Бриллиантовая пыль

                Л.Рохлин.
Бриллиантовая пыль

Непроницаемо чёрные, нестерпимо холодные ночи в пустынях северной Мексики. Если ночью пристально вглядется в небо, то может показаться, что находишься на дне  глубокого колодца и где-то там, в немыслимой вышине, как в подзорную трубу увидешь мириады ярко сверкающих ледяных звёзд, слабую туманность и сквозь неё таинственный лик бегущей луны.

Так ей и казалось, когда не было сил идти и она валилась от усталости, невольно глядя в небо. Но идти надо было. Её толкали и они ползли не в силах подняться, под завывание ветра и песка, крепко, изо всех сил держась за верёвку, единственной ниточкой связывающей их между собой и казалось вообще с миром. Ветер был так силён и нёс так много песка, что невозможно было открыть глаза, а когда он чуть затихал, то в таинственном сиянии луны вдруг проглядывало дьявольское очертание большого кактуса. А ещё эти мерзкие колючки, жадно цепляющиеся, царапающие до крови...

Ануш только сейчас почувствовала как ноет расчёсанное тело. Нельзя было опереться на спину, лежать, дотрагиваться до ног и рук, даже на шее торчали острые иголочки.. Озноб пробирал до костей...
Она очнулась. Кажется и не спала. Открыла глаза и ... испугалась тишины, но более жуткого мрака. Боялась шевельнутся. «Господи! где я? мамочка...» Послышался шорох где-то рядом, она инстинктивно сжалась и вновь на ослабевшее сознание нашла дрёма. Но ещё успела промелькнуть мысль -  «Господи! За что... наваждение какое-то.»
И всё таки она уснула, так как вновь её разбудил крик охранника. Ануш открыла глаза и... дико закричала от страха, увидев в луче солнца двух толстых крыс, шумно старающихся опрокинуть тарелку тюремного завтрака, подсунутого под решетку.

Они таки сожрали её завтрак и не обращая на узницу  внимания, продолжали возиться и принюхиваться, привстав на задние лапки и устремив бусинки удивлённых глаз на человека. Зло попискивая, в поисках следующей пищи,они медленно удалились.
Ануш не отрывала глаз от жуткой картины, вцепившись руками в тоненькое одеяло, не замечая как камера постепенно заполняется солнечными лучами.  Вот они достигли её ног, стали медленно подниматься, заливая помещение бодрящим светом.
Узница, всё ещё не шевелясь, внимательно следила за движением лучей и когда они заполнили всё пространство камеры, повернула голову к исходу к решётке. И вновь испугавшись, пронзительно закричала. Увиденное настолько поразило её, что молодая женщина вжалась в стену, забыв о боли, буквально распластавшись. Ей показалось, что она лежит на краю пропасти.

Прямо за решеткой камеры змеилась узенькая тропинка, а за ней ... пустота. Как будто земля провалилась в бездну. Ануш, немного успокоившись, приподняла голову. Противоположный борт «бездны» еле проглядывал в клубах тумана, седые космы колыхались от слабого ветра. Сквозь разрывы тумана, напротив, виднелись чёрные глазницы зарешёченных камер-пещер. Она даже увидела или ей показалось...людей двигающихся, лежащих. Переборов страх, Ануш встала и сделала несколько шагов к рещётке, жадно смотря по сторонам.
Солнце между тем, поднявшись достаточно высоко, пожирало туман и вскоре её глазам открылась картина ...ада.

Напротив, на самом деле, тянулись ряды  зарешёченных пещер. Они уходили вертикально вниз, волнообразно и параллельно. Виднелись железные  мостики, соединяющие борта ада. Проглядывали и нижние ряды камер-пещер. Солнечные лучи только - только проникли туда, разгоняя туман. Вот они коснулись дна ада, высветили его и Ануш увидела узенькую ленту реки, даже разглядела маленькие барашки волн на порогах.
Оказалось, что её ряд камер был самым верхним, выше лишь бугристая поверхность земли с рядами высоких столбов, опоясанных колючей проволокой.

