Вещие сказки

   ЗАВИДНАЯ СУДЬБА.

   Большая люстра неожиданно открыла глаза и пристально огляделась вокруг. Старинное Зеркало в деревянной резной оправе с непривычки зажмурилось от яркого света. Настенные Часы, не прекращая своего ежесекундного сердцебиения, с перепугу ударили шесть раз, объявив вечер.
   Всё было на своих местах. Обеденный стол со стульями язвительно сплетничали и обсасывали подробности вчерашней вечеринки. Стулья говорили шепотом, высокими скрипучими голосами, перебивая друг друга. Грузный, овальный Стол гудел степенным басом, гулко посмеиваясь, подытоживал общее мнение.
   Лишь один из стульев, стоявший в одиночестве в углу залы и не принимавший участия в столовой тусовке, был погружён в свои давние невесёлые мысли… Судьба и люди всегда поворачивались  к нему одним определённым местом. И никогда – лицом. Лишь однажды кто-то из гостей, желая разглядеть его новую обивку, развернулся к нему.., но это не оставило светлого впечатления в его жизни.
   Чаще всего Стулу приходилось выносить на себе объёмные и тяжёлые формы. Тогда он впивался четырьмя изогнутыми больными ножками в пол, как штангист фиксировал вес и, натужившись, держал порой непосильную ношу. Ведь это была его работа… Стулу было не по душе, когда на нём раскачивались, выламывая ему конечности, и когда на него вставали ногами. Это было так унизительно!  Единственной его утехой были те редкие моменты, когда в его лоно присаживались изящные дамы – он понимал толк в женщинах.
   Голубой мечтой нашего героя было стать обворожительным Зеркалом. Стул вожделенно завидовал ему. Ведь Зеркало горделиво красовалось на гладкой стене, на самом видном и почётном месте. К нему всегда обращались лицом, подмигивали, заигрывали, строили глазки, улыбались и частенько протирали бархатной тряпочкой. «Какая высокая и завидная судьба!» -мечтательно вздыхая, заключал стул.
   А Зеркало на самом деле глубоко мучилось оттого, что не имело своего собственного лица. Оно отражало лишь то, на что следовало пенять. Ведь это была его работа… При этом оно испытывало непреодолимое отвращение к чужим гримасам, фальшивым кривляньям и глупым улыбкам. Но оно было вынужденно оставаться бесстрастным и никогда не выказывало своего мнения. «А противнее всего, когда на тебя украдкой плюют и тщательно растирают всё это носовым платком, мороз пробегает по гладкой коже» - горько подытожило Зеркало.
   В тайне Зеркало завидовало пожилому изящному Стулу, стоящему в самом углу Залы. «Как, наверное, приятно жить незаметно, тихо и быть скрытым от завистливых и прожорливых глаз каким-нибудь бесформенным и грузным телом.  Какая тихая и безмятежная судьба» - задумалось Зеркало.
   Так продолжалось день за днём. Стул в душе мечтал быть Зеркалом, а Зеркало в тайне стулом.
   Но однажды вечером Стул услышал непосильное кряхтение старого Гвоздя и обомлел. Гвоздь, этот матёрый альпинист, давно уже, из последних сил  державший  массивное Зеркало, потерял сознание и стал вылезать из стены… Стул ужаснулся. Он увидел, как Зеркало, потянув за собой обессиленного Гвоздя, ударилось об пол, как паутиной разбежались по его безликой, но вечно молодой поверхности глубокие морщины, как развалилась мощная резная деревянная рама и разлетелись мозаикой разнофигурные осколки, отражавшие фрагменты физиономий, выскочивших на страшный грохот хозяев. « Вот и всё!»- задохнулся обомлевший Стул.
   Когда дежурные блюстители порядка, усатый Веник и гладкий Совок, зачистили место катастрофы и всё утихло, Стул глубоко задумался о бренности бытия. « Как это, наверное, ужасно упасть с такой высоты, находясь ежедневно в гуще событий, торжественных приёмов и приготовлений к ним, чтобы потом, всего  за несколько мгновений твои останки были сметены циничной «щёткой» и отправлены на свалку?»
   И Стул неожиданно понял, что зря завидовал неприступному и глубоко несчастному Зеркалу, накопившему в себе столько негатива, что оно  оказалось не в состоянии удержать эту ношу на великолепной гладкой стене. И ему, Стулу, непреодолимо захотелось остаться Стулом, стоять в любимом уютном углу и вести тихий, земной образ жизни, выдерживая все нагрузки и тяготы, лишь изредка испытывая маленькие земные радости. 
   Стул забылся и погрузился в сон, так и не заметив, как большая Люстра закрыла глаза, а Часы, потянувшись, подняли обе стрелки вверх и гулко зевнули двенадцать раз подряд, объявив полночь.   
                А. Ярославцев  2009 год.


