Неужели мышление некоторым из людей дано лишь для того, чтобы они придумывали изощренные методы умерщвле-ния себе подобных? Как не жаль, а смириться с тем, что это так, приходится. И слово такое на Руси придумали казнить! Есть казни физические и казни душевные. Душевные казни заставляют человеку уходить из жизни добровольно. И нет ни одного человека, которого такая мысль ни разу не посещала бы... И нет ни одного народа и ни одного периода истории, в которых не было казнено множество людей разом по разным причинам, пусть это будет голод, политические и национали-стические репрессии или иные события, рождающие нищету, бродяжничество и безысходность. Не является исключением и наше с вами время, когда невидимой на глаз казни подверга-ется целое поколение. И я уже во многих произведениях об-ращался к этой теме.
Темой этой повести «временных лет» я избрал судьбу одного правящего семейства, редко вспоминаемого в обществе людей, не избравших своей профессией историю нашего отечества
Казнимы временем разящим,
Казнимы прошлым в настоящем.
И в будущем казнимы мы…
Казнимы холодом зимы,
Засушливым казнимы летом,
Казнимы жутким мраком, светом.
Казнимы голодом и жаждой.
Казнимы раз, казнимы дважды.
Казнимы истиной и ложью,
Казнимы близкими… возможно.
Казнимы нестерпимой болью
И даже преданной любовью.
Привычное для нас явленье –
Казнить любое поколенье
КАЗНЬ
Двадцать два года, как один день, пролетели. Забыли в Санкт-Петербурге обыватели, когда на помосте голова чья-либо от туловища отсечена была… Кнутом били, язык усека-ли, ноздри щипцами рвали, но секира палача ни разу над голо-вой осужденного не взлетала. Императрица Елизавета слово свое сдержала: ни колесований, ни четвертований, ни отсече-ний голов по указу её не производили. Думали, что и при но-вой государыне такое же будет продолжаться. И вот, тебе на!..
Завизжали пилы железные, впивались в бревна топоры стальные, молотки плотничьи вколачивали гвозди крепкие, рубленные. То ли осуждения людского страшась, то ли торо-пясь закончить дело богу неугодное поскорее, помост для каз-ни сооружали ночью при свете трех костров огромных. Пламя металось по ветру, выхватывая фигуры строящих. Моросил дождик. Ноги скользили в грязи. Но к утру помост был готов. Уродливый сруб из бревен с лесенкой на два метра возвышал-ся над уровнем земли. Освещение во время возведения помо-ста было недостаточным, поэтому при ярком свете утреннего солнца стали видны отчетливо все дефекты - повсюду торчали плохо срубленные сучки. К полицмейстеру града Санкт-Петербурга нарочного послали с предложением покрасить уродливое строение. Генерал-полицмейстер Николай Ивано-вич Чичерин согласие свое на оное предложение изволили дать. Дешевой краски не нашлось – красили золотой, отчего помост стал выглядеть ещё более уродливо.
Напомнить приходится о том, что всё это происходило на грязной площади вблизи «обжорного» рынка. На этом рын-ке торговали зерном и мукой. Здесь во времена Екатерины II стали большей частью продавать муку, просеянную через сита. Рынок соответственно изменил название свое и стал называться «Ситным».
Площадку вблизи помоста посыпали желтым песком, чтобы скрыть грязь, созданную топтанием по жиже множества ног строящих помост.
15 сентября 1764 года, солнечный день. Ветер шепчется с желтыми листьями дерев. Толпа постепенно увеличивается, заполняя всю площадь. Множество людей скопилось и на мо-сту, переброшенному через кронверкский крепостной ров. Свободно лишь место вокруг эшафота.
Время к полудню приблизилось. Люди томились в ожи-дании. Пора было и палачу приниматься за работу. Кстати, сегодня должен был свое умение показать один из палачей, прошедших тщательный отбор перед специально созданной комиссией. За три дня до этого собранные по городам и губер-ниям палачи демонстрировали этой комиссии своё мастерство отсекать голову одним ударом. Эксперименты проводились на живых баранах.
Что случилось в России?
Палачей запросили.
(По губерниям ширится слух).
Собираются каты -
Силы доброй ребята
На отбор палачей в Петербург.
С палачами проблема:
Двадцать лет, несомненно,
Не рубили голов – как тут быть?
Но народ наш упрямый,
И на плахе баранам
Сходу головы стали рубить!
Сигналом для проведения казни был отъезд Государыни-матушки из столицы. Так было всегда, если проводилось что-то не совсем чистое с точки зрения морали. Государыни оно и краешком своим не должно было зацепить. Всегда находился тот, кто, в случае появления сомнений в правовой оценки происходящего, всю меру ответственности брал на себя.
И подлижет, и покроет,
И поклёп любой настрочит,
Ложь на правду перестроит -
Комар носа не подточит.
И потомки будут верить,
Лжи придворной многоликой,
Широко откроют двери
В сонм властителей великих.
Тот, кто должен был взойти на эшафот, был доставлен к месту казни еще накануне не в телеге, как это производилось прежде, а в карете, обтянутой темно-коричневой кожей. В таких каретах возили обычно почту или казенные деньги. Сейчас карета с преступником находилась в тупике ближай-шего переулка. Выпряженные вечером накануне лошади вновь были запряжены в карету. Карету окружал конный конвой.
Казнь чем-то походила на театральное действо, так мно-го в нем было неуловимо бутафорского.
Наконец-то, на помост стал подниматься палач. Ноги его скользили по еще невысохшей краске, оставляя черные следы от подошв сапогов на ступенях лестницы. Одет он был в чер-но-красный балахон с капюшоном, в котором были сделаны прорези для глаз. Палач нес па плече большой блестящий то-пор. Потом на площади во главе с поручиком появилась рота мушкетеров. Она разместилась в двадцати метрах от помоста, образовав замкнутое кольцо.
Огромная толпа людей заколыхалась, теснимая конным конвоем, окружающим пошатывающуюся на рытвинах и колдобинах карету. Подъехав к месту казни, карета стала. Из нее вышел среднего роста молодой мужчина в синей офицер-ской шинели с непокрытой головой, По плечам его размета-лись длинные волнистые светлые волосы. Бледное лицо его было безмятежно спокойно. Вслед за ним из кареты вышел священник. Молодой человек, окинув взглядом собравшуюся толпу, сказал обыденным голосом священнику:
- Посмотрите, батюшка, какими глазами смотрит на меня народ. Совсем бы иначе на меня смотрели, если бы мне уда-лось мое предприятие.
Некоторые люди из толпы слышали эти слова и шепотом передавали их другим.
Неторопливо и спокойно приговоренный к смерти взо-шел на эшафот. На бледном лице его заиграл румянец. Было ли это свидетельством внутреннего волнения, или просто сол-нышко согрело щеки его, кто знает?
С легкой улыбкой он выслушал приговор и сказал до-вольно громко, что он благодарен за то, что ничего лишнего в приговоре ему не написали. Сбросив на помост шинель, он снял с шеи серебряный крест и отдал его священнику, прося того помолиться о душе его. Подал полицмейстеру, присут-ствующему при казни, записку об остающемся своем имении. Сняв с руки перстень, подал его палачу, убедительно прося того быстро исполнить свое дело и не мучить его. Потом сам, подняв свои длинные волосы, лег на плаху. Собравшаяся на казнь толпа народа была убеждена в том, что преступника помилуют. Ведь уже больше двадцати лет людей в России не казнили. Палач поднял топор, толпа замерла… Принято было, что в этот момент секретарь на эшафоте останавливал экзеку-цию и оглашал указ о помиловании, жалуя, как тогда говори-ли, «вместо смерти живот». Но этого не произошло, секретарь молчал, топор обрушился на шею молодого человека. Голова его отскочила и тотчас была поднята палачом за волосы. «Народ же, как писал Г. Р. Державин, бывший очевидцем каз-ни, «ждавший почему-то милосердия государыни, когда уви-дел голову в руках палача, единогласно ахнул и так содрог-нулся, что от сильного движения мост поколебался и перила обвалились». Люди попадали в Кронверкский крепостной ров.
А далее произошло то, чего не помнили и глубокие ста-рики, повидавшие много за жизнь свою: поздно вечером по-мост вместе с телом казненного заполыхал, распространяя во-круг запах горелого мяса. Такое претило всем канонам право-славия и было особенно осуждаемо народом. Люди долгое время после той казни сторонились площади, а Ситный рынок пришлось перенести в другое место.
Остается определиться с двумя вопросами: кого и за что казнили? На первый вопрос ответить не трудно, если судить по одежде казнённого. Это был офицер смоленского пехотного полка в чине подпоручика. Фамилия была указана в приговоре: Мирович Василий Яковлевич, 24-лет – государственный преступник, пытавшийся совершить государственный переворот, цель переворота –освобождение заключенного пожизненно в Шлиссельбургскую крепость свергнутого Елизаветой Петровной императора Иоанна VI . Да разве мало было на Руси преступлений против государственности до Мировича?.. Но никого из казнённых не сжигали вместе с помостом? Он никого во время попытки мятежа не убил.
И вообще, был убит только один несчастный заключён-ный император Иоанн, к тому же руками стражей, охраняющих узника, а не штурмующими.
Соответствует, в таком случае, вина – наказанию? Кто и что извлекал из самого факта попытки переворота?
Кому было выгодно возвращение свергнутого в двухлет-нем возрасте сына Анны Леопольдовны и герцога Браун-швейгского на российский трон?
За что невинного казнят?
Младенца – немощные старцы…
Идёт открытая возня …
И стимул виден – царство!
Кому выгодна гибель царственного узника? Только од-ному человеку во всём государстве Российском – самой госу-дарыне-императрице Екатерине II. Он всегда напоминал бы ей, будучи живым, о возможности самой утраты ею власти!
Мог ли Мирович Василий задумать самостоятельно план освобождения заключенного императора, если он не знал о самом существовании такового. Подпоручик был далек от по-литики как внешней, так и внутренней. Он даже не знал тех, кому доверила государыня правление государством… Так, Мирович полагал, что Миних и Бирон всё еще являются фаво-ритами государыни. Что же говорить о том, кто был забыт ещё во времена Елизаветы?.. О месте пребывания Иоанна тогда не знали даже высокопоставленные сановники государства. Это была – тайна для всех, в том числе и для тюремщиков, охраняющих заключенного. По таинственности она не уступа-ла «железной маске» французской Бастилии. Как в том, так и в другом случае, соседство с охраняемым, было великим материальным подспорьем для тюремщиков. Они, как сыр в масле катались, охраняя того, кто был безмолвен и ничем им не докучал, но на содержание кого отпускались значительные денежные средства. Начинали нести охрану важнейшего заключенного России Иоанна VI сержант Ингерманландского пехотного полка Лука Матвеевич Чекин и прапорщик того же полка Данила Петрович Власьев. Для тюремного надзирателя абсолютно неважно обладать высококачественным серым веществом мозга, напротив оно постоянно мешает, рождая сомнения, а сомнения всегда приводят к выводам, которые не угодны начальству. Кроме того, серое вещество увеличивает объем слов в общении с охраняемым, тогда, когда нужно пользоваться всего тремя словами: Да. Нет. Запрещено! И не беда, что от такого общения и заключенный тупеет. Это же прекрасно – жаловаться не будет ни устно, ни письменно – слов не будет хватать!.. Служба – не бей лежачего! Опасности для жизни -никакой! Питание – самое распрекрасное. Чины растут, жалованье – тоже. Через восемь лет – они уже офицеры: Вла-сьев –капитан, Чекин – поручик…
Пока мы оставим на какое-то время двух скучающих офицеров-тюремщиков. Время действий их еще наступит, а вернемся к тому, как рождался сам «заговор».
СМЕРТЬ АННЫ ИОАННОВНЫ
Брачные союзы для дочерей царя Ивана, задуманные и осуществлённые его братом Петром Великим несли в себе для России разрушительную энергию. Естественно, поступая так, государь и предполагать не мог, что всё это так обернется для государства, которое он любил и для которого не щадил ни сил своих, ни своего здоровья и самоё жизни, не щадил жизни своих сотен тысяч подданных. «Окно в Европу было проруб-лено», но путь туда после смерти императора напоминал доро-гу с односторонним движением – хлынул поток в Россию ис-кателей денег и чинов. Титулов у самих искателей счастья по-рою было достаточно, поскольку владетельных персон, име-ющих право на ношение приставки «фон» - зашкаливало, а земель, их содержащих -катастрофически не хватало!. Не имея возможности жить за счет доходов от земли, они продавали шпагу и руку, ее державшую, тому, кто мог заплатить за них. Спрос на них пока ещё был в России. Не потому ли, в присут-ственных местах Санкт-Петербурга немецкая речь звучала чаще русской? Засилье немцев в столице было пугающим, а недовольство немцами за её пределами недопустимым.
Император Петр окошко
Нам в Европу прорубил
Из куля нас да в рогожку
Превратить не стало сил.
Дверью то окно не стало
Нет замка, чтоб закрывать –
Лезет к нам врагов немало,
Почитай, - большая рать…
Не пахать пришли да сеять,
Не пришли, чтоб подсобить,
А пришли на нашу шею
От заботы их знобит.
Мы умом что ль оскудели?
Или силы боле нет?
Что же мы, на самом деле
Терпим их так много лет!
И когда их с шеи сбросим?
Сколько ждать нам той поры?
Есть и вилы, есть и косы
Есть дубины, топоры!
Истины ради, следует сказать, что многие из иностран-цев верой и правдой служили России и вошли в её историю в качестве русских государственных деятелей. Среди них был и второй сын герцога принц Антон Ульрих Брауншвейг-Беверн-Люнебургский. Он родился 28 августа 1714 г. Рос и воспитывался при дворе своего отца, в воспитании принца преимущество было отдано военным наукам. В феврале 1733 года, когда ему исполнилось18 лет, он появляется в России. Здесь ему пообещали командование кавалерийским полком. Однако у российской стороны были на него и другие виды, которые до поры до времени официально не разглашались.
Императрица российская Анна Иоанновна, правящая в ту пору, уже обдумывала будущее своей любимой племянницы Анны Леопольдовны. Родилась девочка в Ростоке в зимний декабрьский вечер 1718 года. Родителями её были: Карл Леопольд, герцог Мекленбург-Шверинский, и герцогиня Екатерина Иоанновна, дочь царя Иоанна V Алексеевича и царицы Прасковьи Федоровны. И была она тогда не Анною, а Елизаветой Екатериной Христиной. Анной она стала называться после принятия ею православия в 1733 году. А до этого, одиннадцать лет проживая в России, она носила то имя, которое дал ей пастор лютеранской церкви Семейная жизнь родителей сложилась неудачно, поскольку в ней не было не только любви, но и обычного уважения - «расчетливая брачная дипломатия» Петра I оказалась на поверку, ошибочной. Сочувствуя дочери, вдовствующая царица Прасковья Федоровна, жена царя Ивана V, пригласила дочь и внучку, в которых души не чаяла, в Россию. Приехали те в 1722 году, да так в России и остались.
Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба внуч-ки русского царя и дочери Мекленбургского герцога, если бы не события зимы 1730 г., когда на российский трон взошла их родственница - Анна Иоанновна.
Бездетная Анна Иоанновна, вне всякого сомнения, очень любила и сестру, и племянницу. Уже с момента воцарения Анны Иоанновны иностранные дипломаты в своих донесениях уверенно сообщали, что именно Мекленбургская принцесса немецко-русских кровей будет объявлена наследницей престола. Впрочем, официально императрица никаких намерений относительно принцессы долгое время не высказывала. Той исполнилось только четырнадцать лет, так что спешить было некуда.
Будущий жених принц Брауншвейгский проходил «рус-скую акклиматизацию» Времени он даром не тратил, активно занимаясь самообразованием, регулярно посещая манеж и упражняясь в верховой езде.
Вскоре он был зачислен на русскую службу в звании полковника кирасирского полка..
Как хорошо и как приятно
Полковникам стать кирасиров.
Мундир с кирасою красивой
И орденов российских пятна.
Понимал немецкий принц, что без отличного знания русского языка ему не обойтись, Для него этот язык был исключительно сложным, но он его одолел, довольно скоро научившись говорить, читать и писать по-русски.
К тому времени, когда императрица Анна Иоанновна решила выдать замуж Анну Леопольдовну за принца Браун-швейгского, тот успел стать известным боевым генералом, участником нескольких походов в войне с турками. При взя-тии легендарной крепости Очаков летом 1737 г. принц про-явил незаурядную личную храбрость, отмеченную командую-щим фельдмаршалом Б.Х. Минихом и другими важными пер-сонами.
В 1738 г. за весомые заслуги принц был пожалован высшими орденами Российской империи - Св. Апостола Ан-дрея Первозванного и Св. Александра Невского. Позднее пришлось Антону Брауншвейгскому и с татарской конницей сражаться на берегах Днестра.
Догадывался ли принц Брауншвейгский о замыслах им-ператрицы? Полагаю, что догадывался…
2 июля 1739 г в Большом зале Зимнего дворца происхо-дила торжественная церемония: принц Антон Брауншвейгский в присутствии титулованной знати, придворных и иностранных дипломатов, просил Её Императорское Величество вручить ему принцессу Анну в супружество, обещая беречь ее «всю жизнь с нежнейшей любовью и уважением». Помолвка принцессы Анны Леопольдовны и принца Антона Ульриха состоялась, и о том жители северной столицы узнали 3 июля всё того же 1739 года, когда в церкви в честь Казанской иконы Божией Матери совершилось торжественное бракосочетание принца Брауншвейгского и самой завидной и богатой невесты России, принцессы Анны Леопольдовны. По совершении та-инства брака прогремел пушечный салют. Войска на улице открыли беглый огонь в воздух из всего, что могло стрелять. Вечером начался бал. Улицы, дома и дворцы столицы осветились огнями праздничной иллюминации. Казалось, что в городе возник невиданный по размерам пожар.
Празднества продолжались целую неделю, все дни и ве-чера которой были заполнены банкетами, салютами, балами, концертами, маскарадами. В первый и последний вечера праздничной недели на улицах били фонтаны с вином для народа, которому, по словам очевидца, «пред сими фонтанами жареный бык с другими жареными «мясами» предложен был». В полусумраке летней петербургской ночи возле императорского дворца на берегу Невы полыхали дивные огни грандиозного фейерверка.. Праздники закончились, жизнь при императорском дворе вошла в свое русло, но все взоры теперь обращались к форме и размерам живота племянницы Анны. А он свидетельствовал о том, что следует ожидать появления ребенка.
12 августа 1740 г. у Анны Леопольдовны и Антона Уль-риха родился долгожданный сын. Высочайшим Указом Её Императорского Величества Анны Иоанновны было повелено: во всех храмах России служить благодарственный молебен с колокольным звоном, а если возможно, - то и с пушечной пальбой. Новорожденного в честь прадеда нарекли Иоанном Мечта бездетной императрицы осуществилась: родился, как по заказу, мальчик, он был здоровым и крепким! Покой династии был обеспечен, и Анна, став восприемницей новорожденного, тотчас засуетилась вокруг него. Для начала она отобрала Ивана у родителей и поместила его в комнатах рядом со своими. Теперь и Анна Леопольдовна и Антон Ульрих мало кого интересовали — свое дело они сделали. Однако понянчить наследника, заняться его воспитанием императрице Анне не довелось: события при дворе закрутились неожиданно и стремительно, приняв поистине фантастический характер. Известный российский поэт-декабрист Кондратий Фёдорович Рылеев, повешенный в числе пяти в Петропавловской крепости, использовавший в своём литературном творчестве эпизоды российской истории, писал в «Видении Анны Иоанновны» о том, что незадолго до её смерти императрице явился призрак казненного ею реформатора князя Волынского, да не просто призрак, а лишь голова.
Историки отрицают явление головы Волынского, но свидетельствуют о более сенсационном событии: императрице Анне Иоанновне являлся призрак двойника её, и не один раз.
Впервые о «невероятном» стал говорить в сентябре 1740 года. Придворные слуги – истопники, камер-лакеи и часовые заговорили о том, что стали видеть по ночам в тронном зале Зимнего дворца женскую фигуру, как две капли воды похо-жую на императрицу. Фигура задумчиво, не торопясь, расха-живала в короне и порфире.
5 октября 1740 года прямо за обеденным столом у импе-ратрицы начался сильнейший приступ болезни. Придворный врач дал два каких-то порошка, позволившие государыне прийти в себя. Императрица слегла в постель.
Того же дня, 5 октября Бирон созвал совещание видней-ших сановников. Проливая потоки слез, терзаясь скорбью о здоровье государыни, он стал говорить о судьбе России, кото-рой грозило несчастье из-за малолетства Ивана Антоновича и слабохарактерности Анны Леопольдовны. В конце своей тща-тельно продуманной речи он сказал, что управление государ-ством необходимо вверить опытному человеку, который «имеет довольно твердости духа, чтобы непостоянный народ содержать в тишине и обуздании.
Все понимали, что при жизни императрицы, выдвигать регентом кого-либо, кроме Бирона опасно. Поэтому все напе-ребой заговорили о том, что на роль правителя не видят нико-го, кроме самого Бирона. Бирон стал деланно отказываться… И тут Алексей Бестужев-Рюмин, занявший место Артемия Во-лынского в Кабинете министров по воле Бирона, прибег к из-вращенной форме подхалимажа: он резким тоном, довольно грубо упрекнул Бирона в неблагодарности к России – стране, которая принесла ему славу, достаток и которую он теперь бросает в отчаянном положении.
Только скромность не удел вельмож,
Ведь у них желаний слишком много:
Что ни слово, то сплошна ложь,
Служат Люциферу, а не Богу…
Бирон устыдился и дал согласие быть регентом, но толь-ко с условием, чтобы это решение было принято всеми выс-шими чинами империи. На другой день коллективная петиция с просьбой о назначении регентом Бирона была готова, причем первым ходатаем перед императрицей за Бирона был фельдмаршал Миних.
Но неожиданно Бирон встретил препятствие со сторо-ны… самой Анны. Выяснилось, что она не собирается отправ-ляться в лучший мир, а также подписывать какое-либо заве-щание. Она, женщина суеверная, боялась, что, как только она подпишет завещание, то вскоре и умрет. Неожиданную твер-дость проявила и Анна Леопольдовна, которая заявила Бирону, что просить императрицу о составлении завещания не будет, ибо не сомневается, что тетушка и без особых хлопот обеспечит будущее Ивана Антоновича и его семьи. В итоге для Бирона дело стало приобретать неблагополучный оборот — если императрица умрет, не подписав завещание в нужной ему редакции, то регентами наследника престола Ивана, скорее всего, станут его родители, а не он.
Вот тут уже пришлось самому Бирону, стоя на коленях, упрашивать императрицу подписать завещание. Он не покидал комнаты Анны до тех пор, пока та не подписала указ о назначении Ивана наследником престола и объявлении Бирона регентом до семнадцатилетия юного императора Ивана VI. Герцог мог вытереть пот со лба — его старания удались… но счастье, как оказалось позднее, было таким коротким.
Через три дня, 8 октября, часовой и дежурный офицер собственными глазами увидели императрицу на троне при всех регалиях, о чем и сделали в журнале дежурств соответ-ственную запись. С этой записью естественно, ознакомился Бирон, обладавший всей полнотой власти при Анне Иоан-новне. Он-то ведь точно знал, что императрица в это время в тронный зал не заходила, а спала в собственной опочивальне.
И тогда Бирон отдает приказ: стрелять в самозванку, «буде она объявится».
15 октября, за два дня до кончины Анны Иоанновны, происходит следующее:
Движения во дворце прекратились. Караул стоял в ком-нате, возле тронной залы; часовой был у открытых дверей. Императрица уже удалилась во внутренние покои. Всё стихло. Было за полночь, и офицер уселся, чтобы вздремнуть…
Вдруг часовой зовёт на караул, солдаты вскочили на но-ги, офицер вынул шпагу, чтобы отдать честь. Он видит, что императрица Анна Иоанновна ходит по тронной зале взад и вперёд, склоняя задумчиво голову, закинув назад руки, не об-ращая внимания ни на кого. Часовой стоит, как вкопанный, рука на прикладе, весь взвод стоит в ожидании; но что-то не-обычное в лице императрицы, и эта странность ночной про-гулки по тронной зале начинает их всех смущать. Офицер, ви-дя, что она решительно не собирается идти дальше залы и не смея слишком приблизиться к дверям, дерзает наконец пройти другим ходом в дежурную женскую и спросить, не знают ли намерения императрицы. Тут он встречает Бирона и рапортует ему, что случилось.
- Не может быть, - говорит герцог, - я сейчас от импера-трицы, она ушла в спальню ложиться.
- Взгляните сами, она в тронной зале
Бирон идёт и тоже видит её.
- Это какая-нибудь интрига, обман, какой-нибудь заго-вор, чтобы подействовать на солдат! - вскричал он, кинулся к императрице Анне, уговаривая её выйти, чтобы в глазах кара-ула изобличить самозванку, какую-то женщину, пользующую-ся некоторым сходством с ней, чтобы морочить людей, веро-ятно, с дурным намерением.
Императрица решилась выйти, как была, в пудерманте-ле. . Бирон пошёл с нею. Они увидали женщину, поразительно похожую на неё, которая ни мало не смутилась.
-Дерзкая!» - вскричал Бирон, и вызвал весь караул.
Офицер своими глазами увидел две Анны Иоанновны, из которых настоящую, живую, можно было отличить от другой только по наряду, и потому, что она вошла с Бироном из другой двери. Императрица, постояв минуту в удивлении, выступила вперёд, пошла к этой женщине и спросила: - - Кто ты, зачем ты пришла?
Не отвечая ни слова, та стала пятиться, не сводя глаз с императрицы, отступая в направлении к трону и, наконец, всё-таки лицом к Императрице, стала подниматься, пятившись, на ступеньки под балдахином.
- Это дерзкая обманщица! Вот императрица! Она прика-зывает вам, стреляйте в эту женщину, - сказал Бирон взводу.
Изумлённый растерявшийся, офицер скомандовал, сол-даты прицелились. Женщина, стоявшая на ступенях у самого трона, обратила глаза ещё раз на императрицу, тяжело вздох-нула и …рассеялась в воздухе..
Анна Иоанновна, повернувшись к Бирону, глубоко вздохнув, глухим голосом сказала:
- Это моя смерть!
Надо сказать, что, прочтя историю о двойнике импера-трицы, российская образованная публика не слишком-то пове-рила в ее правдивость. Однако историки не сдались, утвер-ждая, что всё это происходило в действительности!
Впрочем, чего только не бывает с людьми, увлеченными мистикой, а Анна Иоанновна была малообразованной, пани-чески боялась всего того, что принято называть оккультиз-мом.
Поговаривали в прошлом, что подобное произошло и с такой просвещённой государыней, каковой являлась импера-трица Екатерина II. Описание этого случая принадлежит французскому королю Людовику XVIII. Во времена оные он находился в изгнании, пребывая в Венеции. Свидетелем про-исшедшего он не был, о случившемся узнал от посланника при российском дворе. Вот, что он пишет об этом в своих «Мемуарах»: «2-го ноября 1796года фрейлины ее величества Екатерины II, дежурившие у дверей спальни, увидели, что государыня, в ночной одежде и со свечой в руке, выходит из своей спальни, идет к тронному залу и входит туда. Сперва они были очень удивлены таким странным и поздним выходом, а вскоре начали тревожиться ее продолжительным отсутствием. Каково же было их изумление, когда они услышали из спальни государыни звонок, которым обыкновенно призывалась дежурная прислуга! Бросившись в спальню, они увидели государыню лежавшей на кровати. Екатерина спросила с неудовольствием, кто ей мешает спать. Фрейлины замялись, боясь сказать ей правду, но императрица быстро заметила их смущение и в конце концов заставила-таки описать подробно все происшествие.
Живо заинтересованная рассказом, она приказала подать себе одеться и в сопровождении фрейлин отправилась в трон-ный зал. Дверь была отворена – и странное зрелище предста-вилось глазам присутствующих: громадный зал был освещен каким-то зеленоватым светом. На троне сидел призрак – дру-гая Екатерина!
Императрица вскрикнула и упала без чувств. С этой ми-нуты здоровье ее расстроилось, и два дня спустя апоплексиче-ский удар прекратил ее земную жизнь».
И с коронованными лицами зарубежных династий про-исходило нечто подобное.
Король Швеции Карл XI, отец короля Карла XII, извест-ного нам по Полтавской битве, был человеком просвещен-ным, храбрым, трезво мыслящим, лишенным какого бы то ни было воображения.
Однажды поздним осенним вечером Карл XI сидел в ка-бинете в присутствии своего любимца камергера графа Браге и лейб медика Баумгартена, известного своим вольнодумством (эскулап слыл сторонником учения Декарта и хотел, чтобы все сомневались во всем, кроме медицины). Им было нетрудно заметить, что окна зала напротив ярко освещены, что возбудило их любопытство. Происходило это в старом королевском дворце в Риттерхольме, представляющим собой обширное здание в форме подковы. В одном его конце помещался кабинет короля, а почти напротив находился зал, где собирались представители сословий.
Король позвал сторожа и велел отпереть зал. То, что от-крылось его глазам, повергло всю компанию в ужас.
Зал был освещен бесчисленными факелами, стены затя-нуты черной материей; с них свисали трофейные и шведские знамена, причем последние были покрыты черным крепом.
На скамьях сидели депутаты. Трон занимал труп в коро-левском облачении. Справа от него стоял мальчик с короной на голове и скипетром в руке, а слева человек, облаченный в парадную мантию, которую носили шведские короли до воца-рения династии Ваза. Посередине зала находилась плаха с то-пором.
Вдруг из другой двери стража ввела в зал молодого чело-века со связанными руками. В то же мгновение труп свела су-дорога, а из раны хлынула кровь. Молодой человек с гордели-вым достоинством опустился на колени и вытянул шею; спу-стя несколько минут его голова подкатилась к ногам Карла XI, забрызгав его сапоги кровью. Человек в мантии торжественно обратился к королю:
— Король Карл! Кровь эта прольется не при тебе, но спустя еще пять царствований. Горе, горе, горе дому Ваза!
После этого видение исчезло. По мнению Карла XI и его спутников, фантасмагория продолжалась минут десять.