Ануш смотрела во все глаза, забыв обо всём, настолько поразительным и таинственным казался ей открывшейся пейзаж. «Господи, где это я? Что со мной творится? Ведь только совсем недавно была в моём розовом Ванадзоре.» Мысли неслись вихрем, перескакивая, обрываясь, наполняя обескровленную душу леденящим ужасом... И видимо уже в беспамятстве  дико завыла...забилась.
И вновь её разбудил крик охранника.
Белые занавески на зарешёченных маленьких окнах, белые стены и неровный белый потолок в трещинках и паутине, рядом пустые железные кровати  со свёрнутыми тощенькими  полосатыми матрасами и подушками. «Больница – промелькнуло в сознании – а где-же камеры, ...ад или померещилось» Но было тепло и действовало лекарство и Ануш вновь провалилась. Дыхание становилось всё более ровным, губы вдруг растянулись в улыбку, такую жалостливую, наивную.

Ей снился сон!
Долгий, бессвязный, мучительный. Из глубины  дремлющего сознания выплывали яркие картинки, тускнели, всплывали другие, никак не связанные с предыдущими. Глубокий сон сковал тело. Он казалось, словно с экрана зрителям, демонстрировал действительную её жизнь, до мельчайших подробностей. Розовое детство, родителей, учёбу... любовь. Она даже просыпалась, но сон продолжался и наяву. Ануш лежала с закрытыми глазами, пока не проваливалась вновь и новые картинки, то радостные, то печальные заполняли сознание.

С тех пор прошло 12 лет. Она ничего не забыла, до мельчайших подробностей и это событие юности и последующих лет, как тяжелый камень на шее, не давало выпрямится. С некоторых пор ей всё труднее стало держать в себе эти картинки, хотелось рассказать, поделится. Но только не близким. Мало-ли, ещё превратно поймут.
И она выбрала меня, учителя истории её единственной девочки.

Какое гордое, красивое слово – Армения!
Есть мнение, что на Армянском нагорье рождён библейский человек. Возможно! Там ведь был когда-то прекрасный климат, который сохранился и до наших дней в межгорных долинах на побережье Чёрного моря.
В одной из долин, в живописной местности Лори Памбак, издавно поселились люди, построив розовый город Ванадзор.
В этом городе я и родилась, кажется вечность тому назад  в семье школьного учителя математики. Когда мне минуло 14 лет решено было, что пойду  учится в городской медтехникум, следуя семейной традиции.

Двоюродный дед врач, мама – фармацевт, теперь и моя очередь.
Мне было всё равно. Техникум, так техникум! Какая разница, лишь бы не мешали, не вторгались в мои мысли, тщательно охраняемые тайны души.
Жила во мне с ранней поры страсть. Я очень стеснялась делится ею с подругами и тем более с родителями. Не поверите, но с некоторых пор безумно полюбила...бриллианты.
Вы удивлены! Я могу вас понять. Маленькая девочка и бриллианты – что общего!
Ну вот случилось так. Полюбила, как своё одиночество, как безмолвие каменных водопадов в горах, прерываемое рокотом ручья, пением птиц.

Был у моего двоюродного деда, главного в городе судмедэксперта, друг. Ювелир! Давно их свела судьба в каком-то тёмном криминальном деле. Ювелир был стар, одинок и богат. Я тогда не понимала насколько. Мой дед часто брал меня с собой гулять и поначалу редко, а потом всё чаще и чаще по моей просьбе мы заходили к ювелиру. Дед любил с ним вспоминать былое, а я тем временем рассматривала его богатства. Он доверял деду, узнав мою замкнутость и молчаливость, учуяв мою страсть, стал доверять и мне. Неторопливо, старчески шлёпая босыми ногами по каменному полу, он открывал заветную дверцу в стене, за древними, казалось ещё более чем хозяин часами и перед моим всегда изумлённым взором возникал сказочный музей...драгоценных камней.

Он любил только камни, без оправы и перебирая их короткими, морщинистыми пальцами, рассказывал таинственные истории и легенды о более крупных экземплярах, о долгой и нередко кровавой жизни камней, о их владельцах, о ценности, формах огранки, старых мастерах огранки, о цвете и чистоте камня и о многом другом.
Видя моё восхищение, ювелир приходил в экстаз, оживлялся, размахивал руками, сверкал глазами и рассказывал, рассказывал... Потом уставал, долго, молча смотрел на меня и смеялся. Этакое старческое булькание вырывалось из груди, как сипение древней физгармонии. Потом он легонько выталкивал меня за дверь, задвигал часы и...музей закрывался.

