Надежда

       В юности мне несколько раз снился один и тот же сон. Как будто я смотрю телевизор и вдруг понимаю, что уже конец июля, а я забыл поехать в деревню на летние каникулы. Я вскакиваю с кресла, начинаю лихорадочно собирать первые попавшиеся под руку вещи, хватаю телефон звонить маме, а сердце наполняется болью – два из трех летних месяцев уже прошли, как мог я забыть о самом главном?! Чувство непоправимой потери все нарастает и нарастает, заполняет всю душу и придавливает к земле. Пропадал телевизор, комната, время. Вам когда-нибудь снилась чистая душевная боль, когда во сне нет ничего кроме отчаяния и боли? В этот момент я просыпался, и первые секунды уходили на воспоминания о том – кто я, где нахожусь, какой сегодня день недели и время года.
       В этих снах причудливо отражалась реальность. Школьные годы я осень, зиму и весну проводил в Калининграде в одиночестве, а все лето жил в глухой деревне на Рязанщине вместе с двоюродной сестренкой бабушкой и тетей Таней. Лето для детей радостнее зимы, и деревня ребенку милее города, а в моем случае я еще и обретал семью. В Калининграде мы жили с мамой, которая работала от зари и до зари, еще был отчим, живущий на две семьи – свою первую и нашу, у меня были одноклассники и друзья. Я не был одинок, но как раз так и живут сорокалетние холостяки, у которых есть мама и друзья, а семьи-то и нет.
       Я веселился как хотел, развлекал себя как заблагорассудится, по большому счету я не давал отчета никому и ни в чем. Я не имел никаких обязательств ни перед кем, и мне никто не мешал сутки напролет месяцами делать что-либо или не делать ничего. И все-таки эта жизнь тяготила меня и не приносила радости. Я приходил в гости к Кириллу и видел младшего брата, а у Димана были брат и сестра. Я думал про себя: «Как хорошо, что я живу один в комнате, да и мамы вечно нет. А если бы рядом был брат, лез бы, мешал, спал по соседству… ужас». Как могло такое отношение к жизни сочетаться у меня с диким желанием поехать в деревню жить вместе с сестрой? Сегодня я могу ясно увидеть, что одинокое детство искалечило меня морально, и я много могу об этом рассказать, но не буду – кому нужны скелеты в чужих шкафах, я просто скажу для тех, кто заботится о своих детях: лучше родить второго, даже если им придется голодать, чем вырастить одного. Мы видим то, что на поверхности, и часто даже не предполагаем существование каких-то скрытых проблем. Очевидно, что один ребенок вырастет лучше одетым и вкуснее накормленным чем два или три, а от того, что он будет эгоистом мы отмахиваемся «эту проблему решим потом». И зря, потому что когда проблема встанет в полный рост – будет уже поздно, и она будет очень серьезной и вечной. Выигрывая на спичках сейчас, проиграем на золоте через пару десятков лет, и проигрыш этот уже навсегда. И эгоизм – всего лишь самое очевидное. Я не буду вытаскивать скелеты из личного шкафа, но поверьте, я уверен в том, что говорю.
       Так вот – такие мои сны отражали реальность. В моей жизни не было смысла, как нет ее у одинокого сорокалетнего холостяка, отчего тот и спивается. Я же по молодости лет пить не мог, поэтому изобрел другой способ уходить от реальности, о котором уже говорил – я писал мемуары о прошедшем лете, подробно день за днем. Кстати, и выросший в одиночестве ваш ребенок обязательно будет иметь странности не меньшие чем написание мемуаров не на пенсии, а в четырнадцать лет.
       В моей жизни не оставалось смысла, если убрать из нее лето и родных людей. Единственные сны, которые повторялись, были про «забыл поехать в деревню» и боль, остальные я видел по одному разу. Они отражали реальность, потому что иногда днем я задумывался – а что дальше? Ведь не вечна бабушка, да и школу придется заканчивать. Если б не стало деревни, зачем мне учиться? Сейчас надо оставаться хорошистом, чтобы мама меня повезла в Москву к родным, а не будет этого – можно хоть двойки получать. Зачем искать в будущем хорошую работу, если отпуск такой короткий – то есть зачем мне миллион рублей, если я не могу его потратить единственным интересным мне способом?
