Пинское гетто

Поверяя интернетом  свои воспоминания о  городе детства Пинске,   узнала о том, что в Пинске было еврейское гетто. В школьные годы нам не рассказывали об этом.
С интересом прочитала в интернете книгу Арье Долинко  "Так погибли общины Пинска и Карлина". Воспоминания по дням, с живыми подробностями, вызвали мое доверие: это было документальное повествование. Прочитала, не отрываясь.

Автор книги  Арье Долинко,  житель Пинска, один из немногих оставшихся в живых непосредственных свидетелей бесчеловечного уничтожения еврейского населения фашистскими захватчиками. Он чудом уцелел в годы немецкой оккупации (1941-1944).
Не профессиональный литератор -  простой рабочий,  он описал увиденное  глазами очевидца: eму довелось собственными глазами увидеть трагедию.

В книге подробно, по дням,  описана  жизнь евреев Пинска с начала вступления немецких войск в город, когда русские, отступая,  подорвали мост над Пиной.
Главы книги (выборочно – В.Т.) говорят сами за себя.

4 июля 1941 г.  Немецкие войска вошли в Пинск. Первые жертвы; убиты 16 молодых евреев;  5 августа 1941 г. Первая ужасная резня – убито восемь тысяч евреев; Жизнь в Пинске до указа о создании  гетто; Контрибуция; Гетто; Жизнь в гетто;
Накануне  уничтожения  гетто; Страшная резня в гетто  29.10 - 1.11 1942 года.

Трагически-горькое существование людей в гетто, когда кольцо жизни в нем постоянно, методично, усилиями злой воли исполнителей бесчеловечных приказов, сжималось вполоть до гибели людей в гетто.

4.7.1941 года, в час, когда марширующие войска проходили по улице Листовского (во время власти русских она называлась Комсомольской), немцы вывели из домов шестнадцать молодых парней, и среди них двоих братьев Найдич из магазина тканей.
Их отвезли их в Лещенский лес, что в Карлине , и расстреляли. Лишь одному из них удалось бежать. Его только ранили в руку.

Изо дня в день положение евреев все больше ухудшалось. Начались аресты людей, которые занимали какие-либо должности при советской власти. .Среди арестованных был и учитель гимназии «Тарбут»3, господин Балабан, впоследствии расстрелянный, и десятки других  известных людей. Немногим из них удалось освободиться. Понятно, что они заплатили большой выкуп за свое спасение.

Улицы города были пустынны. Евреи избегали ходить по ним, боясь быть схваченными и избитыми. Сидели дома. «Снаружи убивает меч, а в домах страх».  Надвигался голод. Никто не предполагал, что немцы так быстро захватят город, и поэтому не успели запастись продовольствием. Рядом с пекарнями стояли длинные очереди, терпеливо ожидавшие  хлеба. Проходившие мимо немцы выводили людей из очереди и безжалостно избивали или издевались над ними.

В первый месяц  комендант города приказал создать еврейский совет юденрат,  ответственный за выполнение его распоряжений. Евреи тут же созвали собрание уважаемых людей, и из них были выбраны несколько представителей. В комитет выбрали господ Минского и Бокштанского и ряд других. Они передавали еврейскому населению города указы властей и заботились об их исполнении.

В ночь на вторник 5.8.1941 года, в полночь, произошла первая облава. Я и моя жена Циля проснулись от душераздирающего крика.  Голос, который мы слышали, был голосом дочери хозяина дома, в котором мы тогда жили. Немцы ворвались в дом ночью в сопровождении польской полиции и вытащили из постелей двоих сыновей хозяина. Избитых, привели их на Пробковую фабрику на улице Альбрехтовская. Там размещалась тайная полиция (жандармерия). Привели их польские полицейские. В 12 часов дня напуганные евреи, под предводительством главы города, пришли к коменданту. Убийца выгнал евреев из своего кабинета с криком: «Убирайтесь, проклятые собаки!» Главе города, который остался с ним, он приказал передать евреям, что все мужчины от 18 до 60 лет должны явиться на вокзал для отправки на работы. Если приказ не будет выполнен , расстреляют триста евреев, арестованных ночью. Ведь эти задержанные были у него заложниками.
Люди бежали в направлении вокзала  боялись не успеть к указанному сроку.