ВЫСОКОЕ ПРИЗВАНИЕ.
 
   У Ведра был сложный характер. Окружающие любили его за полноту и щедрость, когда оно благоухало полноводьем, а переливающаяся в нём чистая родниковая вода отражала часть глубокого, как колодец, неба. Даже озорной солнечный Зайчик не мог налюбоваться ею и, не удержавшись, с молодецким задором заигрывал.
   Дородное Ведро щедро, «от  пуза», раздаривало природные дары, а утолившие жажду с благодарностью кланялись ему и продолжали свой путь.
   По мере опустошения преображалось и само Ведро. Оно становилось сварливым, раздражалось, неприятно звякало и с лязгом ссорилось со своей семьёй: Цепью, Воротом и Кружкой. А происходило вот что… Терялся глубокий смысл его жизни, в таком виде оно было никому не нужным! И при первой же возможности Ведро стремительно и неудержимо летело в пропасть, билось о любимую кристальную поверхность и, шумно захлёбываясь, жадно наполнялось живительной влагой. И только насытившись до краёв, позволяло поднимать себя, важное и значительное.
   Затем всё повторялось. Ведро пустело, тосковало, мучилось, впадало в депрессию, ко всем цеплялось. Заметьте, пустая тара никогда не вызывает уважения. В конце концов, о пустое ведро можно споткнуться и невольно выругаться, а оно, покатившееся, разворчится не на шутку, с грохотом и лязгом переворачиваясь с боку на бок и проклиная в сердцах обидчика.
   Но снова отправившись на глубину, черпая неутолимую истину, без которой невозможна жизнь, и вдохновенно поднимая её на свет Божий, Ведро всем своим нутром ощущало свою неисчерпаемую миссию. Старый Ворот аккуратно и с достоинством, чтобы не расплескать драгоценные капли, поднимал Ведро, смиренная Цепь, ровно и спокойно наматываясь, обнимала Ворот, Кружка в истоме погружалась в воду. И все они были счастливы, они дружно готовились РАЗДАВАТЬ…
                А. Ярославцев  2009 год.

ТАКОВА  ОНА,  ЛЮБОВЬ…

   Попробуйте узнать, о ком речь? С ней каждый здоровался за руку, и это ей льстило, а она на всякий случай собирала отпечатки пальцев. « Я могла бы работать в следственных органах, ни у кого нет такой уникальной базы данных»- хвастливо поскрипывала она. « И, как всякая дама, она всегда млела, если её притягивали к себе, и вечно обижалась, если отталкивали.
   Ну, конечно же, это была входная Дверь! Она была парадной и необычайно красивой: дубовая, с резным орнаментом, покрытая матовым корабельным лаком, который придавал ей шарм заморского происхождения. Она, как Статс - Дама, кое- кого, подумав, пропускала, а кого-то заставляла подождать, вынуждая звонить в колокольчик. Этот валдайский балабол тут же срывался, словно оголтелый, и оглушительно трезвонил и громыхал, требуя, чтобы с ним считались, пока это не надоедало хозяевам.
   А ещё у Двери был глазок, хоть и один, но настоящий. Через него была видна улица, пробегающие мимо бродячие псы и недосягаемый, пижонистый Флюгер, горделиво задравший свою петушиную голову и резвящийся на крыше соседнего дома. Вот мы и подошли к самому главному! Флюгер был близким другом обольстителя Ветра, он и в этом был недосягаем! Друзья никогда не расставались, только когда Ветер отдыхал.
   Прелестная Дверь даже себе боялась признаться, что у неё ветреный характер. В своё время  она, по молодости, не ожидая последствий, вскружила голову пожилому Коврику и тот до сих пор, распластанный, покорно лежит перед своею царицею, не обращая внимания на ежедневные унижения. Об него все вытирают ноги и, мало того, считают это хорошим тоном. Но старый воздыхатель готов решительно на всё, лишь бы беспрестанно видеть перед собой своё дубовое совершенство.
   Со временем Дверь обрела законный Засов, который, конечно же, на какое-то время упорядочил жизнь своей благоверной, призывая её к смирению и порядку. Он старательно закрывал её от похождений проказника Ветра, который больше жизни любил свободу и широту.
   Ветер любил широко распахнуть Дверь и, поиграв ею с грохотом захлопнуть, до смерти напугав хозяйскую кошку. Двери до головокружения нравилось танцевать с Ветром это изнурительное танго, но она понимала, что вольный Ветер может так измотать её, что легко сорвёт с петель. И обречённо теряя голову, она в последний момент из последних сил захлопывалась, а строгий Засов только и ждал этого. Он молниеносно набрасывался на Дверь и намертво приковывал к себе.
   Так все они живут и до сих пор… Ветер, улучив мгновение, сорвётся в страстной пляске с дубовой партнёршей, пока привереда Засов не разлучит их. Ветер упорхнёт кружить в разные стороны петушиный Флюгер, а скованная цепкими когтями Засова Дверь, закрыв свой единственный глазик, останется пребывать в сладостных воспоминаниях и в грёзах будущего головокружительного бала.
   И лишь только старенький Коврик принимает всё, как есть. Он смиренно лежит подле предмета своего обожания. И готов лежать так у ног своей возлюбленной всю жизнь, любоваться ею и терпеть любые унижения. Такова она,  ЛЮБОВЬ…               
               
