Цица, птенчик и сучок

                Л.Рохлин
Цица, Птенчик и Сучок
               

 Весной 1957 года благополучно  завершился третий год моего студенческого состояния. И двадцатый год существования. Эти взаимосвязанные события прошли в учебном  институте, среди взрослых, мудрых людей. В связи с чем я начинал чувствовать себя зрелым и если ещё и не мудрым, то вполне самостоятельным мужчиной. Дирекция института тоже почувствовала нашу самостоятельность, что выразилось в чётком приказе, разрешающем после третьего курса самим выбрать место для летних полевых работ.
Нам верили!

Мы мотались по геологическим организациям и вовсю рекомендовали себя. Сами, без писем и ходатайств. Хотелось куда-нибудь на Галапагосские острова, в крайнем случае на Фолклендские или там на греческие Киклады. Но там господствовали чуждые нам дикие капиталистические законы. Не советские. Нам по дружески не рекомендовали туда ехать. 
Вообщем, выбрали мы трест «Дагнефть», чьи небольшие месторождения тянулись цепочкой по западному побережью Каспия. Древняя земля, где ходили сарматы, скифы, где шли караванные пути из Персии по Дербентскому проходу в Хазарию, где русские Никитины бороздили Каспийское море на пути в Персию и Индию ...
Одним словом исконне советская земля.

Была и ещё одна причина. Честно говоря – главная.
Розочка Абуева, славная дочь кавказских гор, наша подружка по группе, рисовала нам захватывающие картины приёма в домах её многочисленных родственников. Слышалось жалобное блеяние баранов, идущих на заклание, бой тамбуринов и танцы живота восточных рабынь ... её местных подружек.
Дух захватывало. Возбуждаемые этим мужеским духом, мы единым махом досрочно преодолели экзаменационный барьер и в начале мая битком набитый плацкартный вагон нёс наши тела и мысли в Махачкалу. 

Нас было четверо. Две вполне взрослые женщины – пылкий, восторженный, свободный от всяческих уз и пут горный цветок Розочка и бледная дочь подмосковных равнин Ниночка по кличке Сучок. Столь издевательское название возникло совершенно автоматически и никак не соотносилось к психофизическим свойствам Ниночкиного доброго существа. Последние два года она постоянно сопровождала нашу мужскую компанию. И когда не хватало водки, не редкое явление, то наш командир младший лейтенант в отставке приказывал единственно трезвому участнику, то есть Ниночке, сбегать за парой бутылок сучка. Так в народе прозвали в те времена самую дешевую водку.  Вот  и прикипело к ней эта кличка.
Девушек сопровождали два безусых «красавца» – Вадим Хромов, по кличке «птенец», что полностью соответствовало его характеру и ваш покорный слуга, чья кличка возникла ещё в школе, когда в шестом классе на уроке конституции СССР он с важным видом процитировал слова неизвестного ему тов. Цицерона, случайно услушанные из разговора старшей сестры. Преподаватель, он же физрук старших классов, грозно обвинил ученика в распространении чуждых социализму взглядов. Это вызвало дружный смех всего класса. С тех пор так и пошла дразнилка, но с сокращением до первых двух слогов. Цица! Так проще. Ранит душу несправедливость. До сих пор! Но что поделаешь!

Вообще-то должен был ехать и пятый член. Тоже из нашей группы. Но обстоятельства, кажется интимного характера, почему-то не позволили ему решится на этот важный шаг. Речь идёт о незабвенном Александре Кричевском, весьма способном молодом человеке. Уже давно вся группа шушукалась об особых отношениях дочери древнего Кавказа и потомка славных предков дореволюционной Москвы.
Мнения были разные. Уязвлённые безразличием к себе некие сокурсницы намекали на жилищно-прописочную причину особого отношения Розочки. Другие, неказистые, с важным видом тонких искусствоведов говорили о слишком большой разницы в интеллекте. Ну а нам, друзьям, было безразлично. Помнится лишь, что осторожный Александр чаще уходил от разговорах про поездку на Кавказ. То ли чего-то боялся, то ли колебался. Не знаю! Всяко ведь бывает после обильного принятия молодого терпкого вина, да ещё в горах, да ещё при многочисленных родственниках, да ещё в силу ... жестких горских законов.
Вообщем, не поехал пятый член.

