Скоро весна. Иван Чичинов

- Слышь, Васюха, скоро весна, - отчего-то затосковал Дениска, глядя на дырявую заслонку от печурки.
       
        Дениске плод сорок. Раньше он работал в стройбригаде, которая исчезла вместе с совхозом. Вот и пришлось идти в тайгу ловить удачу, осваивать новое ремесло. Его угодья вместе с избушкой достались ему в наследство от отца. Заправский был штатный охотник, царство ему небесное. Два сезона натаскивал он сына на привычное ему дело, а нынче оставил Дениску наедине с тайгой.

-Дураку ясно, что не осень, - наконец сформулировал ответ молодой Васюха.

        Встретились они в начале сезона на путике, когда Васюха увлекся и забрел за невидимую грань соседских охотничьих угодий. Поговорили, и Васюха попросился коротать зимние вечера вместе.

        Скоро закипит прокопченый котелок, выложит Дениска на крохотный столик вареной козлятины да сухарей, Васюха доварит ячменную кашу, и примутся они восполнять истраченные за морозный день свои охотничьи силы. А после ужина подкочегарят жировик, чтоб светлее было, и начнут свежевать оттаявшие тушки добытых белок. Руки заняты, а язык-то свободен, вот и чешет его Дениска, зная, что другу это шибко глянется. Сам-то Васюха редко открывает бородатый рот, чтоб звуки издавать, а больше чешет пятерней давно не мытый затылок, да непривычный к волосам подбородок. Придет конец сезону - вот тогда дома отпарят, соскребут и отмоют лишнее от своих, исхудавших за зиму тел. А сейчас:

 -Эх, ма! Да не дома. Дома, да не на печке. На печке, да не под шубой, под шубой, да не с женою… - вздохнул Дениска и повернул бородатое лицо к Васюхе.

Тот уже снял шкурку беличью и бросил тушку в угол.

- Да, скоро весна, - вернулся к началу Дениска.

- Ну, - поддакнул собеседник.

- А ты, это, был в нашей деревне?- охотники жили в разных селах одного района.

- Ну, давно.

- А ты, это, слыхал про Серафима Иваныча?

- Ну, а что? - Васюха вспомнил, как однажды заезжали они со старшим братом к какому-то Серафиму Ивановичу, армейскому другу брательника, но дома его не застали.

        По рассказам брата, был тот статен, высок, силы немереной, а вот, поди ж ты, женился, да не сберег ни жену, ни ребенка. Пока гонял с заимки-пасеки коня до деревни, извелась красавица жена в бесполезных трудных родах. Долго отпаивала мать Епифаниха сына своего разными успокой-травами, да заговоры на забытье жены-покойницы раз в три дня посылала ему в узелках с махоркой самая главная на деревне приворот-отворотница тетка Федосья. Через год отвела ей Епифаниха за труды овцу суягную - улыбнулся, наконец, сын и снова встал под комель в совхозной стройбригаде.
        Помолчали, думая каждый о своем…

- А как он дурить начал, тоже не слыхал?

- Откуда? Как дурить? - Не понял Васюха.

- Так вот - Дениска бросил тощую бесшубую тушку в тот же угол и продолжал:

- Стали замечать, что Серафим Иваныч иногда сам не свой. Всегда говорил нормально, а тут вдруг начнет, вроде как дите, удивляться всему. То, вишь, это, птички ему вдруг весело запели, то в петушиных голосах стал шибко разбираться. Мол, сегодня у Тимофей Акиныча, это, петух не так кукарекал, может, заболел или недокормили. Поросята маленькие визжат возле матки, так он остановится, слушает.
Могучая Денискина фигура при этом тоже размягчалась, как бы наслаждаясь теплом домашней живности.

- Правда, ненормальный, - определил Васюха, - чего это он, как всем бочкам затычка?