А. Ярославцев  2009 год.

      
НЕРАВНЫЙ БРАК.

   Гвоздь был женат на великолепной картине. В музейной среде такой брак называли  «неравным». Это был тот случай, когда жена была не за мужем, а перед ним. Самого Гвоздя никто кроме реставраторов не видел, он вёл незаметный образ жизни. Зато его жену,  «примадонну» этого музейного зала, видели все. Она блистала и нежилась в лучах славы и света, выверенного до мелочей. А посетители музея, особенно ценители искусства, подолгу простаивали перед ней, цокая языками и качая умными головами. Многие отходили от супружеской пары на разные расстояния  и, теряя ощущение времени, любовались бесценным шедевром. И Гвоздь понимал, что был частицей Всемирной Культуры…          Картина готова была часами наслаждаться вниманием посетителей, это ей нисколько не надоедало. Но приходил определённый час, последние посетители спешно пробегали по залам, оживлённо вертели головами, не останавливаясь, а за ними, как тени, возникали смотрители и, следуя инструкциям  «Уходя, гасили свет». Музей погружался в темноту…
   Всё происходило так быстро, что картина каждый раз искренне расстраивалась и глубоко возмущалось: «Ах, если бы не ты» - с горечью говорила она Гвоздю, «я могла бы красоваться и ночью под большим Фонарём около окна, но ты связываешь мне руки! Это невыносимо! Ты сломал мою жизнь!». Каждый раз в этом месте она начинала рыдать, но всегда вспоминала, что слёзы могут серьёзно повредить краски. И как женщина, не смывшая косметику, чтобы не заплакать, закатывала вверх глаза, удерживая навернувшиеся слёзы. И всякий раз Гвоздь был пригвождён. Он не мог понурить голову и, как вкопанный, молча, выслушивал жену. Гвоздь исправно выдерживал картину и её слегка взбалмошный характер. Он так понимал её… Он осознавал, что быть мужем произведения искусства совсем не просто, что это ко многому обязывает. Это всё равно, что быть мужем первой женщины-космонавта или английской королевы. Гвоздь чувствовал великое призвание и был горд. Ведь он держал на своих плечах непревзойдённое полотно, обеспечивая ему устойчивую славу. «Не каждому Гвоздю выпадает такое!»,- засыпая, думал он.
   Во сне он часто видел своих братьев.  Один жил на окраине города и был женат на старой сварливой вешалке, другой обитал в деревне и с трудом удерживал легкомысленную и шуструю конскую сбрую. А третий и вовсе потерялся в жизни и лежит, верно, где – нибудь в пыли на дороге и цепляется к проезжим резиновым шинам, чтобы, зацепившись, альфонсом прокатиться за чужой счёт.  «Толи дело он!», -  Гвоздь всецело осознавал, что он нужен картине, музею, Всемирной Культуре! И даже забываясь сладким сном. Гвоздь не позволял себе расслабиться, он не переставая, с достоинством, держал свою высокую ношу.
   Но однажды зал неожиданно закрыли для посетителей. В нём появилось несколько всклокоченных знатоков и ценителей живописи. А один из них держал в руках точную копию его жены. Да не просто копию, а абсолютного близнеца, не имевшего никаких видимых для Гвоздя отличий. Люди о чём- то яростно спорили, повышая друг на друга голос. Среди прочих непонятных выражений Гвоздь несколько раз услышал слово «экспертиза», после чего два знакомых реставратора к ужасу Гвоздя сняли с него законную супругу и бесцеремонно вынесли из зала. За ними последовала группа искусствоведов, унося и её двойника.
   Жизнь Гвоздя потеряла всяческий смысл. Он уныло разглядывал посетителей, а они не смотрели на него вовсе, бегло проглядывая табличку: «картина на реставрации».
   Так прошло несколько дней… И ещё несколько… И ещё… А ещё через несколько дней Гвоздь узнал, что его законная супруга оказалась лишь  копией великой картины, причём сделанной с невероятной достоверностью, и что только после долгих споров и исследований удалось доказать всему миру, какая из этих двух картин- близнецов настоящий оригинал.
   Гвоздя скоропалительно развели с лжекартиной, отправив её в ссылку, в запасники музея. Говорят, что попав туда, не каждой картине удаётся снова увидеть «свет». Рассказывают так же, что самозванка не смирилась с решением грозной экспертизы и ещё долго апеллировала к высшим инстанциям, но со временем, как узник замка Ив, канула в лету. Затем и слухи о ней окончательно прекратились.
   А Гвоздь счастливо живёт со своей новой женой – подлинным произведением искусства. Кстати, подлинная картина оказалась очень мила и приветлива. А разве не приходилось Вам наблюдать, что настоящее и подлинное гораздо скромнее копий и подделок, гораздо проще и доступнее… Вот Гвоздь и влюбился в неё, как мальчишка. А картине Гвоздь понравился своей твёрдой позицией и выносливостью. «Какой он крепкий и надёжный…»,  - с улыбкой Джоконды думала она, прижимаясь к нему после очередного рабочего дня. И этот брак уже трудно было назвать «неравным».
                А. Ярославцев  2009 год.


