана. Как-будто великий Аллах подсказывал её людям. Каждый год с апреля по сентябрь сильные ветры постоянно дуют от Аравии и Африки в сторону Индии, а с октября по март в противоположную сторону. Милостивый Аллах указывал нам путь в благодатную Индию и обратно. Да будет он славен! Аден, Ормуз и Маскат - вот три первых города, из которых мои далёкие предки  начали осваивать морские дороги. Вам приятно рассказывать, уважаемый. Купцам не интересны эти сказки. А вы умеете слушать. Однако ваш ход.

А не пойти-ли мне конём на чёрное поле - и Бахрам, пряча улыбку, твёрдо поставил коня.
Вы опять поторопились, уважаемый и кажется ошиблись. Смотрите как надо - капитан хохотнул и двинул вперёд слона.
А если вот так - тихо произнёс Бахрам.
Наступила длительная пауза, во время которой с лица капитана постепенно сходила снисходительная улыбка и вырисовывалось удивление... потом досада.
Это что? Мат!
Я и сам удивляюсь, как мне удалось. Наверное случайно. Давайте переиграем.
Хотя уже поздно. Ночь наступает. Но если вы хотите...

Они играли всю ночь и весь следующий день. И уже не в шахматы. Капитан предложил  в нарды, а позже, уже вовсю находясь во власти неудержимого страстного чувства, ... в кости. Играли теперь на интерес. И чем больше проигрывал капитан, тем выше поднимались ставки. Агент короля был непревзойдённым игроком, которого печально помнили французские, испанские и португальские придворные, проигрывая и золото и ... тайны.  Вот и сейчас, изображая то испуг то восторг, ловко и привычно маневрируя, он позволял себе проигрывать, но всё чаще золотые динары, а потом знаменитый бахрейнский жемчуг, сыпались в его карманы. Вспотевший слуга только успевал менять кувшины с вином, завороженный игрой, звоном золотых динаров и блеском бесценного жемчуга.
Но и агент короля был несказанно удивлён, когда на кон был поставлен небольшой сундучок с сахаром. Такого богатства он ещё не видал. Зная, что этот продукт в Европе считается абсолютным пределом роскоши, забавой королей, Бахрама заинтересовало откуда у простого капитана этот бесценный продукт. Но спрашивать было не время и когда сундучок благополучно к нему перекочевал, а ошарашенный игрок, воздев руки к потолку, отчаянно взмолился, Бахрам уже был уверен, что не пройдёт и суток, как капитан приползёт к нему рабом.
Он принесёт мне карты на подносе - мечтал тайный агент - и я, наконец, освобожусь из королевского плена.   

Но прошли сутки, прошло ещё два дня, но капитан не приходил, а хозяин караван-сарая стал подозрительно присматриваться к постояльцу. Слуга за золотой динар сообщил, что капитан срочно съехал, перед этим о чём-то долго разговаривал с хозяином, а тот с запиской посылал слугу к городскому амиду.
Надо уходить. Быстрее. Но куда?
 Не то чтобы страх овладел Бахрамом, досада на самого себя.
Уж слишком я раздавил несчастного капитана.
Он ринулся в порт. На его счастье капитан, думая лишь о своей репутации, ничего никому не рассказал. Поэтому Бахрама с почтительностью встретил капитан той самой головной баггалы  и они быстро договорились о погрузке тюков с товарами, о стоимости. Бахрам на радостях расщедрился, заплатив за лучшую каюту, соседнюю с каютой лоцмана. Узнав, что караван выходит в океан завтра спозаранку и что ему пора-бы уже переселиться на корабль, в тот же час так и сделал.

Словно лебединая стая, возглавляемая вожаком, две сходящиеся шеренги кораблей, одетых в белоснежные паруса, разноцветными бортами сверкающие на солнце, уходили на восток. Океан встретил гостей добродушной улыбкой.  Ветер натягивал паруса и корабли, зарываясь чуть-ли не резным бушпритом в широкую волну, обдаваемые тучей брызг, спокойно неслись в ритмичном величавом танце. Морякам и капитану, да и знаменитому лоцману работы было мало и все лениво с утра и до позднего вечера  развлекались кто как мог.
Лишь изредка, когда корабль уж слишком зарывался в волну, капитан подавал грозный голос.
Эй, рулевой! Не забывай ставить по волне, да не ленись работать боковыми рулями. Смотри у меня...

Бахрам Газанфар был подавлен огромностью океана. Им владело неодолимое чувство страха и в то же время буквально притягивало к корме. Свешиваясь, он  подолгу вглядывался в толщу сине-зелёных волн, не видя им конца и края. До головокружения. В любых обстоятельствах он привык подчинять себе возникающие события и факты. Но океан невообразимо огромной однообразной и однотонной массой подавлял. Возникало противное желание бросится и растворится в этой сверкающей глади. Лишь когда появлялись стада больших дельфинов, скаля зубы, выпрыгивая из воды, кувыркаясь и то обгоняя корабль, то отставая, подавленность пропадала. А тут ещё, подгоняемые дельфинами, из воды выпрыгивали и стремглав неслись невиданные летучие рыбки. Вот несколько шлёпнулись на палубу и затрепыхались крыльями-плавниками. Бахрам немел от изумления. А они играючи ныряли и вновь, словно стрелы, выныривали и пронзали волны, блестя серебристой чешуёй.  Становилось весело и легко.

Да и компания на корме собралась нескучная. Бывалые люди, купцы- караванщики, нередко встречающиеся на длинных дорогах, чаще вовсе незнакомые, они быстро сходились, вспоминая смешное и печальное, рассказывая весёлые небылицы и удивительные истории. Время бежало быстро. А там долгая вечерняя молитва, скудный ужин и глубокий сон.
А уж когда подсаживался знаменитый лоцман, то вокруг собирались все. Молва о нём, как о занимательном рассказчике бежала намного впереди.
Уважаемый Сулайман - говорил богатый текиз из Персии - только не надо пугать нас пиратами. Лучше продолжи наше хорошее настроение повествованием о милостивом Аллахе, сделавшим этот великий океан мусульманским морем.
О, уважаемые! - начал лоцман - оно не всегда было нашим. Ещё мой дед, знатный лоцман, видел здесь армады китайских кораблей, возглавляемых полководцем Чжэн-Хэ. Они приплывали издалека и подчиняли все города Малабара и Гуджерата, Ормуз и Маскат и даже княжества на Длинном Берегу. Это были огромные многопалубные корабли.  Дед рассказывал, что армада насчитывала до 100 кораблей и на каждом была команда в несколько тысяч моряков-солдат. Особенно удивляла дисциплинированность. Они как полчища муравьёв быстро и бесстрашно занимали города и земли. Никто не мог с ними соперничать. Так длилось 25 лет. Они, словно океанские волны, вдруг появлялись и через короткое время исчезали, унося золото, жемчуг, драгоценности, оружие, коней. Никогда не брали пленных и не старались захватить всю территорию. Только прибрежные города. Все дрожали перед их могуществом.

И куда же они делись - вытаращив глаза, спросил богатый текиз.
Всемогущий Аллах встал на их пути. И вот уже более 50 лет они не появляются в наших водах.
Все склонились, бормоча молитву.
Но представляете, уважаемые, в те времена исчезли и пираты. Они боялись китайцев и как только те уплывали на восток, мы спокойно плавали и торговали. Годами! Пока опять не появлялись китайцы и тогда мы прятались, уходя вглубь гор и пустынь. Итак семь раз, семь нашествий. А сейчас опять пираты расплодидись, как тараканы. Нечестивцы.
Он помолчал, молитвенно сложив руки на груди.

Но китайцы великие мореплаватели, многому нас научили. Показали  как точнее картографировать побережья, как ночью плыть по звёздам, а днём по солнцу. Если оно скрыто тучами, то как пользоваться югоуказывающей иглой. Главное, они придумали косой парус. Их огромные корабли двигались под подвижными парусами из тросниковых циновок, закрепляемых на подвижных реях. Вон тех - он указал рукой и все как по команде повернули головы. Это великое изобретение. Меняется направление ветра и мы меняем направление паруса и реи. И можем двигаться даже против ветра и увеличивать скорость. Да, они не прятали своё искусство.
А мы разве прячем - сказал молчавший всё время Бахрам - от кого прятать, да и зачем.
О нет, уважаемый! Ты многого не знаешь. И мы раньше не прятали. Ведь здесь кругом наш мусульманский мир. Но в последние два десятилетия к нам упорно стремятся проникнуть франки, нечестивые христиане. Купцы и шпионы из Византии, из Генуи. Сухопутными путями и морем. Они не как китайцы. Они хотят, да покарает их Аллах, остаться здесь навсегда и вытеснить Аллаха из умов наших народов. Вот почему везиры всех прибрежных княжеств и султанатов приказывают под страхом смерти беречь карты и лоции, а шпионов вылавливать и вешать. Так ведь вам, уважаемые купцы, в первую очередь от этого наибольшая польза - Сулайман заулыбался, широко раскинув руки - если придут франки, то вы уже никому не будете нужны.

Он обвёл взором молчаливых купцов и те дружно закивали головами.
А скажи, великий Сулайман, как велико наше море? - вновь спросил Бахрам.
Оно огромно и необъятно - ответил лоцман - мой отец рассказывал, что во времена китайских нашествий его друг, тоже великий лоцман, вышел из Софалы специально на юг. Он плыл вдоль Длинного Берега и через три недели заметил, что берег всё более поворачивает на запад, а потом вдруг резко уходит на север. Он открыл другой океан. Совершенно неведомый нам. Открыл страны, где живут дикие племена и даже привёз оттуда много крепких чёрных рабов. С той поры за дешёвыми рабами туда нередко плывут наши капитаны. По их словам и рисункам искатель правды среди мореплавателей лев моря ибн Маджид составил карты и лоции и этой части нашего океана, включив их в своё великое руководство для плавания.
Бахрам Газанфар от удивления вскинул брови.
Руководство! Целая книга!

Мусульманский мир волею Аллаха огромен, но разобщён войнами и не удивительно, что живущие на далёкой западной окраине не имеют возможности часто совершать хаджж в священные города, целовать "чёрный камень" и общаться с живущими по берегам нашего океана. А ведь мы уже более трёх столетий, уважаемый, живём на этих берегах. Наши торговые фактории есть даже в Кантоне, в сердце огромного Китая.
Правильно говоришь - перебил лоцмана персидский купец - я как раз туда и направляюсь с товарами.
Вот, вот. Поэтому было необходимо обеспечить наших капитанов  картами и лоциями. Это сделал Ахмад ибн Маджид, за что и был прозван львом моря. Он написал большую книгу из 12 полезных глав, где описал 28 звёздных групп и одиночных звёзд, расположенных на большом круге видимого годичного движения Солнца, правила наблюдения над ними, обозначил направление ветров на разных морях, виды маршрутных плаваний, управление на курсе судна, дал описание побережий континентов и островов, признаки приближения Земли и многое, многое другое. Ну и мои ничтожные познания морского дела, которые скоро будут переписаны писцами, тоже дополнят и уточнят труды великого ибн Маджида.
Сулайман ал-Махри важно оглядел собравшихся, испытывая чувство гордости и самодовольства.

Ты велик, о лоцман - купцы дружно закивали головами - но на сегодня хватит, хватит, уважаемый Сулайман. Пора помолиться Аллаху и приступить к обеду.
Вы правы. Но как-нибудь расскажу вам очень странную и печальную историю про одного франка.
Засыпая, ворочаясь на узком твёрдом ложе, Бахрам с тревогой размышлял, впервые усомнившись в целесообразности своего задания.
Как это моя маленькая бедная страна сможет сломить могущество арабов на этом океане - думал королевский шпион - Видел-бы ты, мой славный король, как богаты и многочислены здешние города и люди. Что мы сможем! Даже если объединятся все христианские короли и то невероятно.
Но наутро, подчиняясь привычной дисциплине, Бахрам вновь продолжил тайную деятельность.

Покажи мне, великий Сулайман, эту книгу - попросил он лоцмана, когда тот колдовал на корме со странными приборами треугольной формы и квадрантами для измерения высоты Солнца.
Подожди купец. Сейчас закончу определять место нашего плавания.
Через час он пригласил Бахрама к себе в каюту и открыв сундучок, вытащил груду листов пергамента, переплетёных в толстую книгу.
После вчерашней беседы я вижу в тебе проснулось любопытство. Это достойно похвалы. Вот он бесценный труд моего учителя.
Бахрам медленно с уважением перелистывал страницы, испещрённые красивой вязью арабского письма и непонятными рисунками.
Это мне лично подарил ибн-Маджид - приветливо проговорил лоцман, видя с каким непонятным любопытством купец листает книгу - здесь 177 страниц.  А вот карты побережий. Смотри, вот линия нашего маршрута и вот здесь мы сейчас находимся. Нам осталось недолго и волею Аллаха мы вскоре достигнем Индии.

У меня растёт уже взрослый сын - всматриваясь в карты, не глядя на лоцмана, произнёс Бахрам - любит море и с юных лет плавает по Средиземному морю. Как-бы мне хотелось ознакомить его с трудами таких великих лоцманов как ты и ибн Маджид. Как это можно сделать?
Только если ты позволишь ему приехать в Аден. Там я возьму его в плавание и обучу всем премудростям и если он, соизволением Аллаха, будет достоин нашей профессии, то обязательно получит и эту книгу и эти карты. 
Благодарю тебя, великий лоцман, я подумаю и мы ещё найдём время продолжить этот разговор.
Прошло несколько дней. Океан, словно родная мать, продолжал баюкать корабли.
Небывалый случай - капитан обвёл глазами океан - начинается третья неделя плавания, а мы скользим по волнам, как по течению реки. Уважаемый махдум Сулайман, что-бы это значило!