Вернувшись в кабинет, король приказал записать рассказ об увиденном и велел троим другим свидетелям скрепить до-кумент своими подписями, после чего подписал его сам. При-мечателен конец этой записи: «А если то, что я здесь изложил, — пишет король, — не истинная правда, я отрекаюсь от надежды на лучшую жизнь за гробом, каковую, быть может, заслужил кое-какими добрыми делами, в особенности же рев-ностным трудом на благо моего народа и защитой веры моих предков».
О подлинности этого документа судить трудно, подоб-ные легенды окружают любой трон, обагренный кровью госу-даря. Когда в начале XIX века видение Карла XI стало извест-но, труп на троне отождествили с Густавом III, а казненного — с его убийцей Анкарстремом.
СУД НАД БИРОНОМ
Как-то раз Бирон спросил у придворного шута: "Что ду-мают обо мне россияне?" "Вас, ваша светлость", - ответил шут, - "одни считают богом, другие – сатаной, но никто не считает человеком".
Эрнст Иоганн Бирон, фаворит императрицы Анны Иоанновны, определявший, как считается, долгое время судьбы России, стал в российской историографии символом немецкого засилья. Именно в его время, как пишет историк Ключевский, "немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забились на самые доходные места в управлении".
Но, следует признаться, не Бирон создал для этого усло-вия, до него над этим здорово постарался Петр Великий – это он открыл шлюзы для потока иностранцев, преимущественно – немцев.
Говорили о его низком происхождении… Да, оно дей-ствительно слишком туманно… Враги Бирона не упускали возможность напомнить, что был он якобы родом из конюхов, что мать его якобы была служанкой-латышкой. Объясняется это, по всей видимости, тем, что значительная часть кур-ляндского рыцарства не хотела признать Бирона герцогом Курляндии. Позже, впрочем, имела место и другая крайность: кое-кто утверждал, что Бирон состоит в родстве со знамени-тыми французскими герцогами де Биронами, что, естественно, ни в какие ворота не лезет. Впрочем, в истории многих стран в высший свет врывается немало таких лиц, которым приходится на скорую руку лепить родословную, ни чистотой помыслов, ни благодатностью действий украшением общества не становятся
Стоять у власти много лет
И оставаться чистым?
Ну, это, скажем, чистый бред
Во все века и присно!
Бирона обвиняли во всех бедах страны и это естественно, коль он был олицетворением власти. Говорят он беззастенчиво запускал в казну руку свою… а кто, стоя у власти не ворует?..
Воруют все, кому не лень,
Кто скрыто, а кто – прямо
Украсть не может только тень,
Поскольку нет кармана.
"Если учесть, что нации он внушает ужас, что те, кто притворялись действующими ему на благо и помогли его воз-несению, делали это только во имя своих личных интересов, ... можно предвидеть, что он поднялся на столь высокую ступень судьбы только для того, чтобы совершить после этого такое же великое падение" - писал барон Мардефельд в Берлин о Бироне незадолго до его ареста.
Нация – понятие слишком обширное. Народ!.. Во имя народа!.. Для блага народа! .. – кричат лихоимцы во все вре-мена…
А что за народ? Так,- безликая масса-
В глазах у царя и закона…
А в нем различают и кланы, и классы –
Живущих в дворцах и притонах.
Одни над законом, другие – без права,
Но смертны и те, и другие.
Уходят с позором, уходят без славы –
Но с детства мечты голубые….
Не со стороны народа грозила Бирону ближайшая опас-ность, а со стороны тех, кого он считал своими друзьями, от которых он ни разу не слышал слов укора, которым он дове-рял, как самому себе и которые при его содействии и чины высокие… Из них самым неблагодарным оказался Миних.
В структурах власти казавшийся преданным регенту он втайне подготовил заговор, который легко удался, потому что Бирон, по-видимому, слишком полагался на гвардию. Да и как могло быть иначе, если Преображенским полком командовал Миних, первым помощником которого был майор Альбрехт, ставленник Бирона! Семеновским полком командовал предан-ный герцогу генерал Ушаков, Измайловским — Густав Бирон, а конным — сын его, принц Петр. Христофор Антонович Ми-них объясняет причину произведенного им переворота несо-блюдением самим Бироном условий завещания императрицы Анны Иоанновны: "В завещании Императрицы была одна ста-тья, гласившая, что герцог-регент должен обходиться с долж-ным почтением с племянницей Ее Величества — принцессой Анной и с ее супругом; но герцог поступал совершенно наоборот: высокомерие и угрозы с его стороны были постоян-ными, и я сам видел, как принцесса трепетала, когда к ней яв-лялся Бирон. Так как герцог, будучи еще обер-камергером, стоил России несколько миллионов, то вельможи и внушили принцессе, что, по всей вероятности, он в течение шестнадца-ти лет регентства, будучи единовластным правителем империи, переберет у казны еще миллионов шестнадцать и более. Так как, по силе другой статьи того же завещания, герцогу и государственным министрам предоставлялось, испытав способности принца по достижении им семнадцатилетнего возраста, решить, в состоянии ли он управлять государством, — никто не сомневался, что герцог изыщет способ объявить молодого принца слабоумным и, пользуясь своей властью, возведет на престол сына своего, принца Петра, о котором два года тому назад поговаривали, будто он должен был жениться на принцессе Анне» Оставалось убедить принцессу, что для блага государства следовало бы арестовать регента Бирона и отправить его, вместе с семейством, в ссылку; на его же место герцогом курляндским наименовать принца Людвига Брауншвейгского. От Анны Леопольдовны последовало согласие.
Накануне переворота фельдмаршал Миних обедал с Би-роном, и при прощании тот попросил его о встрече вечером. Они засиделись, долго разговаривая о многих событиях, ка-савшихся того времени. Герцог был весь вечер озабочен и за-думчив. Он часто переменял разговор, как человек рассеян-ный, и ни с того ни с сего спросил фельдмаршала:
- Не производилось ли вами военных действий в ночное время?
Этот неожиданный вопрос привел фельдмаршала п в за-мешательство; он вообразил, что регент догадывается о его намерении.
Справившись с волнением, Миних ответил:
- Насколько помню, мне не приходилось предпринимать что-нибудь необыкновенное ночью, но моим правилом было пользоваться всегда обстоятельствами, когда они кажутся бла-гоприятными.
Они расстались в 11 часов вечера 7 ноября. Вопрос, за-данный Бироном о возможности самого проведения ночных действий, не оставлял в покое фельдмаршала. Он не мог ото-гнать мысль о том что Бирон откуда-то узнал о его замысле переворота. А о решительности и жестокости действий герцо-га ему было хорошо известно. В ту же ночь фельдмаршал уго-ворил принцессу в необходимости действовать немедля, пред-ставить ей офицеров, которым она пожаловалась на оскорбле-ния, претерпеваемые от регента, и так разжалобила их, что они с полной готовностью обещали сделать все, что она прикажет. Один офицер и 40 солдат были оставлены при знамени, а 80 человек, вместе с фельдмаршалом, направились к летнему дворцу, где регент еще жил. Шагах в 200 от этого дома отряд остановился. Фельдмаршал послал подполковника Манштейна к офицерам, стоявшим на карауле у регента, чтобы объявить им намерения принцессы Анны. Те оказались такими же сговорчивыми, как и прочие, и предложили даже помочь арестовать герцога, если в них окажется нужда. А далее главным лицом, производящим арест всесильного сановника, был Манштейн. Он во главе отряда в 20 человек вошел во дворец с приказом арестовать герцога и, в случае малейшего сопротивления с его стороны, убить его без пощады. Манштейн, во избежание большого шума, велел отряду следовать поодаль от себя. Сам же решительно направился к входу. Часовые пропустили его без малейшего сопротивления, так как все солдаты, зная его, полагали, что он мог быть послан к герцогу по какому-нибудь важному делу. Подполковник совершенно беспрепятственно прошел сад и добрался до покоев. Не зная, однако, в какой комнате спал герцог, он был в большом затруднении, недоумевая — куда идти? Чтобы избежать шума и не возбудить никакого подозрения, он не хотел ни у кого спросить дорогу, хотя встретил несколько слуг, дежуривших в прихожих. Поколебавшись мгновение, он решил следовать дальше по комнатам, бегло осматривая, в надежде, что найдет наконец то, чего ищет. Действительно, пройдя еще две комнаты, он очутился перед дверью, запертой на ключ. К счастью для него, она была двустворчатая, и слуги забыли задвинуть верхние и нижние задвижки; таким образом, он мог открыть ее без осо-бого труда. В глубине комнаты стояла большая кровать, на ней глубоким сном спал герцог и его супруга. Спящие не проснулись даже от шума громко растворившейся двери. Манштейн, подойдя к кровати, отдернул занавес и сказал, что имеет дело до регента На звук его голоса герцог и герцогиня внезапно проснулись и начали звать на помощь, да так громко, что их должны были услышать во всех концах большого здания. Бирон понимал, что Манштейн пришел к нему незваным не из добрых побуждений, Подполковник гвардии., оказалось, находился с той стороны кровати, где ле-жала герцогиня, поэтому регент имел возможность соскочить с кровати, очевидно, с намерением спрятаться под нею; но тот поспешно обошел кровать и бросился на него, сжав его как можно крепче обеими руками Помощь подоспела, но не та, которую ожидал видеть герцог. Это были гвардейцы отряда Манштейна, бросившиеся помогать своему офицеру. К этому времени Бирон успел стать на ноги. С недюжинной силой он отбивался от бросившихся на него рослых гвардейцев, сыпля удары кулаком вправо и влево; солдаты отвечали ему силь-ными ударами прикладов, повалили его на пол , вложили в рот платок, связали ему руки шарфом одного офицера и снес-ли его голого до гауптвахты, где накрыли солдатской шине-лью и положили в ожидавшую его тут карету фельдмаршала. Рядом с ним посадили офицера и повезли в Зимний дворец. Поручение, данное Манштейну, было исполнено им так быстро и успешно, что он сам впоследствии удивлялся. "Если бы один только человек исполнил свой долг, то предприятие фельдмаршала не удалось бы; это-то нерадение гвардейцев, на которое не было обращено внимания при великой княгине, и облегчило тот переворот, который год спустя предприняла царевна Елисавета". Бирону при аресте было нанесено до двадцати ран, от которых он окончательно излечился лишь спустя два года. В современных донесениях рассказывается, что по доставлении в Зимний дворец Бирон, от страха и отчаяния, упал в обморок, так что для приведения его в чувство пришлось ему пустить кровь. После обеда, часов около 3—4, его поместили в дормез и под охраной гвардейского капитана и 4 гренадеров отвезли в Александро-Невскую лавру. На Невском за экипажем бежала тысячная толпа простонародья, выкрикивая в его адрес грязные руга-тельства.
Утром 9 ноября Бирон вместе с семейством перевезен был в Шлиссельбургскую крепость. Офицеру, который вез бывшего регента в Шлиссельбург, Бирон предлагал драгоцен-ности, золото и серебро, если он позволит ему броситься к но-гам великой княгини; он умолял, чтобы были милосердны хотя бы только с женою его. Вскоре, однако, Бирон справился со своими эмоциями и вел себя с твердостью, говоря лишь:
-Я заслужил все это!
Утром того же дня Анна Леопольдовна торжественно была провозглашена правительницей. Вышел манифест, под-писанный Синодом, министерством и генералитетом: Император Иоанн III объявлял, что назначенный регентом герцог Курляндский дерзнул не только многие противные государственным правам поступки чинить, но "и к любезнейшим нашим родителям всякое непочитание и презрение публично оказывать, и притом с употреблением непристойных угроз, и такие дальновидные и опасные намерения объявить дерзнул, которым не только любезнейшие родители наши, но и мы сами, и покой, и благополучие империи нашей в опасное состояние приведены быть могли бы: и потому принуждены себя нашли, по усердному желанию и прошению всех наших верных подданных духовного и мирского чина, оного герцога от регентства отрешить..."
Бирона допрашивали несколько раз. 23 и 24 ноября ему было предъявлено 26 допросных пунктов, по которым отбира-ли ответы Ушаков, Леонтьев, Воейков . В пунктах этих пере-числены вины Бирона: он не ходил в церковь, не радел о здо-ровье Государыни, дерзко обращался с принцессой и герцо-гом, предавал мукам лиц, ему противившихся, грозил приве-сти в Россию принца Голштинского, разорял казну, непочти-тельно относился к Императрице, никого не допускал к ней, вступал в дела, его не касавшиеся, вывозил рабочих, необхо-димых в Петербурге, в Курляндию, без вины гневно напускался на сановников, устраивал свирепые забавы, произносил непристойные слова об Императрице, поносил иностранных, союзных России государей и вступал в тайные трактаты, министрам не известные…»
Все возражения Бирона и пояснения, даваемые им, во внимание не были приняты. Надежд на милость у обвиняемого не оставалось, 8 апреля была уже составлена сентенция, в которой объявлялось: " Бирона... по силе государственных прав, Уложения главы второй 1-го и 2-го пунктов, Воинского артикула третьей главы 19-го, 20-го и шестой-на-десять главы 124-го, 127-го, 129-го артикулов и указов 1727, генваря 30-го, 1730, апреля 10-го, и 1732-го годов, декабря 20-го числа казнить смертию, четвертовать и все его движимые и недвижимые имения конфисковать". 14-го апреля опубликован был "во всенародное сведение" манифест Императора Иоанна III, где проводилась параллель между Борисом Годуновым и Бироном, перечислялись вины его в 28 пунктах и объявлялось: "по природному нашему великодушию и в рассуждении добровольного признания, как всегда, так и ныне, особливо к милости больше склонны, тако указали мы его от смертной казни всемилостивейше освободить, а напротив того, со всею его фамилией, тако ж и братьев его обоих, и зятя Бисмарка, которые в объявленной вине оскорбления величества явно с ним обще приличились, по отписании всего движимого и недвижимого имения на нас, в вечном заключении содержать...".
Местом ссылки Бирона назначен был городок Пелым, где для него был выстроен дом, как говорят, по плану Миниха. 13 июня в Шлиссельбург явилась команда, чтобы отвезти Бирона и его семью. В инструкции команде говорилось: "содержать арестантов под крепким и осторожным караулом неисходно и всегдашнее смотрение иметь, чтобы никто из них никаким образом уйти не мог, и в тамошнюю их бытность никого к ним не допускать, бумаги и чернил не давать". На содержание Бирона с семейством было велено отпускать из сибирских доходов по 15 рублей в сутки.
ДОБРОТА БЕЗЗАЩИТНА
Двор на рынок похож и продажно здесь все
От невинности девичьей, чести.
До того, что печать благодати несет.
Здесь владенья предательства, лести.
Здесь шуты из дворянских и древних родов,
А вельможи пришли из конюшен.
Каждый дьяволу душу продать здесь готов
Голос истины в корне задушен.
И цена не всегда дорога у мужчин,
А за что им платить, коли слабы?
Через женщин они добывают свой чин,
Да и видом своим, словно бабы.
Наверное, слишком слабой стала сама власть. В одну ночь с легкостью необычайной был свергнут Бирон. А ведь он 22 года вертел Россией, как хотел…
В слабости власти виновны были те, кто добирался до вершины ее, не учитывая возможностей падения. И толчком к падению, как правило, являлись желания добравшегося, когда они становились значимее его возможностей
Куда нам бедным русским деться
Хоть здесь родились, как-никак?
За русский трон вцепились немцы,
Как стая бешенных собак.
Который год идет грызня.
(Как вши на теле великана)
В Сибирь ссылают и казнят -
К богатству тянутся упрямо
Анна Леопольдовна не любила принца Антона Браун-швейгского, когда тот добивался её руки. Это давало возмож-ность надеяться Бирону на то, что племянницу императрицы удастся уговорить выйти замуж за его сына Петра. Это давало бы шанс потомкам герцога закрепиться на российском троне. Герцог поручил придворной даме и любимице императрицы Чернышевой расположить принцессу к браку с его сыном. Но Анна Леопольдовна, по-видимому, еще более нетерпимо отно-силась к принцу Петру, чем к принцу Брауншвейгскому. Во всяком случае, с неприкрытым негодованием отвергла она сватовство Чернышевой, сказав той:
- Я много думала и испытывала себя. Во всем готова слушаться императрицу и соглашаюсь выходить за Браун-швейгского принца, если ей так угодно.
Этот ответ, переданный Чернышевой, вызвал негодова-ние Бирона, но он не посмел открыто его показать, зная какую реакцию государыни это может вызвать.
Чернышева слова, сказанные принцессой Анной, переда-ла и императрице.
Та, не скрывая удовлетворения, заговорила:
- Конечно, принц не нравится ни мне, ни принцессе; но особы нашего состояния не всегда вступают в брак по склон-ности. К тому же, принц ни в каком случае не примет участия в правлении, и принцессе все равно, за кого бы ни выйти. Лишь бы мне иметь от нее наследников… Да и сам принц ка-жется мне человек скромный и сговорчивый.
Утром следующего дня, государыня сама подошла к племяннице, прижала к своей груди и сказала, не скрытая ра-дости:
- Я довольна тобою, моя душенька… Наконец-то, ты по-слушалась меня, моя девочка!.. Тетушка ничего дурного тебе не пожелает….
Вздохнула глубоко молодая девушка, но нечего не сказа-ла, только две слезинки скатилось по щекам ее. Заметила им-ператрица слезы племянницы, но по матерински погладив по щеке, сказала:
- Наша участь женская такая – во имя интересов госу-дарства приносить себя в жертву.
И на этот раз ничего не ответила племянница. В душе и мыслях ее царил саксонский граф Линар. Появился он в Пе-тербурге в качестве саксонского посла в апреле 1733года, сра-зу же своей внешностью обратив на себя всеобщее внимание. Было ему 31 год. Рослый, статный, красивый, он отлично себя чувствовал в любой компании. Носил одежду светлых тонов, она всегда соответствовала моде и безукоризненно сидела на нем, Мужчины при дворе старше возрастом называли его фа-том, дамы – весьма очаровательным молодым человеком. Его внешние данные были учтены австрийским императорским двором при назначении на должность посла. Русский двор, управляемый женщинами, находился в зависимости от влия-ния фаворита, а им мог легко стать и иноземец. Граф Линар до этого был женат на графине Флеминнг, но овдовел. Много-численные любовные связи, приписываемые Линару, только способствовали повышению интереса к нему. Он был опытен в любви, чего никак не скажешь о семнадцатилетней принцессе Анне Леопольдовне, воспитанной на французских куртуазных романах, к чему она пристрастилась по склонности своей к уединению. Образ любящего мужчины, сформированный в головке принцессы, соответствовал внешности графа Линара,
Вся обстановка, в которой она жила и воспитывалась, была пропитана любовью, разговорами и мыслями о ней. В женихи ей прочили во всех отношениях неинтересного принца Антона Ульриха Брауншвейгского. Сравнение его с красавцем Линаром явно было не в его пользу, Был принц невысокого роста, щуплый, неуклюжий с женоподобным лицом…. И ко всему тому, сильно заикался. Находились и охотники при российском дворе желающие расстроить предполагаемый брак принца и принцессы брак. Главная воспитательница Анны Леопольдовны, Адеркас, сторонница Пруссии, вмешалась в эту интригу и стала посредницей между Линаром и принцессой, равно как и камер-юнкер императрицы Иван Брылкин. Линару нетрудно было прикинуться влюбленным… Дело принимало характер очень серьезного романа Кто знает, что произошло бы?.. Но вмешался Бирон, по наущению его императрица отставила Адеркас от должности и выслала в Пруссию. Брылкин от двора был устранен и направлен капитаном в казанский гарнизон. К Анне Леопольдовне назначили новый штат служащих. В Дрезден – столицу Саксонии была направлена депеша относительно Линара. В ней -возвратить его к Саксонскому двору и дать иное назначение. Линару повезло: он не слишком пострадал - русский двор проводил его благо-склонно и, кроме подарка, обычно вручаемого иностранному министру при его отъезде, ему подарили драгоценный пер-стень.
Потеряв любимого, принцесса Анна впала в депрессию. Ей стало казаться всё утраченным, а жизнь- безразличней. Вот почему она дала согласие на брак с принцем Антоном-Ульрихом. Отказ Петру Бирону принцессы Анны был воспри-нят герцогом, как личное оскорбление - возненавидел супру-жескую чету Брауншвейгских и при всяком удобном случае старался делать ей неприятности. При жизни Анны Иоаннов-ны ненависть открыто не проявлялась – фаворит опасался кру-того непредсказуемого характера своей повелительницы.
Каждый, как может, решает вопрос:
Дерзким обманом и силой.
Долго кого-то водят за нос,
Роют кому-то могилу…
Став полновластным регентом при малолетнем импера-торе Иоанне, Бирон тут же показал свои зубы: гвардейцы, поз-волившие высказывать мысли о том, что регентами при ма-лыше-императоре должны были быть отец или мать императо-ра (подполковник Пустошкин, князь Путяин, Михаил Аргама-ков и другие) были арестованы и биты кнутом в тайной канцелярии. Сам принц Антон-Ульрих, сочувствовавший движению среди гвардейцев против Бирона и желавший изменить постановление о регентстве, был исключен за это регентом из русской службы. Не избавились от доносов секретарь конторы принцессы Анны, Михаил Семенов, заподозривший, что указ о регентстве не подписан покойной императрицею собственноручно, и адъютант принца Антона, П. Граматин. Раздраженный всем этим, Бирон грозил Анне Леопольдовне, что вышлет ее с мужем в Германию, вызовет в Петербург герцога Гольштейн-Готторпского, преобразует гвардию, рядовых из дворян отошлет в армейские полки офицерами и вместо них наберет людей простого происхождения. Грубое и оскорбительное обращение регента вывело, наконец, из терпения кроткую принцессу. Она пожаловалась на Бирона фельдмаршалу Миниху, который понимал, что регент давно хочет отделаться и от него самого, как от соперника, опасного по смелости, энергии, талантам и честолюбию. Мотивы для заговора появились, а произвести его для Миниха, оказалось делом нетрудным…
Ставшая правительницей Анна Леопольдовна, самим воспитанием своим не была подготовлена к правлению такой непредсказуемой страной, как Россия. Не имея в России своей надежной политической партии, не заручившись поддержкой основных игроков на политической сцене государства, трудно было рассчитывать на успех правления. Мягкая и добрая по натуре женщина была легко уязвима
Характер царственной особы,
Влюбленной женщины к тому же,
Без чувства ненависти, злобы.
Бураном общество закружит
Её поступков не понять,
Хоть полным ртом беду хлебает
И чернь народная и знать;
И тяжко власть сама страдает.
Возможно, что переворот, который станет непоправимой бедой для семейства Брауншвейгских, следует расценивать произведенным во благо России, ибо трудно определить про-кладываемый курс государственного корабля, если штурвал находился в слабых руках меланхолической женщины. Слабо-вольная, ленивая, предпочитающая одиночество, любимым занятием которой являлось чтение куртуазных французских романов, плохо знала не только особенности русского харак-тера, но и то общество, в котором она находилась. Почерпнуть что-нибудь значимое от малограмотной тетушки-императрицы Анны Иоанновны было трудно. Они были натурами явно противоположными друг другу. Возможно, только пренебрежение к носимой одежде роднило их, но тут Анна Иоанновна напоминала обычную деревенскую барыню, а в Анне Леопольдовне западно-европейский лоск проглядывал, все-таки. Анна Иоанновна была грубой и жестокой, а ее племянница способна была оплакивать чужое несчастье. Было еще одно свойство, что сближало обоих - это – выбор любимого мужчины. Возможности выбора у тетушки были неограниченными, но она избирала раз и навсегда своим фаворитом Бирона. У Анны Леопольдовны тоже был один избранник - граф Линар. Став правительницей России, Анна Леопольдовна тут же решила пригласить в Петербург графа Линара. К такому повороту событий Дрезден был давно готов. Слухи о болезни и возможной смерти императрицы Анны, распространившиеся в Европе осенью 1740 г., вновь выдвинули кандидатуру Линара на смену посла в Петербурге. Рассчитывали на личное влияние Линара у будущей правительницы и на его обворожительное обхождение. Поэтому ему предписывалось обставить свое пребывание в Петербурге как можно пышнее, роскошнее и изящнее, а сделать это было нелегко ввиду соперничества других дипломатов, стремившихся именно этим же поразить полуазиатский, по их отзывам, двор России, где господствова-ла роскошь и повелевали женщины. Линару было трудно тя-гаться даже с австрийскими посланниками, не говоря уже о несравненном маркизе Шетарди, французским министром в Петербурге. Саксония не была в состоянии дать своему пред-ставителю таких сумм, как Версальский двор, а сам он не был особенно богат. Для пленения дам, Линар подновил свои наряды и обстановку, а для влиятельных вельмож нового царствования он вез от польского короля орденские знаки Бе-лого Орла.
Его назначение и приезд были приняты правительницей с нескрываемым восторгом. По ее распоряжению был для Ли-нара снят большой дом рядом с садом Летнего Дворца, в кото-ром жила она сама. В ограде сада, была устроена особая дверь, близ которой бы поставлен часовой, получивший строгое при-казание не впускать никого, кроме Линара. Этот приказ рас-пространялся даже на супруга правительницы. Что же удиви-тельного в том, что однажды принцессе Елизавете Петровне, не знавшей о запрете, караульный заградил путь ружьем, когда та пыталась пройти через запретную дверь. С каждым днем его пребывания в Петербурге, на него изливались новые милости, то в виде Высочайших подарков деньгами и вещами, то просто в открытых знаках внимания. Анна Леопольдовна постоянно приглашала его к себе в апартаменты, где он оставался по много часов в обществе правительницы и фаворитки ее, Юлии Менгден. Анна Леопольдовна решила сделать его обер-камергером своего двора и наградила орденом св. Андрея Первозванного, высшим российским орденом. Принц Брауншвейгский не только догадывался, но и знал об истинном характере отношений своей супруги и саксонского посла, возмущался этим, но сил противодействовать не имел. Такое положение дел у иноземцев служило поводом для насмешек. Дипломатические способности графа Линара ими оценивались низко, он не считался серьезным соперником в делах.Русские же с неудовольствием смотрели на растущее значение временщика, начинавшего вмешиваться и во внутренние распорядки империи, и опасались появления нового Бирона.
Правда, вскоре заговорили об обручении графа Линара с Юлией Менгден, подругой правительницы. Обручение это состоялось, его отпраздновали в доме Миниха Петра 13 августа 1741 года. Все присутствующие на торжестве понимали, что обручение является лишь ширмой истинных отношений Линара и Анны Леопольдовны После обручения граф отправился в Саксонию, чтобы получить разрешение на службу в России, чтобы остаться в ней навсегда. Такое разрешение было получено, а вот вернуться в Россию граф не успел - произошел переворот, отстранивший семейство Брауншвейгских от власти.
Но разве отношения Линара и правительницы Анны, или правильнее, только они явились причиной дворцового переворота? Естественно нет. Да, характер самого правления Анны Леопольдовны был мягок.
Раскрыла вечность пасть над головой.
Наступит ли прозрение когда-то?
Что нудно избирать какой-то путь мной,
Чем ожидать заслуженной расплаты!
Да и к чему, бессмысленно искать,
Того, что не замышлено природой?
Гранит словами нежными ласкать –
Не сделать мягкой твердую породу!
Много было роздано наград. Народу также объявлены были милости, подтверждены все прежние указы о прощении "вин, штрафов и недоимок", возвращены тысячи ссыльных из Сибири и других мест, объявлено о нелицемерном и истинном отправлении правосудия по всей империи. Если народ благословлял новую правительницу, избавившись от гнета ненавистного герцога курляндского, то далеко не все высшие сановники были довольны. Мало того в самом кабинете министров между главными помощниками правительницы часто происходили столкновения, в основе которых лежали два человеческих греха: зависть и жадность. Они раскололи кабинет. Единым правительство так и не стало, не было единства и в самой семье Брауншвейгских, Слабая и душевно мягкая Анна Леопольдовна даже не вняла предупреждениям о существования заговора. 0н был ожидаем – он произошел! К власти пришла Елизавета Петровна – дочь Петра Великого
Слаб человек душою, даже тогда слаб, когда тело могу-чим кажется. А слабый духом творцом быть не может, а пото-му тянется вслед событиям, мысленно их не опережая. А так хочется заглянуть туда, в будущее, узнать, что ждет там?.. И были люди, профессией которых была возможность приот-крывать занавесь будущего. Откуда к ним дар такой приходил, они не знали? Говорили просто: «От Бога!» Это в том случае, если действия чародея молитвой сопровождались. А если не слова молитвы звучали, а призывы показаться, то значит, кудесник дело с дьяволом имел! Ну, а методы были у каждого свои… Пророки, оракулы, волхвы, астрологи… Я лично занимаюсь прошлым, находя в нем то, что явилось проявлением настоящего. Будущее сокрыто от глаз наших и бороздить глубины времени в поисках будущего – небезопасно, проклятием может поиск лечь на плечи потомков. Правда, это не уменьшает числа любопытствующих. Чем тревожнее, чем неопределеннее становятся текущие события, тем большее количество предсказателей появляется – спрос рождает предложение! Естественно, эпоха бурных дворцовых переворотов без проро-честв не обошлась. Во времена Анны Иоанновны в Российской академии наук работало два крупных математика, известных всему учёному миру: Эйлер и Крафт, выходцы из Германии. Их блестящие математические способности невежественную императрицу совсем не интересовали. Их пригласили потому, что оба считались одними из лучших астрологов Европы. Императрица Анна часто пользовалась их услугами… Правда незадолго до ее кончины появились знамения такого грозного значения, что и без астрологов было ясно: не к добру! Так говорили, что в страшную снежную бурю, когда нос свой обыватель за порог дома не высунет,из-под арки Адмиралтейства в багровом мигающем свете явились факельщики похоронной процессии…
Это, а также появление двойника императрицы в трон-ном зале Зимнего дворца заставили Анну Иоанновну поторо-питься с завещанием. Эрнст Бирон, любимец ее, понимал, что без покровительницы ему в России не отбиться от множества врагов, им же порожденных. Он просил Анну Иоанновну подписать указ, назначающий его регентом при малолетнем императоре Иоанне, наследнике. Императрица позвала к себе Крафта Георга Вольфганга и велела тому, чтобы он составил гороскоп. Что было в том гороскопе, никто не знает… Извест-но только, что подписывая указ, Анна сказала:
- Поезжай ты лучше в Ригу!.. НЕ оставайся тут… Мне жаль тебя, герцог. Ты несчастлив будешь! Не послушался Би-рон Государыни – всем известно чем это кончилось!
