Гл. 4. Дырявый сарай, Ворошилов и хромоногая судьб

Гл. 4. Дырявый сарай, Ворошилов и хромоногая судьба.

Вначале всё у нас в Рубежном складывалось нормально. Мать моя устроилась на стройку, жили мы в хорошей, почти двухкомнатной квартире дяди Жоры (между двумя комнатами там не было двери и лишь небольшие выступы-простенки декоративно разделяли их). Однако, через пару месяцев, в начале осени мы оказались с матерью в сарае с дырявой крышей, которая в дождь сильно протекала.
Как я теперь понимаю, нелёгкий характер моей матери и такой же у тети Раи, жены дяди Жоры, вошли в какой-то конфликт. Итогом и было наше  выселение в бедный, протекающий сарай.
Жили мы в этом сарае до ноябрьских холодов. Потом кто-то сердобольный посоветовал матери занять освободившуюся небольшую комнатку в соседнем с дядиным Жориным, двухэтажном доме. Эта комната находилась в коммунальной квартире на трёх хозяев. Старый хозяин получил новое жилье, а новый хозяин почему-то не спешил сюда переезжать. Видимо, оно чем-то его не устраивало или были какие-то иные причины…
Короче, мать моя заняла эту комнату. Дядя Жора врезал в дверь новый замок и помог перенести сюда два деревянных чемодана, где было всё наше с матерью имущество. Дядя Жора был бригадиром плотников местного стройуправления. Он сделал нам деревянный топчан, стол, пару табуреток.
Со временем, мать купила двухстворчатый шифоньер и большую железную кровать, то ли двухспалку, то ли полуторку. Сколько радости было от этих «эпохальных» покупок, которые нынче могут вызвать лишь лёгкую улыбку!…
Но покупки эти мать сделала лишь после того, как получила ордер на законное владение этой девятиметровой комнаткой, благодаря которой мы не погибли от холодов в дырявом сарае.
Первое время нас усиленно выгоняли из нее местные власти. Ходьба матери по кабинетам местных чиновников ни к чему доброму не привела. Лишь когда она написала письмо Ворошилову, который был в то время, кажется, Председателем Президиума Верховного Совета СССР, дело решилось положительно. От Ворошилова пришло письмо, в котором он обязал местные власти закрепить за матерью-одиночкой это скромное жилище.
Бабушка вскоре перебралась жить к нам с матерью и мы опять жили втроём. Впрочем, было так только на выходные, а остальное время (с 1 сентября 1960 года по 15 июня 1967 года) я жил в интернате, который находился примерно в полукилометре от приютившего нас дома.
То был интернат для обычных здоровых и нормальных детей. Было в нём немного сирот, часть детей, наподобие меня, из неполных семей. Иные же из числа тех, чьи родители жили в окрестных сёлах и городах, или далеко от Рубежного. А большинство учащихся интерната были из обычных полных семей. В то время не было столько больных детей и сирот, как сейчас.
Жизнь интернатовская мне очень нравилась. Учился я хорошо. Был активным участником духового оркестра, туристического кружка, КВНовских и других весёлых вечеров, пел в самодеятельности, декламировал стихи. Выступал на шахматных соревнованиях за сборную школы, а также на различных городских олимпиадах. Любил играть в биллиард и настольный теннис.
К сожалению, моя хромая и слабая правая нога сделала меня ненавистником физкультуры. Бегать по утрам я начал уже после интерната.
Благодаря регулярным занятиям бегом моя нога настолько укрепилась, что я в повседневной жизни почти не хромал. Но годы спустя я, к сожалению, потерял бдительность и прекратил утренние пробежки.
В последние же полтора десятилетия пожинаю плоды своей беспечности, страдая по причине малоподвижного образа жизни от излишнего веса и уже с трудом хожу, хромая на свою многострадальную правую ногу.
Разумеется, я не сдаюсь, борюсь с излишним весом, сахарным диабетом и хромотой. Сбросил за последние годы полтора десятка кг лишнего веса, но надо бы ещё сбросить 20-25 кг...
А в интернате у меня результаты по физкультуре были крайне слабые. Поэтому в выпускном классе в последней учебной четверти я стал просто пропускать ненавистные мне уроки физкультуры. Естественно, что в свидетельстве об окончании 8 классов по физкультуре у меня стояла тройка, а преподаватель и вовсе хотел поставить двойку.
В принципе, меня должны были освобождать от физкультуры. По крайней мере, от сдачи спортивных нормативов на оценку. Ведь было невооружённым глазом видно, что я не способен физически сдавать на равных со сверстниками зачёты по спортивным дисциплинам. Но…
Учителя почему-то не проявили в этом вопросе должной чуткости. А нам с матерью даже в голову не пришло проявить здесь какую-то инициативу.
Теперь-то я понимаю, что на то была таинственная воля Божья – пройти мне эти и многие иные житейские испытания, начиная с раннего детства. Во-первых, чтобы закалиться в них с детства, стать более жизнестойким. Во-вторых, чтобы стать чутким, терпеливым и сострадательным к бедам и страданиям других людей. В третьих, чтобы подготовленное таким образом моё сердце было готово принять в предназначенный свыше час веру в истинного Бога и откликнуться искренней и горячей любовью в ответ на Его любовь. Были ещё и иные, явные и тайные причины такого хромоногого уклона в моей судьбе. 
Как я теперь понимаю, моя физическая ущербность сыграла вообще большую роль в моей судьбе. Если бы не она, быть бы мне военным, особенно мне нравились десантные войска. Соответственно, и судьба моя пошла бы тогда совсем иным путём…
После окончания интерната-восьмилетки я пытался поступать в Киевское суворовское училище. Но, разумеется, был забракован рубежанской  медкомиссией.
Из-за ненавистной физкультуры идти в 9-й класс дневной школы я не собирался и потому пошёл учиться в школу вечернюю. А вскоре с помощью одного своего одноклассника устроился учеником жестянщика на рубежанский котельно-механический завод. Работать я начал с февраля 1968 года и было мне в ту пору пятнадцать с половиной лет.
До отъезда в Набережные Челны в феврале 1971 года я успел поработать также слесарем по ремонту оборудования, такелажником (то есть, грузчиком) и токарем.
В Набережных Челнах  работал вначале несколько месяцев опять же слесарем по ремонту оборудования, а затем фрезеровщиком, электросварщиком, освобождённым комсоргом в управлении арматурно-монтажных работ Гидростроя.
В Рубежное я вернулся в марте 1973 года в духовном и моральном кризисе, с мечтой поступить в Литинститут и стать писателем, профессиональным писателем.
А пока устроился работать электросварщиком на знакомый уже котельно-механический завод. Здесь в феврале 1968 года, пацаном в возрасте пятнадцати с половиной лет, я начал свою трудовую деятельность учеником жестянщика.
Но летом 1973 года я пролежал около месяца в больнице, заболев в тяжёлой форме вирусным гепатитом (болезнью Боткина). А когда выздоровел и вышел на работу, то, под напором мастера, вынужден был рассчитаться с завода. Ибо, ослабленный болезнью, не мог выполнять нелегкую сменную норму на сварке тяжёлых металлоконструкций.

Продолжение следует.