Было послеобеденное время и даже заядлые игроки в нарды, разморённые от солнца и пищи, дремали, клевали носом, похрапывая, постанывая, причмокивая от блаженства. Тишина. Лишь ветер посвистывал в парусах.
Да, исключительный случай. Я, как вы знаете, последние два года не плавал в Индию, водил караваны в Ормуз, Софалу и Малинди. И видит Аллах такого спокойствия не встречал. Но три года тому назад, когда случилась та история, что я на днях упоминал, мой караван попал в страшную бурю. Только милостью Аллаха остались живы те немногие, что были со мной.
Нет, нет уважаемый Сулайман. Только не сейчас. Все желают слушать вас бесконечно. Давайте дождёмся вечерней молитвы и уж тогда  вы нам всем расскажете. 

В тот год ветры пришли поздно - начал лоцман, победно осматривая собравшихся на корме - и совпали с небывалой жарой. В Ормузе скопились сотни кораблей, горы товаров забили все причалы и тысячи людей слонялись по центральному базару, ничего не покупая. Особенно мучались лошади от нехватки воды. Их везли на продажу в Индию. Да и людям нехватало воды, которую в Ормуз привозят из Бендеры. Пили тухлую воду. Все боялись появлению холеры или того хуже чумы. А океан как-то притих. Ни волн, ни ряби, даже отступил от берега. Все ждали ветров из Аравии и молились ежедневно. И вот пришли свежие сильные ветры и сразу спал зной. Мы стали готовится к выходу в океан. Тогда-то и позвал меня к себе мой учитель, великий Ахмад ибн Маджид и обратился со странной просьбой. Он настоятельно рекомендовал мне взять в Гуджерат одного франка.
Вы же знаете насколько это опасно. Но этот купец одевался в одежды парсийских купцов и хорошо знал их язык и веру. Он был не из Венеции или Генуи или других западных стран. Оказывается далеко на севере, если плыть из Баку Хазарским морем, а потом подниматься по огромной реке на тысячи километров вглубь земли, есть страна Московия.

Велик Аллах и деяния его непомерны - воскликнул капитан, стоявший чуть поодаль от сидевших купцов.
Да, да есть такая страна - продолжал лоцман - покрытая дремучими лесами и там более полугода идут снега, а люди прячутся от сильного мороза в деревянных домах. Вот оттуда к нам добрался этот франк - славянин. Так называются там люди. А его звали Афанасий, а у нас его прозвали Исуф Хоросани. Сильный, высокий, красивый человек. Когда в Баку его увидел мудрый Мир Сайид, вы-же знаете этого великого  парса, все дружно закивали головами, то признал потомком своего пророка Зороастра и всячески стал помогать ему и даже выдал специальный фирман, по которому всем парсам рекомендовал  оказывать славянину содействие. Этот Исуф не был настоящим купцом, хотя и вёз на продажу лошадей. Он путешествовал и хотел добраться до Гуджерата, чтобы рассказать своему народу о родственных потомках, расселившихся по всему свету. Я уж не знаю почему так проникся к нему мой учитель, но только очень просил во всём ему помогать и привезти обратно в Ормуз. А если тот попросит, то и в Малинди, где живёт великий лев моря. И не брать денег за провоз.

Непонятно! Зачем Аъзам махдуму Маджиду понадобился какой-то франк - воскликнул Бахрам.
Да, да Сулайман, совсем непонятно - нестройным хором заговорили купцы, жадно слушающие рассказчика.
Не знаю, уважаемые. Только учитель, помнится мне, говорил, что этот славянин очень помог в Баку великому поэту из дивана Ширваншаха Дербенди, которого  шах заточил в темницу и постарался уничтожить все его газели. А он сохранил для нас, мусульман, часть стихов поэта и вывез из страны, рискуя жизнью. Ибн Маджид так расчувствовался, настолько проникся к чужеземцу доверием, что даже подарил ему свой труд. Славянин путешествовал не один, а с невольницей. Необыкновенной красавицей. Вы же знаете правоверные, что лицом женщины в мире франков может любоваться всякий. И первые две недели были столь же спокойны, как и наше плавание. Исуф хорошо знал наш язык и много рассказывал о своей стране. Хоть был и неверным, но добрым человеком.

В те годы очень зверствовали пираты и ибн Маджид посоветовал мне обойти с юга опасный район. Когда мы углубились в просторы океана, то встретили страшный шторм. Такого я не встречал никогда. Жуткий ветер, вздымая высокие волны, кидался на нас со всех сторон и даже опытные капитаны не знали как управлять кораблями. А потом день превратился в ночь и во мгле мы увидели как вдруг чёрное облако, из которого сыпались молнии, вытянулось в виде широкого  слоновьего хобота до самой воды и закручиваясь, понеслось прямо на нас. 
Как такое может быть, уважаемый - закричали со страхом в голосе купцы.
Да покарает меня Аллах! Так и было. Мы все  повалились на колени и стали возносить молитвы Аллаху во спасение наших душ. Нас закрутило как щепку в воде, валило сбоку на бок, ломало мачты, рвало паруса... Ад кромешный, уважаемые.

Сколько так продолжалось, не помню. Но вдруг всё стихло, как-будто великан волшебной палочкой прошелся по океану. Когда мы очнулись, то увидели что наш корабль превратился в груду обломков и тряпья. Держался на воде лишь волей Аллаха.  Больше половины людей смыло водой и вокруг расстилался пустой океан, а ведь за нами шел большой караван.  Стали убирать корабль, ставить новые, сохранившиеся паруса. Вскоре увидели ещё три корабля. Следующий день был ласковым и горюя по погибшим товарищам и потерянным товарам, двинулись к берегам Индии.
Судя по звёздам берег был рядом, в дне пути. И тут нас настигло новое горе. Воистину беда не ходит в одиночку. Пираты. Они налетели на своих быстроходных лодках внезапно. Что мы могли сделать! Обессиленные, потерявшие многих людей и почти всё вооружение. Но мы отчаянно сражались. И я хорошо помню, что особенно дрался тот славянин. Вооруженный палашом и пистолетами, он волчком кружился, дико орал и наносил страшные удары направо и налево. Не отступал от своей каюты, где была спрятана его красавица жена. Потом и она выскочила с палашом и набросилась на пиратов. Скольких они положили, не знаю. Много, очень много. А мы стали отступать к борту, где была привязана единственно сохранившаяся лодка. Звали славянина, но он с женой не могли пробиться. А потом помню как он упал и на него навалилась груда тел.

Помню как его били. Мы уже сидели в лодке и начали отплывать и в это время пираты выкинули в воду его тело. И вдруг он вхмахнул рукой. Видимо очнулся от удара об воду. Вытащили его. Уложили на дно лодки.
Ну а дальше! Что было дальше! - хором закричали собравшиеся.
Ну, что дальше - Сулайман тяжело вздохнул - мы быстро работали вёслами, уходя от корабля. Правда, пираты и не думали гнаться за нами. А славянин всё стонал, весь в крови и всё произносил имя. Странное имя. Видимо женское. Настенька, Настя! Звал он, не открывая глаза. А потом затих. Окончательно потерял сознание. Плыли мы весь день и всю ночь, а на утро показался берег.
Все молчали, пораженные рассказом. С опаской поглядывали на океан. Солнце опускалось в воду, быстро темнело и купцы стали расходиться по каютам.  Воцарилась тишина, лишь скрипел такелаж, да посвистывал ветер в парусах. Из трюма слышалось тихое похрапывание лошадей.
Эй там - вдруг грозно закричал капитан - следи, да поглядывай. Крепи паруса по ветру. Не ленись!

Скажи лоцман - не громко спросил Бахрам, подойдя к Сулайману, одиноко стоявшему у борта - а что стало с тем славянином.
Выжил он, крепкий был человек. Вот только память потерял. Мы обнаружили на  груди медный крест с изображением его пророка и другую медную медаль, родовой знак ибн Маджида, а ещё пакет. В пакете находился фирман от Мир Сайида. Решили отвезти славянина в храм парсов в городе Дабул. Там его с почтением приняли. А сам я вскоре, оправившись, готовился отплыть в Каликат.
И что, уважаемый. Больше ты о нём ничего не слышал.
Слышал. С обратными ветрами через несколько месяцев я повёл караван в Ормуз. С нами плыли несколько парсийских купцов и один из них был из Дабула. Вот он и рассказывал, что Исуф поправился. Только ничего не помнил и жил при храме. С тех пор прошло почти три года и я больше ничего о нём не знаю. Храбрый человек. Кстати, я собираюсь возвращаться с караваном из Дабула в Ормуз. Зимой, с обратными ветрами. Обязательно зайду в храм и узнаю о судьбе славянина.

Позволь мне с тобой вернуться, лоцман. Ты надёжный человек. Надеюсь управится с делами до зимы и возвратится в Дабул.
Я буду рад тебя видеть Бахрам Газанфар. Ты обстоятельный человек. Найдёшь меня в порту. И посети Каликут, если хочешь приобрести цейлонский жемчуг и сапфиры. Я слышал, ты хотел закупить их и привести для продажи в Тлемсен. Так вот в Каликуте они необыкновенно чисты и дешевы. Так что будешь в большом выигрыше.
Благодарю тебя махдум Сулайман и до встречи. 

 
ГЛАВА 6

Индия - роковой магнит, вечно манящий мореходов и искателей приключений с Запада и Востока. После долгих тяжелых месяцев странствований сюда прибывает первый португалец, тайный агент Жуана II. Он высаживается в портовом городе Каннанур, центре небольшого княжества индуисткого государства Виджаянагара.
Необычайно пышная природа и приветливые люди окружают чужеземца. Город вытянут вдоль берега океана и дома, окруженные большими садами, почти не видны. От шумного порта тянутся извилистые улицы застроенные неказистыми глинобитными хижинами покрытыми пальмовыми листьями. Сквозь густую листву садов проглядывают пруды. Слышится щебет незнакомых разноцветных птиц, кряканье уток и гусей. Доносятся  крики разносчиков розовой воды и призывы хозяев многочисленных лавчонок. В центре пышный дворец князя-саморина и храмы, возведённые из розового камня.   Любопытство толкает Бахрама войти в один из храмов покрытого яркой цветной плиткой. В полумраке он вдруг видит знакомый силуэт статуи и застывает от неожиданности.
Что это? Неужели христианский храм - мелькает в голове - дева Мария и младенец Иисус Христос в окружении святых. Застыв в религиозном экстазе, невольно  поднимает руку в привычном приветствии.

Но тут глаза привыкают к сумраку. Бахрам замечает, что дева Мария обнажена до пояса, а у святых по нескольку рук и длинные зубы, выступающие изо рта на несколько дюймов. Он содрогается от омерзения, оглядывается и поклонившись, выходит на площадь. Сливается с толпой мужчин и женщин. Он не замечает озабоченных людей. Все улыбаются. В ушах худощавых мужчин тяжелые резные кольца, на макушке бритого черепа длинная свисающая на глаза прядь волос. Ему нравятся стройные женщины с тёмными глазами. Они увешаны украшениями. У одних в ноздре сверкает рубин, у других яркие кольца на пальцах ног. Разноцветные покрывала свисают до лодыжек, а в блестящие от жира чёрные волосы вплетены золотые нити и жемчуг. Правда, улицы и площади не мощены  и удушающая пыль стоит столбом.
Господи! Какое нищенство и богатство вокруг - шепчут губы шпиона.

После долгих распросов находит рекомендованный караван-сарай. Хозяин и слуга в глубоком поклоне провожают его до комнаты. Он замечает баню и мраморные ступеньки, ведущие в глубокий овдан с холодной прозрачной водой. Хозяин предлагает гостю на выбор блюда индийской или арабской кухонь, невольниц из увеселительного заведения.
Все прелести жизни к вашим услугам, уважаемый махдум Газанфар...
Непонятная радость охватывает Перу ди Ковельяна. Достиг цели, выполнил наказ короля и стал богат, а здесь обогатится ещё более. Только-бы достать лоции и карты. Переправить в Португалию. Это возможно. На обратном пути с Сулайманом. Он теперь уверен.

До зимы полгода и купец Бахрам Газанфар, забыв о поручении короля, погружается в волны коммерции. Надо претворить в жизнь личные замыслы. Быть очень богатым и следовательно свободным. Хватит гнуть спину перед королём и сановниками. Осесть в том христианском государстве, в Эфиопии, о котором рассказывал купец в Суэце. Подальше от Европы. А потом как-нибудь переправить и семью. Ну, а если не получится, то через  друзей снабжать их деньгами. Всю жизнь. Лишь-бы их было много.
 Он недолго задерживается в заштатном Каннануре. На небольшом каботажном судне плывёт на юг и перед ним разворачивается картина огромного города Каликут. Это сердце Виджаянагара.

Уже в порту Бахрам окунается в воздух пропитанный запахами сандалового дерева и пальмового масла, идущими от жаровен многочисленных харчевен. В запахи пряностей, грудами сложенных под жарким солнцем. У пристаней тесными рядами стоят арабские баггалы, привезшие знаменитых скакунов из Персии, Кавказа и Аравии, большие желтые джонки китайских купцов, с которых сгружаются удивительные товары - фарфор, шелк, чай, олово, лакированные изделия и вышитые ткани. Рядом узкие длинные доу, привезшие рис с Коромандельского берега, корицу с Цейлона, камфору с Борнео и Формозы, лак из Мадраса, мускатный орех с Банды, гвоздику с Молуккских островов. Под навесами горы мешков с перцем из внутренних районов Виджаянагары. Острым взглядом Бахрам замечает товары, изготовленные в Европе. Из Фландрии, Венеции, Генуи - оружие, ножевой товар, шерстяные ткани. Будучи опытным человеком, Бахрам осознаёт колоссальный размах торговли, ведущийся между странами бассейна Индийского океана и за его пределами. Значительно больший нежели между европейскими  столицами.