Но не все послушались приказа. Многие решили отказаться – будь что будет!  Но  родители и жены торопили их, выгоняли из дома: «Вы обязаны придти. Поработаете день или несколько дней и вернетесь с миром. Зачем вы подвергаете опасности наши жизни? Разве все мы не умрем, если вы уклонитесь и не пойдете на работу?»

Члены юденрата  не были обязаны работать. Поэтому они старались повлиять на других, чтобы те пошли и исполнили приказ. На врачей этот указ также не распространялся.
Я тоже не хотел идти на вокзал. Я чувствовал, что не для работы созывают евреев, и поспешил к доктору Якобсону, которого хорошо знал, с просьбой, чтобы он выдал мне свидетельство, что по состоянию здоровья я не могу выполнить приказ. Он отказал мне. Я бегом вернулся домой. Был уже третий час. Я сказал жене, что боюсь идти на вокзал, что у меня плохое предчувствие. Циля, моя жена, не желала слушать. Она сказала: «Иди, Лейбл, поработай несколько дней и возвращайся. Иначе застрелят нас обоих!»

Я решил пойти. Она дала мне белье, несколько рублей, припасы в дорогу, мы поцеловались и расстались. Когда я оказался на вокзальной площади и увидел происходящее там, мне захотелось уйти  и вернуться домой, но было уже поздно  немцы меня заметили.  Я подошел к евреям, стоящим плотными рядами,  разделенные на две длинные колонны. по пять человек в шеренге. Рядом с ними стояли немцы и польские полицейские и жестоко избивали их. В стороне находились немцы с пулеметами. Не было ни тени сомнения, что они не собираются брать на работу эти две длинные колонны людей. Было абсолютно ясно, что они намереваются уничтожить нас. С обеих сторон этих колонн стояли немцы. Они были на мотоциклах или верхом на лошадях . На каждом мотоцикле был замаскированный пулемет.

Немцы выводили из наших рядов специалистов разных профессий. Потом привели на площадь и присоединили к нам триста молодых парней, арестованных ночью – заложников, которые были в руках гестапо.

Их вид нагнал на нас страх. Тень смерти витала над их лицами. В четыре часа у нас над головами показался самолет и стал снижаться. Начальник СС посмотрел на часы, отдал приказ польским полицейским, чтобы  готовились к движению, а нам сказал: «Любой, кто выйдет из строя хотя бы на метр, будет застрелен! Шагом марш!»

Окруженных верховыми, мотоциклистами и пешими, нас повели за железную дорогу, по улице Логишинской. Там мы повернули налево, на дорогу ,ведущую из города. Теперь всем стало ясно, что нас ведут не для работы. Я повернулся к Лейблу Готлибу, который держал за руку своего брата, и сказал, что если раздадутся выстрелы, мы должны бежать немедленно. Лучше быть застреленным во время попытки бегства, чем покорно идти к яме.
Ко мне приблизился всадник и приказал снять пиджак. Я выполнил приказ, и пока снимал, спросил: «А что делать с повязкой на рукаве?» (Евреи носили желтые повязки на левом рукаве.) Спросил специально, чтобы узнать, насколько далеко все это зайдет.
«В ней нет нужды», - ответил немец – «мы знаем, что вы евреи! Скидывай с себя все!»  У меня и так не было никаких сомнений. Все было ясно как день! И тут мы увидели самолет, который стал снижаться и приземлился рядом с нами. Из самолета вышел, по-видимому, глава убийц из СС, жирный как свинья. Он встал на дороге, заложил руки за голову и рассматривал шагающих в строю и  идущих к ямам – к своим могилам.
При виде ям вдалеке и немцев у пулеметов, которые тут же заработали, евреи побежали, пытаясь спастись. Колонна была очень длинной. Большинство прорвалось с правой стороны, в направлении Лунинца. Там были хлебные и картофельные поля. Они надеялись, что высокий хлеб послужит им укрытием, чтобы спрятаться от пуль убийц. Все побежали в ту сторону.

Первые, кто повернул в эту сторону, сразу же отступили.  С этой стороны было 14 больших ям, разверстые пасти которых ждали жертв. Нам не оставалось ничего другого , и мы вынуждены были бежать в направлении Янова2 по дороге к лесу. С этой стороны было пространство, покрытое травой.