Известно было, что Крафту и Эйлеру было поручено Государыней составить гороскоп на появившегося на свет Иоанна Антоновича. Составив гороскоп, академики ужасну-лись: младенца в будущем ждали тюрьма, болезнь, укорочен-ная жизнь. Можно ли было об этом открыто сказать родите-лям наследника престола и императрице? Так свежа ещё была в памяти казнь кабинет-министра императрицы Артемия Петровича Волынского, сказавшего правду. Правда в России не ценилась, за нее легко можно было и голову потерять… Время астрологам отпущено малое – ночь. Оба ученые хорошо знали, как могут отнестись к астрологу, который скажет не то, что хотят от него услышать. Хорошо подумав, они решили представить другой гороскоп, обещающий всякие благополучия царственному младенцу . Гороскоп составлен, заключение представлено. А дальше, что? Эйлер понимает, что ложный гороскоп – постоянная угроза над его головой… Надо уезжать. И как можно скорее…Вот он и принимает приглашение прусского короля Фридриха II, подав прошение об отставке в России:
Кабинет удовлетворил прошение Эйлера, и тот с малень-ким ребенком и беременной на последних месяцах женой то-ропливо уехал в Берлин 19 июня 1741 года. Условия жизни в Берлине будут значительно худшими, чем в России, но он в нее не вернется, хотя об этом его просили и Елизавета Петров-на, ставшая императрицей, а позднее и Екатерина II. Здравый смысл не оставил и Крафта, он своевременно покинул Россию, и, несмотря на неоднократные приглашения вернуться, предпочел мирно скончаться в Тюбингене за 10 лет до кровавого эпилога, завершившего гороскоп Иоанна Антоновича.
ОТ РИГИ ДО ХОЛМОГОР
Что в прошлом ищем мы? Истоки бытия
Или ответ иного нужен свойства.
А на экранах часто вижу я,
Что вызывает боль и беспокойство
Ложь истину изгнав таким объёмом перло
Не удается сократить
Оно никак не лезет в горло.
Всю информацию о нем не проглотить
Постойте господа, не стоит торопиться
Необходимо время. Чтоб переварить
Потоком лжи возможно подавиться
Или такую кашу заварит!..
Перевороты в России происходили с легкостью необык-новенной, без единого выстрела при сохранении покоя ночной тишины. О том, что произошла кардинальная смена правительства, люди узнавали светлым днем, когда объявлялся правительственный манифест. Так произошло и этой ночью. Разбуженная Елизаветой Петровной, Анна Леопольдовна, спавшая в одной постели с фрейлиной Юлианой Менгден, все поняла мгновенно. Не оказывая никакого сопротивления, она только, стоя на коленях, умоляла не делать зла ни детям, ни фрейлине. Для себя лично она ничего не просила, готовая принять любую кару. Её с крохотной дочерью Екатериной и фрейлиной вывели наружу, усадили в сани и укрыли одеялами. Абсолютно спокойно воспринял свой арест и герцог Брауншвейгский, кстати, носящий в то время звание генералиссимуса., Носителю высшего воинского звания России не дали возможности даже одеться… Как был полуголым, так полуголого его извлекли из пуховой постели, завернули в одеяло и положили на сани. Сделано это было по отношению к нему умышленно: не-одетому по форме, будь ты и генералиссимус, солдаты не ста-ли бы подчиняться.
«Арест» годовалого императора задержался на час, ибо отдан был приказ ребенка не будить.
Так и простояли гренадеры около колыбели, ожидая его пробуждения. Естественно, представляется возможность чи-тающему эти строки создать мысленно картину пробуждения младенца, увидевшего вместо привычных ему лиц женского пола, огромных, пахнувших табаком и алкоголем усатых муж-чин…
Все арестованные были на санях доставлены во дворец Елизаветы Петровны.
Бескровная революция свершилась!!!
Многие из придворных вспомнят потом о случае, про-исшедшем накануне переворота: правительница Анна, подхо-дя к цесаревне Елизавете, споткнулась о ковер и внезапно, на глазах всего двора, упала в ноги стоявшей перед ней Елизаве-те. Это было воспринято тогда как слишком дурное предзна-менование..
Утро следующего дня началось с оглашении манифеста о восшествии на престол императрицы Елизаветы Петровны.
Последующим манифестом объявлялось: «…Брауншвейгскую фамилию, не хотя никаких им причинить огорчений, отправить за границу, в их отечество…»
Как с писаной торбой носилась царица,
Куда ей припрятать «врагов» дорогих?
Да, слишком известны в России их лица –
Покой государства зависит от них.
То бросит на запад поближе к границе
(Просторы России весьма велики).
Младенец опасен – решает царица:
«Пеленки заменят ему Соловки!»
12-го декабря 1741 г., Анна Леопольдовна с семейством, сопровождаемая генерал-лейтенантом В. Ф. Салтыковым, воз-главлявшим большой вооруженный отряд всадников, выехала из Петербурга в Ригу. Санная накатанная дорога, добрые ло-шадки и невеликое количество вещей небольшого обоза поз-воляли быстро отсчитывать версту за верстой. До границы оставалось не более десятка верст, когда «изгнанников» до-гнал на буланом коне имперский гонец с приказом изменить направление движения. Пунктом остановки была названа Рига. В Риге герцогу и герцогине следовало ожидать следующих распоряжений императрицы. Ни Салтыков, ни изгоняемое семейство не знали ничего о причинах того, что заставило Елизавету Петровну изменить принятый первоначальный план удаления Брауншвейгских в Германию, уже согласованный с королем Пруссии Фридрихом. Оказывается, на Елизавету подействовали внушения Лестока и французского посла маркиза де ля Шетерди в том, что родители младенца Иоанна, находясь за рубежом, быстро найдут и материальные средства, и людей для военной интервенции, а внутри, в самой России найдется немало тех, кто остался верен императору и его матери, кто поддержит реставрацию, имеющую законные права на российский престол. Подумала, подумала над этим Елизавета Петровна и приняла такую возможность за реально выполнимую.
Итак, теперь уже, совсем не торопясь, изгнанников по-везли в Ригу и, прибыв в неё 9 января 1742 года, поместили в замке, в котором прежде жил Бирон.
Нет прав на власть, иль их немного,
Как говорят их «с Гулькин нос»,
Твердят, что так угодно Богу,
Он так велел решить вопрос!
А там, уж верьте иль не верьте,
(Все ваши думки не в зачет)
Хоть речь идет о чьей-то смерти,
Над властью «крыша не течёт».
Положение прежде правившего Россией семейства круто изменилось: из изгнанников они превратились в заключенных со строгим уставом содержания. Здесь Анна Леопольдовна по требованию Елизаветы подписала присягу ей за себя и за своего сына. Потянулись однообразные тоскливые дни заключения. Постепенно к этому однообразию, как и к частой смене караулов обитатели замка привыкли, привыкли и к тому, что суммы на содержание стали значительно меньшими и многого из предметов обихода стало не хватать. Появились кое-какие послабления в общении с жителями города…
Между тем, в Санкт-Петербурге о враждебном настрое-нии Анны Леопольдовны по отношению к новому правитель-ству распространялись слухи. Никто не проверял источников возникновения и распространения слухов, хотя поиск был бы не сложен: все они рождались в доме Лестока, которому новая императрица полностью доверяла. Эти слухи не давали Елиза-вете Петровне расслабиться, держа в постоянном напряжении.
А тут ещё в июле 1742 года «Тайная канцелярия» во главе с Ушаковым доложила императрице о раскрытии ею заговора камер-лакея Турчанинова, целью которого было убийство её, Елизаветы и возвращение к власти императора Иоанна. Скорее всего, раскрытие этого заговора, как и само его возникновение было инспирировано самой «Тайной канцелярией», пытавшейся показать сердобольной дочери Петра, что кругом существуют серьезные опасности для Её Величества жизни, а потому и нет пока оснований для ликвидации самой канцелярии. Кстати, и до сих пор этот способ доказательства необходимости расширения и усиления силовых структур широко используется в нашем обществе.
Оставлять Брауншвейгских в Риге становилось небез-опасным, так как немецкое население края более симпатизи-ровало герцогу Брауншвейгскому, чем дочери Петра I. Кроме того, рядом было море, так что для узников всегда оставалась возможность скрыться за границу. После некоторого размыш-лении императрица решила содержать в дальнейшем семей-ство Брауншвейгских в крепости Динамюнде вблизи Риги. Находясь в этой крепости, Анна Леопольдовна разрешилась от груза беременности, родив третьего ребенка - принцессу Елизавету.
Очередной выбор места содержания опасного для импе-ратрицы семейства произошёл тогда, когда был раскрыт в июле 1743 года очередной заговор, на этот раз, подполковника Лопухина, его матери и графини Ягужинской, целиком сфабрикованный фаворитом Елизаветы лейб-медиком Лестоком. И о том хорошо был информирован прусский король Фридрих II, получая все интересующие его сведения от тайных агентов в России, им же хорошо оплачиваемых. Кстати, Лесток был в числе их…
Король достоверно знал, что действительного покушения против Елизаветы не существовало, были лишь интриги Лестока и Бестужева и что пребывание Брауншвейгского семейства в Динамюнде никакой опасности для императрицы не представляло. Тем не менее, имея по своим политическим расчетам надобность в добром расположении русской государыни, прусский король через посланника в Берлине графа Чернышева велел передать, что он, король Прусский, «как по своему дружескому расположению к императрице, так и для потушения последних искр тлеющей под золою опасности» считает своим долгом посоветовать: принца Иоанна, содержащегося с родителями и сестрами его в Динамюнде, тотчас же оттуда отправить во внутренние губернии империи, в такое от-даленное место, чтоб никто не мог больше ни видеть их, ни что-либо о них слышать”. Императрица немедленно приняла этот совет, хотя он был подан от человека, которого она чрез-вычайно не жаловала. Местом нового заточения для Браун-швейгского семейства выбрана была крепость Раненбург (ныне гор.Чаплыгин Липецкой области). 9 января 1744 года последовал на имя Салтыкова (из Царского Села) именной указ императрицы, очень длинный по форме и короткий по мыслям, изобилующий великим количеством мелких деталей, суть которого заключалась в выборе направления движения, количестве подвод выделяемых на каждом пункте ночевки , охране. Но самым главным требованием, пронизывающем указ было сохранение тайны лиц, следующих в Раненбург и ограничение возможности контактировать друг с другом. На пути движения определялись места стоянок: Псков, Великие Луки, Торопец, Смоленск, Вязьма, Калуга, Тула и Скопин.
Перечисление пунктов движения оказалось не лишним. Капитан-поручик Вымдонский, кому было поручено переселение «семейства», называл в письмах своих, в Петербург посылаемых, конечный пункт движения то «Оренбурх», то «Аренбурх» Это продолжалось до тех пор, пока специальным указом ему разъяснили:
«Ежели вы разумеете Оренбург тот, что на Яике, постро-енный бывшим статским советником Кириловым, в том оши-баетесь, ибо сей, до котораго вы отправлены, Ораниенбурх, отстоящий от Скопина в 60 или 70-ти верстах, как и в именном Ея Императорскаго Величества указе, данном вам при отправлении, именован Ораниенбурхом, а не Оренбурхом”. В январе 1744 года кортеж из множества крытых саней покинул Динамюнде. Правда, число сопровождающих правительницу и её семью резко поубавилось.
Члены семьи, поняв, что их хотят рассадить по разным кибиткам, по словам Салтыкова "с четверть часа поплакали", думая, что расстаются навсегда. Итак, переселение началось. Зима не лучшее время для переезда, но «путешественников» не спрашивали о том, удобно им или нет. От морозов и мете-лей семейству здорово досталось…
А Раненбург готовился к приему «гостей». Здесь для них спешно построили два небольших домика на противополож-ных окраинах города. В обоих домиках двери были окованы железом, а маленькие окна забраны толстыми решетками; во-круг этих импровизированных тюрем возвышались палисады. За неделю до прибытия арестантов там уже дежурили солдаты. На расспросы горожан стражники отвечали, что сами не знают, кого привезут; об Иоанне Антоновиче никто даже не подумал, так как все были убеждены, что его давно уже увезли за границу.
Пленники прибыли в Раненбург больными. У Анны Леопольдовны была отморожена левая рука, у принца Антона — обе ноги, маленький Иоанн метался в жару и бредил. К то-му же Анна Леопольдовна снова готовилась стать матерью, а о врачебной помощи нечего было и думать. Родителей помести-ли в крошечной комнате, вся обстановка которой состояла из двух деревянных кроватей, стола и нескольких грубо сколо-ченных табуретов. Дом, построенный наскоро, был сырым, через щели в полу и стенах дуло, дрова узникам отпускались скупо, и потому в комнате всегда было холодно и дымно. Но самой ужасной пыткой была для несчастных родителей неиз-вестность о судьбе сына, и напрасно Анна Леопольдовна умо-ляла солдат сказать, что сделали с Иоанном Антоновичем. Стражники искренне недоумевали, потому что ничего не слы-шали о прибытии какого-то Иоанна в Раненбург..
А маленький Иоанн Антонович жил неподалеку от родителей — в другом домике, тоже в крохотной комнатенке, где днем и ночью находился солдат. Правда, здесь же помещалась и баронесса Юлиана Менгден — придворная дама Анны Леопольдовны, разделявшая с бывшей правительницей ее судьбу, но она всегда молчала, разрешено говорить было кратко и ничего лишнего. В Санкт-Петербурге, наконец-то успокоились насчет пленников: в центре России никто о них не знает…но спокойствие это длилось недолго. Приближалось лето. В конце мая 1744 года в российскую столицу примчался гонец с донесением, что заключенных пытались освободить, и умолял прислать на помощь сильную воинскую команду. В столице поднялась тревога, и на созванном совещании решено было отправить узников в Соловецкий монастырь, причем крошку Иоанна везти отдельно от остальных.
Путь далёк, наверно, «с тыщу верст»
На волах туда и не добраться.
Он всегда повсюду одинок,
До души родных и не дозваться…
В августе этого же года личный посланник Елизаветы майор гвардии барон Корф вез новый указ императрицы: «… младенца четырехлетнего посадить в коляску и самому с ним сесть и одного служителя своего или солдата иметь в коляске для бережения и содержания оного; именем его называть Гри-горий…» Прибыв в Раненбург 10 августа, Корф нашел почти все семейство больным; он спросил Петербург, что делать, и получил приказание немедленно исполнить поручение; тогда уже Корф распорядился отправкою арестованных. Малолетне-го Иоанна в отдельной коляске вез майор Миллер. Россия ни-когда не славилась своими дорогами, огромные пространства вообще не имели их. Поэтому поездка затянулась надолго. И золотой листопад и дожди осенние тоскливые и снежная по-роша – всего в пути было предостаточно. В октябре прибыли в Холмогоры и Корф, остановившись тут, послав в столицу депешу, в которой говорилось, что из-за льда ехать в Соловки невозможно, барон настоял на том чтобы заключенных со-держать в Холмогорах, в архиерейском доме, представляя, что в Соловках труднее будет доставлять им пропитание и дер-жать их в тайне. Да и водой в Швецию выкрасть легко – они летом на судах часто прибывают в Соловки. Елизавета Пет-ровна согласилась, и сердобольный барон Корф сам повез Иоанна Антоновича в Холмогоры, позаботившись, чтобы ре-бенка тепло одели и захватили большой запас провизии. Принца Антона и Анну Леопольдовну отправили через два дня в сопровождении майора Миллера.
В Холмогорах никто не знал, что к ним везут юного им-ператора; знали только, что к ним едет какой-то знатный вель-можа с сыном. По личному распоряжению императрицы рас-пространялся слух о том, что нужно скрыть сына одного высо-копоставленного лица, так как мать несколько раз пыталась извести своего ребенка; поэтому мальчик на время останется в архиерейском доме на попечении игумена. Кроме того, прика-зано было приготовить келью, окна которой выходили бы на скотный двор - «для двух сумасшедших, кои там будут иметь пребывание до кончины".
В Холмогорах пленникам жилось несравненно лучше благодаря заботам Корфа. Иоанн Антонович ни в чем не нуж-дался, рядом с ним находилась верная фрейлина, пища была отличной, у ребенка даже появились игрушки… Часовые де-журили у наружной двери и около окон, но в комнаты цар-ственного узника входить не смели. Принцу Антону и Анне Леопольдовне после ужасов Раненбурга жизнь в Холмогорах казалась настолько прекрасной, что они все реже и реже вспоминали об Иоанне. Правда, на то были и другие причины. Принц долгое время находился в душевной депрессии, стал равнодушен почти ко всему, что заставляло бы действовать. Анна Леопольдовна со дня на день ждала ребенка, страдала духовно и физически и целыми днями плакала о невозвратном прошлом…
БРАУНШВЕЙГСКОЕ СЕМЕЙСТВО
Прибывшие в Холмогоры царственные узники, так до конца дней своих не знали, куда их забросила злосчастная судьба: Их местом пребывания стал архиерейский дом и его подворье. К прибытию «заключенных» его обнесли высоким деревянным забором высотой выше человеческого роста. Был в этом замкнутом пространстве пруд и запущенный сад. Сквозь щели забора можно видеть летом пространство, по-крытое травой и цветами. До Петра Великого в северных зем-лях России крупных городов не было. Архангельск в ту пору силы своей еще не набрал. Уже в XIV веке здесь, на месте Холмогор, было поселение, обустроенное предприимчивыми новгородцами. Основным занятием поморов (у моря живу-щих) была рыбная ловля и охота на пушных зверей. Было тут немало умельцев резьбы по кости. И называлось поселение в ту пору Колмогоры, так что ни холмы и не горы послужили выбором для названия городка. Скорее всего в его название вошли два слова карельского языка kolmo (три) и kari (речной порог). Построили поморы самый крупный поморский город в низовьях реки Северная Двина. И причалы тут были, откуда караваны судов, груженых русским зерном отправлялись в Данию и иные заморские страны для продажи. Была тут когда-то своя крепость - четырехугольный деревянный кремль с башнями, снесенный в половодье водами разгневанной реки. Роль Холмогор, как крепости, была утрачена после того, как построенный, вместо размытого водой, новый кремль сгорел. Зато появился в Холмогорах выстроенный из камня кафедральный Спассо-Преображенский собор с колокольней и ансамбль архиерейского дома и стал город центром холмогор-ской епархии. А это дало толчок для развития иконописного ремесла. Но тут стал набирать силу Архангельск и стал хиреть город Холмогоры и превратился при советской власти в село с тем же названием.
Вот в этом городе, когда он в сане таком пребывал, как мы уже знаем, вначале зимы 1744 года остановились не по воле своей Брауншвейгские с их сопровождающими. Думали: временно, до тепла, а вышла та остановка продолжительно-стью в тридцать четыре года.
Первым сюда доставили четырехлетнего императора Иоанна и поместили в изолированную комнату, единственное маленькое окошко которой выходило в сторону казарм. Было оно устроено под самым потолком. Чтобы в него заглянуть снаружи, следовало воспользоваться приставной лестницей. В этой комнате малолетнему узнику предстояло прожить двена-дцать лет. Прежде он был ограничен в общении с родителями, теперь его лишили не только их, но и общества «няньки»: ба-ронессы Юлианы Менгдем, оставленной по приказу прави-тельства в Раненбурге. Майор Миллер – вот и всё общество «Государя российского» Маленький Иоанн, живя в старом архиерейском доме, не зная о том, что семья отделена от него всего лишь стеной, не узнает он и о смерти матери, когда та произойдет. Пространство небольшой комнаты - вот и весь мир «Григория», как велено было называть теперь мальчика всем, кто с ним общался. Из вещей, которыми ему следовало пользоваться, были: деревянная кровать, стол и стул. Столо-вые приборы: тарелка, деревянная ложка и кружка. Раз в неде-лю, по четвергам его с завязанными глазами выводили во двор и быстро вели в баню. Он в такие мгновения мог даже слышать звуки, издаваемые живой природой и вдохнуть свежего северного воздуха. Никто из людей в такие минуты даже в отдалении от дома находиться не мог. Не было исключения и для остальной охраны, составляющей 137 человек
Иоанн рос, развивался физически, как и все мальчики его возраста. Воспитанием и духовным развитием мальчика никто не занимался. Майор Миллер и он - царственный узник и тюремщик… Ребенок – невежда по возрасту своему; Миллер многословием не отличался, поскольку знания его были крайне ограниченными, что, наверное, при выборе в охрану особы «императора» и послужило основным критерием надежности. Узкий постоянный круг общения не мог не ска-заться на психике не только заключенного, но и охраняющего его. Проявились странности в поведении майора, которые не заметить было уже невозможно. Странности были неопасными для окружающих, внешне они походили на детские шалости поэтому, узнав о них в Санкт-Петербурге, решили не назначать к Иоанну нового офицера-надзирателя. Весной 1745 года барон Корф уехал в Петербург, сдав надзор за арестантами капитану Измайловского полка Гурьеву, при котором оставались Миллер и Вындомский .Корф и доложил обо всем подробно императрице, убедив ту, оставить семейство правительницы в Холмогорах, где содержание не потребует дополнительных затрат, да и значительнее надежнее от попыток освобождения его со стороны кого-либо…
Императрица приказала отправить в Холмогоры жену Миллера — добродушную и богобоязненную немку, которая все эти годы ничего не знала о своем супруге. Майор очень обрадовался приезду жены, повеселел . Постепенно исчезли и его чудачества. Изменился и Иоанн Антонович. Прошел год, и его нельзя было узнать: почти исчезли признаки душевной болезни, сердобольная фрау Мюллер выучила его читать и пи-сать, он знал молитвы… Вындомский замечал в узнике изме-нения, но не придавал им значения: немку поселили в мона-стыре по приказанию императрицы, следовательно, лично он не отвечал за последствия.
В 1748 году Иоанн впервые серьезно заболел - одновре-менно оспой и корью. Комендант послал запрос императрице, можно ли допустить к мальчику врача, но ответ был суров - допустить можно только монаха и только в последний час. Несомненно, смерть Иоанна Антоновича была бы очень вы-годна императрице. Иоанн благодаря уходу фрау Миллер, вы-жил. Не допустили врача и к жене Миллера, когда та заболе-ла. Не дозволено было отпустить ее из Холмогор. Все, знав-шие о младенце, были обязаны клятвою ничего о нем не гово-рить. Правительство Елизаветы принимало все меры, чтобы уничтожить самую память об императоре Иоанне: приказано было уничтожать присяжные листы с его именем, уничтожать в книгах листы с его титулом, перечеканивать монеты и меда-ли с его изображением. Говорить младенцу, кто он, было, ко-нечно, запрещено, запрещено было также и учить его грамоте; однако Иоанн знал свое имя, знал, что он принц и даже назы-вал себя государем той страны, где он находился и если, быть может, не умел читать — как надо думать из слов указа по по-воду его смерти, — то все-таки, был несколько сведущ в Свя-щенном Писании, имел некоторые сведения о творениях отцов церкви; факт этот засвидетельствован донесениями. Но, откуда возникли эти сведения в Санкт-Петербурге не допытывались, а фрау Миллер молчала, как рыба.
Прошло восемь лет и судьба ставшего юношей Иоанна Анто-новича резко изменилась, Глухою ночью, связав и заткнувши рот кляпом, его усадили в коляску и отправили в Шлиссель-бург. Отъехав две версты от Холмогор Иоанна освободили от кляпа и пут. Перепуганный молодой человек долго не мог прийти в себя. Гвардии капитан Савин и двое солдат сопро-вождали «пленника»
Остаётся выяснить, что произошло такого в мире, чтобы заставить изменить место содержания «Григория», да к тому же так поспешно? Оказалось, что весной 1756 года был схва-чен беглый тобольский купец-раскольник И. Зубарев. Сначала на допросе в Тайной канцелярии, а потом на исповеди он по-казал, что прусский король Фридрих произвел его в полковники и дал поручение — ехать в Архангельск и там подготовить побег Иоанна Антоновича: тайно похитить принца в Холмогорах и перевезти на корабль, который специально для этого будет послан в Белое море. И хотя рассказу Зубарева не совсем верили, но сам факт того, что местопребывание «затворника» стало известно многим иным людям, заставило Елизавету принять решение о перемещении Иоанна Антоновича в более надежное место. Таким местом, из которого никому еще бежать не удавалось, была Шлиссельбургская крепость. После признаний И. Зубарева императрица послала в Холмогоры гвардии капитана Савина, который и доставил Иоанна Антоновича в Шлиссельбургскую крепость. Здесь его поместили в большом каземате, единственная дверь которого сообщалась с квартирой смотрителя. Тюремщики получили строгие инструкции: именовать Иоанна "безымянным колодником" и самому ему не говорить, где он находится. Кроме двух офицеров и сержанта, никто не должен был видеть арестанта, а те не должны были никому сообщать, каков узник…
Судьбу остальных членов Брауншвейгского семейства тоже ласковой не назовешь… Они были доставлены в архиерейский дом на два дня позже Иоанна. Беспокойство о судьбе оторванного силой сына, не покидала родителей. На их вопросы о нем никто не отвечал. Не знали родители даже о том, жив ли их сын или нет? Оставалось только надеяться и молиться… Оставались при них еще дочери: старшая Екатерина, ставшая глухой, после того, как ее уронили на пол при аресте в Санкт-Петербурге и младшая, рожденная в Динамюнде близ Риги – Елизавета.
Жизнь в Холмогорах была суровой, как и климат здеш-них мест, но жилось здесь все же заключенным лучше, чем в Раненбурге. Никто, хотя – бы, не вмешивался в их личную жизнь.
В марте 1745 года Анна Леопольдовна родила четвертого ребенка, Петра, а в феврале 1946 - пятого, Алексея. Рождение каждого принца пугало Елизавету - по завещанию Анны Иоанновны все эти дети имели права на престол больше, чем она сама. Поэтому существование детей тщательно скрывалось от общества, коменданту тюрьмы, созданной на базе дома священника, запрещалось упоминать о них даже в переписке.
Анна Леопольдовна умерла сразу после рождения сына Алексея - по причине так называемой послеродовой горячки. В официальных документах диагнозом был "жар". Согласно инструкции - "ежели, по воле Божией, случится иногда из из-вестных персон кому смерть, особливо же принцессе Анне или принцу Иоанну, то, учиня над умершим телом анатомию и положа в спирт, тотчас то мертвое тело к нам прислать с нарочным офицером». 7-го марта 1746 г. Гурьев отправил тело Анны Леопольдовны в Петербург, с подпоручиком Измайловского полка Писаревым, которому предписывалось от последней перед столицею станции ехать с телом прямо в Александро-Невский монастырь, где была погребена мать принцессы, герцогиня Екатерина Иоанновна. В распоряжениях похоронами принимала участие сама Императрица, приказавшая отпустить на расходы по погребению около 3000 руб. Всем позволено было прощаться с принцессою. В объявлениях о смерти Анны Леопольдовны говорилось, что она скончалась от "огневицы", с целью скрыть рождение принцев Петра и Алексея. Погребение двадцати восьмилетней бывшей правительницы России было совершено в Александро-Невской лавре с большою це-ремонией 21-го марта, в Благовещенской церкви, против цар-ских врат, рядом с ее матерью и бабушкой. Императрица Ели-завета плакала у гроба…
Герцог остался без жены, которую искренне любил, и че-тырьмя детьми. Другой, на его месте с горя запил бы. А этот, оставшись без супруги, вооружился мужеством и терпением, занялся детьми, чтобы воспитать из них добрых, дружных, от-зывчивых людей.
30 октября 1761 г. принц Антон Ульрих обратился к Елизавете Петровне с просьбой разрешить детям учиться чтению и письму. Ответа он так и не получил. Видимо, императрице было уже не до Брауншвейгского семейства. Она тяжело болела, а 25 декабря 1761 г. скончалась.
Принц Антон Ульрих сам научил детей читать и писать по-русски на свой страх и риск. Он также много внимания уделял их духовному развитию.
Императрица Елизавета Петровна умерла.. герцог Антон Ульрих и его дети продолжали жить в Холмогорах.
К законнорожденным детям добавились и незаконные, рожденные от служанок с которыми герцог находил утешение после смерти жены. За долгие годы заключения заключенные и их стражи привыкли друг к другу, хотя предписания императрицы Елизаветы Петровны неукоснительно выполнялись: всякое общение заключенных с посторонними людьми было строго запрещено; дом был обнесен высоким тыном. Развлечением заключенных являлись только прогулки по прилегавшему к дому запущенному саду, с прудом посредине, катанье в ветхой карете на старых лошадях, на пространстве двухсот сажен от дома, причем форейтором и лакеями были солдаты. На содержание узников из архангельского казначейства ежегодно выделялось от десяти до пятнадцати тысяч рублей. Сумма, казалась немалою, но денег постоянно не хватало, поскольку расходы были не только на содержание семьи герцога, но и на жалованье приставленных к ним людям (из местных жителей низкого звания). Да и «секретная комиссия», только известная Её Величеству в количестве 137 человек на содержание своё немалых денег стоила… Делилась эта «комиссия» на две команды. Пока одна команда находилась на страже, другая в казармах пребывала. Казармы близ архиерейского дома рас-полагались. Потом они менялись своим положением.
Смерть Елизаветы Петровны не изменила условий пре-бывания Брауншвейгского семейства. На престол российский в результате переворота взошла Екатерина II. В 1766 году Ека-терина II предложила Антону Ульриху покинуть Россию, но он отказался. Принц не хотел покидать страну без своих детей, да и нужна ли она была ему вообще - эта свобода, о которой он, наверное, успел практически забыть. А отпустить все семейство не могла Екатерина - дети все так же имели право на русский престол. Антону Ульриху было обещано, что их отпустят, когда обстановка станет благоприятной.
Благоприятной обстановки герцог не дождался.. Дожив до шестидесяти лет, скончался 4 мая 1776 года, проведя в за-точении в общей сложности тридцать четыре года. Ночью гроб с телом тайно закопали во дворе дома, не проводя над ним никаких обрядов.
Дети Брауншвейгской четы прожили в Холмогорах еще четыре года. Это были уже взрослые люди, старшей сестре шел тридцать девятый год. Все они были болезненными и сла-быми, а старшая, Екатерина, была глуха с той самой ночи, как ее уронили в суматохе дворцового переворота. Детям Браун-швейгской четы запрещалось давать образование, но тем не менее они сумели выучиться грамоте самостоятельно. Это бы-ли добрые и непритязательные люди, давно свыкшиеся со сво-им положением.
После смерти генералиссимуса Антона Ульриха главой Брауншвейгского семейства в Холмогорах стала принцесса Елизавета Антоновна. Ростом и лицом она походила на покойную мать. Словоохотливостью, обхождением и разумом она далеко «превосходила братьев своих и сестру». Все они ей повиновались.