Вскоре началась смута в Армении. Развалился СССР и люди почувствовав свободу, стали покидать насиженные места в поисках лучшей жизни. Уехал и наш ювелир. Уехал в Америку. Перед отъездом был у него с дедом большой разговор. Резкий, громкий. Я не понимала о чём они спорят и как всегда перебирала в руках камни, любуясь игрой света, наполняясь непонятной страстью, каким-то горением, желанием как ребёнку петь им колыбельные песни.
Очнулась, когда за спиной услышала учащённое сипение ювелира.
«Я тебя очень люблю, дочка – начал он – ты понимаешь камни и они тебя любят, они у тебя в руках расцветают. Слушай меня! Здесь вскоре всё утонет в крови, голоде и драках. Порядка ещё долго не будет. А ты умница, ты должна быть хозяйкой моего музея, деловой и решительной. Ты такая.
Я вижу! Я уезжаю и если Бог даст, то перевезу весь музей и там, в Америке, с друзьями начну новое дело. А ты приезжай ко мне, не думая приезжай, большие дела тебя ждут».

Он гладил мои руки и пристально смотрел в глаза, как будто ещё раз хотел удостоверится в правильности своего решения. Смотрел, как когда-то отец!
Вот так возникла моя большая Мечта! АМЕРИКА!!!
Вскоре я закончила техникум, пошла на работу в тот же госпиталь, где работала мама. Стояла хмурая зима, в горах лили дожди и бурные потоки, неся камни и деревья,  размывали берега реки Дебед, заливали соседние улица и старые дома.Всё было серо и непроглядно.
Я была всё также одинока, близких подруг не было, в горах было неуютно и потому сидела дома в те нечастые часы, когда отпускали из госпиталя. Там было много работы, рядом шла война в Карабахе.

Но ведь ненастье проходит! Прошло и это! В горы ворвалась весна, бурная, стремительная, с тёплыми ветрами. Они быстро выпарили накопившиеся за зимние месяцы грязи и невзгоды, набухли почки, проклюнулись первые, яркие листики, а с ними вместе появились и пьянящие запахи нежности и свежести.
В эти дни ко мне пришла долгожданная радость. Я влюбилась, дождалась своего часа. Звали его Вазген, он был тоже из Ванадзора, но с пяти лет разъезжал с отцом и мамой по России из одной воинской части в другие. Потом окончив какое-то военно-техническое училище, приехал к
родственникам в мой город.

Нас познакомили. Он мне запомнился застенчивым, стеснительным, мгновенно краснеющим. Всё выдавало в нём натуру мягкую и нерешительную, но чистую, искреннюю.
Я влюбилась сразу, сердцем поняв, что это моя половина. И он тоже. И уже не отходил, нежно и молча прощаясь вечерами. Он умел нежно любить – и в те годы и сейчас...

Красивая ухоженная женщина слегка покраснела и продолжала...

Вообщем, я рассказала ему всё – о ювелире, своей мечте, необходимости уезжать. Теперь, вдвоём, уж наверняка. Он казалось не слышал меня, со всем соглашался и гладил мои руки, прижимал к губам и восхищённо смотрел, не мигая, в мои глаза. Меня тогда это впервые насторожило и даже расстроило. В нём, казалось, отсутствовало мужское честолюбие, понимание властности, силы денег, карьеры. Он не воспринимал эту сторону моей души, просто как телёнок, шел на запах мамы. Но я тогда не обратила особого внимания, думая, что пройдёт, он очнётся от детского восхищения.
В те же дни мы тайком обручились и он уехал к родителям.

Быстро промелькнул год. За это время Вазген ушел в отставку, принял армянское гражданство, а вскоре с родителями подался в Америку, как беженцы. Я не могла уехать с ними, мы не были расписаны и я осталась ждать вызова.
Я жила его письмами, редкими телефонными разговорами, перечитывала их, воображая его глаза, когда он писал страничку за страничкой своим крупным, ясным, аккуратным почерком.
Надо же такому случится, но в день нашего с Вазгеном обручения, я
получила письмо и от ювелира. Он жил на берегу океана, в громадном городе и как было только мне понятно, довёз свой музей благополучно. Писал, что немного болеет, но более тоскует по маленькой хозяйке музея...а дела идут совсем не плохо...

