Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 4

Глава 4

С улицы донёсся условный свист. Такой сигнал обычно подавал только Кручёный. Алексей вздрогнул. Тётя Феклуша, подозрительно поглядев на ставшее уже тёмным окно, всполо-шилась и загородила собой дверь. Но Алексей, преодолевая охватившее его оцепенение, успокоил её и пообещал, сам в это веря, что выйдет ненадолго. Волнуясь, надел свою щегольскую форменку, проверил блеск ботинок и прошёлся расчёской по шелковистым волосам.
 А когда, гордясь собою, сбежал по лестнице и уже хотел небрежно выйти во двор, где разноголосо шумела игравшая детвора, его остановил в тёмных сенях и молча потянул за рукав в подвал Кручёный.
— Что такое? Зачем?.. — в испуге попятился Алексей и вспомнил, как в своё время мечтал попасть в этот самый проклятый подвал, откуда по вечерам постоянно доносились разудалые песни, звон разбитой посуды, непристойная брань, тянуло душным терпким запахом. Избранным был открыт в него доступ. Мальчишки же, вроде Алексея, только с завистью посматривали, как туда, сутулясь, спускались парни с поднятыми воротниками и папиросами во рту да размалёванные нахальные девицы. Было непонятно, отчего во дворе все так ненавидели подвал и жестоко наказывали, если кто из подростков крутился возле. Иногда жаловались участковому, и тогда в подвал ныряло сразу несколько милиционеров, а во дворе все в ожидании замирали. Но проходило минут двадцать-тридцать, и милиционеры выбирались ни с чем, сконфуженно разводя руками: «Подозрительных лиц не обнаружено, документы у хозяев в порядке — оба работают!..»
 И в самом деле: Дашка портняжила и патент на то имела, Кручёный на складе соседнего шёлко-ткацкого комбината «Красная роза» кладовщиком работал, на хорошем счету был и, кроме того, в часах кумекал — в починку принимал. А потом, поди учти, сколько может заработать кустарь-одиночка!
 Правда, во всём дворе видели, что заказчики спускались в подвал редко, все больше прошмыгивали туда какие-то тёмные личности. Ну, а поди докажи, что это не клиенты! И Кручёный, гордясь своей изворотливостью, стоял, нагло ухмыляясь и потряхивая острым коленом — дескать что, выкусили? Выку-сили?.. И казался он тогда Алексею самым настоящим героем — ну, никого не боится, а все боятся его. Изо всех сил подражал ему: с презрительной усмешкой посматривал на взрослых, говорил дерзко, научился сплёвывать под ноги собеседнику тоненькой струйкой, а по вечерам пел под гитару ломким голосом в сквере против Люськиных окон блатные песни.
 Когда же Алексей подрос, и Кручёный допустил его к себе, то вскоре понял, что не зря ненавидели во дворе это логово. Нет, не честным трудом жили хозяева подвала, а патенты ихние были не что иное, как ширма. Сами же занимались скупкой-продажей краденного и укрыванием ворованного. А что никогда не заставали у них никого, так это потому, что за стареньким гардеробом, который при нужде легко сдвигался, имелся потайной ход, шедший прямо в голубятню. Не зря она, голубушка, стояла, приткнувшись к дому, сколько ни требовали, чтоб Кручёный убрал её оттуда! Там можно было пересидеть тревогу, а то и незаметно выйти на соседний двор.
 И окуталось всё вначале для Алексея такой романтикой! Ну как же — как настоящие подпольщики в тылу у фашистов, про которых книги читал и в кино видел! Также постоянно на чеку нужно быть, также всякую минуту схватить могли, также ловко обманывать всех требовалось! Да и потом, очень уж льстило, что Кручёный с Дашкой обращались с ним как с равным, хвалили за сметку и храбрость. Денег давали. А когда подрос, то и на самые рискованные дела шёл, только, чтоб Люсеньку удивить. И лишь когда чуть не схлопотал себе срок, понял, куда завели его дружба с подвалом и глупое бахвальство. Решил, что хватит — больше не ходок туда!..
