Черновик

Никогда неизвестно, с чего в действительности стоит начинать тот или иной рассказ. Но история всегда основывается на каком-то событии, типичном до мозоли на жизненном теле или же столь чрезвычайном, что оно стоит упоминания хотя бы на забаву публике. Память сохраняет это событие отрывочно, выделяя, так сказать, его тезисы, к тому же строгая, последовательность не так важна для человеческой памяти - люди склонны сравнивать, сопоставлять, в результате чего рассказ даже об одном воспоминании наполняется ассоциациями и тем, что в современном языке носит название флэшбеков (описание в реальном времени событий, которые были ранее и которые объясняют мысли и поступки того или иного героя).
.........Где кров, там и пища....................
Оба они были умны, оба они были красивы, им обоим завидовали, может, в неравной степени, ведь ей, что естественно, завидовали женщины, а ему - мужчины; наконец, оба они были известными писателями, он более, она менее, но от этого их союз не становился менее блистательным в глазах большинства.
Но главным предметом зависти окружающих была их, казалось, неподдельная страсть. Они везде появлялись вместе, прилюдно целовались и признавались друг другу в любви. Они оба были какие-то сумасшедшие: могли сорваться с места в какой угодно момент, выбрасывали огромные суммы на безделушки, меняли съёмные квартиры как перчатки, таская с собой из дома в дом пару ноутбуков и чемодан записок, наряжались и красились вместе, он выщипывал ей брови и делал начёсы, а взамен брал её одежду - на его тонком, но мускулистом гибком теле её обтягивающие свитера и узкие брюки выглядели претенциозно. Стиля как такового у него не было, но любой, видя его, мог бы сказать, что видит рок-звезду. Белая от пудры кожа, подведённые чёрным глаза, длинные, пережжённые окисью волосы, яркая одежда, почти кошачья, хотя и слегка неуклюжая грация, пронзительный взгляд больших глаз - такой образ нельзя было стереть из памяти, и если вы хотя бы раз видели этого парня, то забыть или пройти мимо вряд ли сможете. Его возлюбленная не могла похвастаться подобным эпатажем, хотя у неё было необычное лицо, что, вероятно, было вызвано наличием в её родословной предков-азиатов. У красоты такого рода находились свои поклонники, и для обоих это был ещё один повод для ревности. Впрочем, об этом читатель узнает ещё много интересного.
......................................
Ты помнишь, что это было нечто мучительное, но не помнишь, что именно, а любимый образ растворяется в памяти. Но стоит только увидеть, прикоснуться, как воспоминания обретают яркость, рельефность.
Она как всегда видела во сне его. Они что-то отмечали вместе, он обнимал её (почему-то в её фантазиях они никогда не целовались), говорил, что любит, что никому не отдаст, был чей-то выпускной, почему-то они гостили у популярного певца и за ней приходила мама, она уходила, но возвращалась. Странно было просыпаться, обнимая Влада. Влад не был ей противен, даже притягивал. Женя была бы не против и дальше оставаться с ним друзьями и время от времени заниматься сексом, но этого не хотел Влад: она сама и не заметила, как стала его девушкой, как он начал ревновать её к старым друзьям, как начал платить за неё на их условных свиданиях, хотя никогда раньше этого не делал. И это он, а не Дэн, говорил, что любит, что никому не отдаст, обнимал и целовал, потому что это были не фантазии.
Влад много говорил об их отношениях, порывался вести счёт дням, размышлял, как мило выглядит их пара со стороны. Женя просто молчала, хотя у неё довольно-таки часто мелькала мысль, что её «возлюбленный» слишком похож на бабу. Наверно, не зря её отговаривали старые приятели и просто знакомые, награждая его такими милыми эпитетами, как «урод», «придурок», «говнарь». Но, как бы то ни было, он ведь всегда пытался стать ей лучшим другом, а затем любовником в отличие от многих других, даже того же Дэна, который раньше много заботился о Жене.
………………………………………..
«Пришла весна, а с ней пришла не любовь, как обычно, а самая чистая боль вперемежку с ненавистью. Подъём сил, вылившееся томление души, и боль.
Лучше бы пришла любовь, как тогда. Светлая, пронзительная, безнадёжная и всё же дающая надежду. Я снова мечтаю о падении. Том самом падении с лестницы в руки незнакомца, том миге, когда мы поймём, что наши сердца соединились навеки. Не обычное пошлое чувство должно нас соединить, нет. Не должно быть так, как сейчас, без обещаний любить вечно и скорбеть вечно, лишившись другого. Не должно быть отговорок вроде судьбы, ведь судьба властна только над телами, не над душами.