Принцесса Елизавета Антоновна рассказала сенатору Мельгунову:
- отец и мы, когда были еще очень молоды, просили дать свободу… Когда же отец наш ослеп, а мы вышли из молодых лет, то просили разрешения проезжаться… Но ни на что не получили ответа. Так что в теперешнем положении, не оста-нется нам ничего больше желать, как только того, чтобы жить здесь в уединении. Мы всем довольны, мы здесь родились, привыкли к здешнему месту и застарели».
- Какие просьбы у вас есть к Государыне? - спросил Мельгунов Елизавету.
- Только три, - недолго подумав, сказала принцесса,- Просим исходатайствовать у Ее величества милость, чтобы нам было позволено выезжать из дома на луга для прогулки, мы слышали, что там есть цветы, каких в нашем саду нет», чтобы пускали к ним дружить жен офицеров – "так скучно без общества". И последняя просьба: «Присылают нам из Петер-бурга корсеты, чепчики и токи, но мы их не употребляем… ни мы, ни девки наши не знаем, как их надевать и носить. Сде-лайте милость, пришлите такого человека, который умел бы наряжать нас.
- Может еще какие-то просьбы будут?
Принцесса Елизавета пожала плечами, грустно улыбну-лась и сказала:
- ничего больше не желаем и рады остаться в таком по-ложении навек.
А.П. Мельгунов писал в своем отчете императрице Ека-терине II: «Живут же между собой дружелюбно, и притом незлобивы и человеколюбивы. Упражнения их состоит в том, что летом работают в саду, ходят за курами и утками и кормят их, а зимою бегают в запуски на деревянных коньках по пру-ду, читают церковные книги, и играют в карты и шашки, девицы же, сверх того, занимаются иногда шитьем белья».
Видимо, после прочтения доклада губернатора Мельгу-нова у Екатерины II что-то дрогнуло в душе - и наконец-то был отдан приказ готовить к отъезду детей Анны Леопольдов-ны. Узников было решено отправить в Данию, под покрови-тельство датской королевы Юлии Маргариты, сестры Антона Ульриха. Начались сборы. В "приданое" холмогорским плен-никам спешно готовили несметные богатства - нельзя было, чтобы в Дании подумали о Екатерине II плохо.
Когда узникам доставили подобающие их статусу одеж-ду, драгоценности и украшения, они радовались этому как де-ти. Но мечтали о возможности выйти на луг, за ограду своей тюрьмы, чтобы рассмотреть растущие там диковинные поле-вые цветы. Ни о чем другом они и не помышляли.
Ночью 27 июня 1780 года Брауншвейгских узников впервые в жизни вывели из тюрьмы, посадили на яхту и по-везли по Северной Двине. Завидев стены Новодвинской кре-пости близ Архангельска, бывшие пленники приготовились к худшему и начали прощаться друг с другом - они подумали, что их обманули и всего лишь перевозят в новую темницу, крепче и страшнее старой.
Но все обошлось благополучно. 1 июля фрегат "Поляр-ная звезда" поднял паруса, и дети Анны Леопольдовны нако-нец-то покинули негостеприимную Россию. Девять недель они добирались до Дании сквозь шторма и туманы. Сложно вообразить, как чувствовали себя в таких условиях люди, никогда в жизни не видевшие ничего более, чем двор Холмогорского дома. Наверное, они думали, что так и не доберутся до берегов новой жизни.
Тридцатого августа 1780 года они наконец достигли своей новой родины. Датская королева поселила их в городке Горзенс в Ютландии, но и там бывшие пленники не были счастливы - в незнакомой стране, среди чужих людей, говоря-щих на чужом языке. Свобода слишком опоздала к ним. Долго они не прожили - в 1782 году умерла Елизавета, через пять лет - ее брат Алексей, в 1798 году - Петр.
Дольше всех прожила старшая глухая сестра, Екатерина - та самая, которую уронили в суматохе дворцового переворо-та 1741 года. В августе 1803 года император Александр I по-лучил письмо от Екатерины Антоновны, написанное ее рукой, на плохом русском языке. Она умоляла забрать ее в Россию, домой. «Я всякой день плачу, – писала она, – и не знаю, за что меня сюда Бог послал и почему я так долго живу на свете, и я всякой день вспоминаю Холмогор, потому что там мне был рай, а тут – ад
ИЗ ТОБОЛЬСКА В МАЛОРОССИЮ
Можно не верить в магию чисел да я к этому вас и не призываю. Но, так уж получается, что обращаешь невольно внимание свое на такие, кажущиеся случайными совпадения. В далеком городе Тобольске, в то время выполнявшего роль столицы огромных по всем меркам сибирских пространств, у ссыльного малороссиянина Якова Ивановича Мировича в 1740 году родился сын, которого священнослужитель Софийско-Успенского собора при крещении назвал Василием.
А в северной столице России Санкт-Петербурге в том же 1740 году у супружеской четы герцога и герцогини Браун-швейгской родился сын, которого нарекли Иоанном, в честь деда - русского царя, старшего брата Петра Великого - Иоанна. Только крови дома Романовых в Иоанне Антоновиче так мало текло, что его по всем человеческим понятиям следовало считать чистокровным немцем.
Судьбы этих двух таких далёких по происхождению, национальности, социальному положению людей тесно пере-плетутся – оба они погибнут в 1764 году, достигнув возраста 24 лет каждый, гибелью своею обязанные друг другу.
Но поговорим о каждом подробнее
Итак, город Тобольск, хоть и назывался в то время сто-лицей Сибири, красотою своею не блистал. Построенных из камня строений было мало, и не потому, что не хотели строить из камня, а не разрешали. Не разрешали, боясь роста и величия города: а вдруг захочется Тобольску стать столицей Сибирского царства?.. Божьи храмы – куда ни шло – церковь в светские дела не вмешивается , если её здорово к этому не приглашают. Стен крепостных тобольского кремля это тоже не касаемо.
Места тут красивые – таежные. Река Тобол вливает воды свои в Иртыш. Не могли проплыть люди мимо, чтобы не задержать взор свой на красотище природы, даже тогда, когда взор ястребиный поживу себе искал, а сердце оставалось ле-дяным, на реки крови глядя.
Приплыли струги казацкие по Иртышу реке в места здешние, а на стругах тех 500 казаков под предводительством легендарного атамана Ермака Тимофеевича. В местах этих одержал он тогда победу над ханом Кучумом. Прошли казаки, прирезая к матушке России земли огромные, полные зверья разного. Пушнину заготавливали тут, равной какой на всем белом свете не сыскать. Нужно было и град здесь построить, чтобы власть царскую на землю сибирскую закрепить.
Весной 1587 года письменному голове Даниилу Чулко-ву «со товарищи» велено было отправиться в устье р. Тобол, и основать там новый город. Казаки спустились по Тоболу и на правом берегу Иртыша, в месте слияния его с Тоболом поста-вили небольшой острог для защиты русских владений от набе-гов сибирских ханов, «кучумовых внучат». Из разобранных казачьих стругов на «Алфейской» горе и были построены первые жилища града. Из Тобольска и пошли тобольские служилые люди на «проведование» новых земель на востоке. Самый знатный из них, землепроходцев, Семен Дежнёв был.
Пожары не щадили Тобольск, многократно горел он. По-сле опустошительного пожара 1677 года был издан Сибирский приказ: «Впредь город Тобольск делать каменный…» И стали возводить каменные строения, душу в них, требующую красоты вкладывая.
Тобольские воеводы ведали обороной сибирских горо-дов, обеспечивали «непашенные города» хлебными припаса-ми, собирали ясак, осуществляли управление Западной и Во-сточной Сибирью. Как предписывалось Посольским приказом, «...чтобы воеводы и головы всех сибирских городов не писали в Москву мимо Тобольска». Уже в XVII в. Тобольск был одним из важнейших городов Российского государства и значился на всех иноземных картах. Сюда стекались несметные богатства края, которые потом переправлялись в Россию,
После административных преобразований Петра I То-больск стал центром Сибирской губернии. В начале XVIII в. под его ведомством находилась громадная территория — от Прикамья до Тихого океана. Статус сибирской столицы опре-делял обширные экономические, культурные и политические связи со многими государственными ведомствами России и других стран. После Москвы и Санкт-Петербурга Тобольск был единственным городом за Уралом, принимавшим ино-странных послов. Тобольск при Петре Великом стал местом, где держали большое количество пленных шведов. Позднее Тобольск стал местом ссылки для государственных преступ-ников. Вначале использовались приспособленные здания для содержания заключенных — острог, гауптвахта, арестантские роты. Семейные ссыльные строили себе бревенчатые жилища, в одном из них, с подслеповатыми окошками, из которых была видна река Тобол, впадающая в Иртыш, и располагалась семья ссыльных казаков малороссийских Мировичей. Стоит, наверное, определиться, чем была вызвана немилость государей российских к старинному казачьему роду, занимавшему в истории Малороссии знатное положение. Наследственной чертой большинства мужчин этого рода были безудержная храбрость и… бунтарство. С такой душой мятежной на месте не усидишь, хочешь- не хочешь, казаком стаеншь. Да и гордость казацкая не может смириться с тем, что под ляхом приходится ходить. Схлестнулся с ляхом, а силы неравные: либо лях силой одолеет, либо обманом возьмет. Предок рода Мировичей со Степаном Остраницей в товарищах был: вместе на ляхов ходили, вместе в запорожскою сечь бежали, будучи побитыми. Степан Остраница там гетманом был избран. Случилось это весною 1638 года.
Тогда же он двинулся с толпами казаков на Украину, имея помощниками казацких старшин Гуню и Скидана. Пер-вое столкновение его с польским войском, под начальством Станислава Потоцкого, произошло под Кременчугом и окон-чилось поражением поляков. Кременчуг, со слободами, пере-дался Остранице. Второе столкновение у Голтвы также окон-чилось поражением польских войск. и бегством Потоцкого. После сражения у Голтвы Остраница заключил с Потоцким вечный мир и удалился на богомолье в Канев, где вероломно был схвачен поляками вместе со своей старшиной, привезен в Варшаву и там колесован в 1638 г. Это устное предание под-тверждается свидетельством историка преосвященного Григо-рия Конисского архиепископа Белорусского. Вот, что он пи-шет:
«…Зрелище оное открывала процессия Римская со мно-жеством ксендзов их, которые уговаривали ведомых на жертву малороссиян, чтобы они приняли закон их на избавление своё в чистцу; но сии, ничего не отвечая, молились Богу по своей вере. <...> Гетман Остраница, обозный генеральный Сурмила и полковники Недригайло, Боюн и Риндич были колесованы и им переломали поминутно руки и ноги, тянули с них по колесу жилы, пока они скончались; полковники Гайдаревский, Бутрим, Запалей и обозные Кизим и Сучевский пробиты железными спицами насквозь и поднятые живые на сваи; есаулы полковые: Постылич, Гарун, Сутяга, Подобай, Харчевич, Чудан, Чурай и сотники: Чуприна, Околович, Сокальский, Мирович и Ворожбит прибиты гвоздями стоячими к доскам, облитым смолою, и сожжены медленно огнём; хорунжие Могилянский, Загреба, Скребило, Ахтырка, Потурай, Бурлей и Загнибеда растерзаны железными когтями, похожими на медвежью лапу; старшины: Ментяй, Дунаевский, Скубрей, Глянский, Завезун, Косырь, Гуртовый, Тумарь и Тугай четвертованы по частям. Жёны и дети страдальцев оных, увидев первоначальную казнь, наполняли воздух воплями своими и рыданием, но ско-ро замолкли... оставшихся же по матерям детей, бродивших и ползавших около их трупов, пережгли всех в виду своих отцов на железных решётках, под коими подкладывали уголья и раздували шапками и мётлами.
Не ведали селяне букварей
И многие неграмотными были..
Из песен грустных кобзарей
Дошли до нас истории и были.
Слабела память о былом,
История страны терялась в прошлом.
Родился миф о Веке Золотом,
на самом деле мерзко-пошлом
Как истину извлечь из нечистот
И чем ее измерить и проверить?
Крупицу извлекает только тот,
Кто в разум продолжает крепко
Верить!
Прадед нашего героя Иван Мирович, переяславский полковник, был бешеной храбрости человек, был он хорошо известен и в Москве. ,. Гетман Мазепа выдал за него, вторым браком, выписанную из Польши свою сестру, Янелю. Разгро-мив татар у Перекопа и Очакова, Иван Мирович возил в Москву пленников и пушки и, возвратившись оттуда с щедрыми подарками, начал строить каменный переяславский Покровский собор, но закончить не успел – смерть помешала. По его заказу, на большом запрестольном образе, весьма схоже, был изображён Пётр I, возле него гетман Мазепа и духовенство, поодаль придворные дамы, народ и казацкое войско, а над всеми, в облаках, покров эллинской Божьей матери. У этой ещё не оконченной церкви, по преданию, гетман Мазепа, поскользнувшись, упал с конём. - Не к добру, - сказал народ тогда и вспомнил о том после Полтавского боя.
В Северной войне полковнику Ивану Мировичу не везло. Так он был послан на защиту города Львова от наступающего шведского короля Карла XII, но вместо тридцати тысяч, как этого требовал русский царь Петр, Мазепа послал только десять тысяч казаков. К тому времени, когда наказной гетман переяславский полковник Мирович подошел ко Львову, тот уже был взят шведами и подвергался разграблению.
Иван Мирович прославился защитой местечка Ляховичи, командуя его гарнизоном в тысячу казаков. Два месяца отражал гарнизон превосходящие многократно войска шведов (14 тыс.) На все предложения сдаться казаки отвечали пушечной стрельбой. Тщетно ждал помощи Мирович от Мазепы К Ляховичам подошел с шести тысячным отрядом шведов сам король После сильного штурма город был взят. Многие казаки и жители были перебиты. Мирович был взят в плен и в оковах отправлен в Стокгольм .Там он и умер.
Сын Ивана от первого брака, Фёдор Мирович не менее буйным нравом отличался. Служил верой и правдой своему дяде Мазепе, вместе с ним испил горечь поражения под Пол-тавой и бежал в Турцию. Потом в Варшаве объявился у Виш-невецкого. У него пребывая, он и умер. За измену Петр I со-слал его жену и сыновей в Сибирь, отобрав в казну имения не только виноватого перед ним Фёдора Мировича, но и ни в чём не повинной его жены.
Юных сыновей Фёдора Ивановича государь спустя не-которое время помиловал. Мировичей отпустили из Сибири в Чернигов, к их дяде, оставившему след свой в истории Мало-россии, Павлу Полуботку наказному гетману Украины черни-говскому полковнику. Павел Леонтьевич отвез племянников в 1723 году в Петербург и поместил, для прохождения наук, в академическую гимназию. Но учились юные Мировичи недолго. Дядю их, Полуботка, вскоре заключили в Петропавловскую крепость за то, что ратовал за расширение прав украинских гетманов. Полуботок кончил жизнь в крепости, племянники остались без средств и от бедности бросили науку. Старший из них, Пётр, получил место секретаря при дворе великой княжны Елизаветы Петровны; младшего, Якова, взял к себе из милости польский посланник, граф Потоцкий. Федор Иванович Мирович на ту пору жив был еще, «на хлебах» у Вишневецкого находясь. Старший сын Петр с отцом переписывался… На беду, как-то, было перехвачено письмо Петра Мировича в Варшаву к отцу, с копией указа царского о наказании Полуботка и с известием о притеснениях малороссийского народа. Братьев за крамолу арестовали и сослали снова в Тобольск.
За Сибирью солнце всходит,
Но лучи его не греют казака.
Воля где-то по дорогам бродит,
Но дорога к воле далека.
Как приманка, где-то там мелькает,
Не давая близко подойти,
Как её добиться, всяк мечтает,
Только к ней отрезаны пути
Во время коронации Елизаветы в Москве бывший певчий цесаревны, Алёшка, теперь же всесильный и вельможный граф Алексей Григорьевич Разумовский, напомнил императрице о судьбе своих забытых земляков, Мировичей. Государыня лично в сенате, в 1742 году, объявила именной указ, которым обоим братьям Мировичам, после вторичной десятилетней ссылки в Сибирь, даровалось прощение и предоставлялось служить, где они захотят. Они пожелали закончить век на родине, куда после некоторого пребывания в Москве и переехали.
Мать Петра и Якова Пелагея Захаровна, была отпуще-на из Сибири в Малороссию двумя годами позже сыновей. Сколько прошений посылала она, вернувшись на родину о возвращении ей если не мужниных, то хотя бы части её соб-ственных имений. На все её прошения были получены отказы. Некогда вельможная пани Мирович, родня по мужу Полубот-кам, Мокиевским, Забелло и Ломиковским и жена гетманского племянника, Пелагея Захаровна умерла, по возвращении на родину, в бедности..
Пётр Фёдорович Мирович нрава буйного, заносчивого, находясь в ссылке, дослужился до должности енисейского во-еводы, но за дикий нрав свой был отстранен от должности. Возвратясь на родину, он не укротил своего нрава. Будучи бе-ден и горд и доживая век где-то в глухом местечке, на не-большое пособие, гордо нес имя фамилии своей. Умер от за-поя, изрубив перед кончиной полицейского офицера за то, что тот перед ним не снял шляпы.
Брат Петра, Яков Мирович, отец героя нашего повест-вования был нрава кроткого и тихого, здоровья слабого. Наука с великим трудом давалась ему. Женился на небогатой купеческой дочке Акишевой. При жизни матери и брата кое-как ещё содержал семью. По смерти же их впал в окончательную нищету, овдовел, огрубел и, одичав от бедности, мало чем отличаясь от любого простолюдина-батрака: ходил в сермяге и сапогах, смазанных дёгтем и нанимался у соседей-помещиков то в ключники, то в объездные, торговал некоторое время водкой, гонял на продажу гурты скота, а состарившись и не видя себе ни в чём удачи и успеха, сел у хуторянина - кума Данилы Майстрюка в лесу на пасеке, глядеть пчёл. Кум этот арендовал землю, прежде принадлежавшую отцу Якова Мировича.
У Якова Фёдоровича Мировича от рано умершей жены остались четверо детей: три дочери - Прасковья, Аграфена и Александра, и сын Василий. Дочек разобрали по рукам добрые люди. Мальчик подрастал при отце.
Зимой Вася учился на хуторе у дьячка читать и писать, летом помогал отцу у пчёл, носил ему в лес обедать и ужинать, плёл корзинки, строгал бабам ложки и веретёна.
Раз услыхал отец, как его десятилетний Василь в церк-ви поёт и читает Апостола и задумался.
"Нет, ему жить не в лесу, не на селе! - сказал себе Яков Фёдорович. - Другим удаётся - попытаюсь и я о нём! Всё же он дворянской крови... Предки знатные были и не под тыном валялись... А царица Лизавета Петровна до Украины милостей своих ещё не замуровала в стену"...
Под лежачий камень вода не течет.
И гора не ходит к Магомету..
Солнце не морозит, а печет,
И морозы не приходят летом.
ЦОБ-ЦОБЕ
«От Сулимовки, что по берегу реки Трубежа раскинула две свои широкие улицы с белыми хатами-мазанками под со-ломенными крышами, до Петербурга верст тысячу с гаком наберется, а если от Переяслава считать, то вёрст на тридцать и более будет. Да нет туда дороги прямой да накатанной, с трактирами да постоялыми дворами, где можно и непогоду пересидеть, и чарку другую горелки выпить. Чуть повыше Ки-ева, туда, севернее Чернигова, и леса густые начинаются, скрывая не только села с народом добродетельным, но и душе-губов, в шайки собирающихся. Супротив таких в одиночку с саблей не пойдешь, да и мушкетом их не напугаешь. Так что, по размышлении, ехать нужно через Москву. И кум покойный, царство ему небесное, туда наведывался, не всегда, правда, по воле своей… и дед Иван ездил туда за «огневыми припасами», отвозя добытое в походах удачливых.
«Дорога через Москву во много крат надежнее, но и вдвое дороже обойдется. Придется, голову в колени спрятав, гордость свою сломив, по родственникам пройтись с шап-кой… Думается, на доброе дело не откажут пособить?» – ду-мал Яков Мирович, пчёлами занимаясь на пасеке, принадле-жащей куму Майстрюку. Прежде земли здешние вверх и вниз по Трубежу Мировичам принадлежали. Дебри кленовые и ли-повые с ярами серо-глинистыми, лугами пойменными с тра-вами зелеными сочными - всё было их собственностью… А сколько рыбы вылавливалось в затоках и озёрах их угодий!.. А сады какие вишнёвые да яблоневые!.. А птицы сколько во-доплавающей!.. А на горе хутор «Липовый Кут» стоял с трех-главой церковью в центре – родовое гнездо Мировичей. И все это стало недоступно потомкам. За что казнь они принимают?.. Не виновны ни перед государями, ни перед Богом!
Так не хотелось покидать родимых мест: ни хутора с его садами и белыми хатами, ни старой дуплистой вербы, что на выгоне стоит, ни колодца с почерневшим журавлём.… Но делать нечего – ехать нужно. Сыну единственному пятнадца-тый годок пошел, на девок стал заглядываться… Пора к жизни приглядываться, пристраиваться, пока она за льняные кудри не ухватила, лицом в дерьмо не погрузила. Вареники и галушки на кустах не растут, сало само по себе на столе не появляется. Их заработать надо! Чему научился хлопец? Учеба у церковного дьячка закончена, большего тот долговязому хлопцу дать не может, поскольку сам большего не знает… Не голубей же гонять, да дули горобцам показывать! На селе заниматься нечем… Стыда не оберешься, коль узнают, что дворянский сын «подлую» работу стал выполнять! Не в подпаски же идти отпрыску знатного рода. Не в канаве подзаборной на свет божий он появился, не в подоле девка гулящая принесла! Прежде о том и думать не приходилось, чтобы занятие себе искать... Подался в Запорожье, там и славу добыть можно и поживу в походе… Теперь это – кончилось! Пора казацкая прошла… Отгулялись казаки… Хоть и силушки в руках многовато еще осталось, да путы на ногах царские: и далеко не уйдешь и пути прежние широкие – заказаны. Как собака на привязи – хоть вой по волюшке прежней!.. Властью связаны – нет путей вольных. Чтобы себя прокормить, да семью содержать, нужно на службу царскую идти. Слава богу, хоть Россия забором от Ма-лороссии не отгородилась. Только там есть ещё работа для рук и головы сына дворянского. Сколько наших знатных родов, да и незнатных тоже в Москве и Санкт-Петербурге проживать стало, великих чинов добившись, борщ из мисок серебряных едят, вареники со сметаной в тарелках золотых им подают…
Все прошлое во времени ином.
Чтоб воссоздать и жизнь в него вдохнуть,
Нужна совсем иная режиссура
Способность видеть солнце в утре хмуром,
Где жизнь сама вертелась колесом,
Из смерти возводясь, прокладывала путь.
Не ведомо мне, пишущему эти строки, каким транспор-том добирались Мировичи (отец с сыном) до северной столи-цы России, но согласиться с утверждением, что они отправи-лись туда на волах, никак не могу…
Усадить их ради украинского колорита на волов, значило бы поступить против правды. Одеть их, побывавших не год и не два в Сибири, побывавших в Москве, усвоивших русский язык и культуру, в праздничные свитки с шароварами и в шапки из овчины тоже не могу. Они в них не ходили. А в обычной повседневной одежде, называемой в то время в Малороссии «подлой» направляться в столицу, где для решения серьезных вопросов предстояло встретиться с титулованной знатью, следовало бы считать непростительной глупостью. Можно, конечно, в руки перо гусиное, очиненное, окунуть в чернила, да скрипя им, мелкие капли разбрызгивая, пролог путешествия так изложить:
Волы гарцуют, словно кони,
Ярмо изогнуто дугой.
Кнутом погонщик вёрсты гонит -
Одна сменяется другой.
Одно село, за ним другое...
А вот уже и стольный град,
И море сине-голубое…
А вдоль Невы дворцы стоят.
На Невском дверь открыл шинок..
Прохлада в нем, снаружи – жарко.
Гуляют хлопцы без жинок,
Горилку в чарки льёт шинкарка.
Полтавский слышен говорок.
В гаманках – гроши, их немало!
Закуска – с сыром пирожок,
Да ковбаса, да хлиб, да сало…
Готов к поэме колорит!..
Язык сменяется на мову…
Такую чушь наговорит…
Но ложь – сказанию основа.
Путь в полторы тысячи верст на волах, покрикивая на них «цоб-цобе» и представить себе не могу… Что может за долгое время в пути случиться? Да что угодно!.. Значит, оста-ется моим героям двигаться по тракту в наемной карете или верхом. Хорошо бы еще и подорожную выправить для пути дальнего, чтобы смотрители на почтовых станциях во время свежих коней для подставы дали. Позавидуешь, ей богу, гого-левскому Вакуле! Тому за одну ночь перед Рождеством в Санкт-Петербурге удалось побывать, с царицей встретиться и вернуться в село с «черевичками», которые сама царица носит. А героям моего повествования, реально жившим, а не надуманным пришлось и денег немало истратить на дорогу и клопов покормить на постоялых дворах и станциях, где коней «перекладывали».
Вот так, в путь долгий с событиями непредвиденными отец и сын Мировичи отправились в кибитке, рогожей обтянутой, боками своими и задницами все колдобины на пути долгом считая.
Дорог в России тогда не строилось, их крестьяне своим транспортом накатывали: летом – колесами телег, зимой – по-лозьями саней.
Тоска за душу путешественников взяла, когда хаты бе-лые да колодцы с журавлями исчезли, а села из бревенчатых серых от времени изб появились. И криниц не стало – русские не рыли их, пользуясь водой из естественных источников.
Две недели до Москвы добирались. В Москве у род-ственникА дальнего – Ломиковского на два дня задержались – нужно было косточкам отдых дать. А потом путь продолжил-ся… Только повеселее в пути стало. И почтовые станции ста-ли чаще встречаться и дороги верстовыми столбами были от-мечены. Добрались до Санкт-Петербурга а дальше что?..
Мелкопоместному дворянину, лишенному наследствен-ных имений можно было думать о чиновничьей карьере или о воинской службе? Для чиновничьей - грамоты, полученной от хуторского дьячка, было недостаточно… Оставался один путь - армейский. Яков Федорович, в ссылках пребывая, «нужным» знакомством не обзавелся, но слышал, что в Санкт-Петербурге проживает важный вельможа граф Разумовский Алексей Григорьевич, родом из простых казаков. Многим по-мог он, искавшим правду в столице, из Малороссии прибыва-ющим. Разыскали, встретились с бывшим певчим. Без род-ственных объятий, конечно, обошлось, но с добрым понима-нием положения, в котором оказались потомки известного по всей Украине рода. Алексей Григорьевич принял участие в судьбе Мировича-младшего. Подросток был пристроен в ка-детский пажеский корпус на государственный кошт. А вот с отобранными Петром Великим имениями ничего путного не вышло. Государыня Елизавета Петровна, по привычке своей, рассмотрение челобитной от Мировича-старшего отложила. Потом, прочитав прошение, решила отказать просителям, считая претензии их на возвращение отторгнутых имений не-обоснованными.
Разумовский со свойственной ему мягкостью в обраще-нии посоветовал Якову Мировичу обратиться в сенат, но предварительно собрав документы…
- Должны же какие-то бумаги сохраниться… - сказал на прощанье вельможный граф.
Перекрестил сыночка своего ков Мирович на прощанье да и поехал восвояси. Встретиться более им не довелось.
ЗНАТЬ НЕ СУДЬБА
Хоть широкой лопатой копай,
Хоть долби ее кайлом, киркою.
Но от истины не отступай
Будь она даже очень плохою!
Можно многое говорить о любви, и сладости в ней много и страданий ревности, но печальней всего, если любовь не приходит вообще или остается безответной… Пришла любовь и к Василию Мировичу, когда он по протекции самого Алексея Григорьевича Разумовского, как отрок из мелкопоместных дворян был зачислен в Сухопутный шляхетский кадетский корпус, учрежденный императрицей Анной Иоанновной и называемый при жизни ее «Корпусом кадетов шляхетских детей». В третьей пешей роте обучался Мирович Василий, куда он согласно возрасту и поступил. В первой роте обучались малолетние, подчиненные женскому надзору. Кадеты всех пяти рот изучали языки русский, немецкий и французский. Изучались: грамматика, риторика, математика, география, юриспруденция, мораль, геральдика, рисование, чистописание, артиллерия и фортификация; из физических занятий: фехтование, верховая езда с вольтижировкой, танцы и солдатская экзерциция. Корпус имел задачею готовить молодых людей к службе не только военной, но и гражданской. В зависимости от успехов присваивались офицерские чины или унтер-офицерские звания. Для гражданской службы Кадетский корпус готовил чиновников, судей и дипломатов.
Забегая вперед следует сказать, что полного курса наук Василий не прошел, оставалось совсем немного, но злая судь-ба распорядилась по иному – отчислили кадета Мировича, направив рядовым в действующую армию.. А начиналось вро-де бы все так прекрасно… Сброшено партикулярное платье, взамен которого кадет надел настоящий офицерский мундир с нагрудным знаком. Знак был изготовлен из серебра с золотой арматурой, на нем изображен черный двуглавый орел с белым щитком.
Учеба Василию давалась легко. Обладая приятным и сильным голосом, кадет Мирович стал певчим в церковном хоре. Настоятель Корпусной церкви иеромонах Гавриил Краснопольский не раз отмечал трудолюбие кадета Василия Мировича. Церковь располагалась в особом двухэтажном до-ме, называемым в то время Посольским, и резонансом необ-ходимым для церковного пения не располагало, поэтому нуж-но было обладать достаточно звучным голосом… Ну, не труб-ным… конечно.. Само учебное заведение занимало прежний дворец великого князя Меншикова. Не знал полуграмотный Светлейший, что строение для бытовых нужд его, так славно просвещению послужит!.
Особое место занял Сухопутный шляхетский кадетский корпус в истории развития русской литературы и театра. Его воспитанники объединились в «Общество любителей русской словесности», где читали свои стихи, сочинения и переводы. Играли на сцене небольшого корпусного театра и трагедии. Первая трагедия, написанная А.П. Сумароковым «Хорев», была сыграна здесь, а уже потом во дворце императрицы Ели-заветы Петровны. Как-то граф Алексей Разумовский, почита-емый меценатом слуг Мельпомены, посетив кадетский Кор-пус, встретил там рослого кадета в чистом отглаженном зеле-ном кафтане , в русой припомаженной косе и треуголке. Уди-вительно, но белые манжеты и такие же белые чулки, были без единого пятнышка на них. Только когда кадет приблизился на расстояние руки, граф признал в нём своего протеже, когда-то из Малороссии пожалованное, Василия Мировича
- Ты, что, театралом стал? – спросил Разумовский юного Мировича.
