Перелом 5 - 10 - 11

                X

Выводы и предложения по обследованию состояния работы Сталинского райполеводсоюза с 24 по 26 февраля 1931 года*


1. Только потерей классового чутья, только сдачей позиций классовому врагу - кулаку и баю правление Райполеводсоюза (Слуницын, Ковцур, Калиев) скатились к правооппортунистическому руководству, к прямой помощи кулаку и баю в деле выполнения директив партии и правительства по всем важнейшим хозяйственно-политическим кампаниям, в особенности в проведении ликвидации кулачества и байства как класса, на базе сплошной коллективизации района.
2. Только благодаря правооппортунистическому руководству совершенно не выполнены важнейшие директивы и постановления партийных и советских краевых и районных организаций. Вместо большевистского выполнения директив правление РПС встало на путь игнорирования (подшивка к делу, складывание в кучу без исполнения).
Во всех решительно планах в проводимых хозяйственно-политических кампаниях на селе отсутствует твердое задание кулацкобайской и зажиточной части села (заготовка сена, контрактация и заготовка шерсти, масла, молока, экспорт, живсырье, пушнина, утильсырье и т. д.).
3. Вместо большевистского руководства аппаратом - нежелание руководить. Аппарат предоставлен сам себе, нет правильной расстановки работников, нет ответственности за порученное дело, а имеется налицо: пьянство, разгильдяйство, прогулы, симуляция, казенно-бюрократическое отношение к порученному делу. Вместо четкой работы - кустарщина (Антипов, Болховитинов, Слюсаренко и др.).
4. Благодаря отсутствию руководства правления над бухгалтерией имеются явные вредительские действия главного бухгалтера Болховитинова, способствовавшие разложению работников и до невозможности запутанности дел счетной части, благодаря чему не выполнена в срок инвентаризация, и для выполнения последней по бывшему Сталинскому району потребуется до 7 июля 1931 года, имея обнаруженными документы за 1929 и 1930 годы, не проведенные по книгам, хранящиеся в хаотическом состоянии (в кладовках, в шкафу, в мешках, на чердаке, в столах и т. д.). Отсюда неизбежна потеря документов. Несмотря на катастрофическое положение, Болховитинов давал Краю ложные телеграммы о благополучном состоянии бухгалтерии.
Учитывая, что правооппортунистическое руководство правления разложено - засоренность аппарата РПС (райполеводсоюза), РайКИ постановляет:
1. Членов правления РПС с работы снять с привлечением к судебной ответственности Слуницына, Ковцура и Калиева. Дело об их партийности передать в партколлегию.
2. За явное вредительство по бухгалтерии главного бухгалтера Болховитинова снять с работы с привлечением к судебной ответственности, вычистить по первой категории с запрещением службы в советском аппарате навсегда.
3. Ввиду разложения - засоренности аппарата РПС и неспособностью выполнять боевые директивы партии и правительства - подвергнуть аппарат вторичной чистке.
4. В 3-хдневный срок перестроить всю работу РПС, усилив большевистским руководством работы аппарата, составить планы по проводимым хозяйственно-политическим кампаниям, довести по всем решительно планам твердые задания кулацко-байской и зажиточной части сел и аулов, потребовав немедленного выполнения.
5. Сократить аппарат РПС до 22 человек, сэкономленную сумму 17040 рублей в год от сокращения аппарата внести на особый счет госбанка к 1-му апреля.
6. В недельный срок реализовать облигации на 104 295 рублей.
7. Усилить руководство над бухгалтерией и закончить работу по инвентаризации к 1-му мая с. г. В помощь ликвидации прорыва направить двух работников. Все непредусмотренные расходы по инвентаризации возложить на Болховитинова и Слуницына.
8. Поручить райпрофбюро распустить МК СТО при РПС как неработоспособный. Вместо борьбы за оздоровление аппарата, за поднятие производительности труда, за развертывание критики и самокритики, за четкий и гибкий аппарат, - а наоборот, своей пассивностью, хаотизмом опорочил идеи ударничества, соцсоревнования, проявляя в этом казенно-бюрократическое отношение.
9. Привлечь к партийной ответственности члена партии, председателя местного комитета тов. Лошак за попустительство и разгильдяйство.
10. Отметить, что со стороны райпрофбюро четкого действенного руководства, кроме канцелярско-рутинного, не было.
11. Поручить райпрокурору в недельный срок оформить дело следствием по РПС и провести показательный процесс.
12. Отметить, что со стороны РПС неэкономно расходуются средства на посылку массы ненужных телеграмм (до 5-8 в день).

