Стычка

Павел Иннокентьевич Телегин вел благоразумный образ жизни. Он не вмешивался в дела сомнительного характера, обходил стороной опасные перекрестки, крестился при виде церквей и их приспешников, подавал милостыню многодетным бездомным инвалидам, а на работе трудился не покладая рук. Интимной жизни Павел Иннокентьевич не имел, поэтому узам Гименея становилось не по себе в его присутствии. Телегин укладывал положение дел опять же в рамки собственного благоразумия. Он боялся распылиться. Распыление, по его мнению, могло привести к полному или частичному распаду его закоренелой личности. Когда находишься один, то как бы цел, невредим и сил на поддержание привычек хватает, все средства правильной и бесконфликтной текучести можно направлять на самого себя. Можно, конечно, одарить бедолагу звонкой монетой, можно выхватить из-под колеса машины издыхающего котенка, можно торжественно уступить старухе место в трамвае, но на этом все, это уже верх самоотдачи. Остальное лучше приберечь для себя, для своей крохотной каморки, заточенной под личные пристрастия - телевизор, компьютер, пыльные гантели, косую полку с тремя книгами, в которых чахнет многолетний гербарий, почерневшую от небрежного мытья кастрюлю для кофе, детские тетради с зачатками литературного творчества, расшатанную от бессонницы кровать, мумию кактуса на окне и балкон, унавоженный пепельной трухой, где до сих пор болтается носок, так и нашедший себе пару.
В один из тех летних дней, когда город пропитан запахом пота, когда на каждом углу средний человек заливает в себя пол-литра кваса, Телегин брел из конторы на обед. Он любил заполнять свою пустоту в «Народной столовой», где кормили дешево и плотно. Ему до боли хотелось кваса и до боли хотелось сэкономить, поэтому он укрощал свою страсть усилием воли.
Вдруг он почувствовал презрение к людям, скопившимся у бочек, и только было отмахнулся от этой пагубной мысли, как мир поплыл у него перед глазами, сделалось дурно и, пытаясь хоть как-то овладеть собой, Телегин стал хвататься руками за воздух. Бытие потускнело, и раздался глухой удар - Павел Иннокентьевич со всех маху врезался головой в бетонный столб. «Семья снимет» - мелькнул перед глазами огрызок объявления. Телегин рухнул на горячий заплеванный асфальт.
Добрый лучащийся мир показался таким далеким, а тяжелое марево полусознания таким близким, таким тепло-холодным, что Телегину даже вздумалось умереть, но его пробудил женский голос.
- Мужчина, вы совсем того?
Телегин силился что-то промычать, но тщетно.
- Телефон скорой не подскажите?
- Не надо врачей! - в миг пробудился Телегин. Он представил, как его увозят на носилках в прогорклый лекарствами дом, на работе коллеги шушукаются и юморят, озлившийся начальник точит зуб и готов выдать ордер на увольнение. Такого быть не должно. Этого в планах не было.
- Я в норме, - пудовым языком ворочал Телегин и вставал на карачки.
- Да вы, похоже, хватили лишка! - испугался женский голос.
- Нет, я в столовую, - запротестовал Павел Иннокентьевич и, обняв столб, полез наверх по лестнице Дарвина к утерянному состоянию Homo erectus.
- На ногах стоять умеете?
Телегин разглядел обладателя женского голоса. Видно, что студентка. В руках крупноформатный учебник английского языка. На вид - лет 20. Русая. Миловидная. 
- Извините, обозналась. Вижу, водка тут не при чем, - облегченно сказала она. - Давайте доведу вас до столовой.
- Не надо, я способен...
Телегин сделал несколько шагов, в глазах снова помутилось, и он вновь спикировал вниз, но на этот раз его ухватила за рукав участливая барышня. Придерживая за локоть, она повела страдальца в ту сторону, куда он сам порывался.
- Далеко?
- Нет, за углом.
- Как же это вас угораздило?
- Грешу на солнце. Но такого никогда не было.
- Однажды бывает. Мы ведь не молодеем.