Убийцы погнались верхом за бежавшими в сторону Лунинца и стали стрелять в них из автоматов. Те, кто были в голове колонны, не смогли убежать в сторону хлебного поля, и по ним стреляли немцы, стоявшие у пулеметов рядом с ямами. Некоторые из них преследовали сбежавших и стреляли в них.
Пули летели градом с двух сторон. Крики раненых, боровшихся со смертью, и вопли убийц, скакавших на лошадях и стрелявших в бегущих, смешались.  Голоса достигали небес. Возникла страшная неразбериха. Стерлись границы неба и земли. Все затуманилось, кругом сплошная пыль. И эту тьму разрывали изнутри стоны и крики умирающих.

Не все жертвы попытались сбежать и спастись. Многие остались стоять рядом с ямами. Им приказали стать на колени и  на четвереньках ползти к  краям ям!

Я находился на расстоянии полу-километра от головы колонны. «Давай, бежим», - крикнул я Лейблу Готлибу. Он не ответил. Я немедленно бросился бежать в направлении Янова, к  травяному полю , потому, что с этой стороны немцев не было, и потому что никто, кроме меня, не побежал сюда. Я бежал прямо в направлении города. Между мной и городом было расстояние около 8 километров. Я бежал, иногда поглядывая по сторонам, туда, где пули пронзали воздух. Немцы стреляли по евреям, которые были к ним ближе. Рядом со мной тоже жужжали пули. Немцы стреляли в меня издалека. Я  слышал свист пуль, которые пролетали над моей головой. Я бежал без передышки и без единой мысли. Вдалеке я видел евреев, которые бежали и падали, бежали и падали… Их число все уменьшалось, уменьшалось… Немцы погнались за мной. Только 50-60 метров отделяло меня от них. Направо я уже не смотрел, хотя с той стороны ко мне тоже приближались немцы. Я был полностью сосредоточен на левой стороне, там  скакал всадник, он был уже близко от меня. Я увидел, как он направляет на меня свое ружье, но что-то помешало ему. Он спрыгнул с лошади и снова стал прицеливаться.

Он не осмелился подойти ближе. Потом я понял, в чем дело. Немцы справа стреляли в меня. Он не приближался – пули его братьев-разбойников могли попасть в него.
Я побежал вперед, время от времени оглядываясь назад посмотреть, что делают мои преследователи. Я бежал, и вдруг мои ноги подкосились, и я упал. Всадник, видимо, решил, что мне пришел конец, поэтому не подошел ко мне, а поспешил к своим Я почувствовал, что стало очень жарко. Посмотрел, и оказалось, что из живота идет кровь. «Надо встать, – подумал я, – попробую подняться, может быть боль не станет сильнее, и я смогу продолжить бег.» Я медленно поднялся. К своей радости я не чувствовал никакой боли. Я побежал дальше.

Я бежал изо всех сил, не меняя направления. Во время бега сильно лилась кровь. Снова оглянулся назад и направо. Немцы, по-видимому, решили, что им не стоит тратить свое ценное время на преследование одного раненого еврея. По дороге я намазал рану, рубашку и брюки, испачканные в крови, песком и навозом, чтобы не заметили, что я ранен. Я шел босиком и без пиджака. Пиджак я снял,как уже говорилось, рядом с ямами,  а ботинки потерял во время бега.
Огородами и дворами, перелезая через заборы, я добрался до квартиры доктора Иоза, который был моим хорошим знакомым. В больнице доктор Майлес сделал мне укол. Там было много евреев, которые уклонились и не пошли на вокзал.  Многие были прооперированы без всякой необходимости, только для того, чтобы их не заставили идти на вокзал.
Ночью 6 августа в дома евреев снова врывались немцы в сопровождении польских грабителей и искали мужчин. В каждом доме, где находили мужчин, им приказывали брать лопаты и идти с ними. Даже детей 12-13 лет забирали с собой. «Нам нужны еще рабочие» - говорили они. 300 евреев, которых забрали этой ночью, должны были собрать тела тех, кого взяли якобы для работы. Остались женщины и дети, братья и сестры, и пожилые родители, которые ждали их…

Когда триста евреев закончили свою работу, – их тоже расстреляли, сбросили в ямы и вместе с их несчастными братьями  забросали землей.
На следующий день, то есть в среду утром, женщины и дети ждали своих мужей и родителей из числа тех 300 евреев, которых забрали ночью, потому что немцы обещали, что к утру они вернутся домой. Только те, кто избежали смерти во вторник, знали и понимали, какой была судьба этих несчастных. Остальные  верили, по своей наивности, что этих 300 человек временно взяли на принудительные работы.