— Да ты чего упёрся-то?! — густо дыхнув в лицо перегаром, удивленно прохрипел Кручёный. — Ну, как хошь, не ходи, только меня ведь Люсенька послала…
 Алексей замер. — «Неужели правда?» — шагнул к чёрному провалу. Задержался, вспомнив, как там — на флоте — дал себе слово по приезде домой повести иную, не похожую на ту, какой жил до призыва, жизнь. Твёрдо решил бросить пить, начать честно работать. Ведь он же неплохой шофёр! Кроме того, надумал поступить в вечернюю школу. На корабле сдружился с лейтенантом…
 Алексея с детства влекла к себе рифма, желание спеть своё под известный мотив. Лейтенант тоже писал стихи и сказал как-то: «Тараканов, вы — талантливый человек, но извините, неграмотны и, по-видимому, долго находились в дурной ком-пании!» Пришлось признаться, что школу бросил, когда учился в пятом классе. А насчёт компании… достаточно было слегка набросать портрет Кручёного. После этого-то и дал слово. Ехал — верил, что хватит сил! И вот...
 «А, чёрт! Зайду разок, и уж больше — ни ногой!» — сказал он себе и стал опасливо спускаться вслед за Кручёным по срипучим и зыбким ступенькам в затхлую темноту, откуда доносились приглушённый звон гитары и манерный девичий голос.
 В полутёмной и грязной, пахнущей уборной и дешёвыми духами, передней их шумно встретила Полинка.
— А-а! Женишок, женишок из дальних стран воротился! — смеясь своими чёрными сумасшедшими глазами, осклабилась она. — Заходи, милок, заходи!
 В приоткрытую дверь комнаты, сквозь слоистую синеву папиросного дыма, виднелись часть стола с бутылками и закусками, насторожённо уставившиеся на вошедших двое мужчин лет по тридцати-тридцати пяти, по внешности — рабочие, интеллигентного вида юноша и худенькая, с волосами на лоб и пунцовым ротиком девушка с гитарой. На груди у последней поверх голубого из панбархата платья сверкал драгоценными камнями медальон на длинной золотой цепи, — сразу было видно, что не подделка.
 «Вот оно! — стискивая зубы, подумал Алексей. — А как же лейтенант?..»
— Не, не пойду, — попятился он, — меня того… мать ждёт!
— Ты что?! — удивился Кручёный. — Люськ, а Люськ! Слыхала?
 Из комнаты мягко, по-кошачьи вышла бесстыдно декольтированная Люська. На руке, которою она красиво держала на отлёте дымящуюся папиросу, сверкали подаренные им часы. Она с интересом оглядела Алексея, хотя её и раздражала эта пьяная , хамская компания, в которой ей приходилось быть из-за него. « Полуграмотные, наглые мужланы, которые только и умеют, что хвалиться, как они здорово кого-то обманули или ограбили! Нахальничают, рукам волю дают! Но вот им срочно шофёр понадобился, и мать настояла… Так, может, с этим связаться, — думала она об Алексее, — хотя всё равно ведь будет сопляк этим дуракам десятками в железку проигрывать !..»
 Приблизившись к Таракану, Люська обиженно проговорила:
— Ты что же это, Лёшенька? — кивнула на часы. — Смотри, а то ходить не будут, — она поднесла ко рту папиросу и кокетливо пустила в потолок струйку дыма.
 Дашка, всё такая же закопченная и костлявая, засюсюкала:
— Нехаясо, нехаясо, Аёса! Стойко не видиись!
 И Алексей сдался. В самом деле, все к нему как к порядочному, от души, а он как свинья хочет повернуться задом! Шагнув в комнату, увидел остальную часть стола и сидевших там ещё двух девушек и двух парней с папиросами в зубах, которые смотрели нахально-вызывающе.
— Корешки! — оживлённо заговорил Кручёный, входя вслед и потирая свои маленькие красные ручки. — Позвольте представить вам Алёшу Таракана, о котором вы все, так сказать, столько от меня слышали.
 За столом задвигались, загомонили.
