Морфлот в Кызылкумах

          Поезд заскрежетал песком в тормозах и, замедлив ход, остановился у небольшого
полустанка. Впечатление,  на север он не торопится...  Проводница, женщина слегка
за тридцать, открыла тамбурную дверь и народ  высыпал прямо на соседние рельсы.
Кто-то из призывников, окрыленный свободой, помчался в ближайший продмаг за "бормотухой".
А я стал присматриваться к своим попутчикам  -  потенциальным сослуживцам.   В основном
личный состав вагона был укомплектован из парней местных национальностей, пары десятков
европейцев и двоих  -  ярких своей специфической дерзостью, ребят кавказской внешности.
Последние были неразлучны, называли себя братьями и с достоинством бравировали своими
мускулистыми торсами.  Они активно проявили нескрываемый интерес к нашей
проводнице и о чём-то весело-эмоционально с ней жестикулировали…   Из открытых дверей тамбура
вагона-кухни высунулись два упитанных бойца в белых фартуках и поварских колпаках,
от которых за версту разило отрыжкой тушёнки. Жадно затянувшись сигаретами, солдаты
с завистью косились на прогуливающихся вдоль состава матросов, возле которых уже
крутились вездесущие местные мальчишки, обезумевшие от радости - столь необычным гостям
в их захолустном мире...

Тепловоз протяжно загудел, напоминая об отправке, и "припугнул" - слегка дёрнув вагонами…
 
        Возле купе проводницы матросы меня окликнули...  На столике стояла закуска
и прикрытая бескозыркой бутылка - конспирация от коменданта поезда.

-  Сбацай-ка чего-нибудь под гитару, братуха! - подмигнул один из них. 

Ребята налили по стопочке, не забыв про меня...

        Внезапно тамбурная дверь шумно распахнулась! В проходе стояли те самые два
служивых повара… Поставив напротив эмалированные ведра некой дымящейся субстанции
с запахом клейстера (подобным моя бабушка клеила обои, сдабривая медным купоросом -
от клопов), один из солдат по-деловому ввалился в купе и из оттопыренных карманов
вывернул перед матросами на стол несколько банок тушёнки - совершенно уверенный
в правильности своего решения:

-     Вот, угощайтесь, мужики! А что в вёдрах - этим ... -  и он пренебрежительной
бранью "рыгнул" в сторону набитого в три яруса призывниками плацкартный вагон.
 
         Серёга, что из матросов постарше, с глубочайшим презрением покосился на банки,
затем на то, что находилось в вёдрах…   И, скорее машинально, дабы не снести макушкой
несуществующий дверной косяк, пригнулся к выходу - уверенно прихватив за воротник
внезапно обмякшего повара...

-   Ай-й  я дед  уже!  Полтора года с-служу!  -  недоумённо-предупреждающе барахтался тот,
хватаясь за ведро.

-   Ну, ты! Сука, не дед! А как я, без жлобства  -  два с половиной, не хочешь!?

И, к умилению окружающих, пухлые откормленные губы "деда"  кровавым  поцелуем смачно
прильнули к якорю наколотому на корявом кулаке матроса, упруго срикошетив оплывшим
от чрезмерного употребления тушёнки телом,  через открытую дверь -  в самый дальний угол
тамбура.    Неуклюже прихватив под себя - ведро, не успевшего ещё остыть омерзительного
варева…

         Я вышел в противоположный тамбур. За окном безбрежные Кызылкумы.
Движение барханов будоражит воображение - рождая графические абстракции.
Они, то рифмуются по движению, то зеркальным отражением двигаются в обратную
сторону, опускаясь плавными песчаными струями и всплывая вновь.
В эту причудливую природную  графику вплетается обрывок воспоминания из крайне
раннего детства, ставшее отправной точкой моей сознательной жизни - в ужасе бегу
с пересохшим дыханием,  проваливаясь в песчаную "трясину", от пыхтящего "монстра"
на гигантских красных колёсах! Разумеется, паровоз ехал своим путём, но детское
воображение рисовало - обратное…  Кажется, это первый и последний "живой" паровоз
в моей жизни, их место уже заняли тепловозы и электрички.
         Кто-то мягко прижался щекой к моему плечу, я вздрогнул от неожиданности  - 
проводница.  Резкий аромат чужих духов…  Первое желание отпрянуть.  А она вдруг
стала рассказывать о своём одиночестве, подрастающем сыне, что всё время в пути,
а дома он - в постоянном ожидании, и нет сил уже жить такой жизнью.  В глазах
блеснули слёзы. И трудно было понять до конца, какие же чувства в этот момент
владели этой, как мне казалось - тогда,  довольно потрёпанной жизнью  женщиной…

ШАЙБА.

       Эшелон из полусотни вагонов упёрто продолжает отсчитывать пляшущие вдоль
полотна электрические столбы с провисшими, под тяжестью "птичьего базара", проводами.
Неожиданно в памяти всплывает совершенно дурацкий абстрактный анекдот - про "двух бегемотов,
сидящих на проводах".  А мимо пролетает стая озадаченных напильников: "Мужики, где юг?" 
Бегемоты кивают в нужную сторону. Те улетают.  Вслед за ними подлетает отставший
экземпляр - с тем же вопросом.  Но один из бегемотов отправляет его в ложном направлении… 
"Ты чего его не туда…!?"  -  удивляется другой.    "Да он - без ручки, всё равно не долетит!"
Пауза.  Толпа присутствующих начинает напряжённо шевелить мозгами и через минуту катается
по вагону от дикого хохота... Громче всех "ржёт" ритмичными гортанными звуками (скорее
в угоду окружающим) толстый, неуклюжий, с добрым упитанным лицом и двойным подбородком - 
чувак по имени Мурод, призванный из забытой богом кызылкумской глубинки.  Толпа
неистовствует до икоты - уже не в силах остановиться, дружно переключив внимание
в сторону бьющегося в истерическом хохоте парня.  А тот сидит, обняв как любимую
девушку позвякивающий увесистый мешок - судя по габаритам провианта в нём хватило
бы, стандартному человеку, для автономной зимовки на северном полюсе.  А "фишка"
смеха призывников уже в том, что Мурод, оказывается, вообще не бельмес по-русски… 
Матросы, сопровождающие нас, в одночасье окрестили его "Шайбой" -  за убедительные габариты. 
Наконец угомонившись,  Шайба неуклюже полез на третью, самую верхнюю полку в проходе
вагона.  Почему он выбрал это место, известно было только ему одному…  И, обняв свой
таинственный мешок, умиротворённо заснул глубоким сном, сдобрив такт монотонно постукивающих
колёс, звуками зычного богатырского храпа. Так и ехал он "Шайбой" до самого Северного моря,
веселя народ своей природной непосредственностью и зычным захватывающим хохотом.


P.S.  Мурод - это единственное имя, которое мне запомнилось из своих попутчиков сорокалетней давности. Но через пару лет мне всё же довелось ещё раз пересечься с этим малым - когда нёс наряд на камбузе. К нам за  пищевым пайком привели "губарей" (гаупт-вахта) с котелками - под вооружённой охраной. Неожиданно один из них бросился на меня и стал неистово тискать с восторженными криками: "Зема, земляк, земляк!" И только по знакомому хохоту я распознал в нём того самого -  Шайбу. Правда, от "шайбы" осталась только половинка - так он изрядно схуднул. Уж точно и не вспомню, но кому-то Мурод изрядно настучал по челюсти. Думаю, не без причины.... За что, собственно, и отбывал свои законные - семь суток лишения свободы.