Из воспоминаний

Я помню всё. Походку, застывшую позу в кресле, лицо, взгляд… Весь образ этой женщины отчётливо всплывает в памяти, стоит только закрыть глаза.

Я тогда служил секретарём у вице-председателя Императорского Русского географического общества. Юный был, неопытный, потихоньку вникал в дела.

В приёмную, где я разбирал документы, уверенно вошла дама в лёгкой накидке поверх длинного платья, небольшой аккуратной шляпке и кожаных сапожках на мягком каблуке.

— Я к Петру Петровичу. У нас договорено, - сказала она, развязывая ленты, что удерживали головной убор.

— Сударыня, господин вице-председатель сейчас занят. Могу я просить вас подождать? — я слегка склонился в почтении и указал рукой на стоявший у стены роскошный диван: — Вот здесь вам будет удобно?

Она лишь кивнула и, не выразив недовольства, направилась к дивану, однако прошла чуть дальше и присела в большое кресло.

Я вернулся к работе, но сосредоточиться на бумагах никак не получалось. Против своей воли я украдкой наблюдал за посетительницей. Что-то беспокоило, волновало меня в её облике, и я хотел понять что.

Поразительно, но по первому впечатлению я увидел совершенно русскую женщину, и только приглядевшись заметил, что, возможно, ошибся. Чёрные волосы в аккуратной, но плотной короткой причёске, прямые черты лица, высокие скулы, по-гречески ровная линия носа — сочетались очень органично и уместно, но воспринимались непривычно. Это отзвуки южной, может быть, кавказской крови? Эхо предков с Ближнего Востока? Трудно сказать. Да и неважно. Но взгляд от такой необычной утончённости отвести было трудно.

Если глаза — зеркало души, то брови — оправа для бесценного зеркала.

Брови этой женщины были очень выразительны. В естественной своей густоте они хорошо гармонировали с цветом волос. Их изгиб с лёгким, но явным изломом над тёмными зрачками в сочетании со спокойным, уверенным взглядом лучше всяких слов говорил о непростом характере хозяйки. Особенно хорошо этот изгиб подчёркивался упругим чёрным завитком, выбившимся из причёски как раз над бровью.

Губы, неплотно сомкнутые в прямую линию, были не пухлы и не тонки. Вместе с округлым, но ничуть не рыхлым подбородком они словно завершали композицию, воедино собирая трудноуловимое выражение лица.

Задумавшись, я не сразу заметил ответный внимательный взгляд — женщина с каким-то отстранённо-усталым интересом смотрела на меня.

И именно этот момент навсегда остался в моей памяти.

Теперь же, много лет спустя, я прикрываю глаза рукой, фокусируюсь на воспоминании — и вижу всё до единой мелочи, до крохотной морщинки, до тончайшего оттенка.

Вот бело-бежевое платье в красивых дымчатых узорах, поверх него изгибами струится небесно-голубой шёлковый хитон.

Длинная нитка жемчужных бус спускается по шёлку от гладкой белой шеи. Нижние жемчужинки женщина перебирает, будто чётки.

На запястьях узкие золотые браслеты, на пальцах — несколько неброских перстней, и больше никаких украшений.

Женщина удобно устроилась в кресле: непринуждённая поза, свободное положение рук. Правую расслабленно опустила вдоль тела и держит в ней петельку бус, а на левую, облокотившись ею о широкую спинку кресла, прислонила голову.

Светлые одежды и ещё более светлый тон кожи резко оттеняются матово-зелёной тканью кресла и тёмно-синим бархатом настенного полотна.

Вглядываясь сначала в мелкие детали, переходя от них к более значимым и под конец окидывая взглядом всё целиком, я в миллионный, наверное, раз пытаюсь проникнуться аурой моей тогдашней посетительницы, понять её мир, прочувствовать малейшие движения души.

Почуяв, что зацепился, что погружение произошло, замираю на минуту и затем шёпотом, не думая, медленно произношу первые приходящие на ум фразы.

…Достоинство… уверенность в себе… опыт и мудрость… красота и утончённость… цельность… спокойная независимость… настойчивость… целеустремлённость…

И так бормочу, пока созвучные моему настроению слова не иссякнут.

Как ни странно, в этот ручеёк никогда не вливаются «любовь», «нежность», «ласка», «чувства», хотя дама — скорее всего верная жена и любящая мать.

Мне отчего-то не видятся в ней домашняя устроенность и семейное счастье, не проглядываются трепетность и сопереживание. Кажется, положи ей в руки крохотного котёнка, она не станет с ним играть, даже не погладит. Просто опустит на пол или отдаст прислуге — и вернётся к своим делам.

Эти ощущения мне уже не нравятся, от них мне неуютно. Я открываю глаза и встряхиваю головой — пусть останутся только приятные воспоминания…

А та далёкая встреча оказалась недолгой и закончилась для меня конфузом.

Из кабинета вышел вице-председатель и, увидев ожидавшую его госпожу, засуетился и немедля проводил её к себе, по пути рассыпаясь извинениями и комплиментами. Вдруг, вернувшись, подскочил ко мне и раздражённо зашипел:

— Ты что сразу меня в известность не поставил? Зачем даму заставил ожидать? Да ты знаешь, кто это? Сударыня — наш наипочётнейший меценат! — Потом, вздохнув, грустно покачал седой головой и безнадёжно махнул рукой: — Рас-стяпа!