Бахрам дивится городу. От порта тянутся широкие улицы, застроенные каменными домами богачей и многочисленными храмами. Горделиво и густо возвышаются кокосовые пальмы. А на окраинах в узких грязных кривых переулках ютятся, тесно прижимаясь друг к другу, жалкие хижины бедняков, крытые пальмовыми листьями. В крохотных лавчонках полунагие люди громко призывают купить алмазы, сапфиры, рубины, жемчуг. Бойко торгуются, стараясь всучить подделки. Улицы заполнены толпами индусов и мусульман, наряженными слонами, всадниками,  гортанными криками полуголых гонцов, бегущих перед паланкинами богачей.
Через неделю-другую, обзаведясь знакомыми среди купцов и чиновников, выгодно сбыв свой товар, Бахрам познаёт важную особенность местного индуисткого общества.

Кажется, что полновластно царствует махараджа Нарасимха Салува, но вся полнота власти оказывается принадлежит первому министру и широкому государственному совету, куда входят не только крупнейшие феодалы-амаранаяки и наместники провинций, что было привычно Перу ди Ковельяну, но и представители купеческих общин и главные жрецы больших храмов. Последние имеют значительную силу. В Каликут стекаются паломники, проводятся ежегодные ярмарки, вокруг селятся ремесленники и купцы, а сами храмовники совершают торговые и ростовщические операции.

Воображение тайного агента особенно поражает строгая кастовость населения. Оно  разбито на отдельные строго обособленные группы, на протяжении веков сумевшие притереться, не смешиваясь и не воюя друг с другом. Из обстоятельных распросов он понимает, и это поражает европейца, что кастовая принадлежность возникает в сознании каждого индуса чуть-ли не с рождения. Ему рассказывают, что все чиновничьи должности, до первого министра, могут занимать только брахманы. Браки заключаются лишь в своём кругу. Брахман не вправе употреблять еду, приготовленную вне касты. За брахманами в ритуальном отношении стоят кшатрии. Это воины армии и следящие за внутренним порядком. Их женщины ни в коем случае не могут выйти замуж за мужчину более низкой касты. Ниже располагаются вайшьи. Их дело - торговля и банковское хозяйство. Они строго соблюдают не только брачные правила, но и законы приготовления еды. Она должна готовится только руками жен. И, наконец, самая многочисленная каста - шудры. Огромная крестьянская и ремесленническая масса людей. Только среди них разрешается замужество вдов и разведённых женщин.
Но особенно поразили Бахрама Газанфара в городе группы "неприкасаемых". Это были нищие и падшие люди, в том числе и женщины из увеселительных домов. Они занимались уборкой улиц и туалетов, работали мусорщиками, прачками, в шахтах и на стройках. Им запрещалось посещать храмы и дома  людей "чистых" каст и даже ... наступать на тени от людей других каст.

Господи - раздумывал Бахрам - какое дикое сочетание законов и обрядов. Ну да это не моё дело. А мне кажется повезло, познакомился с нужным человечком. Надо разговорить его, расположить, заманить...
Он шел по оживлённой улице и привычно, исподтишка, настороженно вглядывался в лица людей. Феноменальная память чётко фиксировала всё происходящее вокруг. Но прежде пообедать. Не будем торопится уважаемый Перу и дойдём до вчерашней арабской харчевни. Она за кожевенной лавкой. Помнится там вкусно готовят мясо с острой приправой и жареными овощами. Ещё-бы красное вино, но хозяин кажется уж слишком правоверный мусульманин. Чорт-бы его побрал! - мелькали мысли - а вот парс в караван-сарае всегда угощает.
Интересный народ, эти парсы - мысли заработали в другом направлении - как они резко отличаются и от индусов и от мавров. Ловкие энергичные коммерсанты,  располагающие к себе. И честные, чорт-бы меня побрал. Похоже здесь только с ними и можно вести дела. Как он быстро понял, что я от него хочу. Конечно, копи Голконды. Необработанные алмазы. Легко провозить и баснословно дешевы, а уж шлифовку сделаем в Александрии или в Каире. И тут же, ни о чём не распрашивая, порекомендовал  нужного  чиновника, намекнув, что от него многое зависит. Удивительный народ!

Он вошел в харчевню и в полумраке ему показалось, что вообще никого нет.
Отлично! Моё место свободно. Бахрам удобно расположился в глубине, напротив входа.
Надо-бы предложить слуге побольше - мелькнула мысль - возможно и принесёт вина.
Когда полумрак рассеялся, он обнаружил за соседним столиком трёх мужчин в знакомых одеждах.  И уж совсем удивился, услышав итальянскую речь.
Господи, да это же купцы их Венеции. Расположились как у себя дома. Интересно!
Люди тихо говорили, наклонившись друг к другу, почти касаясь головами. Но он слышал отдельные фразы. Один из них вдруг внимательно посмотрел на Газанфара и тот явственно услышал.
Не беспокойтесь, друзья. Это мавр из Тлемсена. Недавно поселился у нас. Я его видел в караван-сарае и распросил хозяина.

И они опять сомкнули головы. Но видимо разговор приобретал всё большую остроту и "мавр" из Тлемсена стал всё слышать.
Через два дня - говорил долговязый - я вас уверяю, что через два, ну от силы три дня должен придти караван из Голконды. Всё как обещал Рама Райя. С ним придёт большая партия и камни. Все крупные. Он уверил меня.
Рама Райя - удивился Газанфар - так ведь это тот человек, которого рекомендовал парс и к которому я иду.
Но главное он услышал слово Голконда. Вожделенное слово. Бахрам насторожился и весь обратился во слух. Ведь уже около месяца всеми силами он старается выйти на людей, непосредственно привозящих из таинственной  Голконды необработанные камни. Дешёвые крупные кристаллы. Наконец, нашел такого человека и оказывается его опередили эти пронырливые венецианцы. Даже здесь, за тысячи километров от Европы.

Ты приготовил наши камни - продолжал долговязый, обращаясь к приятелю - обменять надо в этой харчевне. Три к одному большому. Как договорились. И смотри! Голубые, без изъянов и трещин. Да, конечно, здесь. Тут тихое место. Во время послеобеденной молитвы никого не бывает. Так что зови его сюда, а мы вас прикроем, будем рядом.
Бахрам с аппетитом жевал пряное мясо с овощами, запивал вином, слуга всё же принёс кувшин и размышлял. Надо-ли идти к чиновнику или решить вопрос здесь, подготовив пути быстрого отхода. То что справится с тремя венецианцами, он не сомневался. Богатый опыт кровавых парижских проделок сделал из него железного и жестокого бойца.
Нет - решил Бахрам - это мы успеем, на крайний случай. Сейчас надо пойти к чиновнику, получше прощупать этого Раму. Вдруг удастся договорится.
Он медленно ел, причмокивая от удовольствия губами. Мясо и на самом деле было необыкновенно нежным и пряным. Не обращая внимания на венецианцев, Бахрам расстелил на полу маленький молитвенный коврик, встал на колени и углубился в молитву. Краем глаза видел, как вскоре удалились его неожиданные соперники. Тогда и он вышел и дважды обошел харчевню, прилегающие дома, тщательно запоминая пути возможного отступления.

Глава налогового ведомства Рама Райя, маленький пожилой человечек со свисающим животом, встретил Бахрама Газанфара как родного брата. Видимо сработали рекомендации парса, хозяина караван-сарая. Он широко размахивал руками, брызгал слюной и говорил, говорил, говорил безумолку, не сводя глаз с чёрного бархата подушечки, на которой красовались три крупные бахрейнские жемчужины. Выигранные у капитана в Адене.
Встречи с богатыми арабскими купцами для нас праздник. Вы не только важная статья дохода для казны махараджи, но вы ещё необыкновенно знающие люди и мы черпаем из колодца вашей мудрости золотые истины - пел чиновник и взглядом всё поглаживал жемчужины.
Я-бы хотел встретить понимание с вашей стороны, прабху джи Райя. Эти жемчужины с Бахрейна, как и многие другие, могут лично вам доставить радость, если мой  князь из далёкого Тлемсена сможет насладится сияющим светом камней Голконды.
О! Аъзам махдум Бахрам. Конечно, конечно. Но караван от Кутб-шаха привезёт эти дары нашему махарадже лишь весной и тогда мы попробуем вам помочь.
Но вы же знаете, что попутные ветры понесут нас в Аравию зимой, а ждать почти год это большие убытки для коммерции.

Глава ведомства задумался. Желание заполучить бесценные крупные жемчужины было велико, но страх перед первым министром пересиливал. Уж совсем обокрасть казну он боялся, а предложить из казны отшлифованные камни по цене необработанных было ещё страшнее. Чиновник медленно, с видимым сожалением, убрал пухлые ручки с жемчужин. Он чуть-ли не плакал. Видя его непосильное мучение, Бахрам Газанфар открытым текстом предложил простой план выхода из "тяжелого" положения.
Зачем вам неверные, которым вы обещали помочь на днях. Эти жалкие христиане. Их жизнь не стоит и гроша. Видите, я знаю о вашей сделке. А вскоре могут узнать и другие. Они выдали вас и возможно уже сейчас о подмене камней узнает канцелярия первого министра. Вы же мудрый человек. Срочно предупредите возмездие канцелярии. Сегодня же пошлите в караван-сарай воинов, арестуйте неверных якобы за ту же самую сделку, но с каким-либо чиновником вашего ведомства, которого вы разоблачили. 
Рама Райя с изумлением смотрел на гостя. Улыбка давно сошла с лица, крупные капли пота повисли на переносице. Они внимательно смотрели друг на друга и в эти минуты Бахрам не отдал-бы и медную монету за свою жизнь. Но он давно изучил силу жадности человека...

Когда поздним вечером, возвратившись в караван-сарай, он узнал как схватили и увели трёх венецианцев, то быстро направился в порт. Там сговорился с капитаном судна на днях уходящим на север, в Карвар. Утром снова был в порту и приказал погрузить на корабль остатки нераспроданного товара. С напряжением и с неизвестным доселе чувством страха стал ждать - доверенного слугу или нукеров от Рама Райи. На третий день пришел ... слуга. Он низко кланялся и кисло улыбаясь всё просил именитого гостя пожаловать к его господину в любой удобный для него день. Они встретились в той же харчевне и Бахрам Газанфар получил небольшой пакетик. В комнате немедленно развернул и перед ним тускло засверкали невзрачные кристаллики, холодные на ощупь, чуть желтоватые, бесцветные и два   больших - голубых, чистейшей воды. Он много видел бриллиантов на шеях королев и вельможных дам, восхищался ослепительной  игрой света, огранкой, тонкой работой мастера. Знал баснословные цены брошей, колец, колье.  Но  полученные кристаллики не возбудили в нём никаких чувств. Кроме, пожалуй, недоумения.

Стоило так рисковать прелестями жизни - подумалось ему - чтобы вечно гнить в местной тюрьме ради горсточки тусклых стекляшек. Но ведь они обеспечат  свободу.
Он перебирал в руке кристаллы, складывал из них фигурки, чему-то задумчиво улыбаясь. Вдруг вспомнился рассказ Сулаймана о славянине, жившего без утайки, свободно, страстью, любовью.
Вот ведь жил человек, путешествовал из простого любопытства, чтобы увидеть страны, людей, других богов, познать происходящее вокруг, дрался не во имя интересов короля, а за своё огромное чувство, спасал какого-то незнакомого поэта, рискуя жизнью и всем говорил правду... только правду. 
Бахрам Газанфар горько вздохнул и ... стал аккуратно зашивать в пояс тусклые стекляшки, продолжая длинный ряд уже зашитых наиболее крупных жемчужин. По старой привычке он не стал прощаться с хозяином и в тот же вечер, как вор незаметно выскользнул из караван-сарая.

В Карваре прожил неделю. Жил-бы и дольше, уж очень живописно расположился утопающий в зелени городок в глубине полузакрытой бухты, отороченной белыми бархатными песками пляжей, да делать было нечего. Походил по местному базару. Очень понравились ему палаши и кинжалы, выкованные мастерами Голконды. Он любил любоваться оружием и понимал толк в нём.
Отличная сталь и выделка мастерская - зафиксировала память - такое не подведёт в бою.
Оставшийся товар решил поберечь до громадной ярмарки в столице султаната. Он много восторженного слышал и о городе и о ярмарке. Но без товара появляться новому купцу в столице было неосторожно, опасно. До отплытия с Сулайманом оставалось ещё более трёх месяцев и Бахрам бродил по небольшому уютному городку, пока не залюбовался большим индусским храмом на окраине.

Он любил тишину и прохладу храмов. Лазутчик короля Жуана никогда не отличался особым религиозным рвением, а за долгое пребывание в мире мавров и тем более забыл и христианские праздники и обряды, а уж молитвы и подавно запамятовал. Но ещё в Каликуте заметил великую набожность индусов и внешнее величие их храмов. Часто посещать стеснялся, да и занят был алмазной афёрой. Здесь-же, расслабившись, бездумно гуляя по городу, на базаре познакомился с местным купцом-индусом и разговорившись, попросил сопроводить его в храм. Новый знакомый оказался очень говорливым человеком и страшно обрадовался помочь чужеземцу.

Уже издали Бахрам залюбовался стеной колонн, окружающих храм на вершине невысокого холма. Внутри, в центре на постаменте, увидел святилище. Возвышалась статуя Бога из чёрного мрамора. Напротив, в конце зала, сияла, искрясь в лучах солнца, проникающих сверху, белого мрамора огромная колонна. Бахрам буквально остолбенел, был подавлен не столько красотой совершенной архитектуры, сколько исходящей энергией.
Ты наверное что-то почувствовал - произнёс знакомый, глядя на внезапно замолкшего попутчика - все впервые увидевшие это чудо, тоже замолкают. Здесь, возле колонны, мы чувствуем связь с Всевышним и люди стоят часами, не в силах отойти.    
Бахрам каждой клеточкой крепкого организма почувствовал необыкновенно  мирную, успокаивающую атмосферу. И приближение знакомого оцепенения...

