Манфред Кюбер Три огня Веронички ч. 3

 
Часть 3. БРЕМЯ ААРОНА МЕНДЕЛЯ

Этот безлюдный северный край был  раньше ещё более пустынным, чем  сегодня. Его топи  и болота с  чахлыми  берёзками и скудно растущими  карликовыми елями и соснами только  изредка  пересекала колея  железной дороги.  Ни одна  машина  не поднимала пыль  бесконечных  дорог  и не нарушала своим шумом  торжественную  тишину  леса, где  в зелёных кронах  играл  только солнечный свет. Эта часть земли была ещё прекрасна, так как  была почти безлюдна.  Был этот край ещё лишён  шума нынешнего  времени, и  погружен в дыхание растений, шепот и  оклики  лесных зверей, в своём бытии он находился  в  состоянии безмятежного  сна. Голоса, которые здесь  раздавались, были частью природы. Тихий шум листвы деревьев и кристально чистое небо  над  ними пели свою вечную  песню, и простые пёстрые цветочки  севера украшали зелёный   ковёр мха, делая его  чудесным произведением  дикой природы. Дороги, по которым протекала жизнь  людей в этом  крае, были  малолюдны,  по ним можно было долго двигаться,  так никого и не  встретив.

   Это было  время,  когда безлюдными  дорогами без отдыха, от двора к двору, от  посёлка к посёлку,  странствовали  удивительные  путники. Это были   старые евреи с тяжёлой ношей  за плечами. Их ноги неустанно шагали по пыльным дорогам,  а их спины  покорно и самоотверженно   горбились под  слишком  тяжёлым  грузом.

   Они странствовали   как Агасфер, ветер продувал их  нищенскую  одежду и трепал седые выбивающиеся волосы. Ещё  и сегодня я  вижу  их перед  своими глазами такими,  какими видел  их когда-то в детстве. Ещё и сегодня  я чувствую что-то от того блаженного  ожидания, когда такой странник  снимал со спины  свой тяжёлый  рюкзак чтобы  показать его содержимое во всём своём  великолепии. В  крепком  полотняном мешке  на  лямках находился  сделанный  из дерева  ларь с выдвижными ящиками. Показывая содержимое одного ящика за другим, он ослеплял наши изумлённые взоры множеством невыразимо заманчивых вещиц.  Каких только сокровищ  не было в этом переносном ларце!  Расчески и щетки с украшениями, шёлковые ленты  всех цветов  и непередаваемых оттенков, перочинные ножи в огромном  выборе, платки, украшенные всеми  мыслимыми и немыслимыми цветами, конфеты в зелёных, как трава, фантиках, плитки шоколада в пёстрых блестящих упаковках.   Уже никогда  больше  не будет  так маняще  притягивать   взгляд  ящик с  разными товарами.  Уже никогда  больше  не  ощутить это  блаженство от  покупки  за  гроши – о, как   необходимо  было  считать и взвешивать, чтобы  ребёнку за  сбережённые  им  копейки  досталось что-нибудь  из этих прекрасных вещиц. Как  трудно  было сделать  выбор, который  часто становился  ещё более тяжёлым, доходящим порой до  полной растерянности,  от речей  этих  странствующих  торговцев по домам:
      - Такого  удобного  случая  вам больше  никогда  не  представится, такие гребни, такие щётки вы можете  получить  только в этом году, собственно  говоря,  только  сегодня и сейчас, и  никогда  больше  во всю свою  жизнь! Вы только представьте  себе, что это значит!  Эти карманные ножи настолько остры, что режут  даже волос, если он  упадёт на  их острие!  - сразу в голове  появлялся  образ  человека   с порезанным и  кровоточащим  пальцем.
    - Таких  разноцветных  платков, таких  шёлковых лент   больше уже не будет в поставке. Белый свет  их больше не увидит,  потому что они слишком  дороги. В последний раз   эти узоры   может видеть  глаз  человеческий.  Этой  шоколадки  уже  больше  никогда  не будет, на самом деле, это  безумие продавать такие  вещи – и притом, всё  это  по ценам, которые можно  считать  почти  милостыней странствующему! 
Потом   он очень медленно вытаскивал   последний ящик, делая  это так же, как в театре открывается  занавес  перед  последним  представлением:  ювелирные изделия, драгоценные камни, коралловые булавки и кольца  с камнями, сделанными из стекла, так трепетно блестели на солнце!
   -  Невыразимая   прелесть – и не столько по  цене, ведь  они  стеклянные, о, нет, главным образом потому, что стекло, как  известно, превосходит  все драгоценные камни по своему блеску  и окраске! Ничего  подобного нельзя найти, в так называемых,  драгоценных  камнях! Рядом  они  выглядели бы  просто смешно. Это  должен  знать  каждый, кто хоть  немного  разбирается  в  этом.