ДВА САПОГА ПАРА.

   Их было двое: Правый и Левый. И один из них всегда был прав, а другой никак не мог быть правым, потому, что был левым.
   Жили они всю жизнь как-то порознь, не слыша, и не чувствуя друг друга. Левый вечно неотступно догонял Правого, который по натуре был лидером. Он всегда целеустремлённо и решительно перешагивал препятствие, а Левому порой не хватало размашистого шага Правого, и он не раз попадал впросак: то в грязь, то в лужу. Правый постоянно подтягивал за собой Левого, а Левый, что бы ни отставать, исправно повторял чуть слышно: «Ать-два, левый, ать-два, левый».
   Они были абсолютно одинаковыми, как два брата – близнеца, с одним лишь отличием: они смотрели в разные стороны, и одного всегда несло только вправо, а другого исключительно влево. «Ишь, опять налево пошёл»,- с раздражением ронял Правый, он терпеть не мог никакого «левачества», а в ответ слышал только сдавленный шепот: «Ать-два, левый, ать-два, левый». 
   «Правая сторона у человека всегда сильнее левой», - поскрипывал при ходьбе Правый. «И у левши?» - простодушно подначивал Левый. «Это исключение», - легко вышагивая вперёд, отрезал Правый. «А почему тогда мотор человеческой жизни, сердце, находится слева?», - догоняя, с отдышкой допытывался Левый. Правый замолкал, делая вид, что не расслышал вопроса и прибавлял в скорости, чтобы Левый поменьше «умничал». «Ну что с него возьмёшь», - мысленно отмахивался Правый: «Сапог сапогом!». 
   «А эти заигрывания с хозяйским щенком?» - греясь у батареи, продолжал негодовать Правый: «Они добром не кончатся. Животные не предсказуемы, им каблук в пасть не клади».
   Левый же, на самом деле, в часы вечернего отдыха, любил поиграть с Дружком, слегка надавив ему на кончик хвоста. Дружок отскакивал, а затем с беззлобным рычанием набрасывался на Левого. Тот с трудом уворачивался, и игра продолжалась до обоюдного изнеможения. Правый, стоя в стороне, с высоты своего голенища, наблюдал эту недостойную сцену. «Мальчишеские забавы», - осуждающе размышлял он: «Нет, нет, добром это всё не кончится…»
   И однажды утром Правый заметил, что Левый неподвижно, болезненно съежившись, лежит на полу. Подошва его до середины оторвана, а на каблуке зияют следы зубов лохматого Дружка. « Ну, что я говорил», - с досадой и болью вырвалось у Правого. И он впервые в жизни почувствовал острую боль за своего истерзанного партнёра! Вскоре появился Хозяин, пробурчал что-то, бережно поднял безжизненного Левого и, внимательно разглядывая его, вышел из дома.
