По следам маленького пилигрима

Л.Рохлин

По следам Маленького Пилигрима

Дороги – это История Человечества. Самая объективная. Следуя по ним мы
как-бы листаем страницы энциклопедии развития стран и народов, заполненные рассказами о социальных, экономических и культурных общениях людей разных национальностей и религий. По количеству и качеству дорог можно судить о уровне цивилизации общества.
К примеру, американского. Огромный континент. Осваивать его, то есть строить ДОРОГИ, с самого начала взялись цивилизованные люди. И потому естественно начали с прокладки железных дорог наиболее перспективного транспорта тех времён. Слабые и неспособные гибли в первые дни освоения, оставшиеся потом и кровью орошали дороги, искренне стремясь к достижению вполне материальных результатов 
Вскоре, к середине XIX века, менее чем за столетие с начала освоения, континент был крепко опоясан железным ремешком. И вот тогда и только тогда началась экономическая революция, связавшая разнородные массы энергичных людей, создавшая современное американское общество.
Каким оно было в разгар революции можно понаблюдать краешком глаза, если пройтись по следам Маленького Пилигрима, сто пятнадцать лет тому назад, пригожим майским деньком севшим в новенький, сверкающий краской вагон, на новеньком вокзале, почти новенького города Окленда, что на побережье Тихого океана и никем не провожаемый, тронулся в увлекательное путешествие к берегам Атлантического океана.
Так звали Редьярда Киплинга. Ну, конечно, вы его знаете! Кто ж не зачитывался «Маугли» в детстве. Хотя мало кто знает, что наш пилигрим (он был маленького роста) никогда не был в Африке. Да и вообще в современной России его слабо помнят. А когда-то, в начале XX века, он гремел и старики с Дерибасовской бывало говорили – «...Редьярд, это голова...».
Так вот в мае 1889 года, спустя всего-лишь двадцатилетие после того как железный ремешок на талии континента застегнулся, он пересёк его с запада на восток (до Нью Йорка), оставив интереснейшие записи. Полистаем пожелтевшие странички, особенно в той их части, где маленький пилигрим пересекал просторы Дикого запада.  Хотя-бы для того, чтобы сегодня проехав его маршрутом, узнать чем завершилась американская промышленная революция.   
Начинает он с размышления о том, что поезд самый подходящий объект для беседы на тему об одарённости нации, конкретнее о многосторонности американского гражданина. Он действительно разносторонне одарён. И в первую очередь благодаря неограниченному проявлению права на личное мнение. А ведь это такое оружие, пишет Киплинг, что только один из десятка умеет обращаться с ним. И добавляет, что европейцы знают об этом и завидуя, склонны оценивать данное качество американцев как небрежность «очень опасного свойства...» Но именно это свойство, как и привычка быть постоянно вооруженным для подкрепления своего личного мнения, быстро помогло вырастить нацию энергичных, деловых патриотов. Возможно не совсем гибкую, нередко грубую и прямолинейную, но всегда преследующую конкретные цели и добивающуюся быстрейшего их достижения. 
В дни «строительства Калифорнии», то бишь с 30-40ых годов XIX века,  сюда дошли только сильнейшие. Представители рас старого Света, французы, ирландцы, немцы, итальянцы, англичане и, конечно, евреи, объединились, отбросив условности. Результат – « ...ширококостные, полногрудые женщины с изящными руками и высокие, гибкие, прекрасно сложенные мужчины, не ведающие страха, ведущие себя как рыцари, имеющие сердце не меньшего размера, чем свои сапоги ... Как можно  не полюбить и тех и других – детей Золотого Запада, отпрысков Калифорнии.»
С любовью к ним  покидал Киплинг Сан-Франциско.
