Ненависть

                Л.И.Рохлин
                НЕНАВИСТЬ.


На опушке древнего леса, в крутой излучине тихой лесной реки, располагалось охотоведческое хозяйство. Там жили егеря и лесники.
А ещё научные сотрудники. Хозяйство было большое. Помимо трёх изб и двух длинных бараков, вокруг, без видимой планировки, были разбросаны вольеры. Большие одиночные, в основном для собак и подраненных лосей и малые многоэтажные для зверюшек помельче.
Со стороны леса невысокий обветшалый забор ограждал от незванных гостей. Над разбитой грунтовой дорогой, что вилась вдоль реки к хозяйству, возвышалась арка. Выцветшая под дождями и солнцем вывеска с намалёванной головой лося извещала редких посетителей, что это Юрьевское охотоведческое хозяйство. Справа торчала покосившаяся стрелка с названием реки – Колокша. Её воды неслышно струились, огибая с трёх сторон хозяйство.

Небольшая речушка. Но дурная молва бежала вдоль неё, опережая воды. Говорили, что много холодных ключей на дне речки и кто попадёт в них, тот стынет до обморока, не может двинуть ни рукой, ни ногой.
А ещё над аркой висел небольшой железный плакат. Он держался на двух высоких отёсанных столбах, был неестественно выше центральной части арки и выделялся яркостью рисунка. Казалось только вчера группа выдающихся художников окончила его оформление. Плакат гласил – «Экспериментальный полигон института Высшей Нервной деятельности АН СССР». А вокруг и в середине плаката десятки разноцветных, разномастных голов собак. Задумчивых, хохочущих, лающих, злых...

До ближайшего городка Юрьева-Польского было 13 вёрст грунтовой дороги. А если вниз по реке, то можно было добраться такой же дорогой до станции Юрьевец. Всего-то 18 километров. А там и до Москвы рукой подать. Три часа на электричке.
Глухомань. Подмосковные дебри. Красоты, что зимой, что летом, невиданной. Тишины оглушающей – неслыханной.
Мы там часто бывали. Дело в том, что сам институт располагался в Замоскворечье, на Пятницкой улице, как раз напротив моего дома. А чуть дальше, в Казачьем переулке, высилась моя школа.

Наш биолог, Владимир Семёнович Гоппен, молчаливый и мудрый педагог, вздумал совместить биологию с географией. Договорился с дирекцией института и те разрешали нам посещать вольеры собак. Дворовых собак, дворняшек, солдат науки, чьи тела и головы служили верой и правдой людям. В Юрьевское хозяйство их привозили из института для оздоровления после экспериментов. Чёрные слухи распространялись среди жителей окрестных домов об этом институте. Собачек там режут, говорили люди, чтобы видеть как воздействуют на них новые лекарства, яды. Но особенно исследуют головной мозг, который очень похож на человеческий. Говорили, что в мозг вживляют электроны, чтобы проследить воздействие того или иного участка мозга на двигательные функции собак, а главное на психические. После вживления электроны обжигают электрическим током и смотрят, как реагирует собака...
Вообщем рассказывали ужасы.

Вот и задумал Владимир Семёнович проводить часть уроков по биологии в живую. На полигоне института. Чтобы мы напрямую, без сплетен, знали о сущности физиологии. Ну и конечно ухаживали за больными собаками. Чистили и мыли вольеры, убирали территорию. Параллельно походы в лес, купание в прозрачной Колокше среди белорозовых кувшинок. Ну и конечно главное удовольствие. Костры по вечерам. Егеря рассказывали случаи и небылицы и так заразительно громко смеялись, глядя на раскрытые рты и глаза городских недорослей, что собаки в вольерах начинали недовольно брехать и подвывать.

С одним из егерей, Леонидом Ивановичем Монастырским, мы  особенно сдружились. Рассказывать любил. Именно нам. Видимо другая аудитория то ли смущала его, то ли с пренебрежением относилась  к его байкам. Зная их наперёд. Он никогда не был один. Где-бы не появлялся рядом бесшумно сторожила большая, сильная дворовая собака Ларси медно рыжего окраса. Казалось только ночь разлучала их. Все привыкли к их непременному единству. И не было такого случая, чтобы Ларси рычала, выражая враждебность к человеку или к какой-либо выздоравливающей собаке, или чтобы украла хоть кусочек лакомой пищи из кормушки этих собак. Она никогда не просила и вообще не обращала внимание на собак за решеткой. Как-будто и не видела их.
 
Лето 1955 года обещало быть жарким. Недавно прошли прадники, впереди маячили месяцы свободы от школы, от домашних уроков, от контрольных, от непременных утомительных собраний. Всё это расхолаживало. Даже экзамены в июне не вызывали обычного страха. 
И тут вдруг Владимир Семёнович объявляет о четырёхдневной поездке в Юрьевское хозяйство. Праздник души, да и только. В пятницу утром исчезаем и лишь в понедельник вечером появляемся в Москве. Оказывается в пятницу в Юрьево специальным автобусом везут собак и там могут ещё разместится восемь человек.

После мучительного отбора мудрый ВС организовал отряд из семерых бойцов во главе с рассудительным Женькой Тараторенко. Этот мог подчинять. От природы имел дар убеждать и крепкие кулаки.
Рано-рано утром по ещё спящей Пятницкой, вдоль трамвайных путей, неспешно проследовал длинный зелёный автобус, задние окна которого были тщательно зарешечены. Он долго колесил по Москве пока не выбрался на Горьковскую дорогу и наконец помчался, посвистывая старыми шинами.

Все молчали. Проплывали пустынные улицы, как-будто знакомые, сотни раз исхоженные, но сейчас казавшиеся грязными, заваленными кучками собранного мусора. Когда выбрались за город и мимо понеслись тёмные леса и покосившиеся старенькие крестьянские избы, да разномастные заборы, то оторвать глаз от этой жалостливой, печальной красоты было невозможно.
За моей спиной находились клетки с собаками. Слышалось повизгивание, возня, скрежет когтями.

