Нижегородский невольник

                Л.И.Рохлин

Нижегородский невольник...


Поудобнее усядьтесь в любимое кресло, разожгите трубку душистого голландского табака, рядом поставьте рюмку кипрского пряного портвейна и ...погрузитесь всею душою в удивительную историю нижегородского купца.

Середина XVIII века. Над Европой витает дух абсолютизма, вольтерьянства и коммерции. Материлизовавшись в грандиозном облике генерала Буонапарте, дух заполняет города и страны Европы, стремительно проникает далее на восток в заснеженные просторы России, вызволяя и там из плена застоя и тления целые поколения новых россиян - интеллигентствующих купцов и разночинцев, зло названных кухаркиными детьми.
Эти поколения неистово жаждут знаний. И не только экономических да технических, но более литературных, музыкальных и художественных.
Начинается активное освоение культурного наследия Западной цивилизации.

 1768 году Екатерина II приглашает немецкого естествоиспытателя Петра Симона Палласа в Петербург, назначив его адъюнктом Академии наук. Это был весьма одарённый и любопытный человек, с детства мечтающий о далёких путешествиях. Закончив Гейдельбергский университет, юный натуралист планирует начать научную карьеру с  экспедиции в Южную Африку, на Мадагаскар и далее в Индию. Но отец Палласа воспротивился намерениям слабого здоровьем сына.
В это время учёные общества Англии и Франции направляют специальную экспедиции в Россию, в г.Тобольск, для наблюдения прохождения Венеры перед диском солнца. С ними в России и появляется П.Паллас. Но астрономия его мало волнует. Гораздо больше привлекают описание рельефа страны, геологическое строение, изучение рек, почв и растительности, животный мир, типы и характеры местных жителей, формы их хозяйственности, остатки старины и пр. и пр. и пр.

Он пишет прошение на имя просвященной императрицы, где излагает цели и программу своих тщательно обдуманных экспедиций.  Проходит совсем короткое время и ... приходит разрешение на формирование большой экспедиции. Паллас выезжает в Н.Новгород. Центр того времени освоения  восточных провинций России. Здесь он впервые сталкивается лицом к лицу ... с русским человеком и покоренный смекалкой и мужеством навечно остаётся Его другом.
Так появляются верные помощники П.Палласа – братья Зуевы, Лепёхин, Соколов и особенно близкий  Василий Баранщиков.
Последний и станет центральной фигурой нашей истории.

Жил был на свете нижегородский купец 2-ой гильдии, Иван Баранщиков. Нельзя сказать, чтобы имя его гремело по Руси. Нет! Даже в родном городе были поименитее торговые люди. Занимался он пушниной, да соляным промыслом. За солью посылал обозы в киргизские степи, на Яман-сор и Тентьяк-сор. Там дикие киргизы, за малую мзду, не трогали его артели по сбору и сушке белоснежной озёрной соли.

С пушниной было сложнее. Слыл Иван Баранщиков дальновидным комерсантом и не желая иметь дела с перекупщиками, становится агентом Иркутской коммерческой компании, где владычествовали знаменитые Н.А.Шелехов и И.Л.Голиков, первооткрыватели Русской Аляски и Алеутских островов. Но пока что, до открытия ими Америки, в 70-80 годах XVIII века они вывозили из Сибири многие тысячи шкурок «мягкой рухляди», в том числе шкурки «морского бобра» (морской выдры или калана).

С ними непосредственно имеет связь нижегородский купец Баранщиков. Товар берёт сам или посылает обученных  сыновей в Иркутск. Провожает всегда разговорами, что – де мол держите ухо востро и выведывайте человечков, через которых можно «потихоньку» скупать шкурки непосредственно у промысловиков, выменивая на соль. Такая информация вскоре приводит Ивана Баранщикова в немыслимо далёкий Охотск, что был в те годы единственной российской базой на Тихом океане. Два раза туда ездят сыновья нижегородского купца во главе соляных караванов и оба раза приезжают с большими прибылями.

Именно сыновьями-то и был знаменит на весь Н.Новгород купец Баранщиков.
Было их четверо. Мимо не одного из них не могли пройти люди, дабы не оглянуться, не удивиться при этом. Особо вдовицы «среднего» возраста. Да и как не удивится. Все высокие, белокурые, стройные, удивительной красоты и силы. В Рождество Христово, да на Пасху святую выходили братья на кулачные бои против ватаг товарищей, да других пришлых, нередко разбойных людишек и те мгновенно смирели и разбегались. А потом всей семьёй, с приглашенными ближними, собирались в большом доме и только тогда разрешали себе покуражиться вволю.

Батюшка хорошо знал сыновей и нанимал на те дни суровых людей. Быстро определяя уровень куража, они вязали весельчака и тащили в дальние сени для «обработки». О куражах Баранщиковых знал весь Н.Новгород. Их любили и завидовали.
Среди братьев смекалкой особо выделялся Василий. Был он памятлив и грамотен. Знал языки киргизов и некоторых народностей Сибири. Во всех экспедициях отца (соляных и пушных) более всего занимался переговорами да бухгалтерией.
Как уж познакомился наш немец с Баранщиковыми, то неизвестно. Видимо кто-то весьма разумный направил его, рассказав о караванах купца в Сибирь и Киргизию, да о сыновьях помощниках.

Как-бы там ни было, они познакомились и любознательный тщеславный купец не раз и не два приглашал учёного немца к себе домой, а тот обогретый душевным приёмом рассказывал о странах и континентах, о таинственных реках, животных, о племенах людей и многое, многое  другое, возбудив именно в душе Василия мечты о странствиях.
Паллас внимательно слушал и о путешествиях братьев по Сибири, присматривался к ним и вскоре попросил отца отпустить в экспедицию Василия.
К тому времени Василий был женат, привезя из Иркутска по настоянию отца дочь крупного промышленника, заводчика. Нужного человека! По дому уже  бегали две девочки-двойняшки, хохотушки. Пухлые, розовощёкие. Отрада отца и деда.

Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Не прошло и пяти месяцев, как из Нижнего Новгорода длинным обозом вышла экспедиция в восточные и южные провинции России. Шесть лет
( 1769-1774 гг.) колесил обоз по дорогам. Он побывал в Оренбурге, на берегу Яика (Урала), куда на ярмарки стекались киргизы, бродящие по солончаковым берегам Каспийского моря. Был в Гурьеве, откуда впервые для западного обывателя поведал о вкуснейшей гигантской  рыбе калуге весом до тонны, которая для нереста выходит в протоки реки Волга.   
Затем исследовал Уральские горы, посетив множество рудников и заводов. Был в Тобольске, столице Сибири, оттуда последовал на Алтай, потом в Красноярск на Енисее. Далее обследовал восточную Сибирь, переправившись через Байкал, посетил Кяхту на границе с Китаем, проехал благодатной таёжной Даурией и повернув назад возвратился в Астрахань.

Там, познакомившись с местными купцами, по рекомендации всё того же Баранщикова, экспедиция, следуя за соляным обозом, направляется через ногайские степи на Кавказ. Движется вдоль предгорий,  добирается до Чёрного моря, переходит на Азовское и продвигаясь по Дону на север, наконец, 30 июля 1774 г. возвращается в Петербург.
Первые два года путешествий с П.Палласом находится Василий Баранщиков. Видимо упросил отца и братьев отпустить страждущую душу столь надолго от коммерческих дел. Судя по маршруту, именно его широкой душе Паллас обязан знакомством с обширными и столь разнородными пространствами, климатом, формами хозяйствования и людьми, столь разнообразными провинциями России.

Двухгодичное общение было на пользу не только для Палласа, не менее дало и смекалистому купцу. Он в совершенстве познал немецкий язык, культуру общения с новой для него общностью людей, приобщился к знаниям.
Впоследствии П.Паллас организовывает ещё две экспедиции по южным губерниям России, но сведений о присутствии В.Баранщикова нет. Как нет вообще каких-либо данных о встречах этих людей после 1774 года.
Но видимо косвенная связь существовала, так как к 1778 году мы находим в Бременском каталоге иностранных торговых фирм сведения о русской компании Василия Баранщикова, торгующей в Пруссии и Дании пушниной и солью.

По всей вероятности торговые дела компании Баранщикова шли неплохо, так как он стал часто бывать в Гамбурге, а к 1780 г. появился и сам в Копенгагене.
Здесь-то и произошла удивительная и в то же время такая обыденная по европейским меркам того времени история, на семь долгих лет вырвавшая русского купца из привычных условий существования.

Пригожим осенним деньком столь редким для Копенгагена, когда ясно виден далёкий шведский берег, в фешенебельном районе, в зале старинного ресторана украшенного потемневшей от времени дубовой мебелью с позолотой сидела большая компания людей. Тихо и чинно протекал банкет. Блестящие расшитые золотом камзолы, белоснежные букли париков, приглушённые разговоры, прерываемые короткими негромкими тостами и жидкими аплодисментами, отсутствие женщин – всё говорило о компании богатых купцов, устроивших банкет по поводу окончания взаимовыгодной и значительной коммерческой операции. Или начала операции. Это не столь важно.

Важно было другое. Чувствовалось всеобщая любезность к одной личности, сидящей в дальней, центральной части стола. Она, эта  личность, и на самом деле выделялась среди всех. И не столько статностью и мощью, но каким-то бесшабашно-вольготным орлиным взглядом. Ему мешал парик. Он часто поправлял его, стараясь запихнуть вырвавшиеся на свободу пшеничного цвета кудри.
Да и аппетитом выделялся непомерным, заставляя официанта подолгу задерживаться подле себя, знаком требуя не оставлять пустыми тарелки и бокал.
То была компания датских купцов, устроивших банкет по поводу заключения большой сделки с Василием Баранщиковым.

Купец был в ударе. Дела как-бы сами собой разворачивались, громоздились, распространялись, а он лишь в редкие минуты отдыха со страхом взирал на них со стороны и думал.
 О, Господи! Пронеси и помилуй! За что такая удача!
А удача лезла со всех сторон. Он даже два немалых кораблика построил в Ревеле, чтобы быть независимым от ганзейских морских купцов. Подумывал о домах в Москве и Гамбурге. Позабылось Василию с каким волнением, казалось совсем недавно, каких-то 4-5 лет назад, получал из рук градоначальника Н.Новгорода лист о присвоении разряда купца первой гильдии.

Но нынешняя сделка даст ему миллионные прибыли и тогда ... Кровь жгла сознание, энергия удачи распирала могучий организм, требовала немедленного выхода. Сегодня, сейчас. Подступал кураж! Василий сдерживался как мог. Ведь не дома же, где всегда подстраховывали батькины суровые людишки.
Нельзя, нельзя – вопило сознание – чужое вокруг, не поймут. Ох уж эти немцы! Всё тебе по порядку, тихо и благопристойно. Нет! Надо дождаться до дома. Дотерпеть. И улыбаться. Хотя треснуть-бы кулаком по столу и пуститься во все тяжкие. Что-то баб нет кругом! Дотерпеть, дотерпеть-бы.

И терпел Василий, только требовал всё подливать, да подливать.
А дальше всё как в тумане. Помнил, что вышел из ресторации сам, без помощи. Помнил, что кто-то подсел к нему в карету. Даже помнил как зацокали копыта по булыжной мостовой и кто-то рядом сидящий что-то бубнил и бубнил ему на ухо о каком-то весёлом портовом кабаке. Потом где-то музыка гремела и женщина обнимала в танце. Одна, вторая. Помнил полные груди в руках, почему-то чёрные.
Фу, чёрт, наваждение какое-то. И всё !

Где я? Почему так темно...
Полная тишина, мрак. Лишь откуда-то отчётливо слышно биение волн. Вот послышалось сверху беганье босых ног.
Господи! Так я на своём «Воскресении». Как болит всё внутри, как тяжела голова и руки. Почему так темно. Эй! Фёдор, зажги свечи!
Он попытался привстать и вдруг почувствовал на ногах что-то мешающее, связывающее. Ощупал.
Боже милостивый! Да это же цепи. Зачем они и почему голоса на немецком. Почему так качает? Неужли мы в открытом море. Но кто приказал? О, как болит голова! Эй кто там, быстро ко мне...
Кто-то пнул его в грудь и прорычал на на немецком.
Лежи, дерьмо, не двигайся, не мешай спать. 

Да, где-ж это я? – и очнувшись мгновенно Василий стал ловить в темноте опору, чтобы приподняться. Но не смог. Его кидало из стороны в сторону. Послышался лязг цепей, шум, крики и вопли  людей. Сверху отворился люк и сноп яркого света высветил жуткую картину. Во всю длину теряющегося в темноте подпалубного пространства лежали и сидели люди, связанные единой цепью. Косматые, угрюмые, в тряпье, среди которого резко выделялись остатки блестящего камзола Василия.

Все смотрели наверх. На мгновение  воцарилось молчание. Потом оно взорвалось криками о воде и пище. Василий сидел прямо в центре снопа света. Спустилась лестница и сверху посыпались как горох матросы. Они набросились на орущих и молча стали избивать линьками. Первый же удар линька потряс Василия и заставил понять всю глубину происшедшего. Вспомнить всё случившееся той ночью.
И портовый кабак и тёмнокожих мулаток и грандиозное побоище... Всё, всё, всё! И даже маленькое сморщенное личико того, подсевшего в его карету, хихикающего и показывающего пальцем  на него крупному унтер-офицеру, чьи солдаты вытаскивали окровавленное тело Василия из толпы дерущихся.

Он всё вспомнил и понял, что случилось самое страшное. Его попросту продали в рабство, украв все документы и знаки отличия. Он слышал об этом много раз и даже как-то гневно отверг предложение  одного знакомого о перевозке на его кораблях рабов на плантации в Вест-Индию. Поняв, он опустил руки и под градом ударов стал просить моряков отвести его к капитану.
Его втолкнули в небольшую просто обставленную каюту. Уже немолодой немец в обсыпанном золой стареньком кафтане, привстав из-за стола, стоял перед ним на чуть согнутых ногах.