Лишь в шуме и сутолоке базара, куда чуть-ли не за руку привёл его новый друг, Бахрам очнулся. А индус всё что-то говорил и говорил, тащил за рукав влево, вправо. Наконец они уселись в харчевне.
Позволь я угощу тебя, прабху Бахрам - потирая от удовольствия руки говорил страдающий от скуки знакомый -  нашими вкусными и острыми блюдами. Особенно советую виндалу из свинины и шахским блюдом из морского леща в соусе мусала. Я заметил, что ты не очень придерживаешься религиозных традиций.  Пальчики оближешь, уверяю тебя            
А вино здесь есть? - спросил Бахрам.
Всё будет, не беспокойся!
Они долго, до вечера, сидели в харчевне и индус, забыв о своей лавке, без устали рассказывал, подкрепляя силы вином, о своём любимом городе.

Храм, конечно, главное. Но есть и тайная достопримечательность моего города, о которой известно очень узкому кругу лиц. Тебе можно сказать. Ты чужеземец. Приехал-уехал.
Он нагнулся к Бахраму и вытаращив глаза, тихо произнёс.
Здесь пираты с островов сбывают товары своим доверенным купцам. Здесь можно очень дешево приобрести такое диво, что обогатишься на всю жизнь, никуда не отправляясь. Только здесь! Я расскажу тебе одну историю...
Бахрам сидел, почти не слушая собеседника. Ему впервые за многие годы было необыкновенно  спокойно на душе. И эти волны вечного океана, набегавшие на белый песок, и огромный красный шар вечного солнца, утопающий где-то далеко за горизонтом, и щебет людского говора, доносящегося со всех сторон, и тепло от пояса, где дремало его богатое будущее - всё распологало к философскому созерцанию. Он казалось спал.

Это было три года назад - донеслось до его сознания - тогда ветра с Аравии были необычайно сильными и сопровождались частыми и страшными бурями в океане. Вот тогда-то с ближних островов пираты и привезли товары, награбленные с захваченных баггал. Среди них было два десятка чистокровных скакунов. Что-то ещё, уж не припомню и рабы. Они привезли их моему другу и запросили много денег. У того в то время не было такой суммы и он пригласил меня. Я осмотрел коней. Все они были в плохом состоянии и требовалось много времени, чтобы их восстановить. Рабы меня не интересовали, но лошади могли принести большие прибыли и я, поторговавшись, отдав деньги, собирался было уходить. Меня остановил мой друг. Горячась необыкновенно, он стал говорить, чтобы я посмотрел одну рабыню.
Ты только взгляни - тараторил он - необыкновенной красоты женщина, таких не было и не будет. Это создание Бога, кажется сакалиба. Давай подарим её Махмуду Гавану и тогда  в Бидаре займём на долгие годы самое видное место среди купцов.

Я заинтересовался и он повёл меня в дальнюю комнату. Когда из-за прозрачных штор я взглянул в комнату, то просто обомлел. Представляешь печальное белое-белое лицо с огромными чуть раскосыми зелёными глазами и длинная русая коса на высокой большой груди. Я не мог оторвать глаз, а мой друг хихикал и всё повторял.
Я-ж тебе говорил, я-ж тебе говорил, а ты не хотел. Это дороже всех алмазов с копей Голконды.
До сознания Бахрама дошли слова " буря...сакалиба" и он очнулся.
Ты сказал невольница-славянка. Или я ослышался. Три года тому назад, говоришь.
Да, да! Три года, когда бушевали жуткие бури.
А ты не слышал как и откуда она попала на корабль? И как название корабля?
Нет, уважаемый. Они очень боялись нашего саморина. Он имеет грозный приказ вешать всех пиратов. Так что они страшно торопились, ждали денег вне города и быстро исчезли на своих длинных лодках. А почему ты заинтересовался ею?
Да так, совпадение. Ну, ну! И что дальше!

А что дальше! Целый месяц мои женщины приводили её в порядок. Не мог-же я привезти первому министру красавицу в ранах и ссадинах.
Она была изранена?
Да. Много порезов и ушибов на теле. Хромала на правую ногу. Я так думаю, что отчаянно сопротивлялась там, на корабле.
Значит она не была невольницей - задумчиво произнёс Бахрам Газанфар.
Наверное. У меня в доме она была совершенно безучастной ко всему. Не смотрела в глаза и не плакала. Молчала и позволяла с собой делать всё что было необходимо. Вот только один раз, когда служанка хотела снять с её пальца дорогое кольцо с большим синим сапфиром, она стала дико сопротивляться, кричать и кусаться. Ну, я приказал оставить кольцо. Пусть с ним разбираются евнухи в гареме первого министра. 

Так ты говоришь необыкновенной красоты сакалиба.
Ну, вообщем - не обратив внимание на слова Бахрама, продолжал купец - привели её в порядок, разодели, накупил ей драгоценностей, купил самый дорогой паланкин, чтобы не шла по каменистым дорогам и не дай Бог не поранила-бы нежную кожу и мои люди понесли её в Бидар.
Дикая мысль вдруг молнией мелькнула и пропала. Бахрам только вздрогнул, как-бы удивляясь ей. Они продолжали говорить, точнее новый знакомый не умолкал, а Бахрам, любуясь закатом, поддакивал или поддерживал беседу короткими не значащими фразами.
Нет, нет! Вы уважаемый даже не представляете - продолжал знакомый - как отблагодарил меня первый министр. И дом подарил в Бидаре и теперь в каждый приезд на ярмарку, устраивая для знатных купцов приём в своём дворце, обязательно приглашает и меня. Вот что значит удачный случай. Может украсить всю жизнь...
 
Утром Бахрам вспомнил разговор и почему-то уверился, что это и есть жена того славянина, что сейчас томится во тьме сознания в парсийском храме в Дабуле. Вновь возникла вчерашняя дикая мысль.
Вот-бы освободить её и привезти в Дабул, чтобы всю оставшуюся жизнь они были вместе. Господи! Хоть один поступок совершить во имя личной чести и достоинства - но тут же возникло и другое - а вдруг увидив его без памяти и без средств, она возненавидит всех и вся. Ведь и такое может быть. Сейчас ведь наверное живёт в роскоши. Возможно даже родила и всё забыла. И тогда ты будешь проклинать себя, Бахрам. 
Он горько улыбнулся.
Придёт-же такое... Но в Бидар надо съездить. И время есть и попутчик знатный, но главное ярмарка. Говорят необычайная. Слышал чуть-ли не со всего света купцы съезжаются.
И он забыл "дикую" мысль в сутолоке удовольствий, которые в изобилии представляет богатым купцам пышный Восток.

Маленький караван медленно поднимался к перевалам через западные Гаты к высокому плоскогорью Декана. Он двигался в Бидар, столицу государства Бахманидов. Стояла сухая прохладная осень и даже злобные бесшумные стаи беспощадных комаров куда-то растворились, попрятались, не терзая животных и людей. Слева и справа высились плосковершинные массивы, обрывающиеся к океану скальными стенами, с которых то тут то там низвергались хрустальные потоки рек. Изредка на вершинах высились полуразвалившиеся сторожевые крепости маратов.  Старинная дорога вилась вдоль берега реки, пробившей русло сквозь чёрные базальты Западных Гат, через густые дождевые леса наполненные щебетанием птиц, через широкие поляны, сплошь покрытые ярким разноцветьем невиданных Бахрамом растений, над которыми, описывая немыслимые узоры, порхали огромные разноцветные бабочки. Поднимались в тишине, подгоняемые прохладным ветерком с океана.

Какое-то странное состояние покоя и умиротворённости в последнее время - неожиданно  вслух произнёс Бахрам - как-будто свёл все счёты с врагами и кредиторами.
Мул задвигал ушами, ожидая команды. Повернул голову влево, вправо. Никого не увидел рядом. Он навострил уши, прислушиваясь к голосу хозяина, а тот продолжал.
Впервые путешествую без всякой цели. Просто отдыхаю и мне ничего и никого не надо. Еду развлекаться. Чорт-бы тебя побрал, Перу! Нашел, наконец, время и место. Ты был верным слугой короля и вот на краю света достиг свободы. Перед тобой сегодня нет короля, нет врагов и не надо хитрить и сражаться. О, благословенная Индия! Мои друзья - длинноухий мул и говорливый индус.
Эта мысль так понравилась ему, что он громко расхохотался. На шум голоса немедленно подъехал новый друг, удивленный не столько внезапной сменой настроения Бахрама, сколько вынужденным мучительным молчанием.

Что с вами прабху Бахрам? Наверное вспомнили недавние ласки чёрных невольниц.
Да, мой друг, ласки. Но только судьбы в последние месяцы.
Видимо великая удача сопутствует вам в торговых делах. Думаю Гульбарга и Бидар удивят вас ещё больше.
Он мечтательно полузакрыл глаза и в упоении безостановочно потекли слова ...
За последние годы, благодаря стараниям великого малик-и наиба Махмуда Гавана, эти города, особенно столица, украсились многими храмами и мечетями. И что примечательно в этом человеке - воодушевлённо пел новый друг - он ведь из купцов. Давным давно, при старом султане, приехал из Персии и настолько быстро вошел в доверие, благодаря своим выдающимся способностям, что вскоре стал наместником западного приморского тарафа, а через семь лет центрального, да ещё главным министром. Мудрый человек, скажу я вам. Уважает местных каннада.

А кто это? Каннада. - вынужден был задать вопрос Бахрам, чтобы как-то поддержать беседу.
Это местный народ, индусы, в том числе и я, уважаемый. Так вот, чтобы заручится нашей поддержкой он не только даёт деньги на новые храмы, но и сильно понизил подушный налог джизии на индусов. При нём тихо стало на дорогах, построены всюду караван-сараи, выделяет под малые проценты деньги для создания лавок на базарах, а уж как поощряет возделывание земель, разбивку садов, рытьё колодцев. Когда будете подъезжать к столице обратите внимание как много вокруг тутовых деревьев и садов, возделанных полей сахарного тростника и хлопчатника. Мы теперь продаём много шелка и хлопковых тканей. Это всё благодаря его стараниям. Представляете, выделяет деньги на строительство подземных каналов, кяризов из рек. А ведь раньше здесь, на Декане, была безводная пустыня, ничего не росло.

Эта информация уже заинтересовала полусонного Бахрама. Он очнулся, а новый знакомый не умолкал.
Очень мы его уважаем и даже наша индусская знать склонилась перед ним.
И что врагов у него нет - удивлённо спросил Бахрам.
При старом султане Шамс ад-Дине не было. Боялись Гавана, уважали. Он покровительствовал учёным, поэтам. Даже в своём шикарном дворце, куда вы наверное будете приглашены благодаря мне - здесь купец горделиво засмеялся - позволил выступать нашим танцорам якшагана. Никогда такого не было. Но два года назад старый султан ушел к Богу и его сын Шихаб ад-Дин, слишком юный и неопытный, стал поддаваться разным влияниям, да и слухи ходят, что очень пристрастен к алкоголю.
Он же мусульманин. Аллах запрещает нам алкоголь, да будут его деяния повсеместны.
Это так. Но вы же и сам иногда любите, как я видел. Что уж говорить о султане. Дело в том, что в последние два-три года наш главный министр задумал вооружить армию пушками и мушкетами на современный лад и увеличить численность конницы и боевых слонов. А казна султана не имеет на то достаточных средств. Тогда он провёл инспекцию армии и выяснил, что многие знатные пожизненные владетели земель, мусульмане и индусы, обязанные содержать определённые численности войска, лошадей и боевых слонов, обманывают казну. Он потребовал от них денег  за весь срок недоплаты. Те запротивились. Особенно, уж извините, из мусульманской знати.  Это-то началось ещё при старом султане. И в то время Махмуд Гаван казнил трёх зачинщиков. А теперь при молодом султане многие подняли головы и выражают недовольство.

Кто - же они, его враги.
Мне неудобно тебе это сообщать, уважаемый.
С какой стати. Я чужеземец и никого здесь, кроме вас, не знаю.
Дело не в этом. Издавна при дворе нашего султана ведётся тайная борьба двух сильных кланов. Мусульманских. Поэтому мне неудобно вам говорить.
Ну как хотите, уважаемый. Мне это мало интересно. Хотя таким рассказом вы не затронете мою веру во всемогущего Аллаха. И у нас в Тлемсене, да и повсюду знать грызётся друг с другом за власть и деньги.
Вы правы, мой друг. Я коротко вам расскажу. Махмуд Гаван шиит. Он недавний пришелец и потому в свою команду приблизил таких же шиитов, незадолго до него прибывших из Персии и Афганистана. У нас их прозвали афаки. А до них старый султан опирался на потомков давнишних мусульман, декана. Они все сунниты. Вот между ними и идёт жуткая тайная борьба. Гаван и казнил-то трёх суннитов. Это были его заклятые враги. Но слава Богу наш первый министр пока силён и мы все индусы, приносим в храмах молитвы в честь его долгого правления.

Он замолчал и внимательно посмотрел на Бахрама Газанфара. Видя, что тот молчит и лишь любуется пейзажами, индус решил ещё более поразить собеседника осведомлённостью, вызвать удивление, интерес...
Наш первый министр каждый год перед открытием ярмарки устраивает большой приём для знати, но в основном для знатных купцов. Он хорошо понимает откуда казна пополняется. И всякий раз не забывает и обо мне. Так что вы, уважаемый, своми глазами увидите его прекрасный дворец и самого министра. Я вам обещаю. И даже возможно представлю...
Вот ведь благосклонность судьбы - продолжал благодушно размышлять Бахрам - не надо никуда ездить, никого ни о чём выспрашивать и подглядывать. Вот он, перед тобой, неиссякаемый источник истинной информации и о положении в стране, и о торговле, и о культуре. Только успевай запоминать. Нет, всё же надо и записывать. Уж слишком интересные подробности.