— Вот видишь, дорогой, — наставительно сказал Кручёный, похлопывая Алексея по плечу, — хоть все почти тебе здесь и незнакомые, а они тебя знают!.. Садись со мной, — он поставил возле своего стула ещё один, который ему молча передал через стол ининтеллигентного вида юноша, и задорно крикнул:
— Мать, а ну-ка подкинь сюда посудину! — смаху налил в поставленный Дашкой на стол граненный стакан «Столичной» и передал гостю.
— Пей!
 Алексей обвёл взглядом стол. Все смотрели выжидающе. Отстранив стул, со снисходительной усмешкой взял предлагаемое.
 Кручёный торопливо налил себе, чокнулся и кивнул худенькой с гитарой:
— Надюша, музычку! — подмигнул Алексею, — Алёша, покажи-ка, дорогой, походочку. А вы чего?! Поехали-поехали, — крикнул он сидящим.
 Все задвигались. Короткостриженная ударила по струнам и на цыганский манер запела:
— Соколовский хор у яра… Полинка встрепенулась и закричала, налегая своею пышной грудью на стол:
— Женишок, женишок! И я желаю!..
 Недружелюбно покосившись на поющую, — всегда завидовала её голосу! — Люська с наигранным весёлым видом также подняла рюмку.
— Всюду деньги, деньги, деньги!.. — нажимая на струны, манерно пела короткостриженная.
 Чокнувшись со всеми и с усилием отведя глаза от Люськи, Алексей зло, не переводя дыхания, выпил стакан до дна. Сунул в рот протянутый Кручёным вместе с вилкой кружок солёного огурца и, опустившись на отчаянно заскрипевший стул, хрустко зажевал.
— …Всюду деньги, господа! — отдавалось у него в голове и вместе с приятным теплом расходилось по всему телу.
— Во как мы тебя, Алеша! — торжествующе хрипел Кручёный.
— Да ты закусывай, закусывай!
 Алексей потянулся к тарелке и стал есть, по-прежнему заставляя себя не глядеть в сторону Люськи. «Потом, — сдерживал сам себя. — После с ней поговоришь!..»
— А всё почему?! — не унимался Кручёный. — А потому, что знаем, какой ты есть человек, да-а! За эти годы у меня много пацанов прошло, и неплохих пацанов, ничего не скажу. Но таких, как Лёшка Таракан, — ни одного!
 «Ну нет уж, милейший! Теперь нас этим не купишь! — нанизывая на вилку ломтики ветчины, с усмешкой думал Алексей. — Прошло то времечко!..»
 После второго стакана Кручёный вдруг стал жаловаться, что понёс за последнее лето некоторый урон: старые дома полома-ли, ребята разъехались и многие почему-то забыли в подвал дорогу. «А уж здесь ли к ним плохо относились, а?!» — плачуще восклицал он. О том, что четверых со двора посадили, он умолчал.
 Алексей сам спросил, сделав вид, будто ничего не знает.
— Да сели эти… подонки! — презрительно сплюнул Кручёный. Бросив мутный взгляд на горячо споривших о чём-то Дашку и Полинку, озлобился: — А почему, знаешь-нет?!.. Потому, что сами всё хотели! «Что нам Кручёный!» Вот и пускай!.. Пока Кручёный учил-показывал, что к чему, всё в порядке было. Захотели быть умней Кручёного — валяйте, живите!.. Верно я говорю, верно?! — вдруг перегнулся он через стол.
 Дашка с Полинкой, не поняв, о чём их спрашивают, недовольные, что им мешают, недружно кивнули.
— Во!.. — Кручёный торжествующе поднял вверх указательный палец. — Везде нужна — что? Голова. Го-ло-ва! А не… Они думали, уж если они… то… А что вышло?! То-то и оно!.. Ведь я Леща, гада, уже раз спасал — вытаскивал на поруки. Знаешь, какое это милое дело? «Дорогие товарищи! Ну, оступился человек, ну, поверьте ему, не дайте зазря погибнуть! Разве ж перед вами — преступник? Происхождение самое пролетарс-кое. Отец — потомственный рабочий, на фронте погиб, осталось их у матери пятеро. Сами, небось, видели, как ей приходилось… — и вот обратно повели её, бедную, в медпункт.