О письме я сообщила только деду, он обрадовался и с пониманием прищурившись, сказал – «передавай привет ему, моя девочка, он надёжный человек и дай тебе Бог.»
Вскоре Вазген сообщил, что есть один человек в Ереване, который за $5000 провозит людей в Америку без вызова. Я буквально обезумела и несмотря на предупреждения мудрого деда подождать, ринулась в Ереван. Нашла человека, договорилась, со слезами уговорила маму, потом с трудом насобирала деньги, продав мои и мамины драгоценности, наодалживалась... Наконец настал день прощания.
Он совпал с наступлением Нового Года и мы вместе, семьёй, скромно отпраздновали и Новый Год и моё прощание с мамой, дедом, сёстрами и... Арменией.

Поначалу мы прилетели в город Мехико и побродив по аэропорту два-три
часа, наш сопровождающий, тот самый человек из Еревана, которого мы прозвали по армянски «джарфик» ( ловкач), объяснил, что теперь летим в Сан Диего, то есть в Америку. И вот уже другой самолёт, через три часа полёта, стал приземлятся.
«Ну вот и всё – решила я – мы в Америке, сейчас увижу Вазгена.» Даже зажмурилась от удовольствия и помнится, найдя в сумочке зеркальце, внимательно на себя посмотрела и от радости тихо засмеялась.
«Что это? Куда нас завезли?» - спросила женщина из нашей группы, когда мы вошли в маленькое зданьице аэропорта.

Да, это не было похоже на огромный аэропорт Мехико и тем более ожидаемый всеми Сан Диего, который рисовался нам вообще грандиозным.
Получив багаж, мы вышли на улицу и...задохнулись от горячего, сухого ветра.
Перед нами расстилалась бескрайняя пустыня, молчаливо-каменистые холмы, залитые горячим солнцем, проросшие кое-где высохшим кустарником. Маленькая площадь, два-три стареньких автобуса и несколько облупившихся такси, которые быстро исчезли, увозя пассажиров в неведомый город.
Нами овладела паника. Стали высматривать нашего джарфика, но он исчез. Мужчины бросились искать его в здании аэропорта, а мы , сбившись в тесную группу, остались ждать под пылающим солнцем. Поиски оказались напрасными и мы, буквально потеряв дар речи, понукаемые одним из наших мужчин, влезли в какой-то заржавленный, пропылённый автобус и поехали... Куда? Мы не знали. Тот мужчина, волнуясь, объяснил, что он кажется идёт в город.

До моего сознания ещё не дошел смысл происшедшего. В сердце ещё неслись пьянящие звуки встречи с Вазгеном. Но это длилось недолго. Убогое здание аэропорта, пустынный пейзаж и вопли – «...где же он, сволочь... убежал « - прояснили сознание и я вдруг отчётливо поняла суть событий.
Меня обманули...где Вазген...как ему сообщить. В автобусе, взяла себя в руки и мучительно думала, как позвонить, откуда. Ведь знала, что Америка где-то рядом...Но мной ещё владело паническое состояние.
Я огляделась. Увидела, что рядом, как и всю дорогу, находятся двое из моего города. Пожилая женщина, Карина, которую я как-то видела в больнице и совсем незнакомый, ещё мальчишка, Ваник. Мне стало почему-то немножко легче, всё таки свои рядом. Мы переглянулись. Ваник даже подмигнул мне.
 
Вскоре подъехали к одноэтажному простенькому зданию. Оказалось, что это дешёвый мотель. Видимо шофёр понимал, что нужно его пассажирам.
Дальше всё оказалось просто. Женщина в оффисе попросила показать деньги и затем быстро соединила меня с квартирой Вазгена.
Так быстро, что услышав в трубке, как будто с соседней улицы, голос отца
Вазгена, я онемела, задохнулась и что-то неслышно промямлила. Голос отца вновь произнёс.
Слушаю, кто это, ничего не понимаю!» Тогда я закричала – «Это я, Ануш, я рядом, где Вазген. Вы меня слышите, где Вазген?» - кричала я в трубку вновь и вновь. Внезапно раздался голос отца – «...доченька, милая, задержись с вылетом. Нет Вазгена. Понимаешь, нет. Он в больнице. Плохо с ним, очень...- голос замолчал и долго молчал, потом еле слышно произнёс – в психиатрической больнице, доченька. Ты подожди с вылетом, уж извини...»