Я чувствую, что меня нет в его сокровенных мыслях, и он не будет жалеть обо мне. Я только вещь без духовного наполнения, он насмехается над моими вкусами, над моей неотёсанностью, над нелепой одеждой. Ему кажется, что он может сделать меня лучше, но он всего лишь может переодеть меня и попросить не курить. Мне кажется, что он умнее, живее меня, но в то же время он безгранично беден душой, его чувства грубы, его мысли непонятны мне и разноречивы. Как может быть что-то хорошо, когда душа плачет? Когда внутри пустота, а ничем заполнить её нельзя? Когда внутри пустота, которой нужна безраздельность, потому что сама она безраздельна, нельзя заполнить один её кусок, а другой не заполнить, так как боли просто будет теснее в этой маленькой дырочке?
…………………………………………………………..


- Ну, ты мне казался красивым, умным, но вот ты мне особо не нравился, да и всё, - она намеренно не стала прибавлять, что ей его было жалко – все её знакомые над ним смеялись, а сама она считала его ещё мальчиком.
- А ты вот не казалась мне красивой, да я и не знал, что ты умная, - задумчиво проговорил Влад.
- Так чего же тогда приставал, ходил за мной? – удивлённо спросила Женя. Такого поворота событий она никак не ожидала, ей всегда казалось, что она нравилась Владу, что он любил её больше, чем она его. Волей-неволей она считала, что их отношения как раз построены на фундаменте его любви, другое дело, что стены они возводили вместе. Ей казалось, он всегда нуждался в ней, как в опоре, как в семье, как в возлюбленной, и потому любил больше, а она… ну что ж, она согласна была любить в ответ.
- Не знаю. Наверно, чувствовал свою судьбу, - потянувшись по-кошачьи, сказал Влад.
- А по-моему, у кое-кого был спермотоксикоз, - зло сказала Женя. – Кому-то очень хотелось трахаться, вот он и приставал к кому попало.
- Да нет, если б я хотел только секса, мог бы приставать и к кому-нибудь другому, - оправдывался Влад.
- Так зачем? Зачем ты ко мне приставал, если я тебе казалась некрасивой?
- Я же говорю – не знаю. Я ведь тоже тебе не нравился.
- Но я не отрицаю, что ты мне казался красивым. Ты мне, наверно, просто мстишь за то, что я не знаю, чем объяснить мою любовь к тебе.
- Я ведь люблю тебя.
- Да, сначала имел, как хотел, а потом понял, что любишь! Ну да, конечно! – ей представилось, что вот это всё, все их отношения построены только на том, что она просто даёт и не требует к себе лишнего внимания, то всё это только секс, секс без особых чувств, но почему-то с особыми обязательствами.
- Ну надо же сначала примерить, понять, подходите вы друг другу или нет. Ты же не будешь покупать платье не померив.
Женя не знала, что на это ответить. Ей вдруг захотелось вернуть то время и не уступить домогательствам Влада. Вообще ей очень часто хотелось этого – вернуться и узнать, что было бы. Сколько бы она ни утверждала, что этот ритуал не имеет для неё никакого значения, лишение девственности мало-помалу стало для неё сакральным событием, в некотором смысле роковым. Она это сделала как будто бы отчасти из интереса, отчасти из мести к тому, другому, хотя интереса было больше, но при этом не было ни капли любви к Владу. Были дружеские чувства, некоторое влечение, но любовь пришла потом. Конечно, она не могла не признать некоторых достоинств жизни с Владом – она действительно стала более привлекательной. Она стала привлекательной, но не красивой, потому что красивой она была всегда. Красота не зависит от кружевных чулок и высоких каблуков, от прозрачных блузочек и мини-юбок. Красота не зависит от крашеной пряди в волосах и выщипанных в тонкую дугу бровей. Красота просто есть. Физическая – в матовости кожи, в плавных линиях фигуры, в правильных чертах лица, в глубоком натуральном цвете волос, в блеске глаз, в искренней улыбке. Душевная – в доброте, в чистосердечности, в простоте, в неумении винить, в умении прощать и видеть свет там, где другие видят только тьму.
Она была красивой всегда.
Просто он разглядел это не сразу.
Насколько нужно быть дураком, чтобы утверждать такие вещи.