- А все, брат, весна-а! Сперва-то не поняли. Ну, поудивлялся Серафим Иваныч привычным делам, как будто в первый раз увидел, и снова затих. А на следующую весну опять такая же ерунда. Ну, тут бабы определили его болезнь. Мол, у одних весной только снег с крыши ползет, а у других вместе со снегом это, сама крыша едет - улыбнулся Дениска.

- Что, прямо с дома?- Не понял Васюха.

- Да нет. Это так про голову. Когда шурупчики в ней за винтики заскакивают, это, тогда, мол, крыша едет. Вроде как дуреет человек. Обычно это бывает весной. Так и Серафим Иваныч наш.

- А что он сделал?- заторопил события Васюха.

- Да так-то ничего, – успокоил его Дениска, сделал паузу для верности и продолжал:

- Приехала в деревню новая семья. Он - фельдшер, Игорем звать, а она - в школу. Ну, приехали, мало ли, кто приезжает… Но тут-то и началось. Она, Зинаида Сергеевна, издалека - ну вылитая жена Серафима, Наталья, царство ей небесное, не к вечеру будь помянута, - осенил себя крестом рассказчик и надолго отчего- то замер.

Васюха тоже помахал рукой возле бороды:

- Ты что, заболел?

- Моя болезнь, Васюха, всегда при мне - слишком серьезно выдохнул Дениска. - Так, слушай: они и фигурой, и походкой, и улыбкой, вроде, одинаковые. А  Серафим уж пять лет как бобыль. И вот, как увидит он учителку, встанет и глядит вслед. Сначала делал вид, что вроде как невзначай, а потом и на подольше замирал. Стоит столбом, а она ведь затылком чувствует его интерес. Каково?

- Что каково? - Не понял Васюха.

- Да ей, говорю, что думать- то? Ну, была б холостая, а то муж ведь есть. Вся деревня видит эти немые сцены, только мужу ничего не передавали. А за что ме… Серафима предавать-то? Хотела Зинаида Сергеевна уехать, да не отпустили. Мол, учебный год в разгаре, то, сё…  А он даже специально крюк делал по пути на работу, чтоб возле ихнего дома оказаться. Да-а.

- Наверное, влюбился в нее, - догадался Васюха.

- Короче, дело к весне, март во дворе затаял, сезон для головушки Серафима Иваныча. Все в деревне знали это и готовились. Не дай бог, встретиться с блаженным где-то с глазу на глаз. Что у него на уме? И есть ли он у него в это время? Но в этот сезон Серафим Иваныч из говорливого превратился в замкнутого, похожего на робота. Снова пить начал, а водка, видать, не берет его. Сколько надо влить в такую тушу, - Дениска хлопнул себя по пузу, - чтоб раскачать?

Васюха посмотрел на рассказчика. Наверное, сравнил фигуры Серафима Иваныча и Дениски. На вид они не уступали друг другу по масштабам.

- Встретит кого, - молол Дениска, - а глаза как будто в пустоту глядят, и жутко становится встречному. Что там, вдали видит деревенский веснатик? И пятится человек потихоньку от греха подальше, бочком, бочком и - в сторону.

Дениска поправил огонек в жировике и снова затоковал косачем на солнцепеке:

- И вот, видать, это, не вынесла больше душа поэта. Высмотрел Серафим Иваныч, когда учительница перед обедом в медпункт к мужу пошла, и зашагал туда же телеграфным столбом. Да-а.
       Внутри-то уж больше сорока градусов было, да за пазухой запас, вот и осмелел Серафим. Зашел он в медпункт, санчасть однокомнатную и сел у порога. Зинаида Сергеевна вспыхнула, а муж ее, Игорь, глаза на него уставил. Спокойно спросил, мол, что беспокоит? Санитарка тетка Васса хотела выйти на улицу, а пришелец - раз! - и выбросил левую ногу вперед шлагбаумом и положил ее на табуретку напротив. Тетка побледнела, но смолчала. Она–то знала, что будь Наталья жива, разве сходил бы с ума Серафим? А тот достал из-за пазухи бутылку, тетка услужливо кружку ему подала. В тишине набулькало полкружки и остановилась она возле Игоря. Тот деликатно хотел отвести ее в сторону, но железная рука дающего даже не шелохнулась. Не помогали ни отговорки Игоря, что мол, на работе, да и вообще - не пьет. Санитарка, тетка Васса, тоже сказала, что наш доктор не пьет, потому что у него эта… гипертония и, продолжая врать, добавила, что ежели выпьет доктор, то ему, Серафиму Иванычу, придется отвечать за убийство.
       Игорь уткнулся в бумаги, барабаня пальцами по столу. Зинаида Сергеевна в такт словам санитарки кивала головой и вдруг рука ее потянулась к кружке, наверное, желая разминировать эту пакость. Пальцы учительницы и плотника коснулись на миг, и рука Серафима отмякла, даже нога-шлагбаум подтянулась к другой, и злосчастный сосуд с дурманящей жидкостью оказался обезвреженным. Глаза женщины в упор глядели в глаза блаженному.
        Долго они изучали друг друга. Наверное, она увидела в его глазах тоску и все остальное, что творилось в затуманенной голове великана, не виноватого в том, что весна пришла, а вместе с нею - и обострение всех его чувств. В первую очередь - тоска о рано ушедшей подруге жизни. Ушла она так рано, что не успели они отдать друг другу и половины своей любви. И вот другая половина требует своего выхода. Кому она нужна? Чем дольше смотрел влюбленный плотник в глаза двойника своей жены, тем менее казались они родными. Нет, это не Наталькины большие бирюзовые глаза. Эти - более темные, с оттенком черной смородины, от них веяло холодом, непониманием.  Нос и вовсе другой. А губы - тут бледные, злые, а у Натальи- припухшие, добрые. А волосы… Нет, у Натки они,  как золотистый шелк скользят по плечам, их в руке-то не чувствуешь, а здесь- торчат завитушками. Наверное, жесткие на ощупь, хоть и цветом похожи. И затуманился протрезвевший, потерявший надежду на возвращение своей любви, а вместе с ней и всякого смысла существования своего на этой, такой прекрасной и такой постылой земле, разочарованный взор Серафима Иваныча.
        Долго еще сидел непрошеный гость у порога пропахшей эфиром комнатушки, глядя в одну точку, не шелохнувшись, не видя ничего своими плачущими глазами. Ничего, кроме своей, покинувшей его, Натальи. Уже успели уйти потихоньку муж с женой. Лишь в углу тетка Васса шмыгала носом, утирая уголками платка свои выцветшие глаза.

Дениска замолк. Васюха продолжал держать в одной руке ножик, в другой - охотничий трофей, забыв о деле. Очнувшись, он вдруг заговорил:

- Ну, ты даешь! Сам сочинил, что ли? Приврал, наверное? Аж в груди заскребло.

На что Дениска задумчиво ответил:

- Ты сам-то женатый ведь. А любишь свою жену? Шибко?

- Чего ее шибко любить-то? Жена как жена. Все как положено.

- Эх, ма! - Вздохнул Дениска. – А я вот лучше своей первой так и не нашел. Да, наверное, уже и не найду…

- Погоди, - замер Васюха, - Так это ты… А как же весна? А Серафим Иванович?

- Не боись, - успокоил Дениска. – После того случая дурь мою как рукой сняло.
Даже, вишь, в охотники прошел.

Помолчав, закончил:

- А Серафимом Иванычем меня в деревне зовут, а в тайге я - Дениска. Но это уже другая история.

        Поутру охотники вышли, как всегда, проверять свои капканы, петли, кулемки… Разошлись со своими лайками в разные стороны, чтобы на закате снова сойтись в тесной избушке. А скоро - и покинуть ее надолго. Скоро - весна.


Иван Чичинов, март 2001 года.