Вскоре  караван достиг высокого плоскогорья Декана. Прохлада с круто поднимающейся от океана горной лестницы резко сменилась атмосферой душного зноя бескрайней, холмистой, почти беслесной плоской саванны с врезанными неглубокими долинами спокойных рек, вдоль которых узкими лентами тянулись   леса и блеклые заросли кустарника. Уставшие верблюды, подгоняемые криками погонщиков, медленно плелись в жарком туманном мареве. Так двигались день за днём, останавливаясь на ночлег в небольших городках - Хубли, Райчур, Пали, Умру, Джунир. Несколько дней стояли в большом городе Гульбарга, бывшей столице султаната. И во все дни новый знакомый не отставал от Бахрама и потоки самой разнообразной информации обрушивались, буквально низвергались, с языка  добровольного осведомителя.   

В конце второй недели почувствовали  дуновение ветерка, появились  небольшие рощицы кокосовых пальм. Затем потянулись засеянные поля, тутовые рощи и вдруг сверкнула гладь большой реки, сквозь густые камышовые заросли.
Там за рекой в пяти километрах и Бидар - протянув руку, сказал караванщик - ночевать будем в городе.
Подъезжая, Бахрам отметил насколько велик город. Высокие 12-метровые стены из скреплённых известью кирпичей с семью окованными воротами и узкими бойницами, торчащими жерлами грозных пушек, окружали цитадель с видневшимися на  холме крышами огромного дворца султана, сверкающими куполами минаретов, дворцами ближайших родственников и вельмож, создавая впечатление мощи и долговечности Бахманидского султаната. А вокруг расстилался огромный город с густой сетью улиц и площадей, прохладой садов и тенистых крон деревьев.   

Новый друг всё не отставал и продолжал говорить, наряжая словами бесконечные нити мыслей.
Вы здесь со мной, как компаньон и вам не придётся платить налог на базаре. Такое право мне предоставил первый министр за тот бесценный подарок три года назад. Скоро будет мой дом, я приглашаю вас, мы отдохнём от долгой дороги.
Я очень ценю вашу доброту, мой друг, но ещё в Каликуте хозяин караван-сарая настоятельно просил передать своему брату, тоже владельцу местного караван-сарая, подарки и документы. Так что простите меня, но я обязан быть там. Зато целыми днями, если вы не возражаете, мы будем вместе.
А про себя подумал.
Ну уж нет! Мне привычна чистота и уют парсийских караван-сараев, где я чувствую себя хозяином, а не гостем. А от твоей назойливости и многоречивости надо отдыхать хотя-бы по вечерам и ночам.

Он и на самом деле запасся рекомендательным письмом большого парсийского караван -сарая ещё в Каликуте. Туда и направился Бахрам Газанфар, дав слово непременно утром быть у друга.
Несмотря на множество съехавшихся на торги гостей и великую занятость караван-сараев, именитого купца из Тлемсена, так гласило рекомендательное письмо, ждали две удобные комнаты на втором этаже и отдельный ход вниз, где тот мог разместить наиболее ценные товары. Но они всегда, даже ночью, были на теле Бахрама и потому нижнее помещение почти пустовало. Хозяину он объяснил, что товары у компаньона, известного индусского купца.

Он был ошеломлён огромностью ярмарки и необыкновенным разнообразием товаров и разноплемённых людей. Китайцы, незнакомые японцы, малайцы,   представители десятков городов и племён Индии, мусульмане из Персии, Аравии, Африки, парсы, армяне, даже картвелы с Кавказа - вся разноголосица мира казалось собралась под стенами столицы Бахманидского султаната. Настолько широкой была ярмарка, что даже его феноменальная память не могла вместить такое обилие происходящего. Он ходил изо дня в день, с утра и до вечера, приходил невероятно уставшим и наскоро перекусив, что приносил слуга из харчевни неподалеку, валился спать. Он забыл, вернее не до того было, даже посетить своего друга, индуса. Всё откладывал и откладывал. А на четвёртый вечер, уже не надеясь на память, решил всё же занести основное на бумагу. Сел и задумался. Писать он не любил. С молодости решал проблемы, в том числе и интимные, умением вовремя принимать решение, добиваясь желаемых результатов более шпагой, нежели письмами и дипломатическими беседами.

В этот вечер к нему и пришел слуга. Он почтительно просил, говоря что второй раз  приходит к уважаемому гостю, посетить дом хозяина. С сожалением пришлось согласится, хотя ещё были части базара не осмотренные и не зафиксированные.
Они сидели в богато убранной гостинной, пили ароматный чай и обменивались впечатлениями о товарах и новостях. Но Бахрам заметил озабоченность в речах нового друга. Он был уже не так говорлив и часто прерывался, думая о чём-то своём.
Что-нибудь случилось с вами - участливо заметил Бахрам, пристально изучая лицо собеседника - конкуренты наступают?
Да нет, прабху Бахрам. Не в них дело. Хотя торговля и не так прибыльна, как в прежние ярмарки, но дело не в этом. Слухи омрачают душу. Плохие новости ползут по базару.
Что случилось? Расскажите. Лучше во время к ним подготовится.

Да...- задумчиво протянул индусский купец - вы же знаете, я говорил, что старый султан умер, а молодого окружают плохие люди. Целыми днями пьянствуют, устраивают разнузданные пиршества с невольницами, выезжают на охоту с тысячами приближенных, травят посевы, убивают невинных.  Они настраивают  султана против Махмуда Гавана. Это представители старой мусульманской знати, декани. Они не могут простить ему казнь трёх знатных суннитов. Ненавидят афаки и жаждут отомстить. Я говорил вам о них. Старый султан сдерживал вражду и опирался в основном на шиитов. Теперь всё по другому.
Он задумался и Бахрам вдруг увидел как дрожат пальцы индуса, перебирая крупные гранатовые бусы.
Очень тревожно, мой друг. Друзья на базаре говорят, что ходят какие-то люди, дают деньги, сулят всё что угодно, подговаривают к погрому богатых домов, но главное к убийству первого министра. То тут то там на базаре возникают драки, даже призывают к уничтожению шиитов. Нас индусов и чужеземных купцов пока не трогают. Но кто знает, что будет завтра.

Может быть не так всё страшно, уважаемый. Но я не знаю здешних нравов и потому может-быть лучше побыстрее уехать - произнёс Бахрам.
Да, да. Вы правы. Но послезавтра большой приём во дворце первого министра и я не могу не быть. Давайте повеселимся, а уж на следующий день тронемся обратно. Я дал команду потихоньку закрывать лавку, сворачивать торговлю и готовить товары к дороге. Так что жду вас.
Они распрощались и Бахрам поспешил домой. О посещении базара он уже не думал. Ему внезапно вспомнилось, что видел многие закрытые лавки на базаре, а некоторые поспешно закрывались. Тогда не обратил на это внимание. А теперь стало тревожно.
Нехватало ещё погибнуть в этой мусульманской сутолоке - подумал Бахрам - пора уезжать к Сулайману.

Хозяин караван-сарая встретил его на пороге.
Махдум Газанфар, а я вас очень жду - улыбаясь и кланясь, произнёс он - большая к вам просьба. Не могли-бы вы отдать нижнее помещение моему новому гостю. Очень уважаемому человеку, путешественнику. Совершенно некуда разместить, а отказать ему просто не могу.
Ну что вы! Конечно! Тем более, что через пару-тройку дней я уезжаю. Все дела окончены и пора мне в дорогу, домой. А вы ничего тревожного разве не слышали?
А! И до вас дошло! Да, ходят слухи. Я знаю. Не обращайте внимание. Наш первый министр задавит всех врагов. Поверьте мне, что уже не в первый раз.
Нет, нет! У меня и на самом деле дела здесь закончены. Так что пусть ваш гость заселяется, а потом переходит и на второй этаж.

Этот длинный день, ставший для него памятным, готовил португальцу и второе событие.
Отдохнув, он направился в ближнюю харчевню, расположенную над небольшим озерцом, в тени густых серебристых тополей.
Пора, пора мой дорогой Перу сворачивать операцию - размышлял он, войдя в харчевню и привычно зорко оглядывая тесную веранду - всё сделано, а карты и лоции, Бог даст, получу от Сулаймана в Ормузе.  Любым путём.
Он сразу заметил человека, сидевшего в углу и в задумчивости катавшего хлебные шарики. Да и невозможно было его не заметить, настолько тот выделялся размерами среди окружавших. Вот он поднял голову и пристально посмотрел на Бахрама. Большой, широкоплечий, истощённый, с копной седых волос и проницательным взором  молодых голубых глаз, в белом парсийском халате и шароварах. Они обменялись взглядами и Бахрам прошел мимо, усевшись неподалеку.

Вскоре в харчевню вошел ещё один человек, судя по одежде парс и подсел к седовласому гиганту. Обменявшись приветствиями, они помолчали и тогда начал говорить пришедший. Без утайки, с почтением к седовласому.
Мои люди обошли все места, где продают рабов и невольниц, махдум Исуф - начал он почтительно - но извини меня и на этих торгах не было невольниц сакалиба. Я уверен в этом, также как и на прошлогодних торгах. Я уже говорил тебе тогда. Извини! Но ничем больше не можем тебе помочь.
Он поклонился ещё и ещё раз, встал и вышел. Бахрам в задумчивости жевал, думая об обратной дороге, длинной и долгой. Идти на приём к первому министру совершенно не хотелось, да и провести вечер в компании болтливого друга, кажется совершенно обо всём и всех рассказавшего, было скучно. Краем глаза он видел, как седовласый встал и расплатившись вышел. Отметил про себя, что фигурой и глазами тот и не индус и не араб и вообще более похож на европейца. Через минуту, другую и Бахрам встал, направившись к караван-сараю.

Подойдя издали увидел, как хозяин очень почтительно, часто кланяясь, говорит с тем седовласым. которого встретил в харчевне. Мелькнула мысль.
Кто это? Почему так почтительно к нему относятся парсы и что он ищет.
Уже проходя мимо и видя невольное любопытство Бахрама, хозяин сказал ему.
Это тот новый постоялец, уважаемый, путешественник. Для него я просил вас о нижней комнате.
Ради Аллаха, пожалуйста! Такой молодой, судя по глазам и уже седовласый - автоматически поинтересовался Бахрам.
Тяжелая судьба выпала на его долю. Уже второй или третий год ищет жену по всему побережью. Был и в Каликуте, был и на Цейлоне, теперь вот у нас. Он не нашей и не вашей веры. Он из далёкой северной страны, где жили предки нашего пророка Зороастра. Он славянин. Как сказал великий Мир Сайид они потомки нашего пророка. Слышали о таких, уважаемый.

Бахрам остановился как вкопанный.
Что с вами? Вы словно наступили на змею.
Я слышал, что его называли Исуфом. Там в харчевне - медленно произнёс Бахрам, остолбеневший от внезапной догадки - откуда он здесь?
Он долго лечился в нашем храме, в Дабуле. Верховный жрец Картир призвал к нему созидательные силы Спента-Майнью, олицетворяющие всё доброе и чистое в мире и они очистили его душу от помутнения. Когда славянин пришел в себя, то  начал поиски жены. Видимо велика любовь и верность в их земле.
 Господи! Всемилостививший! Зачем ты всё время сталкиваешь меня грешного с судьбой этого славянина. Зачем? - шептали губы португальца - как-будто укоряешь в чём-то. А может стараешься очистить... Толкаешь, чтобы шел  к нему всё рассказать...помочь. Но жизнь научила меня усмирять именно такие минутные порывы души, не поддаваться им. Какое мне дело до чужого несчастья. Зачем рисковать, если впереди обустроенное личное счастье.

Он ходил по комнате из угла в угол и жуткая раздвоенность, как кислота разъедала сознание. Обессиленный рухнул на полати и долго лежал, стараясь овладеть собой. Наверное уснул на короткое время, потому как вдруг резко очнулся, вскочил и приведя себя в порядок, уже не раздумывая, сошел вниз и постучал в дверь комнаты, где жил Исуф.
Дверь открыл седовласый и пристально, вопросительно посмотрел на Бахрама.
Мне нужно вам рассказать нечто важное - начал Бахрам.
Мы разве знакомы - в глазах был вопрос - я не припомню вас. Правда, я долго болел. Так случилось, что потерял память, возможно ещё не полностью выздоровел. Проходите. Напомните о нашем знакомстве.

Всё дальнейшее прошло словно в тумане. Железный решительный Перу ди Ковильян, не раскрывая своего истинного лица, захлёбываясь от непонятного доселе чувства, отдавшись ему целиком, не только рассказал о пленении и продаже жены Афанасия в гарем первого министра, но и предложил безрассудный план освобождения. Он впервые так искренне говорил и убеждал, а собеседник больше молчал и лишь плакал, сдерживая рыдания, стараясь в знак безумной благодарности целовать руки неожиданному ангелу во плоти. Лишь под утро они разошлись.

Поздним утром Бахрама Газанфара разбудил топот ног и возбуждённые голоса. Он
выскочил в коридор и увидел встревоженного хозяина, на бегу отдающего распоряжения слугам. В открытые окна увидел чёрный дым, висящий вдали над городом.
Что случилось, уважаемый? Пожар в городе!
Плохие новости. Вам надо срочно уезжать. Во дворце султана декани зарезали великого вакил-и салтачат Махмуда Гавана и огромная толпа суннитов по всему городу режет шиитов, грабит и поджигает их дома. А заодно грабит и дома богатых горожан парсов и индусов. Мои люди говорят, что сейчас осаждают дворец убитого Махмуда. Бегите из города по старой дороге в Гульбаргу. Не задерживайтесь. В любую минуту они могут быть и здесь.
А кони, проводник! - быстро спросил Бахрам.
Неподалеку за городом, по старой дороге, которой вы приехали, увидите единственный каменный дом. Покажите хозяину эту монету - он сунул в руку Бахрама большую медную монету - он сделает для вас всё. Возможно там встретимся. Да спасёт вас Ахура- Мазда, Владыка праведности и справедливости.