Древнее море встретило нас ленивыми, грязно-зелёными волнами, узким неухоженным пляжем, заваленным буграми водорослей, издававших острый, йодистый запах и двумя верблюдами, что-то жующих и с философским спокойствием поглядывающих на море, на родной туркменский берег.
Мы прыгали и скакали по пляжу, ныряли в зелёные волны и строили страшные морды верблюдам. Наша жизнерадостность никак на них не действовала. Они даже не плевались от презрения. Смотрели сквозь, не замечая физической сущности. Лишь двое-трое местных жителей в папахах, наблюдали за нами с парапета набережной и мудро качали головами.
Остановились у тётки Розочки, в небольшом одноэтажном домишке, старом, замшелом, с таким же садом, куда лишь по утрам проникало горячее солнце, а в остальное время полумрак и тишина заполняли пространство.

 Мы ждали пока руководство треста направит нас в какое-нибудь нефтепромысловое отделение. Дни текли, про нас видимо забыли в тягостных  заботах о перевыполнении очередного пятилетнего плана.
И тогда Розочка повезла нас в маленький городок Буйнакск, в горах, террасами спускавшийся к р.Сулак. Здесь жили её родители и многочисленные родственники тайпа.
Мне было девятнадцать и я шалел от свободы и необъяснимой радости. Приключения, неожиданные, таинственные, острые казалось ожидали меня среди остроконечных гор, воинственных людей на стройных лошадях, нивесть когда пришедших сюда и создавших столь красивые обряды в танцах, нарядах, приёмах гостей, свадьбах, любви...

Последнее особенно будоражило сознание. И судьба откликнулась
На второй день, к вечеру, в наш дом спокойно и смело вошла девушка. Она даже не постучалась. Просто открыла дверь и её огромные, иссиня-чёрные, смеющиеся глаза остановились на моей фигуре. До сих пор помню этот взгляд. Испытующий, чуть насмешливый взгляд уверенного в себе, не робкого человека. В прищуренных глазах, обрамлённых пушистыми ресницами, прыгали бесы.
Ничуть не стесняясь моего полураздетого вида и лёгкого остолбенения, она подошла и прямо глядя мне в глаза, с какой-то неуловимой усмешкой, певучим, приятным голосом заговорила короткими фразами.

Здравствуй. Я Ася, двоюродная сестра Розы. Я тебя вчера видела. Ты разговаривал с моими братьями в саду, а я стояла за яблоней. Ты меня не заметил, а вступать в разговор, когда мужчины беседуют у нас не принято.
Я был ошарашен. Вот оно, пришло, таинство ожидания, внезапно реально претворившееся в образе смелой горянки. Лермонтовской Бэллы. Это она. Конечно, она. Я старался взять себя в руки, обуздать возникшие чувства и что-то говорить. Получалось несуразно, потому что мои слова и мои взгляды были разительно непохожи. Наконец, совсем сконфуженный, я замолчал. Таинство тихо-тихо засмеялось и заговорило -

Ты вчера так красиво говорил о Москве. Я мечтаю там побывать. А ты был в мавзолее? Тут я совсем успокоился.
Нет, не был, с пионерских времён – отвечал с видом бывалого горожанина - нас тогда водили на Красную площадь, на торжественную линейку. Что там делать-то часто!
Ася вскинула ресницы. Они поднялись бугорком, с видом крайнего удивления.
А в музее Революции .... ты был – уже неуверенно, застеснявшись чего-то спросила девушка.
Да кому это нужно – удивился я - Приезжай осенью, самая лучшая пора. Ты знаешь, что такое «бабье лето»! Потрясающее время. Покажу тебе старую Москву. Арбатские переулки, купеческие особняки в Замоскворечье, театры ...Там  красиво. Сказочно
Когда оно бывает, бабье лето?
В середине сентября. Постой. Подожди меня в саду, Я сейчас быстренько оденусь и выйду -  и я ринулся в комнатку наводить марафет.

Сердце прыгало от предчувствий. Пробегая к себе, заметил своих, готовых к выходу. Мгновенно вспомнил, что собирались в горы, к какому-то очередному родственнику, пасечнику. Остановился и обратясь к Розе, почему-то смутившись, сказал.
Роз, пришла твоя сестричка, Ася, можно взять её с собой.
В это время в комнату вошла и Ася, видимо услышавшая мои слова. Наступило молчание, непонятное мне. Ася и Роза заговорили на незнакомом языке. Роза чем-то возмущалась, а сестра смеялась, показывая ровные белые зубы. Беседа была недолгой. Ася вдруг вспыхнула, едва попрощалась и ушла. Я уставился на Розу.
Почему она ушла, что ты ей сказала?

