Фрагменты романа Каракалпакский Клондайк. Турбула

    Турбулай, Одилбай, Барзабай и
    барзабята плюс начало
    электрификации всей степи…
   
   
    …Март 1983 года не принёс нам весеннего настроения. Ночами в степи было холодно. Приходилось топить буржуйку – проще, если соляркой, которую мы цыганили у редкого транспорта, хлопотней, если жангилом, коего вокруг было - руби не ленись. Сидеть на объекте - на сухарях и подножном корме, без нормальной работы, без стройматериалов, без электричества, без денег, без перспективы цельного производственного дня - было голодно и нервно. Ребята напропалую крыли матом «зверьков», так в обиходе русскоязычные граждане обзывали коренное население автономии. Но с удвоенным пристрастием мы поносили руководство ПМК во главе с Джамабаем. Создавалось небезосновательное впечатление, что там, в конторе, до нас и дела никому нет.
    Начались ссоры и между собой, как бывает в большой бедствующей семье. Стычки друг с другом по всякой мелочи вспыхивали ярко, как порох, но, благо, так же быстро и угасали, а едкий дым от них скоро рассеивался. Первоначальные романтические мечты о больших заработках поглотила суровая проза реальности и теперь, долгими вечерами, при тусклой керосинке, под заунывный аккомпанемент шакальего обложного воя, мы всё чаще вспоминали прошлое - сытое и тёплое – каждый из опыта своей жизни.
    В такие вечера губы нам обжигали газетные самокрутки, набитые сухой чайной заваркой, перемешенной с прошлогодней травой. Давясь горько-кислым дымом до слёз и слюнотёка, мы беспрестанно плевались и кашляли.
    Илья в эти часы выпекал из остатков муки свои любимые лепёшки «на воде» - жёсткие и пригорелые до угольного хруста. Лёша Журавлёв вздыхал о матушкиных варениках с картошкой и луком, золотисто и румяно поджаренных на сале; Игорь Подгорных вспоминал о тёплых годах недавней армейской службы при штабе; Лёня Тусев тосковал о райском времени, когда работал на винзаводе и сопровождал по железным дорогам Союза вагоны бочкового портвейна на удивительный остров Сахалин. А мы с Илюхой, понимающе поглядывая друг на друга (морячки-братишки!), рассказывали нашим солдафонам-«сапогам» про дружную, чистоплотную и сытую жизнь на кораблях: он - Тихоокеанского, я - Балтийского флотов.
    Лёнька Тусь, как бригадир и как человек деятельный по конституции, отчаянней всех нас противился смирению с незавидным положением бригады. На мыльный Илюшин авторитет у «зверьков» он уже не надеялся и, как лидер, в одностороннем порядке снял с Илюхи полномочия собригадира, а по возрастной градации быть своей правой рукой выбрал и уполномочил меня.
    Положив в сумку с десяток картофелин «в мундире», пару подвяленных тощих судачков и несколько луковиц, в один из погожих понедельников, без копейки в кармане, потопали мы с Лёней в Карантау, чтобы оттуда, выйдя на трассу, добраться на попутках до Нукуса. А там решительно и окончательно поставить вопрос перед Джамабаем о дальнейшем существовании объекта.
    - Ребром надо вопрос ставить, реб-ром! - рубил ладонью воздух Тусь и полководчески сверкал выпученным сапфиром воинственного ока.
   
