Тиран

 Драма
 в трех действиях.
Действующие лица:
Сталин.
Надежда Аллилуева.
Светлана Аллилуева.
Николай Иванович Бухарин.
Серго Орджоникидзе.
Молотов.
Власик.
Лаврентий Берия.
Тень Сталина.
Тень Надежды Аллилуевой.
Первая домработница.
Вторая домработница.
Первый плотник.
Второй плотник.
Люди толпы.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ.
(Столовая. За столом обедают Сталин и Надежда Аллилуева).
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Иосиф, твои сыщики, твои держиморды арестовали вчера двух преподавателей Академии, где я учусь. Пострадали очень хорошие люди.
СТАЛИН. – Нет такой специальности – «хороший человек». И классовой прослойки с подобным названием не существует. Есть только буржуазия с прихлебателями и пролетариат. И больше ничего.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Очень жаль общество, отвергающее понятие «хороший человек». Но арестованные, между прочим, еще и отличные специалисты. Свое дело они знают. Их работы известны во многих странах мира.
СТАЛИН. – Да наплевать! Запомни раз и навсегда: нам сейчас, и на все века в будущем, главное не чьи-то профессиональные способностями, а главное – его классовая ориентация. Твои же профессора, наверно, гавкали на Советскую власть, вот их и задержали. Даром мои сыщики никого не трогает.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Не уничтожим ли мы, с таким пониманием жизни, весь цвет нации? Всю ее мудрость?
СТАЛИН.- Доставшуюся нам в наследство от царишки Николашки Второго? – Возможно! Но, взамен, мы вырастим новую, классово зрелую интеллигенцию. Более толковую, и более работоспособную, творящую не денег ради, а бескорыстно - на благо народа.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А объяснять людям: за что их задержали, нужно или – нет?
СТАЛИН. – Нужно. Я скажу своим следственным органам, чтоб они твоим хорошим людям дали хорошее письменное разъяснение о сути их нехорошего поведения. Довольная?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА.- Не очень.
СТАЛИН. – Почему?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Нужно сразу так делать. Даже царская власть всегда сообщала человеку о причинах его задержания. Тебе сообщали, или нет?
СТАЛИН. – Тоже мне сравнила! Ушедшая в прошлое, империя стояла на страже капиталистов и фабрикантов. А мы защищаем права трудового народа, поэтому и поступаем согласно революционной целесообразности.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА.- А если революционная целесообразность окажется не правой?
СТАЛИН. – Ну и что? В любом случае, она служит интересам нового правящего класса. Лес рубят – щепки летят.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Рубят негодяи во славу Сталина, а щепками называют благородных людей.
СТАЛИН. – Не смей называть негодяями моих сотрудников!
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Не буду. И только потому, что слово «негодяй» звучит, по отношению к твоим  опричникам, как лесть. Они разлагающиеся щупальцы медузы Горгоны, или, даже, и того хуже.А твой новый приближенный - Берия, и того хуже.
СТАЛИН. – Приведи мне факты его непорядочности.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. Какие факты! Разве не видно, что он вонючка? Я никогда не сяду с ним за один стол.
СТАЛИН. – Тогда убирайся вон! Это мой товарищ, он хороший чекист. Он помог нам предотвратить в Грузии восстание одной из горной народности. Я ему верю.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Поразительно! В хороших специалистах мы не нуждаемся, а в злых чекистах очень даже.
СТАЛИН. – Естественно. Революция должна уметь себя защищать.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. От профессоров.
СТАЛИН. – Твоя ухмылка ни к чему. История учит: внутренний враг в десятки раз страшнее внешнего. Все великие державы начинали разваливаться изнутри.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВ. – Ну, ладно, профессоров, а скольких героев революции уже осудили или, даже, уничтожили твои чекисты?
СТАЛИН. – Правильно сделали.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА.- А кто же тогда Россией будет управлять?
СТАЛИН. – Только не герои революции.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Почему?
СТАЛИН. – Потому, что героям революции нельзя доверять финансы. Они думают – раз умеют лихо махать саблями, то это дает им право обогащаться. Основная масса саблемахуев состоит из головорезов, уголовников и проходимцев. Они не умеют работать.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. - А ты умеешь?
СТАЛИН. – Да. И не сунь своего носа в мои проблемы! Занимайся детьми, учебой, благотворительностью разной, эмансипацией женщин и всякой иной ерундой. Но между ног у меня, пожалуйста, не путайся.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Значит, если я правильно тебя поняла, революционная целесообразность оправдывает любые жертвы?
СТАЛИН. – Совершенно верно.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А не назовут ли потомки тебя Иосифом Кровавым, пришедшим на смену Николаю Кровавому?
СТАЛИН. – Может, и назовут. И что с того? Я все равно войду в историю как прогрессивный реформатор, построивший самую могучую страну вселенной. Такой Советская Россия будет. Сама увидишь. А величие какого государства не строилось на крови? Творения известнейших правителей всех, без исключения, стран покоятся на человеческих костях. Иначе нельзя. Люди – навоз истории. И чем больше его вносится в землю, тем чудесней плоды цивилизации созревают на ниве общечеловеческой деятельности. Может кто-то и пытался быть добрым царем, так история безжалостно сожрала таковых, вместе со свитой, не сохранив даже их имен. Возможно, сказки – это отголоски существования подобных подданолюбов…да и то вряд ли. Значимость исторической личности всегда измерялась количеством трупов, на которых он стоит.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. -  Иосиф, ты же не царь! Ты генеральный секретарь массовой партии, ведущей народ к светлому будущему.
СТАЛИН. – Все правильно. Только, народ нельзя вести. Его необходимо гнать палкой, пинками в зад, уничтожая при этом самых отъявленных тунеядцев, жуликов и лодырей. Все мы, собственно говоря, еще животные. И отличаемся от братьев своих меньших только тем, что у нас умнейшие с умных смогли создать жесткую власть, способную навязать массам законы прогрессивного развития. Творчески осмыслив все вышесказанное, я пришел к великому, не боюсь этого слова, открытию в обществознании. Звучит оно так: чем дальше мы будем двигаться к социализму, тем непримиримей будет классовая борьба.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Как это? Дожились: чем дальше развиваться, тем больше драк внутри страны. Зачем же было революцию-то делать?
СТАЛИН. – Разъясняю некоторым тупым женам гениальных мужей. С развитием нашей экономики, в обществе будут расти и антинародные элементы. Жить материально мы станем лучше. Ради этого, собственно говоря, и совершился Октябрьский переворот. Но количество классовых врагов, жаждущих жить еще лучше за чужой счет, возрастет. Их то мы и будем выжигать каленым железом, без всякой жалости.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А при коммунизме станем убивать каждого второго.
СТАЛИН. – Не иронизируй. В коммунизм войдут люди более развитые, чем они есть в данное время. Как когда-то из обезьяны получился человек, построивший капитализм, так из современного, проснувшегося, раба вырастит человек будущего.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Наверно, Ленин от подобных слов перевернулся сейчас в Мавзолее.
СТАЛИН. – А кто такой твой Ленин? Полужид, не знающий жизни. Ах, как он скрывал свое истинное происхождение от народных масс.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Кто же тогда назойливо всем твердит, что он его ученик?
СТАЛИН. – Я твержу. Люди глупые существа, и им нужен Бог. Вот я им подыгрываю, и говорю: «Владимир Ильич Ленин – ваша икона». Целуйте ее. А когда я умру, они положат меня рядом с ним, и будут креститься на нас двоих.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – От скромности ты не умрешь.
СТАЛИН. – Просто, я знаю себе цену.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Потому-то у тебя в кабинете такая страшная фотография, всего скорченного болезнью, Ильича висит?
СТАЛИН. – Такой он умственно скорченный и есть на самом деле. А если быть еще более точным, он вообще человек не большого ума. Ну, как, скажи мне на милость, зная, что социализм можно построить в одной стране, не додуматься до того, что на той же, отдельно взятой, территории возможен и коммунизм?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Наверно, не все так очевидно.
СТАЛИН. – Дура – есть дура!
НАДЕЖДА Аллилуева. – Иосиф, ты не замечаешь, что на каждом шагу оскорбляешь меня? Хоть есть кто-то рядом, хоть нет никого – ты в своем репертуаре. Ведь раньше таким ты не был. В чем дело? Великим деятелем почувствовал себя? Видать, правильно Ленин написал в своем завещании, что высоких постов доверять тебе нельзя.
СТАЛИН. – Пусть он радуется, что вовремя сдох. А не то, вместо Мавзолея, был бы ему памятником, в лучшем случае, крест возле тюремного барака где-нибудь на далеком севере. Лучшему его другу, Троцкому, рога скрутил, справился бы и с ним. Ничего, я еще отыграюсь на его многочисленных родственничках. И, в первую очередь, закрою рот его вдове, чтоб никогда больше кривых слов от нее в мой адрес не звучало.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Что ты говоришь? Ты хоть слышишь себя? Это слова главаря банды, а не коммуниста.
СТАЛИН. – Слышу, слышу – не глухой. Все. Закрыли эту тему. Ко мне должны наведаться Бухарин и Орджоникидзе. Я хотел с ними дома встретиться, так ты вот настроение испортила. Поеду в Кремль. Пусть и они туда отправляются, как только придут сюда. (Встает. Обходит жену. Останавливается возле нее. Принюхивается. Возмущенно.). Фу! Ты что, наодеколонилась?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Это так пахнут духи отечественного производства.
СТАЛИН. – Да-а-а! Какой приятный запах. Научились, черти, делать. Могут же, если захотят. А я уже, грешным делом, подумал, что родственнички прислали тебе из-за рубежа какую-то буржуазную дрянь. Все эти твои тети, дяди, сестры, братья – очень плохо на тебя влияют. Я когда-нибудь, разгоню к чертовой матери всю аллилуевскую шантрапу.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Иосиф, оставь в покое аллилуевскую шантрапу. Она уже делами доказала свою преданность Советской власти. Накануне революции, на квартире моего отца, три дня скрывался Ленин. А братья, сначала, принимали активное участие в гражданской войне, а сейчас, за границей, отстаивают экономические интересы новой России. Ты, лучше, уделяй больше внимания своему сыну Якову. Полусирота ой как в нем нуждается
СТАЛИН. – А в чем дело?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Что-то, в последнее время, он очень мрачный ходит. Не дай Бог, снова надумает стреляться.
СТАЛИН. – Не много ли внимание пасынку с твоей стороны, дорогая?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Нет. Парня жаль.
СТАЛИН. – Пусть стреляется, сопляк, еще раз. Будем надеяться, вторично он таки сможет попасть в себя.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Дорогой! Как ты можешь так говорить о своей кровинушке?
СТАЛИН. – Могу! Подумаешь, не разрешил ему на жидовке жениться. Нужно быть мужчиной. Как писали запорожцы султану: «Что ты за рыцарь, если не можешь голым задом убить ежа?».
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Послушай, я тебе о серьезных вещах говорю, а ты отделываешься глупыми словами, взятыми с письма запорожцев. С писанины, которую бравые вояки, скорей всего, и в глаза не видели, потому что она больше похожа на выдумку недоучившегося пьяного попика, чем на достойный ответ. А ты, умный человек, эту, так называемую, историческую пошлятину повторяешь всем, к месту и ни к месту, чуть ли не каждый день. Она мне уже осточертела.
СТАЛИН.- А мне очень даже нравится. Ты только послушай, как вольные люди дату своего послания записали: «Дня не знаем, потому что календаря у нас нет. Месяц тот, что на небе. Год, такой как у вас, поцелуйте в задницу нас». (Смеется. Смотрит на жену). Ладно, ладно – не хмурься. Поговорю я с Яковом. Не забудь передать Бухарину и Орджоникидзе мое распоряжение. (Смотрит на жену. Раздраженно.). Да поговорю я с сыном. Проблемы на ровном месте создаешь! (Уходит).