— Так поимейте же сострадание, дорогие товарищи, к своему брату-рабочему!..» После такой прочувствованной речи женщины, конечно, — платочки к глазам. Мужчины хмурятся, кряхтят. Потом кто-нибудь: «Возьмёмте, товарищи, его на поруки! Он поймёт! Оценит!» Вот так и Леща выдернули. Да он, идиот, на следующий же день своему поручителю морду набил — не учи, мол, сам знаю, как жить. И это вместо того, чтобы тихо-спокойно делать, что полагается. Слушал бы, как учили, сидел бы сейчас тут. В наши дни как надо? Тише воды, ниже травы: «Здравствуйте, товарищ Петрова!», «Привет Иван Ива-нычу!» — и ты на хорошем счету, все тебя уважают и руку подают. А если ты ещё и от общественных поручений не отмахиваешься — ну, какие-нибудь там билетики раздаёшь, плакатики вешаешь, да при этом говоришь: «Товарищи! Товарищи!» — цены тебе не будет. В президиумах насидишься, грамотами завалят!.. — Кручёный гордо выпрямился: — Вот я, например, две уже имею. Вон погляди, на стенке висят…
 Алексей посмотрел: верно, висят.
— Во! Сама председатель фабкома товарищ Тяпкина в пример везде ставит. Поди скажи ей, что я… это самое! Не поверит, как о клевете вопрос поднимет. А я, знаешь, сколько делов за это время сварганил?! — Кручёный коротко взглянул на обе стороны и стал вполголоса хвастать, как ловко он действовал в отсутствие Алексея, какие славные делишки проворачивал, шутя и играя. — И это, у меня ещё образования подходящего нету! Диплома! У! Тогда б я миллионами, понял-нет, миллиона-ми б ворочал!
 Но в хвастливый рассказ его то и дело врывались минорные нотки. Чувствовалось, что всё далеко не так гладко, как он это хотел показать. Да и подручных у него становилось всё меньше и меньше. Порывали дружбу даже те, кто находился под его влиянием многие годы, такие, например, как Ванька Дёготь. Но Кручёный делал вид, что его это абсолютно не трогает.
— Ну и чёрт с ними, понял? — пьяно хрипел он. — Мы не горюем! Вон у нас какие кадры растут!.. — кивнул через стол и, облапив Алексея, стал громко шептать на ухо о каждом.
 Один был агент по снабжению, полезный человек, «свой в доску». Другие, что постарше, работали вместе с ним на складе комбината «Красная Роза» грузчиками и тоже были представ-лены как «полезные ребята». Но чем полезные, Кручёный не пояснил.
 — А вон тот, с Наденькой, с Наденькой-то рядом сидит, знаешь кто? — брызгая слюной и тычась холодным и мокрым, как у собаки, носом Алексею в щёку, горделиво спросил вдруг он. — Не знаешь?.. Сын этого… — он назвал фамилию известного генерала. — Да-а! Не веришь?!.. Валерик! — хрипло крикнул через весь стол. — Слышь иль нет, Валерик! Скажи-ка, дорогой, вот этому матросу, кто твой папа!
— Да ладно, Александр Петрович, это не имеет в данный момент никакого значения, — поморщился интеллигентного вида юноша, поднимая склонённую к гитаристке голову.
— «В данный момент»! — толкнул в бок Алексея Кручёный. — Видал как у нас?!.. Во!
— Нет, ты погоди, — потребовала вдруг внимания Полинка, тараща свои сумасшедшие глаза. — Она ведь, дура чего хотела? А что получилось?!.. Я-то на второй день раскусила, что промахнулись! Ну, какие у него — деньги? Нет, пока он ещё там майорские получал — туда-сюда. А как сел на свои любезные…
 Алексей понял — речь шла о покойном муже Люськи.
— Я ему что говорила? Как жить советовала?..
— Да ладно, он тебя понял, — слышь, Полина Фёдоровна? Понял!