- Актерству меня сам Александр Петрович Сумароков обучает, - ответил Василий с гордостью.
- И в каких спектаклях ты уже играл?
- Недавно играли в нашем домашнем театре комедию господина Сумарокова «Чудовищи» Обещал, что скоро мы «Гамлета» будем ставить…
- Люблю Офелию, но сердце благородно… Быть должно праведно, хоть пленно, хоть свободно… -продекламировал граф, давая понять юноше, что ему совсем не чужд театр
- Чем ты еще заполняешь досуг?
- Стихи пишу…
- Небось, к Тредиаковскому на одобрение носил? – граф лукаво прищурился.
- К Михайле Ломоносову… Некоторые… одобряет.
- А на амуры время остается?
Мирович покраснел. Сердце его оставалось свободным, хотя сны в последнее время были полны видений прекрасных девушек.. Но учеба в Шляхетском Корпусе свободного време-ни оставляла слишком мало, а Василий к тому же к картиш-кам пристрастился. К тому же он так наловчился играть и отыгрываться, что в карманах его серебро завелось и даже стали империалы попадаться. И хотя усы у него еще не настолько выросли, чтобы их за уши закладывать, но кончики их стали заглядывать в кружку с вином или пивом…
- Чем бродить без дела по «Невской прешпективе» в по-исках приключений, - продолжал Разумовский, -приходи ко мне… нужны актеры для постановки французской пасторали «Пастух и гордая пастушка» Кстати, в ней участвует одна хо-рошенькая фрейлина, характером жесткая, горделивая, на язык –острая, смех свой по делу рассыпающая, но улыбками муж-чин не жалующая...Попробуй сердце ее завоевать...
Мирович дал согласие придти. И на беду, не он сердце девушки завоевал, а его было пленено. Он нашел свою Офе-лию на даче Алексея Кирилловича Разумовского, когда играл роль пастушка в вышеназванной французской пьесе..
Офелией оказалась Поликсена Пчелкина - камер-медхен (фрейлина низшего ранга) Такими становились при дворе девушки без высокого ранга покровителя. Откуда по-явилась в Зимнем выросшая из девочки девушка, уже никто и не помнил. Но, как-то прогуливаясь по коридорам дворца, Елизавета Петровна увидела девчушку лет трех с ангельским личиком, кудряшками цвета насыщенного янтаря и голубыми, словно синь неба, глазками. Девочка, что-то напевала себе под нос. Императрица была в прекрасном настроении, поэтому обратила свое благосклонное внимание на босоногую крошку
- Откуда ты, пчелка, сюда залетела?
- Не знаю.- ответила девочка, смотря невинными глазка-ми на красивую тётю
Императрица, взяв за пухленькую ручку девочку, повела к себе в кабинет, угостила ее конфетами…
Родители девочки так и не нашлись. Решили: «сорочье дитя», так называли в те времена подкидышей, но девочка осталась жить при дворе, получив фамилию Пчелкиной, а имя Поликсена. С ней обращались примерно так, как обращаются с котенком: настроение хорошее – ласкают, жалеют, играют; испортилось настроение - отбрасывают прочь ногой! Редкие радости ребенка чередовались с частыми обидами, черство-стью и бездушием. Правда, Пчёлкина быстро отходила, обиды долго не тая – и вновь окружающие видели улыбающееся ли-чико, хотя слезы порой ещё не успевали засохнуть и бусинка-ми висели на кончиках ресниц. Подрастать стала «Пчелка», пристроили ее ковёрщицей у статс-дамы Апраксиной. Значи-тельно позднее императрица взяла её к себе, и стала Поликсе-на камер-медхен, но тут, оказалось, без французского языка не обойтись. Слава Богу, Поликсена оказалась склонной к иностранным языкам. К французскому вскоре добавился и немецкий, поскольку и тем и другим языками императрица владела превосходно.
В Зимнем часто царило веселье. Особенно было весело в дни ненастья, когда за окнами полощет дождь или разгуливает метель. Придворные балы сменялись концертами, концерты – маскарадами. Императрица любила, чтобы хорошенькие жен-щины из её свиты, не только фрейлины, но и камеристки, за-просто являлись поплясать в её присутствии на обычных кур-тагах. Безродная фрейлина оказалась прекрасной танцов-щицей и обладала хорошим голосом. Елизавета Петровна стала одаривать фрейлину одеждой.
Говорят, что наряди кол, и он станет красивым, а что уж говорить о прекрасно сложенной девушке шестнадцати лет… И взоры мужчин стали тянутся в сторону безродной юной фрейлины.
Заметил Пчёлкину и Иван Иванович Шувалов двадцати двух летний фаворит при сорокалетней Елизавете Петровне. Он не только слыл знатоком иностранных языков, но еще лю-бил и оперную музыку и не жалел средств, приглашая в Рос-сию зарубежных профессиональных актрис, чтобы те станови-лись менторами российских. Как-то услышал он пение Пчёл-киной и задумал определить её в оперный хор, поручив её по-печению тогдашней первой певицы Либеры Сакко. Та приняла доброе участие в судьбе юной ученицы, давала не только уроки музыкальной грамоты, но читать драмы, комедии и повести, развивая ее.
Но вернемся к первой встрече Пчелкиной с Мировичем. на даче Алексея Григорьевича Разумовского Она была обы-денной, каких немало было у Поликсены с другими актерами. Но вскоре Поликсена стала замечать, что слишком пылко и страстно смотрят глаза «пастушка» на «пастушку». Ей нрави-лось повышенное внимание молодого кадета к ее скромной персоне. Ей нравился простодушный, скромный молодой че-ловек, но она уже становилась женщиной, живущей постоянно при императорском дворе и понимающей разницу между бедностью и богатством… Что мог дать ей рослый красивый мужчина, когда он станет простым пехотным офицером? Бивуачная жизнь в палатке или наскоро сооруженной землянке. Он нравился ей больше всех, прежде виденных мужчин, но по-видимому любовная страсть не овладела ею, если она продолжала сравнивать его с другими… Часто видя на репетициях скромного, добродушного, до глупости влюбленного Василия, она думала: «Да неужели ж этот?». И гнала прочь всякую мысль о возможности остановить свой выбор на нем.
Вскоре у Василия появились и конкуренты за право овладеть сердцем Поликсены. Особенно усердствовал моло-дой граф Нарышкин. Он был сказочно богат, но шли ли его ухаживания от сердца? Не верила Пчёлкина вертопраху Нарышкину, но нельзя было сбрасывать со счетов волю импе-ратрицы, любящую устраивать свадьбы своих подданных…
Шел 1759 год. Поликсене исполнилось восемнадцать. Она превратилась в изящную красивую женщину, и число вздыхателей вокруг нее увеличилось. И штатские, и военные дарили букеты цветов, вкладывая в них любовные признания. И все вздыхатели видели, что душою красавица тянется к ка-дету. Нашелся среди предлагавших любовь свою, тот, кто ис-пользовал связи для устранения опасного конкурента…
Поговаривали, что шеф Пешего кадетского шляхетского корпуса получил донос на кадета выпускной роты Василия Яковлевича. Что в том доносе содержалось, никто не знал. И проверки никакой не проводилось. Без звания, рядовым солда-том был Мирович направлен в армию. Предстояло и каши солдатской поесть и с пруссаками в бою встретиться. Проявил себя на войне солдат Мирович, до подпоручика дослужился. Пригодились знания, полученные в кадетском корпусе. Сме-лости и сообразительности хватило, чтобы на него обратил внимание генерал-майор Панин Петр Иванович, взяв к себе флигель-офицером.. Война закончилась, получив отпуск, Ми-рович помчался в Санкт-Петербург… Но Поликсены при дво-ре не оказалось. Помогал в поисках любимой Мировичу Ло-моносов через своих друзей, но тщетно…
Более других осведомленнее оказался камер-лакей Ка-саткин. Тот рассказал, что у государыни Елизаветы Петровны возникла мысль выдать Пчёлкину замуж… Но смерть импера-трицы спутала карты. Мало того, фрейлина Поликсена лиши-лась своей покровительницы. Новая императрица Екатерина Алексеевна в услугах слишком красивой девушки не нужда-лась Графиня Апраксина посоветовала Поликсене обратиться к Екатерине Романовне Дашковой в фавор при императрице вошедшей
Взглянув на красивую, но скромно одетую камеристку старого, ненавистного ей двора, надменная Екатерина Рома-новна презрительно улыбнулась и, отвернувшись, вполголоса сказала по-французски::
– Какая дерзость! всякая горничная метит в наперсницы к новой государыне.
Поликсена , знавшая прекрасно французский язык, по-бледнела, но смерив Дашкову ненавистным взглядом, молча удалилась.
Оставшись за штатом, она решила не просить и не хо-дить ни к кому, а выехать из столицы туда, где бы и следов её никто не мог найти. Накопленных денег, чтобы начать скром-ную жизнь в провинции ей хватало, и в марте 1762 года, не простившись даже со знакомыми, наскоро собралась, написала прощальное письмо также уезжавшей из столицы актрисе Сакко, и, без сожаления, оставила Петербург.
- Вот так обращаются у нас с верными слугами, Да и что там говорить, при дворе только сладко пожили при царствова-нии Иоанна Антоновича закончил свой рассказ Касаткин.
- Постой, постой! – Воскликнул Мирович, обращаясь к Касаткину,- что-то мне не приходилось слышать о таком царе
- Я тоже на четвереньках ходил, когда он царствовать изволил… Рассказывали мне по секрету, что его свергла Ели-завета Петровна и в какую-то крепость заключила…
Не знали тогда ни Мирович, ни Касаткин во что выльется этот эпизод разговора..
РАБОЧЕЕ УТРО ЕКАТЕРИНЫ
В стройном солдатском ряду
Иль на коне офицером.
Ты у неё на виду,
Ты у нее под прицелом.
Замыслов часть или нет
Время придет и покажет:
Может быть, выведет в свет?..
Может быть просто накажет?
Была ли императрица искренней сама перед собой, когда замысел какой-то возникал в ее головке и она начинала лихо-радочно искать ту ниточку, потянув за которую задуманное могло быть доведено до логического конца? И найдя ниточку эту, рано еще было успокаиваться, поскольку следовало опре-делить общественный резонанс на действия императрицы, главным в котором было – «ничто не должно было хоть ко-мочком грязи коснуться ее самоё!»
Если ниточка не находилась в настоящем, её следовало искать в прошлом, богатом на события и на решения их опре-деляющие. Во всяком случае, она понимала, что в такой во многом еще запутанной стране, как Россия, можно всегда ожидать чего-то совершенно неожиданного, когда кажущееся внешне монолитным, крепким, нерушимым. – в одно мгновение рушится! Сам ее приход к власти – не пример ли тому? Она – немка по крови, по воспитанию, по образу мышления – в чуждой для нее среде, не имея никаких прав, без пролития крови, становится императрицей! Но нужно, взяв власть, и удержаться… А для этого нужно, чтобы ничто не могло вызвать сомнения в ее желании создать условия для процветания России! .Русь за свою историю много чего знавала, ставившая ее на грань катастрофы, из которой ее выводило что-то непредвиденное, неожидаемое. «Чтобы сидеть на престоле относительно спокойно, нужно, чтобы жизнь в стране кипела, чтобы не оставалось времени на лихие замыслы и чтобы побольше сил было на твоей стороне. Нельзя создавать на пустом месте конфликты, тем более, когда права твои на трон не слишком велики и есть многие, кому твоя власть костью поперек горла торчит. Процветание с одной стороны и жесткость, а возможно и жестокость по отношению к тем, кто мешает, с другой. Прав, прав был Петр Великий в том, что с противниками надобно расправляться без колебаний, даже если они близкие по крови! Смута – враг любого порядка. Порядок – условие для процветания. А процветание – условие крепости престола. Я хочу блаженства не только для себя, а для всех, все дела мои к тому направлены. Жалость – делу во вред. Петр Алексеевич понимал это, как никто другой… Но мне…мне надо постоянно о своей репутации думать. Петр Алексеевич имел все права на престол, а я? О, мне требуется хитро дело вести. Даже тень подозрения не должна коснуться меня, если в интересах государства кому-то и придется расстаться с собственной головой по моему усмотрению. Для пользы дела...» - подобные мысли прочно поселились в ее голове после смерти в конце декабря 1761 года Елизаветы Петровны, хотя вслух она их никому не высказывала. Даже, своей ближайшей подруге – умнейшей хитрейшей Екатерине Рома-новне Дашковой, обожавшей всевозможные, большие и ма-лые, интриги. И даже…ее супругу – милейшему князю Миха-илу Ивановичу Дашкову…
Но шило в мешке, говорят, не утаишь. И Дашкова была бы не Дашковой, если бы потаенные намерения августейшей подруги были ей неведомы хотя бы частично, хотя бы в общих чертах.
Воспоминания на некоторое время отвлекли императри-цу от бумаг, внушительной грудой лежащих на столе. Она откинулась к высокой спинке кресла и, положив ногу на ногу, несколько мгновений любовалась морозной синевой петер-бургского неба за высоким окном. Вспомнив, как гарцевала она верхом рядом с Екатериной Дашковой по дворцовой пло-щади перед присягавшими полками, в то время, как супруг ее метался между Петергофом и Кронштадтом, Екатерина Алек-сеевна улыбнулась довольная собой. «И очень хорошо, что я разлюбезную тезку свою отправила в Ригу… подумала она о Дашковой. – Пусть там поживет. А то слишком рьяно стала намекать на свою особую роль в июне шестьдесят второго…»
Как ни приятны воспоминания, но начатую работу тре-буется продолжать.
На глаза императрицы попадается именной указ Елизаветы Петровны о помиловании Мировичей. «Долго же тянется сия история… задумывается она. На днях, докладывал Теплов, последний отпрыск Мировичей челобитную мне состряпал.. Владели-то Мировичи, оказывается, не малым! Владения их теперь в руках иных находятся… и они раздарены по именным указам. Как их теперь отобрать?.. На каком основании?.. Можно, конечно, возместить за счет казне принадлежавших… Но, опять же, сделать это не просто так. Заслужить надобно!.. И Петр Алексеевич, если наказывал, то за дело. Послать бы, мнится мне, этого челобитчика подальше от столицы, чтобы не жаловался! Пусть, к примеру, послужит на Кавказе, в Кабарде… Там писать будет некогда!.. Не плохо б! – Екатерина, будто стряхивая наваждение, передернула плечами. .. А что? Будет и такое. Дайте срок! Пока же только в Кизляр могу послать Или… Посоветую-ка я рекомендовать подпоручика Мировича подполковнику Гаку, в Моздок. Строительство крепости там – наипочетнейшая миссия. Юг империи давно нуждается в укреплениях! Вам, подпоручик, будет оказана честь… нет, лучше – доверие… Екатерина Алексеевна не заметила, как заговорила, обращаясь мысленно непосредственно к Мировичу. Доверие высочайшее… И вряд ли подпоручик отважится в чем-то возразить… Пообещаю на будущее и вопрос его имений уладить, если по службе от Гака похвала будет… Польза большая делам нашим во благо люду российскому от того, что мы в Гаке не ошиблись. Как развернулся! С толком, с пониманием… - мысли ее перенеслись в далекие терские края. – Вот только желательно Сенат подтолкнуть, не медлить чтоб с открытием в Моздок школы для детей тамошних горцев, кои осетинами прозываются. Да чтоб с пансионом та школа была б».
Память о прошлом не долго хранится
(Память похожа на решето).
Прежде знакомые милые лица
Потомкам становятся «некто» иль кто?
Добрые прежде друзья и соседи,
Воспринимаются словно враги.
Прежде вели меж собою беседы,
На угощенье блины, пироги.
Внуки их косятся, гневом пылают,
В бедах своих обвиняя других.
Что тут сказать, если память плохая
Плодит врагов из людей дорогих!
… Екатерина еще раз, перекладывая на столе бумаги, бегло просматривает всё, касающееся сношений с Закавказьем, особливо с Грузией» «На поверку видится, что блаженной памяти государыня Елизавета Петровна не только наряжаться и веселится мыслила, - удовлетворенно думает она,- но и о спокойствии границ российских пеклась. Правда, не хватало ей напора великого батюшки своего»…
По указанию Петра Первого в 1719 году уже была пред-принята попытка «составить карту» Северного Кавказа. Но довести до конца свои замыслы в отношении этого «края горнорудных и лесных богатств» Петр не успел. При Елизавете Петровне геодезист Степан Чичагов в 1744 году составил более подробную карту Большой и Малой Кабарды…
Екатерина Алексеевна улыбнулась, вспомнив, как в первые недели своего царствования она, по рекомендации президента Петербургской академии наук гетмана Кирилла Григорьевича Разумовского, назначив своим секретарем Григория Теплова, попросила его принести Атлас России. В Сенате карты не оказалось. И Теплов доставил ей «Табель подробного описания деревням и знатным местам Большой и Малой Кабарды» - приложение к карте Чичагова: вот, мол, всё, что разыскал! Молодая императрица скользнула по личному секретарю таким взглядом, что не нужно было быть психологом, чтобы почувствовать её глубочайшее недовольство. Поняв свою оплошность, Теплов так растерялся, что на заседании Сената вместо доклада «о переселении осетин, ингушей и малокабардинского владетеля Кончокина в урочище Моздок» начал читать: «Мы всемилостивейше конфирмовав его всеподданнейшее Нам о том представление, повелели всем Малороссийским обывателям выдавать безденежно семена Американские и печатную инструкцию, как с оными семенами обходиться и как табак собирать, вялить, вязать в папуши и сохранять». Члены Сената были «повержены в недоумение полнейшее» Теплов стушевался, но нашелся быстро:
- Этот прожект «О разведении насаждений разных чуже-странных табаков», изволю, господа, сенаторы, заметить, су-лит для государевой казны выгоду великую и пользу народу в собственном его обогащении. А посему следует подвергнуть сей прожект высочайшему обсуждению не оттягивая.
«Табачный» манифест, как известно, Екатерина II в мар-те 1763 года утвердила, а вот для окончательного разрешения вопроса о народах Северного Кавказа, неоднократно изъяв-лявших, как например, осетины, давнее желание «считаться государственными холопами», правительству Екатерины Алексеевны потребовалось еще 11 лет. И на это были весьма серьезные причины.
Подчинение тех народов через «земли коих… пролегала единственная военная дорога, заслуживающая это название… от Моздока к Тифлису через узкое Дарьяльское ущелье» наты-калось на русско-турецкий трактат 1739 года. По условиям Белградского мирного договора правительство России не могло вмешиваться во внутренние дела «не только Кабарды, но и подвластных ей горских народов»
Между тем, грузинский архиепископ Иосиф и архиманд-рит Николай в 1742 году обратились к Елизавете Петровне с просьбой отправить в Осетию духовную комиссию. И в 1745 году на берегу реки Фигдон духовные миссионеры основали «Осетинское подворье», состоящее из церкви и нескольких домов, в которых жили священники и охрана из казаков. А в 1749 году в Петербург специально отправилось первое осетинское посольство с ходатайством к императрице Елизавете Петровне защитить, приняв в свое подданство, осетинский народ от притеснений кабардинских князей а также разрешить осетинам переселиться на предгорную равнину «ближе к России при реках Фиаке и Ордане»…
Екатерина Алексеевна, беззвучно шевеля губами, словно запоминая, несколько раз пробегает глазами по странно звучащим фамилиям осетинских посланцев: Зураб Егорович Елиханов… Елисей Лукич Хетагов… Батыр Мирза-Кутат… Потом внимательно вчитывается в «царский ответ»:
«… Щастливая только война с Порою Оттоманскою… может облехчить… работы как в Осетии, так потом и в других тамошних местах»
Екатерина надолго задумывается… - Занозой сидит ту-рецкий паша и в Крыму. Надобно занозу ту выдернуть, чтобы не мешала… Воевать мне с туретчиной… Не избежать сего».
Читая дальше старые документы своей предшественни-цы, Екатерина еще раз убеждалась в правильности своего ре-шения форсировать строительство Моздокской крепости.
«Штобы… осетинцам к переходу сумнения при первом случае не задалось за потребно быть видится в тамошней сто-роне в удобном месте остроить и крепость, хоть небольшую».
Реализацию этого решения подтолкнул участник дворцового переворота в июне 1762 года малокабардинский владелец Андрей Кончокин. Он и три брата его «христианский закон принять пожелали» и попросили разрешения у правительства Екатерины на переселение в урочище Моздок со всеми своими подвластными.
Ему разрешили на «законном основании»
«Когда сей крещенный кабардинский владелец с другими таковыми и новокрещенныи в здешие границы переведен будет, турецкому двору по заключенному трактату претендовать не можно будет».
Екатерина Алексеевна взяла гусиное перо, обмакнула его в чернила, пододвинула чистый лист бумаги и начала писать. Закончив последнюю фразу словами – и ехать туда Мировичу, она потянулась рукой за табакеркой с нюхательным табаком.
Только странно, в руке ее оказался еще один «елисаве-тинский» документ – «Инструкция коменданту Шлиссель-бургской крепости»
Что-то опять мешало ей сосредоточиться, какая-то под-спудная мысль червоточила мозг, От этого она, как все само-любивые люди, не терпящие дискомфорта во всем, даже в настроении, если что-то не по ним, испытывала смутное раз-дражение.
Придя к мнению о целесообразности отправки Мировича в Моздок, она как будто нащупала ту нить, которая все время ускользала из рук, не желая пролезть в слишком узкое отверстие иголки. Она только что «вела мысленные рассуждения» о Моздокской крепости, поэтому и на «Инструкции» остановилась только потому, что ее внимание непроизвольно привлекло слово «крепость» «Инструкция « касалась содержания и охраны «безыменного колодника» Чем долее читала она текст инструкции тем труднее было побороть возникшее чувство опасности для нее самоё. Императрица встает и в течение четверти часа бесшумно ходит по кабинету. Лицо ее серьезно, брови сошлись к переносице. Тяжелая дума не дает покоя… Словно в лабиринт попала и теперь мучительно ищет выход. Уйма времени ухлопана, а просвета для решения нет – мысли не укладываются в логическую цепочку. «Нет, одной не под силу! Нужна помощь… Нужен совет». – наконец она решает послать за Никитой Ивановичем Паниным.
Маленькая пухлая рука потянулась к серебряному коло-кольчику, чтобы вызвать камердинера, да так и застыла на полпути: за боковой дверью, ведущей во внутренние комнаты, послышались приглушенные звуки. Она тихо подошла к две-ри, прислушалась, прежде чем взяться за бронзовую дверную ручку. Резко распахнув дверь, удивленно подняла брови, по-раженная увиденным
У портьеры дежурный камер-лакей Касаткин настойчи-во пытался обнять молоденькую фрейлину княжну Голицы-ну. Княжна же с раскрасневшимся лицом силясь освободиться от объятий упиралась тонкими руками в могучую грудь трид-цатилетнего детины.
- Оставь ее в покое! Только не пытайтесь лгать и изво-рачиваться! Хороши придворные слуги…. – с издевкой про-изнесла Екатерина. – Не странно ли , что вы не нашли ничего зазорного в том, чтобы обделывать свои амурные делишки под дверью моего кабинета?!»
При звуках ее голоса молодые люди отпрянули друг от друга Увидев внезапно возникшую перед ними государыню, застыли, низко опустив головы, боясь шевельнуться. Уши де-вушки сделались пунцовыми, полуобнаженная грудь ее от прерывистого дыхания часто вздымалась, руки мелко дрожа-ли. Касаткин попытался что-то промямлить в оправдание, но государыня гневно его прервала:
- Помолчи! Дойдет и до тебя черед! Сначала я хочу услышать от этой ветреницы, знала ли она, что во время рабо-ты беспокоить меня запрещено?
Знала…- робко ответила фрейлина, глянув расширен-ными от страха глазами на императрицу Екатерину, выдержав паузу, словно насладившись растерянностью и испугом под-властного ей юного существа, продолжала, обнажив в снисхо-дительной улыбке ровные жемчужные зубы:
-Вот видишь, дорогая, знала! И это не помешало тебе оказаться у меня под дверью! Да еще в такой постыдной пози-ции…
- Простите, Ваше Величество! Право же, я не виновна! Граф Никита Иванович попросил меня передать Вам, Ваше Величество, книгу… презент…
- Где же эта книга? Перебила девушку Екатерина.
- Вот! – фрейлина, сделав реверанс, почтительно протя-нула небольшую книжку в темно-красном сафьяновом пере-плете.
Императрица взяла книгу и посмотрела на титульный лист. Да, это «Опыты Монтеня» - то, о чем она просила графа. И уже менее сурово промолвила:
- А встреча твоя с сим молодцом, надо полагать, при-ключилась случайно?..
- Ваше Величество, так оно и было! – с жаром выпалила Голицына, глаза ее при этом наполнились слезами. – Поверьте, иду и вдруг рука из-за портьеры…
- Ну, ну, будет плакать-то! Я верю тебе, дитя мое. Полно, полно… -ласково потрепала княжну по щеке Екатерина. – А ты, любезный, что скажешь в свою защиту? Повернулась она к Касаткину
Тот побледнел, но ответил твердо:
- Нет у меня оправданий, Ваше Величество! Княжна го-ворит сущую правду и мне остается уповать на Ваше милосер-дие…
Ливрея мешковато сидит… Какой-то дурацкий фиолето-вый парик… Простоват, но хитер, кажись.. Волнуется, аж ис-парина на лбу выступила… А ответствует достойно… Надо приглядеться к нему».- подумала Екатерина, глядя на Касат-кина.
И, прежде чем найти решение как покончить с этим вполне обыденным случаем, чтобы ее поведение в сей момент выглядело достойным не просто императрицы, а великодуш-ной и справедливой матушки-государыни, стараясь вновь напустить на лицо строгость, сказала:
- То, что ты не стал изворачиваться, дабы выгородить се-бя, делает тебе честь.
- Благодарю, Ваше Величество! Ни с того, ни с сего ка-мер-лакей картинно рухнул на колени перед императрицей, да очевидно неудачно, ибо лицо его исказила гримаса, как при страшной боли
- Бог шельму метит! – усмехнулась Екатерина. – Не к ме-сту бухаешься! Коли б ранее. Али куражишься? Однако же проучить тебя не лишним будет.
- Он глубоко раскаивается! Простите его, Ваше Величе-ство! – услышала Екатерина голос осмелевшей фрейлины и рассмеялась:
Ах, хитрецы! Обвели вокруг пальца! Значит, дитя мое, сама ты уже простила этого бесстыдника? Запомни, глупышка, что все мужчины плуты. Они лишь делают вид, что раскаиваются. И этот повеса не исключение. Посмотри на его физиономию! Кроме досады, что я ему помешала, на ней ничего не написано. Наказания он бесспорно заслуживает А вот какого? Я подумаю. Потом объявлю. Когда придумаю. А пока ступайте! Оставьте меня одну!..
«Молодость, молодость! До чего ж она беспечна. Не страшны ей ни громы небесные, ни кары земные…» - подума-ла Екатерина, возвращаясь в кабинет.
Прикрыв за собойдверь, подошла к окну. Помассировала виски и, проведя ладонью по выпуклому гладкому лбу, словно сбросила маску ласковой приветливости, только что бывшую на лице. Снова губы плотно сжаты, задумчивый неподвижный взгляд устремлен поверх заснеженных крыш домов в бесконечное холодное пространство.
Раскрыв наугад книгу Монтеня, скользнула взглядом по странице. Не читалось… Императрица чувствовала, что не весть откуда взявшаяся недавно волна раздражения в ней раз-расталась. Даже маленькое безобидное приключение в сосед-ней комнате не приглушило чувство внутренней неуютности. Досадуя на себя за то, что никак не может четко объяснить причину такого своего состояния, она швырнула «Опыты» на подоконник и вернулась к столу с бумагами… «Тьфу, черт, мысль ускользнула! Помешали эти… незадачливые влюблен-ные. Я же хотела, что-то прояснить у Никиты Ивановича… относительно Иоанна-колодника. Новая «Инструкция» не пи-салась ли?..»
И тут она вспомнила, вернее отчетливо поняла, что рас-тревожили-то ее два совершенно несвязанных между собой документа покойной Елизаветы Петровны: «именной указ» о прощении Мировичей и «Инструкция» коменданту Шлиссельбургской крепости Собственно, толчком к недовольству Екатерины Алексеевны послужил не сам «указ» предшественницы, а домогательства потомка тех Мировичей о наследовании имений… «Инструкция» же вызвала далеко не приятные воспоминания о «случайной» встрече позапрошлым летом ее с тем самым «Безымянным колодником», о судьбе которого так странно пеклась бывшая Государыня Елизавета Петровна.
Разгадав причину смутной тревоги, возникшей в ее душе, Екатерина постепенно успокоилась, к ней вернулась способность трезво, как за шахматной доской, мыслить на несколько «ходов» вперед, уверенно задумывать хитроумные комбинации, поражавшие ее партнеров по игре в шахматы. «Только жизнь, право, не шахматы… - отдавала себе отчет императрица. – Посложнее во сто крат сия игра, а то и более того…. Надо продумать все до мелочей. Сперва самой продумать. А потом уже исполнителей задумки моей искать… Хорошо, что я еще не успела за Паниным послать. С ним потребно повременить пока… Ах, как просто можно порешить угрозу моей короне… И моей ли только? Без малого четверть века сия угроза витает над троном российским. И так ли просто разделаться с ней? Отчего же до меня не додумались поступить так? Писано, однако ж, в глубочайшей тайне писано; «…А живого – никому в руки не давать». Екатерина прикрыла глаза. Со стороны могло показаться, что она уснула. Лишь ритмичное постукивание пальцами по столу выдавало напряженную работу мысли. – Советчик, конечно, не помешал бы в таком деле… Преданный до потрохов нужен… Кому довериться могла б, как себе! Жаль, Дашковой рядом нет. Та бы такую партию раскрутила б!