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Боже, что происходит с моим супругом? Он с каждой минутой делается все невыносимей и невыносимей, а грубость его начинает переходить все границы. Как я его любила раньше. (Задумалась). И сейчас, пожалуй, люблю. Стойкий революционер, познавший лишения подпольной жизни, царские тюрьмы и Сибирь. Герой гражданской войны. Народный комиссар первого революционного правительства, весь отдавшийся работе на благо новой России. Как он был счастлив, когда я ему соврала, что пользуюсь духами советского, а не заграничного производства. Поэт с нежным восприятием мира. Его возвышенные стихи хвалили все известные критики Грузии. А каким он был приветливым и учтивым со всеми. Не даром ведь Ленин называл его не иначе, как  «чудесный грузин». Да и в духовной семинарии учился одно время. Не мог он не проникнуться заповедями Господа нашего. Что же послужило перерождению ангела в черта? Неужели власть и порядочность – вещи несовместимые? Страшно наблюдать, как Берия, этот бр-р-р (Вздрагивает), с позволения сказать, человек вертит им как хочет. А почему? Да потому, что партийному боссу нравится, оказывается, лесть, подхалимаж и непомерное возвеличивание собственной персоны. Все те нити, дергая за которые, проходимцы всех мастей превращают сильных мира сего в марионетки. А, может (Задумалась), а может, Иосиф сам автор творящегося беспредела в стране, а Берия  служит лишь ширмой для морального оправдания. Мол, я хороший, а всему виной мой главный чекист. Нет, нет, нет! Только не это. В такое страшно поверить. Это было бы ужасно. Не один же день я знаю нашего папулю. Он честный, правдивый, умный, благородный, отличный товарищ и хороший семьянин. А как Иосиф наших детей любит. Такая личность не может опуститься до уровня самодура. Нет. Берия, Берия и только Берия всему виной. Этот змей-искуситель втерся в доверие к моему Сталину, и вертит им как хочет. Боже, раскрой глаза моего мужа на проделки дьявола, находящегося рядом с ним. Убереги его от тлетворного влияния нечистой силы, обретшей человеческий облик. (Входит Бухарин).
БУХАРИН. – Здравствуйте, Наденька. А где Иосиф? Он назначил мне встречу с ним.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Здравствуйте, Николай Иванович, милый наш Бухарчик. Садитесь, чайку попьем. А Иосиф никуда не денется.
БУХАРИН. – Пусть никуда и не девается. Но работа – есть работа. Она, как говорится, должна быть впереди паровоза.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Садитесь, садитесь. Не лишайте женщину удовольствия немного посплетничать. (Бухарин садится за стол. Аллилуева наливает в чашки чай). Скажите, пожалуйста, какое у вас сложилось мнение о Берии, как о человеке?
БУХАРИН. – Мне лично он неприятен.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А как о специалисте – чекисте?
БУХАРИН. – Ума не приложу. Сейчас столько моих хороших знакомых арестовано, что я просто теряюсь в догадках: чем это вызвано, кому это нужно, кто всем руководит? Поверите – голова идет кругом.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А не практическое ли это воплощение в жизнь теории моего мужа, что с развитием социализма, должна усиливаться классовая борьба?
БУХАРИН. – Мы с Иосифом коллеги по работе, и я ему не один раз указывал на несуразность подобного умозаключения. Но переубедить его никак не удается. Какое-то оно человеконенавистническое. Мне не хочется думать, что репрессии по отношению к основной массе Ленинской гвардии вызваны практическим внедрением в жизнь теории вашего мужа. Но вы знаете, на, очень тревожащую душу, мысль они наводят. Особенно на фоне бурной деятельности Берия.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – И что же это за жуткая такая мысль, если не секрет?
БУХАРИН. – Никаких секретов. Только мне придется немного пофилософствовать, чтоб донести ее вам. Итак, мы затронули тему управления государством.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Вы считаете теорию супруга – творением большой государственной важности?
БУХАРИН. – Естественно! Высказывание Сталина – не треп пьяного дворника в кругу своих собутыльников, а план долгосрочной работы на самом высоком уровне. Так вот, я заметил, что в любом человеческом обществе присутствует тенденция искривления государственных постановлений в худшую сторону, при внедрении их в жизнь. Еще ни одно распоряжение сверху, на местах не исполнялось лучше, чем оно было озвучено. А только хуже. Например, во время гражданской войны мы отбирали у крестьян все излишки продовольствия. По окончанию военных действий, крестьянам разрешили оставлять себе весь урожай, за вычетом небольших налогов. Как вы считаете: коммунисты, в этом случае, поступили хорошо?   
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Конечно, хорошо! Ведь люди стали жить лучше.
БУХАРИН. – Полностью с вами согласен. Но, в результате добрых перемен, появились спекулянты, бедные и богатые, расцвели проституция, мошенничество, подневольный труд. Иными словами, хорошее мероприятие принесло не очень сладкие плоды. Или второй пример: лозунг «Вся власть Советам!» вам нравится?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Естественно! Он призывает к народовластию.
БУХАРИН. – Вполне с вами солидарен. Но, на практике, в Советах властвуют не люди, а председатели этих организаций. И деятельность таких местных вождей, чаще всего, направлена на удовлетворение своих шкурных, а не общественных интересов. Так происходит с законами призванными улучшать гражданское взаимопонимание. А представьте себе на мгновение – как искажаются государственные постановления, запрещающие что-то делать населению страны. Так в царской России, скажем, были территории, где запрещалось жить евреям. Как негативный результат тех запретов, часто возникали еврейские погромы. А если, вдруг, не дай Бог, безразлично какому главе правительства, чисто условно, предположим Германии, придет в голову злобная идея – объявить тех же евреев людьми второго сорта, то масштабного душегубства не избежать. Вот я и боюсь, что странная теория нашего главы партии может вызвать неконтролируемое кровопролитие.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – И тогда наш Бухарчик тоже погибнет. Шучу, шучу, конечно. У кого же поднимется рука на любимца партии. Как сказал мой супруг на последнем съезде вашим оппонентам: «Крови Бухарчика не дождетесь».
БУХАРИН. – Какой-то странный у нас разговор получается. Больно уж мрачный.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А все же – не боитесь, что если все пойдет по вашему сценарию, то, рано или поздно, вам представится честь посидеть за решеткой.
БУХАРИН. – Чего ради? Мы же, все-таки, в одной партии с Иосифом состоим. И разногласий у меня с ним, по основным идеологическим вопросам, нет. (Пауза). А знаете, со мной произошла, совсем недавно, забавная история в Париже. Там я находился в деловой командировке. Не знаю – как она созвучна с темой нашего разговора, но, не удержусь, и расскажу.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Конечно, расскажите, Николай Иванович. Я люблю забавные истории.
БУХАРИН. – Так вот, на берегу Сены ко мне подошла цыганка, и, как я не упирался, таки навязалась мне погадать. И нагадала она то, что ваш покорный слуга будет приговорен судом, на родине, к смертной казни за антинародную деятельность, расстрелян, согласно приговору, и похоронен в мусорной яме, как не опознанная личность. Я поинтересовался у дамы: «Разве в России произойдет контрреволюционный переворот?». И, знаете, что она ответила?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Нет. Даже не догадываюсь.
БУХАРИН. – «Мне карты ничего не говорят о контрреволюции в России, но то, что вы там получите пулю в лоб – они упорно твердят». – заявила дама. Как вам такое предсказание? Я, конечно, посмеялся над глупой женщиной. Только, чем дальше, тем больше тревожные предчувствия начали все назойливее посещать меня в эти осенние длинные ночи.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Действительно, чертовщина какая-то. Плюньте и забудьте.
БУХАРИН. – Будет исполнено. Где же Иосиф? Мы с вами уже добрый час беседуем, а его все нет, и нет.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – У себя в Кремле. Он там назначил вам встречу.
БУХАРИН. – Тогда я пойду. Неудобно, все-таки, заставлять себя ждать – хоть мужчину, хоть женщину.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Да, да. Идите. Спасибо за компанию.
БУХАРИН. – Не стоит благодарности. (Уходит).
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Чего только цыганки не нагадают. (Задумалась). И знаешь, что глупость, а мороз по коже, все равно, пронимает. И почему мне так не спокойно на сердце. Как я глупенькая радовалась, что у меня муж известный революционер, что буду причастна к грандиозным свершениям. А теперь вот думаю: «Лучше б он был простым рабочим, или…попом». Говорила же не раз ему его мать: «А жаль, что ты не стал священником». Те же слова и мне сейчас хочется сказать своему мужу.
(Входит Орджоникидзе).
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Можно войти?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Конечно, Серго.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – А где Иосиф?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Сразу: где Иосиф? А мне можно уделить хоть чуточку внимания?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Конечно, Наденька. Ради вас я готов на все.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Садитесь, чайку попьем. (Орджоникидзе садится за стол. Аллилуева наливает в чашки чай). Я все хочу спросить вас: вы Берию давно знаете?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Очень давно. Еще по своей дореволюционной жизни.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – И что он за человек?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Гад, каких мало на белом свете. В одно время, за контрреволюционную деятельность, мы его, даже, расстрелять хотели.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Что же помешало это сделать? Пуль не хватило?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Пули были. Просто, очень бурно на Кавказе тогда события развивались. Одна власть быстро сменяла другую, и подлецу удалось ускользнуть от справедливого возмездия.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А муж мой об этом знает?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Конечно. Я, Киров и многие другие товарищи по партии неоднократно докладывали ему как официально, так и во время дружеских бесед, в не формальной обстановке, что Берия провокатор, лжец и скользкий тип.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Почему же Иосиф так доверяет такому отъявленному подлецу?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Сам не пойму. Сколько его не спрашивал – не отвечает. На Кавказе все мои знакомые в ужасе. Многих честных партийцев он там погубил. И, главное: лучших из лучших товарищей. 
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – А не страшно вам, что Берия разрушит вашу дружбу с моим мужем?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Как так можно? Дружба у грузин понятие более высокое, чем у других народов. И единомышленники, к тому же, мы. Общее дело делаем.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – И вы тоже того мнения, что, с развитием социалистического государства, будет усиливаться классовая борьба?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Конечно. Жизнь показывает, что чем дольше существует новая Россия, тем больше появляется у нас тунеядцев, отморозков, жаждущих жить не по средствам, поклонников западного образа жизни и много других классовых врагов. Просто так они не сдадутся. С ними нужно вести непримиримую жестокую войну.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Если дело и дальше так пойдет, то в стране классовых врагов окажется больше, чем сторонников социализма.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Не позволим. Усилим борьбу и сделаем страну такой, как мы ее задумали.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. И много коммунистов придерживаются такого мнения?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Большинство, за исключением небольшой группы отщепенцев, которые называются оппозицией, и тормозят наше поступательное движение вперед.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – И жена Ленина тоже тормоз прогресса? Она же в оппозиции.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – А кто она такая? Обыкновенная домашняя хозяйка, ни черта, не смыслящая в политике. Занималась бы лучше дальше своими изысканиями в педагогике, коль не имеет своих детей, и не путалась у нас под ногами.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Насколько мне известно, Крупская принимала самое деятельное участие в партийном строительстве.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Ради Бога! Я вас умоляю! Много вы научных трудов читали этой дамы? Или, хотя бы, простых рефератов?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. (Думает). Пожалуй, нет. Но она была делегатом нескольких съездов. И хорошим пропагандистом идей Маркса и своего мужа.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Вот именно: мужа. А когда тот умер, запуталась в двух соснах.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Насколько я знаю, и Бухарин не в восторге от внутренних распрей в новом обществе, которые, со временем, должны усиливаться.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Бухарчик грамотный теоретик, но мягкотелый политик. А для революционных преобразований нужна твердая рука неумолимого реформатора. Иначе мы увязнем в топком болоте вечного сюсюканья, и в трясине разногласий.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Не грозит ли подобный подход к делу массовыми жертвами?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Все зависит от жертв: захотят они стать массовыми, или нет.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – То есть, чтоб населению не стать массовыми жертвами, ему нужно во всем слушаться вас?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Совершенно верно.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Скажите мне, пожалуйста, как вы определяете, что ваши и Сталина действия правильные, а оппозиции – нет.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Так это же только дураку не ясно, что мы правы. Мы правы, потому, что мы правы. Разве Иосиф не посвящает вас в свои планы? Я всегда считал вас его соратником.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Посвящает, конечно. Только у меня, иногда, складывается впечатление, что все партийные ссоры – ничто иное, как элементарная борьба отдельных личностей за власть.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Ну-у-у…о чем вы говорите? Как можно быть соратником и близким человеком гения, я не стесняюсь столь помпезного слова, ибо это - правда, и думать, что он занимается внутрипартийными интрижками? Да все мы, истинные ленинцы, выше подобных намерений. Для нас идеалы революции превыше всего.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Дай-то Бог. Только как-то все странно получается: сначала Иосиф с кем-то дружит, во всеуслышание объясняется ему в любви. Потом так же громогласно уничтожает «лучшего друга» как врага народа и партии. Ну, хорошо, были бы это просто соседи по общежитию, тогда на такие кульбиты не стоило бы и внимания обращать. Но это же лица общественные. На них смотрят люди всего мира.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Вот видите – какие двурушники все оппозиционеры. Сначала навязываются в друзья – потом предают. Нет, нам с такими, с позволения сказать, товарищами не по пути. На большее вознаграждение, чем пулю в затылок, они и рассчитывать не вправе.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Зачем же так враждебно?
