3. Грехи
Как же я горько ошибался!
Вечером отец и мать вернулись с работы домой, и я поспешил, с ними поделится своим решением.
Моя мама восприняла это известие, как весть о моей смерти, а моей отец, сказал, что «мужчину ещё не определяет служение государству, тем более в войне, которые на самом деле простым людям не нужны. Строгое воспитание, которое закаляет в тебе характер, необходимы, но ни кому не нужны смерти на поверку ни чем не оправданные, как только политикой! Война, для государей – это комбинат по переработки мяса… и из неё выходят чаще инвалидами, а еще чаще не выходят!» За такие слова моего отца могли посадить, а я тогда жутко испугался их, даже не вникнув в их суть. Но самое горькое, что я обвинил отца в том, что он говорил, как предатель Родины! И я не как не ожидал, тогда, что мама вступится за него.
В моём воображении, часто возникает карикатура на человека, которого с завязанными глазами ведут другие люди, убаюкивая его бдительность, заговаривая уговорами о том, что «всё будет хорошо!». Но, не позволяя снять повязки с глаз и узреть, что ведут его к обрыву…
Видимо и я таким же был, когда подписывал контракт; когда мне обещали горы, а получил я шиш.
В тот же вечер я ушел из дому и больше туда не возвращался, дожидаясь, когда меня призовут по долгу.
Больше мать живой я не видел, а однажды попытавшись найти прощения у отца, я встретил преграду.
- Я не желаю ни чего о тебе знать! – это были последние его слова, сказанные мне.
Я слишком поздно понял значения отцовских слов. Слишком поздно, чтобы можно было, что-то вернуть назад. Слишком поздно я узнал, что такое война…
Это был жаркий сентябрьский день. Последнее тепло уходящего лета, но только не для тех мест, где солнце было так же жарким, как и нравы людей, населявших эти места.
Нашу роту отправили на зачистку кишлака у подножия перевала. Нас разбили на звенья по три человека. Я, мой тезка Колян и «Каштан» должны били проверить четыре дома к северу от укрепления. Помню, как мы шли осторожно, ступая и осматриваясь по сторонам. Помню, как съедало нас, жуткое желание провалится сквозь раскаленный песок, лишь бы избежать, окутывающее нас с головы до ног чувство страха. Тогда казалось, что смерть нас ждет за каждым углом дома, за каждым забором, у каждого массивного камня.
«Каштан» решил «прошерсти» периметр первой хижины, а мы с другом зашли внутрь. Помещение имело всего одну комнату, но и та была захламлена среди ветхой мебели, различной утварью и вещами, среди которой кто-нибудь мог притаиться. Колян пошел по одной стороне осматривал одну часть комнаты, я другую. Из-за того что на доме было всего пара-другая маленьких окошек почти у самого потолка, в помещении было темно, наверное поэтому я и не заметил сразу того пацаненка, который вылез из кучи тряпья, держа в руках автомат, дуло которого смотрело прямо на моего друга. Я замер и закрыл глаза, чтобы не видеть, оградить себя от происходящего.
«…Война… комбинат по переработки мяса… и из неё выходят чаще инвалидами, а еще чаще не выходят!» - вспомнились мне слова моего отца за считанные секунды до того как раздались выстрелы. Крик «Каштана» приводит меня в чувства и заставляет открыть глаза.
Колька лежит не в естественной позе у стены, на горе того хлама, что был здесь разбросан повсюду. Лицо и грудь моего товарища были просеяны кровоточащими пулевыми отверстиями
- Стреляй в него, б***ь! – кричал мне «Каштан», который прибежал на звуки выстрелов и увидел, что происходит, – Стреляй, придурок хренов, он «Близнеца» твоего завалил!
Я посмотрел на пацаненка, который убив моего друга, нацеливает автомат на меня. Видел, как сжимаются его палец на спусковом крючке, но не мог пошевелиться. Подбежавший сзади «Каштан» сбив меня с ног, спасает меня от смертоносного свинца. Я приземляюсь лицом в какое-то тряпьё, которое жутко пахло рвотой, как потом оказалось моей.
Слышу два выстрела. Это сработал пистолет «Каштана». Поднимаю голову и вижу, что пацаненок уже мертв.
Об этом мне отец говорил, от этого хотел уберечь.
В тот день для меня «игры в войнушки» закончились. Но злосчастья дня на этом не закончились.
Когда мы вернулись в расположение роты, меня вызвали к командиру, который сначала напоил меня спиртом из собственных запасов, и сообщил, что ему жаль моего «Близнеца» (Так нас называли в роте за то, что у обоих была одна и та же фамилия и имя). Потом сказал мне, что мне следует быть еще мужественней и сообщил мне о смерти матери.
Я не спал до утра. Сгреб в себе всё мужское и просто плакал.
Через два дня, меня «как не удел» отправили домой. Я не мог больше держать оружия в руках и надо признаться, что ко мне проявили великодушие, отпустив. Благо мой командир помог, но что было для меня тогда благом?
Вернувшись домой, я встретил сильно постаревшего, убитого горем отца, а когда я попытался его успокоить, то получил, что, видимо заслуживал:
- Я не желаю ни чего о тебе знать! – сказал он мне.
Полоса моей жизни превращалась в точку, и я замкнулся от всего мира.
Я исчез из жизни моего отца; я исчез из собственной жизни.
Я покинул свой город и поселился у каких-то людей. Своё время я стал проводить в алкогольном бреду, так было легче заглушить слезы души. Но они всё равно срывались.
Я жил, чем придется, продал все, что у меня было. И в тот момент, когда мне в очередной раз нужны были деньги, а заработать я их не смог, я решил продать то, что у меня осталось с войны. Я помнил, что у меня было что-то припрятано в армейскую сумку, но в угаре пьяном я подзабыл, куда это положил. Это был Колькины, моего «Близнеца» вещи, которые мне отдали, как единственному родному, который был у него. Колька был сирота.
Вытряхивая на старый, изъеденный древесным червем деревянный стол, вещи усопшего, я рассчитывал, что смогу на чем то поживится. Так я и наткнулся на письма моего «Близнеца». И я вспомнил, как когда-то Колька часто и тепло вспоминал, что познакомился с одной девчушкой по переписке, что в жизни в глаза друг друга не видели, но тянуло их друг к другу со страшной силой. Тогда в моей голове и родилась жуткая идея, что потеряв всё в этой жизни, не грешно будет начать другую. Кстати, перебирая письма, я наткнулся в одном из последних, так и не распечатанном самим Николаем, фотографию Анастасии…
Это исповедь моих грехов, и кто скажет, что рассказанное здесь разнится с тем, что было у нас в начале, тот будет прав. Но стали бы вы меня слушать, начав я свою историю иначе?
Нет, нет! Я ни сколько не хотел, ни кого обманывать! Просто я рассказываю историю так, как видел её я!
Для каждого из нас есть своя правда – сколько людей, столько и мнений…
Вот и моя правда, заключалась в преодолении вместе с вами некоего испытания в начале повествования…
Свидетельство о публикации №213052301105