Но не звать же ее из Риги. Да и подозрения при дворе та-кой шаг может вызвать…А не
помешала б, нет, сейчас здесь Катя… Да и по князюшке Михайло свет Иваныче я зело соскучилась… Навещу я их. Непременно навещу. Вот только пусть потеплее станет. Заод-но и землям остзейским личный осмотр произведу…. Гриша Орлов? Он все сделает для меня… Нет, затеваемая игра эта филигранной быть должна. Не для него! За кружкой вина, не дай бог, разболтает. А моя репутация должна быть без пят-нышка! Нет, Григорий не годится. Он хорош для иного… А что, если брат его Алексей? Умен, решителен не менее стар-шего братца, но осторожен и изворотлив. Себя не выпячивает. Он и людей подберет. Верных. Ему поверят… И мой план уже не будет моим… Решено!
…Камердинер, услышав знакомую трель серебряного колокольчика, поспешил в кабинет императрицы.
- Передай Теплову, чтобы бумаги эти не забыл прибрать. И пришли-ка мне фрейлину Голицыну! – распорядилась Ека-терина Алексеевна, направляясь во внутренние покои.
- Слушаюсь! – поклонился седой камердинер.
ПОРТРЕТ
Старалась Екатерина II во всем выглядеть русской, что-бы нравиться окружению, но то, что, составляло основу наци-онального менталитета, преобладало в действиях её: педан-тичность, деловитость и аккуратность. Как-то в самом начале своего царствования пришла мысль в царственную головку: произвести учет всем портретам членов Дома Романовых, хра-нящихся в императорских дворцах. В дальних комнатах верх-него этажа Зимнего дворца был обнаружен странный портрет, который вызвал недоумение не только у императрицы, но и у чопорных придворных служителей. Судя по надписи на обо-ротной стороне холста, на портрете была изображена Анна Леопольдовна, правительница России при своём малолетнем сыне Иоанне. Более двадцати лет прошли с той поры, когда она была свергнута дочерью Петра Великого – Елизаветой Петровной, Умерла она где-то далеко на Севере, говорили, в малоизвестных Холмогорах. О ней уже порядком забыли. Для многих, осматривавших портрет, женщина, изображенная на нем, была незнакома. Но под портретом красовалась подпись самого Ивана Яковлевича Вишнякова, великого русского ху-дожника, кистью которого были созданы не только портреты но многие картины на религиозные темы. Он и его ученики расписывали церкви и дворцы, как в самом Санкт-Петербурге, так и в его окрестностях Странно было то, что известный портретист здесь изменил своей манере парадности изображения. Особе, принадлежащей к императорской фамилии, полагалось выглядеть на портрете в строгом соответствии с определенными правилами, быть одетым в парадное платье со всеми полагающимися регалиями, с убранной по моде головой, а на потемневшем холсте принцесса Анна невозмутимо сидела, сложив на животе руки, в домашнем платье – оранжевом широченном капоте. А на голове, о, ужас! – был повязан кружевной платок, затянутый концами сзади бантом. Из-под платка торчали прядки темных, вьющихся от природы волос. Небрежность одеяния правительницы довершала накинутая на плечи белая косынка, которая прятала декольте, предмет внимания и заботы любой уважающей себя дамы восемнадцатого века даже в домашнем костюме.
Екатерина Алексеевна, возможно посочувствовав в душе невезучей принцессе, велела внести в каталог картину и от-правила ее в дальний дворцовый запас. Стоило ли привлекать лишнее внимание к этой злосчастной женщине, чьи близкие продолжали пребывать в заключение в тех же далеких Холмо-горах? Следовало только на досуге просмотреть документы, касающиеся этой фамилии, попавшей в немилость судьбе. Все бумаги краткого правления Анны Леопольдовны и ее малют-ки сына были изъяты из употребления, уничтожены или же строго засекречены еще при жизни Елизаветы Петровны. Да-же монеты с изображениями царственного младенца были изъяты и переплавлены. В намерение Екатерины II не входило желание будоражить общественное мнение воспоминаниями о прошлом и расшатывать под собой и без того еще не очень-то прочный трон, доставшийся ей ценой многолетних интриг и политических игр. Портрет убран подале от глаз. О портрете, кажется, надолго забыли…
Только странно, среди фрейлин императорского двора пошли слухи распространяться о том, что будто бы в часы ве-чернего заката им боязно стало входить в зал, где пылился на стене странный портрет правительницы Анны. На нем будто бы проступало изображение младенца, лежащего на руках Анны Леопольдовны, точно в таком положении, как изображается Матерь Господня с младенцем Иисусом. Эти слухи доходили до ушей новой императрицы, но государыня была дамой просвещенной, поэтому над суевериями русских придворных дам и барышень только подсмеивалась.,.
Прошло много лет. Портрет молчал, как ему и положено. Слухи, ходившие в начале царствования Екатерины Алексеев-ны, поутихли. Широкая публика об этом портрете ничего не знала. Потомки царственной фамилии любознательностью особой не отличались…
Но вот, в 1870 году была организована первая в России выставка русского портрета, раскрывшая Романовскую гале-рею Зимнего дворца. Перед подданными предстали несколько поколений Дома Романовых в портретах, начиная от патриар-ха Филарета и первого царя из Дома Романовых, Михаила Фе-доровича, включая последнего императора Александра Второ-го, высочайше одобрившего идею организации выставки для широкой публики. Все царственные особы на портретах бли-стали парадными одеяниями – парчовыми кафтанами, горно-стаевыми мантиями, собольими накидками, бриллиантовыми коронами, парчовыми тяжелыми робами, мерцали голубые ленты орденов Андрея Первозванного. И только одна прави-тельница Анна Леопольдовна восседала среди этой роскоши в своем оранжевом домашнем капоте с головой, закутанной в белую косынку.
Рассматривая необычный портрет правительницы, зна-токи истории вспоминали мемуары фельдмаршала Миниха, который отмечал в них небрежность правительницы Анны Леопольдовны к своему наряду: «… голову повязывала белым платком, часто в спальном платье ходила к обедне, не надевала фижм, иногда даже оставалась в таком костюм в обществе, за обедом и по вечерам, проводя их в карточной игре с избранными ею особами».
Не доверять мемуарам царедворца, оставшегося в пери-од свержения Анны Леопольдовны преданным ей, не следует, естественно. Но и оценивать на основании этих записей характер и личность правительницы – суждение крайне поверхностное… Создан стереотип инертной, ленивой женщины, не утруждавшей себя государственными делами, проводившей целые дни в неглиже за картами и сплетнями в обществе красавца-фаворита, австрийского посланника, графа Линнара, любимой фрейлины, Юлии Менгден, и безвольного, нелюбимого заики-супруга принца Антона-Ульриха. И кочует этот стереотип из книги в книгу, из одного исторического трактата в другой без изменений. И стал этот стереотип обоснованием государственного переворота, в котором в одночасье горстка гвардейцев во главе с принцессой Елизаветой Романовой Анна Леопольдовна была свергнута. А каким еще могло быть суждение о царствовании в 440 дней, если почти два века документы о правлении и ссылке Брауншвейгского семейства были строго засекречены. Один вопрос возникает закономерно, почему так случилось, что память об Анне Леопольдовне и ее сыне искоренялась, а портрет сохранился?
Тут следует, наверное, обратить внимание вообще на от-ношение человека к изображениям. И в глубокой древности, люди отправляясь на охоту, рисовали изображения животных – предмет своей охоты и обращались к ним с просьбой-молитвой, как к живым. А наше отношение к иконам?.. А раз-ве сегодняшние экстрасенсы не используют фотографии и иные изображения в своих поисках?..
Поэтому ответ на вопрос следует искать в отношении дочери Петра Великого к вере православной
Елизавета Петровна была очень суеверна и богобоязнен-на и, если она действительно поклялась в ночь переворота, что не подпишет ни одного смертного приговора в своей жизни, не примет на себя греха убийства, то сохранение портретов подпадало под этот обет, потому что уничтожить портрет человека было почти что равносильно его умерщвлению! Возможно, по этой причине и остались нетронутыми портреты Анны Леопольдовны?
Но, вернемся к самому портрету и легенде, бытовавшей во времена императрицы Екатерины вокруг него.
Давно было отмечено, что если внимательно всмотреться в полотно портрета Анны Леопольдовны, то с правой стороны от зрителя на холсте при хорошем освещении можно разли-чить очертание детского личика. Явственно проступает боль-шеглазая круглая голова младенца и его одежда – камзольчик, манишка, манжеты курточки. Проведенное в новейшее время рентгенологическое исследование портрета принесло ошелом-ляющую информацию. Оказалось, что портрет Анны Леополь-довны в оранжевом платье – это переписанный парадный портрет правительницы с сыном. Странная широкая одежда Анны как бы надета сверху на парадную робу и изображение маленького императора, которого на исходном парадном портрете Анна Леопольдовна обнимала левой рукой. Получа-ется, что на портрете была изображена правительница Анна Леопольдовна и ее сын император Иоанн Антонович в пола-гающимися им по чину парадных одеждах и регалиях, затем ее переодели в домашний капот, закрасили цепь ордена Андрея первозванного и ребенка.
Зачем это понадобилось? Скорее всего, Елизавета Пет-ровна провела обряд казни символической. Переодевая прави-тельницу из парадного одеяния в затрапезное по тем понятиям платье, Елизавета как бы низводила Анну из помазанницы божьей в простую смертную женщину, а значит, отводила от себя грех клятвопреступницы. Закрашен на картине маленький Иоанн – значит, исчез, а, следовательно, не может и причинить вреда ей!..
Но думаю я, что до занятия престола, сон Елизаветы был крепок и спокоен, поскольку и совесть ее была чиста, грешило тело, но во всем остальном была она обычной женщиной. Не будь она глубоко верующей. не преследовали её ночные стра-хи, кошмары, хроническая бессонница, о которых свидетель-ствуют историки. Возможно, в возникновении их немаловаж-ное значение имел портрет Анны Леопольдовны с младенцем-императором, у которого она незаконно отобрала не только власть, но и право на простую жизнь, превратив его с младен-ческих лет в заключенного, лишенного права общения с дру-гими людьми. Реальное наказание безвинного ребенка протря-сающее, не имеющее аналогов в истории!
ПОЕЗДКА В КЕКСГОЛЬМ
В любом преступлении имеется два этапа: замысел и ис-полнение. Если замысел касается физического устранения не-угодного лица, основная сложность заключается в том, чтобы в исполнении не было видно задумок «творческого» ума, что бы оно, само исполнение, казалось внешне делом простого случая. А это означает, что к нему не будет приковано внима-ние, и оно, естественно, будет не раскрыто. Это условие при-менимо, как к простому уголовному преступлению, так и к государственному, когда убийство окрашивается в цвет защи-ты государственных интересов, причём даже в тех случаях, когда убивают абсолютно невинных людей. Извечная пробле-ма соответствия морали и политики: сталкиваются в неразре-шимом конфликте правда божья и «правда» государственная, когда смертный грех убийства невинного человека оправдывается идеей государственной безопасности
Преступлений во имя безопасности государства в любой части света можно найти предостаточно. Не является исклю-чением и такое государство, коим автор этих строк не переста-вал гордиться, носящее название Россия. Многие из преступ-лении и по замыслу, и по исполнению настолько бывают при-митивны, так называемой «топорной работы», что кроме чувства жалости к убитым еще добавляется чувство и брезгливости как к заказчикам, так и исполнителям его.
Но есть и такие, которые спустя столетия вызывают к себе интерес и не только тем, что сами по себе являются веха-ми истории… К таким следует в первую очередь отнести «За-говор Мировича». Если не докапываться до корней предше-ствующих ему событий, то следует сказать, что самого загово-ра, как такового, не было, поскольку к моменту исполнения действовал один человек, подпоручик по званию, дежурный офицер по должности, командуя ротой подчиненных ему сол-дат, не посвященных в само существо происходящего.
Впрочем, армейскому пехотному офицеру в этом случае была отведена роль абсолютно непроходной пешки в сложной игре, разыгрываемой уже более двадцати лет. Был инсцениро-ван «заговор», целью которого было «освобождение» заклю-ченного в Шлиссельбургскую крепость императора Иоанна Антоновича. За активную роль в инсценировке Мировичу были обещаны помилование и имения, которыми когда-то владели его предки. Сам Мирович не знал и никогда не видел того, кого ему следовало освобождать. Следовательно, можно было изначально ожидать подмену субъекта освобождения. А это уже – повод для рождения сомнений. До октября 1763 года подпоручик даже краем уха не слышал о самом существова-нии сверженного императора, а не только где он содержится, и кто его охраняет…. Не знал он и того, что во время «освобождения» должны были погибнуть как освобождаемый, так и освободитель. Сделать это должна была охрана заключенного «безымянного колодника» Убить Мировича не удалось – солдаты помешали!
Сам Мирович на руководителя заговора никак не тянул. Он был «жертвой» во имя политического интереса слишком властной фигуры. Княгиня Дашкова правильно назвала Миро-вича в своих «Мемуарах» скудоумным. И действительно, он был отважным, но недальновидным, и ко всему этому – еще и одиночкой… Одиночкой, в чести своей офицерской, поверив-шей слову Государыни российской…
На эту одиночку обратила свое внимание совершенно случайно императрица Екатерина Алексеевна и то только по-тому, что к ней дважды попадала на рассмотрение и «усмотре-ние» бумага от подпоручика, касающаяся имений предков его, отобранных в государственную казну. Не понимал Мирович того, что царствующие друг за другом шестеро царственных особ давно имения Мировичей щедро роздали своим придвор-ным и просто отобрать их назад не могли… От надоедливой мухи отбиваются, гоня ее прочь, метод тот же используется и при надоедливом просителе. Но во втором случае можно ис-пользовать вначале социальную активность просителя в политической игре, учитывая, что сам по себе проситель - малоценный материал. Но для этого следовало, изучить индивидуальные способности используемого… Мирович стал подопытной фигурой сенатора Теплова в сложной головоломке игры, задуманной императрицей. Кто говорит о слабости женского ума, тот совершает огромную ошибку! Его у женщины предостаточно, у нее часто не хватает времени для активного использования его, Если у женщины в подчинении находятся достаточно умные и ретивые исполнители, следует только восхищаться тем, как реализуются замыслы женского ума! Примером подобного, может служить Екатерина Романовна Дашкова, замыслы ума которой, особенно проявились при государственном перевороте, поднявшем на престол великую княгиню Екатерину Алексеевну. Из чувства личной зависти к способностям блестяще ориентироваться в интригах и создавать их, императрица отправила свою бывшую подругу в Ригу. Но и сама Екатерина Алексеевна, став императрицей, добилась, благодаря особенной изворотливости ума того, что у имени ее появилась приставка – «Великая» Просто так приставка такая не появляется… Яркие, несущие на себе ореол славы деяния, всегда осуществлялись открыто, и всякий раз подчеркивалась личная значимость императрицы в осуществлении их. Сложные, «скользкие» в нравственном отношении дела, задуманные Екатериной, осуществлялись скрытно и всегда в периоды ее временного отсутствия. Создавалась иллюзия неосведомленности царствующей особы в них, вся грязь ло-жилась на исполнителей!.. Иногда их даже мягко наказывали за «своеволие»
Замысел по физическому устранению вечной опасности, висевшей Дамокловым мечом над головой императорских особ, исходящая от семейства герцогов Брауншвейгских, и особенно Иоанна Антоновича, возник в головке императрицы Екатерины не сразу. Ведь придя к власти, она ничего о судьбе правительницы Анны Леопольдовны и ее сына не знала, по-скольку всё, что касалось их, составляло строгую государ-ственную тайну. Проникнуть в неё означало навлечь на себя гнев Государыни. Кто знает, каковыми могли быть послед-ствия этого гнева? Известно только, что одно хранение доку-ментов, медалей и монет с их изображением могло закончить-ся отрубанием рук хранящему. Прежде Екатерины Алексеевны с материалами, касающимися Иоанна Антоновича, ознакомился её муж – Петр Фёдорович. В марте 1762 года он лично побывал в Шлиссельбургской крепости. Под видом инспектора император Петр III вошел в камеру узника и даже разговаривал с ним. Из этого разговора ему стало ясно, что узник помнит, что он совсем не какой-то там Григорий, а принц или император. Это неприятно поразило Петра III. А он-то думал, что узник сумасшедший, беспамятный, больной человек, которого и пожалеть можно… После этого посещения условия содержания колодника еще более ужесточились.. Осмотр крепости натолкнул императора на мысль построить в ней «секретный дом» для заключения в него знатных особ в условиях относительного комфорта. Первой такой особой вполне могла стать сама Екатерина Алексеевна, если бы она не успела его опередить, устранив от власти. Уже в первые недели своего правления она, еще ничего не зная о «безыменном колоднике», невольно коснулась судьбы того, отдав приказание подготовить в Шлиссельбургской крепости помещение для сверженного ею мужа, живущего временно в Ропше под охраной преданных ей гвардейцев. Но только одно помещение соответствовало заключению знатной особы, в нем побывали и близкие царя Петра, и министры Анны Иоанновны, и известный «мучи-тель» России Бирон, а теперь в нём находился Иоанн Шестой.
Иоанн после доставки его из Холмогор ни разу не поки-дал стен «Светличной башни». Весь мир сосредоточился в пространстве небольшой казармы, в которой находилась его кровать со спальными принадлежностями, стол и три стула – ничего лишнего. Единственное окно было закрашено изве-стью. Недостаток света устранялся постоянно горящей свечой, добавляя к застоявшемуся кислому запаху кваса и пива, спе-цифический запах горящего сала… Никакой звук не преодоле-вал толстые каменные стены. И вот после свержения импера-тора Петра Федоровича появилась возможность Иоанну сме-нить Шлиссельбург на иное место заточения. Решено было Иоанна тайно вывезти из Шлиссельбургской крепости, а Пет-ра Федоровича водворить на его место. Новым местом пребы-вания «колодника Григория» была определена Кексгольмская крепость, расположенная у места впадения северного рукава реки Вуокса в Ладожское озеро, в 142 км к северу от Санкт-Петербурга. Согласно летописи «История о славянском народе и о зачале Новграда» в 879 году на этом месте был убит, а затем похоронен варяжский князь Рюрик, положивший начало знатнейшему на Руси роду. Крепость свое предназначение потеряла уже в начале XVIII века. В 1762 году крепость становится местом политической ссылки. Первым известным ее узником стал бывший русский император Иоанн Антонович.
… Как-то ночью «Безымённого колодника» разбудили и велели одеться. Долго вели в кромешной темноте по камен-ным плитам каких то ходов переходов и лестниц. Наконец, впереди чуть светлее стало… Караульный открыл дверь. Иоанн шагнул и замер в изумлении, увидев над собой звезд-ный купол неба, а перед собою уходящий вдаль серый, бле-стящий в лунном свете необозримый простор катящейся куда-то воды. Воздух чистый, свежий, чуть влажный вливался в его легкие, ноздри раздувались от приносимого легким ветерком запаха смолы. Все это, правда, длилось только считанные мгновения… Толчком в спину его заставили двигаться по уз-кой полоске земли, затем подниматься по узкому трапу на ко-рабль. Поддерживая сбоку и снизу его опустили в трюм. Тускло горящая свисающая на цепочке и покачивающаяся лампа, какая-то кладь в кулях из рогожи… Запахи смолы… Вместе с ним в трюм спустилось трое офицеров, на этот раз среди них ни одного знакомого лица . Легкое покачивание корабля, мягкое шуршание воды… Корабль отправился в плавание… Откуда узнику было знать, что экспедицию по его переезду в Кексгольмскую крепость возглавлял генерал-майор Силин. Спокойным плаванье из Шлиссельбурга в Кексгольм не назовёшь. На Ладожском озере разыгрываются штормы и бури, по виду и характеру своему роднящие его с морем. Шторм настиг корабль уже в виду Кексгольма. Сутки пришлось испытывать неистовство разгулявшейся стихии, пока Бог не укротил ее, дав возможность кораблю пристать к берегу. Узника поместили в «Круглую» башню крепости. Пребывание на новом месте оказалось во всех отношениях хуже, чем в Шлиссельбурге. Иоанну Антоновичу предстояло обживать его, наполняя духом человеческого жилья. По счастью пребывание в Кексгольмской крепости оказалось недолгим. Поступило известие о смерти бывшего мужа императрицы в Ропше, и Иоанна вернули на прежнее место. Воспоминания о самой поездке остались у узника самые неприятные. Раскачивание корпуса корабля, вызывающие чувство тошноты – вот и все… Он с радостью воспринял свое возвращение назад.
Шлюпка, везущая Иоанна и его охрану, вошла в узкий крепостной канал, миновала крепостную башню, часовые окликнули и дали пропуск, и шлюпка причалила у каменных ступеней старинной шведской постройки. Арестанта высади-ли, сняли с головы платок, и узник увидел Божий свет: блед-ный, осенний день, светло-голубое небо с длинными узкими облаками, каменный двор, невысокая серая каменная казарма. Шатающейся походкой человека, уставшего от долго неудоб-ного сидения в лодке с вытянутыми ногами, Иоанн шёл по двору , вымощенному каменными плитами. У высокой око-ванной железом двери его ждал поручик Чекин. Распахнутая дверь, несколько крутых ступеней к узкому короткому тёмно-му проходу, в конце которого была дверь с окошечком , веду-щая в его казарму. Чекин засветил от фитиля в караулке сальную свечу в оловянном шандале и поставил её на большой грубый стол, сколоченный из неровных толстых досок. Жёлтое пламя свечи тускло и бедно осветило большую комнату с каменным плитным полом, с широкою белою печью, с постелью у стены и высокими ширмами, за которыми стояли кровати дежурных при арестанте офицеров. Единственное окно было замазано извёсткой и тускло светилось в глубине покоя.
- Ну, вот ты и опять дома, - сказал Чекин. - Садись... Отдыхай...
СВИДАНИЕ ВЫСОЧАЙШИХ ОСОБ
Утренний туман, хорошенько потрепанный лучами солнца, рассеивался, жалкие полупрозрачные хлопья его раз-веял ветерок. Императрица, вызвав звоном колокольчика ка-мердинера, велела ему распахнуть окно. В кабинет вместе с потоками свежего воздуха ворвалось щебетание птиц и шум листьев деревьев. Выполнив поручение, камердинер, пятясь задом, вышел из кабинета и прикрыл за собой совершенно бесшумно створки дери. Не прошло и минуты, как он вернулся назад, испросив разрешения легким стуком в дверь.
- Ваше, величество!.. Его сиятельство, граф Никита Ива-нович Панин просит принять его…
- Пусть входит!
Камердинер широко раскрыл дверь, пропуская графа, и тотчас закрыл ее за ним.
- Делая глубокий реверанс, один из важнейших санов-ников государства, сказал:
- Я поспешил к Вам, моя Государыня, получив сообще-ние от княжны Голицыной…
- Садитесь, Никита Иванович, - приветливо, но жестко прерывая речь царедворца, сказала Екатерина Алексеевна, указывая на стул пухленькой безукоризненно формы ручкой, - предстоит недолгий, но очень важный разговор…
Когда она решала какую-то головоломку или серьезный государственный вопрос, она была противницей многословия -в ней тонула истина. Об этом хорошо знал Панин один из образованных и умных людей России. Недаром его назначили воспитателем цесаревича Павла, а помимо этого все нити гос-ударственной политики тоже находились в руках царедворца.
- Я – весь внимание, Ваше Величество! – сказал Никита Иванович
- Разбирая бумаги прошлых лет, я натолкнулась на одну весьма интересную инструкцию, касающуюся «безыменного колодника» Строгость предписания и место заключения сви-детельствует о том, что дело касается важной особы! Памятуя о том, что в вашем ведении находится Шлиссельбургская крепость, мне хотелось бы знать более подробно о заключен-ном, называемым «безыменным колодником»...
- Я лично не встречался с узником, Государыня, но, как и Вы, ознакомился с инструкцией по его содержанию, а озна-комившись, велел поручику Овцыну, осуществляющему надзор за заключенным представить мне полный доклад о нем…
- И что же?..
- Безыменный колодник – некто иной, как свергнутый императрицей Елизаветой Петровной император Иоанн…Надеюсь, Вы уже что-то знаете о нем?.
- Естественно, не могла же я, взойдя на престол не знать, каким образом моя предшественница взошла на него!.. Но, с того времени, как это произошло, минуло более двадцати лет, и ни одного слуха о судьбе семейства Брауншвейгских не про-сачивалось в придворный мир… Я уже полагала, что они, примиряясь со своей участью, нашли себе прибежище где-нибудь в Европе….
- Нет, Ваше Величество, Иоанн Антонович находится в Шлиссельбурге, а герцог Антон Брауншвейгский с остальны-ми членами семейства продолжают под усиленной охраной пребывать в Холмогорах….
- Представляют ли они опасность для покоя государства спустя такой длительный срок в изоляции?
- Забвение людское не отменило прав их на престол… А, раз это так, то опасность продолжает существовать…
- А каков расход казны на их содержание?
- Я не делал расчетов, но пролагаю, что он составляет сумму в 130 – 150 тысяч в год. Пятьдесят на Иоанна, осталь-ные -Холмогоры съедают.
- Да, деньги немалые, если учитывать то обстоятельство, что они находятся в заточении в окружении большой по чис-ленности охраны. За двадцать лет более 4-х миллионов набе-жало… Может, следует , наконец, определиться, не выбрасы-вает ли казна деньги на ветер?.. Может, те, которых такой длительный срок охраняют, пришли в такое состояние, что умом слабы стали?..
- Естественно, Ваше Величество, и меня интересовал этот вопрос. На мой запрос поручик Овцын сообщил кратко, что арестант здоров, но в поступках его много странностей содержится, и понять невозможно, то ли он в уме помешался, то ли притворствует. Проверить находящихся в Холмогорах можно, послав туда с инспекцией человека, которому Вы до-веряете?..
- А кому доверяет сам Никита Иванович? – спросила, глядя прямо в глаза императрица.
- Никита Иванович доверяет генералу Бибикову, считая его одним из честнейших людей.
- Ну, что же, мне тоже кажется, Александр Ильич – пре-восходная фигура! Только следует его снабдить соответствен-ными документами для ведения полезных государству перего-воров. Я, надеюсь, вы найдете соответственно и форму, и со-держание…
- Не извольте беспокоиться…
- Никита Иванович, как вы думаете, не стоит ли нам лично встретиться с Секретным колодником? Август месяц… Преддверье осени… Если дождь, то можно воспользоваться каретой… лучше наемной, чтобы не приковывать внимание любопытствующих… Буде солнечная – по Неве можно…
Помолчав мгновение, она сказала: - Я долее не смею за-держивать вас…
Поклонившись, граф Панин удалился
Процесс отправки инспекции в Холмогоры ускорило привезенное оттуда письмо Антона Ульриха Брауншвейгского, которому перемены в правлении государством впервые за двадцать лет вселили надежду на освобождение. Письмо могло вызвать у любого, читающего его, сочувствие только одним перечнем жалоб на поломанную жизнь детей и его самого, на условия пребывания в заточении, отсутствие многих предметов одежды. В этом же письме он просил императрицу разрешить ему научить детей чтению, дабы они смогли писать ей в случае его смерти или утраты зрения. На самом деле, грамоте Антон Ульрих своих детей к тому моменту уже выучил и так – а высочайшее разрешение он решил получить, что называется, задним числом.
Прочитав письмо герцога, Екатерина решила послать от-вет на него уже после посещения ею самою «Секретного узни-ка» в Шлиссельбургской крепости.
Среди лиц самого высокого ранга (число их было крайне ограниченное), посвященных в тайну Шлиссельбургского уз-ника, мысли появились о том, что «неплохо» было бы устра-нить саму возможную опасность государственного переворота заключением брачного контракта между Иоанном и Екатери-ной. Екатерина, проведав о мыслях людей, поставивших ее на вершину власти, стала и сама подумывать о возможности та-кого брачного союза, естественно, при сохранении полной и безраздельной ее власти. С этой целью она после разговора с Никитой Ивановичем Паниным решила осуществить поездку в Шлиссельбург для личной встречи с Иоанном Шестым.
Встреча состоялась 2 августа 1762 года. Ей представили роста вышесреднего с длинными конечностями, острогрудого, голубоглазого молодого человека с невыразительным малопо-движным лицом. Плохо остриженная бородка торчала кусти-ками на узком подбородке. Волосы светлые, расчесанные на пробор, рассыпались по узким плечам и спине. Бросалась рез-ко в глаза бледность кожи, никогда не видавшей солнечного света. Двигался он неуклюже, как-то бочком, словно ощупы-вая телом окружающее пространство. Длинные тонкие ноги шаркали по каменным плитам, как это бывает у стариков. Одет он был в длинный серый кафтан, суконные такого же цвета панталоны шерстяные чулки и башмаки. В помещении казармы ощущался спертый неприятный запах лука и другой еды, свидетельствующий о том, что помещение, если и про-ветривалось, то крайне редко. Молодому человеку давно не приходилось видеть женщину, но странно, появление краси-вой прекрасно одетой женщины, источающей аромат дорогих духов, не вызвало у него оживления. Он не восхищался Госу-дарыней, не бросился к ее ногам, не молил и даже не просил ничего.
Ей непереносим был вид обезображенного лица мужа Петра Федоровича. Облик же узника при свете двух свечей, тускло освещающих помещение каземата, показался импера-трице просто уродливо безобразным… особенно в тот момент, когда он пытался говорить. Заикание, унаследованное от отца, было таковым, что несчастному, чтобы произносить слова, приходилось рукой придерживать прыгающую нижнюю че-люсть. Мысль о возможном с политическим расчетом замуже-стве тут же было отвергнуто.
Позже Екатерина писала, что она приехала в Шлиссель-бург, чтобы увидеть принца и, «узнав его душевные свойства, и жизнь ему по природным его качествам и воспитанию опре-делить спокойную». Но якобы ее постигла полная неудача, ибо «с чувствительностью нашею увидели в нем, кроме весь-ма ему тягостного и другим почти невразумительного косноязычества, лишение разума и смысла человеческого». Поэтому, в величайшем милосердии своем, считала государыня, никакой помощи несчастному оказать невозможно, и для него не было ничего лучшего, как остаться в каземате. Одним словом, гуманная императрица так и оставила узника догнивать в сырой, темной казарме. И мысль не шевельнулась в душе государыни о том, что вину следовало возложить на женщин, дорвавшихся до власти и забывших о свойственном женщинам милосердии. Одна – живого веселого мальчика лишила детства, юности, они прошли в полной изоляции, в наглухо закрытой комнате. У него не было игрушек, он никогда не видел цветов, птиц, животных, деревьев. Он не знал, что такое день – в камере ок-на были густо замазаны краской, и круглые сутки горели све-чи. Раз в неделю, под покровом ночной темноты, его выводили в баню во дворе архиерейского дома, и он, ве-роятно, думал, что на дворе всегда стоит ночь.