Председатель РайКИ - РКИ - Берников, Инспектор РКИ - Алексеев

*Стиль и орфография документа подлинны. Казахстанский госархив, фонд 191, опись 1, дело 143, листы 12-18

                XI

После долгой больничной тишины и уединения было даже боязно вновь выйти к людям, ломать обрыдлую правленческую работу с ее сутолокой, разноголосицей, тянучкой и ждать как удара упрека в гибели ездовых. Он решил дня три побыть дома, будто бы неукоснительно выполняя врачебное предписание. Ему особо не докучали. Заходили немногие. Он расспрашивал о делах, людях, партячейке и как бы вскользь интересовался: ну что, крепко винят его? Из ответов трудно было понять что-либо определенно - натужное кряхтенье, присловья не к месту... Кто - винит, кто - нет. Родичи погибших - виноватят, да то родичи, с горя...

 
Ободрили Гарькавый, Балясин. Развеселил Семен: рассказал, как Яремчукова Орина с мужем ездили гостевать к его родне. В пути то ли передумали, то ли не поладили, но от аула Талап, что стоит в лесах недалеко от гуляевского баштана, по гостям Карабай поехал один, а Орину отправил домой в санках, запряженных огромным верблюдом. Мало того, что баба, не умея толком править, намучилась с ним в дороге, оказалось, что верблюд своими горбами не проходит в двери хлева. Заставить его войти на полусогнутых ногах Орина не сумела и попросила детвору отвести его на конюшню. Но и у того входа верблюд, напуганный толпой собравшихся выселенцев, намертво уперся в наледь чугунными копытами. Конюх Илько Пашистый, желая показать народу свое умение обращаться с диковинным животным, зачем-то накинул ему петлю на морду, сзади заорали, словно быку, кто-то сдуру подстегнул, верблюд заревел, дико вскинулся на поводах, зеваки кинулись врассыпную; так с вожжами и убежал. Догнал далеко в степи верхом на коне и привел его в село Нургали.

И Похмельный понемногу успокаивался. Утешался словами Гарькавого, житейски простыми и верными: семерых лишились, а могло случиться так, что по весне из-под снега весь обоз выколупывали бы, собирали по степи обглоданные кости. Могло, умилялся словам правленца Похмельный, что ж теперь, жалеть, что сам жив остался? Но вину за собой чуял. Виноват. Леся и та сама не своя, порой глаз на него поднять не может, по хате тычется, виноват...

На последних февральских днях морозы отпустило. Загудели зимним ветром осокори, понесло с них морозную пыль, подолгу плескалась в блестящих полях поземка. С окон на южных сторонах медленно оплывала снежная опушь. Колхозный скот на весь день выгоняли к водопою, и до темноты звенела на озерных спусках гуляевская детвора...

С утра Похмельный зашел в правление, где с Гриценяком просмотрел последние районные распоряжения, затем прошелся к скотным дворам, заглянул в конюшню и, довольный своей выдержкой в общении с людьми, к обеду вернулся домой. А когда с облегчением стянул сапоги, лег на кровать и стал неспешно припоминать подробности первого рабочего дня, то, нехорошо удивленный, окончательно убедился в том, что ему сначала показалось при разговорах с людьми: это неприязнь, доходившая почти до открытой ненависти к власти, одних и полная растерянность, страх - других, ее недавних горячих сторонников.

До прихода Леси на обед оставалось часа полтора. Растопить грубку и подогреть еду времени было. Неожиданно пришла тетка Дуся. Он удивился: вот кого не ожидал...

- Добре, шо ты дома. В правлении сказали: утром заходил, а куда после пошел, не знаем: чи до хаты, чи на базы.

- Был в правлении, был на базах... Не могу еще долго ходить - пальцы набрякают и болят, мочи нет.

Он опять лег навзничь, забросил босые ноги на брыльце кровати.

- А левый сапог тесноват... Видишь, какие они у меня разноцветные, - пошевелил он пальцами ног, как бы любуясь ими. - С чем пришла, тетка Дуся? Жалуйся!

Он потому так смело предложил, что с тех пор как по его распоряжению Зорничам привезли воз хворосту, он не считал себя чем-то обязанным бывшим квартирным хозяйкам. Под знакомый говорок вспомнилась прошлая осень, невеселый постой и странная ночь, долго впоследствии удивлявшая нечаянной женской лаской... Эх, тетка, ваших жалоб не переслушаешь, шепнула бы лучше: ждет, зашел бы когда. Он зашел бы. Но о Марии не упоминалось, а слушать о другом не хотелось.