Я крепко сжимала трубку и слова отца, как капли расплавленного свинца, падали в душу, пробивая в крепчайшем фундаменте моей уверенности трещины.
Не дождался! Не выдержал! Ведь я думала об этом... Слабый ты мой, а как же теперь я, как наши планы. Что мне теперь делать. Господи, что за день такой???»
Трубку я всё ещё держала в руках.
Что говорить отцу? О ведь не понимает, что я рядом. Что говорить, что делать, что говорить, что дальше....Господи, помоги....

Очнулась в комнате. Лежала на большой кровати, рядом сидела Карина и гладила волосы. Слёзы продолжали литься и под правым ухом было мокро-мокро. Стояла тишина!
Потом, помню, раздался стук в дверь и не дожидаясь ответа в комнату ворвался весёлый Ваник. «Барэв дзэс! Ну что! Как выбираться будем из этой пустыни. Может останемся, ведь виза-то оказывается дана на полгода. Устроимся, подработаем, наверно и армяне здесь есть, помогут – он говорил и подсмеивался и смех его, как булькание воды, выливаемой из узкогорлого сосуда, смешило и успокаивало.
А вообще-то я ещё в Шереметьево увидел, что в паспорте нет американской визы и оттуда позвонил знакомому. Он посоветовал не поднимать скандала там, в аэропорту, нас бы всех задержали и отобрали паспорта, да и пришили бы какое-нибудь дело...Он сказал летите в Мексику, поближе к границе с Америкой, а оттуда позвони своим родственникам в Лос Анджелес, они найдут как вас выручить. Я уже туда звонил и дал наш адрес, обещали скоро приехать. Я и о вас рассказал. Его довольный вид действовал успокаивающе.

Здесь Ануш надолго замолчала, на глазах навернулись слезинки, она отвернулась и потом последовал потрясающий по откровенности  монолог. Она говорила, глядя куда-то в угол...

Я однажды влюбилась. Слепо, бездумно. Просто увидела парня. Красивого, стройного, молчаливого, с обожанием смотревшего на меня, который ужасно краснел неловко дотронувшись, а уж если нечаянно прикасался к груди, то с ним творилось что-то ужасное. Он не смел поднять глаз, что-то
бормотал и долго вздрагивал, видимо вновь и вновь переживая случившееся.
Он нравился мне всё больше и больше, потому что умел молча слушать, а в глазах было столько восторга и обожания. Я буквально купалась в этом восторге, ведь дома я этого не испытывала. А потом он ничего не требовал из того, что рассказывали девчонки. Ничего. Мне было с ним необыкновенно легко. Первая моя любовь и единственная. Я поверила в неё намертво, она впаялась в сознание, стала частью души и я уже не мыслила жизни без Вазгена.

Рядом жили-ходили другие мужчины, но у меня и мысли не возникало, что можно ещё кого-то обнимать. Я совершенно не думала, что любовь может пройти, что могут быть неудачи в жизни, когда рядом любимый... Я верила в успех своей мечты. Я готовилась к ней, как к штурму крепости, а моя любовь служила сверхпрочным фундаментом. О ней можно было и не думать. Я ехала в Америку фактически уже не к Вазгену, а к осуществлённой мечте. А он стал как-бы символом её. Статуей Свободы!

Помолчала и резко обернувшись ко мне, со слезинкой, повисшей на длинных ресницах, в упор продолжала.