Ты не в Москве Рохлин, ты даже не в Махачкале. Ты в большом ауле и здесь, я предупреждала вас, а тебя в особенности, надо быть очень осторожным. Тем более с женщинами. Здесь нельзя просто так заговарить с незнакомой женщиной, пригласить не с того не с сего на прогулку. Да ещё в горы. Ты что с ума сошел! Сразу увидят и тогда тебе нужно будет срочно сбегать. А ей каково потом! Ничего, потерпишь. Смотри как загорелся – смеясь говорила Розочка и чуть помолчав, пытливо взглянув, добавила.
Если уж очень хочешь встретиться с ней, то увидишь её в Махачкале, она там живёт в общежитии университета.
Так она студентка – я подпрыгнул от радости
Да, литературного факультета. О, если-бы ты знал её жизнь. У неё была страшная история, ещё и сейчас не закончившаяся. Смотри, предупреждаю тебя, что с ней просто так пофлиртовать нельзя. Убью, если узнаю.
И Розочка грозно нахмурила густые чёрные брови.

Мне стало неинтересно в Буйнакске и последующие дни прожил в томительном ожидании отъезда. Только оригинальные кавказские блюда, которые готовила мама Розы, временно отвлекали от чувственных грёз и той удивительной истории, что рассказала нам  Роза. Удивительной для меня, выросшего в обстановке государственного атеизма и официального отрицания, даже порой высмеивания, культовых догматов и обрядов. Будь то православные, мусульманские, иудейские и прочие.
В тот день мы всё же дошли до пасеки высоко в горах. Было жарко, даже здесь. Хаотично вздымались верщины. То поросшие лесом, то густым разнотравьем. Восхитительная красота окружала нас в полном молчании. Лишь грозный Сулак ревел где-то глубоко под нами, проглядывая тонкой извилистой ленточкой то справа, то слева. Мы шли медленно и всю дорогу Роза рассказывала. То с юмором, то с болью в голосе.

Когда Асе исполнилось 12 лет её взял в третьи жены отважный пятидесятилетний джигит. Попросту купил. Представляете, городской прокурор, давний член партии, который по большим коммунистическим праздникам энергично вещал с трибуны о борьбе с бесправием мусульманок, о недопустимости многоженства и т.д. Ася попала в настоящий гарем, где царствовала мать мужа. Деспотичная, властная, строго следующая всем предписаниям шариата. Полное затворничество и повиновение чужим женщинам, особенно приходящему «старику», было ей невыносимо. Она ведь росла в бедной семье, была всегда свободной и весёлой. Привыкла к личной свободе. Отца не помнит. Его убило на фронте. В семье руководил старший брат мамы, бездетный, который в племяннице души не чаял. К тому же у нас, у него, в моей семье, семье наших братьев, у меня их много, были слабы религиозные настроения. Нет, конечно, мы не были активными атеистами. Здесь это невозможно, но молча старались жить по советским законам.

Не знаю почему так случилось, что и мать и брат решили отдать Асю. Может думали породнится с той богатой и влиятельной семьёй. Не знаю! Потом уж она рассказывала, как поначалу протестовала, умоляла, плакала. Её порой избивали, не кормили, но главное держали взаперти. Никуда! Неделями, месяцами держали в отдельной комнате, куда по ночам приходил этот прокурор.
Потом беременность как-то смягчила обстановку. Она рассказывала, что стала покорной, правда не могла глядеть в глаза  и лишь по ночам прислушивалась к биению жизни в растущем животе. Потом случилось горе. На седьмом месяце произошел выкидыш. Погиб её сын. И вот тогда свекровь совсем озверела, при полном равнодушии мужа. Зверство, как ни странно, родило в ней дикую энергию неповиновения, отчаянной  гордости.
И она сбежала домой, к матери, написав уважительному гражданину, что поехала в Москву, искать защиты.