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Иначе нельзя. Политика не любит сантиментов. Она баба строгая.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Не стану вас переубеждать.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – И не нужно, потому что это бесполезно. Я стойкий сталинец.
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Иосиф просил вас заехать в Кремль.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Что же вы сразу не сказали?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Захотела с умным человеком побеседовать.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – (Встает). Так я пойду?
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. Конечно. Будете дома, передавайте привет супруге. Что-то давно мы с ней виделись. Хорошая она у вас.
ОРДЖОНИКИДЗЕ. – Я знаю. (Уходит).
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – (Смотрит вслед Орджоникидзе). Мы правы, потому, что мы правы. Какая глубина научных заключений. А какими осторожными должны быть люди, чтоб не стать обширными жертвами. Поразительно. Что же за общество мы тогда строим? А как лидер страны может внедрять в жизнь генеральную линию партии грязными руками проходимца? (Задумалась). Ума не приложу. (Уходит. Появляются две домработницы, начинают уборку).       
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Как хозяин хозяйку обижает. Разве можно так? На прошлой неделе, помнишь, заставил ее вино пить. Вокруг одни мужики, а он ей грубо так: «Эй ты, пей. Тебе ничего не станется!»
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Почему не помню? Я ей потом целую ночь мокрые тряпки на лоб клала. Так ей плохо было. Вероятно, в интеллигентной семье воспитывалась, а там пить не учили.
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Наверно, мужиков ни одна революция не сделает лучше. Как раньше мы были для них суками, так и сейчас остались.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Бежать ей нужно от него. Раз начал унижать, толку в семье уже не будет. На себе ощутила все радости семейной жизни.
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Да убегала она однажды от него. Уезжала, вместе с детьми, в Ленинград, к родителям. Те ее приняли безоговорочно.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – И сидела бы там. Зачем было возвращаться?
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Он упросил вернуться назад. По телефону говорил, сама слышала, что, мол, без нее жить не может. Что соскучился по детям. Что никогда, ни при каких обстоятельствах не повысит на нее голоса. Что Берию приструнит. Обещал приехать в Ленинград, и на коленях умолять о прощении.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Ты гляди, как мужика развезло: стал нормальным языком разговаривать. А то, сколько помню его, он со всеми незнакомыми людьми только с помощью тезисов общается, а с приближенными – матом. И что же Надя ответила?
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Ответила, что для государства будет дешевле, если она сама возвратится. Что соскучилась и прощает его.
(Входит Надежда Аллилуева. Домработницы ее не замечают).
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Господи, какие мы бабы дуры. Стоит только мужику погладить нас по шерсти, и мы готовые простить ему самые изощренные издевательства.
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Гладит-то хозяин, гладит, да не полностью кулак разжимает. Перед тем как уехать сегодня, он так жену нехорошими словами склонял – слушать было тошно.
(Надежда Аллилуева прячется за штору окна).
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Прямо, в твоем присутствии?
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Я спряталась. Не видел он меня. А увидел бы, не сносить мне головы. Перетрусилась вся.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – И что он говорил?
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Что, мол, очень уж она подозрительно навязчиво беспокоится о его сыне Яшке. Стерва, мол, она.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Неужели, наша хозяюшка и впрямь на Яшу глаз положила? А что? Парень он видный.
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Что ты мелешь? Это же треп охамевшего мужика, которому давно никто морду не бил. Господи, прости. (Крестится).
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Почему сразу – треп? Надя обыкновенная баба. Такая же, как мы с тобой, а совсем не с глины слеплена. Вот и тянет ее на молоденького парня.
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – И тебе не стыдно за свои слова? Надя интеллигентная порядочная женщина. Она, по доброте своей душевной, заботится о сироте. Мать его умерла, а от отца ласки не очень дождешься. Ты же ее, вместе с хозяином, за это еще и позоришь.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Нет дыма без огня. Иосиф Виссарионович просто так не стал бы хаять жену свою. Охмелевший мужик, охмелевший мужик – он, все-таки, вождь наш.
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Нужно доверять не чужим словам, а своим глазам. И я не Иосифа Виссарионовича имела ввиду, когда говорила о трепе охмелевших мужиков, а наших деревенских балбесов. Что Сталин наш вождь – мне известно. И тебе повторять это раз за разом не нужно. Ты не радио.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Пусть Надя, лучше, смотрит за собственным сыном. А Иосиф Виссарионович своего Яшу в обиду не даст. Не изверг же он , в самом деле.
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Зачем ты так говоришь? Надя очень заботливая мать. И сына и дочь она не оставляет ни на минуту без родительского внимания. Ты себе даже не представляешь, сколько ей, бедненькой, приходиться ругаться с мужем, чтоб тот не приучал Васю, их совместного сына, к вину. У грузин, наверно, заведено баловать детей хорошим хмельным виноградным напитком, а она не позволяет так делать дома.
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Чего орешь? Не позволяет – значит, не позволяет. Это их дело. Ни хозяину, ни хозяйке я зла не желаю. Кормят, зарплата хорошая – что мне еще нужно?
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – И я так думаю.
(Домработницы забирают посуду и уходят. С укрытия выходит Надежда Аллилуева).
НАДЕЖДА АЛЛИЛУЕВА. – Иосиф, Иосиф, говорят, ты спас меня, когда я маленьким ребенком тонула в Каспийском море, возле набережной города Баку. А зачем? Тогда бы смерть забрала меня без всяких мучений. Теперь же, взрослой женщиной, я каждый день захлебываюсь мутными волнами непонимания, оскорблений и унижений. Я несчастная жертва, загнанная в угол. Я не могу стать соучастником уничтожения оппозиции. Я не хочу строить общество, в котором будет постоянно усиливаться гражданское неповиновение. Общество, в котором люди не смогут спокойно любить друг друга, работать, учиться и отдыхать. Общество, в котором каждый шаг, каждый вздох их обитателей будет разграничиваться на «наш» и «не наш». Общество, где угроза насилия, как грозовая туча, нависнет над мыслями и поступками людей, готовая в любой момент разразиться молнией. Иосиф, ты унижаешь меня как супругу, когда в грубой форме игнорируешь мои просьбы. Ты унижаешь меня как женщину, когда кричишь в присутствии пьяных собутыльников: «Эй, ты, пей!» А, нечаянно подслушав шушуканье прислуги, узнаю, что ты презираешь меня и как личность. Ты опустился до того, что подозреваешь своего самого близкого, как я думала раньше, человека в связях со своим сыном. Как ты мог? Когда ты стал таким? Где та грань, переступив которую, можно превратиться со скромного труженика революции в ее акулу-людоеда? По-видимому, этой гранью есть неограниченная власть, породившая, в свою очередь, вседозволенность. Иосиф, я не могу уйти от тебя всесильного, как все остальные жены-страдалицы от простых смертных мужей. Твои беспринципные ищейки выцарапают меня из-под земли и притащат домой. Жить же с тобой, тоже невозможно. Ты мне внутренне чужой. А просто существовать рядом, не замечая друг друга, выше моих сил из-за твоих постоянных оскорблений. Иосиф, милый дорогой Иосиф, ты мне не оставляешь выбора. Пусть Бог потом рассудит нас. А в сию минуту нет сил моих больше, мириться со всем происходящим вокруг нас.
(Уходит. Появляются два плотника с инструментами в руках).
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Ну вот! Охранник приказал сюда идти, а тут никого нет. Что будем делать?
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Сидеть и ждать.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Что ж, тогда давай обговорим войну партии с оппозицией. Это, сейчас, самая животрепещущая тема для сплетен. Ты за кого: за оппозицию или за Сталина?
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Да тихо ты, идиот! Нашел место и время для дурацкого разговора. С властью нужно быть нейтральным. А еще лучше сделаться слепым, глухим и ничего не понимающим. Тогда никаких проблем иметь не будешь.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Ну, все-таки, ты за кого: За Сталина, или за оппозицию?
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Я за сто грамм, за сосиску и за соседку Веру. У нее грудь шикарная.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Дядька в конторе сказал, чтоб мы дожидались генерала Власика. А я одного его однофамильца знал. Может родственник его далекий? Что не он – точно. Тот был простым, как принято сейчас говорить, человеком. Рядовым Красной Армии.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Может и не однофамилец, может и не родственник. Революция поделала многих рядовых генералами и адмиралами.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Тот Власик не был революционером. И политикой никогда не интересовался.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Мог возле видных революционеров крутиться, и с их помощью возвыситься.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Крутись, не крутись, а такое высокое звание заслужить нужно.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – У кого заслужить? У людей? Так люди разные бывают. Некоторые из них обладают большими полномочиями. А с их помощью, очень даже просто возвыситься над окружающим миром. Другое дело, если бы званиями распоряжался бог войны древних славян. Тогда генералов можно было бы на пальцах одной руки посчитать. А так их у нас тьма тьмущая. А сколько еще будет.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Ну-у-у, начальник охраны самого товарища Сталина обязан быть только боевым офицером. Иначе как же?
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Почему это вдруг? Ему же не в окопах тут сидеть. Главная задача телохранителей всех высокопоставленных чиновников, где бы то ни было, вовремя подавать шляпу и пальто, угодливо при этом улыбаясь. Я их много перевидал на своем веку.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Тот Власик, которого я знал, был хорошим парнем. И, если только он стал генералом, мы с тобой заживем. Х-ха! Как мы с ним гуляли. А сколько девок в деревнях перепортили – не сосчитать.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – (Смеется). За что я тебя, Петруха, люблю: другой так не соврет – как ты правду скажешь. Очень уж убедительно говоришь.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – И что ты за человек такой странный? Вечно сомневаешься во всем. Второй Фома Неверующий. Хоть не рассказывай ничего – сразу рот закрываешь.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Ладно, ладно. Валяй дальше. Раз у нас случился вынужденный перекур, заполняй его баснями.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Не «ладно, ладно». Хороший хлопец, говорю, был. Курей у баб только так таскали. Без курятины не сидели.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Это уже ближе к истине.
(Входит Власик. В руках в него большой лист бумаги).
ВЛАСИК. – Здравствуйте, товарищи.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК и ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – (Вместе громко). Здравия желаю, товарищ генерал!
ВЛАСИК. – (Обращается ко второму плотнику). Я с вами уже знаком. А это (Кивает головой в сторону первого плотника), как не сложно догадаться, ваш помощник?
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – (Протягивает в сторону Власика правую руку). Власик, это же я, Петруха! Помнишь, мы еще с тобой, в деревне Абрамовка, петуха в одного деда сперли! 
Тогда местные мужики так нам бока намяли, что пришлось неделю в лазарете отлеживаться.
ВЛАСИК. – Не протягивай руки, а то протянешь ноги. С кем разговариваешь, сукин сын?
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – (Растерянно). Так…служили вместе…солдатами были...петуха ловили…
ВЛАСИК. – Перед тобой генерал, и этим все сказано. Я, обязательно, побеспокоюсь, чтоб тебе преподали хорошенький урок вежливости. На будущее пригодится. Будешь знать свой шесток.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – Я шо. Я ничего.
ВЛАСИК. – Так-то лучше. (Обращается ко второму плотнику). Вы на прошлой неделе делали флигель возле центрального здания?
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Да. Только, тогда у меня другой помощник был.