Вокзал Окленда совершенно не похож на европейские, тем более старороссийские вокзалы. Это не место для гуляния прекрасных дам и кавалеров под звуки военного оркестра, где обмениваются вопрошающими взглядами, потом многозначительными репликами, возможно и продолжительными разговорами за столиками кафе и ресторанов... Здесь деловые люди. Они спешат. И потому вокзал не располагает чем-либо похожим на перроны и громоздким зданием в стиле неоклассицизма. На огромном асфальтированном поле проложены пути и тяжелонагруженный пассажир весело перескакивает через рельсы в поисках своего поезда. Билеты покупаются в городе, а при надобности каких-либо перемен, все вопросы к кондуктору, то бишь к проводнику, имеющего большие полномочия. Гудки десятков маневрирующих паровозов призывают пассажиров быть осторожными. Но многолетняя практика приучила энергичную нацию обращаться с поездом как с хорошо изученным существом. «Под самым носом локомотива женщины, подобрав юбки, болтают о модах и о своих детях, а ребятишки заигрывают с вагонами так, что и смотреть страшно...» Наконец, поезд трогается, сразу набирает скорость до 30 миль в час и мчится по улицам, заполненных толпами экипажей и людей, мимо витрин магазинов, ухитряясь никого не задеть. «Я был разочарован» - восклицает Р.Киплинг.
Поезд несётся по болотистой низменной местности вдоль южной кромки огромного залива и достигнув горы разноцветных ящиков, осчастливленных званием станции Стоктон, пыхтя и отдуваясь, останавливается. Первая остановка. Города не видно. Его вообще нет. Дикое поле. Тишина. Возле путей лежат срубленные деревья, словно потом истекающие смолой. Жара! Вездесущая, вибрирующая. Но в вагонах ещё хуже и потому все вываливаются, краснолицые и чумазые. Весёлые! Итак на каждой станции, тем более что поезд стоит везде не менее получаса.   
Вагоны более узкие, нежели европейские, страшно тесные из-за рядов высоких, с резными подлокотниками, плюшевых, невероятно пыльных кресел (двух с одной стороны и одиночного с другой).Тяжелые, шелковые, почему-то всегда красного цвета шторы, разделяют на ночь вагон на условные купе. Мелькает мысль. Случись что-нибудь – не выберишься. Легче из переполненного кинотеатра, чем из такого железнодорожного пульмана.
А поезд мчится далее. Мелькают маленькие городки – Бигс, Анита, Техама, Ред Блуф, Реддинг. Как две капли воды похожие друг на друга. Здесь уже есть и перрон и маленький вокзал, а за ним на просторной площади непременно литой чугунный фонтан, достойный города с тридцатитысячным населением. За площадью тянется торговая улица, как правило Mission или Main. На ней обязательно отель, а то и два, рядом магазинчики и непременно салун. Немногим далее два-три десятка деревянных домишек и не менее трёх церквушек.
В городках стоит ошеломляющая тишина. Людей не видно. Да и кто в такую жару выходит на улицу. Лишь из салуна слышится музыка, а если вглядется в сумрак бара, то заметишь не более двух-трёх завсегдатаев. Над городами, на склонах холмов, нависли дубы и сосны, буйствует кустарник. Я недаром упомянул о холмах. Низменность давно окончилась, на горизонте маячат снежные вершины и паровоз мчит в узкие тинственные межгорные ущелья. Время от времени мелькают яркие рекламные стенды, призывающие людей оставаться на постоянное жительство и осваивать земли. «Они не отличались изяществом, но все призывали добрых людей ходить за плугом, строить школы для ребятишек и заселять холмы....»
За Реддингом к составу подцепили второй паровоз и оба локомотива задышали в унисон. Начался длинный подъём. Буквально через полчаса в душном вагоне почему-то настала тишина. Даже дети притихли, прилипнув к окнам. Повеяло ветерком, чистым, горным, с медово-горьковатым запахом полыни. Начиналась индейская страна Шаста (SHASTA), за ней поднималась другая страна группы племён Сискью ( SISKIYOU). Там уже был штат Орегон.
Сказать, что за окнами проплывала красота, значит ничего не сказать. Но если уж дети примолкли, следовательно за окнами на самом деле творилось что-то невообразимое. Невысокие остроконечные  горы из красноватого песчаника, хаотично изрезанного пластами белого известняка, как-бы составляли раскрывшиеся лепестки огромного цветка, в центре которого неподвижно застыли капли росы – глубокие синие озёра. Наши пузатые паровозики, карабкаясь по склонам красных гор, то возвращались к озёрам и тогда от радости пронзительно свистели, то уходили в тень и боясь запутаться в угрюмых скалах, отчаянно шипели.
