Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 5

Глава 5

 Коротко взглянув на вошедшую в комнату с подносом в руках жену, Борис Степанович сказал, с трудом сдерживая раздражение:
— Соня! Я, кажется, просил только стакан чаю!
— Но… но, ты же опять уйдёшь… — попыталась настаивать Софья Владимировна.
 В последнее время он был очень возбуждён и тщательно избегал проходить мимо «того» двора и ветхого двухэтажного домика Людмилы, только чтобы не встретиться с ней. Поэтому выходил из дому раньше и шёл более длинным путём к дальней станции метро. Борис Степанович был уже одет, когда в передней раздался звонок. Пришел Фёдор Васильевич.
— Наконец-то, застал! — входя в комнату, пробасил друг. Коротко взглянул на диван, на котором, укрывшись с головой, спал Вадик. После этого недоумённо посмотрел на белоснеж-ную сорочку и красивый галстук Бориса Степановича. Тот, не давая опомниться, быстро вытеснил его через дверь на лесничную площадку и, радуясь, что можно не прощаться с женой, стал быстро спускаться по лестнице.
— Объясни, да объясни ты толком, что с тобой происходит?!
— часто дыша, вскричал Фёдор Васильевич. — Подожди, сейчас…
 Когда прошли по улице метров сорок, Борис Степанович заговорил, глядя вперёд, словно всматриваясь во что-то…
 Фёдор Васильевич был потрясён тем, что для него открылось. Нет, о юношеской восторженной любви Бориса он слышал много лет назад, и это не было новостью. Но то, что его чувство осталось таким же глубоким, а та, которую он любил, оказалась рядом, никак не предполагал! Понял, какая серьёзная опасность нависла над близкой ему семьёй, и почувствовал себя ответственным за неё.
— Борька! — останавливаясь и беря замолчавшего друга за лацкан пиджака, взволнованно проговорил он. — Ты не сделаешь глупостей! Слышишь?! Не имеешь права!
— А для чего ж я тогда, по-твоему, вот этой длинной дорогой теперь хожу? — усмехнулся тот.
— Ходи, дружище! Ещё более длинной — ходи, только не поддавайся!..
 После лекций, которые в этот день у Фёдора Васильевича закончились значительно раньше обычного, он, не теряя ни минуты помчался домой, чтоб поскорей расспросить о Людмиле лифтёршу тётю Феклушу.
— Что ж, баба как баба — и всё тут! — пряча глаза, уклончиво ответила почему-то она. — Да ты ступай и сам погляди: она теперь овощами на Крымской торгует…
 Такой оборот дела ещё более обеспокоил Фёдора Васильевича.
 И он зашагал к площади, чтобы собственными глазами посмотреть на ту, которая могла причинить зло его друзьям. Шёл — представлял себе гадину с холодным взглядом. Ведь до сих пор вокруг говорят, что не из-за водки, а из-за неё погиб тогда человек. Подойдя же к фургону и увидев Люську, остановился ошеломлённый: «Ну, хороша-а, чертовка!..» Вслед за тем пришло недоумение: «Да как, вот эдакая, могла пойти работать сюда — в овощной ларёк?!» Тут же Люська, небрежно сбросив на прилавок грязную перчатку, под которой оказалась холёная безукоризненным маникюром рука, каким-то особенно подкупающим женским движением поправила волосы и посмотрела на него.
— Ну, а вам чего? — с лёгкой иронией и с внезапно потвердевшими глазами спросила она. Фёдора Васильевича словно током ударило: перед ним стояла уже не та очаровательная женщина, которой он любовался только что. В ней отчётливо проступало нечто порочное и многоопытное. «Хищ-ница! — неожиданно подумал он, встретившись с продавщицей взглядом, — Настоящая змея!»
 Купив для виду немного огурцов и тыкву и пристально посмотрев на «красавицу» в последний раз, Фёдор повернулся и зашагал прочь. По дороге домой, задумавшись над тем, как помочь своему другу, он принял решение заполнить его досуг так, чтобы ему и подумать о «ней» было некогда. Через какое-то время все эти ветхие домишки будут снесены, и красотка уберётся, не успев ричинить никому вреда.
