Экскурсия в кибуц Нецер Сирени - Начало

- 1 -

Мой  взгляд*
------------

Я  себя  вопрошаю  пристрастно:
смог  бы  жить  и  работать  в  кибуце?
Внешне  всё здесь  картинно-прекрасно,
все  здесь  сыты  одеты,  обуты.

Но  общественное  производство,
быт  общинный  с  общинной  моралью,
что-то  мне  отдаёт  пчеловодством
и слащавою  пасторалью.

По  природе  не  единоличник,
плоть  от  плоти  советской  системы,
Я  хочу  всё  ж,  чтоб  были  отличны
друг  от  друга  всегда  мы  и  все  мы,
и  в  трудах,  и  в  словах,  и  в  воззреньях,
кто-то хуже,  а  кто-то  и  лучше,
чтобы  общностью  нас  в  разуменьях
никакой  идеолог  не  мучил.

*   Писано  перед  поездкой  в
кибуц  «Нецер  Сирени»
23. 12. 1998.               

Прозрение
---------

Я  не  окончу  век  свой  в  пышной  славе,
какой  был  осиян  Иосиф  Флавий.
И  даже,  чтя  историю  кибуца,
мне  в  кеды  борзописца  не  обуться
и  не  одеть  кольчуги  летописца,
известностью  при  этом  не  напиться.

А  потому  тщеславья  не  лишённый,
я,  всё  же  проявляя  в  меру  скромность,
словами  выражаю  чувств  огромность,
увиденным  в  кибуце  обожжённый.

*
Двадцать  шестое  декабря.
Температура – плюс  тринадцать.
Дождь  моросит  и  фонари  горят.
Бейт-Шемеш  начинает  просыпаться.

Шабат  похож  на  остальные  дни.
Идут  с  утра  мужчины  в  синагогу.
А  мы,  безбожники,  нацелились  в  дорогу
в  кибуц  какой-то  «Нецер  Сирени».
*
 «Кибуц»,  как  слово,  или  как  понятье,
в  моей  душе  рождает  отторженье:
ведь  мы,  советские,  имели  счастье
быть  в  коллективном  услуженье.

Колхозы  знаем  мы  не  понаслышке.
Кой-где  бывали  крепкие хозяйства.
Но  чаще – пьянь  и  мелкие  воришки,
секретарей  партийных  краснобайство,–
служак  идеологии  ничтожной,
которой  я  был  тоже  слепо  верен,–
не  понимал,  что  где-то  есть,  возможно,
и  мир  другой,  и  путь  к  нему  измерен,
и  в  нём  другой  идеи  отраженье,
и  в  нём  идеология  другая,
и  у  людей  другое  отношенье
к  себе,  друг  к  другу,  и  мораль  такая,
что  внешне  выражена  теми  же  словами,
как  в  наших  манифестах  и  уставах,
но  ею  дышат  и  живут  веками,
а  не  клянут  печально  и  устало.

*
«Кибуц»,  как  символ  общности  стремлений,
идей,  труда,  финансов,  доброй  воли
в  согласии  при  расхожденье  мнений,
заботы  общей  о  дальнейшей  доли
своих  детей  и  будущем  кибуца…

Увидеть  подсознанием  всё  это?!
Мне  проще  было  зреть  кобылу  в  бутсах
из-за  слепого  внутреннего  вето,
вошедшего  в  нутро  со  школьной  парты,
из  строчек  песен  о вожде  любимом,
о  лучшей  и  любимейшей  из  партий,
о  братстве  нашем,  вечном,  нерушимом.

*
Асфальт  шуршал.  Автобус  плавно  ехал.
А  дождь  всё  моросил  и  моросил.
Столбы  мелькали,  как  за  вехой  веха,
и  наклонялись  буквами  в  курсив.

За  Рамле  повернули  с  трассы  влево.
Пяток  минут  вдоль вымокших  садов.
И  вот  передо  мной  то,  что  довлело
во  мне  последних  несколько  часов.

Остановились.  Вышли  всей  гурьбою.
Встречал  мужчина;  элегантен,  мил.
Но  чувствуется – был  потёрт  судьбою.
И  удивительно  по-русски  говорил.

Представился: «Яков  Эшколь, иль  Яков.
Так  будет  проще.  Здешний  секретарь.
Здесь  в  кибуце,  считай  полжизни  с  гаком.
Ещё  работаю.  Пока  ещё  не  стар».

*
Во  мне  всё  закипело,  забурлило,
как  будто  бы  внутри  варилась  сталь.
Хотелось  злость  воткнуть,  как  шило  в  мыло:
«И  здесь  есть  свой  партийный  секретарь!»

Но,  Господи,  как  я  ещё  наивен!
Каков  в  суждениях  совковый  примитив!
И  через  час  был  сам  себе  противен,
в  себе  услышав  новый  я  мотив,
как  результат  увиденного  мною
труда  чужого,  коллективных  сил.

Загадить  злопыхательской  слюною
возможно  всё.  Но  мне  ведь  больше  мил
свет  истины,  который  мне  открылся
в  коровнике,  в  телячьем  блеске  глаз,
в  столовой,  где  наелся  и  напился
и  где  я  слушал  Якова  рассказ.