Внутри Телегина вспылило ущемленное чувство: «42 года, это разве возраст? Уж не за старика ли она меня держит?» Снаружи Павел Иннокентьевич сердито промолчал. Так и шли они: он - угрюмая растрепанная покачивающаяся глыба собственного достоинства, она - легкая, казалось, ничем не отягощенная, натура. Ясное дело - студентка. Куда ей до суровой и помпезной жизни рабочего человека, который вот-вот поползет по карьерной лестнице куда-нибудь вверх.
- Пожалуй, я с вами перекушу. Не будете сопротивляться?
- Да нет, наверное! - натужно ответил Телегин.
В столовой людей было меньше обычного.
- А людей-то меньше обычного, - сказал Павел Иннокентьевич.
- Боитесь, что ваш пример заразителен?
- Нет, не боюсь. Но всякое бывает. Тем более люди не молодеют.
Легкий холодок из дряхлых кондиционеров вернул Телегина в чувство. Он уже мог передвигаться без стороннего участия. Он привычно наполнил поднос излюбленными харчами и тактично подождал свою спутницу. Барышня долго крутила носом, разглядывая мух, роящихся над пищей. В итоге взяла булку и компот.
- Как вас звать? - спросила она уже за столом.
- Павел Иннокентьевич.
- Очень приятно. Меня - Лена. Часто здесь бываете?
- Регулярно.
- А я в «Медузу» хожу. Там безумно вкусно.
- Здесь тоже неплохо. Да и привык я как ни верти.
- Стоило бы отвыкнуть.
- Зачем?
- Вам что тут медом намазано?
- Не знаю, чем тут намазано, но стратегические соображения имеются.
- Ясно. Вы экономите на пищеварении.
- Я прекрасно разбираюсь в собственном организме.
- Судя по столбу, не сказать, что вы знаток самого себя. Вы слишком шибко с ним разобрались. И со столбом и с организмом.
- Хм.
- Приятного аппетита!
- И вам того же.
- Вы так любезны, Павел Иннокентьевич.
- Извините, но у меня рана свежа...
- Ладно, зачет.
- А вы учитесь?
- А вы разве не учитесь?
- Нет, я работаю, - важно буркнул Телегин.
- Неужели работа вас ничему не учит?
- Полноте, - сорвалось с ватного языка.
- Вы толстеете?
- Я говорю, хватит.
- Думаю, плохо, когда человек перестает учиться.
- Вот и учитесь себе на здоровье.
- Обязательно, Павел Иннокентьевич.
Телегин приступил к пище. Он ел мясо по-французски с рисом, закусывал морковным салатом по-корейски, потом набросился на пирамиду селедки под шубой. Он поглощал съестное по привычке быстро, особенно не тщась, глотал большими кусками, сдабривал все это хлебом. Он не отрывал взгляда от тарелки, а если б оторвал, то заметил, что спутница долго и упорно его рассматривает, при этом компот и булка стоят нетронутыми. Когда с пищей было покончено, Телегин впился в стакан с компотом.
- А что это вы ничего не е-е-е - вымолвил он и почувствовал, как неимоверной силы тошнота подступает к горлу. - Вот тебе, матушка, и Юрьев день... - простонал он и бросился в уборную. Там его как следует выкрутило. Назад он волочился серый, мокрый, растрепанный, но налегке. Обед вышел боком, деньги и время - все на ветер.
Лена сидела на прежнем месте. К еде она так и не притронулась.
- Хотите, сходим в «Медузу».
- Какая к чертям «Медуза»? От одного названия тошнит.
- Странный вы человек. Я вам дело говорю.
- Я странный! Да все вокруг такие же точно... - выдавил Телегин.
- Покажите мне хоть одного?
- Лена, я признателен за помощь, но, пожалуйста, не выкручивайте из меня нервы. У вас куча свободы, чтобы философствовать, а у меня на это нет времени! Это ведь серьезная жизнь.
- Боже, какая серьезная жизнь, - ухмыльнулась Елена.
- Вот так вот вы... целое поколение. Хватаете по вершкам и ничего не смыслите во взрослой жизни.
- К великому сожалению трудящихся, - вздохнула девушка и поднялась из-за стола.
- Уже уходите? А как же ваш компот, как же булка?
Телегин тоскливо проводил глазами Елену до выхода, а когда ее точеная фигурка скрылась из виду, взял в руки собственную голову, потомился так пару минут, потом завернул в салфетку нетронутую булочку, сунул ее в портфель и медленно побрел на работу.