Я ещё когда входил в автобус, то сразу обратил внимание на одну из них. Из верхней клетки на меня смотрели спокойные, уверенные в себе глаза короткошерстной собаки каштанового цвета. Мне показалось даже - жестокий взгляд.  Глаза не замечали никого. Смотрели мимо, вдаль. Поразило спокойствие собаки относительно других, ни на минуту не успокаивающихся в клетках.
Я сидел вплотную к ней. Спиной. Нас разделяла только сетка.
Потом собака забылась. Я мечтательно вглядывался в леса и деревеньки, прислонившись лбом в холодноватое стекло.  Но какая-то сила иногда заставляла оборачиваться и смотреть в глаза молчаливой собаки.

Наши взгляды иногда встречались. И я чувствовал, как-будто читал в них безразличие, горделивое сознание собственной силы. Глаза собаки притягивали меня. И я стал постоянно оборачиваться.
Нравится  - послышался голос человека, сопровождавшего собак – очень оригинальный пёс. Давно у нас. Более трёх лет. Кто-то принёс щенком, подбросил к институту.
Так или не так, Таис, или ты сама пришла к нам - он ласково посмотрел на собаку.
Услышав своё имя каштановый собачий хвост слегка шевельнулся, глаза на время подобрели, но тут же покров горделивого равнодушия вновь затуманил их.

Породистая собака  – продолжал сопровождающий, которому видимо надоело молчать и очень хотелось расшевелить наше любопытство – возможно с небольшой примесью, но уж точно в основном это пойнтер. Слышали о таких.
Мы дружно и отрицательно замотали головами.
Она из породы легавых, англичанка. Отличный охотник на дичь.
В следах они не копаются, а чуют птицу по ветру. Лучше их в болотистой пойме, среди прибрежных деревьев и кустарников никого нет.
Ребята – раздался тренированный голос нашего педагога – это Альберт Васильевич, кинолог, старший научный сотрудник, профессионал-собаковод. Знает массу историй. Так что сегодня вам повезло. Слушайте и задавайте вопросы.

Главное достоинство легавых – чутьё. Их окружает океан запахов, но они умеют найти в нём один-единственный, тёплый запах затаившейся птицы. Поначалу, когда спустишь с поводка, они бегут «челноком». Влево-вправо, влево-вправо. И вдруг затаиваются, приподняв лапу. Значит поблизости птица. Собака напрягается, волнуется. До дрожи. Чуть-ли не привстаёт. Это называется у нас – потяжка на дичь.
И вдруг понеслась по прямой. И вновь внезапно останавливается. Опять потяжка. Теперь осторожно ступает. Подводит охотника прямо к дичи. Плавно и тихо лапы ставит. Уши торчком, держит строго. Трава не шелохнётся. Сзади осторожно идёт охотник.

Тут срывается из-под самой собачьей морды птица. Летит низко-низко над землёй. Уводит от гнезда. В эту минуту надо стрелять. Охотник не боится попасть в собаку, потому как знает, что умный пёс или ляжет или замрёт на месте. А потом лишь принесёт вам убитую птицу.
Это собаки с крепкими нервами, спокойные, не агрессивные и в то же время бесстрашные, безгранично преданные хозяину. Они проявляют полное доверие тольку хозяину и готовы защищать его до самопожертвования. И ещё ребята! Они очень самостоятельны и независимы. В общении не позволяют поработить себя дрессировкой. Главное снискать доверие. И тогда собака будет инстинктивно чувствовать пожелания хозяина.

У меня была одна такая собачка. Держал дома. Я вообще-то люблю спокойствие, ребята, особенно дома. И вот в моей городской квартире она стала мне серьёзным и даже величественным другом. Шуток не понимала, избегала ссор и шума детей. Казалось видела во мне своего друга, с которым установилось понимание, без команд и приказаний. Очень умный пёс.
Всё время, пока говорил АВ, я безотчётно искоса поглядывал на Таис. Мне казалось, что она понимает речь. Во всяком случае она глядела только на говорящего, чаще шевелила хвостом, а глазами, частыми поворотами головы и судорожным позёвыванием, как-бы соглашалась с ним.

Ну, для опытов она была ещё мала – продолжал кинолог - а тут позвонил Леонид Иванович, вы его знаете и сообщил, что его подруга, Ларси, понесла пятерых. Да вот трое оказались худыми. Быстро померли, а два кобелька выжили. Теперь у Ларси полно молока. Услышав такое я попросил пристроить к ней щенка. На том и порешили. Так дворовая собака приняла в свою семью маленького щенка, которому Леонид Иванович и имя подобрал. Красивое имя – Таис.

Сзади послышалось глухое повизгивание. Это Таис, услышав имя любимого егеря, потом своё, издавала тонкие звуки. Она кажется окончательно поняла, что речь идёт о ней. Встала, потянулась, просунула морду сквозь решётку и задвигала ноздрями, как-будто почуяла воздух детства, полей и лесов вокруг Колокши.
А почему же она оказалась в институте в роли подопытной – не выдержав спросил Женька – росла в семье, у егеря, да ещё такая породистая, охотничья.
Вот тут-то и произошла загадочная история – задумчиво произнёс кинолог.

Вы поспрошайте егеря, он ведь хороший рассказчик. Вы же знаете. Нам он поведал тогда какую-то странную историю о невероятной собачьей ненависти. Приёмной матери к Таис. Когда передавал её обратно мы видели укусы. Разодранное ухо, рану на задней лапе.
Вид был жалкий.
Леонид Иванович тогда объяснил, что в ближние деревни отдавать взрослого породистого щенка было жалко. Выкинут за ненадобностью.  Она же не сторож. Двор крестьянский охранять не будет, не умеет. Вот и вернул в институт со словами, что может найдём кому в городе отдать. В хорошие руки.