   Правого ржавым гвоздём пронзило одиночество. Время остановилось. Не нужно было никуда шагать, торопиться, волоча за собой Левого. Да и сам он, один, был никому не нужен. Все проходили мимо, даже виноватый Дружок, обнюхав его нагуталиненую поверхность, дважды подряд чихнул на Правого, густо обслюнявив его хромовую поверхность. Да! Для Дружка Правый был далеко не Левый!
   Весь день Правый думал только о своём брате. «Что с ним? Жив ли он? Поправится ли?» Правого глубоко терзала мысль о его несправедливом отношении к Левому. «В сущности ведь он хороший парень, доброжелательный и простодушный. Ну, нерасторопен немного, нерешителен, но разве это главное?! Как же мне его не хватает, как будто отрезали половину…»
   Неизвестность и ожидание не лучшее состояние души. В нём Правый пребывал несколько дней. Каждый раз, когда  открывалась входная дверь, Правый изгибался, в ожидании увидеть свою драгоценную половинку, и однажды это всё-таки произошло. Хозяин внёс долгожданного Левого и бережно поставил рядом с Правым, тихо сказав при этом: «Ну, вот вы и снова вместе». «Вместе! Вместе! Какое замечательное слово!» - у Правого приятно забилось сердце, которого он никогда раньше не замечал…
   Понурив голову, подошёл Дружок, и, виновато виляя хвостом, нежно обнюхал Левого, пахнущего свежим клеем и краской. «Ну, ничего, ничего Дружок», - так же простодушно и тепло прошептал Левый – «бывает, заигрались…» Хозяин, потрепав щенка по голове, добавил: «Пойдём Дружок, пусть они побудут вместе». Снова услышав это волшебное слово, Правый задохнулся: «Я так соскучился по тебе, братец!» На что Левый ответил: «Что мы друг без друга?», отметив про себя, что сердце может прослушиваться и справа.
   Всю ночь напролёт Левый самозабвенно рассказывал брату о пережитом. О том, как попал на операционный стол к обувному доктору, Сапожнику, о том, как ему зашивали серьёзную рану, как заклеивали её и соединяли маленькими гвоздиками. Добрые и внимательные глаза умелого Сапожника не пропустили ни малейшего повреждения, и Левый стал поправляться. Затем прошла пластическая операция, Левый был выкрашен, после чего и предстал перед своим братцем. Заснули братья лишь под утро, счастливые от того, что были, наконец, вместе.
   … Они шли, слегка поскрипывая, скрип-скрип, скрип-скрип, цокая своими звонкими, блестящими подковками, которыми их подковали « на счастье», цок-цок, цок-цок, начищенные до блеска, и никто из них не рвался вперёд и никто не отставал. «Ать-два, левый, ать-два, правый, ать-два, левый, ать-два, правый». Прохожие невольно оборачивались и восхищёнными взглядами  провожали эту блистательную и бравую пару. Вот уж, воистину, два сапога – ПАРА!      
А. Ярославцев  2009 год.

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС.