       Эта глава не выходит у меня светлой, как все остальные, и ей я хочу подвести черту не под школой или детством, а под всем тем человеком, которым я был. Повторяющийся сон в один ужасный день должен был сбыться, и я это твердо знал. Последние два-три года в деревне проходили под гнетом этого сна и знания, что он – вещий. Я радовался и был счастлив может быть даже больше, чем раньше, но радость эта была с надрывом, это было отчаяние умирающего, желающего надышаться перед смертью, что, как известно – невозможно. Перед смертью воздух особенно вкусен и только перед смертью так наслаждаешься им, но после наслаждения – смерть…
       Я не буду рассказывать дальше о деревенской юности по той же причине, по какой не рассказал о своих поездках на поезде от МКАДа до Белорусского вокзала («Кенигсберг-Москва» в книге «Дороги России»). Слишком разное будут значить слова для пишущего и читающих. Ничего интересного я не могу вам поведать, простая деревенская жизнь в небольшом кругу семьи. И одновременно с тем не могу говорить, зная, что будет скучно слушать, о том – что было единственным смыслом моей жизни.
       Я влюблялся в продавщицу сельмага и в уборщицу в клубе, мы собирали грибы… Нет! Все! Переходим к следующим главам, там будет про мою жену, Украину, учебу в ВУЗе, болезнь мамы, бродяжничество, работу на Роскосмос, веру в Бога, о северах и югах Родины, о том, как ко мне пришла известность и стали писать статьи в местных газетах и снимать для выпусков новостей, об участии в Проекте Россия и создании Творческой Лаборатории, о переезде с семьей из Калининграда…

       Мой сон сбылся, когда я заканчивал одиннадцатый класс. Из-за экзаменов мы поехали в деревню только в августе – как и снилось. Вместо красок и цветов в конце мая я увидел дожди и пожухлую траву сентября. Не успев разложить вещи в шкаф, я уже их собирал. В тот год от меня ушло умиротворение и Созерцательная Любовь. Выйдя из старенького ПАЗика и оглядевшись по сторонам, я увидел серость, разруху и запустение  – такой деревню я не видел никогда. Впрочем, изменилась не она, изменился я сам.
       Следующий год стал последним. Я сдал то, что смог сдать и нарочно махнул рукой на то, чего с первого раза сдать не смог. До осени, до комиссии. И уже в середине июня, отделавшись от сессии и даже не озаботившись сходить на пересдачу (я специально запустил математический анализ так, чтобы меня не допустили даже до пересдачи, потому что не был уверен, что сдам его с   п е р в о г о  раза и не придется ждать конца июня), я вместе с сестренкой, бабушкой и тетей Таней приехал в наш деревянный дом. В последний раз.
       Наверное, я чувствовал, что этот раз последний, потому что прощался со всем и со всеми. Я не просто шел в библиотеку взять новых книг, а специально старался запомнить, как я туда шел, вдохнуть полной грудью запах книг и пыли. Я мысленно говорил себе: «Вдохни лишний раз запах этой комнаты с книгами, куда ходил столько лет, посмотри на все полки сразу, ничего не отыскивая на них». Я не просто собирал грибы, а обходил знакомые до боли перелески. Я заходил на почту без надобности – еще раз побыть внутри этого деревянного большого дома, где работал когда-то мой дед.
       Было очень грустно вспоминать, что когда-то, совсем ребенком еще, я бегал по этим местам, играл здесь, плакал и смеялся, и впереди было так много счастливых лет, и не нужно было смотреть на все здесь по-особому и запоминать запахи, людей и дома. Что-то говорило мне, что этот год последний, но и давало уверенность, что появится какой-то новый смысл. Что мой сон сбылся, но кроме боли в нем есть – Надежда.