ВЛАСИК. – Я уже догадался. Но вам и этого (Кивает головой в сторону первого плотника) придется на следующий раз поменять. Так как у меня созрело намерение отправить вашего друга в бесплатную командировку любоваться северным сиянием. За оскорбление чести и достоинства одного из ближайших сотрудников вождя, находящегося при исполнении важного государственного задания, он, я думаю, заслужил ее. Такое путешествие, будем надеяться, продлится не менее двух пятилеток, а вам помощник сейчас нужен.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – (Падает на колени, подползает к Власику, целует ему руки). Извините, товарищ генерал! Простите, товарищ генерал! Бес попутал, товарищ генерал! У меня же семья, товарищ генерал! У меня же дети, товарищ, генерал! У меня же тетя, товарищ генерал! У тети мигрень, товарищ, генерал!
ВЛАСИК. – (Вырывает свои руки с рук первого плотника. Кричит). Отставить сопли! Я еще подумаю, что с тобой сделать. Может, даже, прощу тебе твое хамство.
ПЕРВЫЙ ПЛОТНИК. – (Заикаясь). Спа…спа…спасибо.
ВЛАСИК. – Отставить! Приказываю встать на ноги и молчать.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – (Говорит в сторону). Правду люди говорят: нет большей напасти, чем приятель при власти.
(Первый плотник встает с колен. Власик обращается ко второму плотнику).
ВЛАСИК. – Так вот, флигель придется переделать, с учетом дальнейшего усиления охраны главы государства.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – А что, были случаи покушения на него? Неужели такое возможно?
ВЛАСИК. – Вы думаете, что говорите? У кого из советских людей поднимется рука на Иосифа Виссарионовича Сталина? А иностранцев всяких мы в свою страну не пускаем. Наша граница на замке. Будем считать: вы ничего не спрашивали, а я ничего не отвечал. Очень уж ваш вопрос попахивает контрреволюционным подстрекательством. Усиливая охрану Генерального Секретаря нашей партии, мы демонстрируем ему свою гражданскую любовь. А что и как будем переделывать, я сейчас покажу на, мной нарисованном, чертеже. (Власик разворачивает бумагу, и обращается к первому плотнику). Петруха, подержи. (Первый плотник берет двумя руками лист бумаги, и держит его перед собой. Власик водит пальцем по листу бумаги, и обращается ко второму плотнику). Сюда перенесете наружную дверь, сюда – внутреннюю. Тут положите балку.
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – Так, как показано на чертеже, балку положить нельзя.
ВЛАСИК. – Почему?
ВТОРОЙ ПЛОТНИК. – (Начинает показывать рукой на бумаге). На этом месте балка изображена линией. И на этом – тоже линией, а так невозможно сделать. Балка, практически, повиснет в воздухе.
ВЛАСИК. – Ну, что ж, раз ты такой тупой, иди с Петрухой и разбирай переднюю стенку флигеля. А я сейчас подойду, и покажу на месте, что делать дальше.
(Плотники уходят. Власик кладет чертеж на пол возле ног. Крутит перед собой пальцы рук под разными углами, поглядывая при этом вниз). Прав таки, скотина! Черт с ним. На словах расскажу балбесам, что я задумал сделать. А Петруха обнагле-е-е-л. Руку сует мне, генералу! Да знаешь ли ты, козел, сколько пота, слез, унижений стоят мои погоны? Просто так – генерала никому не дают. Разве, что на фронте. Да и там, иногда, случаются разные неприятности. А в мирное время нужно знать – где хихикнуть, где промолчать, где кашлянуть, где сделать вид, что ничего не слышишь и не видишь, а часто густо и дурачком приходится прикидываться. А скольких нужно конкурентов с дороги убрать. Да что там говорить – это одновременно и риск, и искусство бегуна по лезвию бритвы. А он мне свою руку тыкает. Мне руку жали академики, прокуроры и судьи Верховного суда. А он, простой плотник, тоже туда же. Заслужить нужно, холоп. Вот тебе ( Тыкает в пространство фигу). Да я самым хозяином кручу как хочу. Конечно, прямых указаний мне давать ему не приходится. Но, умело поданная мной, информация делает чудеса. Все распоряжения нашего, несравненного, главы государства, в немалой степени, ничто иное, как реализация моих намерений что-то сделать. Вот, например, я ежедневно усиливаю, настраиваю, улучшаю, перестраиваю систему по защите его дражайшей персоны от коварства предполагаемых убийц. И таким образом вселяю в его душу страх. А со страхом в душе у него не появится мысль избавиться от личной охраны, которая с каждым днем все увеличивается. А вместе с ней растут общественная и материальная оценки моей личности. Вот так вот. Пойду, посмотрю, что делают мои горе-плотники.
(Власик уходит. Появляется Сталин).
СТАЛИН. – В ломе кто-то есть? Почему меня никто не встречает?
(Вбегают две домработницы. Вторая домработница подбегает к Сталину).
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Иосиф Виссарионович, ваша жена застрелилась! (Сталин убегает).
ПЕРВАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Что будет? Что будет?
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Да, для семьи непоправимая утрата. Жаль, хорошая была женщина. (Домработницы плачут. Входит Сталин, в руках в него лист бумаги).
СТАЛИН. – (Обращается ко второй домработнице). Ты читала посмертное письмо?
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Боже упаси, товарищ Сталин! Я безграмотная. А умела бы читать, как бы я посмела в чужие письма заглядывать?
СТАЛИН. – Хорошо, хорошо. Беги, прикажи охране, чтоб срочно вызвали Берия.
(Вторая домработница убегает. За ней уходит и первая домработница).
СТАЛИН.-  (Читает письмо). Стерва! За что? Ты не в себя, ты мне в спину выстрелила! Как ты, моя жена, вознамерилась стать на сторону моих врагов? Ты считаешь меня человеконенавистником за то, что я посвятил всего себя людям. Это не справедливо! Да, я насильно гоню всех в светлое будущее! Но назвать преступлением мое намерение построить царство трудового народа, не считаясь с жертвами, - это подло и гнусно. Это попытка превратить в дерьмо цель всей моей жизни, и всю революционную предыдущую деятельность поставить ни во что. Глупая баба. Жесткие средства насилия никогда не могут быть отвергнутыми в борьбе за достижение величайшей мечты человечества. Я, волей судьбы, руковожу процессами, перестраивающими вселенную, а ты пальнула по мне из-за угла. Иуда! Проклинаю тебя, и навечно выбрасываю со своей памяти.
(Входит Берия).
БЕРИЯ. – Вызывали, товарищ Сталин?
СТАЛИН. – Лаврентий, сегодня застрелилась Надя. Я уверен: сама она на такой поступок никогда бы не решилась. Жена любила меня. Выясни: с кем она общалась в последнее время? Кто дал ей пистолет? Кто нашептывал доверчивой женщине идиотскую мысль – таким образом обидеть меня. Никаких сомнений: это подлый заговор. Я хочу знать: кто стоит за ним? И хочу, чтоб заговорщики были строго наказаны.
БЕРИЯ. – Иосиф Виссарионович, могу ли я, во время расследования, допрашивать родственников Нади?
СТАЛИН. – Допрашивай всех, кого только посчитаешь нужным опросить. Нет человека на земле, чью задницу я стал бы прикрывать, в процессе выяснения причин ставшейся трагедии. Еще древние греки говорили: плюй на всех, даже на мудрого друга Платона, когда дело касается истины. И я их, сейчас, очень хорошо понимаю.
БЕРИЯ. – Разрешите приступить к работе.
СТАЛИН. – Да, да. И чем быстрее – тем лучше. И еще: организуй похороны. Мне и без них есть, чем заняться. Дашь полный отчет о поведении всех, присутствующих на погребении моей супруги. Я на кладбище не пойду. Сильно уж много моя бывшая женушка мне в душу нагадила.   
БЕРИЯ. – Конечно, конечно, товарищ Сталин. Я же понимаю: страна ни на секунду не должна оставаться вне поля зрения вашего всевидящего ока. Необозримые просторы нашей родины требуют постоянного контроля, за исполнением ваших судьбоносных директив. Вы – вождь, и этим все сказано. Без вашего мудрого руководства, дело построения коммунизма скороспелые политики могут завести в тупик. Ну, а во всех других, второстепенных, вопросах нашей быстротекущей жизни можете положиться на меня. Я вас не подведу. (Сталин, небрежно махнув рукой, уходит. Берия расплывается в радостной улыбке). Дождался! Наконец-то настала счастливая пора возмездия. Вы, Аллилуевы, всю свою сознательную жизнь игнорировали меня. Считали себя, видите ли, революционерами-идеалистами, а меня злым гением Октября. За один стол со мной садиться не хотели. Разговаривать не желали. Руку брезговали подавать. Все, чистоплюи чертовы, кончилось ваше время. Вы все теперь у меня вот где (Показывает кулак). И в таких тяжких грехах сознаетесь, что мир содрогнется от подлых ваших преступлений, которые я вам нафантазирую. Вы революционеры-идеалисты, а я реалист- фантазер. И будущее за мной. (Задумался). Интересно: Сталин, этот недоучившийся поп, действительно, думает, что он гений? Хотя…все зависит от того, какие, с позволения сказать, истины, и сколько дней и ночей непрерывно вбивать их в мозги человеку. Если постоянно твердить ему, что он свинья, то потомок обезьяны, в конце концов, захрюкает. А если такому придурку, как наш бывший семинарист, граждане страны и дальше будут  продолжать твердить, что он Бог, то эта полуобезьяна со временем обязательно попытается бросать молнии. И все мы приобретем себе изверга-вождя.
ЗАНАВЕС.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ.
(Комната- кабинет. На переднем плане длинный стол с телефонными аппаратами на нем. Сзади стола находится диван. На диване сидит Сталин. Сталин берет одну из телефонных трубок).
СТАЛИН. – Соедините меня с начальником строительства северной железной дороги.
ГОЛОС. – Начальник строительства северной железной дороги у телефона.
СТАЛИН. – Двухнедельное отставание от графика строительства устранили?
ГОЛОС. – Никак нет, товарищ Сталин.
СТАЛИН. – Почему?
ГОЛОС. – Мы вышли на участок с неожиданно коварным проявлением вечной мерзлоты. И, в связи с этим, возникла нехватка рабочих рук.
СТАЛИН. – Почему не доложили?
ГОЛОС. – Я хотел, но не успел.
СТАЛИН. – Еще одно такое «хотел, но не успел» и можете навсегда распрощаться с семьей. Вами займется прокуратура. Сколько нужно дополнительно людей?
ГОЛОС. – Тысяч пять, не меньше.
СТАЛИН. – Через неделю к вам прибудет шесть тысяч заключенных. Подготовьте бараки. И приедет пять ученых, специализирующихся по вечной мерзлоте. Я надеюсь: они вам помогут советом.
ГОЛОС. – Спасибо, товарищ Сталин.
СТАЛИН. – Отвечу «пожалуйста» через месяц, и то, если услышу о положительных сдвигах в работе. До свидания. (Сталин кладет на стол телефонную трубку и берет другую). Секретариат?
ГОЛОС. – Да, товарищ Сталин.
СТАЛИН. – Немедленно организуйте отправку шести тысяч заключенных на стройку северной железной дороги. И откомандируйте туда пять ученых, специалистов по вечной мерзлоте. Срок – неделя. (Сталин кладет на стол телефонную трубку и берет другую). Соедините меня с Первым Секретарем Коммунистической партии Украины.
ГОЛОС. – Первый Секретарь Коммунистической партии Украины вас слушает.
СТАЛИН. – Как идут дела по созданию водохранилища на Днепре?
ГОЛОС. – Все согласно графику.
СТАЛИН. – Продумайте возможность переброски днепровской воды с будущего водохранилища в Крым. На очередном Пленуме доложите свои соображения.
ГОЛОС. – Слушаюсь, товарищ Сталин.
СТАЛИН. – Как проходит закладка лесополос в степной зоне?
ГОЛОС. – Появилась заминка с посадочным материалом.
СТАЛИН. – Организуйте старшеклассников средних школ по собиранию желудей в пригородных лесах.
ГОЛОС. – Будет сделано.
СТАЛИН. – Как обстоят дела, в настоящее время, на фронте борьбы с националистическими бандформированиями в Западной Украине?