Мы были на высоте свыше четырёх тысяч футов, затем покатили вниз, сбросив две тысячи футов на отрезке пути в десять миль, затем вновь натужно поднимались. И здесь наш пилигрим искренне удивляется – «Меня заставили призадуматься вовсе не отчаянный скрип тормозов или открывшийся вид на три крутые извилины дороги, которые, судя по всему, лежали на целые мили под нами, даже не созерцание товарного поезда, который проезжал чуть ли не у нас под колёсами, как те эстакады высотой в сотни футов, словно сложенные из спичек, по которым мы проползали...».
На самой середине стонущего пролёта кто-то из замершей от напряжения публики вслух заметил – «... эти эстакады выдерживают пять-шесть лет, а потом их невозможно отремонтировать, в особо жаркие года они нередко загораются и тогда поезда срываются вниз...» Это замечание так подействовало на сидевшую рядом даму в чёрном, что она инстинктивно крепко прижала к груди вихрастого сына, а тот от боли истошно завопил и тем разрушил пугающую тишину. Мужчины стали рассказывать смешные истории. Как им казалось. Ибо все они были основаны на насилии, убийствах, варварском обмане или восхищении подвигами ковбоев (их личных знакомых), их искусством обращения с револьвером, дамами и лошадьми.
Изредка попадался обходчик, следивший как мы спускаемся вниз или поднимаемся. Он задумчиво стоял, не обращая на нас внимания и п р и к и д ы в а л ... Тот же голос, рассказавший историю о эстакадах, вновь заметил, глядя на обходчика. «Эта нация уж слишком часто прикидывает, всё быстро и на глазок...» Ну, как тут не отметить невероятное сходство с другой нацией, на противоположном и тоже огромном континенте, которая тоже всё делает на авось, но правда медленно.  А голос продолжал – «...американцы прикидывают, что эстакада вроде-бы простоит вечность, прикидывают, что авось залатаем размытую колею, что дорожное полотно будет чистым от поваленных деревьев или попавшего под решётку быка и доприкидываются иногда до того, что вместо депо мы попадём в ад...».
Атмосфера в вагоне сгустилась...
Стало ужасно холодно но поезд карабкался вверх до тех пор, пока мы не добрались до индейской резервации и благородные «дикари» вышли навстречу. Как же они были живописны и привлекательны. Стояли молча, небольшой группой и пристально рассматривали вагоны и паровозы, не обращая внимания на пассажиров.  Какой-то мальчуган подбежал и стал ощупывать ноги одного из них, одетые в разукрашенные лосины, слюнявить пальчик и пробовать на крепость краску. Испуганная мать схватила ребёнка, а тот заорал. Индеец не шелохнулся, даже не обратил на них внимания. Он стоял и будто впитывал воздух чужой цивилизации.
Поезд истошно завопил, собирая пассажиров, окутался дымом, вобрамшим фигуры застывших индейцев, тронулся. Медленно, медленно. Началось настоящее восхождение... Слышалось громкое, натужное пыхтение карабкающегося чуть-ли не вертикальной стене паровоза. Наконец он взобрался до ужасной кручи и здесь его расформировали. Пять вагонов прицепили к двум локомотивам и последнии три тоже к двум. Вновь тронулись, но эти манипуляции разбудили в некоторых пассажирах любопытство и они поспешили посмотреть, как чувствует себя муфта сцепления двух концевых вагонов. То что они увидели поразило всех столбняком. Нормальной, заводской муфты не было. То ли потерялась, то ли сломалась. Машинист нашел в тендере какую-то железку не толще проволоки для жилетных цепочек и ... авось сойдёт. Ещё совсем недавно они хвастались подвигами лично знакомых ковбоев, намекая и на своё непременное участие в них. Теперь все молчали и натужно сопели. Вы понимаете, что они переживали. Тут особого воображения не надо. Представьте себе, что вас тащут по вертикальному утёсу на крючке от дамского зонтика. Вообразили!!! То-то. Групка любопытствующих пассажиров тяжело прошагала в купе и молча уставилась в окно. «Господи, пронеси!!!» - молили их взгляды.
Первая партия вагонов тащилась на четверть мили впереди, слева чернела бездна. Мы поднимались всё выше и выше до тех пор, пока и без того разрежённый воздух поредел окончательно и звуки пыхтящего паровоза стали соответствовать ритму биения сердец пассажиров. Наконец остановились на гребне перевала. Перед нами с высоты одиннадцати тысяч футов распростёрлась добрая половина Америки. Локомотивы пожелали отдохнуть, а большинство пассажиров не имели на то возможности по причине нехватки атмосферы и лежали ничком на лавках, хватая воздух широко открытыми ртами. Они прощались... Наверное. 