Что тебе? – спросил капитан. Василий как-то быстро успокоился, глядя на разумный спокойный взгляд этого человека, не отводящего глаз от собеседника. Стал рассказывать, поначалу сбивчиво, потом всё медленнее и осторожнее. Он русский купец из России, с Волги, вёл здесь дела и случайно, сильно пьяным, попал в портовый кабак. Помогите мне! Я богатый человек ... – говорил Василий, не сводя просящих глаз с капитана. Капитан подошел близко, молча провёл пальцами по разорванному камзолу, молча и пристально вгляделся в кровь избитое лицо новоиспечённого раба и повернувшись отошел к узкому оконцу. Василий продолжал говорить о делах, о России, прося как-то связаться, рассказать о нём. Капитан всё также молча подошел к столу, закурил и попыхивая короткой старой трубкой, вновь заглянул в глаза Василию.

Этот взгляд уверенного мудрого человека придал силы Василию и не зная почему и отчего, он вдруг стал рассказывать о путешествии с П. Палласом, о том как он бывал у него дома, в Берлине.
Взгляд капитана стал внимательнее. Он отправил обратно матросов и когда за теми закрылась дверь, попросил Василия сесть. Плеснул ему в стакан рома и затем произнёс.
Да, в неприятную историю вы попали. Я ничем не могу вам помочь. Я лишь капитан этой старой посудины, которая принадлежит купцу и обязан доставить груз на Сан-Томас. Слышали! Это маленький датский островок к северо-востоку от Пуэрто-Рико. Там я обязан сдать вас. Там самый гнусный невольничий рынок, где вас продадут или на плантации или в колониальные войска. Последнее немногим  лучше.

Но я обязан вас сдать! Понимаете, обязан. Иначе мне плохо придётся. Конечно, если нас перехватят в море англичане – тут он усмехнулся – то мы переменяемся местами.  Я читал Палласа, даже знаком с ним немного, мы дальние родственники и я постараюсь чем-то улучшить вашу судьбу. Там, на месте. Но довести вас обязан.
Василия разместили отдельно в маленькой тесной каморке, кишевшей попискивающими крысами, заваленной парусиной, старыми снастями и одеждой  и ... забыли. Лишь изредка приносили воду, да какую-то баланду с краюхой хлеба. По ночам разрешали сидеть возле каюты и глядеть на океан. И каждую ночь он наблюдал, как из трюма выносили трупы и завернув в холстину или даже без неё, привязав к ногам что-то тяжелое, спускали в океан.

Глядя на серебрящийся под луною океан, на длинные волны, то плавно несущие корабль, то резко сбрасывающие его на очередную волну, узник предавался горьким мыслям. В ушах звенели голоса его белокурых девочек и становилось так тошно, что он нередко подползал к невысокому борту и закрыв глаза, думал навеки растворится в волнах.
Так прошло почти пять недель.
В те времена плавали долго и медленно, во всём завися от погоды. Но вот как-то под утро, забывшись в тяжелом сне, он услышал топанье ног, крики команды. Потом к нему вошли два матроса и отведя в трюм к остальным невольникам, приковали к общим цепям.

Никто уже не спал, чутко прислушиваясь к новым звукам. Наконец, загрохотала якорная цепь и корабль замер. Прошло ещё несколько часов и с шумом распахнулся люк. Матросы быстро расковали невольников, связали по парам и подталкивая людей, отвыкших от движения, выводили на палубу.
После пяти недель тесноты и скученности, тухлой пищи, мерзкой вони и мук от жажды, зелёный остров и свежий ветер показались  подлинным раем. Что-то похожее на улыбки засветились на лицах людей. Они медленно брели по трапу, вдыхая ароматный пряный тропический воздух. Потом, подгоняемые криками береговых солдат, топали по неказистой пристани, озираясь на дома и людей. На них никто не обращал внимание. Зрелище было привычным для жителей маленького островка.

Стоял декабрь, один из самых благодатных месяцев в этой части планеты. Над городком в голубом небе пламенело солнце, ветер стих и прозрачное море у песчаного берега просматривалось до дна. В гавани не было заметно никакого движения. Ставни домов и магазинчиков были закрыты, лишь перед дверями грязноватой таверны лениво дурачились собаки.  Немногочисленные корабли застыли в неподвижных водах, на высоких кормовых надстройках не было видно ни души.
Новоиспечённых рабов заперли в огромном сарае.

Прошло две недели. Василий запомнил их день в день. Как ребёнок, запоминающий всё впервые входящее в его жизнь. Необычный для северного человека, славянина, яркий блестящий слепящий до утомительности новый мир. Густая ярко зелёная колючая растительность, буквально обсыпанная то огромными, то маленькими нежными цветами. Здесь цвело всё – трава, кустарник и даже высокие деревья возле казармы, на широких ветвях которых фиолетовые раскрывшиеся бутоны полностью закрывали листья. Воздух был напоён густым ароматом цветов и пением невероятного количества разноцветных птиц. Оно будило рано-рано и сопровождало до глубокой ночи.

Их готовили к торгам, как лошадей. Сносно кормили, заставляли мыться и латать одёжку, а у кого уж совсем обносилась, то выдали какое-то чистое тряпьё. Потом, перед самыми торгами, вывели на плац перед сараем и представили небольшой свите военных.
Василия отобрали сразу. То ли капитан кому-то замолвил слово, то ли за статность и рост, резко выделявший его среди толпы собратьев по несчастью. Отобрали его и ещё четверых рослых мужчин. По разговорам в казарме он понял, что они датчане. Их отвели в казарму. Так появился в колониальных датских войсках солдат Василий Баранщиков. Вероятно единственный русский за всю историю Датского королевства.

Служба была не хлопотная. Первые два месяца гоняли по плацу, присматривались к норову, заставляли чистить казармы и конюшни. В город пускали изредка и не потому что боялись бегства новобранцев (куда бежать – вокруг океан), просто не в чем было. Форму пока не дали, а своя настолько обтрепалась, что даже лошади шарахались в стороны, когда они проходили по плацу.
Но вот привезли обмундирование. Опять беда! Не подошла она по росту и даже по объёму истощённого муштрой тела. В конце концов решили и эту задачу и когда перед начальством предстал  во всей форме новый солдат, то комендант крепости немедленно затребовал его к себе, в денщики.

Закусил губы от новой обиды гордый купец, но деваться некуда. Смолчал, ибо уже понял, что редко повезло ему. На плантациях кофе, сахарного тростника или табака было куда хуже. Забивали насмерть. Заставляли работать по 12 часов в день, жить в грязи и вони в шалашах.
Затаился Василий, прикинулся простачком, от злобы лютой порой даже скалил зубы в кривой улыбке. Это состояние не покидало его с корабля. Оно укрепилось особо, когда почувствовал твёрдую почву под ногами  и узнал где находится. Тут-то и пригодились ему знания карт, которые дало общение с Палласом. Он быстро разобрался в наборе карт и лоций, аккуратно уложенных в кабинете коменданта. 

Увидев на карте свой островок, сообразил, что единственный и наиболее короткий путь к спасению ведёт в ...Соединённые Штаты. Там сейчас война против Британского владычества, а Россия открыто помогает Штатам. Василий хорошо знал об этом, так как ещё в 1779 году ему в Адмиралтействе предлагали хорошие деньги за доставку партии оружия в Балтимор. Но он побоялся тогда рисковать кораблями. Быстроходные английские фрегаты безжалостно топили всякого, кто пытался прорваться в порты восставших американцев.

Бежать! Только в Нью Йорк или Бостон, огибая с востока Бермудские острова. Только туда. Надо захватить в порту какую-нибудь плоскодонную барку или лучше баркас, сбить компанию из 4-5 знакомых с морем людей. И тогда ....с Богом!
Эти мысли овладели им полностью.      
Будучи по натуре и по роду прежней работы весьма контактным, Василий быстро обрёл друзей и внимательно, словно к картам, приглядывался к людям.

Народ здесь жил весёлый и разный. В основном это были флибустьеры так сказать «классического» типа. Потомки пиратов и контрабандистов. Чёрные от загара, с красными платками на голове, одни в лохмотьях и босиком, другие разодетые в яркие камзолы с дорогими перстнями на пальцах. Пока не пропивали всё до нитки или не проигрывали в кабаках.
По единственной торговой улице шествовали медлительные фермеры, потомки буканьеров (заготовщиков вяленого мяса), с жёнами и многочисленными крикливыми детьми. Между ними мелькали чёрные рабы, наполовину, а то и на три четверти нагие. В центральной части города, где располагались магазины, отели и банки, неспешно прогуливались торговые люди с женами. Последние упорно старались сохранить белизну лица под зонтиками парижской, на худой случай лондонской моды.

Припортовые улицы были безраздельно заняты вольнолюбивыми девицами – негритянками, индеанками и мулатками с кожей фиолетового отлива и в разноцветных «намёках» на одежду.
С ними успешно конкурировали прибывшие из  Европы на заработки белые женщины. Эти были устрашающим образом накрашены и щеголяли в платьях с немыслимым декольте...
Василия удивляла поразительная свобода нравов, жизнерадостность и нищета населения.

Процветание Сан Томаса зиждилось на работорговле. Вполне официальном, приносящим большие доходы.
В городе имелись школы, храмы, банки, богатые дома, магазины и рестораны. В городе проживало до 40000 жителей и было девятьсот домов.
Вращаясь среди этого яркого и казалось весёлого людского потока, Василий завёл много знакомств, особенно среди контрабандистов, тайно доставляющих ром и табак с Ямайки. Он стал понемногу снабжать ими своего командира, а после молчаливого одобрения последнего и других офицеров.  У него появились  ... деньги, а с ними  росла уверенность в удаче плана побега. 

Хозяина баркаса он нашел быстро и сговорился о тайной аренде судёнышка якобы для перевозки контрабандного товара из Порт-Ройала с Ямайки. Посулил хорошие деньги, если будет молчать. Намекнул, что делает не для себя, а для интенданта и командира гарнизона.
Вот с командой было труднее. Где найти людей, которым придётся в какой-то момент полностью довериться?  Только те европейцы, думал Василий, отобранные в солдаты из толпы невольников, попавших на корабль как и он, в Копенгагене.

Он и ранее был с ними в приятельских отношениях, памятуя об общей печальной судьбе. А с некоторого времени удвоил внимание. Трое - рыбаки с острова Стеге, что южнее Копенгагена. Четвёртый - голубоглазый швед, плотник из Мальмё, что напротив датской столицы. Все они были участниками в том грандиозном побоище в портовом кабаке, будучи сверх меры пьяными. Всех тогда и повязали.
Василий стал постепенно использовать их в своих контрабандных делах, щедро делясь прибылью и приобретая всё больший авторитет. Вскоре  они с готовностью подчинились.    

Месяц шел за месяцем, а он никак не мог решиться на последний шаг. Уже давно скопировал нужные карты, приобрёл необходимые навигационные приборы, одежду, припрятав всё это в скалах, недалеко от полуразвалившегося дома хозяина баркаса. Он осторожно выспрашивал и до мельчайшей подробности запоминал рассказы этого старого бывалого моряка и о ветрах, и о бурях, и о течениях в западной Атлантике.
Он сдерживал дикое нетерпение, как голодный лев на охоте, чётко рассчитывающий каждое движение, приближающее его к удаче.

Однажды он решился.
После очередной сделки поздним вечером после отбоя «компаньоны» сидели в дальней комнате казармы, оживлённо негромко обсуждая успехи в торговых и амурных  делах. Стёкол в окнах не было, лишь жалюзи из горизонтальных планок и потому в нагретую от дневного солнца комнату потоком вливались прохладные  ароматы и таинственные звуки тропического леса. Яркая луна, да две свечи, толстые и оплывшие, освещали комнату, стол и раскрасневшиеся от рома лица солдат.

В разгар беседы Василий заговорил о зиме в России, о своём городе, о кулачных боях. Друзья зацокали языками и щупая надувшиеся мышцы на руках гиганта заулыбались, вспоминая их в действии. Воспоминания целенаправленно привели к мыслям о женах, детях.
И тогда Василий бросил фразу.
Сейчас-бы всё отдал, лишь-бы одним глазком взглянуть ...
Этого оказалось достаточно. Как лавина с гор посыпались слова. Особенно от троих друзей рыбаков. Василий не поверил своим ушам. Эти молчаливые угрюмые, забитые муштрой и страхом люди раскрылись как цветы пронзённые первым лучом солнца. Они заговорили, перебивая друг друга, внезапно и слепо доверившись Василию, а плотник расплакался как ребёнок, уронив голову на стол и утирая пьяные слёзы.

Но только через три дня, не видя никаких изменений в поведении своего командира и всё это время ощущая на себе полные страха глаза товарищей, доверившихся ему, рассказал им Василий о своём плане побега.
Он был принят без единого слова. Молча!
Ждали погоды. Она, наконец, наступила и поздним вечером они собрались возле дома хозяина баркаса. Тот, насупившись, смотрел как они переодеваются в гражданское платье, не понимая зачем на ближнюю Ямайку нужно столько людей и продуктов. Но вопросов не задавал, лишь с опаской поглядывал по сторонам.

Они тихо на вёслах вышли из бухты в пролив и заскользили вблизи от берега, прикрываясь тенью высокой горы. Вскоре почувствовали дыхание океана, поставили парус и подхваченные резким попутным ветром понеслись. Все молчали, напряженно всматриваясь то в уходящий берег, то в просторы океана. Так продолжалось три часа. Уже в открытом море Василий приказал троим спать, а вдвоём со шведом, усевшись на корме и баке, наблюдали за направлением хода баркаса.