— Поздновато, правда, немного, но… понял! — снова подталкивая Алексея точно сообщника под бок, перебил Кручёный. Хоть Митька, конечно, и заставил его пережить в то памятное утро неприятные минуты, он всё же чувствовал к нему благодарность: тогда ведь там оказалась не записка, в сарае-то, а кусок бересты!..
— Давайте-ка лучше выпьем за его душу грешную!
 Алексей пристально посмотрел на Люську. Она никак не реагировала, точно речь шла не о её бывшем муже, а о каком-то постороннем человеке. Это было приятно и в то же время почему-то — неприятно. Он попытался разобраться в своих ощущениях, осмыслить их, но в ухо снова зашипел Кручёный:
— А р-работёнку мы тебе подыщем, понял? — говорил он таким тоном, словно это была бог весть какая радость. Р-работёнку непыльную, но… денежную. У меня уже есть на примете одно местечко. Всю жизнь потом будешь говорить за него спасибо!
 «Э, не-эт! — сквозь пьяный угар колотилось в мозгу Алексея, — дудочки! Знаем мы ваши эти местечки, сыты по горло! Мы по-другому, по-новому жить задумали! Как лейтенант гово-рил?!..
— Нам сейчас как раз верные люди позарез нужны, — всё более наваливался Алексею на плечо Кручёный. — Мы теперь, знаешь как? В белых перчаточках работаем, понял? То, что раньше Цыган проворачивал — детские штучки!..
 «Цыган» или «Васька-Цыган» — известный в Москве жулик, которого в своё время побаивались Кручёный и его матушка и которому они вынуждены были долгое время подчиняться. Этот человек, красивый и дерзкий, в основном занимался тем, что знакомился на улице, в кино, театре с хорошо одетыми женщинами и девушками, а затем, пользуясь доверчивостью новых знакомых, грабил их и их квартиры. Лет восемь назад он, к великой радости Кручёного попался. Рассказывали, что он отстреливался и даже кого-то убил… Вскоре после этого был осуждён и до сих пор от него не было ни слуху ни духу.
— И, главное, риска никакого! — ликовал Кручёный. — Не то, что раньше с этим… самым! Вокруг свои люди, — он кивнул на тех, кого представлял агентом по снабжению и грузчиками
«Красной Розы». С такими парнями не пропадёшь. За одну минуту — полный бумажник, да-а!.. И, главное, что? Никто — ничего. Сто процентов страховки! Всё чин-чином! Только ленивый или дурак отказаться может, да-а! Мы знаешь как? Как Кио: шарик есть? Шарика нету! И — порядок: живи, гуляй, никто тебе ничего. А почему? Потому, что всё чин-чином, полный ажур. У, брат, здесь такая тонкая организация, что… министерство! Вот так.
 В уличную дверь требовательно постучали, и в комнате сразу наступила гнетущая тишина. Полинка, не сводя с Кручёного округлившегося взора, стала медленно подниматься. Дашка, окинув острым взглядом комнату, оттолкнула в сторону Полинку, бесшумно сунула за диван несколько бутылок и посовала в старенький буфетик дорогие закуски. Чувствовалось, что делает она это не в первый раз.
— Митьку поминаем! — бросив взгляд на дверь, свирепо прохрипела матёрая «волчица».
 Глядя на изменившиеся лица случайных собутыльников, Алексей вдруг ощутил, что и его охватывает давно забытый им, преследовавший теперь лишь иногда во сне, страх. Он тоже, как и Полинка, стал подниматься, время от времени с надеждой поглядывая на старенький гардеробчик, который закрывал потайной ход. «Да что это я?! — почувствовав, что вся спина покрылась испариной, возмущённо сказал он себе. — У меня же ними теперь — ничего общего!» Постарался успокоиться и расслабленно плюхнулся обратно на стул. А Дашка между тем проворно расставляла посвободней оставшиеся на столе бутылки и тарелки, обдёргивала-выравнивала скатерть.