        Вижу  как  сегодня, как  велико было  блаженство  ребёнка от такой покупки. Но ещё лучше  и отчётливее  я помню,  как всё  заканчивалось. Вижу ясно  перед  собой,  как   старый Еврей закрывает один  ящик  за  другим, как   натягивает на ларь грубый полотняный  мешок и одним  резким движением  кладёт  его себе  на спину. Тут  вдруг  до  меня  доходит: этот ларь  для старика  слишком  тяжёл, а он  несёт его по  бесконечной  дороге день за днём, час за часом, и в дождь, и в снег, и в жару  под  солнцем. Что  получает он  от  своих драгоценностей? Тут никто его не знает. Он должен нести его  дальше. Он должен  радоваться,  если  сумеет  продать их, чтобы  купить  хлеб, который, возможно,он будет  есть сидя  на  краю канавы,  или  в грязном  придорожном трактире, где люди  будут  смеяться  над ним.

    Старый  Еврей уходил  привычным  размеренным  шагом, пока не исчезал  вдалеке.Я смотрел,  как  он нёс свой ларь, как лямки врезались ему в плечи,  как рюкзак  сгибал  ему спину.   Мною  овладело  безмерное  сочувствие  к старику, и дорогая  купленная  безделушка теперь жгла  мне  ладони, как  неправедно добытая   вещь.   В  моей  душе, которая до сих пор принимала всё по-детски  просто, появился   вопрос: а  ты хотел бы так  странствовать, хотел бы,  чтобы  на  месте  этого  старого  Еврея  был  твой  отец или  брат, чтобы он   нёс  эту тяжелую  ношу на  своей  усталой  спине  по  чужой  земле? Впервые  тогда  я  что-то  понял из проклятия  человечества и  страданий, с которыми  человек  безучастно  и  одиноко  несёт  своё  бремя  стемневшим   бытиём.

  А  из глубины  идущее  предчувствие, говорило  мне, что  человеку  придётся ещё увидеть  много  тяжёлых  нош,  и  самому однажды   понести её  в жизни. Человек  будет  противиться этому,  но  она   его болезненно  придавит. И понесёт  он  её  неустанно, тихо и самоотверженно, имея  перед  собой только одну цель -  в  конце  пути, в последний  праздничный  вечер,  отставить ношу  в угол, чтобы уже  никогда  больше  не взять  её на плечи.  Человеческое бытиё  приоткрыло  мне на  мгновение свои врата, и я  его познал  в убогом  старом Еврее, странствующем по пыльной дороге со своей чересчур тяжёлой  ношей.

  Это  было  когда-то, и  с тех  пор  прошло  много лет. Сегодня  пришло  другое  время, и  по безлюдному северному краю  уже не странствуют  старые Евреи от  двора  к двору.  Жизнь  изменилась, и нашла  новые формы,  как для радости, так и  для страданий.  Но когда Вероничка  жила в доме  теней, северный  край  был ещё тих, и,  то тут,  то там можно  было ещё   встретить,  как пережиток ушедших  времён, странствующего Еврея с  тяжёлым  рюкзаком за спиной.