………………………………………………………………………………
Отмотаем время назад:
Вот Женя лежит в больнице, Влад приходит к ней по часам, пугая других пациентов своим необычным видом, всех, кроме кислотно-рыжей девчонки, которая смеётся и обнимается со своим волосатым гитаристом, также навещающего её по часам. Вот Влад переодевается и красится, а Женя делает пару снимков на пробу: ей комфортнее быть за объективом, нежели перед объективом, недовольство собой и пессимизм относительно их общей затеи она старается в себе заглушить. Вот Женя напивается на вечеринке их друзей, напивается до омерзительного бесчувствия, говорит странные вещи, говорит, что не любит Влада, никогда не любила, вот Влад несёт её на себе и ругает за пьянство на чём свет стоит, угрожая побоями, она начинает тихо плакать и всё повторяет, повторяет, повторяет как в дурном сне, что она не выдержит побоев и уйдёт, всё равно куда, и он прощает, но берёт слово, что такого не повторится. Вот он предлагает ей перестать скрываться от других, признать, что они всё-таки вместе, хотя они давно вместе, только она питает какую-то иллюзию в отношении своей неразделённой любви и не хочет огласки; со смесью тоски, радости и недоверчивого удивления она соглашается; она не знает, что впоследствии захочет разорваться на две части, чтобы одна из них была счастлива с Владом, а другая страдала и дальше. Вот она приходит в себя, лёжа на поставленных в ряд стульях, и ощущает на себе чью-то тяжесть, различает в сумерках лицо Влада; ей безумно приятно то, как он двигается внутри неё, вдруг он зажимает её рот ладонью; она понимает, что стонет, старается замолкнуть, но ей слишком приятно. Вот они сидят в читальной комнате своего общежития в три ночи и играют на приставке, но игра не клеится; они прячут приставку в шкаф, выключают свет и, устраиваясь на сдвинутых столах, начинают медленно целоваться, она ещё не умеет целоваться как следует, он у неё первый во всех смыслах.
- Я больше всего боюсь, что однажды устану ждать. В этот день я споткнусь на лестнице, полечу вниз, меня подхватят чьи-то руки, и я безоглядно влюблюсь. И это будет взаимно. И я не буду больше страдать, хотя бы страдание обещало неведомое наслаждение.
Сегодня день, когда он не позвонит вечером перед сном, даже не пошлёт сообщение на телефон. Вечер ещё не наступил, но она уже знала, её глодало странное предчувствие. В такие дни она была особенно несчастна. Возможно, ей всё так же не нужен был Влад, нужно было только чувствовать себя не одинокой. Конечно же, она ненавидела такие дни, потому что начинала срываться, плакать, высказывать свои сомнения Владу и так далее, до бесконечности. Он не хотел злиться и уходил, чтобы они оба могли успокоиться, правда, она чувствовала себя ещё более несчастной. Если бы просто не уметь чувствовать! Жизнь была бы намного легче. Женю мучила ревность, и в то же время она прекрасно понимала, что у Влада есть свои призраки: Дэн или даже Антон, к примеру. Их было всего двое, но в отличие от многочисленных бывших Влада они были слишком реальны, присутствовали в их словах, в их мыслях, и порою в особенно интимные минуты их становилось больше чем двое: человеческая пара и их призрак. Призраки девушек Влада никогда не вставали между ними, они возникали тогда, когда Женя оставалась наедине с собой, что в последнее время случалось особенно часто, и отыскивала в Интернете юношеские рассказы Влада. В них никогда не было её, а ведь они так давно знакомы! Она искала в его творчестве свой образ, хотя бы набросок, подмалёванный неверной кистью начинающего художника, фразу, кинутую вскользь, вещь, с которой связаны общие воспоминания... Всё было напрасно. Монгольская кровь отдалённого предка кипела в её жилах, мутила разум, зовя к расправе. Но она не умела расправляться, умела только ждать и искать объяснения. Утешало её то, что, возможно, она просто была рождена не музой, а художником - существом более осмысленным, подверженным страстям, а потому уязвимым. И здесь подстерегали подводные камни: художником и человеком Влад казался ей более успешным, чем она. И она ревновала к его успеху, безумно ревновала, хотя и старалась не показывать это, не собираясь перестать сравнивать и любить его и его творчество без всяческих сравнений и параллелей, и, более того, любить себя и своё творчество без всяческих сравнений и параллелей. Как-никак она и сама многого достигла, у неё были друзья, были почитатели - и тех, и других немало. Может, ей слегка недоставало чьего-нибудь безумного обожания, какой-нибудь девушки со смешной причёской, которая подскочила бы к ней и неумело клюнула в губы?  <до этого должен быть момент, где Влада осаждает поклонница>
Она берёт скальпель и с помощью него вскрывает голову Влада. Верхняя часть черепа откидывается, и внутри она видит много бумаг, свёрнутых в тонкие трубочки, подобно свиткам в головах големов. Она может выбирать любые трубочки, разворачивать их, разглядывать. Нельзя только ничего марать или стирать и надо обязательно вернуть всё на место. Ей не терпится приступить, и она протягивает руку...