Что тут было - рассказывала Роза – я ещё была в городе и хорошо помню пересуды, ругань. Это же большая редкость для мусульманской семьи. Вам это не понять. Так обесчестить мужа, рассказать всем, что творится за порогом гарема, грозить ему  Москвой. Надо же такое придумать! Старики осуждали, а мы были горды и даже собрание комсомольское устроили в школе. Ох и перепугался её муж. Обивал пороги дома, где жила семья Аси, не зная, что она прячется в задней комнате. Уважительный гражданин молил мать, потом грозил, требовал, приезжал с дорогими подарками, клялся в любви... Только чтобы вернуть жену с дороги, замять скандал. Я не буду передавать подробности. В общем они как-то договорились об официальном разводе. Муж не будет иметь претензий, не будет притеснять. Попросту забудет о ней.

Долгие месяцы она боялась выходить из дома. Всё ходила в сопровождении братьев. Потом успокоилась. Но ещё нередко соседки показывали на неё пальцами и обзывали нечестивицей, нарушившей святые законы шариата. Она была вынуждена уехать в Махачкалу к дальней родственнице. Сумела закончить школу, устроилась работать на молокозавод. Стала ужасно серьёзной,  молчаливой, вся в себе. И всё время мечтала о институте. Добилась, прошла на вечернее отделение. Вы не знаете как у нас тяжело женщине попасть в институт.
Потому я  уехала в Москву. Когда изредка приезжала, виделась с ней в Махачкале. К ней вернулось радость, смех. Вот только вспоминает сыночка... – закончила свой рассказ Розочка.  Так что смотри, донжуан ты наш – и она захохотала - скажу братьям и они тебя быстро перевоспитают.

Вскоре показалась небольшая, старая усадьба, послышался лай собак. К калитке вышел высокий прямой старик и сурово оглядел нас. Увидел Розу и после нескольких фраз  заулыбался и пригласил к себе.
Мне не елось и не пилось. История всколыхнула душу. Надо же какое варварство, феодализм – ворочалось в голове - в наше-то время ...многоженство.
История из сказки «Тысяча и одна ночь» соприкоснулась со мной,  шагнула в наше время. Да ещё в социалистической стране.
Такого не может быть. Какая она красивая, какие глазища. Двенадцать лет всего. Девчонка. А к ней по ночам официально приходит хозяин. Она его не знает, не видела никогда, но перечить не может. А он завтра идёт к другой и та тоже  подчиняется.
Голова гудела от нахлынувших мыслей.
Вот почему она сразу спросила про мавзолей и музей революции. Ну, конечно, это для неё как лампа Алладина.

Нет! Это не укладывалось в забитом догмами европейской цивилизации сознании, но картина рисовалась отчётливо. В подробностях. Как тискают маленькую, сжавшуюся в комок девочку, потные  руки со вспухшими от волнения венами. Как она кусает онемевшие от боли губы, как закрывает руками лицо и тело, стараясь избавится от ласк похотливого старика, как мычит, сдерживая вопли от боли. И некому сказать, пожаловаться...
Злость, недоумение и жалость переполняли сердце. Они рождали нежное и сострадательное чувство, которое росло и крепло с каждым днём. Образ нежной Аси неотступно сопровождал меня все эти дни и ночи.

На четвёртый день Роза позвонила в трест и ей сообщили о назначении всех нас в маленький городок Ачи-су, что стоял на берегу моря в 30 км. южнее Махачкалы. На пыльном дребезжащем автобусе мы приехали в столицу, получили назначение, деньги и в тот же день выехали ... на работу. Электричкой, которая четырежды в сутки бегала по маршруту Махачкала-Дербент. Всё это время я молчал о Асе, пережевывал мысли и лишь перед самым отъездом робко попросил Розу как-нибудь пригласить сестру к нам на выходные.
Значит решил всё таки - Роза пытливо смотрела в глаза - хорошо, Цица, сейчас позвоню и передам тебе трубку, сам пригласишь. 