Бахрама мгновенно осенила мысль. Он знал, что в соседних комнатах проживает богатый купец-суннит. Открыв без стука дверь его комнаты, он молча подскочил к остолбеневшему купцу, стоявшему возле окна и привычным движением скрутил ему руки и заткнул рот  куском материи. Затем обыскал комнату, отобрал для себя и Исуфа одежды из гардероба суннита и также молча вышел. Быстро сбежав вниз, он ворвался в комнату Исуфа. Тот стоял в углу бормоча молитвы, не обращая внимания на беготню, шум и сутолоку в караван-сарае.
Быстрее мой друг. Обстановка изменилась. В городе восстание суннитов. Махмуд Гаван убит и сейчас толпа штурмует дворец первого министра. Нам надо быть среди них и в первых рядах войти во дворец. Одевайтесь вот в это и за мной.

Они бежали, задыхаясь, через весь город. И судьбе было угодно, чтобы они вместе с толпами озверевших и жаждущих золота людей ворвались во дворец. Увлекая за собой Исуфа, зная примерное расположение гарема во дворцах мусульманских правителей, Бахрам быстро достиг святая святых дворца. Ни охраны, ни слуг - никого не было. Все в страхе разбежались. Из-за дверей доносился пронзительный женский вой. Они вошли. В углу большой комнаты с узорчатыми стенами, ведущей в сад, нашли евнуха, прятавшегося за шторами. Бахрам рывком вытащил дрожащего старика и угрожая палашом, спросил где находится невольница-сакалиба, привезённая три года тому назад. Старик повалился на колени и умоляя сохранить ему жизнь, клялся и божился, что никаких сакалиба в гареме нет и небыло. Тут к нему подскочил Исуф, нагнулся, схватил за руку и заорал.

А это кольцо у тебя, старик, откуда?
Он сорвал кольцо. Сверкнул крупный синий сапфир, на гладкой поверхности которого искрились звёздочки.
Откуда? - заорал Исуф и жилы вздулись на шее.
Старик повалился на пол и стал что-то бормотать, плакать, хватать за ноги. Лишь немного успокоив его, Исуф и Бахрам узнали короткую и печальную историю владелицы перстня.
Это было давно. Странная женщина. Очень красивая. Она не принимала подарков хозяина, была совершенно безучастна к его ласкам и вниманию. Словно каменная статуя. Но самое печальное мы узнали через несколько месяцев, когда стала видна её беременнось и тогда хозяин приказал её ... удавить.
Раздался стон, затем страшный вопль. Бахрам увидел, как словно подкошенный упал его друг и стал кататься по полу, рыча и рвя на себе одежду и волосы. Он и сам был потрясён трагическим концом истории, но более проявлением столь острого чувства любви и невосполнимой потери. Но надо было торопится. Рядом раздавался рёв разъярённой толпы и в любой момент она могла их расбросать и растерзать. Схватив друга Бахрам Газанфар сумел выйти из дворца, а затем и из города, найти тот дом на дороге. Там они, не отдыхая ни минуты, в сопровождении надёжного проводника на крепких конях пустились в путь и уже через полторы недели оказались в большом портовом городе Дабуле.

ГЛАВА 7

И вновь огромные волны, словно выводок диковинных зелёных птиц, несли караван баггал в Ормуз, укачивая корабли, напевая бесконечные и понятные только лоцману мотивы.  Сопровождавшие первый день странствующие альбатросы к вечеру попрощались с караваном и с криками, медленно махая огромными белыми крыльями, скрылись за горизонтом. Наступило безмолвие и лишь ветер, с шумом наполняя паруса, да щипящие ленивые волны, нарушали вечный покой.
Аллах всемислостив к нам - говорил лоцман Сулайман ал-Махри после утренней молитвы - и если он не убавит силу ветра, то через полторы-две недели мы увидим сияющие башни дворца султана в Ормузе. Как там твой друг, уважаемый Бахрам?
Я беспокоюсь за него, мой лоцман. Лежит и молчит, мало ест и только пьёт воду.
Да, да! Я видел его вчера, когда он выходил на палубу - произнёс Сулайман - очень изменился, очень. Буквально тень осталась от человека. Ты знаешь, а ведь у него помнится были светло-пепельные кудри и такие бешеные голубые глаза. Как он громко смеялся, глядя на жену. Как восхищался ею! Несправедлив мир, да простит меня Аллах. Добраться-бы ему до своей страны. Может там постепенно забудятся все страсти.
Эй там! Держи по ветру, паруса  хлюпают на бизань-мачте. Заснули что-ли!

Она всё предчувствовала, моя берёзка. Всё знала.
Мысли медленно плыли, убаюкивая кипящее сознание Афанасия.
Как плакала по ночам, как горячо целовала, как-будто каждую ночь прощалась. Берёзынька моя белая. Господи! Помоги домой добраться, к мамушке...
Сон сомкнул глаза и лишь на лице всё ещё держалась гримаса боли. Но вот и оно разгладилось.
А на утро Афанасий вышел на корму и широко открытыми глазами долго смотрел на океан. Щурился и с видимым удовольствием ходил вдоль борта. Подошел Бахрам. И Афанасий без каких-либо предисловий неожиданно стал рассказывать новому другу об Атааллахе Аррани. С улыбкой, которую впервые за всё время знакомства увидел Бахрам.
Вы мусульмане талантливые люди. Я это почувствовал, узнав ваш певучий нежный  язык. В Баку, в столице ширваншахов Дербенди. Может слышал где это или бывал. Ты знаешь, в моей стране не пишут стихи. Мало грамотных людей. А там мне встретился человек, раскрыл душу и я услышал странное звучание казалось-бы обычных слов. Красивое звучание. Ты наверное знаешь арабских поэтов?

Бахрам лишь хмыкнул, вспоминая соревнование трубадуров и миннезингеров при дворе Людовика XI, во дворце испанских правителей. Их музыкально-поэтическое любовное искусство чаще не возбуждало интереса у Перу ди Ковельяна. Арабских поэтов он и вовсе не знал.
Ну да, конечно знаешь - по своему поняв Бахрама, произнёс Афанасий - почему ваши поэты умеют так красиво писать о любви.
Такие вопросы не мучали Бахрама. Вообще никогда не посещали сердце. Его увлечения, их было немало, всегда обосновывались или необходимостью получения ценных сведений или плотским желанием.  Вообще связывать себя брачным обетом он не собирался. Лишь настоятельное требование матери, грозной властолюбивой женщины, единственно кого побаивался сынок, заставило его жениться.

Афанасий меж тем продолжал, любуясь океаном. 
В Ормузе, если Бог даст, увижу свой заветный сундучок. Оставил его в караван-сарае, три года назад. Там много свитков с газелями моего друга. Надо же, как хорошо, что я - тут Афанасий запнулся - нет, это она, Настенька, посоветовала не брать в Индию сундучок. Ты прочтёшь их. Поэт любил замужнюю женщину и посвящал ей много газелей и всё говорил мне, что мол ты не поймёшь их пока не полюбишь. А я всё смеялся в ответ.
Афанасий замолчал. Мучительные воспоминания вызвали надрывный долгий кашель. Когда справился, заговорил вновь, не глядя на собеседника. Как-будто для себя, как-будто выговаривался за долгие годы молчания.

Я жил спокойно до этого путешествия. Родители, братья, друзья окружали меня. Весело и беззаботно было. Батюшка посылал то в Москву, то в Литву, то в Крым, в Кафу. Ехали дружной ватагой. Такие же торговые людишки, как и я. Простые и бесхитростные. Каждый норовил выторговать поболее, купить подешевле, а вечерами местные девки готовили стол и мы от души веселились. Ну и, конечно, дороги привольные, дремучие леса и бескрайние степи. Едишь настороже, кровь молодая кипит, ожидаешь разбойничков, своих или татар. И всегда какой-то радостный настрой. Мир казался огромным и прекрасным. Понимаешь меня, Бахрам!
Да, конечно - а в сознании пронеслось - Господи! Большой ребёнок, столкнувшийся с жестокостью. А меня она сопровождает всю жизнь. И другой я её почти не знаю. И друзей не знал и любви не испытал.

Понимаю, А-фа-на-сий - Бахрам впервые назвал его славянским именем и засмеялся - какие у вас странные мягкие имена.
И вот в один прекрасный день судьба повела меня на юг - продолжал Афанасий - не за большими деньгами, вот те истинный крест. Повидать мир. Мне итальянские купцы в Кафе много говорили о Персии, Индии. Заболел желанием повидать эти страны. Все деньги вложил и поплыл. Поверь мне, сейчас не жалею ни о чём. Столько повидал, а уж столько пережил - он вновь замолчал - встретил любовь, такую светлую радость... И смерти глядел в глаза...Но каждый раз судьба дарила  мне друзей. Вот этот поэт. Наверное всё ещё гниёт в шахской темнице за свои стихи. Великий Мир Сайид, моленьями которого я только и выжил все эти годы в разных странах. Мудрый Ахмед ибн Маджид. И, наконец, ты Бахрам Газанфар, нивесть откуда возникший, чтобы спасти мою Настеньку. Просто так, безвозмездно, предложивший мне свою руку и сердце. Я буду вас помнить всю жизнь и молить Бога за ваше здравие и счастье.

У Бахрама, этого отважного и бессердечного бойца, глаза увлажнились. В горле першило от сгустка нежных чувств и он в этот момент готов был отдать жизнь за этого большого чистого ребёнка. Но позволил себе лишь крепко сжать руку Афанасия, а в сознании вновь возникла старая мысль. Та самая, что мелькнула впервые со времени рассказа Сулаймана о судьбе славянина. Постараться жить как он, бесхитростно и просто, без обмана. Вот только выполню волю короля. Чтобы не вызвать гнев на жену и детей. И растворюсь...
Но не в Португалии, на поросших вереском и сосной склонах Серра-да-Эштрелла, где его ждала семья, а в безвестной христианской Эфиопии. Там его не достанут козни короля.

Океан был всё также тих и мирен. Лишь стало жарче. Но приходили ливни и потоки воды освежали корабли и людей. И они собирались после вечерней молитвы группами на корме и на палубе. И бесконечные истории, а то и звуки лютни, уносились к далёким звёздам, оповещая и другие миры о горестям, заботах и радостях земной жизни. Вскоре вновь появились альбатросы, оповещая о близости земли.
Ормуз встретил караван ясной нестерпимо жаркой погодой. Пока плыли вдоль длинного острова до горизонта виделись выжженные чёрные скалы и белые пески нескончаемых пляжей. Казалось солнце растапливает скалы, выжимая последние капли воды.
Господи - думал Бахрам, глядя с борта на безжизненный пейзаж - как же здесь можно жить.

Вдруг показалась большая бухта и в глубине белый город, утопающий в пышной зелени. А над ним огромная неприступная крепость.
Стоявший рядом Сулайман, видя удивление купца, засмеялся.
Удивляешься Бахрам! Это одно из чудес света. Безжизненный остров, но воду и продовольствие, вообще всё, привозят из Бендер, в 10 километрах отсюда и с ближних островов. Местный султан Шейх Бахад ад-Дин Гаван один из богатейших правителей и лишь потому, что охраняет купцов всех наций и создаёт для торговли райские условия. И не пускает неверных. Этих алчных созданий ада. Да будут долгими годы его жизни. Он нам выгоден. И султану Йакубу Ак Коюнлу, и Хоросанскому Хуссейну Байкара, и османским Баязидам, и Адену. Все здесь торгуют. Сюда стекаются сокровища и богатства. Ты увидишь! Здесь идёт большой торг всеми сортами пряностей, медикаментами, шелком, шелковыми материями, драгоценными камнями, персидскими коврами, лучшим Бахрейнским жемчугом и конечно породистыми скакунами. Вся Индия покупает здесь лошадей - Сулайман горделиво поднял палец к небу и пытливо посмотрел купцу в глаза - Здесь сердце мусульманского торгового мира.   

Неужели мой маленький король собирается завоевать это могучее сердце - подумалось Бахраму - ну, да не моё это дело.
А вслух лишь произнёс.
Да будет славен Аллах, создавший наш мир и вас, уважаемый, лучшего лоцмана. Я не хотел-бы  вот так сразу расставаться с вами. Вы, я уверен, знаете не только морские дороги, но и здешние городские. Позвольте быть с вами в этом незнакомом городе. К тому же хочу напомнить вам мою просьбу. Помните! О сыне! Я просил принять его и обучить вашему делу. Я очень богат и известен в Тлемсене, да и в Каире меня многие знают. Так что уважаемый махдум моя благодарность будет достойна вас.
Да, конечно. У нас будет время для разговоров - с важностью проглотив лесть, сказал лоцман - я всегда останавливаюсь в караван-сарае моего друга и вы можете следовать со мной - он обернулся к Афанасию - и вас прошу. Великий Ахмад ибн Маджид поручил мне во всём помогать вам ещё три года тому назад и я дал ему слово отвезти и привезти вас сюда. Я выполнил это слово, да будет благословенен Аллах, позволивший мне это с честью сделать. 

Они сошли на берег и утонули в море людского шума и удовольствий. Уже на следующее утро Афанасий хотел покинул Ормуз. Его дальнейший путь шел на север прежней дорогой в Баку. Он устал. Чувствовал, что силы на исходе и все помыслы были устремлены к родительскому дому. Только-бы добраться, мечталось ему, до родной стрелки, там где Тверца сливается с Волгой, подышать ещё немного пряными запахами луговых трав и березовых лесов с противоположного берега родной реки. И ещё тянуло в Бендеры, где было столько связано с Настей, где должен был ждать его заветный сундучок. Так что как не просили его и Бахрам и Сулайман остаться на несколько дней, он лишь с укоризной смотрел на них, благодаря и в душе прощаясь со всем тяжелым прошлым, в котором учавствовали и тот и другой.