А что разве собаки умеют ненавидеть – тут в разговор вступил я – как люди.
А ты знаешь, как люди ненавидят – спросил кинолог.
В книгах читал, в кино видел, когда показывают войну. Там все прямо звереют, когда в атаку, когда яростно дерутся.
Нет, это не ненависть. Это злость. Кратковременное чувство, внезапно возникающее и также внезапно исчезающее. Кто-то отдавил тебе ногу в трамвае, кто-то влез нахально в очередь, кто-то вдруг ударил тебя в лицо. Внезапная злость туманит мозги, тебе хочется обязательно и тут же разрядится. Словом или кулаком. Вот что это такое.

Ненависть совсем другое чувство. Она возникает постепенно. Не нравится товарищ по парте. Запахом, неопрятностью, жадностью или вечно хвалится своими успехами. Не даёт списать, да ещё заслоняет рукой свою тетрадь. Итак изо дня в день. И каждый день вы испытываете раздражение. Оно становится устойчивым и возникает даже когда вы его не видите, но знаете что скоро встретите. Вот так появляется в сознании ненависть. То есть постоянное раздражение формирует в сознании образ, который вам ненавистен, отвратителен. Осознанное чувство, с которым трудно бороться. Часто оно вообще не проходит, даже когда вы давно не видите этого человека. Ненависть сидит в вас, но как-бы притупляется.  Психологи говорят, что ненависть можно забыть или перебороть противоположным чувством. Любовью например.

Вы уже взрослые, ребята. Я вам немного приоткрою тайны биологии. Самой интересной мне кажется и наиболее сегодня сложной науки.
Я буду рассказывать о части биологии, которую назвали этологией. Это наука о поведении животных. В том числе и самых высших.
Нас что-ли – вмешался Витька Корин. Он любил точность и потому всегда на уроках дотошно выспрашивал, пока не добирался до понятной ему истины, доводя учителей до кипения. 
Ты прав. И о нашем поведении тоже. Но сейчас о собаках. Недавно прочёл интересное замечание в какой-то книжке. У подлого хозяина собака забывает про своё природное благородство.
О чём это?

Ну, во первых, что все, в том числе и собаки, рождаются примерно одинаковыми. Не плохими и не хорошими. Правда, что-то им передаётся от отца и матери. Вы наверное слышали. Передаются при размножении гены папы и мамы. Это такие очень маленькие частички, которые однако руководят новым организмом, то есть организмом щенка. Ну скажем передают ему рост, цвет волос, здоровье родителей и другие признаки. Так вот если в выводке два и более щенка, а это случается в значительном большинстве случаев, то щенки, благодаря генам, всегда разные. Один рыжий и ленивый, второй тёмный и энергичный, а третий совсем белый и постоянно тявкает. Чтобы это значило. Я сейчас не буду вам говорить о биологических причинах. Это очень сложно. Скажу лишь, что в каждом выводке щенки по этим  первым от рождения признакам приобретают определённый статус среди братьев и сестёр, то есть распределяются по лидерству среди выводка, а в дальнейшем и среди окружающих собак.

Одни сразу становятся вождями и остальные собаки, даже более взрослые, но с меньшим статусом, признают это положение. В драке с пришлыми, чужими собаками эти щенки обязаны быть впереди и первыми принять удар на себя, если рядом нет более взрослых псов с таким же статусом. Кстати, именно щенков с высоким статусом собаки мамы спасают и выкармливают в первую очередь.  Да, вы это хорошо знаете, ребята, по своим компаниям. Вы же тоже невольно группируетесь вокруг самого сильного и ловкого. Понимаете, что он вас при необходимости может защитить.

Витька посмотрел на кулаки Женьки Тараторенко и хмыкнул – да уж, поди попробуй против него. Наплачешься. Мы расхохотались, а Женька напряг мускулы.
Но это ещё не всё. Существует статус и по породности собак. Не благородные, дворовые собаки моментально распознают благородных псов и даже при условии одинакового с ним статуса, подчиняются им. Правда, с известной долей злости и зависти. Голодная собака, переночевавшая в сугробе, естественно злится на сытого хозяйского пса, ночевавшего в тёплом доме. Злоба часто проявляется в драках, когда дворовая собака, не стесняясь, нападает из-за угла на благородную, пытаясь добится победы любой ценой.

Ну и во вторых. Я недаром привёл замечание о «подлом хозяине». С первого дня жизни щенка начинается наработка новых признаков при общении с родителями. Особенно в первые дни и недели жизни.  Наработка или как у нас говорят импринтинг, то есть фиксация в памяти новых признаков или изменение врождённых. Это естественное влияние родителей, братьев и сестёр. Привыкайте ребята к иностранным словам. Это здорово развивает память.

Так вот теория импринтинга, разработанная австрийским учёным Конрадом Лоренцом буквально в наши дни говорит, что фиксация новых признаков осуществляется особенно интенсивно в детском и подростковом возрасте и её последствия необратимы. Другими словами. То что вы приобрели в первые дни и годы, то есть то чему вас научили родители, единственно искренне и безответно любящие вас, останется почти без изменения на всю оставшуюся жизнь. Это и есть импринтинг – запечатление в памяти «родных» признаков. Естественно, кроме вашего внешнего вида. Он к сожалению будет меняться и тоже необратимо. Вы понимаете меня?
Мы вновь дружно закивали головами. Даже Витька не задал ни одного вопроса.

Конечно – продолжал Альберт Васильевич -  фиксация не заканчивается никогда. Выросший щенок общается с людьми, чужими собаками, котами и прочими животными. Общение учит его постоянно. Но эти поздние приобретения часто уходят, иногда появляются и вновь исчезают. А родные остаются навсегда...
Рассказчик замолк. Молчали и мы, переваривая услышанное. А может просто были захвачены, как все городские мальчишки, массой редких или вообще невиданных картин, проносящихся мимо автобуса. Заросших прудов, разноцветных изб, вросших в землю, колодцев с высоким журавлём, заправленного ведёрком, задумчивых коров. Вот проплыло семейство застывших аистов на болотце. И леса, леса, леса. Необъятные, манящие в свои прохладные, зелёные сени.