Утром ветер усилился, гигантские волны кидали утлое судёнышко то вверх то вниз и стоило большого труда держать баркас в нужном направлении. Они шли курсом на северо-восток, чтобы обогнуть опасный район патрулирования американского берега. Шли в пустынных местах, пересекая оживлённые торговые пути между Европой и Америкой.
Прошла неделя плавания. Ни единого корабля ими не было встречено. Они были спокойны, только уменьшили рацион пищи и особенно воды. Стала проходить вторая неделя, а океан был также пустынен и безмолвен. Даже пропали огромные альбатросы первую неделю сопровождавшие баркас.

Тогда они забеспокоились. То ли купленный компас был неисправен, то ли плохое знание ветров и течений, но они почувствовали что их занесло далеко на север. Похолодала вода. К вечеру они дрожали от пронизывающего ветра, тесно прижимаясь и укрываясь в тряпьё, найденное в сундуках на дне баркаса. Отогревались только на вёслах.
Решили повернуть строго на запад, даже чуть южнее.
И вновь прошла неделя. Столь же пустынен был океан. В середине третьей недели вдруг появился большой белоспинный альбатрос и гордо сел на флагшток. Это прибавило настроение, несмотря на то что пища почти кончилась, а воды оставалось на дне бочонка. Но люди были привычные к морю с рождения и терпеливо переносили все лишения.

Началась четвёртая неделя плавания.
Она началась с необычайной жары. Третий день как сник ветер и измождённые люди ничком лежали вдоль бортов, лишь изредка поднимая головы. Сидеть на вёслах уже не могли. Ближе к вечеру ветер чуть поднялся, спала жара и люди крепко уснули.
Проснулись от стука багров и ... родных голосов. Кто-то громко по датски командовал. Их подтаскивали на баграх матросы с двух шлюпок к огромному  клиперу, покачивающемуся рядом на волнах.
То было работорговое судно...

Так трагически закончилась первая эпопея колониальной жизни Василия Баранщикова.
Было страшное долгое дознание, постоянные побоища, отчаяние и ...вновь продажа на невольничьем рынке города Сан Хуан, центра Пуэто-Рико. Попал Василий на хлопковые плантации в самые гиблые малярийные места острова. И подох бы там вскоре, как бездомная собака. Но выручил случай.
На соседних плантациях восстали рабы. Перебив охрану, вооружившись острыми как бритва мачете, в дикой слепой ярости истребив плантаторов, их семьи и челядь, освободившиеся рабы двинулись на соседние плантации. Восстание, как пламя в сухую погоду, быстро распространились по центральной и северной части острова. Восставшие зверски расправлялись с белым населением и вскоре завоевали остров, образовав республику.

Василий попал в самую гущу событий.   
Нет! Он не стал главарём восставших, ни даже активным участником. Он просто оказался в эпицентре зверств и в первый же день постарался как можно дальше уйти, дальше от крови и последующей за ней новой кровью, уже самих восставших. Он устал, был болен, с трудом двигался и его единственным желанием было скрыться где-нибудь от бурных событий. Пересидеть, переждать. Он дошел до портового городка Понсе, что на южной части острова и там постарался раствориться в припортовом районе.

Но это оказалось невозможным. Рослого белокурого европейца, вдруг появившегося в городке, одетого даже по местным меркам в тряпьё, но резко выделявшегося среди толпы мулатов и креолов, быстро заприметили и ... арестовали.
Время было беспокойное. Взяли до выяснения и, конечно, быстро установили его личность, его историю. Но отправить пока было некуда. Бывшие хозяева были убиты, в зверствах он не был замешан и потому оставили его в слугах при городском алькальде.

Прошло несколько месяцев. Восстание было подавлено. Руководители, как водится, были повешены на центральной площади для устрашения и назидания легкомысленной публики. Всё как будто успокоилось, вошло в прежнее русло.
Василий бессмысленно и тупо продолжал существовать, ни о чём не думая, не помышляя. Казалось он забыл о прежней блестящей жизни, о девочках-близняшках. Он всё молчал, совершенно ни с кем не общаясь, автоматически выполняя несложные обязанности по дому, по саду. Через некоторое время, когда он окреп, его одели в яркую ливрею и он должен был сопровождать маленького тщеславного алькальда в его походах по городу в праздничные дни, в дни богослужений, при встречах с видными людьми, время от время посещавших город.

Тогда-то и произошло событие, вновь вернувшее ему надежду ...
Появился на Пуэрто Рико новый губернатор дон Хуан Перес де Гусман. Седовласый важный сановник, чем-то провинившийся в Мадриде и сосланный в почётную ссылку на далёкие острова. Злые языки поговаривали, что во всём виной была неуёмная страсть его молодой жены, донны Изабеллы. 
Как-бы там ни было, но по приезду в столицу решил новый губернатор объехать владения, данные ему королём и Богом. Представиться самому и познакомиться с местной властью. И естественно первым делом посетил второй по величине город Понсе.

В городе звонили колокола. Молитвы возносились к небу в дыме ладана пред золотым алтарём каменного храма. Алькальд и губернатор истово молились, не забывая искоса поглядывать друг на друга. Изучать, привыкать ...
Потом людская толпа понесла их по городу. Впереди шли священники в золотом облачении с изображением Пречистой Божией Матери. За прелатами, во главе городской знати, шли губернатор и алькальд с разодетыми по случаю супругами, за ними рекой тянулся народ. Было солнечно, что вполне естественно для здешних мест и масса бриллиантов на шеях, руках и ушах дам неистово сверкала, возбуждая до визжания толпы стоящих по бокам процессии дам простонародья и портовых дам особенно.

За алькальдом вышагивал сумрачный Василий в парадной ливрее обшитой золотыми позументами. Его взгляд скользил то по золоту священников, то по вторым и третьим этажам проплывавших мимо домов, с чьих балконом свистела и улюлюкала  разряженная толпа, то по оснастке огромного губернаторского фрегата, качавшегося вдалеке на волнах.
Он бездумно шел, держа в руках знаки власти алькальда. Вдруг он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Один раз, второй. Он резко оглянулся и встретил взгляд .... жены губернатора. Её глаза ласково улыбались, как-бы спрашивая – откуда ты здесь... такой непохожий ....большой,  красивый.

Потом был банкет, потом поездки на загородное ранчо алькальда, потом прощальный банкет. И везде Василий встречал эту женщину и всегда она украдкой улыбалась ему. Он боялся ответить. Он всего боялся. Может мне мерещится - думалось ему. Но упорные взгляды возвращали его к жизни, что-то волнующее рождалось в сердце, сладко туманило сознание. Он уже ждал этих взглядов, ловил их, переживал, если они дарились другим лицам.
Губернатор вскоре уехал и воцарилось прежнее сонное существование.

Но эти взгляды приходили к нему во сне и он беспокойно ворочался, вставал и подолгу глядел в окно на лунную дорожку, что серебром выстилала длинный, длинный путь в тёмное безмолвие океана.
Прошло ещё долгих полгода.
И наступил день. Алькальд сообщил Василию, что вынужден продать его губернатору по настоятельной просьбе последнего. К сожалению, конечно! Но что поделаешь!
Будешь служить в его гвардии - добавил маленький алькальд - и если хорошо будешь служить, то возможно станешь через несколько лет свободным человеком...

В те славные времена не знали о существовании электричества. Василий был наверное первым, кто непосредственно ощутил это явление. Новость буквально пронзила его.  Внезапно снизошло дикое бессмысленное веселье. Настолько глубокое, что смех и слёзы хлынули одновременно. Обескураженный алькальд не на шутку взволнованный принял их за проявление к себе чувств благодарности и подошедши к гиганту, проникновенно снизу посмотрел, встал на цыпочки и гордо потрепал по щеке.

Дворец губернатора был блестящ и огромен. Множество слуг мелькали по этажам дома и по аллеям прекрасного сада. Статного высокого русского невольника приставили к охране губернатора и потекла сытая размеренная жизнь. А дальше судьба Василия напоминает судьбу героев Шекспира. Губернаторша явно благоволит русскому невольнику. Это она запомнила и эту стать и цвета спелой пшеницы крупные кудри. Постепенно убедила мужа в необходимости создать надёжную охрану. Вскоре через камеристку передаёт ключик от одного из укромных покоев дворца. 
И жизнь Василия становится сплошной масленицей.

Страсть, горячая и нежная, обвалакивает сознание и каждое свидание словно состояние отрешённости, экстаза на грани помешательства. Истосковавшись по женскому телу, но более по богатой роскошной обстановке, так напоминавшей ему прежнюю жизнь, Василий безумствует. Она отвечает ему тем же. Одновременно возрождается мечта о доме. Он прячет её глубоко-глубоко. Он лелеет её и лишь ночью в тишине, фантазируя и украшая, рисует картины возвращения. Василий становится предельно осторожным и чутким, как кошка. Даже рождение ребёнка, его сына, не прерывает мечты.

Появление сына резко охлаждают чувства Изабель. Даже более того. Василий  начинает понимать, что прекрасная губернаторша боится его, всеми силами хочет избавится от свидетеля грехов. Он просит её, умоляет помочь с предоставлением свободы. И отъезда домой...
Такой день наступает.
Ровно через три года примерной службы у губернатора Хуана де Гусмана несчастный пленник, как и предсказал ему маленький алькальд,  добивается свободы, получает испанский паспорт и поступив матросом на генуэзскую бригантину отправляется в Европу.
Так закончилась вторая эпопея подневольной жизни русского купца Василия Баранщикова.

«Ветер на море гуляет и кораблик подгоняет
Он бежит себе в волнах на раздутых парусах...»
Точно так и было. Невозможно описать жизнь матроса Баранщикова в эти недели. Капитан поражался невероятной энергии  русского матроса. Тот без промедления брался за любую работу, старался за двоих, веселил команду, а по вечерам с кормы доносился его могучий голос и тягучие печальные славянские мелодии пропадали за кормой в пене волн. Странный человек. Неужели все русские такие - думалось капитану, впервые столкнувшегося  с представителем неизвестной и таинственной страны.

Прошли Гибралтар. До Генуи было четыре-пять дней хода. Все торопились, так как был канун Рождества. Но жестокая буря опрокинула планы. Лишь в ночь под новый 1784 год море успокоилось. Наступило полное безветрие. Корабль отнесло южнее курса и они находились на траверзе Алжира, что очень беспокоило капитана. Он не сходил с мостика, поглядывая то на обвисшие паруса, то на горизонт, боясь нападения корсаров.

Судьбе было угодно, чтобы наш корабль попал  на глаза алжирским пиратам. Их лёгкие гребные суда внезапно появились на горизонте и буквально облепив генуэзский корабль. Взяли его на абордаж. Битва была скоротечной. Никто не хотел умирать, лишь этот русский  и два офицера, в том числе и капитан, оказали яростное сопротивление. Они сгруппировались на баке и долго отстреливались. Пришлось убить офицеров, но матроса, им оказался Василий, который в рукопашном бою побросал за борт с десяток корсаров, раис приказал взять живым.

Громадный сильный мужчина мог быть очень выгодно продан. Его оттеснили к самому борту и приготовили верёвки. Тогда Василий с диким криком взметнулся и выбросился в море.
Очнувшись и с трудом приподняв голову, Василий вновь увидел на своих руках и ногах цепи. Он завыл и стал кататься, опрокидывая бочки, тюки, натыкаясь в темноте на тела скованных товарищей. Он понял – всё возвратилось вновь, как и пять лет тому назад. Опять невольничий корабль, опять рабство ...

Он оказался в Хайфе, на палестинском берегу, в плену у богатого раиса. Но тот не выгонял его на обычные работы, дорожил таким пленником. Ждал случая, чтобы повыгоднее продать, возможно даже самому султану Абдул-Гамиду.
В те времена рабы-христиане могли надеяться на выкуп. Существовали тогда так называемые «выкупные сообщества». Эти были религиозные ассоциации, занимающиеся сбором средств для выкупа христианских рабов.  Старейшим обществом ( с XIII века) был орден Святой Троицы, потом появился орден Благодарения. Занимались этим и монахи-доминиканцы, францисканцы и другие.

Мусульмане не трогали монахов, которые всегда точно привозили деньги. К тому же здесь, на ближнем востоке раб стал восприниматься лишь как предмет спекуляции, а не как рабочая сила.
Узнав о появлении христианина, которого хозяин прячет ото всех, им естественно заинтересовались монахи. В Хайфе особо богатыми были так называемые лазаристы Марсельской миссии. Они-то и стали предлагать раису деньги, всё большие и большие, заинтригованные тем как он тщательно прячет своего раба. Наконец, состоялось знакомство и пыл монахов поубавился, так как увиденный человек, хотя и христианин, но не отличался ни знатностью, ни богатством, ни занимаемым ранее положением. Никому неизвестный. Переговоры затягивались.

Перелом наступил, когда в дело вмешалась греческая миссия. Василий был им более близок. К тому же он сумел рассказать им о своей судьбе, разжалобить безмерно.
И тогда параллельно с переговорами греки начали подготавливать побег. Тщательно и долго готовились. Успех превзошел все ожидания. Василию удалось бежать на греческом судне. Он добирается до Венеции и через греческих друзей добивается получения венецианского паспорта. Теперь казалось дорога на родину открыта. Но как, каким путём? Он рвётся на север, в Мюнхен, потом в Пруссию, а там и до Копенгагена рукой подать. Он не хочет больше и слышать о морском пути. Но новые друзья, торговые люди, склоняют его к другой дороге. Через Стамбул, Трапезунд, потом морем в Грузию – везде свои люди, богатые комерсанты. Христиане. Они помогут!  И Василий нехотя, сомневаясь, боясь мусульман, соглашается...