Вся моя храбрость исчезла, к тому же рядом стояли Роза, Нина и птенчик. Они насмешливо смотрели. Что говорить? Как общими фразами передать почти незнакомой девушке желание видеть её. Передать нежно. В трубке послышался голос Аси. Она спрашивала Розу.
Как там твои друзья? Может подъедешь к университету, погуляем вместе. Алло! Роза! Что ты молчишь!... Честно, я совсем оробел. Она ведь приглашает, значит и меня имеет ввиду, а в трубке не Роза, а я. И с ходу, как в омут, прокричал.
Ася, это я. Роза передала мне трубку. Очень хочется приехать. Очень... Видимо рожа моего лица при этих словах выразительно скукожилась. И настолько, что стоящий рядом Птенчик громко прыснул от смеха. Это совсем меня убило. Показалось что и Асю, так как долго в трубке никто не отвечал.
Ася, ты меня слышишь - закричал я. Раздался тихий, тихий голос – ...да, слышу. Почему-то пришла уверенность и я стал быстро говорить.
 Мы сейчас уезжаем в Ачи-су, электричкой. Приехать уже не можем. Но я очень прошу тебя, в субботу приезжай к нам.
Помедлил и выпалил – я буду тебя ждать, перезвоню в пятницу...

Так начался роман.
Как обвал в горах, как паводок горной реки. Горел и мечтал увидеть. Слагал длинные, красивые фразы, обходя скважины и делая замеры (это была наша работа). Видел её глаза, уже любимые. Близко-близко перед собой и руки на своих плечах Чувствовал их прикосновение, проглатывая жуткие обеды в столовой, не замечая вкуса. А длинными южными вечерами бесился, юродствуя и кривляясь в разговорах с безобидным Птенчиком.
Жили в красном уголке дома культуры нефтяников. Мы с Птенчиком в одной комнате, Нина и Роза в соседней. Помнится было очень жарко и относительная прохлада наступала где-то к 11-12 ночи. Дом культуры стоял на окраине городка, на шоссе. Рядом шумело море. Одуревшие от жары два юных создания в одних трусах и кедах выходили на дорогу и шли по асфальту шоссе. Шли до «Пушкина» и обратно. Это примерно 4-5 км. Доходили до высоченной скалы, возвышавшейся над дорогой. Гениальный скульптур, солнечными, ветряными, да дождевыми руками-ветрами, высек на вершине скалы профиль головы Александра Сергеевича. Потрясающее сходство.

Мы шли и легкий ветерок с моря остужал разгорячённое тело. Согласно закону, освободившаяся при этом энергия не исчезала в просторах гор или моря, а лишь плавно перетекала по соседству, в сознание друга и наоборот.
О чём мы только не говорили. О друзьях, раскиданных  сейчас по всей стране. Вспоминали их слова, шутки, проказы. О подругах, прошлых и настоящих, о преподавателях института, любви или равнодушии к тем или иным предметам, часто о маминой пищи, глотая слюну. Но иногда что-то наплывало особенное и я читал стихи. Читал громко, просто орал от счастья жизни, от бурлящего здоровья, от ... возникшей любви, от сладостного сознания, что и я любим. Почему-то был в этом уверен.
В эти минуты мне доставляло удовольствие говорить о своём чувстве Птенчику, кустам и деревьям, ветру, окружающим скалам, бессчётным звёздам.  Говорящему морю! Какое-то опьянение овладевало мной и я рассказывал подробности наших встреч...

Они стали частыми. Поначалу Ася приезжала утренней субботней электричкой. Потом и по средам, ближе к вечеру. Она выходила из вагона всегда с алюминиевым бидончиком в руке и робко озиралась. Искала меня. Какое-же было удовольствие прятаться за будочками морожениц и любоваться её точёной фигурой, обтянутой ярким шелковым платьем, её смоляной косой, то змеёй свисающей до поясницы, то свёрнутой красивым клубком на затылке. Вот она находила меня. В глазах вскипала невероятно лучистая, скромная, искренняя улыбка. Она освещала лицо и в мгновенье касалась меня.
Я стоял не шелохнувшись и когда улыбка насквозь пронзала меня, буквально млел от счастья и истомы. Кидался, старался взять её руки. Она пугливо озиралась и позволяла полуобнять лишь когда последний пассажир исчезал за поворотами дорог.

Так мы и шли. Дома нас ждала строгая Розочка. Она внимательно, до появления красноты на смуглом лице Аси, осматривала нас и не найдя ничего предосудительного начинала говорить, смеяться, готовить ужин. Эти ужины я запомнил на всю жизнь.
Колбас и мяса в городе почти не было. Лишь на рынке, но он нам был недоступен. Зато овощи и фрукты были в изобилии. Мясные помидоры, сладкие огурцы и перцы, травы. Да ещё краюхи благоухающего чёрного хлеба. Но венцом застолья было, конечно, молодое вино и ... тот самый бидон, который привозила Ася. Она ведь работала на молокозаводе. Целый бидон какой-то невероятно вкусной смеси сливок и сметаны стоял на столе.
Всё издавало сладкие ароматы.