ГОЛОС. – Можно сказать, что с бандеровцами покончено раз и навсегда. Бывают отдельные эксцессы, но организовываются они исключительно иностранными агентами, которых Бандера засылает к нам с Германии.
СТАЛИН. – Наша разведка уже установила местонахождение этого гада, и его физическое уничтожение – дело времени. Что можете сообщить о строительстве метро в Киеве?
ГОЛОС. – Работы идут полным ходом. Ни с финансированием, ни с техническим обеспечением проблем нет.
СТАЛИН. – Хорошо. До свидания.
ГОЛОС. – До свидания, товарищ Сталин.
(Сталин кладет на стол телефонную трубку. Звонит один из телефонов. Сталин снимает с него трубку).
ГОЛОС. – Товарищ Сталин, вас беспокоит главный судья Верховного Апелляционного суда.
СТАЛИН. – Слушаю вас.
ГОЛОС. – Известный вам аферист в сфере военного строительства, лжеполковник Павлов, умоляет сохранить ему жизнь. Он добросовестно сотрудничал со следствием, и честно отдал все присвоенные им деньги.
СТАЛИН. – Жулики честно деньги не отдают. Повесить, скотину. А как суд повел себя по отношению к его подельникам?
ГОЛОС. – Всего по делу проходили десять человек. Шестерым с них судьи назначили различные сроки отбывания наказания, а четверых оправдали.
СТАЛИН. – Всех десять расстрелять.
ГОЛОС. – Но люди оправданные по делу Павлова уже на свободе.
СТАЛИН. – Потрудитесь, чтоб их на свободе уже не было. У меня все. (Сталин кладет на стол телефонную трубку). Лучше повесить лишних, чем потом ловить виновных. Мертвые лишними не бывают, живые – дело другое. (Сталин берет очередную телефонную трубку). Соедините меня с Первым Секретарем обкома партии Сталинградской области.
ГОЛОС. – Первый Секретарь обкома партии Сталинградской области на проводе.
СТАЛИН. – Добрый день.
ГОЛОС. – Добрый день, товарищ Сталин.
СТАЛИН. – Как Волго-Донской судоходный канал функционирует?
ГОЛОС. – На самом высоком уровне.
СТАЛИН. – Наших бывших военнопленных, работавших на его сооружении, всех освободили?
ГОЛОС. – Так точно. На этой неделе уехали последние заключенные.
СТАЛИН. – Как предатели родины показали себя в работе?
ГОЛОС. – С очень хорошей стороны. Если бы не их позорное клеймо, многих можно было бы представить к правительственным наградам.
СТАЛИН. – Пусть им наградой станет сознание того, что Москва будет портом пяти морей. Подумайте – где и как соорудить музей Сталинградской битвы. Свои соображения изложите мне во время очередного Пленума партии.
ГОЛОС. – Товарищ Сталин, я уже давно размышляю над этой проблемой.
СТАЛИН. – Всего хорошего. (Сталин кладет телефонную трубку. Недовольным голосом говорит сам с собой). Я уже давно размышляю. Тоже мне, мыслитель нашелся. Сократ новый. Нужно сказать Берии, чтоб проверил всю его подноготную. Чтоб выяснил: откуда сыскался такой мудрый товарищ? (Сталин берет очередную телефонную трубку). Соедините меня с секретной дальневосточной точкой.
ГОЛОС. – Маршал…
СТАЛИН. – Представляться не нужно. Чем объяснить заминку в продвижении северокорейских войск на юг Корейского полуострова? Мы что, уже воевать разучились?
ГОЛОС. – В последние два дня наши части понесли большие потери в живой силе и технике. Требуется пополнение. Расчеты я выслал.
СТАЛИН. – В самом скором времени получите все, что просите. До свидания.
ГОЛОС. – До свидания, товарищ Сталин.
СТАЛИН. – (Сталин кладет одну телефонную трубку и берет другую). Соедините меня с секретной уральской точкой.
ГОЛОС. – Берия слушает.
СТАЛИН. – Лаврентий, когда ты намерен произвести испытание водородной бомбы?
ГОЛОС. – Даже не знаю. Ученые требуют научную командировку во Францию. Они хотят проконсультироваться там кое в чем со своими коллегами.
СТАЛИН. – С буржуазными учеными?
ГОЛОС. – То же самое и я им сказал. Но они ответили: «Вам нужна идеология или бомба?»
СТАЛИН. – Хм…ладно, пусть едут. Только семьи их должны остаться тут. И установи за атомщиками контроль на расстоянии. Чуть что…сам знаешь. А, не дай Бог, убегут, пеняй на себя. Жду тебя у себя, со всеми документами. Хочу сам посмотреть на проделанную физиками работу. (Сталин кладет на стол одну телефонную трубку и берет вторую). Соедините меня с Академией наук.
ГОЛОС. – Ученый секретарь Академии наук слушает.    
СТАЛИН. – Разъясните мне, пожалуйста: какие науки считаются буржуазными, а какие – нет?
ГОЛОС. – Товарищ Сталин, вся Академия наук твердо стоит на вашем основополагающем, глубоко научном положении, что все науки классовые.
СТАЛИН. – (Закрывает микрофон телефона левой ладонью, и говорит в сторону). Когда я такое морозил? (Отводит левую ладонь от микрофона телефона). А англичанина Ньютона куда отнести?
ГОЛОС. – Ньютон – прогрессивный представитель буржуазной науки, который, фактически, является инородным телом в чуждой для себя среде.
СТАЛИН. – Ага. А есть ли сугубо буржуазные науки? Науки, полностью отвергаемые марксизмом-ленинизмом?
ГОЛОС. – (Радостно). Экзаменуете, товарищ Сталин? В данном вопросе я основательно подкован. Согласно философскому словарю последнего выпуска – это генетика и кибернетика.
СТАЛИН. – А что генетике противопоставляет советская биология?
ГОЛОС. – Учение Лысенко.
СТАЛИН. – И какое его наиболее выдающееся научное открытие?
ГОЛОС. – Он занимается яровизацией и, благодаря ей, достиг впечатляющих результатов в сельском хозяйстве.
СТАЛИН. – Что собой представляет яровизация, если перевести этот научный термин на общедоступный язык?
ГОЛОС. – Яровизация ни что иное, как предпосевная обработка внешне средой посевного материала. И польза от нее большая. Если, например, нанизать картошку на нитки и подвесить ее, на несколько дней, над землей, то, посаженные в землю, после такой процедуры, клубни дают более ранние всходы, и значительно увеличивается их урожайность.
СТАЛИН. – Спасибо. Вы показали себя стойким коммунистом в науке. Буду ходатайствовать перед руководством Академии о вашем поощрении. (Сталин кладет на стол телефонную трубку). Значит, не даром я пересажал всех генетиков. Нужно более решительно поддерживать таких самородков от науки как Лысенко. И тогда наши колхозники утрут носа американским фермерам. А когда сельхозпродукцией завалим страну, тогда и крестьяне получат паспорта, наравне с остальными гражданами родины. Пройдут годы, и многие будут упрекать меня за то, что я запретил выдавать селянам документы, удостоверяющие их личности, и тем самым обрек людей на положение крепостных. А за счет кого, прикажете, мне кормить рабочих, солдат, ученых? Заключенных, в конце концов? Ничего, пусть жители сел и деревень потерпят немного. Отпущу их на волю, только не сейчас. Попозже немного, как наладится жизнь. А она уже налаживается. Сейчас многонациональный Советский Союз стал послушным мне как дрессированный кролик. Правда, для этого пришлось уничтожить несколько миллионов сомневающихся во мне, но овчинка стоит выделки. Теперь я могу беспрепятственно вести страну к вершинам прогресса. И я поведу ее туда. И мир восхитится нашими достижениями. Конечно, злопыхатели разных мастей будут утверждать, что я веду за собой нищую, дрожащую от страха, толпу. Да, мы еще нищие, но, обязательно будем богатыми. А, не знающих страха, людей ни в какое светлое будущее не поведешь. Они, просто, разбредутся в разные стороны по дороге туда. Одни возомнят себя националистами, другие приверженцами царя, а третьи, вообще, захотят стать буржуазными демократами. Да мало ли, что кому в голову взбредет. Народ ведь, по своей сути, состоит из существ безмозглых. Им строгий поводырь нужен. А с преступниками без страха людского, как бороться? Так, баловство одно получится. И только. Короче, что там говорить, даже попы не пускают своих прихожан в рай без страха Божьего.
(Входит Светлана Аллилуева).
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА.- Здравствуй, папа.
СТАЛИН. – Здравствуй, доченька.
(Отец и дочь обнимаются, целуются).
СТАЛИН. – Давненько ты не посещала своего отца.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Ты все время занят. Вот новую кампанию затеял по борьбе с врачами-вредителями.
СТАЛИН. – Что-то мне не очень нравится кампания эта. Иногда, даже, кажется, что подчиненные Берии тут немного перестарались. Неужели, действительно, люди в белых халатах ничем другим не занимаются, как только с утра до вечера травят видных деятелей партии и правительства. Аж страшно становится. Не знаю, даже, что и думать. На всякий случай, конечно, я приказал арестовать своего личного лекаря, академика Виноградова. Пусть чекисты разберутся и доложат: ничего ли не было на уме в этого ученого? Очень уж разные сомнения душу беспокоят.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Стареешь, папа, стареешь. Раньше ты проще относился к громким различным разоблачениям врагов отечества. Даже тяжело сосчитать – сколько их состоялось. Сначала судебные дела были направлены против партийных оппозиционеров. Потом, против военной номенклатуры. Затем были уничтожены кулаки и различные прихвостни буржуазии. Параллельно шла борьба со священниками, басмачами, националистами, и Бог знает еще с кем.
СТАЛИН. – Все правильно. Во все века, зарождающиеся новые, общественные отношения безжалостно уничтожали загнивающие старые, чтоб не заразиться гнилью. Пересмотри, как-нибудь на досуге, учебники истории. Мало ли было пролито крови во всем мире, и в Европе, в частности? Пылали костры инквизиции, шумели Варфоломеевские ночи, происходили казни королей. Иначе нельзя. Фундаменты всех человеческих цивилизаций закладывают с костей людских и скрепляют их же кровью. Делать по-другому мы еще не научились. И вряд ли скоро научимся.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А страх у тебя откуда? Раньше один только Власик дачу охранял, а сейчас, направляясь к тебе, насчитала сразу трех генералов, не считая массы солдат.
СТАЛИН. – Не страх, а разумная предосторожность. Если ты думаешь, что капиталисты не хотят меня уничтожить, то глубоко ошибаешься. И не будь усиленной охраны и моей постоянной настороженности – ты б уже давно была бы круглой сиротой.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – В чем же выражается, если не секрет, твоя «постоянная настороженность»?
СТАЛИН. – В том, что не езжу с работы и на работу по одной и той же дороге. Постоянно произвожу перепланировку дачи. И кое-что еще, о чем тебе не обязательно знать.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А где это Власик?
СТАЛИН. – Посадил.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – За что?
СТАЛИН. – Обнаглел до того, что пытался изнасиловать мою горничную.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. (Смеется). Да-а-а. Обхохочешься. А еще я не вижу одну с твоих домработниц. Уволилась что ли?
СТАЛИН. – Нет, расстреляли ее.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Женщину?
СТАЛИН. – А женщина разве не человек?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Ну, у тебя, папа, и логика железная. А хоть за что ей такое наказание?
СТАЛИН. – Обозвала меня «охамевшим мужиком».
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Так, прямо, тебя и обругала.
СТАЛИН. – Нет, конечно. Среди своих знакомых так выражалась, а ее напарница мне все доложила.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А не могла она наклеветать на свою подругу со зла?
СТАЛИН. – Почему – нет? Могла. Только люди, все равно, должны знать, что оскорблять вождей нельзя. Это чревато последствиями.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А как же свобода слова?
СТАЛИН. – Свобода слова у нас существует для хороших выражений, а не для всякой ругани.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Папа скажи, только честно, неужели тебе никогда не было жалко Бухарина?