И вновь крушение надежд. В Стамбуле, случайно узнав, что это русский с венецианским паспортом и заподозрив его в шпионаже, власти арестовывают и бросают в темницу. Но это уже другой человек. Уверенный и сдержанный, опытный и гибкий. Там в темнице он принимает мусульманство под именем Селима, демонстрирует ликующим охранникам силу и вскоре становится янычаром султанской дворцовой стражи.
В то время правил султан Абдул-Гамид I. Он по достоинству оценивает не только силу нового слуги, но и знание множества языков, хитрость и смекалку. Султан приближает к себе Василия, делает доверенным человеком, одаривает домом и невольницами. А тот служит ему верой и правдой, тщательно подготавливая очередной побег.
Какой уж на его счету!

Проходят полтора года и вот 29 июня 1786 года Василий Баранщиков, будучи в свите султана, находящегося в Болгарии, бежит. Добирается до Дуная, где его ждёт с лодкой верный человек.
С трудом перебирается через широкую полноводную реку, зорко охраняемую турецкой стражей. На той стороне его тоже ждут и быстрые кони добрасывают до Днестра, где за большие деньги, в местечке Сорока, контрабандисты переправляют в Речь Посполитую.
Здесь он оказывается без паспорта, почти без денег и вынужден скитаться, постоянно опасаясь быть схваченным. Работает где придётся – то в корчме у еврея, то у богатого крестьянина. Наконец, будучи в Кракове, устраивается в ... местный университет.  Переводчиком старых манускриптов с немецкого и датского на русский, каким-то образом утаив отсутствие паспорта.

Но теперь судьба окончательно повернулась к нему лицом.
Через год, уже выправив себе очередной, теперь уже польский паспорт, он знакомится в Кракове с проезжим православным монахом из Проскурова и доверяется ему. Тот довозит его до своего монастыря и переодев в рясу, в составе маленькой православной делегации Василий Баранщиков осенью 1787 года появляется в Киеве.
Вот, пожалуй и всё!
Почти восемь лет удивительных скитаний, восемь лет надежд и потерь.
Разве это, господа, не достойно киноэпопеи.

Но наш герой оказался ещё и тем знаменит, что захотелось ему поведать православному миру о своих скитаниях. Поделится верой и любовью. Осенью 1788 года, а потом в 1790 и 1793 годах в Москве выходят четыре издания манускрипта «Несчастные приключения Василия Баранщикова, мещанина Н.Новгорода, в трёх частях света: в Америке, Азии и Европе с 1780 по 1787 годы».
Книга была весьма популярна, выдержав четыре издания.
Дальнейшая судьба славного автора неизвестна.








                Л.И.Рохлин
Калужский сибарит.






В начале 80-х годов XIX столетия на востоке американского континента, в джунглях и болотах плоской Флориды, которой достаточно одного небольшого подземного толчка, чтобы «навечно» растворится в водах Атлантики, ещё один российский пилигрим, выполняя мечту, строил дома, церкви и прокладывал железнодорожный путь от Атлантического побережья к берегам Мексиканского залива.
Звали его Пётр Алексеевич Дементьев. Большой был человек, сильный и страстный.

Изнеженным мальчиком, выросшем в богатом имении Корытня среди нежнейшей зелени лесов, полей и ленивых рек Калужской губернии, он в юном возрасте был отвезён в Пажеский корпус. Затем последовала военная служба в С. Петербурге и в Варшаве. И вот через двадцать лет, сразу после смерти родителей, оставивших огромное состояние единственному сыну, молодой человек полный неясных устремлений появляется в старом барском доме.
Старинный двухэтажный дом в 25 комнат с такими же флигелями и конным двором был возведён на сухом возвышенном месте. К моменту возвращения молодого барина все строения простояли лет тридцать не белёнными. И потому выглядели серо, уныло и неуютно. Папенька всегда уверяли домочадцев, что дому и строениям надобно выстояться.
Вокруг был разбит парк. Поблизости находился регулярный сад похожий на голландский. Клумбы с цветами, невысокие цветущие кустарники и розовые куртины. От парадного входа шла длинная извилистая аллея, пересекающая регулярный сад и уходящая прямо вдаль, в английский парк, постепено переходящий в дремучий русский лес...
Оказавшись полновластным хозяином, соскучившийся по деревенскому приволью, полный энергии, Пётр Алексеевич немедленно приказывает перестроить дом, расширить окна, пристроить парадное крыльцо о четырёх дорических колоннах с фронтонным треугольником над ними, выбелить дом снаружи и все усадебные постройки. Изнутри оштукатурить и покрыть модными в ту пору цветными бумажными обоями. Выписывает из города садовника и тот приводит парки в великолепное цветущее состояние. Затем из Петербурга достовляют гарнитуры английской мебели. В том числе и мягкой, строгих полосатых тонов.
Он занят целыми днями. Его фантазии нет предела. Покончив с домом и парком, молодой барин начинает хозяйничать в своих владениях. Естественно на английский манер. Выписывает книги о землепользовании, заводит обширную переписку по агрономии и животноводству, закупает новейший инвентарь и обучает своих крестьян лучшим методикам возделывания полей. Как страстный любитель природы, особенно зимней, заставляет крестьян насаживать  тысячи сосен и елей вдоль дорог. Выписывает кедр, лиственницу и пихту для декорации вида с балкона своего дома.
Сельского старосту прозывает бурмистром и одевает в кафтан с широкими галунами и с серебряными булавами, на которых вырезан семейный герб. Отыскивает двух писарей, которых обривает, остригает и облекает в форменные с гербовыми пуговицами сюртуки.
Два раза в неделю по утрам присутствует поначалу на заседании бурмистра с наиболее зажиточными крестьянами. Здесь составляются прожекты и приказы по объёму барщины, необходимому сельхозинвентарю для каждого селянина, срокам выплаты или задержек. Но главное здесь молодой барин с отменным удовольствием  творит суд и расправу, выслушивает просьбы и жалобы, кладёт резолюции...назначает телесные наказания провинившимся и по военному обыкновению всегда находится при их исполнении. При кабинете всегда дежурит дворовый мальчуган в виде рассыльного...
Будучи сильным  и властным не обходит вниманием и девичьи хороводы...
Он упивается властью и своим либерализмом.
Подражая столичной знати Пётр Алексеевич желает видеть в доме всё поместное дворянство. Устраивает балы и маскарады. И просто приёмы. Про петербургского богача молва разбегается моментально и привыкшие к сельской простоте помещики с домочадцами, без особых приглашений, толпами ломятся на даровой  хлеб-соль. Он жалует всех. Богатый стол, отличные вина, псовая охота.
Но собиралось так много гостей, что многих он даже не знал. И тогда для удобства собственной жизни им были выработаны особые правила поведения, которые вручались каждому гостю в напечатанном виде. Их было много, но приведу лишь некоторые из них. Особо характерные для души Петра Алексеевича.
 -  ...хозяин удалясь от сует и пышностей мирских, желает и надеется обрести здесь уединение совершенное, а от оного проистекающее счастливое и ничем непоколебимое спокойствие духа.
 - ...хозяин почитает хлебосольство и гостеприимство и потому всякое деланное посещение будет им принято с удовольствием и признанием совершенным.
-...хозяин наблюдая предмет и пользу своего сюда приезда, определяет в каждый день разделять своё время с жалующими к нему гостями от часу пополудни до обеда, время обеда и всё время после обеда до 7 часов вечера....от 7 до 10 часов вечера определяет он для уединённого своего чтения или письма.
-...хозяин просит тех, кто может пожаловать к нему на один, два, или на многие дни, чтобы, быв в его доме, почитали себя сами хозяевами, никак не помня о нём единственно в сем качестве, приказывали его людям все подобные для них услуги...
Уникальная инструкция, как нельзя лучше показывающая и ум и широту натуры и некоторую образованность богатого российского барина.   
Пробежали годы праздной холостой жизни. Надобно обзаводится семейством.  В Калуге ему подыскивают невесту, некую Раису Семёновну, урождённую Плещееву, втрое увеличившую его состояние и в пять раз семью.
И вот здесь, так сказать в апогее расцвета физических и духовных сил, вдруг охватывает ...скука...пустота. Ничего ему не мило. Петру Алексеевичу всего тридцать пять лет.
Это естественный порог, пройдя который мыслящее русское дворянство движется далее двумя путями. Одни спивается, следуя философическому углублённому самосозерцанию и самобичеванию. Других, коих меньшинство, поражает истинно русская болезнь.
Хандра и безысходная лень. Дикая, всеобъемлющая.
Пётр Алексеевич раздражительно мечется. Ему всё надоело. Он уже не знает чем себя занять, что делать, куда приложить силы. И тут появляется странный человек в его окружении. Из Москвы, уволенный из университета за какие-то революционные взгляды. Тот самый нигилист, титан и либерал, по образному выражению известного литературоведа  «...неясная, гремучая, русская смесь Ноздрёва с Байроном ...».  Этакий тургеневский Базаров. Он быстро заполняет опустевшую душу Дементьева идеями утопического социализма о равенстве и братстве, о распределении по труду, о  дикости русского общества и царизма вообще, о свободе, которая только и существует ... в Америке.
Поразительно. Слова студента находят такой обширный отклик, что вскоре Пётр Алексеевич распродав и раздав почти всё имущество вместе с малыми детьми отправляется за океан.

Собственно говоря, описание его молодых лет необходимо с единственной целью. Чтобы понять в полной мере глубочайший диссонанс между барской роскошью русской жизни и нищетой первых лет американской... По собственному желанию.    