 Рассчитав, когда Борис должен был вернуться из института и поужинать, Фёдор Васильевич как бы ненароком спустился к нему и предложил поиграть в шахматы. Он отлично знал, что Борис — страстный любитель шахматной игры и никогда не откажется от партии, как бы ни устал и чем бы ни был занят.
 С этого вечера Фёдор всё своё свободное время стал прово-дить у Кузьминых, часами просиживая с Борисом за шахматной доской, обсуждая с ним вопросы его будущей диссертации, помогая монтировать какой-нибудь новый электронный при-бор.
 И он с радостью отмечал, что друг постепенно преображается.
 Наконец, настал день, когда он сказал себе: «Кажется всё в порядке!» Он не стал выходить из лифта вместе с Борисом по возвращении из института и заявил:
— Ну, дружище, сегодня к вам не иду, дела есть! Встретив удивлённый взгляд, тонко улыбнулся:
— Да и тебе я, по-моему, уже не так нужен.
— Федя! — вспыхнул Борис Степанович.
— А что «Федя»?.. Ну, давай, давай руку, ладно!
 Фёдор Васильевич прикрыл створки кабины, и лифт поплыл вверх.
 Борис Степанович, постояв какое-то время на лестничной площадке, благодарно подумал: «Спасибо тебе… за всё спасибо!» От волнения он долго не мог отпереть дверь. Всё же отпер, шагнул в переднюю… и смутился. Вышедшие из комнаты на шум Вадик и Софья Владимировна смотрели радостно, но разочарованно:
— А… Фёдор Васильевич?.. — почти одновременно спросили они.
 Тем не менее жена была счастлива. Она давно не видела, чтоб лицо мужа было таким приветливым, а глаза светились добрым ласковым огоньком. Правда, проскальзывало в них что-то непонятное, виноватое, но она этому не придавала особого значения и даже старалась не замечать.
 Накрывая на стол, она, точно после долгой разлуки, расспрашивала мужа об институтских новостях, рассказывала, что произошло за день дома, как вёл себя и какие отметки получил в школе сын. Вадик радостно крутился рядом и тоже пытался вставить свои слова.
 За окном, в розоватом мареве к дальним крышам домов, спускалось оранжевое солнце, затопляя комнату слепящими янтарными лучами. На душе у домочадцев было покойно и хорошо, как давно не бывало.
 После обеда все разошлись по своим делам: Софья Владимировна — стряпать к завтрашнему дню, Вадик — к школьным тетрадям, а Борис Степанович — готовиться к лекциям. Находясь на кухне, хозяйка нагнулась под столик к корзине, в которой обычно хранился запас картофеля. Однако, проведя пальцами по ее шершавому дну, она обнаружила, что корзина пуста.
— Боренька… я, конечно, извиняюсь! — виновато проговорила Софья Владимировна, — но придётся тебе всё-таки на минуту отвлечься. Я собралась пюре вам назавтра к тефтелям сделать, а в доме — ни одной картофелины. Кстати лук и морковь тоже кончаются…
— Ладно, — без особого энтузиазма ответил Борис Степанович.
 И вот он, словно бросая вызов кому-то, завязал галстук, надел пиджак и, взяв чемодан, с которым обычно ходил за овощами, вышел из квартиры.
 Изо всех сил стараясь не смотреть на соседний двор, а с него, как всегда, неслись свист и ругань голубятников, зашагал в сторону площади. За то время, пока он ходил к метро другой дорогой, в начале улицы произошли большие перемены: исчезли долго стоявшие с выбитыми окнами домишки, а также полутёмная сапожная мастерская и парикмахерская. Во всей красе открылся взору въезд на Крымский мост, по которому на фоне старинного с лепными украшениями здания вверх-вниз бесшумно пролетали автомобили и медленно двигались крошечные фигурки людей.
