Это к нам

В первый раз меня «зарезали» где-то очень давно. Все эти разы, наверное, благотворно сказываются на мне до сих пор, я не знаю. Я думаю так, хочу думать.
Когда моя классная в школе сказала, чтобы я даже не пыталась поступать в вуз, я ничего не поняла. Просто добавился комплекс. Но по прошествии времени, я все вспоминала свою классную – Эльзу, она казалась мне доброй и правильной в детстве. Но по взрослении, кажется, я начала догонять, что правильная и добрая классная училка не будет резать своих подопечных на самом корню. А все – по причине, не очень зависящей вообще от детей. Она всю жизнь имела врожденную патологию позвоночника, и еще глаза ее всегда видели оба угла класса, когда она преподавала историю. Мы пытались словить ее полноценный взгляд и на, какие-то секунды, кто-то даже успевал, ему даже везло. Но к чему я? Моя классная была по жизни несчастным человеком. И из-за своих проблем и других обстоятельств, которых полно у каждого, в принципе, она не видела, или видела не достаточно изнутри оппонента. Своим внутренним взором. Короче, у нас было пару отличниц, пару пришпиленных молодых людей, возвращенных из колоний. А вся остальная сопливо-безалаберная разнообразно-цветастая масса – была ей, возможно, просто как масса. Я ненавидела химию, алгебру и геометрию. И часто была задумчивой, сидя сама по себе за партой, когда остальные собирались кучками, рассматривая Бурду или рисуя комиксы, когда травили матами анекдоты и бегали стайками за угол школы на перекуры. И, видать, для классной, когда она могла собрать себя и присмотреться, я выглядела как-то не в куче с остальными. Кто целился поступать. Но ничего, все прошло хорошо. Чуть позже, но все же я поступила, и без малейшего напряжения отучилась в вузе. Ведь учиться не сложно, если хотеть и если интересно. Но до сих пор я все еще помню, как разведенные зрачки, которые я смущенно пыталась поймать, грустно мне ведали: «и не пытайся». Люди, мне кажется, психологическое тестирование учителей должно иметь место быть принудительно.
Второй раз меня «зарезали» на экзамене по теории в музыкалке. Все знали, как я готовлюсь к кировоградскому музучилищу, как езжу туда на всеобщие сборы, как я там, в принципе, уже почти что студентка.
Я писала диктанты на сольфеджио со второго проигрывания. Учитель сольфеджио была замечательной, но доброй. Поэтому, зная, что даже самый тупой ученик в моем классе, но все же сдавал ей диктант на пятерку, ставила ему просто тройку. У нас на сольфеджио было пару пятерок. И сплошные тройки, те, кому я писала диктанты. Мне было не жаль, а почему бы и нет? Это было быстро всегда и легко. А декан в музучилище отворачивал меня от инструмента и наигрывал невозможные аккорды. А я называла ему тупо каждую ноту. Он удивлялся. И продолжать выдумывать. В общем, все было хорошо. И на экзамене по теории в нашей музыкальной школе комиссия старалась, как могла. Потом они поставили мне четверку, после которой многое для меня менялось. А одна знакомая теоретичка, отведя растерянную меня-малолетку, сказала, типа: понимаешь, у тебя пять, конечно, но если ты с нею придешь в училище на экзамен, тебя будут там по таккооой всей строгости..., ты понимаешь? Поэтому, пусть будет четыре.
Теперь тоже все хорошо. По своим обстоятельствам до училища не дошло, как и дальше. Хотя вся моя жизнь до 15 лет была именно в этом вся. И даже рукопожатие националиста но, тем не менее, замечательного композитора – Е. Доги моей руки в 3-м классе на конкурсе юных композиторов в Кишиневе – я все это все еще помню.
Так я просто думаю часто: как нужно общаться нам и сейчас с детьми. И не только своими, но и чужими. Не зная психику, и не вникая в нее. Да и не должны мы вникать ни в чью психику детскую. Мы просто ее должны беречь, как самую драгоценную хрустальную вазу. Не знаю, как что-то такое хрупчайшее и неимоверно дорогое. И не важно, свой ли это ребенок. Любое слово, жест - все это может сказаться на последующем восприятии этого ребенка во взрослой жизни. Так просто сказать – резануть, сделать не очень разумные вещи и поменять течение жизни чужого ребенка.
Конечно, сейчас мы строим свою взрослую жизнь. И у нас все хорошо. Мы цветем, или расцветаем, или отцветаем. Но – чтобы снова зацвесть. Такова наша жизнь. Это нормально. А слово – энергия наша. Она течет так, куда и как ее направляешь. И если я говорю своей дочери:
- Я в тебя верю, ты знаешь это?
Она уверенно, твердо мне отвечает:
- Да.
- Ты знаешь, что я люблю тебя?
- Знаю. Даже когда ругаешь, то все равно любишь.
И еще, когда так получается, я подбадриваю в любом месте любого ребенка, если это некому сделать в данный момент. Я считаю, что это нормально. Ведь чужих детей не бывает. Когда им нужно помочь.
А взрослые – те же дети. Хотя часто ведут себя не по-детски. Но, бывает, им тоже нужно доброе слово в важный момент. Как часто, думая, что они – уже взрослые, можно упустить тот самый момент, когда можно это слово сказать. И подарить совсем немного своей энергии. Для того чтобы взрослому, но в душе ребенку, стало легче внутри. Какие бы эти взрослые не были, как бы они себя не выставляли и не представляли. Ведь жизнь нас не просто так сводит друг с другом. Не просто ты видишь чей-то затравленный взгляд. Не просто так читаешь сейчас чьи-то строки. Не просто так слышишь плачь чужого ребенка с балкона пустой квартиры из дома, напротив, через дорогу. Не просто так многое. Хотя, кажется часто, что это не к нам.
Но это все – к нам.