Императрица Елизавета никогда не отдавала приказа убить Иоанна, но делала все, чтобы он умер. Когда он 8-ми лет заболел оспой и корью, охрана запросила Петербург, мож-но ли пригласить к тяжело больному доктора? Последовал указ: доктора к узнику не допускать! Допустить священника, когда умирать будет… Но Иоанн выздоровел, обманув ожида-ния императрицы. В 16 лет его перевезли из Холмогор в Шлиссельбург и поселили в отдельной, строго охраняемой казарме. Охране были даны строжайшие предписания -не допускать посторонних к узнику Григорию. За узником непрерывно наблюдал дежурный офицер. Когда приходили слуги убирать в помещении, «Григория» прятали за плотной занвеской.
Вторая императрица через два дня после посещения Шлиссельбургской крепости подписала новую инструкцию по содержанию заключенного монарха. Она была создана «демократом» Паниным Никитой Ивановичем. Грозно звучал конец ее: умертвить арестанта, если его будут пытаться освободить (даже предъявив указ императрицы об этом).
Арестант теоретически уже был обречен на смерть. Нужно было практически найти того, кто стал бы его «осво-бождать»
ФЕВРАЛЬСКОЙ НОЧЬЮ
Глубокой февральской ночью по заснеженной окраинной улице Петербурга бешено несся экипаж – пошевни, запряженные парой добротных рысаков. Старик-извозчик в латанном полушубке и поношенном заячьем капелюхе, помня об обещанном щедром вознаграждении, старательно размахивал кнутом. Седок, откинувшись к задней спинке саней, казалось, задремал под скрип полозьев. Комья снега, вылетавшие из-под копыт резвых вороных, густо запорошили не только полсть, наброшенную поверх шинели, но и тонкое, без парика лицо.
- Ишь, как в австерии набрался!.. Колода – колодой!.. то ли сочувственно, то ли осуждающе тихо произнес извозчик, через плечо стрельнув краем глаза на пассажира.
Однако офицер не спал. Его черные глаза были задумчи-во устремлены вперед, хотя едва ли он контролировал путь свой. Невеселые мысли теснились в голове его… Что ожидает его завтра? Вернее, сегодня?..
Шел 1764 год. З9 лет уже прошло с того времени, как не стало того, «кто из дремотного небытия в бытие привел Рос-сию». И кто, как считал офицер, был повинен в нынешнем «жалком прозябании» его 24х летнего подпоручика семенов-ского пехотного полка Василия Мировича, возвращающегося сейчас в нанятых пошевнях в свою кантонир-квартиру после очередной попойки и карточной игры…
…Дед Василия Мировича, казацкий полковник Федор Иванович Мирович приходился племянником гетману Мазе-пе… ,
Петр сослал в Сибирь его жену и двух сыновей, отобрав в казну все имения. В Тобольске, в деревянной небольшой из-бе и родился Василий.
И только в 1742 году, кода на престол взошла дочь Петра Великого Елизавета Петровна, последовал именной указ о прощении Мировичей. Это стало возможным благодаря за-ступничеству их земляка, личного друга Елизаветы графа Алексея Григорьевича Разумовского. Но доживали свой век Мировичи в бедности. На все просьбы о возвращении хотя бы части имений следовал высочайший отказ.
У Якова Федоровича, младшего сына бывшего бунчуж-ного Мировича, было четверо детей: три дочери и сын Васи-лий, в котором с детства проявились незаурядные способно-сти. Обучаясь грамоте у хуторского дьячка, он к десяти годам усвоил всё, что знал его учитель. Был музыкален, задушевно пел украинские песни, много читал, даже пытался сочинять «вирши».
В 1754 году, незадолго до своей смерти, Яков Федорович привёз 14-летнего Василия в Петербург.
И вот, прошло без малого десять лет с того дня, как Ва-силий Мирович стал жителем новой российской столицы. Многое за это время пришлось ему испытать-пережить, Осо-бенно за последние пять лет. За ссору во время карточной иг-ры кадет Мирович до срока был выдворен из шляхетского корпуса и отправлен в заграничную армию солдатом. Это совпало со временем, когда Елизавета Петровна вела успеш-ные боевые действия против Прусского короля Фридриха II. Показал себя Мирович в боях отменно: и смекалкой и личной храбростью отличаясь… И был Мирович Василий в подпору-чики произведен. Вместе с русской армией и в Берлине побы-вал, и Кенигсберге. Генерал-поручик Петр Иванович Панин взял к себе в адъютанты Василия Мировича.. Два года назад вернулся подпоручик в Петербург, привезя в военную колле-гию пакет документов от губернатора Пруссии Панина Петра Ивановича. Панин ратовал за продолжение войны с прусским королем до полной победы.
Все это, право, оказалось напрасным. Голштинский принц Петр-Ульрих, ставший императором российским Пет-ром Федоровичем Романовым после смерти тетушки, импера-трицы Елизаветы Петровны, правившей страной 20 лет, по-спешил договориться с Фридрихом II о перемирии. Умом сво-им Мирович был с теми, кто не разделял такого решения им-ператора, одновременно радуясь возвращению в Петербург, надеясь повидаться с придворной камер-медхен Поликсеной.
При этих воспоминаниях подпоручик до боли в скулах сжал зубы, с досадой ударив себя кулаком по колену. Это движение не ускользнуло от внимания возницы, Полагая, что седок не доволен скоростью движения, он сказал, обращаясь к офицеру:
- Теперь уж скоро, барин. Мигом докатим…
Но-о, залётные! Но-о, канальи!
И кнут со свистом дважды мелькнув над головой возни-цы, впиваясь в крупы лошадей.
«Холодно, однако… подумал Мирович, поеживаясь. – Завидую сейчас я Аполлону – уже, небось, в постели с бабен-кой нежится. Не проспал бы… Без секунданта дуэль невоз-можна…»
Со страстным любителем поволочиться за каждой юбкой поручиком Аполлоном Ушаковым Мирович познакомился в Пруссии. В Петербурге они стали друзьями. В дружбе главен-ствовал Мирович.
Поликсена!.. Поликсена!.. Партия подпоручика с камер-медхен не состоялась. Сердце саднит.,
Но уже ничего поделать нельзя. Следы Поликсены после всех дворцовых передряг затерялись. К тому же затевать но-вые поиски не имеет смысла.: утром – дуэль. Мирович был убежден в том, что именно он будет убит. «Так угодно все-вышнему решает он, мысленно крестясь. – Оно и лучше, чем новые мытарства»
А во дворце за последние два года действительно было немало перемен. Император Петр III, по натуре добрый, но слабовольный, продержался на троне всего полгода. 28 июня 1762 года он был свергнут своей женой Екатериной. Ближай-шими сподвижниками императрицы по заговору были Екате-рина Дашкова, её дядя – Никита Панин воспитатель наслед-ника Павла и родной брат Петра Ивановича Панина, гетман Украины Кирилл Разумовский – родной брат графа Алексея Григорьевича и гвардейские офицеры – братья Орловы.
Судьбе было угодно, чтобы Василий Мирович лично по-знакомился с братьями Орловыми за несколько месяцев до дворцового переворота..
Как-то в австерии Василий подсел к игравшим в карты. Играл он умело. Сорвав крупный банк, шутил:
- Везет! Но, право, господа, только в этом…
Появился младший из Орловых Федор. Братья о чем-то пошушукались и объявили:
- Идем в другой трактир!
И пригласили с собой понравившегося им пехотного подпоручика Мировича
Все трое братьев Орловых – богатырского сложения, Мирович рядом с ними казался подростком.. Но когда в новом трактире Орловы сцепились с находившимся там комендантом Кронштадта с постоянным своим соперником в любовных кабацких шашнях, верзилой Шванвичем, Мирович не колеблясь, бросился меж дерущимися на стороне Орловых. Разъяренный Шванвич был выпровожен из трактира, но на крыльце ударом сабли раскроил левую щеку красавцу-богатырю Алексею Орлову. И опять Мирович рванулся на выручку Алексею Орлову. Хмель, очевидно, делал свое дело. И неизвестно, чем бы все это кончилось для Мировича, не окажись рядом случайно проезжавшего мимо Михайло Васильевича Ломоносова, с которым Василий познакомился во время розысков Поликсены.
Орловы же, даже став милостью Екатерины II не просто графами, а ее фаворитами, не забыли храброго подпоручика. И однажды только их вмешательство позволило Мировичу избежать сурового наказания за самовольный уезд из полка, в котором он был задержан на неопределенное время, возвраща-ясь из-за границы, куда ездил по делам военной коллегии в качестве курьера.
И все же, несмотря на личное знакомство, светлейшие держали бедного пехотного офицера «на дистанции», как только дело касалось серьезного вмешательства в настойчи-вые просьбы Мировича разрешить, наконец, вопрос о насле-довании имений его деда..
Единственное, чего реально добился Василий Мирович от знакомства ас Орловыми, так это, пожалуй, то, что он по-пал в поле зрения её императорского величества Екатерины II, вот уже полтора года с достоинством и необычайной уверенностью, по крайней мере внешней, управляющей огромной российской державой. Какие роковые последствия будет иметь внимание 32-летней императрицы к его скромной персоне, Василий не знал и предвидеть, разумеется, не мог.
Устав от бесплодных попыток «добиться справедливости в фамильном деле» Мирович берет в средине 1763 года полугодовой «перерыв» в службе и уезжает на родину предков в Малороссию. Вернувшись в Петербург в декабре 1763 года, уже в январе 1764 года вновь подает на имя императрицы прошение об имениях, ссылаясь на бедственное положение сестер. И вновь Сенат решает: «отдачи не чинить». Спустя некоторое время на докладной Сената появится личная резолюция императрицы: «Понеже, доводы просителя никакого права не имеют, а для того надлежит Сенату отказать».
Спустя некоторое время… Это произойдет в апреле ме-сяце, на такую резолюцию у императрицы появятся особые причины, она это сделает руководствуясь, по её словам «выс-шими государственными соображениями».
… А пока подпоручик Семеновского пехотного полка Василий Мирович проматывал последние деньги, проводя с Аполлоном Ушаковым долгие зимние вечера в трактирах за карточной игрой. Вот и на этот раз, побродив по Невскому, друзья по обыкновению заглянули вечером в облюбованную ранее австерию. Уговорились: «Сегодня не упиваться! Пьем только «Сотерн». По бутылке. И не больше… Если, конечно, не подвернутся подходящие девочки».
За дальним столом – в углу, подальше от окна – с обра-лась компания любителей банк-фараона. Мирович стал нетер-пеливо поглядывать туда, наметанным взглядом первокласс-ного игрока, легко определяя карту, на которую ставили пон-теры. Ушаков заметил как азарт игравших постепенно пере-давался другу…
Мирович пошарил по карманам, вытащил какой-то ли-сток бумаги и тут же небрежно сунул его обратно.
- Новые стихи? - поинтересовался Ушаков.- Поражаюсь, когда ты… это… умудряешься сочинительством заниматься! Не в ресторациях же, или…
- Кстати, - явно не желая вести разговор о поэзии, пере-бил Мирович, - что-то давненько я не слышал твоих восторгов о Лукерье.
- М с ней расстались.
_ С чудесной девушкой?! Королевой сердца? Аполлон! Ты же на свадьбу намекал.
- Понимаешь, Василий, пехотному офицеру моего чина иметь жену… это… Да, что там! Развлечения с женщинами приятны, а для карьеры… женщины – помеха.
- Не скажи, - улыбнулся Мирович. – Смотря какая жен-щина.
Иная неплохую карьеру может помочь сделать нашему брату. Ты слыхал о графе Разумовском?
- Разумовские не чета нам с тобою. Сиятельные вельмо-жи…
- Не чета, говоришь?… Да Разумовские не дворяне да-же! Вельможными их сделала покойная императрица Елизаве-та Петровна… Алексея Григорьевича больно уж полюбила. Даже тайно с ним обвенчалась.
- На сказку похоже.- усомнился Ушаков.
- Вот-те крест! Истинная правда. Слово офицера! – пере-крестился Мирович. – Не веришь?
- Как не верить… кресту божьему. – замялся Ушаков. – Только сомнение берет… Вот ты, Василий, дворянин, а владе-ний не имеешь. Зовешься лишь мелкопоместным. Афронт один, да и только… Предки, говоришь… тому…это… виной. Толкуй эдак сколь угодно, а пользы никакой… Сколько лет прошло! Подал бы челобитную в сенат.
- Да я уже самой государыне писал! – горячо воскликнул Мирович. –А толку с этого никакого.
- Может, затерялась твоя бумага…Ушаков поднял бокал с вином. Говорят, матушка Екатерина Алексеевна очень добра к бедным дворянам. Давай … давай за ее… Василий, обрати внимание на соседний стол!
За разговором друзья в самом деле не заметили, как в за-ле, к тому времени еще полупустом, появились два новых по-сетителя. Один из них высокий моложавый драгун в отлично сшитом мундире, с огромными напомаженными рыжими уса-ми на невыразительном бледно-желтом лице, слегка сутулясь, пропустил вперед второго, более пожилого , добродушно улы-бающегося плотноватого господина в партикулярном платье и с дорогой тростью в руке. Что-то знакомое показалось Миро-вичу в лице этого штатского посетителя. Но он никак не мог припомнить кто это и где он мог с ним встречаться. Между тем, подобострастно склонив голову, к. вошедшим, не мешкая ни минуты, подскочил половой с полотенцем через руку:
- Чего изволите заказать?
- Подай-ка нам, братец, икорки, отварной сёмги с карто-фелем, баранины под чесночным соусом…- донеслось до слу-ха Мировича. – И еще… перед кофе… макароны по-итальянски. Токайского!.. Нет, пожалуй, сегодня не помешает наша российская водка. Да! Чуть не забыл… Сигару и для начала две-три колоды нераспечатанных карт!
«Жирная птица залетела в наш кабак, подумал Мирович, - не помешало б в рокамболь сразиться с этим добрячком… пощипать слегка. А драгун, драгун-то с ним - сама почтитель-ность…
А дальше события этого февральского вечера развива-лись довольно стремительно. Когда граф Панин и его спутник, попивая кофе, взялись за сигары, из-за дубовой с затейливой резьбой стойки, отделявшей буфетную от общей залы, к ним вышел, прихрамывая, хозяин трактира. Несмотря на хромоту, в нем чувствовалась военная выправка. Лицо его, побитое оспой, было серьезным. Он почтительно остановился в шаге от стола, наклонился, кладя игральные карты, и что-то быстро прошептал на ухо графу.
- Спасибо, Лукич!.. Ничего больше не надо, Панин хитро прищурил карие глаза. Его широкое лицо светилось доброду-шием и довольством. – Вот только с князем Аркадием пере-бросимся в картишки, убьем время… И по домам.
С этими словами Панин и Мятлев, выложив по кучке се-ребряных монет, принялись за карты….
- Аполлон, а не напроситься ли нам в компаньоны… К этим двоим? – предложил Мирович.
- Не возражаю. Все равно уходить отсюда…это… рано-вато, да и не хочется. –живо откликнулся Ушаков.
- Хотя… Извини Аполлон, я передумал. Нет настроения. А без настроения что за игра!
- Хитришь, Василий. Я же вижу с какой радостью ты взялся бы за карты! Ты же давно приглядываешься к играю-щим вон там, в углу. Если заминка из-за денег, то я… это…готов ссудить тебе рублей двадцать. Перед этими, взгля-ни, серебро, значит игра некрупная и тебе денег хватит с лих-вой.
Слова Ушакова подогрели Мировича:
- Вижу, вижу… тебе самому хочется пощекотать нервы. Иначе, зачем такая тирада?
- Хочу попытать судьбу… Вдруг и мне повезет. – улыб-нулся Ушаков. И его красивые голубые глаза засветились лу-кавинкой, так нравившейся барышням с Невского.
- Ну что ж, была – не была! – азартно потирая руки, со-гласился Мирович.
Приятели подошли к игравшим и, извинившись, попро-сили включить в игру.
Мятлев играл излишне равнодушно, всем своим видом как бы показывая, что игра ему мало доставляет удовольствия: вяло сдавал, медленно пересчитывал очки, небрежно сбрасы-вал карты, беря прикуп. Лицо его не выражало ничего, кроме смертельной скуки с оттенком высокомерия к новым своим партнерам. Оно словно говорило: «Что поделаешь, за неиме-нием другого общества приходится довольствоваться и этим».
Мировича такая манера игры раздражала неимоверно. Он возненавидел рыжеусого драгуна, хотя между ними не было сказано и пары слов. Другое дело господин в штатском! «Штабс-капитан какой-нибудь. Не выше, - подумал о нем Мирович. – Лиц высокого звания в такой кабак на аркане не затащишь. Из мелкопоместных, небось… Не побогаче нас с Аполлоном будет И, присмотреться, не так уж и стар. Лет со-рока. Смотри-ка, радуется пустяшному выигрышу, как дитя! А поначалу казалось – сановная птица! Да и драгун, вроде как, на равных с ним… Мне он чем-то напоминает моего генерала Петра Ивановича Панина, у которого я флигель-адъютантом был… Правда, мне никогда не приходилось видеть его в штат-ском костюме... И потом можно ли представить, чтобы губер-натор Кенигсберга мог бродить по кабакам и харчевням?.. Следует отбросить даже мысль подобную… Будь так он бы уже напомнил мне о дистанции, отделяющих нас друг от дру-га».
В течение получаса игра шла с переменным успехом, Однако ставки постепенно росли, нарастал и накал игры, хотя по лицам игравших этого можно было и не заметить. Нервни-чал лишь Ушаков, он играл значительно хуже других, к тому же ему все время шла плохая карта. Правда, он не рисковал, крупных сумм не ставил и, проиграв тридцать рублей, решил выйти из игры. Его место тот час же занял молоденький бело-брысый подпоручик.
Вольному – воля! Спасенному рай!
Только пути крайне сложны…
С фортуной в карты, садясь, не играй
Проигрыш крупный –возможный.
Лучше бы в руки не брал этих карт,
Не стала б терзать и досада
Помощник неважный – картежный азарт.
Он с невезением рядом!
И не считай себя ассом в игре –
С шулером можешь схлестнуться.
Он притаился, как мышка в норе
Очистит, не дав оглянулся.
Уходишь разбитым, и гол, как сокол.
Душе тяжело – не на месте.
Петлею сдавил тебя карточный долг.
поскольку тот долг – дело чести!
Василий, напротив, играл все увереннее и четче. Каза-лось, что на сей раз фортуна основательно повернулась к нему лицом: перед ним стремительно росла кучка денег. Рядом с серебром появились и золотые рублевики.
- Ушаков советует не зарываться и бросить игру. Но Ми-рович и слушать не хочет. Внутренний голос нашептывает ему: «Не будь глупцом! Такое ведь бывает не часто в жизни. С картой везет. Еще неизвестно до каких размеров поднимется банк. Дерзай же, и ты можешь стать, если не богачом, но во всяком случае обеспеченным на некоторое время человеком! С жалким прозябанием надо кончать». И, повинуясь этому голосу, он продолжает игру.
В трактире уже шумно, со стороны буфета доносится звонкий женский смех. Но Мирович уже не способен обра-щать внимания на окружающее, он весь в игре. Зал постепенно заполнили завсегдатаи злачных заведений Немало их толпится у столов, за которыми развернулись карточные баталии. Они ждут, когда им удастся включиться в игру, другие глазеют из любопытства. Кто-то порывисто дышит за спиной Мировича, «Аполлон волнуется…» - решает он.
Ставки становятся все крупнее и крупнее, банк вырос до двухсот рублей. Неожиданно отказывается продолжать игру Панин, хотя проигрыш его был, по-существу, мизерным. Он уступает место гвардейскому поручику, но сам не уходит, устроившись за спиной князя Мятлева, внимательно следит за игрой.
Мирович сразу почувствовал, что характер игры резко меняется. Рослый гвардеец, сменивший Панина, с первых хо-дов показал, что знает толк в игре. Да и Мятлев, оставаясь внешне инертным, теперь внимательнее присматривается к картам и довольно-таки легко управляется с ними. По всему видно, что настоящая игра только начинается.
Мирович внутренне собран, голова ясная, будто и не пил сегодня. И он дважды срывает крупный куш. Белобрысый подпоручик не выдерживает напряжения борьбы и доброволь-но устраняется от дальнейшей игры:
- Я пас, господа! Благодарю вас!
Желающих занять его место не оказывается. Гвардеец, опережая возможное подобное решение со стороны Мирови-ча, бросает недвусмысленную колкость:
- Игра, господа, продолжается…Дело чести! Уход каж-дого из нас будет расценен как трусость.
- Я готов продолжать,- сверкнул глазами Мирович.
- А вы, князь? - уставился гвардеец на Мятлева.
- Не возражаю, коль дело чести… Хотя я, как видите, и не в фаворе у судьбы. – Мятлев делает несколько глотков из бокала и… втрое увеличивает ставку..
На сей раз повезло ему, надменному драгуну Мятлеву. Для Мировича это словно удар драгунских шпор в бока. Стре-мясь вернуть проигранное, он, что называется сломя голову, бросается в карточный бой. Но снова проигрыш. На этот раз деньги идут к гвардейцу.
Руки Мировича слегка дрожат. «Поторопился… Можно еще отыграться.- судорожно думает он. Денег достаточно… Три раза к ряду я еще никогда не проигрывал» И он ставит все, что имел в наличии, рискуя остаться без гроша.
- Господин подпоручик, заявлено было больше. За вами еще сто рублей! – с презрительными нотками в голосе бес-страстно произнес Мятлев.
Мирович почувствовал, как больно застучало в висках Беспомощно оглянулся, ища глазами Ушакова. Но того рядом не оказалось. И тут выручил Панин:
- Не отчаивайтесь, сударь! Я не раз находился в таком положении. Если вы не против, то я могу уступить вам под честное слово нужную сумму…до завтра. Надеюсь, двести рублей вас устроят? Примите… по-братски, по-офицерски…
Мирович с благодарностью взглянул в добродушное ли-цо «господина в штатском»
В банке перевалило за тысячу рублей! Такая уйма денег только во сне могла присниться. «Боже, - беззвучно шевеля побелевшими губами, молится Василий, - боже всевышний и милосердный, умоляю тебя, дай мне этот выигрыш и я клянусь тебе, никогда больше не возьму карт в руки!»
Молитва его, кажется услышана святым духом : на ру-ках. два короля и туз бубен! Ликуя, Мирович выбрасывает карты на стол. Противники медлят. Мирович протягивает руки к куче денег…
- Не торопитесь, молодой человек! – слышит он нена-вистный голос князя Мятлева. – Деньги мои. Ваша карта бита!
Перед глазами бедного подпоручика все поплыло, будто в тумане. Усилием воли он заставил себя очнуться от удара и собраться с мыслями. «Уж не сон ли это! При таких-то картах и проиграть! И в мозгу Мировича путанными отрывками внезапно всплыли отдельные моменты игры. – Провели, как мальчишку! Готов поклясться, что драгун передергивал карты».
А когда он увидел, как поверх его королей легли смер-тельным грузом три туза, то резко встал и, еле сдерживая себя, гневно процедил сквозь зубы, указывая на князя:
- Вы бесчестный человек! Объясните, каким образом вам удалось так ловко подкладывать себе тузов?
- Опомнитесь, сударь! – попробовал отвести в сторону руку Мировича Мятлев. - Я бы на вашем месте не искал ссоры. Пойдите проспитесь!
Так вы считаете, что я пьян?! – закричал Мирович. По-чему ж вы тогда со мной играли? Нет, драгун, твой номер не пройдет!
- Мне нанесено оскорбление… Я требую сатисфакции! – Мятлев поднялся из-за стола, оправляя на себе мундир.- Жду вас к 11 часам… О месте и условиях дуэли вы узнаете от моего секунданта… Никита Иванович, хочу надеяться, что вы не откажете мне в этой услуге?
Панин поклонился. Откуда-то прибежал запыхавшийся Ушаков. В первый момент он никак не мог взять в толк, что же тут произошло, но быть секундантом Мировича согласился сразу.
Уходя, граф Панин протянул Мировичу свою визитную карточку:
Здесь, милостивый сударь, вы найдете адрес, по которо-му соизвольте вернуть карточный долг. Честь имею!
Мирович, не взглянув на карточку, машинально опустил ее в боковой карман мундира.
На улице, жадно глотая морозный воздух, он постепенно успокоился, решив: «В конце концов, от судьбы не убежишь!»
Нанял подвернувшийся экипаж, пообещав извозчику се-ребряную полтину, отвез Аполлона Ушакова в район Смоль-ного, где тот жил,. и сейчас с тяжелыми думами о неудавшей-ся жизни возвращался домой.
НЕСОСТОЯВШАЯСЯ ДУЭЛЬ
День стоял яркий солнечный Снег поскрипывал под но-гами, ярился и слепил глаза, отражая солнечные лучи. Мороз щипал за уши и нос. Аполлон Ушаков время от времени поти-рал их руками, чтобы не отморозить. Было часов 10 утра, ко-гда он подъехал к домику на Мойке, где проживал Василий Мирович. Дверь комнатушки, которую снимал подпоручик, оказалась только прикрытой. Не стуча в нее, Аполлон вошел. Подпоручик сладко спал, похрапывая, укрывшись одеялом до подбородка. В комнатке было довольно прохладно, но после уличного мороза Аполлону стало жарко и он расстегнул верх-ние пуговицы шинели… Подойдя к койке, он потряс за плечо спавшего.
- Василий, подъем!... – сказал он громко.
Спящий проснулся, сел поперек кровати и сладко потя-нулся…
-Ты… это… забыл, что ли… Тебе же дуэль предстоит…
- Да не забыл я,- слабо улыбнулся Мирович, - о деле че-сти не забудешь. Вот только кажется мне, что вчера я дурака свалял, согласившись на продолжение игры… И при деньгах был бы, да и со смертью на «ты» бы разговаривал…
Так говоря, он быстро стал собираться. Не надевая мун-дира, плеснул из кувшина, стоявшего на скамье, на ладонь воды, протер ею лицо…
- Разоспался я … - извиняющимся тоном заговорил он…- спать лег поздно… Кажется только-только заснул, а уже солн-це за окошком играет Не опаздываем ли?.. Не хватало бы, еще и опоздать?..
- Время у нас еще есть, но поторапливайся … это … до Черной речки далековато…Это… Не мешало бы выпить по стопке водки в каком-нибудь кабаке по пути…
К полудню они приехали на санях-розвальнях к месту дуэли. Луга Черной речки с редким кустарником, росшим вдоль берега, небольшими рощицами и полянами между ними был когда-то излюбленным местом для гуляний петербуржцев. Здесь всегда можно было отыскать уединенное место, свободное от людей. Дуэлянты тоже облюбовали его…. Здесь им никто не мог помешать. Вблизи от «Черной речки» находится Серафимское кладбище. Зимой здесь встретить человека была великая редкость. Неудивительно, что белое безлюдье, с торчавшими из снега сухими былинками глаз радовать не могло. Нанятого возницу заранее уговорили ждать, далеко не отъезжая. Сбросив шубы и Поднявшись из саней, оба офицера стали осматриваться. Снег был довольно глубоким. Надобно было вытоптать в снегу площадку… Но приятели не знали, какой вид оружия изберет князь Мятлев. Тот, как сторона вызванная на дуэль, имел на это право.
Не прошло и несколько минут, как показались легкие санки, прозванные в народе «козырными» Из саней выбрались трое господ с наброшенными поверх мундиров медвежьими шубами. Драгуна Мятлева можно было узнать по цвету его усов, ярко оранжевое солнце, раз опустившись на голову князя, даже в пасмурные дни не покидало его. А вот, рядом идущий с ним господин был хорошо знаком Василию Яковлевичу. И не напрягая памяти, подпоручик узнал своего прежнего генерала Петра Ивановича Панина, у которого, находясь в Пруссии, он служил флигель-адъютантом. Вспомнив о визитке, поспешно ему врученной накануне вечером, он извлек ее из кармана и увидел начертан-ные н ней фамилию и имя:
« Панин Никита Иванович». Мурашки пробежали по те-лу Мировича. Он был далек от политики и интриг императорского двора, но кто в Санкт-Петербурге не слышал о сановнике, воспитателе цесаревича Павла, канцлере, стоящего во главе всей внешней политики России. «Кажется, я основательно влип!» - подумал Мирович, начиная движение навстречу генералу.
- Да, что я вижу, что я узнаю!- воскликнул, картинно раз-водя в стороны генерал-аншеф Петр Панин, - мой брат про-сил меня заменить его в качестве секунданта в дуэли какого-то подпоручика с моим родственником Аркадием Мятлевым. И этим подпоручиком оказывается мой прежний флигель-адъютант, показавший отменную храбрость в военных дей-ствиях, показавший отменную расторопность, служа при мне, когда я пребывал в должности генерал-губернатора Кениг-сберга. Мне искренне будет жаль, если кто-то из вас, собира-ющихся пролить кровь друг друга, предстанет перед престо-лом всевышнего, пав не в бою за отчизну свою, а потеряв временно рассудок, играя в карты. Полагаю, что оставшийся в живых будет передан суду офицерской чести…
- Вы не оставляете, Ваше превосходительство, право вы-бора мне? – сказал с досадой Мирович.
- Не только тебе, но и князю Мятлеву.- сухо сказал гене-рал. Помедлив минуту, он добавил,- вы уравниваетесь в пра-вах, даю слово!
- Но, что же нам делать? – одновременно воскликнули дуэлянты.
- А ничего иного, как протянуть руку дружбы друг дру-гу! А чтобы честь ваша не пострадала, обменяться выстрела-ми, не целясь. Слова извинений здесь излишни – они будут звучать фальшиво!
Кстати, тебя подпоручик Василий, я жду у себя вечером в четверг! Приглашение Мировичу прозвучало приказом.
Два выстрела громко прозвучали в тишине. Приезжав-шие разъехались отсалютовав шпагами друг другу .
По дороге назад Аполлон, почти ничего не понявший в том, чему он оказался свидетелем, попросил разъяснить, по-чему так покорно отказались от дуэли вчерашние враги?