   В повседневной, будничной жизни Стол был ОБЫДЕННЫМ, никто не обращал на него особого внимания.
   Исполнительный и основательный Стол честно выполнял все свои обязанности в течение дня. Наскоро кормил убегавших и прибегавших домочадцев завтраками и обедами, а вечерами их же, обессиленных, - ужинами. Стол помогал всем. За ним готовили,  делали уроки, шили, рисовали и даже гладили. Однажды его ненароком прижгли Утюгом, оставив треугольное пятно цвета солнечного загара на Его нежной глянцевой поверхности. Но Стол терпел и сносил все ради главных дней в своей однообразной судьбе. Он упорно ждал своего звездного часа!
   Это случалось по большим праздникам, и тогда скромный и застенчивый Стол из ОБЫДЕННОГО, как в сказке, превращался в ОБЕДЕННЫЙ.
   Собиралась вся семья, и каждый торжественно вносил свою лепту в преображение нашего героя. Он раздвигался и становился вдвое больше, заполняя своим присутствием величественную просторную залу. Его накрывали, словно свадебной фатой, длинной белоснежной скатертью,  поверх которой расставлялись чистые сверкающие тарелки и прозрачные, бликующие от безупречной чистоты, бокалы. Зеркально блестящие столовые приборы с любовью по правилам этикета раскладывались вокруг многоярусных тарелок: плоских и глубоких, больших и поменьше. Сервизные соусники, сотейники и менажницы размещались в сердцевине стола и наполнялись цветными разносолами, красочными салатами, яркими маринадами и соусами, густыми паштетами и крупными гроздьями королевской рыбной икры. Венчали Стол разнообразные фигурные свечи, ажурные салфетки и вазы с цветочными композициями.
   Благоухая тончайшими ароматами, Стол расцветал! Он был исполнителем   
Главной роли в начинавшемся спектакле и ощущал себя вместилищем дорогой посуды и причудливых яств. И все присутствующие крутятся вокруг Него в последних приготовлениях, умиляются и закатывают глаза в предвкушении неземных наслаждений.
   За вечер Стол сменил несколько приготовленных для Него нарядов - от закусочного до десертного. Его десертный костюм подготовлен на мощный финал предстоящего шоу. Его будет украшать: торт в виде средневекового замка и огромный полосатый арбуз с безупречной ярко-красной мякотью.
   Еще мгновение – и в зал врывается стремительная, головокружительная музыка и танцующие пары обволакивают праздничное пространство. Взрывается одна бутылка с шипучим шампанским, другая, вспыхивают бенгальские огни и неукротимые фейерверки… И каждый раз в этот момент Стол наполнялся восторгом и закрывал глаза от удовольствия…
   А когда он их открывал, то тут же закрывал снова. К такому натюрморту нужно было привыкнуть… Некогда белая скатерть, как поруганная невеста, вся в разноцветных пятнах, обреченно и безвольно свисала со Стола. Обгоревшие и оплавленные свечи походили на ночные кошмары. Один из бокалов, поэтическая натура, как замшелый  трагик, смачно рыдал: «Меня выпили до дна!» - надрывно вещал он – «Ничего не оставили! Я опустошен!»
   Тарелки, густо вымазанные соусами и маринадами, застыли в ожидании  снятия своего гротескового  грима трудолюбивой мочалкой. Бокалы и рюмки, сбившись в кучки и ища защиты, в ознобе подрагивали и позвякивали стеклянными поверхностями в крайне подавленном состоянии. Под Столом в беспамятстве валялось несколько вилок и ножей. Остатки торта походили на обломки сказочных декораций. Огрызки, фантики, скомканные салфетки, горы окурков, свечной воск и огромная винная клякса свидетельствовали о побоище гурманов, а сам Стол напоминал оставленное поле боя.      
   Вчерашнего ОБЕДЕННОГО триумфатора нельзя было узнать. Это был ОБЪЕДЕННЫЙ Стол. И Он без удовольствия осознавал, что спектакль закончился и занавес закрыт.
   После праздничного подъема всегда наступает пора опустошения и подавленности. Наутро Стол с безразличием наблюдал, как вялые и сонные хозяева неспешно освобождают Его от праздничных оков, складывают его деревянные крылья и вместе с ним спускаются с небес на землю. Зажмурившись от  яркого солнца, в полуслепой надежде Стол выглянул в окно.
   Разгоралось повседневное ОБЫДЕННОЕ утро…

А. Ярославцев 2010 год.