С первого дня мы носили желтые повязки на рукаве. Теперь гебитскомиссар приказал снять эти повязки и пришить круглые желтые нашивки: одну спереди на грудь, а вторую сзади на спину. «Вы должны быть узнаваемы издалека, чтобы можно было различить евреев среди жителей города», - мотивировал гебитскомиссар свой приказ.
Можно вообразить, как велика была подавленность в душе каждого еврея. Какой это был стыд и позор! Страдание и боль! Но выхода не было. Это приказ, а приказы не обсуждаются! Мы пришили по две больших желтых заплаты. В первые дни мы стеснялись смотреть друг на друга. Многочисленные недоброжелатели из местного населения смотрели на нас с мстительным удовольствием и злорадством.
Когда мы привыкли к желтым нашивкам, вышел новый указ: евреи должны ходить только посередине улицы, и им запрещено пользоваться тротуарами. Любой, кто зайдет на тротуар – будет расстрелян на месте!

Прошло около двух месяцев, и новый указ был отменен. Может быть, притеснители подумали, что хождение по проезжей части  улицы мешает городскому транспорту, а возможно, им  хорошо заплатили. Я не знаю, чем это было вызвано, но нам стало несколько легче. Было тяжело шагать по плохо вымощенным мостовым Пинска, полным  выбоин, ямок и острых камней.
Гебитскомиссар не сидел сложа руки. Он разрабатывал планы, как выжать у евреев все их имущество.

И вдруг странный сюрприз. Пришли письма от находящихся на принудительных работах тех 300 евреев… И в письмах говорилось, что все они живы и здоровы и просят прислать еду и теплую одежду.
Откуда пришли эти письма? Окрестным крестьянам пришла в голову удачная мысль, что можно нажиться на евреях, опустошив карманы несчастных женщин, сыновья и мужья которых давно были в мире истины, в ином мире.
Каждая женщина собрала остатки своих сбережений и вещей и приготовила хороший сверток для своего мужа или сына, и добавила еще приличную сумму денег, чтобы облегчить положение бедного пленника. Посланникам-крестьянам тоже дали подарки за их услуги и доброе сердце.

Гебитскомиссар начал выполнять свои планы по изъятию еврейского имущества. Он вызвал председателя юденрата Мотеля Минского и объявил, что евреи должны принести к определенному времени 20 кг золота. Если не выполнят приказ ; евреев выгонят из города и не разрешат ничего взять с собой.

Евреи знали, что этот немец не шутит, он готов осуществить угрозу, и поэтому несли  выкуп:  часы, кольца, цепочки, браслеты, сломанные золотые коронки... Все спешат и  торопят друг друга,  боясь, что не успеют к назначенному времени...
 После золота он потребовал самой отборной ткани на сто костюмов. После это приказал принести готовые костюмы, подметки и самую лучшую кожу для обуви. И снова требование золота, на этот раз – русскими золотыми монетами по 5 и 10 рублей (имперскими), и еще разные вещи. Не все одновременно, ни в коем случае, а частями. Он был уверен, что ничего не упустит.

Несчастные евреи отдавали все, что у них было, в обмен на жизнь.
Отдавали все дорогие вещи, за которые могли купить хлеб и другую еду. Крестьяне не хотели брать бумажные деньги за еду, только настоящее золото, одежду, обувь и другие товары. Так были опустошены еврейские дома.
 День за днем выходили на работу группы евреев. Они работали у немцев и у поляков  на огородах, на восстановлении моста и на многих других работах. Согласно составленному списку юденрат посылал мужчин и женщин, а также больших детей, на принудительные работы три раза в неделю.

Покупка продуктов представляла для евреев значительную трудность. Даже тот, у кого остались вещи,  годные для обмена на продукты, не мог это сделать открыто. Вход на рынок был для евреев запрещен.  Было также запрещено заходить на Большую улицу (Костюшки) и на набережную.