СТАЛИН. – Что значит: жалко? Политика – не институт благородных девиц. Ей всякие там сантименты, наподобие: дружбы, жалости, клятвы, бескорыстной помощи – вещи неприемлемые. В политику люди идут с твердым намерением втоптать конкурентов в грязь, чтоб, стоя на их трупах, быть самому чистым. И там, знаешь, далеко не всем везет. СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А нельзя ли было предоставить Николаю Ивановичу возможность уехать за границу, и там остаться жить?
СТАЛИН. – Такая возможность у него была, но он ее проигнорировал. Я послал его в командировку в Париж. А люди Берии подослали к нему цыганку, которая нагадала своему клиенту смерть в России от пули своих соотечественников. Она говорила правду, а он не поверил. Что мне было дальше делать? Два медведя в одной берлоге жить не могут.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А просто отстранить от работы, нельзя было?
СТАЛИН. – Как? Он всемирно известный теоретик. Его труды сам Ленин хвалил. Любимец партии и народа. Если бы я не уничтожил его физически и морально, то самому пришлось бы отправляться в политическое небытие. А это для меня страшнее физической смерти. Запомни: сильнее наркотика, чем власть -  в мире нет ничего. И в этом смысле – я наркоман.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Ну, хоть похоронить по-человечески, его можно было?
СТАЛИН. – Нельзя.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Почему?
СТАЛИН. – Его могила, непременно, стала бы местом паломничества моих врагов. А так: нет человека – нет проблемы. Нет тела – нет святыни.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А куда девалась лисичка, которую кормил в Кремлевском саду Бухарчик? Она такая красивая была.
СТАЛИН. – Сдохла, наверно. Кому она еще нужна была? Может, охрана застрелила. Точно не знаю.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Жаль. (Задумалась). А почему Орджоникидзе застрелился?
СТАЛИН. – Он умер от разрыва сердца.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Папа, я же не корреспондент газеты «Правда», которому нужно врать. Я твоя дочь.
СТАЛИН. – Откуда ты знаешь, что Серго застрелился?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – В английской газете вычитала.
СТАЛИН. – Ее название? Год, месяц, день выпуска?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Ты ведешь себя как на допросе подозреваемого в совершении коварного преступления. Откуда я помню. Прикажи своим чекистам, и они, в мгновение ока, положат ее тебе на стол.
СТАЛИН. – И как тебе такое нравится? Ну, не может наш народ жить без предателей! Представляешь: границы закрыты. Круг людей, посвященных в тайну смерти Орджоникидзе, ограничен. Все предупреждены, что болтливость их будет стоить им жизни. И, все равно, какая-то лондонская газетенка нагло разглашает наши секреты. Не-е-ет, стерпеть такое невозможно. Я таки найду суку, не умеющую держать язык за зубами.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Если за дело возьмется Берия, то таких сук наберется больше, чем жителей города Москвы. Придется еще с Ленинграда их подвозить.
СТАЛИН. – Пожалуй, ты права. Но меры по усилению борьбы с различного рода болтунами нужно усилить. (Задумался). Да. Серго должен был умереть. Уж слишком много успехов, в построении нашей экономике, начали связывать с его именем. Как- никак нарком тяжелой промышленности. И толковый нарком. Так дальше продолжаться не могло. Почему древняя Русь погибла? Да потому, что много князей было. А почему так долго всем угрожала непобедимая Турция? Не знаешь?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Нет. Не знаю.
СТАЛИН. – Потому, что там существовал закон, заставляющий убивать всех престолонаследников, за исключением только одного из них. Собственно говоря, в каждом жизнеспособном обществе должен рулить один кормчий. Даже в запорожской вольнице, где все должности были выборными, придерживались не менее жестких правил. Так знаменитый гетман Богдан Хмельницкий рубил головы всем, наиболее отличившимся, полковникам.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Почему же, в таком случае, Турция оказалась, в конце концов, слабее России?
СТАЛИН. – Потому что, со временем, султаны зазнались, и начали больше думать о величине своих гаремов, чем о стране.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – А не получится ли так, что, после твоей смерти, новые генеральные секретари партии будут больше беспокоиться о награждении, себя любимых, орденами и медалями, чем о России? Или, что еще хуже, придумает какой-нибудь глава государства перестройку экономики, и многонациональная страна Советов распадется?
СТАЛИН. – Такого случиться не может. Партия не позволит.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – (Говорит в сторону). Партия в подчинении одного человека. (Обращается к Сталину). Не позволит – значит, не позволит. Ты, лучше, расскажи: какие угрозы твоих чекистов заставили Орджоникидзе застрелиться?
СТАЛИН. – Зачем чекисты? Зачем угрозы? Я сам позвонил ему и сообщил, что настало его время уйти в мир иной. И сделать это Серго может или как враг народа, если будет цепляться за свою жизнь. Или как истинный ленинец – в ореоле всеобщего уважения. Тогда ему воздадутся, достойные его заслугам, почести, и семья не пострадает. Он оказался, как я и думал, человеком умным, мужественным и решительным. Не то, что размазня Бухарин. Говорят, во время расстрела, скулил как баба. Слабаком оказался. Не смог не только достойно жить, но и умереть.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Я бы не сказала, что Бухарин не достойно жил.
СТАЛИН. – Вы только послушайте: «она бы не сказала!» Философ великий. А часто он становился на мою сторону, во время борьбы партии с разными оппозициями?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Я не знаю.
СТАЛИН. – То-то.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – И ты исполнил все, что обещал Орджоникидзе, во время своего телефонного разговора с ним?
СТАЛИН. – Конечно! За кого ты меня принимаешь? Он же был моим лучшим другом. И я никак не мог не сдержать своего слова. Похоронили Серго, со всеми почестями, на Красной площади. Жена его получила хорошую пенсию, и все привилегии вдовы выдающегося партийного деятеля.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Почему же один с городов Кавказа, после войны, перестал называться его именем?
СТАЛИН. – Люди должны запоминать имя лишь одного вождя. Память у них не безразмерная. Что ты еще прочла в желтой буржуазной прессе? Меня уже заинтриговала, существующая у нас утечка информации.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Что мой сводный брат Яков был в плену, и там погиб.
СТАЛИН. – (Задумался). Да. Более того, Гитлер предлагал обменять мальчика на родственника своей жены. На какого-то капитана, попавшего к нам в руки во время Сталинградской битвы. Но я не пошел на такой обмен.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Почему?
СТАЛИН. – На войне, как на войне. Не мог же я, объявивши всех наших воинов, сдавшихся в плен, предателями родины, спасать своего сына. Меня бы никто не понял.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Разве можно наших пленных считать предателями, если в начале войны, я же это хорошо видела, ты сам растерялся, и не знал – как себя вести дальше? А что говорить о простых солдатах?
СТАЛИН. – Растерянность руководства не дает права подчиненным изменять присяге. Когда на маленькую древнюю Грецию напала огромнейшая Персидская империя, триста патриотов встали на ее пути. Хоть, на то время, единого управления греческой армии еще не было. И никто, ты слышишь, ни один человек не поднял руки вверх. Так и нашим солдатам не нужно было бросать оружие и идти в рабство к врагу. А стойко сражаться до последнего издыхания. Уважать себя нужно было им. Что еще о нашей семье сообщили тебе английские борзописцы?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Сообщили, что родной брат мой, Василий, самый молодой генерал всех времен и народов. Даже самого Наполеона перещеголял. И еще, что он беспробудный пьяница. И что на войне его старались в бой не пускать, не то, что Якова.
СТАЛИН. – Вот, мерзавцы! Таки нашли - чем подковырнуть. Мол, одного сына любил и жалел, а второго ненавидел и бросил на произвол судьбы. А ты, что думаешь по этому поводу?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Тебе лучше знать: кого ты любишь больше, а кого – меньше. Но, что Вася пьет много – неоспоримый факт. И на фоне такого факта, вызывает доверие сообщение английского журналиста, что, с легкой руки нашего генерала, самолеты, пролетая, во время парада, над Красной площадью, чуть не посбивали звезды Кремлевских башен. Что два самолета разбились при посадке на аэродроме, и имеются человеческие жертвы.
СТАЛИН. – Да-а-а. Что-то делать нужно с утечкой информации. Я думал – мы живем за железным занавесом от остального мира. А оказывается – занавес-то дырявый. И высматривают проклятые буржуи беспрепятственно все, что делается у нас. Ладно, Бог с ним, с Васей. За все содеянное он уже наказан мной. Расскажи, лучше, о себе. Ты сама приехала или со своим жидом?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Зачем ты так говоришь о своем зяте? Он, все-таки, мой муж.
СТАЛИН. – Не люблю я эту нацию. Больно уж хитрые люди. Не рвались они родину защищать. И твой муженек, скорей всего, женился на тебе не по любви, а ради того, чтоб на фронт не попасть.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Разве можно так голословно оговаривать целый народ? Или у тебя на руках имеются неоспоримые результаты расследований, с привлечением статистических данных, говорящие о зловредности евреев как таковых?
СТАЛИН. – Никаких расследований! Я потихоньку вышлю их всех на Дальний Восток. Как уже сделал это с татарами, чеченцами и другими предателями земли Российской.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Разве так можно?
СТАЛИН. – Не можно, а нужно. Подобная практика применяется всеми многонациональными государствами мира в целях межнационального спокойствия. Древний Рым и Византия переселяли аваров, готов, сарматов, гуннов и еще черт знает кого целыми племенами. Америка и Австралия загнали всех аборигенов в резервации. Турция, элементарно, вырезала армян, а поляки – украинцев и так далее и тому подобное.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – (После некоторой паузы). Ты давно был у матери на могилке?
СТАЛИН. – Я туда вообще ни ногой. Она меня предала, и этим все сказано. Что мы все о мрачном и о мрачном? Как тебе наших пятилеток громадье, выражаясь словами всем известного поэта? Дух не захватывает?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Папа, у меня такое впечатление, что в твоих пятилетках забыт человек.
СТАЛИН. – Как это – забыт? Разве люди не станут жить лучше, если страна выплавит больше стали, произведет больше полотна, обуви, одежды?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Станут. И у людей, вместо одной телогрейки, появится две.
СТАЛИН. – (Кричит). Послушай! Мне уже давно докладывали, что у тебя проскальзывают антисоветские высказывания. Я не верил. А теперь сам убедился в правоте слов своих агентов. Ты моя дочь, и я не хотел бы, чтоб тюрьма стала твоим последним местом жительства. Поменяй свои взгляды, а не то…
(Звонит телефон. Сталин берет телефонную трубку).
ГОЛОС. – Товарищ Сталин, к вам просится на прием главный прокурор со срочным сообщением.
СТАЛИН. – Проведи его в комнату для посетителей. (Сталин кладет на стол телефонную трубку и обращается к Светлане Аллилуевой). Побудь тут немного одна. Пойду, узнаю – чего срочного успел нанюхать главный сторожевой пес государства, и сразу же возвращусь. (Сталин уходит).
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Поразительно. Все творящиеся мерзости вокруг нас, имеют свое логическое объяснение. И папа, в бурлящем потоке дерьма, смотрится как внезапное явление преисподней. Какой-то ходячий рупор тезисов, лозунгов и истин последней инстанции. Не говорит, а вещает. Не руководит страной, а трясет ее как черт сухую грушу. И, главное, вся страна безропотно, дружно, в едином порыве делает все, что взбредет в голову одному человеку. А хорошие, или плохие его указания – никто не только не знает, но и боится знать. Теперь мне понятно: почему люди создавали глупые гигантские пирамиды, почему сжигали на кострах, так называемых, грешников во имя спасения их душ, почему уничтожали целые народы с целью сохранения чистоты расы, почему еще творили массу разных глупостей на Земле? Да потому, что жили те люди при тирании.   