- Спасибо что проведала, - поблагодарил он, садясь на кровати. - Ты в следующий раз, если нужда крайняя, - прямо в правление...

Тетка Дуся замялась:

- Не знаю, як и сказать... Может, грех приймаю, но молчать не в силах. Ты ж для нас с Манечкой всегда с добром, будто родный, мы ж для тебя - помнишь? - а як подумаю, шо всякая погань...

- Ты ж, мы ж, вы ж... Не тяни, тетка Дуся! - с веселой досадой поторопил он ее.

- ...твою семью позорит, - душа горит и не дает покою. Думаю: будь шо будет, а Максим нехай знает. Ты попытай свою жинку: шо у нее с Назаром? Шо за ухажи? Середь ночи в телятнике. Нехай не забывает: она мужняя жена! — и побледнела, заволновалась под его тяжелым, долгим взглядом.

- Неймется? С лета ее травите. Сбрехали бы что новое... Так я слушаю тебя.

- От людей не сховаешься! - храбро ответила тетка Дуся. - Ходит слух. Ты не обижайся, сынок, но тут так: чем скорее отрубишь, тем оно лучше.

Он завязал штрипки подштанников, потянулся за портянками.

- Отрубить? - задумчиво спросил он. - Вот ты сейчас и скажешь - кому. А нет - тебе, тетка, первой отрублю. Прямо сейчас, вот на этом пороге. Говори.

 
Храбрости хватило ненадолго, и тетка Дуся скисла: слышала из третьих уст - возвращались с поминок девятого дня... какая-то жидовка-выселенка случайно... фамилии не знает... можно спросить у жены Илька... на чужой роток... а если брехня... жалко... Так, лепеча и пятясь под его ненавидящим взглядом, она убралась из хаты.

С портянками в руках он долго сидел на кровати. Понятно, ему не прощают раскулачивания, высылок, этапа, винят в нищете села, гибели ездовых... Жену за что? Место в телятнике заняла? Завтра снимет - что скажут, какую сплетню сочинят? Права ты, тетка: погань, а не народ. Или, как назвал односельчан отец Василий, когда его гуляевские активисты под командой уполномоченного вместе с семьей выкинули из дома, - порождения ехиднины. В бессильном, жалком крике священника, в странных библейских словах выразилось точное по сути: ехидные, трусливые, брехливые... Это та, кто плача и радуясь, вела его, валившегося от усталости, в хату, со слезами целовала обмороженные пальцы, спала возле него урывками, кормила с руки, кто и сейчас радует тихой покорностью, заботливостью, нежностью, - это она путается с Назаром? Мерзавцы! И после этой гнусности он должен проявлять сочувствие, помогать им?

Но слух ходит. Тетка Дуся пришла, не побоялась. Значит, не просто ходит - село не сомневается в нем, живет, потешается им, смакует подробности... Позорище! "А вдруг правда? - похолодел он. - Жизнь иногда корчит и такие рожи, о которых мужья узнают последними... Тьфу, гадость!" - вскочил он, стряхивая с себя оторопь, гоня прочь дикую мысль. Леську если взгреть, то лишь за то, что до сих пор молчит, дуреха, сказать боится. Открылась - и он давно покончил бы со всякими слухами. Ничего, сейчас выяснит, кому в селе скучно, кто это забавляется его именем... Им овладела та холодная ярость, во время которой он ничего и никого не боялся и, все ему удавалось легко и просто. Он быстро оделся.

С наветренной стороны, из-за лесов, медленно вспухала белопенная гряда зимних туч - к ночи опять надо ждать поземки либо метели...

Знает жена Илька. Почему она? Стало быть, знает и сам Илько? Она ему сказала или он ей? В телятнике видели... А может, у него на конюшне, под охраной? О-о, черт... что же это... Да это дикость!

Но страх помалу овладевал им, он уже верил и не верил, не разбирая дороги торопился к конюшне, и, когда в дальнем конце база, где отстаивались больные кони, услышал сердитый окрик Илька, у него угарным жаром охватило голову - вот как: его жизнь теперь зависит от того, что он сейчас услышит от этого тщедушного мужичонки.

Остановился в проходе на середине база, широко расставил ноги и, чтобы скрыть дрожь в руках, заложил их за спину. Конюх, увидев его, поспешил навстречу.