Я уже не смущался присутствия Аси, все знали о наших чувствах и потому куролесил и балагурил вовсю. А потом шли на пляж. Мы искали уединения. Инстинктивно. Но Роза ни на минуту не спускала с нас глаз и её громкий повелительный голос остужал наши чувства. Она всегда была рядом. Нина с птенчиком часто исчезали и наша пионервожатая прогуливала двоих «детей» по склонам и долинам Главного Кавказского хребта.
Я начинал её тихо ненавидеть, дулся, не разговаривал по будним дням. А она хохотала. Может ревновала. Такие мысли появлялись в голове и злили ещё больше.
Но неожиданно наступила прекрасная пора. Роза стала иногда уезжать домой в Буйнакск, на субботние и воскресные дни. Она строго предупредила Асю не приезжать без неё. Бесполезно. Нам требовалось видеть друг друга, смотреть в глаза, касаться и ... говорить, говорить, говорить.

Теперь мы были вдвоём и никто, никто не мог помешать нашим чувствам. Никто не мог подглядывать. Только бескрайний песчаный пляж, зелёные волны и пышные кроны береговых сосен, да ещё обнаженная, яркая, безликая, бесстыдная  луна. Они были единственными свидетелями. Моё безумство не знало границ. Я целовал её глаза, плечи, груди, ноги. Погружался в её длинные, пышные, смоляные волосы. Она обнимала и крепко прижавшись, шептала какие-то непонятные слова. И каждый раз, когда мои руки скользили вдоль бёдер, терзали их, Ася вдруг сжималась и начинала плакать. Слёзы лились ручьём.
И руки мои разжимались, падали на песок. Острая жалость к этой маленькой, непомерно обиженной девочке мгновенно вытесняла, подавляла восставшую плоть.
Мы долго лежали, крепко обнявшись. И тогда начинала говорить Ася.

Трудно передать свои ощущения, когда не видишь лица говорящего человека. Слышишь только звуки, буквально осязаешь их сокровенный смысл. Они до последней интонации понятны, долго блуждают в глубоких закоулках сознания, вызывая вполне материальный образ. И тогда будоражат душу.
Наверное со слезами исходила её боль, обиды. На родную мать, любимого дядю, который заменил ей убитого отца. Она ведь знала, что её попросту продали. С обидой изливались светлые мечты девочки. Поруганные, осквернённые, истоптанные. Исходила безысходность, когда некому было пожаловаться, чтобы защитил.

И вот появилась ... надежда. Нашелся человек, который поймёт, поддержит, всегда будет рядом.  Она как-будто исповедовалась. Мне!  Ей казалось самому близкому человеку. Становилось страшно. Даже будучи весьма легкомысленным существом, понимал непомерную тяжесть другой человеческой судьбы, которая вползала в мою юную душу. Хватит-ли ответственности, чувств. Не сексуальных, гораздо более глубоких, чтобы взвалить на себя такую любовь, такую судьбу. Смогу-ли пронести их в чистоте всю жизнь, не расплескать, не обидеть. Ведь это для Аси смерти будет подобно!
Впервые я так глубоко и серьёзно задумался. Страх вперемежку со злостью на себя наполняли душу. Становилось не по себе. Приходили дурацкие мысли, точнее мыслишки. Зачем тебе всё это! Впереди жизнь, светлая, радостная, лёгкая, московская...
А её воспоминания, тяжесть и горечь пережитого будут всю жизнь с ней. Неотвязно. Следовательно и с тобой. Нет! Не хочу! Не хочу!