Его провожал Бахрам. Длинноухий осёл, купленный другом, нагруженный небольшой поклажей, медленно прокладывал путь в порт. Они молчали. Афанасий, как неловко было ему признаться, тяготился вниманием друга, хотелось остаться одному. Бахрам, читая его мысли, не мог вот просто так простится с человеком, который впервые всколыхнул душу чистыми искренними помыслами и делами. Уже в порту, когда и осёл и вещи  находились на остроносом джалбауте и они стояли глядя друг на друга, Бахрам, отбросив осторожность, проговорил.
Когда доберёшься домой и придёшь в себя, вспомни обо мне и пораспроси иноземных купцов о далёкой стране Португалии. Это далеко на западе, за Италией. Приезжай туда, в город Лиссабон, спроси Перу ди Ковильяна. Если постараешься и найдёшь, то будешь его лучшим другом.

Недоуменный взгляд Афанасия вызвал горькую улыбку у Бахрама.
Не спрашивай больше ни о чём. Лишь запомни, что я тебе сказал и прими этот маленький подарок. Прощай добрый человек.
Мне нечего тебе подарить. Я нищ. Нет, постой! Есть, конечно есть. Мне она уже не к чему, а тебе богатому арабскому купцу может пригодится.
Афанасий снял с шеи медную медаль и протянул Бахраму.
Это родовой знак великого лоцмана Ахмада ибн Маджида. Его подарок. С ним перед тобой склонят головы все арабские лоцманы, во всём помогут.
Какая неожиданная удача - промелькнуло в голове лазутчика.

Вот и приземистое здание караван-сарая в Бендеры. Привязав осла, Афанасий с волнением приоткрыл дверь. В глубине зала, украшенного цветами, увидел знакомое лицо. Оно поднялось на скрип открывшейся двери, взгляды встретились. Последовала обычная улыбка приветствия нового гостя, затем изумление и вот уже Афанасий еле держится в объятиях могучего парса.
Исуф! Ты-ли это! Молва донесла, что наш великий жрец Картир старался восстановить твои силы в Дабуле. Так ты выздоровел. Это главное. Всё остальное забудется.
Он, наконец, отпустил Исуфа. Идём, я провожу тебя в твою комнату. Отдохни, а с обедом я принесу и твой сундучок. Он в полной сохранности ожидает тебя.
Глубоким вечером, когда затихли шаги и звуки голосов, при тусклом свете двух свечей, Афанасий открыл сундучок. Пахнуло затхлым влажным  запахом,
О, господи! Наверно все эти годы пролежал где-то в сыром чулане. Только-бы сохранился текст.

Он бережно раскрывал свитки, старался распрямить на каменном полу. Лучше всего сохранился красный томик в кожаном переплёте с замтёжками. Книга Ахмада ибн Маджида. А некоторые буковки и даже строчки стихов Аррани слились или выцвели.
Ах какая печаль-то - думалось Афанасию - завтра надо обязательно просушить где-то в тени. А это что?
Он развернул маленький свиток и ... задохнулся от волнения. Корявые, неровные буковки, писанные любимой рукой. Он ясно увидел русую головку низко склонённую над бумагой, тонкие пальцы с яхонтом, старательно и медленно выводящие буковки, услышал даже скрип пера...
Нет, надо быстрей уезжать. В дороге всё забудется. Вытащил кольцо Настеньки, вспыхнули звёздочки на синей поверхности сапфира. В их сиянии и уснул.

Но пришлось задержаться в городе на три недели. Мучали приступы кашля, слабость и обильный пот. Они возникли ещё в Индии, когда подхваченная  малярия не отпускала его в переездах из города в город в поисках Настеньки. Здесь, когда спало напряжение последних месяцев, приступы повторились и хозяин караван-сарая чуть-ли не силой уложил в постель и местными снадобьями лечил его. Но слава Богу. Это время, между приступами, Афанасий потратил с пользой. Он привёл в порядок свои записи. Те старые пропали тогда, во время боя на корабле. Новые, наспех и с трудом написанные отрывочно после тяжелой болезни в скитаниях по Индии, потребовали терпеливого восстановления. Затем бережно просушил свитки и даже попытался было подправить тексты стихов Аррани. Но бросил это занятие. Арабская вязь не давалась ему.

А подходящего каравана на север всё ещё не было. Тревожное было время. Империя Узун Хасана, а затем и его преемника Йакуба, трещала по швам. Кровопролитная и безуспешная война с Турцией, внутренние волнения, охватившие племена курдов, бахтияр, кашкайцев в южных провинциях, голод и разорение в больших городах, делали очень опасными торговые пути в Гилян на Хазарское море. Тогда и посоветовал хозяин караван-сарая идти через Сирию на Стамбул. Но нетерпение Афанасия было слишком велико. И как только позволило здоровье, он быстро сторговался с караванщиком, который несмотря на риск всё же шел в Гилян. Деньги у него были. В подарке Бахрама оказалась увесистая кучка золотых динаров.

И снова дорога. Снова весенняя. Речные долины, сухая степь плоскогорий, пустыни и крутые чёрные склоны Загроса покрытые пышным разнотравьем. Повсюду цвела мушмула и ежевика. Обрывы и склоны гор розовели фисташковым редколесьем, сменяемым небольшими массивами зеленеющего грецкого ореха. И даже на выжженных солончаках упрямо пробивалась трава. Терпеливый осёл медленно тащился меж тяжело нагруженных верблюдов, приноравливаясь к их мерной поступи, прял ушами, прислушиваясь к звукам ветра, шуму речной воды, бегущему по соседству, к сопению верблюдов, к руке хозяина. Но она не чувствовалась - ни вчера, ни сегодня. Привольно ослу, радостно. Вырвался из тесных городских улиц. Древняя дорога вьётся вдоль лесистых долин, карабкается на перевалы и вновь ныряет в гущу карагана и ракитняка, в светлую зелень дубовых рощ.

Прошли Лару, Шираз, Аберкух, древний Йезд, Исфаган, Кум. Дальше пути не было. Местные племена восстали и вся провинция была охвачена затяжной партизанской войной против султана Йакуба. Единственный более безопасный путь шел на запад. Караван разделился. Большая часть купцов решила идти на Тавриз, Арзинджан, а далее одни на Стамбул, другие к Трапезунду.
С последними и двинулся Афанасий. В Арзинджане снова разделились и через несколько дней Афанасий увидел море.
Близость родных мест оживила. Тупое сонливое безразличие, владевшее  с момента выезда из Бендеры, сменилось тревожным ожиданием. А уж когда увидел море, то и вовсе чуть не заболел от дикого нетерпения. Но судьба не оставляла в покое. Караван арестовал местный паша.

Вы пришли от грязного Йакуба - кричал в гневе толстый человек - вы его лазутчики.
Все тюки и мелкую поклажу развернули, всё обыскали и забрали. С огромным трудом Афанасий отстоял свой сундучок, отдав чуть-ли не все золотые динары Бахрама Газанфара. А потом другая напасть. Наконец, вышли в море, но на третьи сутки встретили штормовой северный ветер. Он погнал корабль назад. Афанасию припомнилась буря на Хазарском море.
Да что-ж такое - кипело в измученной душе - не пускают меня домой, за какие такие прегрешения. Боже истинный. Боже покровитель - шептали губы - во имя тебя милосердного живу...

Молитвы были услышаны, но весьма своеобразно. На пятые сутки увидели берег.
Нет, это не Крым - после долгого изучения объявил капитан - это пожалуй земли Имеретинского царства.
Так и оказалось. Вскоре увидели какой-то город. Буря сильно потрепала такелаж и пришлось пристать к небольшой пристани.
Да, это старый Поти - объявил капитан - придётся несколько дней переждать здесь.
Сошли в город, обветшалый и грязный. Нашлась и небольшая гостиница, где торговые люди нехотя разместились. У Афанасия почти не оставалось денег и он жил в сарае при гостинице. Выходить в город не хотелось, но и сидеть в  тёмном захламленном сарае тоже было плохо.

Он вышел и медленно побрёл по улице подставляя лицо нежаркому нежному солнцу. Навстречу шел одинокий человек в тёмном арабском халате и зелёной чалме, видимо глубоко погруженный в раздумья. Он не смотрел по сторонам.  Когда приблизился, то Афанасий заметил как шевелятся губы незнакомца, что-то произнося.
Ещё один неприкаенный - подумал Афанасий - мусульманин. А ведь недалеко и Ширван - мгновенно пронеслось в голове - где-то поблизости, за горами на восток.
Они сходились и тут вдруг Афанасия пронзила мысль.
Не может быть! Но как похож! Господи, прямо одно лицо, постаревшее правда и поседевшая голова...
В этот миг и шедший навстречу поднял лицо и резко остановился, как-будто наткнувшись на стену. Поморгал глазами, даже протёр их рукой, как-бы смахивая какие-то воспоминания. И стал медленно приближаться, пристально всматриваясь в Афанасия.

Аррани! Это ты - тихо произнёс Афанасий - или я ошибаюсь, почтеннейший.
Сказочный гигант из таинственной страны...ты-ли это?
Два много переживших человека стояли на полупустынной улице небольшого приморского городка и плакали, осторожно дотрагиваясь друг до друга, стараясь убедиться, что живы.  Внизу, в стороне, шумела древняя Риони, столетиями безучастно наблюдавшая за всеми событиями, большими и малыми, происходящими на её берегах. Она видела и Митридата Великого и царицу Тамар, которой здесь читал "Витязя в тигровой шкуре" гордый Шота Руставели. Армии грузин, хазар, арабов, тюрков и татар сражались на её берегах, поили коней её прозрачными водами, но вряд ли они видели ... слёзы и объятья двух взрослых седых мужчин.

Четыре дня пролетели как один миг. Они не расставались ни днём ни ночью, рассказывая, перебивая друг друга, не тая ничего, словно два родных брата, волею  чёрной судьбы раскиданных по белу свету и торопящихся воспользоваться  коротким добрым перерывом в цепи злых событий.
Ты знаешь, когда пошел третий год моего заточения, я понял что не выдержу. Сырая тесная темница, узкий сноп света сверху и поиски хоть одной звёздочки непроглядными ночами под шуршание и попискивание крыс, жуткое безмолвие, ни бумаги, ни перьев. Я чувствовал, что умираю. Жена не приходила или не пускали. От Илен никаких весточек. И тогда взмолился Аллаху и стал отпрашиваться в богомолье. Наконец, привели меня к Мавлан Шарафу. Помнишь жирного сардара. Я выдержал все унижения, стоял перед ним на коленях. О, брат мой! Я хотел жить, видеть детей, любить Илен. Шах смилостивился. Видимо ему сказали, что жить Аррани осталось недолго. Мне передали его слова - "... он ещё не свершил долга правоверных, да очистит Аллах сердце его от смуты."
Родственники собрали мне денег. И в этот момент я узнаю, что погасла моя Илен. Тихо умерла. Ты не представляешь, что творилось со мной. Я не мог придти к ней на могилу. Я тихо выл, как побитая собака. Не хотел жить и тогда друзья доверили меня добрым людям, шедшим к святым местам. Полгода скитался. Вот сейчас иду обратно в родную Шемаху.  И боюсь. Не знаю чего! Пустоты...А другой дороги нет...

Господи! Брат мой! И моя судьба оказалась несладкой. Но я помню другое время,  когда ты открыл мне новый мир. Он наполнил меня совершенно иным пониманием привычных обыкновенных слов. Они стали казаться мне не только более красивыми, сколько более глубокими по смыслу. Ими оказалось возможным выразить и злость, и радость, и любовь. Одними и теми же словами. Помнишь в степи, на соколиной охоте, ты смеясь, говаривал, что мол не поймёшь меня, пока не полюбишь. Бог дал мне любовь. Короткую, решив испытать меня. Но я не ропщу. Я часто вспоминаю твои газели и становится светло, даже в самые мрачные минуты, когда узнал о смерти моей Настеньки. Почитай мне что-нибудь.
Атааллах задумался и тихо начал -

Ни вздоха, ни взгляда, ни слова.
И мрачен и долог мой плен.
Но знаю - мы встретимся снова,
Я в этом уверен, Илен.
Над нами безумствует вьюга,
Разомкнуты наши пути.
Но сердцу и памяти друга
От вас никуда ни уйти.
Уж сердце всё медленней бьётся,
Всё чаще лежу в забытьи,
И старческий холод крадётся
В усталые жилы мои.
Но чувством не властвует холод.
Проснувшейся страстью томим,
Я снова беспечен и молод.
Я снова влюблён и любим.
Твой образ - как стих Руставели:
Он входит в мои полусны
И нежный, как песня свирели,
И светлый, как небо весны.
(перевод Т.Шумовского)

А кто это, Руставели?
Это великий местный поэт, живший здесь много веков назад. Послушай, как он сказал -
Мир-лишь миг. И в самом деле, дни цвели и дни истлели.
Месх безвестный, Руставели, написал я этот сказ.
Да, непрочен мир наш бренный; быстротечный, переменный,
Он лишь взмах ресниц мгновенный. Всё пройдёт подобьем сна.
Что нам то, чего мы ищем? Мы стоим над пепелищем,
И судьба над духом нищим в двух мирах царит одна.
( перевод Е.Тарловской)