    Верховного руководителя ПМК в служебном кабинете не оказалось по причине его «очередного внеочередного» отпуска, как объяснила Устя. Отсутствовал на рабочем месте и скоропостижно «заболевший» начальник участка Усландин. Замещал их - всех сразу - главный инженер Турбулай, высокий упитанный дядька, вечно улыбающийся и потому прозванный нами «Улыбкой». К нему по всем вопросам и направлялся всяк степной народ.
    По конторе так же озабоченно шныряли наши землячки - бригадиры Шелкохват и Костенко. Они являлись известными, проверенными работниками ПМК, строительство их сооружений шло интенсивно, ударно, как возведение Днепрогэса, и мы с Лёней впервые увидели в друзьях-коллегах досадных нам конкурентов. Ведь козе было понятно, как сказал бы Илюха, что всё внимание руководства уделялось в первую очередь им, а не нам!
    После приёма фаворитов-днепрогэсовцев улыбчивый Турбулай, преисполненный восточной галантности, принял и нас - ходоков с бездействующего на отшибе сооружения №3. Он добросердечно выслушал возмущённую речь Леонида и сочувствующе заверил, что в ближайшие дни обеспечит простаивающий объект как работой, так и денежным авансом.
    - Ехайте на объект, деньга вам привезём, и работ будет на вес месяц. Хороший, денежный работ, - уточнил он весело и начальственно.
    Тем и закончился непродолжительный разговор с улыбчивым «ВРИО де Джамабайто» (ну как не поиграть на радостях словами в самовластном ПМК!). Но возвращаться в степь с пустыми руками мы не собирались, зная о ненадёжности подобных увещеваний ру-ководства. Решено было крутиться в конторе, чтобы ежедневно и еженощно «висеть над душой» Турбулая, пока не будут выполнены данные им обещания.
    Первую ночь мы перекантовались на жёстких стульях в кабинете Джамабая, весьма скромно (ах, как некстати для нас бесприютных!) меблированном. Весь вечер под урчание голодного желудка я просматривал книги, набранные в производственной библиотеке. Библиотека – отдельная комнатушка в конце коридора конторы - оказалась, к моему восхищению, завалена и русской классикой от Пушкина до Толстого, и современной советской беллетристикой, и шедеврами западной литературы, не противоречащими советской идеологии. Могу с уверенностью сказать, что с добрую четверть книг из всего литературно-художественного библиотечного фонда ПМК перечитал я за полтора года работы в организации. И если бы не этот интеллектуально-духовный светозарный оазис, жизнь наша в степи прошла бы намного угрюмее, ограниченней и беспросветней.
    Ещё на одну ночь нас приютил вагончик инвалида Одилбая - ночного сторожа и по-совместительству дневного подсобного рабочего базы ПМК.
    Одилбай был хромым, болезненным, истощённым человеком, дистрофично большеголовым и блестяще лысым - в точь, как Ленин на весомом металлическом («железном», по народному говору) рубле. Достопримечательная голова Одилбая, несмотря на характерный по расовой пигментации цвет кожи, поразительно напоминала светлый образ вождя мирового пролетариата, и между собой мы ещё в памятных днях своего внедрения в организацию прозвали хромоногого сторожа иронично и величаво: «Вождь смуглокожих».
    «Вождь» не первый год проживал при ПМК одиноко, без племени и роду, без самой что ни на есть завалящей жены, которой у него, впрочем, никогда и не было. Вагончик-вигвам Одилбая был тёплым, электрифицированным, но по бобыльему образу бытия хозяина и по посещаемости контингента людей не трезвеннических наклонностей - неисправимо шаромыжным.
    Гостеприимный «Ленинбай» (ещё один вариант прозвища вождеобразного сторожа) напоил нас чаем из грязных кружек, а потом, под слипшуюся отварную вермишель, выставил на стол сразу пару «пузырей» арака – разумеется, с расчётом, что деньги в кассе нам не сегодня-завтра выдадут.
    Из производственно-политической беседы с умственно-развитым сторожем за достойным интернациональным дастарханом с натюрмортом лапши и арака мы узнали, что в ПМК, да и вообще в Нукусе, настали суматошные времена.
     «Потому-то Джамабай и скрылся в отпуск!» – раскрылись нам все секретные производственные карты.
    По наблюдениям бдительного охранника нукусской ПМК-3, генсек Андропов, резко и решительно подломивший под контроль державу, стал добираться и сюда. В затерянную среди пустынь сто-лицу Приаралья зачастили всевозможные московские комиссии с проверками. Ярые слуги Андроповы круто взялись «шерстить» местных управленцев, все крупные и средние ведомства, предприятия и учреждения. Сразу вылетели из своих насиженных кресел не-сколько высокопоставленных чинов, чьё-то громкое имя попало под суд, и т. д. и т. п.
    - В опчем, хотят установит здес Советский власт, - заключил личные независимые аналитические наблюдения Одилбай, - да ни-чиго у Москва не получится – здес у нас, по крайней мер…
   
    Во второй половине третьего дня главный инженер пригласил Лёню и меня к себе в кабинет и, снова улыбаясь во весь рот, представил нам главного энергетика ПМК по имени Барзабай Барзабаев. И. о. начальника торжественно уведомил, что отныне мы начинаем заниматься работами по подготовке и проведению на третье сооружение капитальной электролинии. Лучась особым, отеческим чувством к нам, «Улыбка» властным окриком пригласил кассира из-за соседней стены и распорядился выдать «ребьятам» сторублёвый аванс – на продукты и сигареты.
    Получение подачки-аванса (по двадцать рублей «на рыло» - смех!) и объявление о начале электрификации вверенного нам участка степи всё же было достижением, с честью выстраданным нашей стороной. Остаток дня мы провели на складе, получая рукавицы, ломы и лопаты – штыковые и подборные - для рытья ям (вручную!) под электроопоры; подготовили к погрузке изоляторы и прочие материалы, чтобы утром, закупив продукты, выехать на объект к пухнущим от голода собратьям.
   