Одним  из  таких евреев был Аарон Мендель.   Был он  худ  и  очень высок. Однако  он не  производил  впечатление  человека, рост которого был выше  большинства  других людей на целую  голову, это было  заметно лишь  тогда, когда он выпрямлялся. Спина его  сгорбилась под  тяжестью   ноши, которую  он  носил уже  много  лет.  Его  белые волосы и борода были  растрёпаны  и спутаны  ветром, а лицо производило такое  впечатление,  будто  всё разнообразие  погоды -весна, лето, осень и зима оставили  на нём свои следы.  Его  глаза странно  смотрели  вдаль, как будто  высматривали  там конец  пути, который был пока ещё не виден.  Аарон Мендель казался больше  явлением, чем человеком в этих  местах. Суеверные люди рассказывали,  что он  будто бы вырос из корней и  седых лишайников старых елей, что у него нет дома, и  что поэтому он время от времени возвращается  в лес, чтобы  соединиться с ним на какое-то время и набраться  новых сил.  Говорили, что ему много больше ста лет, может быть  двести – никто этого  точно  не знал. Большинство людей знало его с детства, и  постоянно покупали  у него товар, даже тогда, когда в Халмаре появились  магазины, где продавались  такие же товары. Покупали у него  по  старой традиции, которая  была сродни желанию человеку  ходить по протоптанной  с детства тропинке, хотя  уже давно построено новое шоссе.

    Аарону Менделю не нужно было даже расхваливать  свой  товар. Самым  удивительным  было  то, что с ним никто не торговался, что вообще-то, было делом обычным.Достоинство Аарона Менделя этого  не позволяло. Было  в нём  что-то  от давнего, ветхозаветного писания, что заблудилось в чужой  земле и в другом времени, бездомное, изгнанное и странствующее, стоящее выше всякой обыденности, подобное  призраку  из синайской  пустыни. Во всём крае почти не нашлось людей, которые   были  бы настолько глупы и самодовольны, что  не  чувствовали этого. Но на этих Аарон Мендель не  обращал  внимания.

    По дворам в окрестности Халмара, Аарон Мендель проходил  довольно редко. Он сильно постарел и странствовал  медленно, не так бодро как раньше. Казалось, что для него важнее  сохранить эту старую традицию, чем  заниматься  торговлей  самой по себе.

    Так он появлялся время от  времени, как бы  из-под земли, и проходил,  большой и худой,  теми же дорогами,  по которым носили его  ноги  десятки лет, всегда  с одним и тем же  рюкзаком  за спиной.

    К давней  традиции  относилась, и  его традиция  останавливаться  у Йоганна Путника в садовом домике  и  выпивать   с ним чашечку кофе.  Аарон Мендель был  для Йоганна  Путника  частью его  детства.  Он знал его  ещё  с тех пор как мальчиком ходил в  халмарскую  школу. Они  обращались  друг к другу по именам, как старые  знакомые прошедшие вместе  большую часть пути. Так случается, когда  людьми вместе пройдена  часть пути  в  этой жизни, но  намного чаще  бывает так, что  они вместе  шли  в более раннем бытии, поэтому  людям с самым разным положением и характером, часто кажется, что  они давно знают  друг друга. У дорог, по которым мы странствуем, есть много вех, и некоторые из них  относятся  к  очень давнему прошлому и  содержат иногда  послания, которые  нам трудно расшифровать. Если  внимательно присмотреться  к людям  внутренним взглядом, то мы увидим их не такими, какие  они  есть сегодня или кем стараются казаться.  Сегодня они - это только маленький кусочек того, кем они были раньше и кем они ещё будут. Кто знает, может быть те, с кем мы встречаемся  сегодня впервые, в предыдущих  тысячелетиях были нашими братьями и сестрами или  друзьями по храму?  И возможно, именно по этой причине разговорился  молчаливый Аарон Мендель, когда сидел  у Йоганна Путника  в тихом садовом домике.

  Как  всегда торжественно, снял Аарон Мендель  свой тяжёлый рюкзак, освободил   из полотняного мешка ларь и достал из ящиков вещи, которые Йоганн  регулярно у него покупал.   Шоколад для  Веронички, Петра и Верного, разноцветные ленты для  кукол Веронички, клубок шерсти  для Мурра, любившего иногда поиграть с ним,  несмотря на  свою внутреннюю зрелость. Также  цветные карандаши  для Петра, любившего  порой  неуклюже порисовать, но не умевшего, однако, писать, и, наконец, фантастический платок для  Регины, у которой их была уже целая коллекция, и которая носила их как военные трофеи.  Выбор этого великолепия  Йоганн Путник  всегда  предоставлял самому Аарону Менделю  -  это было вопросом такта  и доверия, подобно  тому, как  мы  доверяем  при покупке  товара в магазине  много лет подряд, одной  и той же крупной  фирме.