Первым очнулся Витёк. Альберт Васильевич – раздался его удивлённый голос – а история-то в чём, с этой собакой. Почему она оказалась в институте?
Оказалась потому – очнулся кинолог – что её возненавидела приёмная мать. Остро. До такой степени, по рассказу егеря, что готова была растерзать на куски. Леонид Иванович спас, слава Богу.
Вот ты спросил о ненависти – обратился он ко мне. Вот это и есть собачья ненависть, о возможных причинах которой я вам и рассказал. Так сказать теоретически. Подробности спросите у егеря.

Альберт Васильевич откинулся на спинку кресла, потянулся и внимательно оглядел нас. Видимо подумал про себя, что решил очень важную педагогическую задачу. Потому что уже спокойно добавил.
Скоро будет славный городок Петушки. Вот смотрите, проезжаем село Старые Петушки. Эта дорога очень древняя. В стародавние времена по ней шли в Нижний Новгород богатые купеческие обозы. Так вот говорят, что разбойники из банды Кудеяра именно здесь, на крутом повороте, всегда предупреждали о своём появлении петушиным криком. С той поры так и прозвали деревню, а потом и городок – Петушки. Там перекусим, отдохнём. Собачек покормим.  Они ещё больше нас устали. От тряски.

На опушке леса, что возле дороги, мы и остановились. С криком ворвались в лес, ожидая что вот-вот раздастся петушиный крик.
И появится богатырь Кудеяр.
Но в лесу было тихо и мокро. Чирикали птицы и толстые, блестящие майские жуки, как тяжелые бомбардировщики, пронзали воздух со свистом и скрежетом.

Ближе к вечеру яркий солнечный шар опустился за верхушки деревьев, предвещая отличную погоду на завтра. Показалась знакомая арка и сверкающая гладь Колокши. Мы ещё пылили по просёлочной дороге, до арки были сотни метров, как услышал сзади тихий вой Таис. Собака привстала и покачиваясь на полусогнутых ногах, тихо призывно выла.  Мне показалось, что так плачут тоскующие одинокие люди,  вдруг увидевшие разрушенный родной дом после долгой разлуки. Я такое видел в каком-то кино. Мне стало её ужасно жалко и я наклонившись, прошептал ей ласковые слова. Но она завыла сильнее.

Автобус остановился возле бараков и мы разбрелись по территории полигона, чтобы поглазеть на новых зверей. Размять онемевшие за долгую дорогу ноги. А к автобусу подошли егеря и стали выгружать клетки с собаками. Тут же находился и Леонид Иванович, а чуть поодаль в траве лежала Ларси, положив голову на лапы.
Я подошел и вытащил пакетик с костями, специально припасённый для встречи. Развернул и дразнящий запах заставил собаку подняться и перестать наблюдать за хозяином. Её пушистый хвост закружился, завертелся и она казалось полностью погрузилась в наслаждение. Слышался хруст перемалываемых костей под тихие звуки довольного урчания.

Но вдруг перестала есть. Подняла голову, насторожилась. Её взгляд устремился на автобус. Она услышала ласковый голос хозяина.
Ах ты моя красавица, моя маленькая девочка, моя Таис – говорил Леонид Иванович – вернулась таки домой. Что там с тобой делали эти врачеватели. В ответ слышался жалостный лай, скрежетание зубов и лап о железную решётку.
Ну пойдём, пойдём со мной, к своей мамке - слышался голос егеря -  ой какая ты стала большая. Моя красавица. Соскучилась небось.
Я увидел, как решительно изменилось поведение Ларси. Она перестала грызть лакомые кости и медленно на прямых лапах с поднятой на загривке и крестце шерстью стала подходить к автобусу. Мышцы шеи и спины напряглись, хвост поднялся кверху, глаза широко раскрылись, уши встали торчком.

В это время Леонид Иванович с другим егерем вытащили клетку с Таис из автобуса. Та не обращала внимание ни на что, кроме вида и родных запахов. Она визжала от радости и даже пустила от перевозбуждения маленький фонтанчик. Ну, а уж когда егерь открыл клетку и выпустил собаку. Что тут началось! Таис вертелась как волчок вокруг егеря. Подпрыгивала высоко, стараясь лизнуть его в лицо. Уши были плотно прижаты к голове. Да так, что кончики их почти соприкасались. Пасть приоткрылась, оттянув углы рта вверх и назад. Ей богу, у меня создалось впечатление, что Таис улыбается.   

Но вдруг остановилась как вкопанная. Увидела Ларси и поведение её тоже резко изменилось. Как будто узнала давнего врага.
Напряглась. Кожа на морде сморщилась, обнажив передние зубы и клыки, глаза прищурились, а взгляд стал прямой, твёрдый. Её поза выражала скорее уверенность, чем злобу. Ни единого звука, лишь острый прищуренный взгляд.
Ларси - послышался твёрдый голос егеря - ты что. Что с тобой? Узнала. И опять своё. Я же вижу ты всё ещё злишься. Ну что ты. Ведь более двух лет прошло. Ну подойди, оближи её, как бывало. Ларси!

Но его подруга продолжала глухо рычать, потаённо грозно и подходить к Таис видимо не собиралась. А московская гостья как-то внезапно притихла и прижавшись к ноге егеря опустила голову. То ли просила прощение у Ларси за какие-то прежние грехи, то ли искала защиты у единственно дорогого человека. Но ни единого звука не издала.
Леонид Иванович растерялся. Он топтался на месте, поворачиваясь то к Ларси, то гладя притихшую Таис.