Видимо вид Афанасия был таким удивлённым, так широко раскрылись его глаза, что Атааллах даже рассмеялся.
Мы ещё многое и многих не знаем, брат мой!
В последний вечер они наскребли денег на вино, хлеб и овощи и устроили прощальный пир на берегу Риони. Старались не говорить о грустном, а потому вспоминали детство и юность. Взахлёб смеялись, вспоминая проделки и проказы, припоминали первое чувство и первое восприятие Бога. А на утро прощаясь, уже на пирсе, Атааллах Аррани развернул свиток и негромко прочёл другу прощальное.
В городах суетящихся со щемящей тревогою
Я тебя, одинокий и тоскующий, звал,
Я тебя, отбежавшую бесконечной дорогою,
По прохладному вздоху тишины узнавал.
Каменистыми тропами, по ущельям оскаленным,
Мимо древними солнцами опалённых степей
Приближаюсь, томящийся, к драгоценным развалинам,
К усыпальнице юности скоротечной моей.
И едва рассияется за туманностью зыбкою
Горизонта ширванского голубое кольцо
Отвечаю несмелою благодарной улыбкою
И, слезами омытое, опускаю лицо.
О, душа зазвучавшая! Никогда не бездомна ты,
Если в вечности зиждется этих сумерек свет!
Я врываюсь, стареющий в постаревшие комнаты,
Где задумчивым мальчиком начинался поэт.
Вы, вечерние росы, неуёмные слёзы!...
Я к окошку, пробитому к северу, подхожу,
На остывшие розы, одичалые розы,
На забытые розы неподвижно гляжу.
У предела дерзаний усыпальницы грудятся.
Под покровами времени различимо едва:
"Умирают, кто трудится. Но ведь труд не забудется!..."
Потускневшее золото обвивает слова.
По туманным окрестностям, суетливо застроенным,
Надоело бродяжничать истомлённому мне.
Здесь присяду тоскующий, чтобы лечь успокоенным
В золотой усыпальнице, в голубой тишине.
(перевод Т.Шумовского)

Удовлетворённое исходом судеб ширванского поэта и тверского купца,  море притихло и быстро донесло корабль до Кафы. Уже там Афанасий почувствовал себя совсем плохо. Озноб, хотя на дворе сияло солнце, тяжелый нутряной кашель душили измождённое тело. Он еле двигался. Нашел силы, чтобы встретить обозы литовского купца, вскорости шедшего домой и упросил его довезти до Смоленска. А там уж как-нибудь доберусь и до дома - думалось Афанасию. Но не пришлось. В Смоленске нашел тверской купец кончину.  Сказывали, что умер тихо с улыбкой, крепко прижимая к груди перстень с большим голубым яхонтом...
Похоронили у ограды Авраамиева монастыря, древнейшего в Смоленске. И забыли. Как водится. Лишь через много лет митрополичий дьяк Родион Кожух случайно наткнулся на тщательно обернутые свитки и толстую книгу в кожаном переплёте, связанные и заброшенные в угол большого монастырского шкафа.  Будучи человеком любопытным  и грамотным пытался прочесть. Но если свитки можно было разобрать, то книга была написана на незнакомом языке. Дьяк  стал разузнавать о писавшем их человеке. Но никто толком ничего не знал. Отслужил   дьяк молебен о душе усопшего и отвёз бумаги другому дьяку, из посольского приказа великого князя Московского, Василию Мамыреву.
И теперь уж на столетия были они вновь забыты...
 
PS-1
Память о пожизненных делах тверского торгового гостя оказалась намного длиннее нежели его земной путь. Мудрый дьяк Василий Мамырев  в 1485г, за 13 лет до португальца Васко да Гама, вольно или невольно открыл путь в Индию, составив летописную редакцию рукописи “ Написание Офонаса Тверитянина купца, что был в Индии 4 года”. Судьбе было угодно сохранить на столетия эти записи. Они долго пялятся в частной библиотеке знаменитого русского книголюба Н.Эттера. Затем про них прознаёт проф. И.И.Срезневский и обработав, публикует в 1866г. в “Учёных записках 2-го отделения Академии Наук России”, дав название - “Хождение за три моря Афанасия Никитина”. К этому названию мы с вами привычны.

Судьба красного томика в сафьяновом переплёте вообще таинственна. Лоции Ахмада ибн Маджида всплывают в начале 30-ых годов XIX столетия в академическом фонде арабских рукописей АН России. Попадают туда, судя по отметкам регистрации, из архива Министерства Иностранных дел. Затем этот фонд переходит в ведение института востоковедения АН СССР и здесь его находит акад. И.Ю.Крачковский. Он понимает, что перед ним уникальное издание арабского поэта и лоцмана, отрывочные сведения о котором впервые опубликовал французский дипломат Габриэль Ферран. Загруженный другими делами, академик передаёт в мае 1937 года красный томик молодому учёному Т.А.Шумовскому.
И вновь судьба!

Дело в том, что этот человек родился и вырос в старой Шемахе. С детства пропитался любовью и почитанием арабской истории. В 1936году, уже став учёным арабистом, он посещает родительский дом в Шемахе. Бродит по старому городу, по памятным ему местам. В том числе заходит на старое мусульманское кладбище. В дальнем углу двора разрушенной мечети видит небольшое строение. Чудом сохранившейся облупленный мавзолей. По захламленным ступенькам спускается вниз. Замечает нишу в стене. В лучах слабопроникающего солнца замечает белеющие листы. С трепетом достаёт кипу тетрадок, перевязанных накрест. Выходит и наудачу открывает первую тетрадь. Перед ним предстают стихи на знакомом ему языке - фарси.

Так миру был заново открыт великий Атааллах Аррани. В руках молодого учёного, волею судьбы, оказались и томик Ахмада ибн Маджида и рукописные поэмы ширванского поэта. Потом были страшные годы сталинского заточения, когда над рукописями висела тонкая паутина уничтожения. Но спаслись. Потребовались годы перевода на русский язык арабского текста освобождённому учёному.
И тут И.И.Шумовский замечает на полях красного томика и рукописей поэта славянские коротенькие корявые записи. Кто их автор? Он не даёт конкретного ответа.
Я позволил себе лишь предположить автора в повести “Печальная история”. Да простят меня читатели.

События из жизни всех героев повести проходили в одно время в одних и тех же местах - Баку - Ормуз - Малабарское побережье Индии. Есть все основания полагать, что они могли встречаться.
И последнее. Помимо находки И.И.Шумовским поэтических тетрадей, нам известны лишь крохи из жизни А.Аррани. История не сохранила документов о нём.  Факты их встреч, особенно последней,  художественное предположение. Оно основывается на известном факте пребывания Аррани в Грузии, когда он возвращался из святых мест и последних записей в дневниках Афанасия о том, как сильная буря, после отплытия корабля из Трапезунда, отнесла их к побережью Грузии. Время того и другого факта примерно одинаковое. Так что это вполне могло быть.

PS-2
А вот жизнь Перу ди Ковельяна оказалась длинной и бурной. И исторически фиксированной. Но памятен этот человек очень узкому кругу архивариусов и учёных мужей. Такая вот метаморфоза.
После прощания с Афанасием  наш лазутчик поспешил в Каир, нагруженный томами лоций и картами бассейна Индийского океана позаимствованных у Сулаймана ал-Махри. Незадачливый лоцман жестоко поплатился за чрезмерное доверие. Был найден поутру на дне бассейна краван-сарая. Открытые глаза выражали неподдельное удивление. Ловкий лазутчик не испытывал угрызение совести. Он был на службе короля и это, по его мнению, оправдывало многие и многие поступки. Его душу грело не столько отличное выполнение задания, хотя и это было для него очень важным, сколько зашитые в широкий пояс многочисленные кристаллы алмазов и бахрейнские жемчужины. Да и золотых было не мало. 

Чтобы запутать следы Перу небольшим кораблём добрался до Зейлы, что на побережье Сомали, а далее с караваном купцов-мавров спустился на юг в Софалу, где и отсиделся, торгуя по мелочи шелком и хлопчатобумажными тканями. Переждав время, он отправился опять в Зейлу, а затем старым путём в Аден и Тор, откуда и прибыл в Каир. Быстро нашел копта-караванщика. Тот сообщил, что получал посылки от него и аккуратно отдавал гонцам из Тлемсена, как просил Бахрам.
А тебя здесь уже давно ждут гости - продолжал копт - они недавно вновь наведывались. Сказали, что остановились в караван-сарае возле голубой мечети.
Перу поспешил по адресу и вскоре нашел двух незнакомцев. Они приветствовали  его на португальском языке и предъявили письменные полномочия, заявив, что их направил король Жуан, обеспокоенный долгим отсутствием сведений от Перу. Это были рабби Авраам из Бежи и купец Иосиф из Ламегу. Агенты португальского короля получили от Перу карты, лоции и обстоятельную записку о масштабах торговли в Индии, Ормузе и Адене. И ещё Перу ди Ковельян просил передать королю медную медаль великого лоцмана Ахмада ибн Маджида и обязательно сказать, что  "...его (короля) каравеллы, которые ведут торговлю в Гвинее, плавая от одного берега к другому вдоль западного побережья Африки, легко могут пройти в восточные моря и подойти к Каликуту, ибо, как он узнал, здесь всюду находится море..."

Рабби Авраам отдал Ковильяну письмо от короля с королевской печатью.
Вечером, закрывшись в своих комнатах, Ковильян тщательно прочитал послание короля. Там требовалось не возвращаться в Лиссабон, пока Перу не выполнит нового задания - пробраться в царство священника Иоанна в Эфиопии и собрать о нём все сведения. Подробно перечислялось всё, что хотел знать дон Жуан II.
Редкое явление - с радостью подумалось Перу ди Ковельяну - чтобы официальное задание полностью соответствовало моим личным желаниям.
Отдохнув в Каире, Перу неспеша, с чувством выполненного долга, покидает шумный город и вновь перед ним Синай, затем уже известный Тор и далее морем в Зейлу, где и высаживается, чтобы по суше двинуть в царство священника Иоанна. Точнее в царство Александра, "Льва из племени Иуды, царя, царей." Так его именует история.
Александру, а затем его преемнику Наоду, пришелся по душе многоопытный, храбрый португалец. Они назначали его на всё более и более высокие посты и вскоре он стал правителем обширной и богатой области. Свою португальскую семью он забывает. Выгодно женится на темнокожей женщине из знатной семьи.

Умирает царь Наод. На престол вступает царь Давид, который ещё более приближает стареющего португальца к трону. В мае 1520 года Перу ди Ковельян выполняет последнее пожелание португальского короля. Его стараниями в Эфиопию приезжает португальское посольство во главе с Родриго ди Лима, которому он "...оказывает неоценимые услуги..." Где-то в возрасте 75 лет лазутчик португальского короля, важный эфиопский сановник и богатейший человек Перу ди Ковельян тихо умирает в окружении семьи и многочисленных детей.

Заключение

То было удивительная эпоха, 80-90-ые годы XV столетия. До того Восток делился с Западом своей энергией, богатством, идеями. И лишь в названное время начинается экспансия Запада. Проснувшаяся европейская цивилизация вдруг вздыбилась и умами пока немногочисленных представителей, впитавших идеи, литературу и искусство далёкой римско-греческой эпохи и ставшей неожиданно близкой арабо-иудейской эпохи, резко рванулась по призрачному пути эволюции. В первых рядах шли Испания и Португалия, которые в течении нескольких десятков лет после освобождения Иберии от мавров завладели мировой торговлей от Перу до Китая.

Свою лепту на этом пути привнёс и Перу ди Ковельян, не случайно "открывший" пути в Индию, если следовать морем вокруг Африки и далее на восток. И столь же не случайным был путь и другого человека, открывшего пути в "другую" Индию, следуя из Европы строго на запад. То был Христофор Колумб. Они не знали друг друга. Но их имена перекликались в беседах членов тайного совета при короле дон Жуане II. Ведь в 1483 году Христофор Колумб, неизвестный никому итальянец, предлагал дон Жуану проект открытия Индии, следуя на запад. Но хитрый король, уже пославший доверенного Перу ди Ковельяна в Индию, естественно отклонил проект Колумба. Вскоре он получает карты и лоции Индийского океана и бросает все силы маленькой полунищей страны на завоевание богатств Индии и арабских султанатов Африки. Дон Жуан II, правда, не дождался выполнения своей великой цели. Но уже его преемник король Мануэл I, выполняя его заветы, в 1497-99 годах сокрушает могущество мусульман в бассейне Индийского океана.

Корабли экспедиции Васко да Гамы, используя карты и лоции, добытые Перу ди Кавельяном, бросают якоря у индийского города Каликута.
Последней памятью об Афанасии из Твери послужила мизансцена, красочно разыгранная во дворце султана большого африканского приморского города Малинди ранней весной 1498 года. На рейде внезапно появились незнакомые грозные корабли  португальского короля Мануэла I. Напуганный султан поспешил изъявить крайнюю степень гостеприимства, устроив пышный приём эмиссару короля адмиралу Васко да Гама. Адмирал под завывание зурн и треск барабанов торжественно вступил в город. На приёме султан, глядя на подарки гостя, подумал было обидится, но сообразуясь с традициями и грозными пушками направленными на город, решил повременить, рассыпавшись в любезностях и заверениях содействию торговли. В конце приёма гость вдруг попросил встречи с некиим Ахмадом ибн Маджидом, по его сведениям живущим в Малинди.
О! это великий лоцман, лев моря - сказал султан - неужели его слава дошла и до португальского короля.
Да - важно ответствовал адмирал - мы желаем его видеть.

Когда во дворец был привезён лоцман и перед португальцами предстал высокий стройный седой араб с гордым независимым видом, ему были преподнесены дары. Васко да Гама попросил лоцмана привести его корабли в Индию и показал при этом медную медаль с таинственной насечкой.
Это мой родовой знак - удивлённо сказал мореход - откуда он у вас.
Твой друг, славянин Афанасий - с трудом выговаривая имя, сказал адмирал - преподнёс её нашему королю со словами, что ты поможешь нам.
Я помню этого доброго человека и если он подарил мой знак, то значит просил помочь достойным людям. Я готов отплыть с вами.   
С той поры прошло пятнадцать лет. Уже на склоне жизни Ахмад ибн Маджид произнёс, глядя на безумства португальцев.
"...пришли в Каликут франки. Там продавали, покупали и подкупали, властвовали и притесняли. Прибыла с ними ненависть к исламу и люди стали в страхе и заботе... сомневались люди насчёт них и поражались их делам... Когда-бы ведать мне, что от них будет!"

10 августа 2012 года.