     Когда эта постоянно повторяющаяся  покупка  состоялась, Аарон Мендель сел  на высокую кушетку  чтобы  тихонько отдохнуть, в то время как Йоганн готовил кофе. К кофе Аарон Мендель  угощался булочкой с маслом, которая тоже стала традицией. Булочке он был очень рад, считал её роскошью, которая  для обычного будничного дня была грешна.  У Аарона Менделя  обо всём были свои  собственные  представления, к которым он  пришёл в трудах  своих  странствий. На дорогах с порогами  у него для этого  было  достаточно времени. Таким мыслям,  по-детски тихим и  простым, мы  бы  тоже должны  уделять больше внимания  в наших  речах полных пафоса.  Хотя они   не  всегда правильны, но всегда  приобретены  людьми  на собственном опыте,  и по их следам  жизнь прядёт  свои  невидимые  нити.  Ведь  жить  и  понимать  жизнь,  значит направлять усталые  ноги  по их дорогам.
      - Булочки  – это грех, -  говорил Аарон  Мендель, заботливо мажа маслом следующую булочку, - сегодня  нет никакого   праздника. А ещё я выпил две  чашки кофе, что уже  выше  всякой  меры. Йоганн Путник  налил Аарону Менделю  третью  чашку.
     -  Аарон Мендель, у вас достаточно меры для  каждой вещи, однако  человек не должен становиться рабом правил. Конечно,   у праздников  есть  свои  права, но праздничные  минуты, которые человек сам себе готовит,  тоже  должны существовать. К праздничным  минутам  относятся  и те минуты,  когда мы  сидим вместе, и передо мной возникают   годы, когда я  ещё ходил  в  школу  в  Халмаре.  Возможно, что мы знали друг друга  ещё и много раньше. Часто   человек ощущает   себя   вне  времени.  Тогда я думаю о  том бытии, которое  было  раньше  этой жизни.  Не кажется ли вам, что  нет вокруг нас  ничего важнее  этого: вы  год за годом  странствовали  в пыли  дорог,  я  ходил в школу, немного побыл  на чужбине, и теперь, продолжая обучение, сижу  в  одиноком  садовом  домике  и помогаю  сестрам,  оберегая  Вероничку  и слабоумного Петра?  По  моему  мнению, этого недостаточно  для объяснения  всего человеческого в нас, для  объяснения нас самих.
       - Я  тоже  об этом думал, - сказал Аарон Мендель, - но  для меня это  как  далёкая  страна,  в которую я не могу  попасть. Человек  о ней  может  только иногда  мечтать.
       - Конечно,  нас там уже нет, однако есть  в  нас нечто, что иногда  пробуждается  и  тогда  мы её вспоминаем. Когда я  вижу вас  перед собой, Аарон Мендель, то  могу довольно хорошо себе представить, что вы  были некогда,  тысячи лет назад,  королем  пустыни, и ваш  наряд был украшен драгоценностями, а голова - золотой короной. Разве не могло случиться так, что мы тогда, также как сегодня, сидели  вместе? И говорили о будущем, которое  сейчас  стало  настоящим.  В древних культурах  знали об  изменениях бытия, о  рождении и смерти больше чем сегодня, когда люди много говорят, но мало  что знают.
    Аарон Мендель  покивал  головой
      - Кто это знает Йоганн? Да, возможно это было, но жизнь, без  сомнения, была  тогда легче, чем сегодня. Мы отвержены,  и  это нужно  пережить.
      - Это верно в определенной степени,  - сказал  Йоганн Путник, - но мы же не хотим, чтобы прошлое  повторилось. Есть гора, на которую  все мы  должны  подняться, и  лучше быть Аароном Менделем на половине  пути к  её вершине, чем стоять с королевской короной у её подножия.  Мы тащим тяжёлую  ношу, но на вершине горы мы  сложим  с себя  это бремя.