 «Нет, как всё же хорошо быть честным! — наблюдая за лихорадочными движениями её костлявых рук и наслаждаясь наступившим в душе спокойствием, думал Алексей. — Ведь вот сейчас, например, никто не страшен, кто б ни вошёл!..»
— Можно, отворяй! — видя, что Дашка заканчивает работу, шепнул Кручёный.
 В комнату, бухая сапогами, вошли дворничиха Анфисья и участковый. Алексей сразу узнал его, ничуть не изменился страж порядка: то же сухощавое, тёмное от загара и ветра озабоченно-усталое в глубоких морщинах лицо, та же мешковато сидящая на нём милицейская форма и всё те же тупоносые старомодные сапоги. Только вот вместо двух звёздочек на погонах, теперь их серебрилось целых три. Вспомнил, что если не этот суровый на вид, неулыбчивый человек, сидеть бы ему, Лёшке, в тюрьме. Во всём разобрался тогда старик — не допустил… Едва не крикнул, столкнувшись с ним взглядом: «Да нет же — случайно я! На минутку!» Но тот, вздохнув, отвёл глаза, бегло оглядел ставший небогатым стол и устало спросил:
— А что у вас тут такое?
— Поминки, товарищ начальник. Зятька поминаем, — залебезила Полинка.
— Дмитрия Николаича, так сказать, собрались почтить. Месяц сегодня, — укрепляясь на ногах и простодушно глядя, вступил Кручёный. — Может, осчастливите, посидите малость?..
— Ну, что ж, поминайте, поминайте... — не отвечая на приглашение и пристально посмотрев на сидящих, сказал участковый.
 Как бы между прочим, просунул голову в другую комнату. Потом заглянул под стол, приподнимая скатерть. — Да сами-то себя не забывайте! — и сказав последние слова, повернулся и медленно, словно ещё в чём-то сомневаясь, пошёл прочь. Вслед за ним забухала и дворничиха Анфисья.
 «Кого-то ищут!..» — напряжённо глядя им в спины, с волнением подумал Алексей и снова почувствовал скользнувший между лопатками холодок.
 Дашка, сюсюкая и угодливо хихикая, сама выпустила нежданных гостей из квартиры, тщательно заперла за ними дверь на огромный, глухо звякнувший крюк, и, мигом изменившись, стала с неприязнью прилушиваться к тому, как они выбираются из подвала. За столом по-прежнему стояла гнетущая тишина. Все прятали друг от друга глаза, думая о своём.
 Не стало оживлённее и после того, как она, войдя в комнату облегчённо вздохнув, объявила, что «тепей всё в поядке»!..
— Ну, что же вы, так сказать, приуныли-то? — попытался расшевелить компанию хозяин подвала. — А, понятно! — подмигнул он, делая вид, будто это из-за того, что убрали со стола часть бутылок и закусок, купленных на деньги генеральского сынка. — Мать! — потирая руки, повернулся он к Дашке.
— А ну-ка сочини, сочини на столе кавардачёк!
— Сисяс, сисяс! — заегозила Дашка и стала суетливо выставлять спрятанное, утаивая закуски подороже. — Кусайте, кусайте на здоёвье, даягие гостюски! — приговаривала она сладко.
 Но и это не подействовало. «Полезные люди» с комбината «Красная Роза» и агент «свой в доску» засобирались домой и стали кивать на старенькие, уныло стучавшие на стене, ходики: время, мол, позднее. Встал из-за стола и генеральский сынок, за ним потянулась и девица с гитарой.
 Поняв, что гостей не удержать, а если всё же удастся сделать это, веселья всё равно не будет, Кручёный раздражённо сказал, грубо отталкивая Дашку, пытающуюся было уговаривать посидеть «есё немноско»:
— Да чёрт с ними, мать, пускай проваливают! — с усмешкой кивнул он на закуски и подмигнул Алексею:
— Верно я говорю, Таракан?!
 Алексей, отлично понимал, что всполошило эту тёплую компанию, и без особого труда читал на лицах уходящих их чувства. Наблюдая за тем, как лихорадочно одеваются в пере-дней все эти «полезные» и «свои в доску», отозвался насмешливо презрительно:
— Спрашиваешь! — и едва удержался, чтоб не плюнуть вслед, — так они были ему противны. «Если б не Люська, на пушечный выстрел не приблизился бы!»