В 1882 году в джунглях и болотах центральной Флориды, среди девственно малярийной природы, круглогодично кипящей под жаркими лучами солнца, кишащей змеями, жуткими насекомыми и всеядными крокодилами,  появляется русский пилигрим с женой и пятью малыми детьми. Они поселяются в маленьком посёлке Sanford, что ютится в густых джунглях на берегу озера Monroe, в 35 милях от побережья Атлантики. Естественно с минимумом средств и максимумом благородных утопических идей и прожектов.
Но Америка тех лет страна, где утопии быстро исчезают. Здесь, как вскоре он поймёт, выживают сильные реалисты.
Пётр Алексеевич Дементьев, вскоре ставший Питером Деменсом, оказался могучим человеком. Изнеженный капризный баловень превратился, со слов его первых американских друзей, в 
« ... обыкновенного работягу, крепкого, весёлого, общительного... и простого».
Произошла метаморфоза. Разительная перемена за весьма короткий срок. Такое бывает не часто.
Сам строит себе небольшую хижину из двух комнат. Сооружает топчаны, простейшие шкафы, делает ставни. Стёкол поначалу не вставляет. Дорого! Потом расчищает участок джунглей ... в три гектара. Для справки. Это участок земли размерами 300 на 300 метров. И не просто мягкой чернозёмной земли, что стелется под плугом на равнинах южной России. Заболоченной, кочковатой, густо заросшей кустарником. Роет канавы, делает простейший дренаж почвы и, наконец, высаживает апельсины. В соответствии с технологией через год, потом ещё через год, перебирает сотни стволов подросших деревьев, удаляя одну треть части корневища.
Так надо, для высоких урожаев.
Это, скажу я вам, адский труд. Попробуйте в одиночку, господа и убедитесь в правильности моей формулировки...
Пока деревья растут, а плодоношение начинается на третий-четвёртый год, необходимо кормить большую семью и потомственный дворянин идёт подрабатывать на соседнюю лесопилку, где получает доллар с четвертью за полный рабочий день. Мужественная Раиса Семёновна крутится с пятью детьми молча и ожесточённо. Но как следует из её писем маменьке и папеньке у них рай, да любовь. Последнее верно, но что касается первого ...
Наконец, собран первый урожай. Выручив деньги от продажи апельсин, Питер почти все средства вклыдывает ... в пай на лесопилку и становится совладельцем. Откуда в изнеженном русском барине эта коммерческая жилка. Непонятно!
После следующего сезона продажи апельсин выкупает лесопилку полностью, а деньги вкладывает в покупку ещё двух лесопилок, понимая рыночную конъюнктуру и бум на строительство домов и предприятий во Флориде и соседних штатах. Семье вновь оставляет только-только на прожитьё. Его доход стремительно растёт и вскоре  достигает 2500 долларов в месяц. По тем временам это уже большая сумма..
Неуёмная энергия русского поражает соседей.
Наконец, переселяется в соседний городок Longwood, где строит себе первый большой дом и даже приобретает ... рояль.
Звучат таинственные напевные русские романсы, исполняемые огрубелыми руками Раисы Семёновны. Звучит Бетховен и Шопен, Брамс и Моцарт, слышится русская речь. Выросли дети, которых чернокожая нянька по утрам разводит в школы. Всё, казалось возвратилось на круги свои, только на другом социально-энергетическом уровне.
Питер Дименс давно забыл ощущение хандры и никчёмности существования. Он бодр, весел и общителен. Появляются важные приятели. Шериф, владелец местного банка, директор гимназии и другие «сливки» местного общества, которые частенько посещают вечера в уютном русском доме.
Но хозяин дома не успокаивается и ещё через год становится  владельцем уже пяти лесопилок, где работают около 200 рабочих и параллельно начинает заниматься подрядами на постройку домов. Дело, как закрученная стальная пружина, стремительно разворачивается.
Всё большее его внимание привлекает район современной Tampa, то есть побережье Мексиканского залива, куда устремляется большой поток не бедных переселенцев, привлекаемый жарким солнцем, плодородными землями, экзотической растительностью, блестящими песчаными пляжами и круглогодично тёплым океаном.
Теперь Питеру под силу крупное строительство. В 1889 году он строит католическую церковь в городке St. Augustin, большой отель в колледже Rollinse в Water Park  и ещё два отеля в городе  Sarasota. Наступает апофеоз его деятельности. Окончательно формируется новый человек - бизнесмен, стратег, дальновидный организатор и осторожный  финансист.
Прошло всего-то около семи лет, а прежнего гусара выпивоху и бездумного сибарита как-будто никогда и не было.
Странные метеморфозы иногда выделывает жизнь, господа. 
Но продолжим рассказ.
Дименс одним из первых понял значение Флориды, тем более западной, как возможного центра курортов и развлечений. Не только для американцев, но и европейцев. Следовательно, будет остро необходимо развитие транспорта, связи и гостиничных систем. Но в первую очередь, конечно, дороги.
Понимает он и другое. Как тяжело одному играть и рисковать. Верных помощников нет. И судьба, как-бы прочувствовав момент, подбрасывает ему ещё двух российских пилигримов.
Скульптора, художника и картографа Фёдора Каменского.
В Америку тот приехал недавно, надеясь на признание художника. Не найдя должного успеха в Нью Йорке, будучи в депрессии,  уезжает в глухую Флориду. С женой и тремя детьми находит идиллию в небольшом приморском посёлке Clearwater, где в то время жило всего 16 семейств. Ведёт замкнутый образ жизни, много пишет, объезжая на парусной шлюпке необыкновенные места.
Они и на самом деле необычайны. Тёплые воды проносящегося здесь Флоридского течения, предшественника гигантского Гольфстрима, воздействуя на известняковые и песчаные породы береговой линии огромным и постоянно действующим потоком термической энергии, превратили её в бесформенный мир запутанных извилистых заливов, проливов, бухт, островов, полуостровов, заросших буйной тропической растительностью и заселённых разнообразным миром животных, птиц и морских зверей.
Мир, имя которому Tampa Bay.
Каменский весь захвачен этим миром. Сотни рисунков и кипы топографических карт, которые со временем оформляются им в единую красочную ландшафтную карту этого мира.
В 1885 году к Каменскому погостить, да разузнать про Америку приезжает из России богатый племянник, Иван Филипов, сын крупного коннозаводчика из Ростова. Приезжает с мечтой сделать здесь карьеру, прослышав о сказочных деловых возможностях в США. Но у дяди-художника ему скучно, дел не предвидится, райская природа быстро надоедает целеустремлённому молодому человеку...
И наступает момент, когда трое пилигримов встречаются. Никто не знает где и как. Да это и не важно. Они встретились и видимо сразу Дементьев, более опытный и одержимый, увлекает остальных грандиозным прожектом.
Строительство меридианальной железной дороги  пересекающей Флоридский полуостров от Атлантики (гор. Sanford ) до Мексиканского залива (гор. Pinellas Park). Всего-то 160 миль, но через болотистые джунгли...Ещё один железный ремешок на теле США, благодаря которому, предвидит прожектёр, вскоре начнётся фантастическое гражданское и промышленное освоение ресурсов штата Флорида.   
Они поверили ему. Основали фирму, распределили роли. Каменский – топографо-геологический отдел ( вдоль трассы железной дороги и под строительство других объектов), Дементьев осуществляет общее организационно-финансовое руководство, но более над строительством железной дороги, Филипов – материально-техническое обеспечение и параллельно подрядчик-строитель гражданских и промышленных объектов в районе конечного участка трассы железной дороги, то есть на побережье Мексиканского залива.
Здесь будет заканчиваться дорога, её последний 15-ти мильный участок должен проходить вдоль лесистого песчаного полуострова, разделяющего Tampa Bay и Мексиканский залив – Дементьев показал на ландшафтной карте Каменского примерную трассу и продолжал с великой гордостью глядя на партнёров – здесь устойчивый песчаный грунт и пологие относительно высокие холмы, заросшие чистым лесом ... здесь открывается необыкновенно впечатляющий вид на два залива и множество небольших островов ...здесь, друзья,  мы построим портовый город-курорт с названием ... Ст.-Петербург... каково вам.
Буря восторга!
И работа закипела. Строительство железной дороги оказалось очень дорогостоящим делом. Приходилось работать в чрезвычайно трудных природных условиях. Джунгли буквально кишели ядовитыми змеями и насекомыми, аллигаторами, возбудителями страшной желтой лихорадки. Но большей трудностью было решение финансовых проблем. Денег Дементьева и Филипова оказалось явно недостаточно и пришлось убеждать банки финансировать работы. Риск вложения средств в дорогу для банкиров был немалым и только редкая сила воли и непреклонное желание помогли Дементьеву довести строительство до конца.
1 июля 1890 года первый поезд пришел на берег Мексиканского залива. Пришел на новенький вокзал посёлка Ст.Петербург, выстроенного по проекту Каменского. На привокзальной площади, вскоре той же компанией, была построена в русском стиле трёхэтажная гостиница «Детройт». Они ещё успели углубить гавань, построить пристань и по заказам богатых клиентов создать вдоль моря ряд особняков. Можно сказать дворцов с колоннами, луврообразными окнами, парадными лестницами и огромными садами с земляными вазами.
«Запах жареного» привлёк жестоких конкурентов. Это вполне закономерно. Дела компании сильно пошатнулись и в 1892 году Дементьев был вынужден продать свои акции и ... уехать в Калифорнию. Там в графстве Бернардино, что в сорока милях восточнее Лос Анджелеса, он купил большой участок земли, построил дом и естественно ... вновь завёл апельсиновые рощи.
Больше энергии не хватало, больше не возникало грандиозных проектов. Четверть века он спокойно и размеренно прожил в Калифорнии, где и скончался в 1919 году.
А город рос и ныне это фешенебельный курорт, обустроенный красивыми проспектами, набережными и дворцами. В центре его, в городском парке вблизи залива, силами муниципалитета  в 1977 году был открыт памятник неизвестному ... Питеру Дименсу.

Когда схлынула жидкая волна гостей при открытии памятника, на скамейке остался сидеть солидный гражданин с чертами лица холёного русского барина. То был Пётр Андреевич Толстой, внук основателя города.
Современники писали – копия великого деда. 



                Л.И.Рохлин

Федька, окаянный!





Федька, Федька, чорт окаянный, куды ты запропастился ... откликнись - нёсся пронзительный женский вопль вдоль безмолвной реки. Ни звука в ответ. Только огромные тёмные ели, что возвышались на крутом берегу реки Кизиха, дружно изгибаясь тонкими шеями, смеялись в ответ и гулко шептали – ...здесь они, что-ты постоянно кричишь, неподалеку, каменья ищут...
Иди домой – продолжал звучать визгливый женский голос – батяня приехал ... ужо он тебе поддаст не придёшь вовремя...
Небольшое горное селение Половинкино, всего-то в двадцать две избы, стояло на высоком берегу мутной извилистой Кизихи, в нескольких верстах от её впадения в большую речку Алею, левого притока могучей Оби. Селеньице было основано сравнительно недавно Канцелярией Колывано-Вознесенского завода, вотчины Демидовых, для  рудознатцев, получивших увечья на шахтах или по болезням не способных более тянуть штреки, копать руду.
Все тут – грозно произнёс крепкий рыжеволосый мужчина, обводя сверкающими глазами из под нависших выцветших бровей притихшую семью за длинным столом – у ... нарожала девок мать, дармоеды, по миру нас вскоре пустят, а где Федька?
Туточки отец, вот он – шлёпнув под зад веснушчатого мальчугана, вбежавшего в избу, пропела мать, сажая сына в дальний конец стола -
Пришел, наше шатало! Корми вот его...
Обед прошел в молчании. Все дружно сопели, отправляя в рот по очереди большие ложки с наваристымми щами, не забывая в перерыве набивать его кусками свежего ржаного хлеба. Шестеро дочек, все как одна яркосолнечного расцвета, встали, произнося благодарение и разошлись всё также молча и пугливо по избе и на двор по хозяйству. 
Ты вот что, Федька. Да поди поближе, не бойся. Как гонять плоты по Кизихе скрозь камни так первый, а тут убоялся отца родного...
А ты драться не будешь?
Да надо бы. Вон соседи жалуются. Совсем ты ошалел. Зачем припёр кольями снаружи двери у Бабиных и раскидал их вяленую рыбу собакам со всего села. Ведь тот чуть не околел от бешенства, пока не выбил окно. До сих пор слюной трясёт, грозится убить.
А пусть не дразнит его Васята, что ты ноги пропил на рудничном кабаке
Пропил, говоришь. Вот сволочи! – произнёс Григорий Большаков, пытаясь привстать из-за стола – ведь из-за них же пострадал ...
Встав с трудом, он проковылял до лавки у окна.
А Семёну Бакакину, зачем подкоп сделал – продолжал грозно отец – дурачина, ведь изба просела. Чаво там-то хотел?
Так ведь Шурка ихний проговорился, что отец его зарыл золотишко под амбаром, вот мы его и искали ...- насупившись ответил Федька- я точно выбрал и направу и уклон, даже брусья нашел старые и как ты учил через 8 локтей их ставил, для подпорки свода, опосля
поперечины ...
Ну, нашли?
Нет, батяня! Грунт оказался твёрдым, дошли только до угла избы.
Да, ... сынок ты мой единственный, надёжа наша с матерью. Что делать-то? Не знаю. Ведь письмо они написали в Канцелярию. Все твои дела там перечислили. Даже вспомнили, как три года назад ты игру придумал. Помнишь! Булыжник закапывали возле дерева на высоком берегу и шурфом наклонным пытались достать этот «самородок». Ты-то достал и выбрался, а вот Шурку Бакакина завалило. С трудом откачали. Припоминаешь! Они-то всё припомнили.
Куды тебя упрятать? Ведь большой уже. Тринадцатый годок пошел. Сейчас вот приплыл с завода. Показали мне письмо-то ихнее, из уважения к былым заслугам показали, посоветовали отдать тебя в училище горных мастеров при заводе в Барнауле. От грехов подальше!  Так что собирайся, со следующим караваном и поплывём...

В те годы (40-ые XIX века) большие струганые лодки возили серебряную руду из Змеиногорского рудника по реке Алея и далее по Оби до Барнаульского плавильного завода. Объёмы перевозок всё возрастали и приписных крестьян стало нехватать. Заводские власти пошли на использование найма.
Вот так и появился на речном извозе потомственный рудознатец Григорий Большаков. Появился после аварии в шахте, где ему передавило ноги. Грозились было отрезать насовсем, но помогла местная бабка, отпоила травами. Теперь волочил он их, полумёртвых, переваливаясь с боку на бок.
Через неделю Григорий отвёз единственного сынка на завод. Строгое в ту пору было учение. Непослушание, проступки, неповиновение – за всё пребольно пороли. Федьке доставалось мало. Хитёр был и изворотлив, быстр и сообразителен. Во всех играх и проказах держался заводилой, но всегда как-то оказывался в тени. К тому же и учение давалось ему  легко. Таким ученикам прощали многие выходки. А уж когда классом спускались в штольни, либо в штреки, тем более выезжали маршрутами в горы, то равного Федьке не было. В любой момент вспоминал всё, что отец наставлял и показывал, таская по горам и долинам Верхнего Приобья и Алтая. Вспоминал и делился с товарищами, умело и с удовольствием  рассказывая, приобретая невольно положение старшого.
Многие слушались его беспрекословно.