Я и подошедший Витёк смотрели во все глаза, ничего не понимая. Тут вмешался Альберт Васильевич.
Ты вот что, Иваныч, посади-ка пока Таис в клетку и унесите её в вольеры. Там дальше посмотрим, что делать. А пока думаю надо содержать в вольере. Понимаешь-ли, она прооперирована, в неё вживлены электроны и неизвестно как может повести себя на воле.
А тут к тому же и дети.
Егерь растерялся окончательно. Мы видели как чуть не плача, дрожащими руками, он старался как можно мягче засунуть собаку в клетку. А та слегка сопротивлялась, но беззлобно. Поджала зад, опустила хвост, подведя его под самый живот, как-бы сдавшись на волю любимых рук. Всё это время Ларси настороженно наблюдала за происходящим и лишь когда унесли клетку, подошла к егерю, лизнула руку и покорно улеглась рядом, благодарно помахивая хвостом.

Так они вскоре и ушли к своему дому, вдвоём, один за одним. Какие-то понурые и расстроенные. Мы с Витькой молча стояли, разинув рты от удивления.
Но потом всё забылось. Потому как понеслись в дальний угол хозяйства, где вдоль покосившегося забора высились заросли сладкой малины. Нас не остановили колючие кусты вперемежку с ядовитой крапивой. Мы жадно хватали ягоды двумя руками и совали в рот, обливаясь сладким липким соком и до крови царапая руки, грудь, плечи. Городским мальчишкам такое приволье вновинку и мы с необузданностью вбирали в себя и ягоды, и пряный воздух, и пение птиц, и жужжание пчёл, стрекоз и жуков под молчаливые взоры удивлённых деревьев и улыбающихся редких туч.

А вечером был костёр на берегу Колокши. Всё как всегда. Вот только не пришел Леонид Иванович. А мы его по привычке очень ждали, даже послали к нему Женьку. Но Женька пришел и развёл руками.
Не может Леонид Иванович, плохо себя чувствует.
Ранним утром, когда солнце только, только встало и вся трава была в росе, нас разбудили и мы понеслись на Колокшу мыться. Незатейливая процедура быстро переросла в игру. Но строгий Владимир Семёнович не дал нам расслабится и вскоре выгнал на берег.
Он вновь напомнил нам о гибельных  холодных ключах и просил не заплывать далеко, а держаться очерчённого флажками участка.
Пошли ребята, хватит кувыркаться- говорил вечно беспокойный учитель - чай с бутербродиками и к собачкам. Кормить, мыть и чистить клетки. Работать, не покладая рук и учится, не поднимая головы. Помните, надеюсь!
 Ещё-бы. Это была его любимая присказка.

Мы с Витькой сразу обменялись взглядом, когда возле вольер не заметили ни Леонида Ивановича, ни Ларси. И уж совсем удивились, подойдя к вольере с Таис. Воздух звенел от лая и визга собак, обычного во время  утренней кормёжки, а она молча лежала в углу и внимательно смотрела вперёд, явно ожидая кого-то. Не нас. Витька протянул  кусочек хлеба с маслом. Собака внимательно обнюхала и так нежно-нежно передними резцами прикусила хлеб. Шевельнулся хвост, а глаза меж тем упорно смотрели вперёд, совершенно не замечая нас.

Смотри, она его ждёт – тихо произнёс рассудительный Витёк – интересно. Ты знаешь, я уверен, что здесь кроется какая-то тайна.
У меня поджилки трясутся от любопытства. Как-бы узнать, а?
Как! Только от егеря. Я не верю, что он болен. Надо обязательно вытащить его вечером к костру и разговорить. Это только ты можешь Витёк.
Да – неуверенно произнёс приятель – ладно давай пахать, а то вон Гоппен смотрит, изучает.
День катился по заранее обусловленному графику. Закончив с кормёжкой и чисткой, нас кинули на ремонт забора, окончательно припавшего к земле со стороны леса. Мы весело, гурьбой подтаскивали заготовленные столбы, а мощный Женька яростно копал под них ямы. Потом очередь дошла до установки свежеоструганных секций забора, потом покраска в зелёный цвет...

Солнце уже начало опускаться, пот струился по спинам и, наконец, когда последний столб победоносно вознёсся в небо, послышалась команда - отбой, парни. Молодцы! Обед вполне заслужили.
Да уж! Поесть не мешало. Мне давно мерещилось и первое и второе и третье и ...
До вечера ещё было немало времени. Установилась ленивая тишина. Разлилось повсеместное спокойствие и даже из вольер не доносилось ни звука. Мы слонялись по берегу реки, боясь углубится в заманчивые дебри леса.
Пойдём к Таис – предложил Витька – что-то тянет меня к ней, так и хочется погладить.

Мы подошли. Таис всё также тоскливо и пристально смотрела на домики охотохозяйства. Она лишь мельком взглянула на нас, шевельнула хвостом в знак приветствия. И всё. Даже не подошла к сетке.
Вот это да! Не! Бьюсь о заклад, здесь такая любовь. Они наверное вдвоём с Ларси любят егеря так, что от этого ненавидят друг друга – высказал предположение Витька.
Мы ещё постояли, повертелись. Но Таис вообще перестала смотреть в нашу сторону.

Ближе к ужину пошли в лес за хворостом для вечернего костра. Разбрелись и с громадными охапками сучьев, веток и даже небольших упавших стволов возвратились домой. Чтобы не терять нити учебного процесса, по дороге, неутомимый ВС расказал нам о жизни Салтыкова-Щедрина. Нас это почему-то не обрадовало. Все молчали и сопели. Трудный был денёк для городких жителей. Всё работай, да вкалывай. А тут ещё Салтыков ...
Тоска беспросветная, да и только.

Вот и ужин прошел. Горячая пшенная каша, в которой плавали кружки бледно-рыжего масла и громадные куски недавно испечённого хлеба со сладким чаем, быстро восстановили настроение. Так что пламя костра на берегу Колокши осветило радостные лица, а дневной тишины как не бывало. И уж совсем криками был встречен Леонид Иванович, вдруг появившийся среди нас со своей неизменной подругой.
Он принёс два ведёрка крупных картофелин, а у нас были московские конфеты. Так что вечер под печёную с горелой корочкой картошечку, посыпанную солью и обжигающим с костра чаем ожидался долгим и впечатляющим.