ПЕНЬ ПЕНСИОНЕР

   Как притягателен лес во все времена года!
   Зимой сонный и застывший в ожидании яркого пробуждения, бушующий молодыми соками весной, летом цветущий и полнокровный, а осенью мудрый и спокойный в своем пестром и разноцветном увядании. Деревья, словно мы сами, наделены неповторимыми характерами и повадками. Вот – центр лесного мироздания – Дуб могучий и сильный, былинный богатырь с окладистой рыжей желудевой бородой. А вот и разухабистый, игривый Клен с резными листочками-ладошками, будто скроенными искусным портным, и яркая, в красных бусах сердцеедка-разлучница Рябина. Тут и страдалица плакучая Ива с горемычной, драматургической судьбой, а рядом пышная царская невеста – Ель на выданьи к Новому Году. Они то шепчутся между собой, плетя тайные интриги, то шумно выясняют отношения, размашисто раскидывая во все стороны свои руки-ветви. Они то зацветают, представ перед миром во всем своем природном великолепии и благоухании, то теряя свою живительную силу, умирают засыхая.
   Еще недавно на этой солнечной поляне стоял огромный вековой Дуб, а ныне лишь невысокий кряжистый Пень напоминает о его былом величии. И вот его история…
   Когда-то он был могучим деревом, чьи мускулистые корни, казалось доставали до центра земли. А его высоченная крона шаловливо щекотала проплывающие в небе облака и те со смеху проливались короткими дождями. Рядом стоящие деревья, кто с завистью, а кто с восхищением поглядывали на статного высокопоставленного соседа, не преклоняющего головы ни  перед всесильным Ветром, ни перед самим «высочеством» Солнцем.
   Дуб был приветлив и великодушен. В его дуплах квартировали белки и подслеповатый филин, а в роскошной кроне гнездилось множество птиц и все они чувствовали себя в безопасности в его  расположении и под его защитой. В корнях великана находили себе корм стада диких кабанов, с восторгом и хрюканьем наслаждавшихся желудевой трапезой. А сам Дуб ощущал себя благодушным королем в своем радушном королевстве.
   С тех пор прошло много времени… Кое-кого из его собратьев свалила молния – грозовой инфаркт, бьющий прямо в сердце. Кое-кого сгрызли внутренние переживания в виде шашелей и короедов, поедающих дерево изнутри.  Кое-кому жестоко переломал судьбу своими стихийными порывами драчун Ветер.
   А Дуб так высоко поднялся вверх, что не на шутку рассердил само Солнце, не любившее когда к «его высочеству» приближались вплотную. Оно опалило огненными лучами «самонадеянного выскочку» и Дуб стал сохнуть. Его богатая листва пожухла и осыпалась, ветви остались голыми и беззащитными. Воспользовавшись этим забияка Ветер в порыве злорадства отомстил Дубу за его несгибаемость и беспощадно обломал его сухие ветви. Затем появился вездесущий Лесничий и спилил небезопасный могучий ствол, пустив его на дрова.
   Таким образом, Дубовый Пень был выведен на пенсию, верой и правдой прослужив своему лесному сообществу. Дуб лишился всего: положения, карьерного роста и былого величия. Соседние деревья, кто с состраданием, а кто с нескрываемым удовольствием поглядывали на бывшего великана, ставшего в одночасье карликом.
   Дни потянулись унылой, бессмысленной чередой: зиму сменила весна и Пень корнями почувствовал пору пробуждения жизни. Вокруг на деревьях набухли почки, в стволах загудели живительные соки. На ветках сочной зеленью брызнула молодая поросль, но Дубовый Пень не участвовал в этом процессе. Его кряжистые корни впервые на своем веку были немощны и безжизненны, и это было невыносимо.
   Так прошла весна и наступило лето. Соседние деревья шумели полноценными кронами. Они то шептались друг с другом, передавая последние лесные известия, то страстно обсуждали события где-то там наверху, где когда-то раскачивался грозной силой и наш герой.
   Прежние приятели нашли новых друзей, и до старого Пня не было никакого дела, а он, со стариковской мудростью, смирился с тем, что уступил свое место другим.
   Но однажды былой великан услышал невдалеке приятный голос – «Какой прекрасный царский трон! Какой широкий и удобный!» И с этими словами на него присел отдохнуть пожилой странник с  посохом в руке. Старик стал увлеченно рассказывать о своих скитаниях и поведал о непростой стариковской судьбе. Пень очень обрадовался неожиданному общению и хотел было поделиться своей житейской участью, но старик словно угадал ход его мыслей. «Ничего, приятель – доверительно сказал он – Надо учиться приносить пользу в любом возрасте. Вот ведь как хорошо было отдохнуть и набраться сил у тебя в гостях. Да ты, братец, настоящий лесной трон и непременно найдешь еще свое лесное братство!». Как часто Пень вспоминал потом пророческие слова случайного паломника…
   А между тем наступила осень. И однажды дождливым пасмурным днем Пень почувствовал в себе зарождение новой жизни. Она бурлила в корнях, в остатке ствола, везде она множилась и пульсировала. Из его недр стали появляться маленькие существа. Им не было конца. Пень покрылся сотнями маленьких созданий. Они как новая обильная крона гроздьями покрыли своего родителя молодыми жизнями. Это были грибы. А сам Пень, как многодетный отец, хлопотал над малышами, заботясь обо всех, и находя для каждого частичку родительского тепла.
   Оставим его в счастливом пребывании с новой семьей.
   Но с этой поры наш лесной  трон каждый год будет ждать осенью весеннего пробуждения, расцвета и гармонии в своем бушующем осеннем королевстве.