По окончании училища направили мастеровых по заводам и приискам, которые в те времена быстро росли в южной Сибири. Потребность в рудознатцах была огромной. России требовались металлы, особенно серебро и золото.
В середине 20-ых годов мастеровым Брусницыным на Урале было открыто так называемое «песошное» золото в отвалах рудотолчейной фабрики, а потом и во всех без исключения наносных породах  ручьёв и рек, омывающих рудники коренного золота. Добывалось оно простой промывкой песчаных отвалов и наносов. Поначалу началось на Урале, потом и в Сибири. Затем промывку стали применять в наносах всех горных рек, даже если рядом и не было рудника. Золото было почти везде. Вроде бы и примитивная методика, а вот на тебе!
Много иностранных мастеров на Урале перебывало до того. Все горы осмотрели, но никто не обращал внимание на речные долины с наносными песчаными террасами, на промывку песчаных наносов рек и ручьёв. Примитивное вроде дело. Кайло, лопата, ковш и деревяный лоток. Копай шурфы, да промывай!
Тогда и загремела по Руси слава золотых россыпей Ачинска, Канска, Минусинска, Верхнеудинска, Енисейска, Баргузина, Верхоленска, Витима, Олёкминска и др.
С открытия Брусницына началась золотая лихорадка в России. А тут ещё подоспел указ императора Николая Павловича (1826 год), по которому царь разрешал частное предпринимательство в поисках золота. И пошло. Да так, что к 1845 году в России было поднято 22 тонны золота, половина всей мировой добычи.
Фёдора Большакова, как единственного кормильца большой семьи, оставили при Змеиногорском руднике. Должен был, в составе небольшой экспедиции, ответствовать за поиск дополнительных рудных полей, богатых жил, чтобы не оскудел рудник, а наоборот плыла на обогатительный завод руда с большим содержанием меди, свинца, но особенно серебра. Была при той экспедиции небольшая артель, заводские старатели, которая по весне уходила в тайгу на поиски золотоносных песков. Фёдор постепенно пристрастился к этому занятию. Надоело ему шляться по подземным выработкам, в кромешной темноте, под треск осыпающихся пород и писк огромных белых крыс. Звало его в тайгу, на просторы, да и золото манило. Помнил он рассказы отца о том как внезапно богатели люди, строили дома и жили привольно, откупившись от всех государевых повинностей.
Первые два похода мало принесли успеха. Намыл где-то за месяц на три золотника, всего-то около 13 грамм. Правда, половину припрятал от бригадира. Принёс домой, долго вытаскивал тряпицу, показал отцу.
Золотишко высокое, хорошее – после долгого осмотра сказал отец – только вот боюсь за тебя, высмотрят и попадёшь в острог ... тут надо быть очень осторожным и ни с кем не делится, ни-ни, а лучше отпросись на частный промысел, подбери двух-трёх доверенных мужиков ... вон смотри... взял-бы шуринов, Илью да Степана, тихие, покладистые, работящие, да и мало пьющие. Ох! И я бы с тобой ушел, кабы не ноги...
Да и сбыть можно – продолжал отец – остались ещё старые знакомцы, помнится хорошо продавали камешки азиатским купцам на ярмарке. Ты вот что, сынок - отец испытующе посмотрел в глаза Федьки – знавал я ранее, когда в почёте был, одного инженера на заводе ... очень уж до золотишка был хваткий. Ныне большой начальник. Ты этого, в следующий раз постарайся, накопай поболее, да и соседских промысловых подговори... уговори объединится в тихую, ты могёшь ... ну и по сходной цене преподнеси всё-то богатство, в обход бригадира, этому человечку на заводе ... я те подскажу какому ... он-то и добъётся для вас всех разрешения на частный промысел. Он таких деловых любит и ценит. Я-то знаю!
Вскоре ушла небольшая артель старателей бродить по верховьям рек Чарыша, Убы, Коксы и Бухтармы. Неизведанный, нехоженный, таинственный край зелёной тайги, густо выстилающей предгорные гладкие увалы, длинные острые хребты и узкие глубокие долины, параллельно секущие страну, словно застывшие волны  замёрзшего древнего океана. Торжественная красота и пугающее безмолвие царили в стране, названной старожилами Беловодьем.
Удача шла по пятам старателей. Много намыли, ещё больше застолбили участков на следующие годы. Пора возвращаться домой с дарами земли и тайги. Потому и настроение было хоть отбавляй.
По вечерам, когда на костре в большом ведре наваривалась уха или лопалась от внутреннего сока золотистая кожица поджареного глухаря, трое удачливых мужиков гоготали как дети, рассказывая разные страшные или забавные истории. Тут главным, конечно, был Федька.
Илья – командовал Федька, укрепляя шалаш большими еловыми ветвями – ты, брат, не ленись, помешивай ушицу, да не давай разварится рыбе, вытаскивай, а взамен свежую клади, да режь ты её большими кусками, не мельчи...
Минутой позже вновь слышался его же голос –
... что-то припоминаю, давно это было, Степан, ты слышишь, подслушал как-то случаем разговор старшой сестрицы, когда ей младшая доверительно шептала, давясь от смеха, как ты облапошился в первые дни-то после свадьбы. А, сказывай! Давай уж! Давно ведь было.
Илья, пробовший уху, заливисто заржал, обжёгся, забегал вокруг костра, а степенный молчаливый Степан, сосредоточённо рубивший еловый лапник для подстилки, выпрямился, мгновенно покраснел до ушей, остолбенело глядя на друзей и вдруг припустился за ними, размахивая топором.
Убью, гады! Это надо же, сука, рассказала таки. Ну погоди! Дай доехать до дому...то-то бабы смотрят и подсмеиваются, а я и в толк не возьму. Ну смотри, Верка! Выпорю так, что ноги отсохнут...
Да ладно тебе, брат. Ведь не со злости, а так для смеху общего – заорал издали Федька – прошло-то пять годков, всё травой поросло, вона и ребятишки твои бегают. Так что видать исправился...Нашел ведь где его сыскать-то...!
Хохот потряс тайгу, да так, что огромные бурозелёные еловые шишки усыпали поляну вокруг костра.
Наконец, уселись и стали хлебать жирную уху. Молчали.
А что братцы – облизав ложку, начал Федька – расскажу-ка я вам о
голубой змейке. Слыхали! Да! Мне-то сказывал старый рудознатец в училище. Есть, говорит, в наших краях маленькая голубенькая змейка. Ростом не больше четверти и до того лёгонькая, будто в ней веса никакого нету. По траве не идёт, а скользит и ни одна травинка не погнётся. Красивая, глаз не оторвёшь. Ярко голубая чешуйка и желто-фиолетовое брюшко. Это ж надо такое придумать! Да, так вот! Змейка эта не ползает, как другие, а свернётся колечком, головёнку выставит, а хвостиком упирается и подпрыгивает. Да так быстро, что не догонишь её. Когда она вот эдак прыгает, вправо от неё золотая струя сыплется, а влево чёрный песок дымится. Одному увидеть голубую змейку прямое счастье, потому как тут же верховое золото найдёшь, там где золотая струйка прошла. Много его. Прямо кусками лежит. Только вот одна напасть. Не жадничай. Возьми столько, сколь донести могёшь. Если в дороге потеряешь хоть крошечку, всё остальное в простой камень обернётся. И где нашел то золото тоже насовсем забудешь.
А вот двоим-троим если увидеть голубую змейку, тогда вовсе чёрная беда. Все пересорятся, передерутся, да и до смертоубийства дойти может...
Федь, а и где же она водится – спросил простодушный Степан, испуганно оглядываясь вкруг.
Дак сказывают, что показаться она везде может – в лесу, в избе, в поле, даже в кровати. Ты часом у сеструхи не видал, меж ног-то?
Нет – серьёзно ответил Степан.
Тут, вновь не выдержав, загоготал Илья. Степан было приподнялся, поняв надсмешку, схватил палку, но Федька крепко обнял его.
Да ладно тебе, паря, ведь по дружбе шуткую я. Ну слушайте дальше.   
Ещё сказывает будто голубая змейка иной раз человеком прикидывается. Но узнать-то сразу можно. Потому как, когда идёт такой человек, так даже на самом пыльном песке следов не оставляет и травка под ним не прогибается. Так что тот мастеровой закончил, что когда вас более двух, так про голубую змейку даже не поминайте, а то неровен час появится. Вот ежели один, тогда зови её, авось пожалует...   
Темнота сгущалась. Где-то рядом отчаянно стучал дятел. Степан мечтательно смотрел в лес, забыв обо всём.
Я вот слышал другое – вдруг сказал практичный Илья – степняки нашенские сказывали, что много золота они находят в курганах. Не самородки, а готовые изделия. Бугорщиками их прозывают. Это те, которые тайно раскапывают старинные могилы. В степи, говорят, когда-то жили богатые ханы, да князья. Их хоронили с почестями, обкладывая золотыми и серебряными изделиями, чтобы они и у бога могли жить знатно. Найти такие курганы тяжело, но есть умельцы. Им, если повезёт, золота на всю жизнь хватит. Вот только опасное это занятие. Указ говорят есть, что за воровство из бугров установлено властью неотложное телесное наказание и даже смерная казнь. А я бы пошел – после некоторого раздумья сказал Илья. С тобой, к примеру Федь, ты ведь у нас самый ловкий. Окаянный, бабы сказывают.
Да знаю я про те бугры, слыхивал – ответствовал Федька – давай спать братва, утром спозаранку домой отчалим. 
 С той поры эта мысль засела в голове Фёдора. И никак не мог отвязаться от неё. Чтобы не делал, она постоянно точила душу. А тут ещё помог тот заводской инженер, которому Федька сдавал по устному договору долю золотишка за документ о частном промысле.
Он как-то возьми да расскажи Фёдору, что некие заводские крестьяне ездили в степи курганничать, могилы рыть и привезли тайком многие ценные вещи. В одной могиле отрыли мёртвое тело, которое лежало на золотой выбитой тонкой доске, а сверху прикрыто золотыми узорчатыми листами. На два пуда золота потянули все предметы.
А вы, Фёдор, не хотите попробовать! Вы ведь удачливый, к тому ж со слов одного из крестьян я нарисовал абрисы, по которым можно найти могильные курганы - широко улыбаясь говорил добродушный инженер.
Фёдор Большаков недолго думал.
Внутренне он был готов и на такого рода проделки. Странная натура. Вроде бы и солидным стал после училища. Отменным мастером, лучшим на руднике, но иной раз что-то накатывало и готов был Федька творить такое, что бывалые люди только качали головами, приговаривая - ...не к добру это, Федька ...смотри, так и до греха близко... -  а бабы добавляли – ... вот окаянный, бесовская душа, да и только...
Вообщем, что долго говорить. Как только сошел снег и тёплый весенний ветер подсушил землю отправился Федька теперь уж с четырьмя шуринами на просторы Предалтайской равнины, где широко и привольно, наполняясь нежной рыбой, растекаются стремительные  реки с хребтов Горного Алтая. Всем говорили, что идут на старые приисковые места. Потому и необходимы дополнительные рабочие руки. Так-то оно и было. Лишь потом, уже в горах, повернули коней и пошли по тайно оговоренному маршруту. А дополнительные руки и на самом деле нужны были. Только не для промывки, а для раскопок курганов.
Заводской инженер организовал курганный промысел по делу. Всю зиму, время от время, рассказывал Федору о экспедициях Мессершмидта и Миллера по Сибири и Алтаю, как вели они раскопки, какие признаки указывали на возможность находок могил в курганах, как обходится с местными народами кыргызов и телеутов «... дабы не вступать в распри, а токмо миром обходится...». Научил пользоваться и картой, при этом приложил к ней те абрисы, которые дали ему бугорщики-крестьяне и обозначил их на карте. Ну и, конечно, снабдил деньгами, которые пошли на лошадей и фураж. В долг, естественно, под будущие доходы.
Чуть более четырёх месяцев маленькая артель, ведомая Фёдором Большаковым, колесила в предгорье Алтая и по долинам рек. Поначалу присматривались, да и страшновато было приступать.
Чур, чур меня – истово крестились артельные – но ведь и некрещённые все они, в могилах-то, авось помилует бог... - успокаивали себя православные. Всё равно, как-то неловко было. Не по себе.
Местность как будто казалась вся была в курганах и холмах, больших и малых. С чего начать? Не копать же все. Так и жизни не хватит. Начали с тех, что указал инженер. На самом деле некоторые из них оказались могильниками. Круглые небольшие курганы с неглубокой грунтовой ямой. В ней были обнаружены сожжёные трупы, кости людей и зола вперемежку с железными предметами конского снаряжения. Сверху могил были вкопаны  в ряд острые камни. Ничего приметного для себя артель не нашла.
Так продолжалось долго. Более трёх месяцев. К тому же приходилось скрываться от людей. Особенно местных, не русских. К концу лета, когда задули первые холодные ветра и полил мелкий нудный дождь повернули коней артельщики и пошли по старым золотоприисковым местам, чтобы хоть немного намыть золотишка на зиму. Настроение упало и по вечерам не до шуток было.
И второй летний сезон тоже окончился ничем. Артель распалась. Два шурина отказались от злого промысла и ушли на соляные заработки на Кулундинские озёра. Но не таков был Фёдор. Азарт игрока и вера, что поймает удачу всецело владели им. Теперь он был уже опытным бугорщиком. К тому же на заводе инженер тайком свёл его с некоторыми заключёнными, кандальщиками, отбывавшими сроки за раскопку старинных могил. Те, за краюху хлеба, много порассказали любопытному  человечку о признаках богатых могил.
Третья экспедиция Большакова оказалась наредкость удачной. В долине одного из безымянных притоков р.Убы он случайно подглядел цепочку курганов, вытянутых с севера на юг. С других сторон, как не гляди, цепочки не было заметно. Поразили они его ещё и правильностью откосов, с северной и южной сторон курганов. Если внимательно присмотреться. Как будто кто-то скатывался, утрамбовывая северный крутой откос, далее шло пологое воздымание южной стороны нового кургана и опять крутой, северный.
Раскопка первого же кургана дала желаемый результат. Под каменной насыпью, под слоем плотной глины, что служило явным признаком, о котором уже знал Фёдор,  в песчаной яме был найден сруб с деревянным покрытием. Перед ним, прямо перед крутым откосом, на широкой приступке было найдено захоронение коня в богатой сбруе. Дерево хорошо сохранилось и когда артельщики осторожно подняли деревянное покрытие, то обнаружили каменный ящик. Внутри лежало бальзамированное тело головой на север. Возле ног, за ящиком, находились два скелета. Наверное женских, так как на костях виднелась богато вышитая ткань с золотым орнаментом, а руки, ноги и грудь были украшены массивными золотыми изделиями -  кольцами, браслетами, бусами, подвесками, серьгами с раструбом, зеркалами-бляхами и пр. 
Видимо это было захоронение знатного вождя. Само тело вождя было в хорошей сохранности. Особенно поразило Фёдора большая кованая золотая гривна на массивной золотой цепи. Руки умершего покоились на ней и Фёдору пришлось молотком отбивать приросшиеся за века к металлу пальцы покойного. Гривна, толщиной в 2,5 см., была расчерчена непонятными знаками. Рядом лежали редкой красоты конская сбруя и военные доспехи, покрытые листами кованого золота.
Когда всё открылось солнцу и неистово засверкало, артельщики остолбенели. Столь много золота никто отрадясь не видел.
Через минуту двое, не выдержав напряжения, сначало медленно, потом чуть-ли не бегом ринулись сдирать золотые украшения со скелетов и мумии.
Фёдор прервал безумие кровавым мордобоем.
Что? – заорал он – сдурели от жадности ..., а что делать-то будете с ним, куда девать. Ведь это не песочек ... это изделия. Дурни тупоголовые. Слушать меня и подчиняться, не то все вместе сядем в острог, навечно. Ранее думать надо было, ранее. Теперь связаны одной верёвочкой. Поняли! – и он вдруг рассмеялся – не боись, мужики. Есть у меня задумка. Все будут богаты, только слушаться непременно.
Мужики молчали.
Других курганов артель не трогала. Не до того было. Фёдор торопил. Стали аккуратно собирать ценные предметы, заворачивать в тряпицы, перекладывать скошенной травой, укладывать в мешки. И всё же Фёдор не выдержал и почистил некоторые браслеты. Они засверкали в лучах солнца, ослепляя заворожённых артельщиков богатством ...
Могилу аккуратно закопали, придав верхушке кургана естественный вид. И быстро молча ушли, оглядываясь как тати, чего-то боясь. Даже поперву не разговаривали друг с другом. Долго ещё молчали, цепочкой уходя от кургана.
Федька теперь по новому и внимательно присматривался к товарищам. Чувствовал, что каждый ныне боится другого и все вместе его, главаря. Что-то он задумал, как распределит такое неслыханное богатство, как сбудет золото, не обманет-ли...
Фёдор был много сметливее других и давно подумывал о безопасном сбыте. Потому-то и спешил домой, зная что вскорости откроется большая ярмарка в Сузунском, что возле Барнаула и надобно быстро успеть к её открытию, к знакомому бухарскому купцу. Сбыть золото, всё сразу и концы в воду. Это сделает батяня, он знает купца по прежним временам. Поедит с Ильёй, их не проведёшь. Уж потом, осенью или зимой можно неспешно распределить деньги между артельщиками.
Сейчас он один спешил с мешками, чтобы глухой ночью проникнуть в родной дом и передать отцу находки и быстро уйти. Артельщики ждали его в условленном месте, таясь от случайных встреч с людьми. Встретившись с Фёдором они должны были вновь уйти в тайгу. По тихому, незамеченными. Где-то там отсидется на старом прииске, дожить до первого снега и воротившись как ни в чём небывало на завод предстать перед инженером с пустыми руками.
Мол, вновь ничего не нашли...
Пришла в тот год скорая зима. Первый снег выпал рано. Уже в конце сентября тайга, словно невеста, сверкала белыми одеждами. Но реки ещё парили, окончательно не замёрзли и чёрная стылая вода проглядывала на перекатах и в берегах, подмываемых скорым речным потоком. Подошел большой праздник, введение во храм Пресвятой Богородицы. Население деревни Половинкино во всю готовилось к первому зимнему торжеству. Пекли пироги, а из амбаров тянулся к небу пряный сивушный дымок.
В канун праздника и решил Федька разделить вырученные деньги между артельщиками. Собрал всех в своей избе, запер двери и разложил перед каждым дорогой подарочек. Поклялся, что никого не обделил, что и его доля такая же как и у всех. Вот только инженеру всё же придётся сказать и его доля будет поболее. Объяснил, что так лучше. На всякий случай. Мало-ли что произойдёт, а он единственный, кто может выручить.
Не жадничай, мужики. Теперь-то мы знаем, где искать. Теперь всё в наших руках. Вот только просьба. Пить по менее, голову не терять, а то по пьянке чего только не расскажешь. А там и слух пойдёт...
Деньги были большущие и потому в момент притихшие мужики, выпив по стаканчику, молча сгребли за пазухи большие бумажки и разом растворились в темноте единственной деревенской улицы.
Деревня гуляла с невиданным размахом.
В первый день пили и веселились немного боязливо, а потом страхи пропали и пьяный народ устроил всеобщее гуляние с песнями и танцами, переходя из избы в избу. Резали свиней и овец, жарили, варили и в пьяном угаре собираясь на берегу Кизихи, будоражили тайгу криками, воплями и слезами.
А через неделю в избу одного из артельщиков нагрянула полиция с обыском. Потом обошла и другие дома артельщиков. Всех их повязали и увезли в Барнаул.