    Светлое будущее, за которое страдали мои дедушки и бабушки, оказалось прозаической тюрьмой народов. А страх и доносы возвели в норму жизни. Один мой знакомый журналист влюбился во француженку, и имел неосторожность сообщить друзьям, о своем намерении жениться на иностранке. Теперь он осужден по статье «предательство родины», и потерял всякую связь с любимой девушкой. А все потому, объяснил мне мой папа, что нельзя открывать границы. Иначе, на Запад уплывут «мозги» в лице лучших ученых, а к нам хлынет всякий мафиозный сброд со стриптизом, проституцией, игорным бизнесом и обнаглевшей олигархией. Страна, считают коммунисты, не должна быть проходным двором. Бр-р-р! (Вздрагивает). Как все страшно. Мои родственники, говорят, не были глупыми людьми. И если они хотели изменить мир, в котором жили, значит, тот мир был не очень хороший. А то, что получилось, благодаря их усилиям, совсем не радует. Где же выход? (Поднимает руки вверх). Боже, помоги мне определиться в этом хаосе мыслей! (Стоит молча). Может служение Всевышнему и есть та цель, ради которой появился на Земле человек? Уму не постижимо: до чего странным образом распоряжается жизнь всеми нами иногда. Кому только сказать, чтоб он не рассмеялся: дочь главного атеиста нашего времени полна желания удалиться в монастырь. Ладно, пойду. А то вождь всех времен и народов, наверно, надолго углубился в разработку мер по перевоспитанию своих подданных. И на свою дочь, и на ее мужа-жида ему начхать. (Светлана Аллилуева уходит. Появляется Сталин).
СТАЛИН. – (Оглядывается). Не дождалась Светлана меня. Ушла. Может и к лучшему: не разругаемся вконец. Чужие мы стали с ней почему-то. И с матерью ее не нашел общего языка. Да и с сыновьями нельзя сказать, что все сложилось нормально. Смерть Якова навсегда останется мне укором как отцу, а пьяные выходки Василия не могут служить утешением. Самые близкие люди не стали моими помощниками в работе. В работе тяжелой, изнуряющей и не всегда благодарной. И тут, и за границей замечают лишь внешнюю сторону моих трудов: гонение на инакомыслящих, уничтожение оппонентов, беспричинные аресты невиновных сограждан. И стараются не акцентировать внимание на том, что я выиграл войну с Гитлером, построил одну из самых могучих стран мира, создал союз стран с коммунистическими партиями во главе. Все правильно: нет пророка в своем        отечестве. И нет провидца среди, живущих с ним рядом, и в одно и то же время, соотечественников. Только люди будущего меня поймут и оценят по достоинству. Жаль только, что сейчас не на кого опереться. Друзья не в счет. Их и не должно быть у политиков. А вот семья, во все века, была надежной опорой деятельных личностей. Это только на первый взгляд кажется, что жена и дети обременяющая обуза, ненужное беспокойство и лишние ежедневные заботы. На самом же деле, без них чувствуешь пустоту вокруг себя, которая с годами напоминает о себе все острей и острей. (Кричит в небо). Надя, ты меня предала! И дети тоже!
(Звонит телефон. Сталин берет телефонную трубку).
ГОЛОС. – К вам просится на прием министр иностранных дел, Молотов Вячеслав Михайлович.
СТАЛИН. – Пропусти его ко мне в кабинет.
(Входит Молотов. Сталин идет ему навстречу. Сталин и Молотов подают друг другу руки. Обнимаются).
СТАЛИН. – Рассказывай: какое срочное дело привело тебя ко мне, что даже не мог дождаться завтрашнего заседания правительства?
МОЛОТОВ. – Иосиф, у меня не деловой вопрос, а сугубо личный.
СТАЛИН. – Выкладывай.
МОЛОТОВ. – Иосиф, отпусти мою жену с тюрьмы. Что-то плохо себя чувствовать стал. Ты же помнишь, что Калинин, наш друг, наш несменный председатель Парламента умер, так и не попрощавшись со своей супругой. Что-то подобное и со мной может произойти.
СТАЛИН. – Что поделаешь – не повезло нашему общему приятелю. Зато, сама королева Англии выразила вдове Калинина свое соболезнование. Я думаю, ей было приятно такое прочитать, после выхода на свободу.
МОЛОТОВ. – Да мне все равно: что, кому и как напишут все короли мира после моей смерти. Я по своей хозяйке соскучился. Она была мне во всем толковым советником.   Была моим, можно сказать, третьим плечом. И знаешь, чем дальше, тем больше хочется семейного уюта, женской ласки. 
СТАЛИН. – И не стыдно: старый закаленный подпольщик начал сюсюкать. Уют, семья – глупости все это. Бери пример с маршала Буденного. Не успел я его одну благоверную спрятать за колючую проволоку, как он завел себе другую. И красивее, и моложе. Вот это настоящий казак. 
 МОЛОТОВ. – Я как-то к своей старухе привык. Она ведь ничего противоправного не сотворила.
СТАЛИН. -  (Перекривляет Молотова). Сотворила, сотворила. Я попрошу Берия, если хочешь, и он тебе в трех томах, как писатель Лев Толстой, опишет все прегрешения твоей боевой подруги. И, вообще, прекращай свое нытье. Делать исключение для твоей жены я принципиально не стану. Если я отпущу госпожу Молотову, то придется освобождать брата Кагановича и многих, многих других. А зачем мне это нужно?
МОЛОТОВ. – Извини, Иосиф, я пойду.
СТАЛИН. – Конечно.
МОЛОТОВ. – (Идет к выходу. На полпути останавливается и обращается к Сталину). А может?..
СТАЛИН. – Никаких «а может». Мы с тобой друзья? Товарищи по работе?
МОЛОТОВ. – Да.
СТАЛИН. – Смотри, чтоб не перестали ими быть.
МОЛОТОВ. – Извини, пойду.
СТАЛИН. – Всего хорошего. Не опаздывай завтра на заседание Совета Министров. (Молотов уходит). Придурок. Никак не поймет, что если над чиновником не висит дамоклов меч расправы с ним, то он становится наглым, жадным и ленивым. (Задумался). Ну, Молотов, ну, Молотов. С тобой нужно держать ухо остро. Раз ты набрался храбрости защищать жену, то ожидать от тебя можно всего, чего угодно. Таки придется кувыркнуть старика, с его высокого поста, лицом в грязь. Нужно намекнуть Берии. Хо-о-о-тя-я-я, я же хотел, в первую очередь, с Берия покончить. Сильно уж этот хитрец секретами напичкан. А, может, им двоим сразу, головы скрутить? Нет. Кто же будет врачей добивать? Да и министров, настало время, всех стереть в лагерную пыль. Засиделись, стервецы, зажрались. Ротация нужна, свежая кровь. И старым боевым генералам пора на вечный покой. Молодежи из-за них совсем ходу нет. Наверно будет так: Берия хоронит врачей и испытывает водородную бомбу. Потом хороним Берию, а его наследник топчет Молотова, всех министров и старых генералов-зазнаек. Прекрасно. И еще: необходимо срочно увеличить всем, без исключения, республикам планы на поставку заключенных, оговорив это тем, что с развитием социализма усиливается классовая борьба. Сибирь осваивать нужно, а людей не хватает. (Потягивается). Устал сегодня. Пойду немного прилягу. Отдохну от трудов праведных.
(Сталин ложится за столом на диван. Появляется тень Надежды Аллилуевой в белом балахоне. Тень Надежды Аллилуевой наклоняется над диваном. Раздается крик Сталина. Поднимаются тени Сталина и Надежды Аллилуевой).
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Ты зачем пришла сюда?
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – По твою душу. Ты, как человек, полностью атрофировался разумом, и настало время прервать твой жизненный путь. И сделать это Небесные силы, поручили мне. Твое существование превратилось в абсолютный абсурд.
(Входит Берия. В руках в него папка с бумагами).
БЕРИЯ. – Товарищ Сталин, вы спите? Я прибыл по вашему распоряжению. И матерьяльчики привез касательно водородненькой бомбочки, Нашего, так сказать, приветика всем капиталистам с того светика. (Подходит на цыпочках к дивану. Протягивает к дивану руку. Улыбается). Кажется, сдох. (Танцует лезгинку). Преставился великий притворщик и клоун по кличке «несравненный вождь пролетариев всего мира». Хитростью и коварством, по неисчислимым трупам, он пробрался к власти, и начал присваивать себе все мыслимые и немыслимые звания, какие только придумали люди. Принялся воздавать себе всяческие почести, чем очень смешил всех нормальных людей земного шара, наблюдавшим за ним со стороны. А был и остался он всего лишь недоучившимся семинаристом, хоть и числился, благодаря собственному распоряжению, корифеем всех известных человечеству наук. Даже учение Маркса имел наглость поправлять. Отчего бедный предводитель призрака коммунизма, блуждавшего не в Синайской пустыне, а в просвещенной Европе, можно сказать с уверенностью, перевернулся в гробу от ужаса.
    Перепуганный началом Второй Мировой войны, бывший бездарный комиссарчик, с ужасом драпавший от границы до самой Волги, сделал себя генералиссимусом. За две попытки выехать на фронт, с которых одна была совсем конфузной из-за поломки машины, он произвел себя в Герои Советского Союза. Надо же.
    Хе-хе-хе. А вот еще был случай. Я, чтоб залезть к нему в доверие и заработать деньжат, опубликовал книгу, в которой доказывал, на высосанных с пальца фактах, существования двух центров формирования нашей партии. Один был за границей и руководил им Ленин. А второй на Кавказе, возглавляемый Сталиным. Ха-ха-ха. На время Первого Съезда партии, молокососу с Грузии было всего двадцать лет, и он еще не знал – кто такой Карло Марло. Но Иосиф одарил меня Государственной премией. Так пришлась ему до души моя ложь. А как он прославил себя в Гимне страны: «Нас вырастил Сталин на верность народу». Вырастил нас! Да он в гроб людей загонял, а не растил их. Селекционер чертов в системе живодерства. Правильней было бы написать: «Нас выморил Сталин за верность народу».
    И везде, и всюду себя атеистом выставлял, а сам, втихомолку, с потусторонними силами якшался. По совету астрологов, изменил в документах дату своего рождения. А Богу молился в Кремлевских храмах, забегая туда один, без охраны. Ну, не фарисей! Пытался небо обмануть! Земли ему мало! Вот тебе (Тычет в сторону дивана фигу). Пахан коммунистический. Бог не фраер, чтоб ему можно было лапшу на уши вешать. Жариться тебе в аду на расплавленной сковородке. А мне, как извергу меньших масштабов, я думаю, черти позволят в костер под тобой угольки подбрасывать.
    А как ты расплывался в улыбке, когда тебя величали «гением всех времен и народов». А за что, Янус ты мой двуликий? Не за то ли, что уничтожил неисчислимое количество ученых России? И как, после этого, не величать тебя величайшей, всегда и для всех творящей зло, чумой? Тьфу ты, скотина! И другое-то слово подобрать тяжело. Скольких людей загубил ты, ублюдок, чтоб только деяния их и слава тебе, а не им достались? Да нет такой казни, которая была бы достойной тебя. Нет таких проклятий, которые бы облегчили душу людям сполна, за боль и унижения, причиненные им тобой. Слов таких плохих еще не придумало человечество, чтоб можно было охарактеризовать твою деятельность. Господи (Крестится), прости меня грешного за то, что я связался с этим подонком! Тьфу, на тебя. (Плюет в сторону дивана. Уходит).
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Иосиф, человек, который стоял только что возле твоего тела, совсем не похож на того проходимца, которого я когда-то знала.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Не удивляйся. Не бывает дьявола вне оболочки ангела. Даже Бог не разглядел лукавого в своем творении.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Но он не врал. Я готова подписаться под каждым его словом.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Наденька, твое поведение всегда было однозначным. Отстаивая его, ты застрелилась. А поведение Берии всегда было таким, как нужно было обстоятельствам. Подчиняясь мне, он убивал других, а не себя. Разница есть? И только, увидев мой труп, он в оправдание собственного ничтожества, начал ругать меня. Нет более смелого критика недостатков мертвого хозяина, чем его назойливо услужливый слуга-подхалим при жизни. Так было всегда.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – А послушать его – святой человек. Как умеют люди говорить.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Ту работу, что он выполнял, святые делать не станут.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Но работой-то ты его загружал, а не кто-то другой? Значит, весь корень зла в тебе, а не в ком-то другом. Вот почему, при жизни, ты так упорно, не считаясь ни с чьим мнением, защищал своего злого гения?