Не понимала тогда, каким неожиданно хрупким может оказаться мой фундамент. И вот первые страшные удары в тот день. Как я выдержала, не знаю! Но вытерпела и тогда впервые пришла старая как мир мысль – отныне и навсегда придётся опираться только на себя. Вазген слаб, беспомощен... И эта мысль помогла успокоится окончательно. Я обрела вдруг силы.
Поэтому, когда приехали родственники Ваника, была хотя-бы внешне спокойна и готова к любым действиям.
А действовать пришлось очень странным образом. Надо было с проводником перейти ночью границу Америки, а там нас ждали уже родственники Ваника, которые должны были отвести нас в Лос Анджелес.

Шли мы в полной темноте, связанные верёвкой, по узкой тропиночке. Справа и слева стелился тёмной массой жуткий кустарник, который царапал и рвал одежду и кожу. Мы были в платьях и босоножках, кутались в платки и кофты. Было очень холодно, хотя днём изнемогали от жары.  Почему то проводник не довёл нас до шоссе, где должна была ждать машина, бросил, сказав что тут уже рядом, идите мол сами. Так мы его поняли, а он сразу исчез в темноте.
Мы стояли, дрожа от страха и холода. Помню эту жуткую тишину. Лишь холодный ветер кружил, да кружил где-то поверху, завывая  и напевая заунывные песни.

Неунывающий Ваник повёл нас. Поначалу всё было хорошо, тропинка чувствовалась под ногами и Ваник даже пошутил что-то. Но потом она вдруг пропала и тогда Ваник повёл нас наугад.
Задул сильный пронизывающий холодный ветер, поднявший в воздух мириады песчинок. Они кружились в бешеном танце и мне казалось, что всё пространство вокруг заполнилось острым колющим песком. Идти стало трудно, ноги скользили или проваливались, иногда по щиколотку, губы и щёки быстро покрылись песчаной коркой, с трудом можно было чуть приоткрыть веки, но это не облегчало, так как видимости всё равно небыло. Мы натыкались на заросли колючих кустов, которые в кровь царапали руки, ноги, тело. Мы падали в овраги и на четверёнках пытались выползти.

Остановиться не могли, инстинктивный страх гнал всё вперёд и вперёд.
Потом, помню, выбились из сил и встали, сбившись в тесную кучку. Ваник всё теребил нас и звал – «...пойдёмте, останавливаться нельзя, замёрзнем, надо идти, скоро рассвет и тогда нас кто-нибудь увидит...»
И мы вновь пошли. Страшно хотелось сесть и заснуть, попить водички...
Потом уже узнала, нас нашли ранним утром пастухи, перегонявшие гурты овец. Мы сидели полузасыпанные у большого камня, крепко обнявшись, в обморочном состоянии.
Но на этом мучения мои не закончились.
Поместили нас в мексиканскую тюрьму. Я вам о ней рассказывала вначале. Помните!

Ещё-бы, как можно забыть картинки её ада. А между тем это были переоборудованные под тюрьму дома индейцев анасази. Они жили здесь 9-10 столетий тому назад, в доколумбову эпоху. Строили свои дома-города в узких долинах. Чтоб к ним не подобрались-бы враги. Эти камеры-пещерки служили им надёжным укрытием.
 
 Ануш продолжала. Страшнее места не найти – грязь, вонь, жуткая теснота, полуголодное существование. И это при том, что мы не знали языка – ни английского, ни мексиканского. Господи, что я пережила за эти три недели, пока нас нашли родственники Ваника и за деньги не вытащили.
Нас вновь разместили в том же мотеле и теперь уж точно проинструктировали, как....попасть в тюрьму, но американскую, откуда под залог выпустят, до рассмотрения дела в суде.
Так и произошло. Пришлось ещё неделю просидеть в тюрьме города Эль Сентро. После той, мексиканской, эта показалась просто раем – кормили хорошо, чистая кровать, в камере по четверо жили. Дворец! Тогда я впервые поняла, как богата Америка.

Наконец, настал день, когда я подъехала к дому, где жил мой Вазген. Конечно, никакой торжественности, никакого возбуждения чувств не испытывала. Скорее наоборот. Будучи медиком хорошо понимала, как
трудно теперь будет с ним. Мной владела скорее апатия, безволие. А уж когда подъехала близко к дому, то почему-то полились слёзы. Я привыкла к нашим розовым домам из туфа, а тут увидела узкий грязноватый переулок, тесно заставленный двухэтажными, совершенно одинаковыми сараями, с узкими балконами по второму этажу.
Когда вышли из машины, я его увидела сразу и слёзы просто хлынули. Никак не могла сдержаться. Он сидел в кресле, на балконе, видимо ещё не отошедший от специальных лекарств, потому что даже не встал, лишь слабо улыбался. Худой, бледный, заросший чуть ли не до глаз. Выглядел каким-то испуганным, пришибленным. Меня кажется узнал...