С этого момента чёрная судьба подхватила душу Фёдора Большакова и не отпуская более, не вознося на небо, понесла по странам и континентам.
Чужое золото зло хохочет - всю жизнь потом вспоминал Федька окаянный слова старого каторжанина в заводском остроге.
Инженер и на самом деле выручил артельщиков от большей беды. Да и себя тоже. Не выдал его никто. Так совпало, что в том году случился частный рекрутский набор. В России, ещё с Петра, эта повинность была чем-то вроде человеческого жертвоприношения. Старались отдать в армию мужиков, прослывших никчёмными или наказанных. Инженер постарался и попал Федька Большаков в моряки. Был он высокий, стройный, сильный и потому привезли его в Санкт Петербург.
Шел 1860-ый год.
После позорно проваленной войны с европейскими державами и воцарения многообещающего Александра II, реформируемая Россия строила новый флот на Балтике, Чёрном море и на Тихом океане. В Кронштадском порту становилось тесно от леса мачт и огромных парусов. На торжественный парад по Неве выводилось до 53 кораблей и 38 фрегатов, на которых стройными рядами выстраивались 27 флотских экипажей. Более одинадцати тысяч матросов и офицеров.
И каких? Шел тщательный отбор по росту и осанке, но не менее и по сообразительности.
В одну из рот седьмого флотского экипажа и попал Фёдор Большаков.
Приписана была рота к служительским флигелям при Кронштадском порту. Жизнь была строгая и наказуемая. В 6 утра били первые склянки, в 7 тощий завтрак и начинались учения. Тяжелые, изнурительные. Такие, что к 9 вечера Фёдор просто валился в койку и впадал в глубокий сон без всяких сновидений. Даже непривычная поначалу подвесная неуютная  койка становилась к вечеру желанной, как в доме у матери. Но более всего радовал душу домашний сундучок, чьё содержимое уложенное её руками, успокаивало душу. Стиснув зубы свободолюбивая натура таёжного рудознатца, не знавшего ранее наказаний, надсмотра и приказов, терпеливо чего-то ждала.
На третий месяц службы определили Фёдора на военно-транспортное судно «Лефорт», которое ходило то в Sao Paulo, что в Южной Америке, то в Cape Town, на самый юг Африки. Там находились перевалочные пункты для русских военных и торговых кораблей.
Судно было новое, только что спущенное с большой верфи в гор. Plymouth, что в западной Англии. Туда и попал поначалу Фёдор с командой для приёмки и освоения корабля. Прожили они в городе более четырёх месяцев, устраняя разные неполадки.
С неподдельным любопытством, во все глаза, наблюдал Фёдор странную жизнь, так непохожую на российскую. За сметливость его быстро выделили и часто посылали сопровождать офицеров по делам, а то и просто ожидать их выхода из рестораций. Он не терял время даром и старался изо всех сил общаться с людьми, по возможности заходя в магазины, на рынки, в пабы и как мог, отчаянно жестикулируя, говорить и говорить. Очень быстро он стал понимать их, а потом понемногу и говорить.
Отплывал он из Plymouth с непонятной тоской.
Начались тяжелые походы через Атлантику. Возили продовольствие для экипажей, снаряжение для кораблей, а то и на сменку целые роты моряков. Фёдор втянулся в морскую службу, всё более редко вспоминая дом и тайгу, отца и мать, свои промысловые походы. Через четыре года за исправную службу он был назначен добрым матросом. Была такая на кораблях матросская заслуга. Команда ценила его за сильный характер и умение выгородить провинившихся перед офицерами. А последние всегда отмечали его способности  найти общий язык со всеми и во всех портах.
В январе 1865 года «Лефорт» был направлен в южную Африку в очередной рейс. Везли две роты экипажа для пересменки и огромные тяжеленные ящики пушечного снаряжения. Всё шло как обычно.
 На траверзе  Saldanha, невдалеке от конечного пункта назначения, разразилась жестокая буря. Огромные волны, разъярённые упорством людей, кидались на корабль с разных сторон. Так длилось более трёх суток, предельно выматывая команду. Чуть ли не половина людей лежало в кубриках, не в силах более выполнять команды вахтенных офицеров. Были спущены паруса и все с надеждой смотрели то на небо, то на одинокую фигуру капитана, стоящего в высокой рубке.
Дальнейшее произошло внезапно.
Огромная волна кинула корабль на борт. Лопнули тросы и тяжелые ящики повалились к краю палубы.
Корабль мгновенно перевернулся...

Фёдор очнулся в каком-то помещении. Сквозь щели палило яркое солнце, ветер гулял по убогой комнате, слышалось пение птиц. Потом вдруг заголосил петух...
Где это я – мелькнула мысль и он вновь потерял сознание. Потом оно приходило и Фёдор ощущал, что его куда-то везут. К концу третьей недели, почти полностью придя в себя, он узнал от чёрной медсестры историю своего удивительного спасения. Он хорошо понимал её английский и это удивило его. Местные рыбаки нашли в бухте мачту, выброшенную на берег и трёх вцепившихся в неё людей. Двоих откачать не удалось. Только Фёдора Большакова.
В небольшую больницу в пригороде Cape Town пришли двое господ и стали выспрашивать Фёдора кто он и откуда. Не знаю уж почему, но Фёдор рассказал им, что он с американской шхуны ...

Прошло ещё пять лет.
Весной 1870 года в газетах Англии, Франции, Германии промелькнуло сообщение о дерзком  нападении группы людей на транспорт перевозящий алмазы с рудника в Kimberley в Cape Town. Бандиты захватили месячную добычу с двух рудников и попытались скрыться. Но подоспела охрана, завязалась перестрелка. Значительное число украденного удалось отбить, семеро бандитов были убиты и лишь двое скрылись, уйдя на запад в низовья реки Оранжевой. Среди них был и главарь банды, высокий сильный белый мужчина. Газеты поговорили о грудах алмазов припрятанных главарём, о его непонятной национальности по свидетельству очевидцев и вообще о падении нравов, о царящих на рудниках притеснениях и ... происшествие было забыто.      