ГЕТТО

Первого мая 1942 года все евреи Пинска, поникшие  от скорби и страдания , вышли на улицы, сгибаясь под тяжестью своего убогого скарба. Все шли в направлении клетки, огороженной колючей проволокой, готовой принять тех, у кого отняли человеческие права.
На каждом углу стоят  полицейские и проверяют свертки евреев. Они отбирают у евреев все, что им понравилось, кричат, что евреи слишком много вещей тащат с собой в гетто. Третьего мая вечером закрыли ворота гетто.
Клетка закрылась, и нельзя было выйти из нее без разрешения. Еврею было запрещено прийти в свой дом.

Территория гетто была очень маленькой. Убийцы выбрали для нас самую худшую и тесную часть города. Это были бедные и убогие улицы (такие как Глинищанская), на которых и в обычное время была самая большая теснота. Около 21 тысячи человек пришло на эту мизерную территорию. Кроме евреев Пинска, в гетто были переселены евреи из окрестных деревень.

У гетто была форма большого кирпича, огороженного с четырех сторон колючей проволокой, и в этой ограде трое ворот – одни на улице Листовского, вторые на улице Полночной (Северной), третьи на улице Альбрехтовской за маленькой церковью.
Главные улицы: Завальная, Альбрехтовская, Вишневецкая, Теодоровская и Логишинская не были включены в территорию гетто. Они служили только границами гетто и вдоль них была протянута колючая проволока.

Отсутствие условий  для соблюдения минимальной гигиены вызвало многочисленные болезни,  которые моментально распространялись. Прошло много дней, прежде чем новая жизнь вошла в  колею и как-то «упорядочилась». Все дома были набиты до отказа. В одном доме жили сотни людей. Не везде люди приноравливались к своим соседями по комнате. На каждого человека была выделена площадь в полтора квадратных метра. Теснота была ужасной.

Еврейские полицейские должны были стоять в воротах гетто, внутри. Снаружи наблюдали польские полицейские. Еврейская полиция следила за порядком на улицах гетто. Трое ворот гетто были исключительно для прохода евреев, которым посчастливилось состоять в рабочих бригадах, каждое утро выходящих  на работу, а по вечерам возвращающихся в гетто. У рабочих были специальные удостоверения. Остальные евреи были заперты в гетто. Из-за колючей проволоки смотрели они на свободный мир за пределами клетки.
Рядом с воротами гетто стояла также стража из жандармерии, и среди них тоже были разные люди. Одни конфисковывали все, другие смотрели сквозь пальцы и давали все пронести.

Юденрат открыл несколько магазинов в разных местах в гетто. Там получали порции хлеба по карточкам. На ребенка – 150 граммов,  на взрослого – 300 граммов. Муку выделял гебитскомиссар. Он также выделил участок земли для выращивания овощей. Этот участок находился в Садах Каплана. Там выращивали картофель, огурцы, помидоры, свеклу и другие овощи. Гебитскомиссар  передал в распоряжение юденрата несколько телег и лошадей, чтобы перевозить овощи в магазины на территории гетто. Там они продавались по карточкам.

Юденрат учредил также больницу. Ее бюджет покрывался за счет денег юденрата. Больница  размещалась в большом деревянном доме на Банковской улице,  рядом с кладбищем  в Карлине. В больнице не было недостатка в больных, распухших от голода, зараженных тифом и другими болезнями. В больнице работали врачи: Якобсон, Прагер, Иоз, Лемишов, Майелс, Лев, Гринберг – городской врач, Глейберзон – гинеколог с Театральной улицы, профессор Рубин специалист по болезням желудка, и доктор Вейнберг с Костёльной улицы.

Юденрат открыл также кухню для нуждающихся, бедных, больных и пожилых. Шум и суета около кухни были невообразимые. Но порция еды, которую там получали, была очень-очень скудной.

В гетто была и аптека. Аптекарем был муж Берты Шварцман.

Были также могильщики. Им, к сожалению, хватало работы. Каждый день проводились десятки похорон. Умерших хоронили на кладбище в Карлине.

Также были в гетто суд и тюрьма. Председателем суда был адвокат Эльштейн. Советником суда был общественный деятель Гориновский. Он же был председателем Попечительского комитета детского дома в гетто. За какие преступления судили в гетто? За преступления против юденрата. Например, в случае, если еврей отказался уплатить  юденрату то, что у него требовали. Суд проводил расследование, и если оказывалось, что отказавшийся не платил преднамеренно, его на несколько дней сажали в тюрьму.