Чистенько и опрятно было в небольшой квартирке, но из каждого угла откровенно выглядывала бедность, нужда. Мать и отец встретили очень хорошо. Ой, да что рассказывать! Гостей не было, сидели вчетвером, к еде и притронуться не могли. Сидели и молчали. Мать плакала, тихо так, утирая украдкой слёзы, а сама всё смотрела и смотрела на меня.
Что я могла ей сказать? Даже обнять Вазгена стеснялась, ведь не жена ещё!
Легли спать. Мне постелили на стареньком, раздавленном диване. До мельчайших подробностей помню, буду помнить умирая, эту ночь, мою первую брачную ночь...

Уснуть не могла. Давила, до тошноты, одна мысль. «Мамочка, где ты, хочу к тебе и сёстрам, в мой розовый Ванадзор. Там всё моё, до стёртой ступенечки в доме, до родной улыбки старого фотографа, до запахов свежего, только что испечённого хлеба, несущегося по утрам из раскрытых окон, до звонкой музыки, заполняющей до глубокого вечера старые дворы. Мамочка, любимая, возьми меня отсюда. Хочу к тебе...»
Подушка вскоре стала горячей и мокрой. Всю ночь, наверное, проплакала. А под утро, когда чуть задремала, пришел Вазген и сел на пол перед диваном. Гладил руки, молчал, потом вдруг всхлипнул, так жалостно, по ребячьи, прижался лбом и что-то забормотал. Долго так, как истукан, тёрся лбом о мои руки, а я перебирала его чёрные, упругие кудри и тоже молчала...

Что творилось в душе, страшно вспомнить! Жалость, любовь, непонятная злость – всё перемешалось, перескакивало, перебивало друг друга. С тем видимо и уснула.
Но отлично помню, что проснулась с ясной мыслью – добиться, только добиться,  ведь есть с мной моя мечта, реальная мечта, немедленно звонить моему ювелиру, не умирать же в этих бараках.
В тот же вечер ему и позвонила.
Поверьте, с тех пор больше ни одной слезинки не было. Всё выплакала за те дни и ночи, остался осадок, сгусток энергии. Острой, злой, непримиримой...

Она вновь замолчала и вдруг пристально посмотрела на меня, как бы оценивая. Честное слово, я даже немножко оробел. Увидел, почувствовал буквально кожей, сильную надменную личность, острый взгляд прищуренных глах  буравил меня, как-бы в раздумье.
Отчего я так откровенна перед этим чужим человеком, даже не армянином. Сможет ли он понять меня, а если не поймёт? Хватит ли у него чувств, чтобы описать всё случившееся, да и вообще, зачем  мне это паблисити...
Видимо что-то удовлетворило её и глаза вновь засияли дружелюбием. Она встала с кресла, достала большой альбом и усевшись рядом сказала.
Я устала и потому дальше рассказ будет в немых картинках и ваших вопросах, к тому же дальше обычная жизнь, как у многих здесь...

Но я не мог успокоится. Чувствовалось по богатой обстановке в доме, её уверенности в себе, умению чётко говорить, привлекая собеседника чисто мужскими особенностями мышления, что в американской её жизни были  необычные события, как-то связанные с осуществлением её оригинальной мечты...страсти.

Она молчала, я листал альбом. Вдруг наткнулся на большую фотографию, где в окружении солидных пожилых мужчин, в центре, чуть возвышалась стройная фигура Ануш.... на фоне здания федерального суда Калифорнии. Она была единственной женщиной, во всём безупречно чёрном, лишь крупный зелёный камень на ослепительно белой шее, подчёркивал изящество фигуры и торжественность обстановки.
Вас вновь привлекла американская фемида - обмолвился я.
Да – ответила Ануш – здесь то и разбилась большая мечта маленькой девочки.
Я вопросительно поднял глаза.
О, это длинная история и слава Богу коснулась меня стороной. Я расскажу вкратце, чтобы был в вашем рассказе, здесь она впервые рассмеялась,
Happy End!