— Да, дерьмо, дерьмо, конечно, а не люди, — поняв движение его души и забывая о том, что минуту назад отзывался иначе, со вздохом согласился Кручёный. Когда Дашка бесшумно заперла дверь за последним гостем, неожиданно остервенился:
— Ну, нету у меня пока лучше! Нету, понял?! Если б было кем заменить, разве б связался? — мечтательно вздохнул:
— Вот до войны — другое дело! Какие пацаны водились, у! Да взять хоть бы тебя, Таракан. Верно я говорю, мать ? Бывало, как по заказу, на глазах у любого, что хошь из кармана брал!
— У, Таякан — чеявек, — также вздыхая об ушедших днях, отозвалась Дашка.
 Бросила подозрительный взгляд на насторожённо сидевшую Полинку и потупившуюся Люську.
 Алексей, вспыхнув, опустил голову и ощутил, что его ох-ватывают стыд и омерзение к прошлому. Почему-то сразу припомнилось, как, по приказу Кручёного, он вытащил у одной приезжей старушки платочек с деньгами и как та, обнаружив пропажу, заголосила на весь универмаг дурным голосом. Ножом по сердцу полоснул Алексея тогда этот вопль. Едва не плача от жалости, протиснулся он к убивающейся и отдал ей всё, что украл в тот день, говоря: «Ты бери, бери, бабуся — ничего что здесь больше, это он со страха, наверное, бросил!» Вспомнил, как Кручёный закатил потом пощёчину и как снова заставлял воровать, грозя расправой в противном случае.
— Да-а, было время… — подала голос Полинка, а Люська пристально посмотрела на Алексея. — «Может, в самом деле рискнуть и на него поставить, а?!»
— Не горюй, Полина Фёдоровна, не кручинься, — хлопая ладонью по столу, вдруг лукаво-уверенно подмигнул Кручёный.
— Мы ещё не такие операции организуем, вернём ушедшее времечко! — и неожиданно без всякого перехода, как о деле давно решённом, сказал твёрдо:
— Вот включится Алёша, и сразу всё по-другому пойдёт. Спросил прямо в лоб:
— Так ты когда, когда, дорогой, думаешь устраиваться на работку-то?..
 Алексей вздрогнул: «Вон как!..» Ответил, уводя глаза:
— Вообще-то, не думал пока… — Отмежеваться сразу не хватило духу.
— То есть как это «не думал»?! Такое важное дело горит, а он… Может, как Ванька-Дёготь чистеньким быть мечтаешь, а?!
 Алексей взглянул в озлобленное крысиное личико Кручёного и почувствовал, как в груди шевельнулась ненависть к этому тщедушному и страшному человеку. Не совладав с собой, рявкнул, задыхаясь:
— А тебе что, гад, хочется, чтоб все в твоей грязи чупахались, да?! – и угрожающе поднялся.
 Люська выскользнула из-за стола. Полинка испуганно пригнулась. А Дашка, загородив собою сына, захрипела, напружив свою жилистую шею:
— Ты сто, Таякан, с ума сосой, да?! Его встъетии, угостии, а он… Вот спасибо, Аёса, вот спасибо тебе!
 Алексей опомнился, размяк. «В самом деле, не тово, — тупо подумал, — но куда, зачем этот гад в душу лезет?..» Молча повернулся и пошёл вон из комнаты.
 Плохо слушающимися ногами взбежал по скрипящей лестнице наверх, с радостью вырываясь из смрадной духоты подвала.
 Оказавшись же на свежем воздухе и успокоившись, вдруг вспомнил, что самое главное так и не выполнил — не поговорил с Люсенькой-то!
 Вышел из сеней во двор — двор был пустынный. Взглянул на свои окна — в них горел свет. «Ждёт!..» — задирая рукав форменки и бросая взгляд на светящиеся стрелки часов, которые показывали второй час, виновато подумал о матери. Подмигнул: «Не волнуйся, старая, сейчас приду!»