 
ЛАДОШКИНО   СЕМЯ

   На зависть хороши сыночки у матушки Ладошки. Все как на подбор, целая пятерня!
   Вот большой палец, самый крепкий, самый головастый. Его всем в пример ставят. Выставляют вперёд, а братья ему в пояс кланяются с почтением. Это семейный знак большого одобрения. Вот указательный. Он прирождённый руководитель, перст указующий. Всегда покажет куда идти, что делать, и кто виноват. И кое-кому на дверь укажет, если тот того заслужил. Вот и средний палец самый длинный матушкин сынок.  Следующий пальчик при рождении назвать забыли, так он и остался безымянным. А последний  малой ещё, мизерный совсем, его мизинчиком кличут.
   Первые три пальца множество послушаний имеют и несут их исправно. И люд православный крестным знамением осенят и в грамоте письменной ведают, с иголкой и ниткой дружат и ложкой - поварёшкой владеют. Приготовят, щепоткой соли сдобрят - народ трудовой накормят. А кое-кому, ленивому, и шиш играючи сложат, мол, поди-ка потрудись, заслужи всеобщее почтение. Безымянный же за мизинцем приглядывает, всюду за него горой и от малыша ни на шаг. Вся пятерня матушку ладошку оберегает, от врагов в кулак сжимается, благому люду от себя отсыплет и поделится, и сами живут своим трудом да не бедствуют: горсть их щедрая всегда добром полна.
   Но вот напасть - счастье нередко несчастьем сменяется…
   Нашли как-то братья в дорожной пыли колечко, как будто кто его специально подбросил. Лежит оно на морщинистой матушке ладошке и свет дневной затмевает. Как сверкнёт золотой округлой стройностью, да убором драгоценным - глаз не отвесть. Красивое колечко, спору нет, только вот беда, полюбился всем пятерым подарок судьбы найденный, полюбился до беспамятства, даже маленький мизинчик и тот голову потерял. Да ведь одно кольцо на все пальцы не наденешь. Зажали пальцы золото в ладошке, да чуть не подрались. С большим трудом разняла сыновей матушка, разжала пятерню, колечко снова в пыль дорожную укатилось. Как сквозь землю провалилось: искали, искали - не нашли.
   Многих золото сгубило, и тут не иначе вышло. Разозлились пальцы друг на друга, разошлись в стороны, знаться брат с братом не желают.  И всё у них с той поры, как сквозь пальцы стало утекать. За что ни возьмутся ничего удержать не могут: ни ложку, ни перо, ни крестное знамение. Не то, что поделиться, собрать воедино ничего не могут, всё меж ними враждующими просеивается, ветер меж ними враждующими насквозь гуляет. Ну что ты будешь делать, как и не было счастья!..
   В страшную бедность впали персты разрозненные, а ладошку матушку и вовсе не узнать: глубокие морщины ещё больше её избороздили.
   Волей неволей прижались персты друг к другу от невзгод, согнулись голодные и холодные вокруг измождённой своей матушки и поплелись в протянутом виде по миру - милостыню просить.
   Сколько путей-дорог прошли они в мытарствах и лишениях, сколько чужих несчастий и безграничного горя повидали, да только привела их судьба снова на то место, где кольцо золотое им в испытание дадено было. Глядь, а оно тут как тут, снова на ладошку просится…
   Подумали братья, и колечко это на безымянного братца надели: он и так именем обделён, да и само колечко только ему впору и оказалось.
   Мизинчик мал пока, а у основной троицы снова дел невпроворот: шить, писать, кормить, да благословлять. Так и порешили!
   А люди с тех пор кольца обручальные на безымянных пальчиках носят. Они хоть и без имени, зато огромной силой наделены.

А. Ярославцев 2011 год.