Я твёрдо уверился, прожив в Америке более десяти лет, что наиболее оригинальными, осведомлёнными и близкими всем, от малоимущих до миллионеров, являются агенты  по продаже жилого имущества. Они прямо как родители заботятся о нашем душевном спокойствии, а мы, проникшись безмерным доверием, несём им самое сокровенное, самое тайное. Проработав годы эти люди становятся бездонным кладезем интереснейших фактов и событий. Мне повезло. Я встретил такого человека, неимоверно энергичного и тщеславного, сверх меры контактного, безболезненно проникающего в самую душу...
Он и поведал мне интереснейшую, прямо таки мистическую историю, которая началась в Сан Франциско в 1872 году через три года после окончания строительства трансамериканской железной дороги. Зародилась история в хаосе Скалистых гор, в процессе прокладки дороги, в совершенно безлюдных районах  севера Колорадо и Юты, но быстренько переместилась в Сан Франциско...
В те годы Сан Франциско был сумасшедшим городом, населённым помешанными и авантюристами, чьи женщины несомненно блистали красотой. Там жили пятьдесят тысяч белокожих мужчин и женщин, которые по разным причинам собрались вместе и по воскресным дням скопом разгуливали по настоящим тротуарам перед неподдельными витринами зеркального стекла, изъясняясь на каком-то наречии, похожим на английский язык.
А по улицам грохотали вагончики-фуникулёры, растекаясь во все четыре стороны света, сглаживая расчленённый рельеф города. Вагончикам было всё равно, подниматься или опускаться. Они с грохотом скользили по улицам, заполняя их шумом и скрежетом, поворачиваясь почти под прямым углом, пересекая другие линии, прижимаясь к домам. И всё это удовольствие стоило 2,5 пенса, что по нынешним временам составляет приблизительно 2-3 доллара.
Когда над океаном сгущалась ночь и белесый морской туман проникал в улицы, заставляя тускнеть новинку цивилизации того времени, электрическое освещение, по центральной улице города, Kearny str., которая тянулась от Market str. и до океана, сотни великолепно одетых мужчин и женщин, с 8 и до 10 вечера, прогуливались вдоль самых фешенебельных магазинов и ресторанов, демонстрируя не столь физическую красоту, которая часто имела место, сколь дорогие наряды и массы драгоценностей, чей ослепительный блеск мешал знатокам (профессионалам и особенно молодым любителям) любоваться донельзя оголёнными прелестями санфранциских красавиц.
Однажды туманным майским утром 1870 года на Kearny str. было замечено волнительное движение двух молодых людей, ну может быть не совсем молодых, этак от 30 до 40 лет, но уж волнительное совершенно точно. Они были одеты в типично приисковые наряды и торопились. Хотя казалось ну куда торопится поутру приисковым людям в большом городе. 
Дошедши до здания Wells Fargo Bank, они постояли с минуту в раздумьи и решительно вошли в офис. Подойдя к менеджеру, они попросили принять их наедине и таинственно оглядываясь, вытащили небольшой кожаный мешочек, который хотели передать на сохранение в банк. Служащий не имел права спрашивать о содержимом мешочка, но молодые люди немного отвернувшись, высыпали содержимое на столик и стали тщательно пересчитывать ... необработанные алмазы. Молодые люди явственно волновались и взяли клятву с менеджера хранить молчание. Последний заметил, что один из приисковых говорит с заметным акцентом, подбирая слова. Оба очень просили менеджера и даже намекали, что при полном с его стороны молчании, в следующий их приезд, подарят ему небольшой камешек.
Разумеется менеджер немедленно передал секретную информацию директору банка, тот в свою очередь доверил его избранному обществу и молва, обрастая подробностями, загуляла, завихрилась по Kearny str.
Своеобразие момента заключалось в постоянном подпитывании города разного рода слухами о находках  несметных россыпей золота и драгоценных камней в неизведанных ещё регионах дикого Запада. Лишь недавно прошла золотая лихорадка в долине Сакраменто и город ждал нового наплыва богатств.
Через два месяца Ted Morley и Don Slak (так звали наших незнакомцев) снова появились в банке с новым мешочком и вновь передали его на хранение, многозначительно глядя в глаза знакомому менеджеру. Их попросили не уходить и немедленно пригласили в кабинет директора. Директор и трое его друзей, появившихся через некоторое время, пытались разговорить старателей, объяснить сложность, просто невозможность в одиночку разработать месторождение, тем более столь большое, судя по весу мешочков, приносимых дважды. Нужно создать приисковую компанию, купить оборудование, наконец, нужно пригласить геологов, дабы знать размеры месторождения, технологию промывки россыпей, а может отыщутся и коренные алмазоносные породы...
Намекнули, что застолбить участок ещё далеко не всё. Найдутся люди, крючкотворцы, которые попытаются отнять землю у простых старателей и потому им всё равно нужны сильные покровители.
Старатели пыхтели, краснели, тёрли лбы, то заискивающе улыбались, то вставали в героические позы, но в конце концов обе стороны сошлись во мнении – нужно организовать общую приисковую компанию, в которой 39% акций будет принадлежать Тэду и Дону, с немедленной выплатой им 600000 долларов в счёт будущих продаж долей компании, которые начнутся сразу после тщательной проверки качества камней и оценке месторождения.
Через неделю, в обществе нескольких компаньонов из Сан Франциско, Тэд Морли направился в Нью Йорк, где знаменитая компания «Тиффани энд К» должна была установить подлинность алмазов. Специалисты компании в один голос подтвердили высокое их качество  по прозрачности, по цвету (чуть желтоватые), по удельному весу, твёрдости, нерастворимости во всех известных растворителях, по способности разрушаться при нагревании в растворе соды в температурных пределах 1000-1100 градусов, по несмачиваемости водой, по способности прилипать к некоторым жировым составам. Вообщем проверили по всем известным статьям и методикам.
И в один голос заверили, что это настоящие алмазы. Кстати похожие на те, которые начали поступать на рынки из южной Африки....
Но этого оказалось мало дотошным и искушенным компаньонам из Сан Франциско. Они уговорили  Теда, почувствовав его старшинство, поехать с их представителем непосредственно на месторождение, дабы  своими глазами убедится в наличии участка и присутствии алмазов в породе.
Нашли такого человека, Генри Джанина, который славился в деловом мире неподкупностью и тщательностью рассмотрения любого проекта. Но не был геологом.  Организовали экспедицию и ранней осенью 1872 года небольшой конный отряд в сопровождении нескольких крепких мулов с поклажей двинулся из Сакраменто куда-то на северо-восток.
Долго плутали кони по таёжным и горным дебрям неизведанных в ту пору пространств севера штатов Юта и Колорадо, юга Вайоминга, путая следы и дороги, пока не привезли вконец ослабевшего городского эксперта к подножью высокой горы, обрамлённой снеговой шапкой. Здесь сэр Г.Джанин имел честь во всём убедится собственноручно. Правда, рук он не прикладывал, но зафиксировал в специальном протоколе, как Тэд и Дон лопатами набирали из разных шурфов, заранее ими приготовленных, горную породу. Затем дробили её, просеивали и одновременно промывали, дабы удалить ил и песок. Затем разделяли по крупности и удельному весу. Высушивали по частям на солнце и каждую часть породы выкладывали на специальный наклонный стол, покрытый жировым составом. И, наконец, аккуратно промывали водяным потоком.
И, о чудо! Генри видел, как заблистали кристаллики алмазов, схваченных жиром. Правда, очень мелких, совсем крошечных, но настоящих. Он видел и уж никаких сомнений не могло быть.
Вернувшись в Сан Франциско, эксперт заверил, что алмазные копи подлинные и представил компаньонам новый кожаный мешочек....
Что тут началось!!!
Нам, далёким потомкам, трудно представить и даже понять тот неистовый ажиотаж, охвативший богатых людей города, чьи миллионы были заработаны лишь недавно и аналогичным образом на волне золотой лихорадки. Деньги посыпались в карманы Тэда и Дона. Богатые номера в центральной гостинице «Паллас», где они жили, охраняла дюжина крепких полицейских, отныне сопровождающих их повсюду. И несмотря на это наших героев ловили и умоляли принять в долю. Даже гордые светские красавицы писали записочки, скромно предлагая услуги для времяпровождения...
Вообщем, к весне 1871 года в «дело» было вложено чуть более 10 миллионов долларов.
Алмазная лихорадка вскоре выплеснулась из великого города и подобно пожару понеслась по Западу Америки. Вот уже и в Денвере, потом в Солт-Лейк-Сити, повсюду появились очаги лихорадки и какие-то люди, предъявлявшие документы о полномочиях от Morley и Slak, образовывали приисковые компании, организовывали экспедиции, дабы успеть застолбить новые алмазоносные участки.
А что творилось в газетах? Помещались неведомо откуда взятые, но с клятвенным заверением в достоверности, подробные карты размещения алмазных копей. Назавтра их опровергали новые карты, а старые уличались в мошенничестве. Предлагались десятки услуг по транспортировке, оборудованию, одежде, специальному питанию и охране людей, спешащих к району месторождения. В Сан Франциско даже позакрывалась чуть-ли не половина публичных домов, обитатели которых срочно приводили «в порядок» себя и свои гардеробы (полевой стиль) для переброски в места активных действий, то есть места скопления настоящих мужчин...
Лихорадка охватила весь Запад. Естественно, не устоял и Нью Йорк.
А как же иначе! Америка необыкновенная страна, где владычествует энергия и чутьё  и у кого данные качества выше и острее, тот мгновенно становится богатым. То есть великим гражданином страны.
К осени 1871 года потянулись по бездорожью из североатлантических штатов Америки группами и в одиночку те самые энергичные и чуткие люди...настоящие мужчины.
И вдруг мыльный пузырь в одночасье лопнул.  Произошло внезапное раскрытие великого обмана, признанного величайшим мошенничеством XIX века.

Немного истории. В 1864 году Конгресс США  поручил провести знаменитое «Исследование сороковой параллели североамериканского материка». Страна росла и населявшим её людям необходимо было знать всё-всё о живой и неживой природе данной ей Богом. И вот, с присущим американцам размахом, вышло постановление – провести топографическое и геологическое обследование территории вдоль 40-ой параллели от Нью Йорка. Особое внимание уделить при этом районам прокладки намечавшейся железной дороги. Во главе проекта Конгресс утвердил неистового геолога и организатора Кларенса Кинга, про которого президент Г. Адамс говорил, что «это идеальный американец, достойный пример для всех.»
И закипела работа. Экспедиции двигались с запада и с востока, проходя маршрутами горные системы, долины рек, непроходимые таёжные массивы, саванну и пустыни. Кинг подгонял людей, объезжая партии и обобщая собранный материал, вечерами и ночами безустали обрабатывая его, рисуя карты, схемы, профиля. Тогда-то и появились первые статьи о геологии и гидрологии некоторых территорий съёмки. В одной из них промелькнуло сообщение о находке структур, выполненных голубыми глинами, в которых были обнаружены вкрапления красных пиропов, то есть рубинов.
Сообщалось о некоторой схожести геологических условий с геологией месторождений алмазов в Кимберли, южной Африке. Одна из ньюйоркских газет в тот год даже вышла с аншлагом.
 «Скоро и у нас отыщутся алмазы» - оповещала статья. Никто из специалистов этому, конечно, не придал значения.
Но волею судьбы эта статья естественно заинтересовала ... Федьку окаянного. Фёдора Большакова, ныне на английский манер ставшего Teodor-ом Morley. Вот уже третий год на деньги от проданных южно-африканских алмазов, с которыми сумел скрыться в перестрелке с полицией, он жил уютно и широко в Нью Йорке. Стал хозяином ресторанчика и по утрам, открыв двери своего заведения, сидя за специальным столиком с сигарой и газетой, встречал посетителей. А по воскресным дням обязательно посещал церковь, правда католическую. И только одному Богу известно о чём наш великий грешник ... исповедывался.
И вот эта статья! Она моментально возбудила неистового авантюриста,  пронзила его сознание мгновенно.
Тут же созрел гениальный план ...
Он «мчится» (естественно пароходом...более быстрого транспорта в те времена не существовало...) через океан к старым друзьям в Йоганесбург и возвращается с мешочками ...старательских алмазов.  Мелкими кристалликами, намытыми старателями и мелкими осколками от ювелирной обработки крупных камней. Прихватывает и куски пород с обильными вкраплениями выветрелых и потому не имеющих цены рубинов. Попросту выбрасываемых в отвалы. Там же в Йоганесбурге подыскивает полуспившегося художника и с ещё одним напарником возвращается в Нью Йорк.
На дверях ресторанчика появляется вывеска о срочной сдаче заведения в рент. Больше г-на Morley никто из приятелей и прихожан церкви в городе не видел...
Меж тем, к 1874 году предстояло утверждение окончательного геологического отчёта К Кинга для Конгресса. И тут вдруг он узнаёт из газет, что где-то рядом, под боком, чуть-ли не в центре района его исследований, какие-то простые старатели нашли месторождение алмазов. Крупное по слухам. Как же так? А его люди даже следов алмазов не находили. Лишь слабые поисковые признаки.
Насмарку вся работа, вся его репутация!
И Кинг срочно формирует специальную партию геологов, а параллельно шлёт доверенных людей в Сан Франциско, Денвер и Солт-Лейк-Сити на предмет выяснения хотя-бы косвенных сведений о районе находки алмазов. В результате необычайно хитрого, почти детективного расследования Кингу и трём его служащим по крохам удаётся приблизительно оконтурить район находки. Информация приводит их к району слияния рек Ямпа и Грин-Ривер (северо-западный угол штата Колорадо). Ценные детали дал и Г.Джанин, который рассказал, что участок размещается вдоль берега реки, у выхода последней из узкого ущелья меж двух высоких гор, заросших сосной и сверху покрытых снегом уже в сентябре и добавил, что на обратном пути им пришлось перевалить через эти горы ( и поныне они названы Алмазными пиками) и он видел с плоской вершины, что к северо-востоку лежит ровное плато и никаких гор... до горизонта.
В район немедленно выехала геологическая партия и после долгих тщательных поисков нашла таки заброшенный, застолблённый участок. Он располагался на песчаном уступе, полого спускавшегося к мелкому притоку р.Ямпы.
Да, здесь чувствовался немалый опыт старателей. Участок находился немного выше уровня паводковых вод. Чтобы не затапливало. Но главное заключалось в  профессиональной схеме шурфования. Они располагались перпендикулярно потоку грунтовых вод, были чётко каптированы, виднелись даже следы дренажа для спуска вод в реку. Всё говорило, что здесь недавно велись работы. Невдалеке виднелась времянка-избушка, к которой вела утоптанная тропинка. На поляне возле неё стояла каменная печь полная золы, даже виднелся туалет ниже по реке у кромки воды.
Но самое оригинальное ожидало геологов при обследовании некоторых шурфов. При осторожном снятии со стенок одного из них поверхностного оплывшего слоя почвы вдруг засверкали в лучах солнца кристалики драгоценных камней, как бы вплавленных в породу.
Это было поразительно. Невиданное профессионалами зрелище. На стенке шурфа виднелся правильный овал из густо красных кристалликов граната, в центре которого, словно глазик внеземного существа, блистал осколок прозрачного алмаза. Красных кристалликов было всегда двенадцать на один осколок алмаза. Таких овалов разной величины отыскалось три, по одному в каждом из шурфов. Видимо кто-то из старателей был душой непризнанным художником и руки его, помимо воли, рисовали мистические фигуры.
Красные кристаллики были тут же опознаны геологами. Пиропы, в народе более известные под именем рубины или гранаты, да и алмазы были настоящие. Пиропы, правда, были выветрелые, никакой ценности не представляли, а осколки алмазов очень мелкие.
Но неважно! Главное, что старатели знали о закономерности. Ведь пиропы в южной Африке всегда являются основным поисковым признаком для находки алмазов. Но вот, к сожалению, они никогда не образуют геометрические фигуры. Тут буйная фантазия художника постаралась украсить природу...
Ну и, конечно, старатели не могли знать, что и пиропы и алмазы образуются в строго определённой геологической формации (кимберлитовые трубки взрыва), которая вообще не присутствует в данном регионе. Это-то и породило первые сомнения у опытного К.Кинга. Но всё таки исследователи для вящей убедительности отрыли ещё семь шурфов ( на участке и выше-ниже по реке), просеяли-промыли много кубометров породы и не нашли ни единого пиропа и уж тем более алмазов...
Всё стало ясно!
Восхищение вызвало у Кларенса Кинга идея, масштабы и техническое исполнение «прожекта»...
Но было не до радости! Надо было спешить в Сан Франциско, чтобы поделится «приятной» новостью с ничего не ожидающими невинными участниками «дела».
Но ни Тэда, ни Дона  воочию так и не удалось увидеть Кингу, чтобы на словах выразить своё восхищение. Они исчезли с громадными суммами денег, видимо хорошо зная главное международное правило всех подобных дел - ...  во время смыться!
Кларенс Кинг стал героем дня. Ирония судьбы, однако, состояла в том, что семь больших томов «Исследование сороковой параллели» (1870-1878 гг.), ставшие всемирной геолого-географической классикой  и приведшие к созданию Федеральной Геологической Разведки США во главе с Кингом (1880 г.) не привели автора к столь же большой известности, если-бы не разоблачение им алмазного обмана.
Газета «Кроникл» благодарила «Бога и К.Кинга» за предотвращение «великого финансового бедствия.» Другие газеты также отмечали, что один лишь этот поступок Кинга возместил все расходы по изучению сороковой параллели и доказал необходимость дальнейших геологических исследований.
Следы Федьки окаянного, а это был он, больше не удалось отыскать. Пропал сибиряк. Может кто-то и видел уютный ресторанчик где-нибудь в Монтевидео или в Сан Пауло, при входе в который всегда с раннего утра сидит крепкий белочубый старик с сигарой в уголке рта...
Откликнитесь!