Мы вставали и медленно, молча шли в наш красный уютный  уголок. Мне казалось Ася понимала, что творится в моей душе. Понимала и не осуждала. Она любила! Она доверилась!  Мне становилось стыдно и гадко.
Нас ждали Ниночка и её скромный птенец. Мы пили чай, лениво переговариваясь и уходили по комнатам. Наутро Ася уезжала. Всю неделю я мучительно переживал, ругал себя за нерешительность, раздвоенность, но когда подходили дни встречи чувственная волна вновь вздымалась, превращаясь в бурю к субботе или среде.
Так продолжалось более трёх месяцев.
Воскресные истязания чуть не довели меня до истерики. Я поругался с Вадимом, потом с Ниной. Розу вообще не мог видеть и оставался в одиночестве. Даже стал просить начальство направить куда-нибудь на другой промысел. И тут случай вдруг вывел меня из напряженного, нерешительного состояния.

В один из душных вечеров милый Птенчик вдруг попросил меня прогуляться к «Пушкину». До того мы не разговаривали с неделю. Мы шли по шоссе и поначалу молчали. Я курил беломорину и дым кольцами плавал в безветренном воздухе. Только сейчас заметил, что Вадим как-то странно шагает. В растопырку. При каждом шаге старается раздвинуть ноги пошире, чтобы они по возможности не соприкасались в районе ляжек.
Что это у тебя?  Натёр ступни – спросил я – в какие-такие горы и ущелья тебя затащила Ниночка
Да, натёр. Только не ступни ...и не в горах – хмыкнул Вадим и замялся, замычал что-то нечленораздельное. Я заинтересовался, хотя в голове бродили совсем иные мысли. Внимательно посмотрел и заметил в свете фонаря большой торчащий бугор под трусами, между ног.

Да у тебя в паху что-то!
Вот там и натёр – чуть ли не со слезой в голосе ответил милый Вадим – знаешь, хотел с тобой посоветоваться.
Он опять замялся. Замолчал, опустил голову и глядя в асфальт шоссе заговорил.
Вчера, понимаешь, когда ты с Асей гулял, у меня с Ниной произошло это. Ну это. Ну, ты понимаешь. Она никогда в Москве, понимаешь, не обращала на меня внимание. Так мне казалось. Ну и я не обращал на неё. А тут вдруг у нас начались такие разговоры, что у меня кругом голова пошла. А вчера подошла сзади. Я сидел и писал наш недельный отчёт. И понимаешь обняла, стала целовать и так прижалась. А потом присела на колени  и давай руками. ну ты понимаешь!  А я что, каменный что-ли! Понимаешь, это в первый раз у меня. Набросился в каком-то диком состояние. А дальше повалились на пол, потом переползли на диван. Целый вечер занимались этим, не отрывались, понимаешь.  А сегодня утром проснулся. Думаю, что так болит между ног. Поглядел и ужаснулся. Понимаешь, он вспух весь и раны какие-то кровоточат ... Что делать? Может это заразное, от неё.

Я расхохотался. Громкий смех, как разрядка, буквально душил меня и ночная тишина далеко уносила звуки, которые откликались многажды в горах. Птенец поначалу смотрел испуганно, а потом тоже как-то виновато засмеялся.
Наутро мы пошли с ним в больницу. Он упирался. Старая врачиха внимательно осмотрела, чуть-чуть пощупала, потом обильно смазала, перевязала и устало улыбнувшись, сказала раскрасневшемуся Вадиму.
Ничего страшного и заразного нет. Просто, молодой человек, надо менее темпераментно и более осмотрительно заниматься любовью. Вы сильно натёрли пенис о волосы вашей партнёрши. Скоро пройдёт, а пока больше не занимайтесь этим... повремените.

Этот эпизод почему-то поставил точку и в моём чувстве.
И у меня скоро пройдёт - металось в сознаниии -  скоро пройдёт. Я ведь знаю себя. Что будет с ней страшно подумать. Куда я её привезу. Нет! Мы слишком разные, как небо и земля. Мы из разных цивилизаций. У меня пройдёт, а у неё нет и тогда страшная повторная трагедия... Лучше сейчас сказать честно, не морочить ей голову, она крепче меня, переживёт.
Вскоре поезд уносил нас в Москву. Я прощался с Кавказом, древним морем ... и Асей. Рядом ворковали Вадим и Ниночка. Гордый птенец возвращался к маме задорным петушком, хотя и не бойцовой породы. Как-то всё у них  случившееся быстро стало обыденным, даже основательным. Они и до сих пор живут вместе.
А мне ещё долго мерещилась Ася между случайными встречами, женитьбами, метаниями по России, лёгкими и тяжелеющими со временем  размышлениями.
Разными ...   

 
Январь 2002 года