Костёр ещё во всю бушевал, вознося к облакам тучи искр, когда дотошный Витёк, всё время вертящейся вокруг Ларси, не утерпев больше, спросил у егеря.
Леонид Иванович! Нам в автобусе Альберт Васильевич рассказал о Таис, как она щенком попала к вам, как её приютила Ларси. Зачем-же вы отдали её обратно, на опыты в институт.
Зачем, зачем. Это наверное самая плохая история, какая случилась в моей жизни, ребята. Я всю жизнь с собаками. Сколько их перебывало у меня. Но второй такой истории не припомню. Она – егерь глазами  указал на Ларси – тогда только-только ощенилась. Трое щенят быстро померли, слабыми уродились. А двое кобельков выжили. Ну и молока у неё было много.

Тут и привезли мне маленькую, красивую, потешную собачонку. Ларси приняла её сразу. Обнюхала тщательно, облизала, а когда я подсунул девчоночку к набухшему соску, то вовсю завиляла хвостом. Так и пошло. Она поначалу ничем не выделяла новенькую от своих родных сыновей. Учила собачьему уму-разуму терпеливо. То лаской, то за шиворот растащит и всегда лакомый кусочек припасёт.
А уж те как рады были.
И кувыркались и бесились и покусывали друг дружку. Носились по всему двору, а проголодавшись вдруг все сразу бежали к мамке наперегонки.

Но неродная всегда была первой. Она ведь немного постарше приёмных братьев и потому быстрее находила сосок и укладывалась возле живота. Ну а я, удостоверившись, что всё нормально, вскоре и вовсе перестал смотреть за ними.
Прошло два-три месяца – Леонид Иванович ловко схватил дощечкой уголёк из костра, прикурил самокрутку и сладковатый дымок домашней махорки повис в воздухе – и стал я замечать, что растут щенята по разному. Обычно уже к двум месяцам возраста между щенками начинается настоящая борьба, которая определяет их ранги – кто слабее, кто сильнее и разумнее. Так вот сестрёнка как-то быстрее взрослела, степеннее что-ли становилась.

Родные балаболки всё ещё бесились, а эта вытянется в траве чуть поодаль от них, морду на лапы и внимательно смотрит. За ними. Если что не так, ну там подерутся слишком сильно или не поделят что-то, подбежит, тявкнет, растащит. И они подчинялись, чувствовали то-ли силу, но наверное больше вот эту степенность. И мать тоже её вскоре стала чувствовать. Если братья уж слишком досаждали маме, она устраивала трёпку. Потрясёт, потаскает и бросит. Помните как держат кошку за шкирку. Вот за тоже место, на спине между лопатками, она хватала сыновей и с рычанием раскидывала в стороны. Но ни разу я не видел, чтобы она тоже самое проделывала с приёмной дочерью.

А та никогда не проявляла обычного для щенят чувства подчинения и подхалимажа – не сгибала спину, не пыталась лизнуть, не падала на спину, показывая полное смирение. Казалось мама тоже чувствовала более высокий ранг приёмной дочери. Нередко видел, что именно ей, дочери, она давала лучший кусок, последнюю кость и при этом в поведение её чувствовалось, ну как сказать, прямо таки уважительное состояние. Да, да! Уважение.

Пора картошку вытаскивать, ребятушки, а то совсем сгорит и Леонид Иванович подцепил прутом почерневший бок большой картофелины и выбросил её к ногам. Мы набросились на остальные. Ничего вкуснее нет. До сих пор чувствую этот вкус и запах. Управились быстро и неугомонный Витёк попросил егеря дорасказать.
 
Ну да. Так вот приёмная дочурка воспринимала это «уважение»  как должное. Гордилась этим что-ли и совсем перестала играться с братьями. Всё чаще уходила вон на тот береговой пригорок. Любила там ложить голову на лапы и просто спокойно смотреть на лес, речку, не обращая внимание ни на мать ни на братьев. Вообще никого не замечая. 
Я уже тогда понял, что имею дело с породистым пойнтером, легавой собакой. Небось слышали о таких. Очень, скажу вам, обрадовался. Тут ведь кругом большие пойменные луга и вообще много болотистой низменности, заросшей кустарником и мелким леском. Дичи по осени навалом.

Было тогда начало лета. Охотится рановато. Птица ещё не встала на крыло. Ну и решил я пока суть да дело приучить щенка к охоте, да и к себе тоже. Стал брать её с собой. Одну. А Ларси приказывал оставаться дома. Она очень удивилась. Подумала, что я ошибся и несколько сотен метров ещё трусила за нами. Только когда я прикрикнул, опустила хвост и медленно поплелась обратно.
После полудня уставший пришел домой. Меня встретила тишина. Только братья, кувыркаясь и подпрыгивая, свалились к ногам. А Ларси лежала в стороне и делала вид, что ей безразличны и я и Таис. И позже не поднялась, как обычно, когда пошел кормить собак и зверей в вольеры. И к дочери не подошла. Да и та также равнодушно прошла мимо неё к своей кормушке и стала жадно пить.

Я подумал, что со временем всё образуется. И ошибся. Чем чаще мы с Таис уходили, тем напряженней создавалась обстановка дома. И не со стороны дочери. Её поведение ничуть не менялось. Оставалось всё таким-же равнодушным. Гордым что-ли. Чувствовалась порода. Оживала только в полях. Вот там был виден её истинный характер – энергичный, резвый, дружелюбный. Умная собака. Легко поддавалась дрессировки, но и требовала к себе уважения. Не дай бог поднять на неё палку. Всё, работать не будет. Хоть убей.