       - И всё-таки мы отвержены, с  того  времени, когда был разрушен наш храм, -  проговорил Аарон Мендель.
      - Храм был  разрушен  везде, не только у одного народа, Аарон.  И  все мы отвержены, но мы тут для того чтобы найти в темноте Свет и  построить храм заново. Если бы мы так не думали, то, как смогли  бы  всё это выдержать?  С этим можно или соглашаться или искать забвение.  Большинство людей хотят забвения, поэтому  пришло это  время  смятения.
      - Трудно  это вынести, - вздохнул Аарон Мендель, - ведь ноша это не только этот  рюкзак, который   я  несу повсюду  годами, моя ноша  много больше, но человек  при этом учится  отдавать.
    -  Это много значит, если человек умеет  отдавать, Аарон Мендель, и поэтому вы сегодня  лучше, чем  тогда, когда  были, возможно, королём. Мне всегда  было вас жаль, когда  вы несли свой  рюкзак, но вы правы,   это не одна  эта ноша – она символ  всего бремени, которое мы несём. Я часто спрашивал себя, почему так  происходит, ведь  бремя подчас  бывает чересчур тяжелым, также как  ваш  рюкзак  слишком тяжел для старика. 
     - Я  к нему  привык, - сказал  Аарон Мендель просто.
     - Да, человек к  нему  привыкает, но смысл бремени не в этом.  Я много думал об этом и мне  кажется, что благословение бремени в том, что мы один на другом познаём, что все мы люди  и  братья.  И не только это – существуют  и  невидимые  нити  тянущиеся  из ушедших  времён, которые  нас связывают. Я, всё-же, не думаю, Аарон Мендель, что я бы с вами  сблизился,  если бы  меня  не тронуло то, как вы  несли свою  ношу по пыльным дорогам.  Если же это бремя  отозвалось в сердце, то если мы люди, мы  уже  не думаем о народе, церкви или  государстве, а только о человеке,  и о том,  что  соединяет всех нас  несущих бремя.
       -  Разве это не начало строительства разрушенного храма?
       -  Есть  и такие,  кто не видит бремя, и поэтому человеком  пренебрегают, - сказал Аарон Мендель горько.
        - Это те, кто до сих пор всё еще  у подножия горы. Они живут  как в угаре, и бремя  ещё не почувствовали. Чем выше поднимается  человек  на гору, тем лучше он видит бремя  людей, животных и растений, а  в том кто  несёт бремя -  видит брата. При таком  познании, я думаю, Аарон Мендель,  своё бремя  нельзя снять. Но этим я, конечно, не хочу  сказать, что рад вас видеть  с вашим рюкзаком на  дороге. Я говорю только о смысле бремени по моим представлениям. Я ничего не имею  против дороги, и знаю, что на ней можно  научиться многому  намного быстрее,  чем при спокойной жизни в достатке. Но сейчас для этого вы уже слишком  стары. Что, действительно, есть  необходимость тащить дальше этот тяжёлый  рюкзак?  Останьтесь  лучше дома в своей  лавке, а если думаете о  её  расширении, то я вам рад помочь в этом деньгами.  У нас  их немного, но это, всё-таки, возможно  устроить.
       - Хорошо, что вы мне это сказали, Йоганн, меня это  радует, но моей лавке не нужно расширение. Она достаточно  большая, её хватит и  на тот случай, если я однажды не пойду торговать по дорогам - скажем прямо каконо есть, да? Нет В этом нет ничего  плохого, возможно, наоборот, но это и есть, как раз, то бремя,  и я его несу. Естественно, я мог бы  остаться  но дома, моя дочь Эстер  достаточно  хорошо  справляется  с  делами  в лавке с тех пор как овдовела и осталась  с маленькой Рахелью.  Для меня  это великое  счастье иметь  внучку. 