 Над двором и молчаливыми громадами, окружавшими двор, стояли мрак и тишина. Но в то же время вокруг — на Крымской площади, на Садовом кольце и за тёмными силуэтами зданий, обращённых фасадами в сторону Москвы-реки, — было светло.
 Горели какие-то яркие незнакомые фонари, освещая снизу плотные белёсые, низко плывущие облака. Оттуда доносился глухой ровный гул, столь привычный слуху жителя большого города, и чувствовалось, что там, за этими громадами, бьётся пульс совсем иной жизни.
 Алексей перевёл глаза на Люськин дом, потом на свой, и ему стало казаться, что и эти два дома, и весь двор, и он сам находятся не в Москве, а где-то в стороне от неё — на обочине старой заброшенной дороги. Ему захотелось понять, разобраться в этом…
 Но из подвала бесшумно выскользнули две фигуры. Алексей сразу узнал — то были Люська с матерью. Двинулся наперерез.
- Ой, это ты, дьявол!.. — испуганно шарахаясь, вскрикнула Полинка и грязно выругалась. — Напугал!..
— Да что это вы здесь, я смотрю, все такие пугливые стали, — загораживая дорогу Люське, усмехнулся Алексей. И спросил:
— Может, задержишься… на минутку?
— Не чего ей с тобой задерживаться! — раздражённо ответила за дочь Полинка и перешла на шёпот: — Его как человека встретили, как родного угостили, а он…
— Ты, тёть Поль, вот чего: ты лучше в это дело не лезь, — глухо посоветовал Алексей. Помолчал, выравнивая дыхание. — Понятно? Я и сам знаю, как они меня встретили, — выделил «как».
— Да не выйдет у них из этого ничего. Точка. А сейчас ты иди, мне вот ей, — кивнул на Люську, — пару слов сказать нужно…
 «Ах ты сопляк этакий!» — хотела разразиться бранью Полинка, но, вспомнив, что они с дочерью пообещали Кручёному обуздать взбунтовавшегося Таракана, сдержалась и пошла к
своему дому.
 Дождавшись, когда она скроется, Алексей с надеждой взглянул на Люську. Стал говорить, задыхаясь и беря её за руки, — тускло блеснули часы на её запястье, которые с такой любовью выбирал:
— Я слыхал, что… в общем, что ты теперь снова стала свободной… вот… Так знаешь, что? Брось их… всех… Идём со мной! Хочешь, даже уедем отсюда, а!.. С моей специальностью не пропадём!
 Люська едва приметно усмехнулась. Опустила глаза, снова подняла.
— Лёшенька, — мягко, но настойчиво высвобождая свои пальцы, заговорила она, — дорогой ты мой Лёшенька, ведь потом пожалеешь!.. Я — избалованная, мне всего много нужно!
— Буду день и ночь работать! — Алексей опять хотел взять её руки.
— Нет, нет, милый, — отстраняясь, игриво возразила Люська. — Это смешно! Я привыкла жить широко. А много ли ты заработаешь за своей баранкой?
— Значит — нет, да?..

— Почему — нет? Я ж тебе сказала — я из-ба-ло-ван-ная! Понимаешь?.. Подумай! Может, что и придумаешь! Вот этим вот местечком подумай! — Люська легонько пошлёпала своими тонкими душистыми пальцами Алексея по лбу и бесшумно, как тень, порхнула прочь.
 Алексей не двинулся и долго стоял в темноте двора, задыхаясь от волнения и хватая раскрытым ртом свежий ночной воздух. «Нет, что она имела в виду? На что намекала?.. — весь дрожа, соображал он. — Значит, если я… то она…»
— Э, нет, дорогуша! — проговорил вслух, неприязненно посмотрев на подвал. — Даже ради тебя никогда больше не спущусь туда! — круто повернулся и, нырнув в густой мрак сеней, взбежал, помня с детства особенности каждой ступеньки, по лестнице наверх. — «Не волнуйся, старая, я здесь!» — нашаривая ручку двери, едва не крикнул.