Я ожидал осени, прямо как манну небесную. Вы не охотники, ребята, и вам трудно понять какое это удовольствие. Вот вы привыкли думать, что человекообразная обезьяна лучше всех животных понимает нашу речь. Нет, это не так. Собака гораздо человекоподобнее самой умной обезьяны. Они у нас здесь тоже бывали. Надолго оставались после опытов в институте. Знаю их хорошо. Так вот по способностям понимать нашу речь и желания на первое место я-бы поставил пуделя, потом пойнтера, а на третье – немецкую овчарку. А уж потом обезьян. Я знаю, что говорю.

Да, поведение Ларси стало меня тревожить. Казалось поначалу она равнодушно, гордо воспринимала мою так сказать «измену». Даже когда я подходил к ней после походов с Таис и гладил, приговаривая ласковые слова, она делала вид, что ей всё равно и даже правилом не шевелила.
А что значит правило, Леонид Иванович – спросил Витёк.
Да в старину собачники имели свои названия. Русские слова. Кобелей называли выжлецами, а сук – выжловками. Слово «хвост» не употребляли. У борзых он именовался правило, у гончих – гон, у пойнтера – прут, у волка – полено, у лисы – труба, у зайца – цветок.

Ну так вот. Прошло время и сломалась моя подружка. Видать злость накопилась и переросла в ненависть. Всё как у людей. Видно сказалась порода. Есть такой неписанный закон, ребята – дворняжкам лаять на породу. Они их узнают сразу и тут же переполняются непонятной злостью. Ну вообщем-то понятной. Ведь и мы невольно злимся на богатых. У них всё, а у нас ничего. Вот и злимся.
Началась вражда. Пока дочурка была маленькая, Ларси принимала всех детей одинаково ласково. И своих и приёмную. Но она сразу почувствовала к ней неприязнь, как только дочурка подросла и по естеству своему заняла в семье самое высокое положение. А тут ещё любимейший человек, хозяин, предаёт. Выгуливает отдельно падчерицу, а её родных детей не берёт с собой. Такого предательство моя Ларси стерпеть уже не смогла.

Скоро дело переросло в войну. Ларси стала откровенно рычать, когда мы появлялись после прогулки. Собаки рычат, когда выражают своё враждебное отношение. А тут ещё Ларси «оскорбляло» равнодушие приёмной дочери. Та рычит, а эта проходит мимо, как-бы не замечая её. Ну как же такое может быть. Столько сил, ласки, забот, кормёшки отдать и вот тебе на! Непонятное равнодушие.
Наконец, настал день, я хорошо его помню, это было в середине июля, когда мне пришлось разнимать двух дорогих мне собак, сцепившихся в яростной драке. В жуткой драке. Конечно, Ларси была значительно крупнее и сильнее. Запросто могла загрызть. До смерти. Даже мой крик не мог их поначалу остановить. Пришлось взять в руки палку. Попало обоим.

Но ещё долго моя старая подружка обижалась и при моём появлении кожа на морде сморщивалась в знак обиды и раздражения. За всё время общения с собаками я ещё не видел такой ненависти. Что оставалось делать. Надо было выбирать.
Пришлось отдать пойнтера Альберту Васильевичу, но не в институт. Нет! Я очень любил её и просил найти хорошего хозяина в Москве. Он обещал. А вот с осенней охотой пришлось попрощаться.

Костёр догорал. Наступило молчание. Все пристально и завороженно наблюдали как языки пламени то гаснут, то найдя новую пищу вспыхивают, чтобы зардев на мгновение вновь погаснуть, высыпав в темноту сноп искр. Я не отрываясь смотрел на костёр, не догадываясь как много лет впоследствии с ним самым тесным образом будет связана моя взрослая жизнь.

Молчание прервал Альберт Васильевич.
Ты уж извини, Иваныч, моя вина. Ну во первых я не знал в подробностях эту историю. На самом деле очень необычную по накалу страстей. А во вторых поначалу я искал хорошего хозяина для Таис. Точно помню. Но видимо не находил, а потом завертелся. Ты же знаешь наш институт. Вот так она и попала в списки испытумых.
Моя вина.
Знаешь о чём я подумал – заговорил егерь, обращаясь к кинологу – давай-ка завтра выведем их обоих на большую прогулку, в лес. Они вместе со мной пойдут. Я всё же надеюсь, что опытная моя подружка, да и набравшаяся боли и страданий Таис, теперь другие. Как  повзрослевшие люди. Как ты думаешь?  Да и ребят возьмём с собой. Что им торчать здесь.
Это он уже обращался к нашему педагогу. Мы с надеждой взглянули на Владимира Семёновича, с тревогой ожидая решение судьбы.
Да нет, ради бога – ответствовал ВС – это даже интересно.
Наш мудрый педагог даже и не ожидал насколько  следующий день станет памятным для всех нас.

Наутро, плотно позавтракав, мы под пение птиц двинулись лесом вверх по Колокше, вдоль её правого высокого берега. Тропа вилась то удаляясь вглубь леса, то снова выходя к реке. Шли с шумом и треском от ломаемых отживших веток и даже тонких стволов, которые были остро необходимы нам для поддержки не столько тел, сколько духа. Какой-же путешественник без крепкой опорной палки! Верхушки деревьев укоризненно качали головами нарушителям вечного спокойствия.

Впереди шли егерь и Альберт. Обгоняя их, задерживаясь в кустах, петляя меж стволов бежали две собаки. Замыкал отряд Владимир Семёнович. Перед походом он устроил инструктаж и строго предупредил, чтобы не разбегаться, идти цепочкой и обязательно видеть спину впереди идущего. И ещё, добавил он, главное. Ни в коем случае не купаться, даже не просить, именно в этих местах в реке бьют холодные ключи.
Это нас расстроило особенно. Жара, лес, ослепительный песочек и на тебе – не купаться...