- Ну, показывай, где они у тебя... располагаются? - с трудом владея голосом, приказал он. - Там? - и подбородком указал на прикладок сена, который запасом держали в базу на случай затяжного бурана.
-
- Хто? - недоуменно скособочил к нему голову Илько.

- Назар! - хрипло вскрикнул Похмельный, не сводя с конюха в последней надежде расширенных темных глаз, и добавил зверским шепотом: - С этой. Леськой моей!

Илько понял и остолбенел.

- Первый раз чую! Да ты про шо? - наивно попытался разыграть неведение конюх.

Все мгновенно понял и Похмельный.

- Все знают, один я ничего не знаю... - мучительно оскалился он, схватил Илька за воротник армячка, с силой рванул к себе. - Ты-ы, сморчок старый! - в бешенстве просипел он в лицо конюху сорванным голосом. - Говори что знаешь, не то завтра же вместе с детьми по этапу погоню. Ну-у!

И насмерть перепуганный Илько рассказал, что слышал от жены: видят часто Назара вечером с Лесей наедине, а во время болезни Похмельного их застали в хате пьяными, потом, говорят, подсмотрели за ними в телятнике...

- Что же ты мне сразу не сказал? - тихо спросил Похмельный, отпустив его и ощущая такую внезапную и сильную слабость, что, оттолкни его Илько - он свалился бы.

- Ты же недавно вернулся... От же ты Господи! На мне грех. Я думал, брешут бабы, абы хто, а тебе - горе. Зараз приду и вязы ей, судороге кошачей, набок сверну... Я и Назару сказал: шо же ты делаешь, блудыга! Чи тебе своей жизни не жалко? А он мне: молчи, дядько! Не на тебе лежат - не сучи ногами! Виноватый я перед тобой трошки... - Илько медленно стянул треух и опустил перед грозным гостем свою маленькую седую голову с багровыми, прихваченными морозом, шелушившимися ушами...

Кузня, как всегда, была полна народом. Похмельный вызвал Семена во двор. Встал напротив вплотную, чтобы хорошо видеть его глаза.

- Ты про Леську с Назаром когда узнал?

У Семена приоткрылся рот и сразу поглупело лицо.

- Не-е, - растерялся он, - давно не знаю... А шо я должен знать? - спохватился он своей оплошности. Похмельный с исказившимся лицом молча глядел ему в глаза. Семен не выдержал, отвернулся, а у стоявшего со стиснутыми зубами перед ним человека больно бухало в сердце: "Правда! Все правда...".

- Да ты не мельтеши, Сеня, чего уж теперь, - и упавшим голосом укорил приятеля: - Все ты знал. Знал и молчал. Мою фамилию поносят, а вы морды воротите.

Он взял Семена за плечо, развернул к себе.

- Что же ты, Сеня? Эх ты! Дерьмо собачье, а не друг...

Семен заслонился рукой от колючего снега, сыпанувшего им в лица с крыши, и заорал:

- Ты чого пришел?! Скурвились? Так ты у них и пытай. А я со свечкой у них в ногах не стоял!

- Пытал! - глухо крикнул ему Похмельный. - Обое признались!

- Признались? - с каким-то бесовским наслаждением переспросил Семен. - Да ты шо? Обое? Слава Богу! Тебе давно пора спросить, а им - признаться. Тоже мне, отхватил жену - кулачку! Сам ее выслал и на ней женился. Да тебе мужики не прощают и не простят никогда, а про баб и балакать нечего!

- Кто их подглядел в телятнике? Что там у них... было? Кто мне может точно сказать?

- Я брехней по селу не собираю! - оборвал всякие вопросы Семен.

- Ах ты гад! А когда мою фамилию позорят... - опять было начал Похмельный.

- Вот и дуй к ним со своей фамилией! - Семен матерно выругался и ушел в кузню. Похмельный тотчас же забыл о нем. Словно в бреду вышел на озерный берег, долго стоял на холодном ветру, невидяще смотрел на далекие заозерные скаты полей.

"Так вот оно что... То-то она ходит сукой побитой! Но как же это?! Нет, вранье, мстят, сволочи, и Семен ошибся, поверил... Зря, Сеня, зря... Леся - последняя радость, единственная опора - и гуляет, путается? Пьяная, в своей хате, в своей постели? Ну не вранье ли! Вот же мерзавцы! - ненадолго обрадовался он, потому что кто-то безжалостно и спокойно напомнил: - За ними в телятнике подсмотрели. Надо думать, веселую картинку увидели! А?"