Впереди нас ожидало новое приключение. Туннели! Только из-за них «мне не хочется снова ехать по этой дороге...». Ужас! Длина одного из них около двух миль. В действительности это длинный штрек шахты, оснащённый подпорками из кажущихся призрачными брёвен и изредка освещённый электричеством. Свет лампочек обнажает грубо обтёсанную, мокрую повехность пород, со всех сторон сдавливающих узкое жерло тоннеля, как инороднюю пустоту. Её не должно быть по всем законам природы. Это буквально ощущаешь, особенно когда медленно ползущий поезд вдруг останавливается и тогда становится слышно как капли воды и обломки породы стучат по крыше вагона, как хрустят камни, сдерживая тяжесть других камней...
«...затем вы начинаете молится и молитесь горячо, потому что воздух в туннеле становится всё неподвижнее и вы не осмеливаетесь отвести глаза от бревенчатых подпорок ( как-бы не завалились!), так как уже не надеетесь на опору моральную...»
Буквально откровение храброго маленького пилигрима.
Конечно, обходчик проверяет путь после каждого поезда, но это не гарантирует безопасности. Ведь он попросту «прикидывает, пройдёт-ли следующий поезд. Помните! Прикидывает... Да и машинист каждого паровоза тоже «прикидывает». В один прекрасный день случится обвал и тогда какой-нибудь предприимчивый репортёр, возможно и я, распишет крики и стоны заживо погребённых и героические усилия прессы заполучить информацию на месте происшествий о бездействии властей и особенно полиции... Хотя при чём тут она?
«Человеческая жизнь ничего не стоит» - размышляет Киплинг. А ныне? Это отдельная тема.
Меж тем начался длительный спуск, о чём свидетельствовало чрезвычайное колебание вагонов и отчаянный визг тормозов. Пассажиров кидало из стороны в сторону, на головы летели плохо закреплёные сумки и баулы, доставляя несказанную радость детям. Взрослые тоже пытались улыбаться, но более были заняты удержанием равновесия вещей, детей и собственных персон.
Спуск доставил нас вглубь Орегона. Страны пшеницы, леса и необыкновенной прозрачности воздуха. Путь пролегал по днищу плоской обширной межгорной долины, сквозь таёжные массивы величественных сосен и поля пшеницы. Пролетали маленькие города ( Евгения, Салем, Роузбург) сплошь в садах  и разноцветных куполах церквей. Казалось, что их не менее, чем жителей этих городков. Наконец, показался большой город, Портленд, где проживало чуть более 50-ти тысяч жителей, пользующихся электричеством, но лишенных мостовых и ...канализации. Место выбрано весьма удачно. Город построен на стыке полноводной Колумбии, в ста милях ниже впадающей в океан и  свободно пропускающей большие суда до города и крупной реки Уилламет, собирающей все ручьи и речонки с Прибрежного и Каскадного меридиональных хребтов. Жители считают, что все дороги ведут в Портленд и потому местная пресса клянётся, что нет места на земле, подобного Портленду и что все выдающиеся граждане США естественно выходцы из Орегона...Оставим это на их совести, но в одном они правы...
В том, что нет более лучшего места на земле для рыбной ловли нежели величественная Колумбия и её притоки. Вы наверняка знаете, как легко сходятся люди в тесной вагонной обстановке. Через час вам поведуют такие сокровенные факты, идеи, замыслы, мечты, что вы почувствуете к собеседнику или полное расположение или столь же полную ненависть. Но только не равнодушие. К счастью последнее встречается гораздо реже.
Естественно нашлись люди из Орегона и узнав в путешественнике англичанина из Индии, впервые путешествующего по Дикому Западу, буквально «задушили» рассказами и предложениями, но более всего о ловле лосося. Особенно старался агент по продаже недвижимости, словами, жестами, горячими взглядами живописуя такие страсти, что не влюбится, не устоять против соблазна было невозможно.
Итак, я и мой новый друг, тот самый агент, прелестным голубым утром сели на параходик и поплыли навстречу великой Колумбии – реке, родине  лосося, попадающего затем в банки или в солёном виде, с удовольствием поглощаемые, когда мы принимаем самых дорогих гостей...
Но это уже другая история.