Мы с Витьком шли сразу за егерем и Альбертом. Мой приятель не умолкал, вспоминая и выдумывая всё новые и новые истории. Он то и дело подбегал к Альберту и егерю, задавая десятки вопросов и предположений и не дослушивая ответы, нёсся ко мне,  сообщая что-то его удивившее, с чем обязательно он должен был поделится. По пути он не забывал погладить Ларси, медленно трусившую возле хозяина и сказать ей пару ласковых слов.
Таис почти не было видно. Её каштановое правило, как перископ подводной лодки, исчезало и вновь мелькало поблизости. Она появлялась возбуждённая, радостная, мокрая.
Тыкалась носом в сапоги Иваныча:
Я здесь, я люблю тебя, благодарю тебя – кричало всё её существо, быстро исчезавшее в кустах. 

Ты заметил Альберт, моя-то не рычит и морду не морщит. Ведь второй день беседы с ней веду. Кажись что-то понимает, дал-бы Бог. Не знаю пока.
Это-то я заметил, а вот поведение Таис меня пугает. Что-то слишком возбуждена и слюны много. Чёрт-те знает, ведь были вживлены электроды. Как-то поведёт себя.
Ну так ведь впервые за два года в настоящем лесу. Она ведь охотник. Что ж ты хочешь.

Так мы шли часа три, пока егерь не крикнул. Привал, ребята. Здесь чайком побалуемся. Впереди мосток, перейдём речку и двинемся домой по левому берегу.   
Иваныч видимо давно облюбовал эту небольшую подковообразную поляну, ложбиной вытянутую между двумя обрывистыми к реке холмами. Поляну замыкал густой лес и два холма, дающие прохладную тень. Ложбина выходила прямо к реке. Заманчиво сверкал прибрежный песок, тянуло окунуться в прохладные воды небольшой речушки после длительного похода по горячему лесу.

На границе тени и солнца, невдалеке от уреза воды,  устроили костерок. Рядом высились три большие охапки сушняка, собранные прозапас. Пламя  лизало дно и бока пузатого чёрного чайника, а рядом в большой кастрюле в воде подогревались банки с мясными консервами. Тушонка! Китайская! Самая любимая еда в походах. Дефицитная для тех времён тушонка.
Мы лениво разбрелись по окрестностям, с надеждой поглядывая на Владимира Семёновича. Вдруг разрешит купаться. Но он молчал. 
Пойдём к Таис – позвал Витька – я её только что видел там на холме.      

Она и впрямь лежала на плоской верхушке холма, по привычке положив голову на лапы, внимательно изучая противоположный берег. Время от время она тихонько подвывала, как-бы тоскуя по привольной жизни, по охоте, по этому чуду, где нет сеток, стен, но больше всего ненавистных людей в белых халатах.
Таис встретила нас приветливо, а Витьку даже лизнула в лицо, когда он распластался перед ней и прикоснулся до мокрого носа. Хвост её быстро завертелся, видимо детская ласка очень пришлась по душе. Вообще я давно заметил, что Витьку как-то выделяют собаки. Любят что-ли. Мы разлеглись возле Таис, но это быстро нам наскучило и тут Витька предложил кидать палки в речку.

Пусть выкупается. Смотри как вспотела, а ещё посмотрим как охотничьи собаки плавают. Я слышал, что они потрясающе плавают и приносят дичь охотнику в зубах.               
Мы загорелись. И вот первая палка полетела в Колокшу. Не успела она коснуться воды, как Таис стремглав, с радостным лаем, бросилась с косогора в воду. Как будто мы угадали её желание. Тучи брызг и наши радостные вопли разорвали тишину. Вскочила на ноги и Ларси, услышав лай падчерицы. Но в воду не пошла. Подбежала к урезу и стала внимательно наблюдать за происходящим. Подошел и Альберт, за ним остальные ребята. Леонид Иванович и Гоппен возились у костра. Таис резво плыла к берегу, держа в пасти палку.

И тут вдруг что-то с ней случилось. Над тихой рекой послышался визг.
Он нарастал. Как будто Таис испытывала сильную физическую боль. Вот она скрылась под водой. Через мгновение её голова вновь появилась, судорожно завертелась и вновь над водой пронёсся острый визг. Она звала на помощь...
Мы остолбенели. Страх спутал мысли. Стояли толпой у кромки воды и молча наблюдали как тонет собака. Значит точно есть страшные ключи.

В это мгновение сквозь нас пулей пронеслось тело Ларси.
Куда, куда ты. Стой Ларси. Назад! – заорал во всю глотку Леонид Иванович, подбегая к нам. Но собака уже плыла вперёд, наверное впервые нарушив строгий приказ хозяина.
Больше егерь не кричал, лишь молча, стиснув кулаки, зайдя по грудь в воду, наблюдал за происходящим. Ну и мы конечно.
Речка Колокша не широкая и Ларси быстро доплыла до места, где в последний раз появлялась голова Таис. Она сделала небольшой круг. Пару раз сильно встряхнулась в воде, видимо стараясь избавится от леденящих кручёных струй подводного ключа. И в этот момент прямо возле Ларси вновь появилась рыжая макушка Таис. Собака, как щенка, крепко схватила за шиворот и поплыла к берегу.    

Господи! Сколько было восторга, радости, криков. Егерь расплакался и не стесняясь размазывал слёзы по небритым щекам.
Ларси, шатаясь от усталости, вышла на берег и только тогда раскрыла пасть. Она лизнула падчерицу. Один раз, второй.
И Таис открыла глаза. Наверняка в них была благодарность. Нет! Конечно нет! Любовь. Та самая, которая без рангов и статусов шагает по жизни. Одинаковая по силе и глубине проявления...

PS. Вот такая история. Скажу лишь, что вскоре Таис появилась в доме Витьки Корина. Долго там жила в любви и ласке.







Если откровенно, то мне непонятно это чувство. Кажется не испытывал его. Отвращение или злость – да. А вот чтобы ненавидеть. Яростно, до хрипоты, до желания убить... Этого никогда не было. Но часто думал об этом, глядя соответствующие фильмы (военные или ужастики...) или встречая людей, которые рассказывали о своей ненависти. С упоением, жестикулируя, с перекошенным от злобы лицом.
В очередной такой случай даже пришло философско-химическое объяснение этого человеческого феномена.