Иногда в своих снах Женя идёт дальше и тогда читает в свитках какой-то невообразимый бред. Некоторые свитки длинные, и она пробегает их глазами, ничего не понимая, на некоторых - рисунки, большей частью чьи-то портреты. В основном женские. Тогда ревность начинает пытать Женю с утроенной силой, на рисунках она видит поцелуи и тёплые воспоминания, горячие влюблённости и религиозные чувства, посвящённые чужим женщинам, и не может этого вынести, этого просто не должно быть, у него не было лучших минут без неё, он не существовал, он не был счастлив до встречи с ней! Она просыпается и тихонько плачет, чтобы не разбудить Влада, который обнимает её во сне. Несколько слёз падает на подушку, и она высвобождается из любимых объятий, чтобы не разрыдаться и не разбудить Влада. Кошмар кажется таким реальным; она идёт в ванную, умывается, смотрится в зеркало и опять плачет не в силах совладать с собой.
В эту ночь ей приснился тот же кошмар, и она не могла уснуть. Она сварила себе кофе на тёмной кухне, ориентируясь по силуэтам вещей, и налила в кружку. Отхлебнула.
...............
Села. Перевела дух в ожидании того, что ей опять предстояло. Она могла бы этого не делать, да и не должна была этого делать, но порок праматери был сильнее: как Ева и все её несчастные дочери Женя страдала любопытством.
Нажала на кнопку.
Процессор ноутбука тихонько загудел, экран загорелся приветствием.
Её мучила совесть, но не столько потому, что её действия по отношению к Владовым тайнам были неэтичными, не потому, что она пыталась дознаться до всех его тайн, полностью проникнуть в его личное пространство и задушить его своим невыносимым метафизическим телом, невыносимым образом тюрьмы, которой по сути она являлась.

Жуткое такое, странное ощущение. Мне нужно бы уже лечь спать, но я не могу: надо излить душу. Я ни с кем не могу об этом поговорить, большинству скучно, любимому не скажешь – не так поймёт. Люблю его, ревную, ненавижу, когда он говорит о других девушках, что угодно, о знакомых, незнакомых, бывших, когда-то желанных, вообще не имеющих к нему никакого отношения… А сама ведь почти смирилась с тем, что и его люблю, и другого просто обожаю, издалека, в мыслях. Я с ним столько времени уже не разговаривала, он наверняка не такой, каким я его представляю, и то, что он где-то далеко (хотя и близко физически), слегка успокаивает, но не думать о нём я не могу; он просто воспоминание, ничего конкретного, просто образ. Я предпочитаю не делиться этим с любимым, ведь вполне логично будет, если он решит, что я не люблю его, а просто пользуюсь как прикрытием.
И опять: ты его забыла, а вдруг так же и меня разлюбишь и забудешь? А я даже не отвечу, просто снова пойму, что не забыла. Может, разлюбила, но не забыла. Страшно, что эти чувства настолько тонкие, меня ужасает пропасть между мною и любимым. Я начинаю биться в конвульсиях, когда он говорит о своих бывших, о каких-то своих подругах. Лучше бы уж молчал или говорил больше, чем говорит, недосказанность даёт простор воображению. Ему легко заводить отношения, легко расставаться, он как будто равнодушен ко всем этим треволнениям. Когда я говорила ему, что не против его измен (хотя измен нет и в помине), я была спокойна, а он уверял меня, что ему этого не надо, что хорошо было бы остаться вместе навсегда. Я верю, что это говорится искренне, но никто не может отвечать за будущее. Временное становится постоянным, постоянное же не столь нерушимо, как кажется на первый взгляд. Когда он решил, что я должна принадлежать ему? Я даже предположить не могу. Как было странно, когда мы целовались в раздевалке магазина, а вечером того же дня он говорил, что я смогу соблазнить свою любовь, если последую его советам. Меня он к тому времени знал достаточно, чтобы взвесить всё за и против, чтобы решить, любит он меня или нет, стою ли я всех тех девушек, что были и будут. Может, если бы всё сложилось так, как хотелось мне, он бы отступил куда-нибудь и не мешал – что толку надеяться впустую. Он искал бы дальше и, может быть, наткнулся бы на такую, какую оставить было бы выше его сил. Я почему-то верю, что в любви есть предназначение, нет случайности. У меня такое ощущение, что существующее сейчас – временно, что предназначенное – сбудется, не зря же все эти тёплые взгляды, забота, не зря угрюмые недосказанности, не зря шутки. Но временное имеет тенденцию становиться постоянным.