    Обветренное лицо Аарона Менделя  озарилось необыкновенной радостью  и гордостью, когда он говорил  о Рахели.
             - Да,  согласился  Йоганн Путник, но  я думаю,  что,  как раз там, нуждаются  в вас во много раз больше.  Маленькая Рахель  вас редко видит, если вы столько времени проводите в дороге. Я сейчас тоже не путешествую, потому что нужен здесь.
            - Вы здесь, конечно, нужны, Йоганн.   Здесь большой сад, и хотя  уже нет такого большого хозяйства как при  муже госпожи Регины, но без вас обе женщины вряд ли бы  справились.
          - Это  самое малое, - ответил Йоганн Путник.  У Регины и Марии есть  хороший помощник, по крайней мере, для работ в саду.  Плохо только то,что я не являюсь таким же хорошим садовником   для своего собственного ребенка.  Души детей нуждается во много раз в более заботливом уходе, чем растения. Нет, из-за этого сада, я здесь быть не должен. Моя забота здесь  о  другом саде, Аарон Мендель, её требуют Вероничка и глупенький Пётр. Кроме того, существуют  внутренние  причины, которые сильнее внешних вещей. Есть нити, спрядённые  ещё прежде, чем мы стали теми, которые мы есть сегодня. Эти сплетённые между собой нити  я  должен  распутать, Аарон Мендель.
        - Я понимаю это, - ответил Аарон Мендель, - и я  странствую по внутренним причинам.
        -  Вы  не хотели бы мне это пояснить?
   Аарон Мендель  прикоснулся своей худой рукой ко лбу,  и его  глаза при этом вновь приобрели  такое выражение, как будто он высматривал в ещё невидимой дали,  конец  своего пути.
        - Это секрет, Йоганн, но  вам  я  открою его. Ведь  мы  долго знакомы, ещё с тех пор,  как  вы  ходили  мальчиком в школу в Халмаре, а возможно и намного дольше -  в том смысле,  о  котором  вы  раньше говорили о короле, и о чём  я могу  больше мечтать,  чем  понимать. Это секрет, и я не говорю о нём  ни с кем кроме  Эстер, потому что она, всё-таки,  должна  знать, почему я не могу остаться дома, почему  должен идти.  Я знаю, что вы не будете над  этим  смеяться, потому что можете видеть  за  внешними вещами реальность. Я не потому  странствую с тяжёлой ношей на спине, что должен  зарабатывать. Конечно, это  тяжелое бремя,  и я вполне понимаю, почему вы хотите, чтобы я его  снял. Да, что-то при этом  я  зарабатываю, ведь  по старой  привычке люди покупают у меня, Йоганн. Я хорошо это  знаю, потому что они покупали у меня ещё  тогда, когда были  детьми. Но они  покупают не оттого, что у меня товар лучше. На самом деле,  этот  утомительный  труд сегодня  не окупается. Странствую  я  не оттого, что мне не хотелось бы остаться с Эстер и Рахелькой. Мне  во много, много раз лучше  было бы  быть с ними.  Но всё это не важно. Слушайте, Йоганн,  - и голос Aарона Менделя стал тихим, как если бы он вступал  на священную  землю, - это из-за Рэхели, и потому  что храм  разрушен. Поэтому  я должен идти.
        -  Вы думаете, что так помогаете  строить храм, когда  несёте своё бремя?  - спросил  Йоганн Путник.
         Аарон Мендель покачал головой.
        -  Храм разрушен, Йоганн, и кто знает, когда  он будет вновь построен.  Нет, я так не думаю. Но на нас лежит  проклятие, потому что разрушен храм.  Мы прокляты и несём по пыли  дорог своё  бремя. Те, кто это  не  делает – слепые, так как не снимают с себя вину за разрушенный храм, и Бог наших отцов обрушится на них. Ведь я всю  жизнь  странствовал по дорогам  и нёс этим проклятие отверженных. И если я  сегодня продолжаю странствовать дальше и надрываться под  тяжёлым бременем, так это только для Рахели. Каждым шагом, который я делаю с согнутой под  тяжёлой ношей спиной, я убираю нечто с великого проклятия  Рахели.  Хочу  примириться  с Богом и за  неё, не хочу,  чтобы  она  странствовала  по  пыльной  дороге и несла  проклятие  отверженных. Пусть её плечи будут  свободными, её шея прямой, её ножки пусть  бегают  по луговому ковру, и если подступится к ней  тёмная месть, то она сможет улыбнуться  и  сказать: старый Аарон Мендель расплатился  за меня. Вот, Йоганн, в этом и состоит секрет  моего  странствия.
         - Это очень хорошо и действительно благородно, если  вы так думаете, Аарон Мендель, но  мысли  смирения  не должны быть такими  мрачными как у  вас.  Старая культура ушла, пришло  новое  время, проклятие должно  быть  искуплено в изгнании, а в бремени должен быть познан его смысл. И Рахель должна  будет нести  своё  бремя, как и мы все. Вы не можете его снять  с неё своей  жертвой.  Но сила любви, с которой вы идёте  для Рахели, поможет ей взять на себя бремя жизни. Такая любовь больше, чем жертва. Доброта это самый высокий уровень силы,  которого может  достигнуть  человек, потому что  она находится  в сути Бога.
          - Это все, правда, - сказал Аарон Мендель, - но я не умею думать  в целом,  как вы, Йоганн. Остаётся  ещё  месть и жертва, и  проклятие  отверженных.  За разрушенный храм  мы должны  расплатиться.    Расплачиваюсь за Рахель  и тогда, когда  странствую,  и тогда когда страдаю и мучусь.  Ах, Йоганн,  на вас  должно всегда производить  немного странное впечатление, когда я бываю  щепетильным  в мелочах, когда  не решаюсь есть белый хлеб в обычный день. Но в этом нет жадности или своеволия, когда я во многом себе отказываю. Это для Рахели, так как то, в чём я отказываю  себе ради неё, в том у неё будет  достаток. А сейчас  я должен  снова идти, Йоганн, должен  дальше странствовать  для  маленькой Рахели.
    Йоганн Путник погрустнел.
        - Что, хотите  без конца  странствовать, Аарон  Мендель?   
        -  Да. Пока  Бог не снимет моё бремя в конце моих дней.
        -  А  не может  оно сняться  быстрее? спросил  Йоганн Путник
   Аарон Мендель  положил  тяжкую ношу  себе на  спину.
        -  Когда бремя  станет таким лёгким, что не потребует  жертв, - сказал он, - то перестану. На это был  бы знак от Бога. Но я не знаю, есть ли такие  знаки ныне, Йоганн?  По-моему, сильно потемнело сейчас  везде, и все знаки молчат.
      - Знаки есть и сегодня,  Аарон Мендель, и я верю и надеюсь, что  ваш Бог не позволит  вам  странствовать до конца ваших дней.