ТЕНЬ СТАЛИНА. -  Да, работу я поручал ему грязную. В политике другой не бывает. Сейчас ты хочешь сказать, что плохой Сталин способствовал превращению хорошего Берия в негодяя? Нет, дорогая, перед тем, как начать доверять подчиненным, я очень дотошно проверяю их подноготную. И должен сказать, что наш горе-обличитель подлец, каких мало на белом свете. Не сосчитать молоденьких москвичек, скольким он испоганил жизнь. А количество граждан, наших и не наших, уничтоженных им ни за что, и ни про что – не сосчитать. Перед этим я двоих его предшественников, за подобные прегрешения, приказал расстрелять. И этого обязательно кокнул бы, да вот не успел. О чем очень сожалею.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Как же можно Генеральному Секретарю партии спокойно наблюдать за издевательствами над невинными жертвами, и никак их не защитить?
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Это издержки производства. Главное, не то, что у нас творится, а во имя чего.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Боже! Иосиф, ты стал еще невыносимее, чем был тогда, когда я ушла от тебя. Стремясь сюда, я думала, что годы сделали тебя мудрее, но это не так.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Не ной! А лучше скажи, что это за бесконечные толпы мрачных субъектов окружают нас? Что им нужно?
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – То тени людей, погибших по злой воле Сталина, творящего светлое будущее. Все они пришли удостовериться, что ты, наконец-то, умер, и воздать за это хвалу небесам. (Указывает рукой). Он почти вся Ленинская гвардия. Он первые советские маршалы со своим окружением. Он бывшие кулаки и их дети, замерзшие в снегах заполярья. Он, умершие от голода, крестьяне Черноземья. Он, задохнувшиеся в товарняках, переселенцы, провинившихся перед тобой, народов. Он военнопленные, брошенные тобой на произвол судьбы. Рядом стоят, скошенные пулеметными очередями заградительных отрядов, дрогнувшие в бою солдаты. Он толпы иностранных граждан, которые тоже почему-то тебе мешали.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Хватит онкать. Я и так теперь вижу, что славно потрудился на своем веку. Эх, еще бы немного пожить! Да жаль – не судьба.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Славно потрудился? И это ты так говоришь про миллионы людей, у которых забрали самое дорогое, что в них было – их жизнь, и жизнь их детей?
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Они что, вечно жить хотели? Пусть радуются теперь, что стали фундаментом первой в мире страны советов. Страны, которой будут гордиться их дети, внуки и правнуки. Страны, перед которой трепещет весь мир. (Вглядывается в пространство). А почему никто с толпы ближе не подходит?
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – (Показывает рукой). Те презирают тебя. Те ненавидят. Те все еще боятся. Те смотрят на тебя как на клоуна в штанах с лампасами. Те считают ниже своего достоинства общаться с тобой. Те…
ТЕНЬ СТАЛИНА. – И ни один с них не хочет подойти ко мне и поговорить?
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Нет. Вечное одиночество – твой удел в заоблачном мире, твоя карма, твой крест, нести который придется до скончания веков. На небесах нет материальной заинтересованности. И покровительство тиранов тоже никому не нужно. Поэтому, всякого рода проходимцам возле тебя делать нечего. А друзей ты растерял.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Ничего. Зато теперь мы с тобой всегда будем вместе. Ведь этого ты когда-то хотела.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Очень хотела. Но так не будет, Иосиф. Ты мне стал противен.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Будь ты проклята. (Уходит).
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – (Обращается в зал). Люди, глядя на моего бывшего мужа, не делайте больше глупостей – не преклоняйтесь ни перед кем. Если вы сказали, однажды, о своем ближнем: вот идол мой. И жаждете быть похожим на него, хотите во всем подражать ему – вы стали грешником. Ибо вторая Библейская заповедь гласит: «не сотвори кумира себе». Каждый из нас, от рождения, имеет что-то такое, чего нет у других. И если кто-то не ценит своей неповторимости, преклоняясь перед другими, он гасит тем самым Божественную искру, заложенную в нем, и опустошает сам себя духовно. А если люди возвышают
над собой вождя, и становятся перед ним на колени – они обречены, стать униженными. И тогда тюрьмы, лагеря, голод, войны, страх за свою жизнь – будут вам карой Божьей. 
(Появляется вторая домработница. Бросается к дивану. Плачет)
ВТОРАЯ ДОМРАБОТНИЦА. – Иосиф Виссарионович, миленький, дорогой, зачем же вы так? Ой, что теперь будет? Иосиф Виссарионович, на кого вы нас оставили? (Подходят мужчины и женщины. Во всех мрачный вид. Многие плачут. Тень Аллилуевой молча наблюдает за людьми). Осиротил ты нас, отец родной! Ой, тяжело нам, сиротам. Горе-горюшко, как мы теперь без хозяина?

(Звучит разноголосица толпы: Какое горе. Нападут на нас американцы. Строгий был хозяин, но справедливый. Такого уже не будет. Кто не будет следующий – лучше не будет. Настоящий батька был. Считай, войну с ним выиграли.
ТЕНЬ НАДЕЖДЫ АЛЛИЛУЕВОЙ. – Прощание толпы поражает своим холопством.
( Опускается занавес. Звучит голос диктора радио).
ГОЛОС ДИКТОРА РАДИО. – Страна в трауре. Со всех концов Советского Союза едут в Москву большими и малыми группами люди, чтоб попрощаться с любимым вождем, генералиссимусом, гением всех времен и народов.

   
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ.
  (Монашеская келья. Входит Светлана Аллилуева).
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Вот еще один день прошел в ожидании смерти вдали от родины. Все сестры, наверно, давно уже спят, а меня сон обходит стороной. Лишь тени прошлого нависают со всех сторон. Как тяжело быть дочерью тирана. Проклятия людей за деяния отца преследуют меня всюду. Сколько уж лет я живу монашкой за пределами государства, которое мечтали увидеть искренние революционеры мои дед с бабкой, и построил их зять? (Задумалась). И вспомнить не могу. А душевного покоя все нет и нет. (Крестится на икону). Боже, не карай меня за грехи родителя. Дай мне жизнь тихую и старость умиротворенную. Не суди строго брата Василия, погрязшего в пьянках и прелюбодеяниях. Он с детства не знал материнской ласки, и черствостью окружения своего был доведен до состояния безвольного пьяницы.
    Прояви снисхождение к вольным или невольным прегрешениям, если имелись такие, сводного моего брата Якова. Тяжело ему пришлось. Самый близкий человек мог, но не спас его от плена, и оставил на поругание врагу. Не изведал сей раб Твой ни родительского внимания, ни элементарной дружеской поддержки в минуты страшных душевных мук у порога смерти.
    Прости мать мою за то, что самовольно оставила мир сей, дарованный нам Тобой, во исполнение воли Твоей. Моральные унижения, доставшиеся несчастной женщине от жестокого мужа, пусть зачтутся ей на небесах, как смягчающие вину обстоятельства. Многие муки ада ей уже пришлось перенести тут, на земле.
    Молю я Тебя, Господи, и за деда с бабкой, не ведавших, что сотворивших. Поддерживая революцию, старики мечтали о светлом будущем своих соотечественников. А, в действительности, так они выращивали монстра, жаждущего человеческой, и их, в том числе, крови. Умирая в сырой тюрьме, ими же выстраданного мира, они не могли не пожалеть о, невольно содеянном, преступлении перед Тобой и людьми.
    Очень прошу Тебя, Всемилостивейший Боже, прими как мучеников в лоно свое всех тех, кто пал жертвой всесильного тирана. Прости им их атеизм. Ведь они посвятили жизнь свою борьбе за счастье всего человечества. И не вина их, а беда, что шли они ложным путем.
    И очень прошу тебя, всепрощающий, Творец наш, за отца своего. Зловреднейшее заблуждение, что идея равенства людей, важнее жизни самых людей – поразила его разум. Поэтому, если он приказывал убивать какого-либо человека, то только ради блага его внуков. Он добрый. Он хотел счастья всему земному шару, но только всем жителям его сразу и в будущем. Когда-нибудь потом. И служил человечеству мой отец бескорыстно. Ни денег, ни имущества своего у него не было. (Появляется тень Сталина).
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Здравствуй, Света. Как ты постарела.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Здравствуй, папа. Ты пришел ругать меня?
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Нет. Я пришел спросить тебя: «Почему ты здесь? Зачем позоришь меня перед всем миром? Зачем же я тогда создавал огромную и сильную страну?»
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Да, папа, зачем ты создавал огромную и сильную страну, в которой даже детям твоим не хочется жить? Страну, где не все позволено говорить? Страну, где повелевают – куда можно ехать, а куда – нельзя? Страну, где все обязаны одинаково работать, и одинаково бедно жить. Это морально тяжело. Поверь мне, дочери своей.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Когда произойдет мировая революция, тогда само собой отомрет инакомыслие. И граждане всей планеты станут не одинаково бедными, а одинаково богатыми.      
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Ты все такой же. И даже смерть не изменила тебя. Ты до сих пор считаешь, что ради счастья людей в далеком будущем, многих из них нужно убить сейчас.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Естественно. Чтоб победило что-то новое в обществе, необходимо применять насилие. Древнееврейский пророк Моисей, например, сорок лет водил своих соотечественников по пустыне. В результате чего старики вымерли, а родившаяся, за это время, молодежь мыслила уже с позиций изменившейся ситуации в мире. Я, как и Моисей, не дожил до воплощения в жизнь своей мечты, но дело, мной начатое, обязательно восторжествует.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – И с чего это видно, что догма, которой ты посвятил всего себя, и на алтарь которой безжалостно бросил жизни многих своих сограждан – не ошибочная?
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Идею совместного владения имуществом вынашивали лучшие умы человечества на протяжении многих веков. А за воплощение ее в жизнь героически сражались когорты стойких революционеров.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Папа, ты же не хуже меня знаешь, что на всем протяжении нашей истории, учений, считавшимися вершиной человеческой мысли, возникало и исчезало великое множество. И героизма, за утверждение их в жизнь, было проявлено неимоверно много. И крови людской пролито море. И все, как оказалось, напрасно.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – И для тебя ничего не значит героизм целого поколения революционеров?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Героизм революционеров, папа, разрушительный героизм. И если он не перерастает потом в созидательный героизм, состоящий из ежедневного, ежечасного, ежесекундного построения нового чего-то, тогда он сравним с разгулом природной стихии. Вред от него, как моральный, так и материальный, неимоверно большой. Евреи, вышедшие из пустыни, дружно бросились строить свою страну, папа.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Разве я мало строил? В дебрях, где бродили медведи, выросли города. Возведена самая мощная в мире гидроэлектростанция. Освоен Северный полюс. Построены самый большой в мире самолет, самый мощный паровоз, метро в Москве, судоходный канал в районе вечной мерзлоты. Да я могу целый день перечислять, все сделанное мной.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Все правильно, папа, строил ты много. Но руководствовался при этом только собственными пожеланиями, а не конкретными требованиями народного хозяйства, которых, к сожалению, никто не знает, и знать не хочет. Ты сооружал одно, твои последователи – другое. Или совсем ничего не делают. А только пьют, гуляют да друг друга орденами награждают. А страна задыхается от дефицита товаров народного потребления.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Народ не потерпит таких руководителей, и выбросит их на свалку истории.
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Ой, ли! Народ далек от проблем страны, потому что все, происходящее в ней, творится без учета потребностей каждого, отдельно взятого, человека. Люди не хотят счастья вообще. Каждый из них стремится жить сегодня, и быть довольным жизнью сейчас. Им, построенная тобой, империя стала не родным домом, а оказалась тесным общежитием для нищих. И кто над страной командир – им уже все равно. Они лишь жаждут развала ее вообще. И развал этот – дело времени.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Ты провидицей решила стать?
СВЕТЛАНА АЛЛИЛУЕВА. – Нет, конечно. Просто, я учила в школе историю, и знаю: в прошлом много было огромных империй, и все они рассыпались в прах. А призракам тиранов, создававших их с помощью страха и ужаса подневольных народов, ничего другого не оставалось, как бродить среди руин собственных грандиозных творений. Призрак Сталина я уже вижу перед собой. Значит, скоро бродить ему среди руин необозримого сейчас Советского Союза.
ТЕНЬ СТАЛИНА. – Дура ты, хоть и дочь моя. Советский Союз был, есть и будет всегда.
(Тень Сталина удаляется. Светлана Аллилуева молится. Занавес опускается).