Мысли вскриками отдавались в сердце, в голове мутилось, и он чуть не задохнулся от тяжкой злобной тоски, которая вновь обрушилась на него. Потом опомнился, трезво взглянул на село, на часы, на себя - она вот-вот должна прийти на обед. Сорвался с места и едва ли не бегом поспешил домой. Он больше никого не станет спрашивать. Довольно народ смешить! Он жену спросит. Уж он-то спросит... Спешил, но не успел: Леся была уже дома.

- Обедать будем? - ласково спросила она у него за спиной, когда он дрожащими руками отряхивал и вешал полушубок.

- Будем! - тоже бодро и громко ответил он и повернулся к ней страшным лицом. - Только почему вдвоем? Кличь Назара. Он теперь со мной в одних правах!

У нее мгновенно обезумело в ужасе лицо - и у него пропали последние сомнения. Он медленно подошел к ней.

- Я знаю про вас все! Все знают! Ну, сука, о чем же ты думала, когда под него ложилась?

Страх неузнаваемо обезобразил ее. Онемев, сгорбившись, с сумасшедшими глазами, она глядела на него как на выходца с того света. Да он, видимо, и стал похож на такого. Медленно протянул руку, сгреб ее волосы вместе с платком, уродливо натянув кожу со лба, запрокинул ей назад голову - и она, словно под ножом, смертно закатила глаза.

- У него что: больше, лучше, с ним приятнее? Похвались, расскажи мужу! - и вдруг сильным рывком, так что затрещали захваченные в пятерню волосы, дернул ее голову к себе, вниз, к ногам. Рухнув на пол, она обхватила его за сапоги, прижалась к ним лицом. Больше всего она боялась этих кирзовых сапог с ржавыми железными носками. Все продуманное, приготовленное на этот случай, не раз и по-разному проигранное перед зеркалом - исчезло. Все для нее сейчас исчезло, кроме этих сапог. Но они не двигались, и она услышала над собой, словно с неба, голос, полный праведного гнева и ярости:

- Не цепляйся! Бить я тебя не буду. Тебя, гадину, хорошо бы удавить сразу. Вставай. Одевайся!

Она вскочила, опрометью бросилась к прибитой у двери доске, где на гвоздях висела верхняя одежда, сорвала свой зипунок. Он зверем следил за ней, цедил в брезгливой ненависти:

- То-то ей скучно со мной, то-то ей все мало, все бы на себя тянула... Бабами в городе попрекала? А сама - кто? Паскуда...

Леся с опущенной головой молча замерла у порога: понимала, что, произнеси она сейчас хоть слово в свое оправданье, он убьет ее на месте. Чувствовал это и он, и, страшась этого растущего желания, он оттолкнул ее и выскочил из хаты. На ветру, на солнце перевел дух и пошел по улице не оглядываясь, уверенный, что она покорно спешит за ним следом. Когда поняла, куда ее ведут, то, в надежде что на ее крик сбегутся прохожие люди, если он начнет избивать, негромко окликнула его сзади - попросила, задыхаясь от быстрого шага:
- Не надо туда, Максим... Уж лучше в прорубь... Он услышал, приостановился.

- Зачем же в прорубь? Живи. Еще кто-нибудь попользуется... Ступай вперед!

Старый Гонтарь был дома - хворал, застудившись в полях на снегозадержаниях. Леся вошла первой. Похмельный толкнул ее в шею на середину комнаты.

- Возвращаю тебе, дядько Лукьян, твою доцю! Не в целости, но в сохранности! - объявил он старику, расслабленно поднявшемуся к ним с лавки. - Помнишь, ты мне говорил, мол, побалуюсь и брошу? По твоему вышло! Да только наоборот. Вот оно, ваше кулацкое нутро. На седьмом колене взыграет! Чего, хорь старый, бровями играешь? - с ненавистью спросил он недоуменно встревоженного старика. - Не знал? И ты не знала? - обернулся он к Гапке, квашней расплывшейся на лежанке. - Ничего, я тоже не знал. Сейчас она вам во всех подробностях расскажет! - И искренне поразился: - Это какое же счастье для вас, что у меня наган отобрали!

А когда вернулся домой и увидел расставленную на столе посуду, разобранную постель, которую Леся собралась сменить на обеденном перерыве, - вдруг хлопнул себя по коленям и пошел деревенским шутом по хате, приплясывая и выкрикивая в душевной муке:
                - Гоп, гоп!
                Сам пью, сам гуляю,
                Сам стелюся, сам лягаю!
                Гоп, гоп!..