 Палатки, в которой обычно покупали овощи, на месте не было.
 Пришлось по совету людей двинуться в сторону метро. Там, возле голого с тонкими деревцами скверика, он сразу же увидел фургон на колёсах с нарисованными на кузове овощами и фруктами.
 Подойдя к фургону и не обнаружив в нем никого, испуганно постучал.
— Не на пожар, успеешь! — раздался в ответ раздражённый голос, и откуда-то снизу появилось тёмное от напряжения и гнева лицо молодой женщины.
 В первую минуту Борис Степанович не рассмотрел её лица и собрался было вступить с нею в мирные переговоры. Но, присмотревшись, обомлел: перед ним стояла Людмила!
— Это… вы?! — пролепетал он. — То есть это вы здесь?..
— Ну, я, кто ж ещё! — скользнув глазами по белоснежному воротничку сорочки, аккуратно завязанному галстуку и гладко выбритому лицу покупателя, вызывающе ответила Люська. С трудом сдержала готовую уже расплескаться злость. «Был бы какой попроще, дала б жизни — узнал бы, как стучать! Но с этими интеллигентиками — опасно. На вид — так себе, сутулый мозглячок. А вытащит из кармана авторучечку и такое в жалобной книжке накатает, месяц потом чесаться будешь!»
 Смягчилась, заметив, какое впечатление произвела на этого чудака её красота. Спросила снисходительно:
— Ну, так слушаю вас. Что нужно? — и с лёгкой усмешкой выпятила свою упруго обтянутую новеньким халатом грудь.
— Мне… вы меня, пожалуйста, извините, но… то есть я совсем не хотел… — окончательно смешался Борис Степанович. И он показался себе ещё более маленьким и жалким. Ему стало совестно, что придётся покупать какой-то там картофель… — Взвесьте, пожалуйста... груш! — закончил неожиданно для себя.
— У нас не бывает груш, — отрезала Люська, не узнавая бывшего учащегося своей школы.
— То есть как? А вот здесь… вот тут… нарисовано?
— Мало ли чего нарисуют?
 Наступило тягостное молчание. Борис Степанович стоял и почему-то боялся пошевелиться. «Что бы ей такое сказать? О чём спросить?!..» — напряжённо соображал он, делая вид, будто разглядывает сквозь стекло фургона продукты на прилавке.
 «Недоносок какой-то! — незаметно наблюдая за ним, брезгливо подумала Люська, давно уже томившаяся со скуки. — И поговорить-то не умеет!»
— Надумали, наконец, гражданин? — нетерпеливо громыхнула весами она.
— Да-да! — дёрнулся всем телом Борис Степанович. — Картофель у вас есть?.. Свёкла?.. Того и другого, пожалуйста!.. По пять килограммов… моркови. — Он с волнением оглянулся
— не смотрит ли кто на них.
— Послушайте, вы всегда такой? — с усмешкой спросила Люська.
— То есть какой?..
 «Пыльным мешком ушибленный — вот какой!» — едва не вырвалось у неё. Однако взглянув в полные восторга и смятения умные глаза покупателя, ответила уклончиво:
— Да вот такой! Ну, говорите же, говорите!
 Борис Степанович, взяв себя в руки, начал перечислять, что ему нужно. Потом нагнулся и, суетливо поставив на прилавок чемодан, раскрыл его…
— Авоську надо, а не… разные там штуки! — проворчала Люська, вываливая на дно чемодана взвешенную картошку.
— Ну, а теперь тебе… вам свёклы и моркови что ль? — отлично видя, какими глазами на неё смотрит покупатель, нагловато спросила Люська.
— Да-да, именно моркови, пожалуйста, и свёклы!..
 Но вот взвешено и высыпано то и другое, а ничего путного не придумано. «Напомнить о школе? Что вместе учились?.. Но она почему-то не закончила школу и, возможно, ей будет неприятно упоминание о ней…»
 Борис Степанович забеспокоился: «Нужно потянуть время, во что бы то ни стало — потянуть!»