    На очередной ночлег перед отправкой в степь приглашение нам поступило теперь уже от «энергетически» прикреплённого к бригаде Барзабая - коренного нукусца, внешне тоже чем-то напоми-навшего всесоюзно известного человека, только не Владимира Ленина, а нашего современника - популярного артиста театра и кино Спартака Мишулина.
    В доме национала мы были впервые. Привечала гостей жена каракалпака - тихая, маленького роста худощавая казашка по имени Сапаргуль. Когда мы с Лёней ступили в узкий мглистый коридорчик, предваряющий вход в глинобитное жилище, вслед за ней, как горошинки за порог, высыпались-выкатились ребятишки: четыре мальчугана и две девчушки – мал-мала меньше. Все смуглые, черноголовые; мальчишки - коротко остриженные, девчонки - с забавными мелкими неисчислимыми косичками. Мальчуганы были одеты кто во что горазд, а девчушки - во что-то очень пёстрое, цветистое. Дети подходили к нам по очереди, протягивали нечистые ладошки и забавно говорили по-русски: «Стра-сту-те!». Затем чинно отодвигались в сторонку и ждали дальнейшего, внимательно изучая гостей поразительно одинаковыми, чёрносмородиновыми, умными и умилительно раскосыми глазёнками. Лёня растрогался едва ли не до слёз, вспомнив о своей шестилетней дочери Людмилке, и застыдился, что мы, балбесы непредусмотрительные, явились без гостинцев...
    Коридор провёл нас в очень большую комнату, с ходу поразившую обступившей… пустотой. Из мебели в ней стояли две кровати у одной стены да приземистый старенький сервант у другой. Зато весь пол был устлан мягкими коврами, а стены и потолок не-броско и аккуратно расписаны цветным национальным орнаментом масляными красками.
    Хозяйка, мягко ступая, поставила у входной двери тазик с водой, подала мыло и полотенце и, пока мы мыли руки, расстелила посредине комнаты, прямо на коврах, обыкновенную кухонную клеёнку. На этот незатейливый дастархан (скатерть-самобранку, если вспомнить русскую сказку) Сапаргуль стала приносить из соседней комнаты, занавешенной шторой в дверной нише, ужин: консервиро-ванный болгарский перец, наломанный нан, плоскую вазу с разно-цветным и прозрачным, будто слюда, кусковым сахаром, пиалы для чая и арака. Нам с Лёней, как гостям неискушённым, приложила к плоским тарелкам по ложке с вилкой - для привычного приёма пищи. В заключение сервировки самобранку увенчало большое фарфоровое блюдо с аппетитно дымящимся традиционным пловом, давно томившемся в ожидании прихода хозяина с работы.
    Барзабай подоткнул под бока – нам и себе - по небольшой тряпичной, цветным орнаментом же расписанной подушечке, и вот так, полулёжа, мы приступили к трапезе.
    Многочисленная детвора, облепившая главу семейства с плеч до колен, вскоре разместилась напротив нас. Но не столько еда, сколько любопытство владело детьми. Они так же, как отец, брали плов руками, ловко подбирали с клеёнки зёрнышки упавшего риса и отправляли их в рот. Дети вздорили, толкали друг дружку и намагниченно не сводили с нас своих, шестикратно помноженных, замечательных глаз. Дети везде дети. Мать их, апа по-восточному, присутствовала подле, но за дастархан не садилась – молча подливала чай, следила за слишком разрезвившимися малышами…
   
    Ночевали мы все, кроме Сапаргуль и двух самых маленьких из ребят, с которыми она исчезла за занавеской, в той же огромной комнате. Барзабай и дети разместились на двух кроватях. Нам с Лёней было постелено на коврах у стены.
    А утром, перед выходом в ПМК для выезда в степь во главе с Барзабаем, всё повторилось, как с вечера: тазик с водой, мыло и полотенце для мытья рук и клеёнка-самобранка посреди комнаты с пловом и чаем.
    Вот только замечательные барзабята ещё сопели своими чумазыми носиками на обеих кроватях.