Ювелир встретил меня горячо. Чувствовалось, что дела его идут блестяще, да и богатый дом, каких я ещё не видела в жизни, подтверждал это. Он долго распрашивал, ахал и охал, слушая мои мексиканские истории, ругал почему не звонила, потом замолчал, долго молчал, пытливо всматриваясь в меня, как будто размышлял стоит – ли дальше говорить. Наконец, решившись, продолжал.
Оказывается, он с компаньоном организовал большую корпорацию по огранке бриллиантов, особенно изумрудов, доставляемых из Колумбии и других стран. Дела шли хорошо. В конце он добавил.
Ты будешь работать с нами. Ты мне очень нужна, как мои глаза, я уже не успеваю и к тому же ты хорошо разбираешься в камнях...

Вот так началось осуществление моей мечты.
Вновь любимые сгустки солнечных лучей засверкали в руках. Быстро мы стали жить хорошо, переехали всей семьёй в свой дом. Только Вазген поправлялся медленно. Когда поправился, то так и не смог найти работу, имея на руках документы из психиатрической больницы. Внешне он выглядел хорошо, вот только постоянная болезненная улыбка, манера прятать глаза в разговорах и попеременно то бледнеть, то краснеть – выдавали неугасимую болезнь...

Дело наше расширялось, крепло, появлялись новые блестящие горизонты. Наконец, мы начали осуществление самого крупного проекта. Корпорация предложила правительству Колумбии построить в стране современный рудник и большой гранильный завод на 120 тысяч каратов в год. Мы обещали Колумбии открытие кредитной линии в $700 миллионов под залог колумбийских бриллиантов, которые планировались депозировать в американском банке-кредиторе.
Всё шло хорошо. Кредитная линия была твёрдо обещана, генеральный договор прошел все согласования и даже была намечена дата его подписания. Прибыла крупная партия колумбийских изумрудов...Я сама их отвезла в сейфы нашей корпорации, где они должны были находится до подписания гендоговора.
Повторяю, все мы были уверены в положительном исходе дела.      

И вдруг, чуть-ли не в один день, случилось непредвиденное.
Буквально катастрофа. 
Исчезает компаньон моего ювелира, увезя всё прибывшее количество колумбийских бриллиантов. А через два дня банк кредитор отказывается от сотрудничества. Причину последнего мы выяснили быстро. Накат на банк происходил от мирового монополиста в этом бизнесе. Есть такой, в Южной Африке. Он всеми силами  старается и всегда добивается уничтожения в зародыше фирм, обрабатывающих камни в ювелирные изделия не на их предприятиях или не по согласованию с ними на местах.
Начался судебный процесс. Моего ювелира и двух больших чиновников нашей корпорации арестовали, компаньона объявили в розыск...

Меня долго мучили допросами, как свидетеля. Прошло три месяца и в тюрьме ... умирает мой ювелир.
Всё лопнуло! Мечта превратилась в пыль. Бриллиантовую пыль. И возвратилась я, как в той сказке, к покосившейся избушке...
Я осмотрелся вокруг. И хмыкнул.
Что не похоже на избушку! Да, пожалуй! Но это малый дом, был значительно больший. Но главное, с той поры пропала мечта. Пропало воодушевление. Имею небольшое дело. Конечно, связанное с бриллиантами, другого уже не умею. Воспитываю дочь и...- здесь я вновь испытал её острый, оценивающий взгляд – когда наплывают воспоминания и тоска по дому юности..., моим розовым горам, иду...вон в ту дверь... любоваться моим музеем. Да, да! Тем самым, помните! Он перед смертью сумел передать его мне.

Здесь красота! Свобода, величие и торжественность. Всё плохое уходит, кажется маленьким и ничтожным.
Только здесь, только с ними я чувствую себя великой частью Природы.
Она замолчала. В глазах стояли слёзы. Я побоялся спросить о судьбе Вазгена. Молча встал, низко поклонился красивому сильному человеку.
И вышел. Больше я не виделся с ней. Да и она не приглашала.