    Йоганн Путник вышел проводить  Аарона Менделя. В саду  они встретили Вероничку.  Она подала руку Аарону Менделю и  поклонилась ему. При этом она посмотрела на него и глаза её  расширились.
        - Это очень тяжело, - сказала она. Когда  вырасту, я  помогу тебе.
        - Большое тебе спасибо, Вероничка, - ответил Аарон Мендель.
        - Я не доживу до этого, но своё бремя я, всё равно, не дал бы  тебе  нести.  Оно для тебя  слишком тяжелое. Но ты мне помогла его нести  уже сегодня тем, что это сказала.   Я буду думать об этом в своей далёкой  дороге.  Возможно, всё-же, знаки начинают  говорить…

    Аарон Мендель вышел  через садовую калитку на дорогу и подал Йоганну Путнику  и Вероничке рука  на прощание. Его худая и  высокая,  сгорбленная фигура  замаячила в свете заходящего солнца.  Он снял  шляпу, и ветер свободно трепал его белые волосы.

  Йоганн Путник и Вероничка долго  смотрели ему вслед.
        - Дядюшка Йоганн, Аарон Мендель - король? -  спросила Вероничка. Почему  у него  на голове  корона?
         -  Ты это видела? - спросил  Йоганн Путник. Нет, сегодня  Аарон Мендель  не король. Возможно, когда-то  он им  был. Но ту корону, которую ты видела,  он  носит,  потому что несёт  бремя за маленькую Рахель. Царским является бремя, которое несут за  другого.
         - И мы должны это делать, дядюшка Йоганн?
         - Человек это  должен  делать добровольно, Вероничка.  Мы должны  стараться помочь  друг другу нести бремя, помогать людям, животным  и всему живому. Это путь к Свету.