— Теперь… луку репчатого, пожалуйста!.. Сколько?.. Ну-у… Два килограмма! Затем… — и он, волнуясь, оглядел полки, на которых наклонно стояли низенькие ящички с различными овощами.
— Да чемодан-то не закроется! — уже с трудом сдерживая раздражение, перебила Люська. Рывком пододвинула счёты и принялась зло щёлкать костяшками…
 Рассчитавшись за купленные продукты, Борис Степанович с трудом взял тяжелый чемодан и, стараясь показать, что для него это сущий пустяк, весь изогнувшись, пошел прочь. С удивлени-ем обнаружил, что вокруг уже темно, а на Садовом кольце ярко горят фонари.
— Молохольный какой-то!.. — усмехнулась красотка. Последних слов Борис Степанович не слышал. Он шёл, слегка покачиваясь от тяжести, и жарко чувствовал её спиною. С этого вечера для него стало потребностью видеть Люську, слышать её голос, любоваться ею. За короткое время он заполонил кухню различными овощами. Когда же Софья Владимировна запротестовала, умоляя больше не покупать ничего, он, подавляя страх и стыд, стал ходить к фургону безо всякой надобности. При этом делал вид, будто кого-то дожидается или читает только что купленную в киоске газету. Обо всём этом он решил не рассказывать Фёдору.
 Люська сразу смекнула, в чём дело. И её не вводили в заблуждение ни беспокойные взглядывания Бориса Степано-вича на часы, ни развёрнутая им во всю ширь газета. «Ах, мозгляк сутулый! — время от времени фыркала она. Мужчин признавала только высоких и стильно одетых. — Скажи, пожалуйста!..»
 Но желание развлечься, хоть чем-то заполнить тоскливое время, помешало ей ответить грубостью, когда Борис Степано-вич однажды обратился к ней с просьбой разменять ему для телефона-автомата деньги.
 Девушке хотите позвонить, да?.. — неторопливо роясь своими тонкими холёными пальцами в тарелке с мелочью, снисходительно спросила она, хотя прекрасно видела, что это лишь неуклюжий предлог заговорить с нею.
— Нет-нет! — испуганно воскликнул он. — Я… мне необходимо в институт…
— А, в институте учитесь? — делая вид, что не замечает смятения собеседника, всё так же снисходительно продолжала Люська.
— Нет, преподаю.
 Она перестала звенеть монетами и несколько секунд при-стально смотрела Борису Степановичу в лицо.
— Вот! Вам двух монет хватит?.. — протягивая деньги, сказала уже иным тоном.
— Большое спасибо! — чувствуя, что говорить более не о чем, горячо поблагодарил Борис Степанович и удалился.
 «В институте преподаёт?!.. — провожая его сузившимися глазами подумала Люська. — Не зря, не зря сразу же непростым показался!.. Надо будет о нём получше разузнать. По-моему, он рядом с нами в новом доме живёт. Видела раза два, как из ворот выходил!..»
 На следующий день она уже всё знала о «сутулом». Он действительно работает в каком-то институте, женат, и есть ребёнок.
 Оклад — не то триста, не то четыреста рублей. Своя «Волга». «Так вон ты какой!.. — хищно прищуриваясь, думала Люська. — Что ж, можно, можно будет мозги попудрить. Пусть по театрам-ресторанам поводит!» И в тот же вечер, заметив Бориса Степановича, она приветливо улыбнулась ему как знакомому и небрежно вышла из фургона, будто понадобился ящик с помидорами.
— Ох, ну зачем же вы! — увидев, как исказилось от усилия её лицо, воскликнул он, подбегая. — Позвольте, позвольте, я помогу!
 Люська как бы случайно не отняла своих пальцев, которые попались под его руку. Призывно посмотрела ему в глаза. И Борису Степановичу вдруг почудилось, что он перенёсся в чистый и несказанно прекрасный мир.