Любимый и теперь утверждает, что очень любит меня, хочет, чтобы я была рядом всё время, чтобы чувствовала себя исключительной (я в это верю потому, что унизительно было бы думать, что он просто боится моей обиды), только ещё и уверен, что я никуда не ускользну, в то время как я в постоянном страхе, но разве так должно быть? Я имею в виду страх. Я оградила его как могла, я ничего не говорю ему о другом, о других, я хочу, чтобы он был спокоен, но сама я неспокойна. Мне снова бы хотелось не иметь на него никаких прав, ведь, как ни парадоксально, он принадлежал бы мне больше, чем сейчас, поглощённый завоеванием одного предмета, то есть меня, сосредоточенный на мне, а мне, собственно, не было бы никакой разницы, покушается кто-то на него или нет. Действительно, какая разница, если он не принадлежит мне? Какая-то здесь есть сложность или, лучше сказать, неправильность…



неделю спустя
Огромный чёрный байк мчался по прериям Запада, вздымая клубы пыли. Песчаные скалы красновато отсвечивали в свете восходящего солнца. Утренняя пустыня была ещё холодной и только оживала под напором дня и света.
Но вернёмся к байку. За его огромным силуэтом нелегко было разглядеть хрупкую фигурку ездока в запылённой одежде. Чёрный шлем с тонированнным забралом абсолютно скрывал лицо, длинные тёмные волосы, выбившиеся из-под шлема, бешено развевались по ветру.
Женя не знала, куда мчалась, куда так отчаянно бежала. Ей казалось, что зверь нёс её на себе, куда ему вздумается, а она только подчинялась, радуясь тому, что могла поразмышлять над своей жизнью. Облегчение не приходило, хотя она и ждала его уже целую неделю. Облегчение давно уже перестало приходить, и в самом деле, почему оно должно прийти сейчас? Сейчас, когда жизнь её разрушена совершенно и она мчится в неизвестность с неизвестной суммой наличных и несколькими документами? Решение купить старый байк пришло ей в голову совершенно внезапно, и как только она его купила и оседлала, чтобы прокатиться по городу, её охватило неодолимое желание сбежать, что она и сделала. Привычка носить с собой все документы не подвела её, а е личной, не зависящей от Влада, кредитки хватило бы на год безбедного существования в американской глуши. Впрочем, если она не уедет домой в срок, власти рано или поздно депортируют её, и она вернётся, потому что не пожелает скрываться или просить гражданства здесь, где она ничего не значит и где у неё практически нет друзей. Но куда ей возвращаться? В их с Владом дом, просто сказать, что ей надо было подумать и что она вернулась потому, что всё-таки любит? Вернуться и начать всё с нуля, порвать с обоими? Но порвать с ними обоими - всё равно что порвать со всеми друзьями, потому что они трое увязли в этой густой сети взаимоотношений, где иной раз даже нельзя отстраниться от слишком настойчивых дружеских излияний. В целом очень даже привлекательной выглядела мысль начать новую жизнь, обрасти новыми связями, не ждать, пока естественное течение жизни унесёт тебя дальше от тех или иных людей. Всё остальное было замкнутым кругом или пространством внутри замкнутого круга, а Женя пыталась поставить вне его хотя бы точку. Сбежать, чтобы подумать - неплохо, но сбежать, чтобы начать новую жизнь без раздумий, ибо такую девушку, как Женя раздумия завели бы обратно туда, откуда она пыталась вырваться, - смело, неординарно, великолепно, из области мечты. Женя не была странницей и одиночкой, она была хранительницей очага, весталкой, и потому, наверное, Владу было так легко её заманить и влюбиться - он был покоем, пониманием, умом, синицей в руках.
Её раздумия прервали усталость и голод. Она гнала всю ночь, не опасаясь дорожных хулиганов, и ещё не успела позавтракать. Пора снять номер на сутки в придорожном мотеле и спать-спать-спать, но перед тем надо поесть. За этим дело не станет: где есть кров, там есть и пища.