В гетто была также организована большая портняжная мастерская. В ней работали все портные и портнихи гетто. Была и сапожная мастерская. Обе мастерские находились в каменном доме на Бернардинской улице, рядом с Сельской больницей.
 Дети не учились, школ не было. Действовал приказ, согласно которому евреям было запрещено посещать театр и кино. Синагоги конфисковали немцы, и они служили складами для мебели, которую забрали из еврейских домов.

Мы были вдали от набережной и других городских мест, когда-то служивших нам для прогулок и отдыха.

Число больных увеличивалось. Люди стали намного чаще умирать. Ужасным и пробуждающим сострадание был вид голодных и истощенных детей. Власти запретили евреям покупать жиры, и каждый, кто пронесет жир в гетто,  будет сам виновен в своей смерти.
Смертельная опасность не пугала жителей гетто, и каждый стремился достать какие-нибудь жиры для детей. И некоторые родители платили своей жизнью за эти усилия.
Возвращавшиеся рабочие приносили вязанки дров для топки. Бывало, что польские полицейские конфисковывали дрова, а бывало, что смотрели на это сквозь пальцы, и счастливцу удавалось принести вязанку домой.

Как-то раз рядом с воротами стоял жандарм и конфисковывал у каждого принесенные вязанки дров. Шмуэль Ларенлейт (он раньше жил на улице Траугутта)  достал в этот день полкило масла и спрятал в вязанку дров. Жандарм отобрал у него вязанку. Ларенлейту было жаль масла, добытого с большим трудом, и поэтому он умолял жандарма, чтобы тот разрешил ему пронести вязанку дров. Жандарм отказал. Ларенлейт от него не отстал и продолжал просить и пробуждать милосердие тирана. Убийце это показалось подозрительным. Он открыл вязанку дров и нашел в ней масло. Немец, не долго думая, вынул револьвер , выстрелил в Ларенлейта и убил его.
Гебитскомиссар приказал юденрату выдать ему всех душевнобольных, находившихся в гетто. «Там, где господствуют немцы, не должно быть душевнобольных»,  мотивировал злодей свой приказ.

Убийцы угрожали, что они сами придут в гетто и заберут любого, кого захотят, если им не выдадут душевнобольных. Юденрат разослал служащих по всему гетто с заданием переписать душевнобольных. Это было нелегко. Должна была вмешаться еврейская полиция. Члены совета ходили из дома в дом в сопровождении врачей и устанавливали, кто душевнобольной. Наконец был готов список из 40 жертв,который  передали гебитскомиссару. Через два дня рано утром в гетто появилось несколько машин, и в них еврейские полицейские и члены юденрата. Машины собрали несчастных душевнобольных. Больные видели, что их ожидает, и сильно сопротивлялись. Члены их семей боролись с полицейскими. Но все напрасно. Две машины, битком набитые людьми, увезли их в Козляковичи. Там сорок жертв были застрелены. Эта катастрофа окончательно сокрушила еврейские души.

Середина октября 1942 года. Прошло четыре с половиной месяца жизни в гетто.
И  вот до нас дошли известия от крестьян, что в окрестностях Доброй Воли, примерно в 3 километрах от города, вырыто много очень глубоких ям. Крестьяне сказали, что эти ямы приготовили для нас. С каждым днем мы все больше убеждались, что эти ямы приготовлены для нас. Стало известно, что к ямам подвели трубы, и рядом с ними - фургон, полный извести. Чтобы скрыть свои намерения и сгладить тяжкое впечатление, произведенное ямами, гебитскомиссар дал евреям дополнительный участок земли для выращивания зерновых и овощей. 

Радостные и благодушные, лучащиеся от вновь пробудившихся надежд, возвращались еврейские представители и кропили бальзамом утешения свои сердца, омертвевшие от горя , скорби и ощущения близкого конца евреев Пинска. Благодаря этому великому событию ; новому обещанию, пили «лехаим»1. Садовники запрягли пару лошадей и съездили за город посмотреть на новый участок земли, который дали евреям под посевы. Все было в полном порядке.

Но радость жизни не вернулась в гетто. Мысль о близком конце продолжала тревожить, и людей душила тоска.
Ночью войска - их сопровождали тяжелые и легки танки - окружили гетто.

Фото из википедии. Мемориал на месте массовых убийств евреев Пинского гетто во время Холокоста. Местонахождения - Пинск Брестской области.
Период существования гетто: лето 1941 —2 8 октября 1942.