- Тот, с которым ты только что расстался, входит в окру-жение Государыни. Начинал военную службу рядовым муш-кетером Измайловского полка, участвовал в войне против крымских татар, отличился при взятии Перекопа и Бахчисарая, был произведен в офицеры. К началу Семилетней войны он уже имел чин генерал-майора. Это он был главным героем в победе при Кунерсдорфе. Принимал участие во взятии Берлина. Когда я служил флигель-адъютантом при нем, он командовал всеми русскими сухопутными и морскими силами в Померании и Голштинии…Мне часто приходилось возить важные депеши в Санкт-Петербург от него. Слышал, что сейчас он в чине генерал-аншефа пребывает, является сенатором… Попробуй возразить такому!.. Это тебе не господин в партикулярном платье…Давай отбросим думки прочь! Всё в руке Божьей! Поехали в австерию… напьёмся до чертиков !
В четверг в скромных апартаментах генерала появился Мирович.. Пригласив Мировича садиться, генерал сказал:
- Мы с тобой - люди военные. В многословии не нужда-емся, вручая судьбе все, чем обладаем. Я навел кое-какие справки относительно тебя, так что .в особых разъяснениях не нуждаюсь. Временные денежные неприятности временем пре-одолимы. На жалованье офицера жить можно, но содержать семью затруднительно, тем более, что имений за тобою не числиться. Кое-что братом моим уже сделано. Тебе следует обратиться к господину Теплову Григорию Николаевичу. Он о тебе уже осведомлен…
ДЕБЮТ
Нет прав на власть, иль их немного,
Как говорят их «с Гулькин нос»,
Твердят, что так угодно Богу,
Он так велел решить вопрос!
А там, уж верьте иль не верьте,
Все ваши думки не в зачет
Хоть речь идет о вашей смерти
Над властью «крыша не течёт»
Не была исключением и София-Фредерика Ангальт-Цербская, принцесса захудалого немецкого рода, ставшая в России Екатериной Алексеевной, императрицей Екатериной Второй. Это она писала в одном из ранних своих манифе-стов: "Мы можем, не похвалившись, перед Богом целому свету сказать, что от руки Божьей приняли всероссийский престол не на свое собственное удовольствие, а на расши-рение славы Его и на учреждение доброго порядка и утвер-ждение правосудия в любезном нашем Отечестве"
Да, не разборчив был Господь наш в нравственном отношении, поставивший на престол распутную женщину, нарушившую все заповеди Божьи. В уме этой женщине не откажешь, если уцепившись за раскачивающийся под нею российский престол, она все же сумела на нем удержаться! Каждый шаг ею должен был быть просчитан, в том числе и те шаги, которые она делала не по собственному желанию, а по принуждению. Она достаточно хорошо усвоила особенности политической жизни российской столицы, когда для производства государственного переворота достаточно было небольшой группы людей. Об этом она пишет своему бывшему любовнику Понятовскому: «Мое положение таково, что я должна принимать во внимание многие обстоятельства; последний солдат гвардии считает себя виновником моего воцарения, и при всем том заметно общее брожение" Отсюда и выбор тактики новой императрицы, изложенной ею в другом письме: "Меня принудят", писала она, "сделать ещё тысячу странностей; если я уступлю, меня бу-дут обожать; если нет, то не знаю, что случится". Вот уж ко-му следовало говорить: «Да, тяжела ты шапка Мономаха». Ведь у императрицы не было своей партии, да и народу она была чужда -русские уже достаточно натерпелись от своеволия немцев! Здорово лгала Катерина Алексеевна в письме к графу Кейзерлингу: "Невозможно вам описать ра-дость, которую оказывает здесь бесчисленный народ при виде меня: стоит мне выйти или только показать в окне, как крики возобновляются" Приходилось чересчур властолюбивой женщине на первых прах делить власть с фаворитом, понимая, что падение того означало бы и ее падение. Братья Орловы, приведшие к власти Екатерину зорко следили за брожением умов среди гвардейских офи-церов, поскольку те при слабости центральной власти имели большие возможности вмешиваться в распределение ее. Особенно этим прославился на ту пору Измайловский гвардейский полк. Он первым встал «под знамена» Екатерины Алексеевны, но по-видимому, раздача наград вызывала зависть и недовольство
Сентябрь 1762 года. Орлов совершенно случайно узнал от знакомых ему офицеров о том, что существует партия, по-ставившая своей целью возвести на престол бывшего императора Иоанна Антоновича. Говорили, что партия та насчитывает больше тысячи человек. Говорили, что уже отправлены заговорщики в Шлиссельбург для освобождения претендента на престол Приплетали к числу заговорщиков и лиц довольно известных в придворных кругах, в числе их назывались князь Голицын, Никита Панин, Иван Шувалов. На поверку оказалось, что дело касалось ограниченной группы офицеров: братьев Хрущевых Петра и Алексея, а также братьев Гурьевых Семена, Петра и Ивана.. Расследование велось по приказанию Екатерины без применения пыток. Самой значимой фигурой из пятерых оказался Петр Алексеевич Хрущев – поручик лейб-гвардии Измайловского полка. О нем и о других потом от имени Ее Величества Им-ператрицы писалось: «Нашлись такие неспокойные люди, которые совершили покушение к ниспровержению Божьего у нас промысла и к оскорблению нашего величества, и тем безумно вознамерились похитить Богом врученного нам, народу, общее блаженство, о котором мы беспрестанно трудимся с матерным попечением»
Только скромность не удел вельмож,
Ведь у них желаний слишком много
Что ни слово, то сплошная ложь
Служат Люциферу, а не Богу…
Сенат в полном собрании вместе с президентами коллегий приговорил «самым неспокойным» Петру Хрущеву и Семе-ну Гурьеву отсечь головы, чтобы мысли неспокойные в них не рождались, а Ивану и Петру Гурьевым каторжную работу, а имение их оставить детям и наследникам. Императрица подумала-подумала и заменила смертную казнь на вечную ссылку в Камчатку, а каторжную работу на вечную ссылку в Якутск. И действительно, что могли сделать пятеро молодых людей, в головах которых ничего зрелого еще не рождалось, кроме неуемных желаний? Поживут на Камчатке, да Якутии, поостынут от лютых морозов
Сейчас об этом недавно случившемся событии в мягких тонах говорил Григорий Николаевич Теплов, пока еще не отягощенный ношением титула графа российского, своему собеседнику подпоручику Василию Мировичу, подготавливая его к реализации им, Тепловым, задуманной партии. Ему было совсем нетрудно найти контакт с подпоручиком, поскольку несколько раз они встречались у графа Алексея Григорьевича Разумовского. Алексей Григорьевич, отлично зная огромные свои пробелы в образовании, окружил себя людьми во всех отношениях известными всему просвещённому Санкт-Петербургу. Среди них были Григорий Николаевич Теплов, Василий Евдокимович Ададуров (первый русский адъюнкт в Академии Наук, а позднее куратор Московского университета), Александр Петрович Сумароков, Иван Перфильевич Елагин. Влиянию этих просвещенных лиц можно приписать то, что быстрое возвышение Разумовского не породило в высших Петербургских кругах особенной зависти или недовольства. Он все время оставался простым, наивным, несколько хитрым и насмешливым, но в то же время крайне добродушным хохлом, без памяти любящим свою прекрасную родину и своих родственников. Таким он оставался всю жизнь, даже и после того, как сделался супругом Императрицы. Теплов никогда ничего не говорил лишнего, но всегда таким образом, чтобы его собеседник, при самом неприятном сообщении, сохранял надежду благоприятного исхода своего дела. Ему предстояло сообщить Мировичу решение Сената по вопросу возвращения имений предков, а оно, решение, было категорическим: «…просителю отказать
- И мне хотелось бы услышать от вас, господин подпоручик, что заставило этих офицеров нарушить присягу, задумав совершить государственный переворот? – спросил Григорий Николаевич.
- Я полагаю, - неуверенно ответил подпоручик, - наверное, недовольство чем-то…
- И вы абсолютно правы. Недовольство, к тому же не до конца продуманное… А теперь, позвольте мне, перейти к существу вашего вопроса. Напомню, что с глубочайших времен в России шло только перераспределение земель. У одних отбирались, другие награждались ими. И ваши пред-ки получили в свое время имения, прежде принадлежавшие другим. Получили за военные или иные заслуги. Оставаясь преданными гетману Мазепе даже тогда, когда тот изменил своему Государю, предки ваши остались преданными гетману, став, в свою очередь, как и он, изменниками. Неудивительно, что повелением императора Петра имения Мировичей были отобраны. Но, оставались ли имения эти свободными? Естественно, нет. Сменились только владельцы… Отобрать эти имения у новых владельцев возможно только за совершенные ими государственные преступления… К тому же, с той поры, когда Мировичи утратили имения, прошло более полувека. Сменилось много государей и государынь на российском престоле. Мировичи были прощены. Прощение – не заслуга! Вот почему Сенат оставил ваше прошение без удовлетворения. Указом Государыни можно наградить владениями Мировичей, но для этого нужны с их стороны соответствующие заслуги…
Мирович пытался заговорить, но Теплов его прервал слова-ми:
- Позвольте, мне закончить… Вы, участвуя в военных дей-ствиях в Пруссии, много ли заслужили. Храбростью и исполнительностью добились офицерского чина… и только… Вы, Василий Яковлевич, не поняли того, что я хотел сказать вам, рассказывая о заговоре Хрущевых и Гурьевых… Те хотели только повторить то, что до них сделали другие, возводя на престол ныне здравствующую императрицу. Если бы они достигли успеха, то были бы пожалованы и землями, и званиями, и титулами… Но этого не могло случиться…
- Почему? – воскликнул Мирович изумленно. – Орловым удалось!..
- У Орловых было много сторонников среди гвардейцев… Не забывайте о том, что сделали сорок тысяч ведер розданной водки…
- Милостивый государь, - прервал с досадой Теплова Васи-лий, - Вы лучше скажите, что мне делать, на что надеяться?..
- Довериться тем, кто действует в интересах Государыни императрицы, и кто нуждается в лицах храбрых, решитель-ных, но готовых повиноваться…
- Испытайте меня!
- Попробуем… Но, скажите, что вы знаете об императоре Иоанне Антоновиче?
- Ничего, кроме того, что я только третий раз слышу его имя… Дважды сегодня от вас самих…
- А от кого вы услышали о нем в первый раз
- От камер-лакея Касаткина… Но я не придал никакого зна-чения тогда, поскольку упоминание о нем было чисто слу-чайным…
- Прежде всего вы должны знать, что само упоминание его имени уже преступление… А поэтому, прежде чем перейти к существу дальнейшего разговора, я должен потребовать от вас клятвенного заверения в том, что даже под пыткой вы не расскажите никому о том, что услышите от меня.
- Слова офицера достаточно ли будет?
- Вполне!
- Итак, господин подпоручик, Иван Антонович в возрасте года и двух месяцев был свергнут дочерью Петра Елизаветой и находился в заточении. Пребывает он в этом положении и сейчас. Попытки освобождения его или слухи о возможности совершения его бывали прежде. Все они закончились для освободителей печально. А иначе и быть не могло. Для того, чтобы проникнуть в крепость, хорошо охраняемую, слишком большие силы следует иметь Даже полку хорошо подготовленных солдат сделать это не под силу… Сам император Иоанн за годы строжайшей изоляции давно умом повредился. Возводить его на престол – преступление. Он станет игрушкой в руках тех, кто это сделает. Но, как символ власти он слишком опасен! Это понимали все, кто занимал российский престол. Устранить его физически, означало бы навлечь на царственную особу и государство им управляемое гнев самого Бога, поскольку Иоанн – помазанник божий! Ее Императорское Величие, руководясь свойственной ей добротой, решила облегчить судьбу затворника, поместив его в монастырь, тем более что сам Иоанн к этому весьма склонен… Простой способ перемещения бывшей царственной особы не возможен, поскольку не ликвидирует опасность государственного переворота, а, напротив – усиливает ее. Иное дело – имитация смерти Иоанна...
- Но это же невозможно! – воскликнул подпоручик. – Любой может отличить живого человека от мёртвого!..
- Тут вы правы, - спокойно продолжал Теплов, - но только тогда, когда речь идет об одном человеке… Но, представьте, что вы заменяете живого человека другим, умершим… Это сделать вполне можно, тем более, что никто, кроме личной охраны, не видел в лицо заключенного. Когда убирают постель его, Иоанн находится за ширмой…
- Это мне стало понятным, но непонятна моя роль?..
- Вы играли когда-то в пьесах господина Сумарокова, моего старого друга. Мне не нужно, надеюсь, объяснять, что такое сцена? Сценой будет служить крепость, где находится Иоанн, ведущим актером будете вы, подпоручик, солдаты и офицеры крепости – участники массовки… Замена живого мертвым должна происходит обязательно при скоплении людей, чтобы не возникали слухи в будущем. Вы инсценируете захват крепости, во время которого гибнет император. Естественно, к этому времени должно иметь настоящего мертвого… Поэтому время начала действия определяется сигналом. Сигналом будет прибытие в крепость одного из служащих мой канцелярии. Скорее всего это будет Бессонов. С ним я вас познакомлю лично. Перевод ваш на службу в крепость сделает Петр Иванович Панин, знакомый вам по службе в Пруссии. На это понадобиться время… время нужно и для вашего личного знакомства с подчинёнными вам солдатами. Они должны слепо доверять вам – иначе нельзя Мелкие детали и малейшие изменения в плане действий получите непосредственно от Никиты Ивановича Панина, с которым, кажется мне, вы уже успели познакомиться
- Вы готовы стать участником выполнения моего плана?
- Готов!
- Участие в нем будет щедро вознаграждено самой Госуда-рыней! Естественно, никто посторонний не должен о суще-ствовании самого этого плана… Есть ли у вас вопросы? Если нет, то – будьте здоровы
МИТТЕЛЬШПИЛЬ
Похожа жизнь на тяжкий сон-
Кошмар сменяется кошмаром…
В игре не властвует закон –
Коварным действует ударом.
И не поймешь, откуда он?
И, кажется, недаром?..
Похожа жизнь на тяжкий сон –
Кошмар сменяется кошмаром!
Политическая игра в чём-то напоминает игру в шахма-ты. Острота ума и опыт, несомненно, дают преимущество в игре. Вот только равенство сил изначально отсутствует. У од-ного игрока фигур под рукой множество, и не щадит он их в игре своей, заменяя одну другой, по мере выполнения возло-женных на них задач. У другого в игре начатой, ничего, кро-ме жизни своей да надежды на фортуну, нет. Императрица раздумывала над вариантами игры, у нее были и возможно-сти и время. Ни того, ни другого у Мировича не было. Он втягивался в игру, не зная, с кем ее вести и как? Приходилось верить тем, кто, как ему казалось, полон был участия к его судьбе. Да и как он мог не доверять генералу, с которым так долго бок о бок находился? Осень минула, пришла зима. Ме-тели гуляют, сугробы наметают. Морозы сковали реки и озера. А пешечный строй в игре императрицы пока стоял неруши-мым Дохнула весна, пробуждая природу. Пешечный строй чуть зашевелился, подталкиваемый крупными фигурами. Наконец, сделан первый ход, позволивший Мировичу под апрельской челобитной подписаться – подпоручик Смоленского пехотного полка, хотя прежде первую свою челобитную он подписал – подпоручик Нарвского пехотного полка. Он перешел в этот полк в первых числах марта 1764 года. Смоленский пехотный полк стоял в Шлиссельбурге. И этот первый ход в игре был сделан не по инициативе Василия Мировича, а по просьбе Никиты Ивановича Панина, обращенной к его брату – генерал-аншефу Петру Ивановичу.Читатель расстался с ним после карточной игры в «австерии» поздним вечером в средине января, когда по улицам Санкт- Петербурга в легком танце кружилась белая метелица. Встречаем мы его уже в конце апреля, возможно, не в самый лучший весенний день, но вполне терпимый. Не одаривал он солнечными бликами легкие волны Невы, не прыгал солнечными зайчиками по витражам окон, не блистал свежими яркими красками зелени трав и листвы. Но в кабинете Панина Никиты Ивановича было тепло и уютно. Он эту погоду просто не замечал, когда мысль требовала поисков выхода.
Как часто бывает в Северной столице в одно мгновение погода резко изменилась… Подул ветер с Финского залива. Деревья жалобно стонали и низко кланялись под напором вет-ра, постоянно менявшего направления. Дождь косо барабанил по стеклам окон. День был в самом разгаре, а в кабинете стало серо и мрачно. Сидевший за столом и занимавшийся рассмот-рением бумаг Никита Иванович Панин откинулся к спинке стула и сладко потянулся. С особо важными бумагами, требо-вавшими немедленного решения, было закончено. Подняв-шись из-за стола, он минут пять медленно прохаживался по кабинету. Потом долго глядел на вспарываемые крупными каплями дождя седые воды Невы. Глубоко вздохнув, он направился к столу, тяжело опустился на стул и потянулся к следующей пачке, требующей его резолюции. Первой в руки попалось письмо, пришедшее из Шлиссельбургской крепости, подписанное офицерами Власьевым и Чекиным. Письмо со-стояло из потока жалоб на тяготы несения службы по охране заключенного, делающие охраняющих подобием заключён-ных, поскольку и Чекину, и Власьеву надлежало находиться постоянно подле арестанта, держа язык на замке. И многое, о чем писали офицеры, соответствовало действительности. Но стоило посмотреть на положение дел под другим углом зре-ния, как оценка всего круто менялась. Такие мысли пришли в голову канцлеру, когда он стал сравнивать условия и возмож-ности службы двух вышеназванных надзирателей с подпору-чиком Мировичем, с которым у Панина предстояла вечером встреча. Мирович получил свое звание на полях сражений в Пруссии, постоянно рискуя своей жизнью, питаясь как попало и где попало, ничего не заработав, кроме скромного офицер-ского жалованья. Чем рисковали все эти годы Чекин и Влась-ев? Ничем, кроме несварения желудка от частого переедания и синдромом жесточайшего похмелья. На питание Иоанну Антоновичу отпускалось полтора рубля в сутки, в то время когда фунт отличнейшей говядины стоил не выше 14 копеек, а фунт ситного хлеба – полкопейки… Стол состоял из пяти блюд, отпускалось вино и до двенадцати полубутылок пива, а квас, так тот – в неограниченном количестве, хоть ноги им мой! Следовало знать еще и то, что тюремщики могли по своему усмотрению лишать узника десерта и лакомств. От скуки и жуткого безделья злее собаки становились горе-офицеры, избирая предметом издевательств «безыменного колодника», которого они считали виновником своего безвыездного положения. О том и поручик Овцын, надзиравший за стражей, пишет: «Арестант здоров и временем беспокоен, а до того его доводят офицеры – всегда его дразнят»
Труды Власьева и Чекина тягостные и «мучительные» были оценены по достоинству. Сержант Чекин был произве-ден в поручики, а прапорщик Власьев – капитаном стал. И каждый за время пребывания в крепости получил за службу «на благо государынь» свыше сорока тысяч рублей каждый. Суммы – огромные по тем временам. Никита Иванович Панин внутренне презирал просителей, пославших ему письмо, но на роль тюремщика невероятно трудно было подыскать «благородного». Чтобы скрасить жизнь «несчастных» офицеров пришлось поощрить каждого тысячей рублей, да пообещать в ответе, что служба их будет закончена «с приходом лета» Какие были для такого расчета основанья у канцлера? Время определялось наступлением «белых ночей» позволявшим действовать в позднее время, когда вся округа пребывает в глубоком сне и не может вмешаться в события, происходящие в расположении крепости. Лишние свидетели были не нужны!.. Тем болеете, не нужны свидетели, не связанные узами присяги. Задуманный «переворот» становился исключительно армейским делом. Императрица понимала, что выйдя за пределы Шлиссельбургской крепости, события могли принять непредвиденный размах и опасность. Исполнитель замысла должен был быть об-разованным человеком, но обладать узким политическим кругозором. Совсем не случайно им стал Мирович. Есте-ственно при выборе сыграло то обстоятельство, что фамилия его часто замелькала перед глазами Государыни российской. Но немаловажную роль сыграло и то, что он последние два года пребывая в действующей армии в Пруссии, не был в курсе событий, происходящих в столице, и черпал сведения о них из слухов, что давало позднее возможность осуждать Мировича в невежестве. Невежественным никак не мог стать кадет, отчисленный в армию из последнего выпускного класса. Василий прекрасно владел немецким и французским языками, да и по остальным предметам, преподававшимся в Шляхетском кадетском Корпусе, имел неплохие оценки. Вы-пускники военных привилегированных российских учебных заведений подарили миру немало выдающихся литераторов, художников, композиторов! И совсем не случайно Мирович попал в поле зрения Петра Ивановича Панина, прекрасно знавшего и слабости, и сильные стороны характера своего флигель-адъютанта. Самая главная черта Мировича, которую следовало использовать для свершения задуманного, была способность быстро налаживать взаимодействие с солдатами. Те чувствовали в нем «своего», обстрелянного, не избалован-ного материальными благами, тянувшего когда-то солдатскую лямку и не забывавшего этого.
«Посылая письмо в шлиссельбургскую крепость, - думал Панин, - следовало напомнить господам Власьеву и Чекину о самом важном пункте инструкции - Ежели паче чаяния слу-чится, чтоб кто с командою или один, хотя бы то был и комен-дант или иной какой офицер, без именного за собственноруч-ным Императорского Величества подписанием повеления или без письменного от меня приказа и захотел арестанта у вас взять, то оного никому не отдавать и почитать то за подлог или неприятельскую руку. Буде же так оная сильна будет рука, что спастись не можно, то арестанта умертвить, а живого ни-кому его в руки не отдавать».
Наступила пора в миттельшпиле выводить из игры канц-лера России. Свою роль в запуске задумки Екатерины Алексеевны он уже сыграл. Наступило время сбросить его с шахматной доски… Но, оказалось, что этот мудрец от дипломатии свою часть программы откатал не так блестяще, как от него ожидали. Будь иначе не пришлось бы Власьева и Чекина производить в премьер-майоры за убийство миропомазанника Иоанна, да еще с премией по семи тысяч каждому. Передали их от имени Панина через генерала Веймарна. Хотя, конечно, честь по чести, с них взяли подписку «все то хранить и содержать в такой тайности и секрете, как доныне нами во все время бытия нашего при вверенной нам комиссии содержано было». Иными словами, плачено за то, чтобы «герои», воткнувшие клинки шпаг своих в тело безоружного, спящего сном праведника императора, язык за зубами держали. Но желание получать деньги только за молчание, всегда сопровождается великим искушением нарушить запрет. Не избежали этого отставные премьер-майоры, пожелавшие еще раз получить деньги за молчание… И не странно ли, что и это их желание было тут же удо-влетворено! Возникает вопрос: Какой такой информационной тайной могли обладать невежественные тюремщики, живу-щие, как и ими охраняемый, в условиях полнейшей изоляции, чтобы эта тайна могла быть опасной для лиц, стоящих на са-мой вершине власти? Этой тайной могла быть смерть молодо-го человека, тело которого было выдано за труп Иоанна Ше-стого! Ведь никто, кроме них, не видел лица заключенного императора. За пустяки платить не станут, а за такую отвалят шапку ефимок! Правда, просителей «добавки» заставили написать расписку следующего содержания: «клянемся, под лишением в противном случае чести и живота, что от нынешнего времени более к содержанию нашему ничем утруждать Ея императорское величество по смерть нашу не будем». Сдержали ли слово свое сии блестящие офицеры, мне не ведомо. Поговаривали, что они сбежали в Данию… Вот только в «датском королевстве» от смерти тоже не укрыться, если к тому условия созреют…
По-видимому, не только тайна господ Власьева и Чекина беспокоила Никиту Ивановича . Возможно найдутся и рядовые солдаты, которые убирая казарму, в которой содержался Иоанн, могли случайно видеть узника… И родилась в голове Никиты Ивановича инструкция по захоронению тела убиенного арестанта которую он коменданту шлиссельбургской крепости и отослал : «Мертвое тело безумного арестанта, по поводу которого произошло возмущение, имеете вы сего же числа в ночь с городским священником в крепости вашей предать земле, в церкви или в каком другом месте, где б не было солнечного зноя и теплоты… Нести же его в самой тишине несколькими из тех солдат, которые были у него на карауле, дабы как оставляемое пред глазами простых и в движение приведенных людей тело, так и с излишними обрядами пред ним оного не могло их вновь встревожить и подвергнуть каким-либо злоключениям».
И опять рождается вопрос: «А к чему такие предосто-рожности? Иоанн – мертв, чем тело его , покинутое душой, опасно?..
И ответ тут же напрашивается: Опасен, раз российскому правительству срочная дезинформация о событиях в Шлис-сельбурге потребовалась
Время и события так быстро разворачивались, что вре-мени на обдумывание дезинформации не хватало. В резуль-тате, появилось уродливое циркулярное письмо Панина Ники-ты Ивановича. Оно не успокаивало общественность, а, напро-тив, приводило
к рождению и распространению слухов; а слухи, есте-ственно, просачивались и за пределы государства…
Дипломатическим представителям России за границей было направлено еще одно циркулярное письмо графа Н. И. Панина о происшедшем. Содержание его таково, что его сле-дует повторить слово в слово: «Содержался от некоторого времени в той крепости один арестант по имени Безымянного, который в причине своего ареста соединял со штатским резо-ном резон и совершенного юродства в своем уме, и потому был поручен особливому хранению двух состарившихся в службе обер-офицеров, при которых под их командою был малый от гарнизона пикет».
Далее шел краткий рассказ о попытке караульного подпоручика, тоже «Безыменного» освободить узника, «но, получа такое супротивление своему изменническому предприятию, какого только от верных и заслуженных офицеров ожидать было должно, взят и арестован тою собственною командою».
Письмо завершалось предписанием: «Сообщая вам сие, прошу я вас делать из онаго такое употребление, какое разсу-дите вы за полезное для службы Ея императорского величе-ства и уничтожения всяких ложных разглашений, в коих, ко-нечно, не будет недостатков».
В том, что недостатка в разглашении не будет, канцлер российский не ошибался…
Попади подобное письмо в руки любого западноевро-пейского дипломата, тот долго бы голову ломал, чтобы хоть как-то представить себе «Безыменного» подпоручика, впавше-го в фанатизм и ставшего освобождать загадочного узника по фамилии «Безыменный»?
А вот наши дипломаты, и не к такому привыкшие, быст-ро разобрались в информации, хотя она и напоминала абрака-дабру. Правда, тут им кое в чем помогли местные зарубежные газетчики, великие охотники за всякого рода сенсацией… Все-таки великое дело - пресса! Разносят быстро случающее-ся, естественно, подвергая его литературной обработке… Те-перь российские дипломаты, с их помощью уразумев, пусть и не все, пусть и не до конца, стали смело опровергать зарубеж-ные сведения и лгать напропалую мировой общественности. С давних пор это стало у нас естественной привычкой!
Вовсю в информации использовалась характеристика, данная Иоанну Антоновичу Екатериной II: «Кроме косноязы-чия, ему самому затруднительного и почти невразумительного другим, он решительно был лишён разума и смысла человече-ского. Иоанн не был рождён, чтобы царствовать. Обиженный природою, лишённый способности мыслить, мог ли он взять скипетр, который был бы только бременем для его слабости, оружием его слабоумных забав?» Забавно и отвратительно ви-деть, как властная фигура натягивает на себя тогу врача-психиатра, ставя диагнозы скудоумия неугодным лицам.
И эту характеристику использовал один из умнейших людей в окружении императрицы! Ну хотя бы обработал, что-бы чуть-чуть из тумана словесного что-то оформленное по-явилось было бы
Облечь бы в форму, гласящую: «В Шлиссельбурге сидел человек, который «незаконно в младенчестве был определен к Всероссийскому престолу императором; к тому же этот чело-век – безумный, сумасшедший, «лишенный разума и смысла человеческого». Он настолько был опасен для общества, что пришлось прикрепить к нему охрану. Что оставалось сделать верным и честным офицерам охраны, когда некий злодей пы-тался освободить безумного арестанта? Убить! И это они сде-лали! А судьбу злодея-освободителя ждал суд!» Русская ди-пломатия прокол сделала На темном фоне событий оставались заметными неровные, корявые швы шитья белыми нитками – попытка оправдания перед иноземной общественностью! Что поделать, на этот раз свою игру Никита Иванович Панин про-вел без присущего ему изящества. А проще говоря – топорно!
Вроде бы чистеньким из игры вышел, а следы грязные остались.
…14 мая 1764 года. Время шло к полудню .Подпоручик Мирович Василий, не торопясь, шел по Невской прешпективе, направляясь к тому месту, где теперь красуется во всем своем великолепий Казанский собор. , где ему предстояло встретиться с Аполлоном Ушаковым. Полчаса только прошло с того времени, как у Василия состоялся разговор с генерал-аншефом Петром Ивановичем Паниным. Вначале он касался незначительных событий прошлого. Генерал интересовался, как прошла кратковременная поездка подпоручика в Малороссию, где Мировичу предстояло сделать несколько дел, касающихся той крохи от прежних наследственных владений, которые он пытался расширить, обращаясь с челобитными к Государыне императрице и в Сенат. Потом постепенно разговор перешел к вопросам текущего дня.
- Как тебе служится в новом полку? - Спросил Петр Иванович своего прежнего флигель-адъютанта.
- Времени прошло немного… привыкаю.- Ответил Ми-рович.
- Друзей среди офицеров нашел?
- Для этого слишком мало времени прошло, а потом – нет условий. Поротно служим в крепости: одна рота сменяет другую по графику. Служба – не сложная, но нудная. Расста-вишь посты у ворот, у порохового склада, у причала… осмот-ришь, все ли в порядке… Какие еще события в крепостной службе, как ни ожидание смены? Встреча с другими офице-рами, сменяющими меня короткая – перекинемся нескольки-ми словами – вот и все! В самом городишке Шлиссельбурге – жизнь сонная, малоподвижная, как в болоте. Потому и комна-тушку снимаю в столице. ,
- Какие особенности в крепостной службе заметил?
- Моя рота несет службу по периферии крепости. В цен-тральной части крепости в «секретной казарме» - свой гарни-зон, состав которого постоянен, никогда не меняется. Там – полурота солдат, да три офицера. Двое из них молчаливы, как рыбы. Третий только с инспекцией наведывается. С ними не о чем говорить, впрочем, они и сами уклоняются от каких-либо разговоров. Похоже, что они не подчинены коменданту, во всяком случае, я не видел, чтобы он посещал секретную ка-зарму…
- Какие отношения у тебя с солдатами?
- Самые обычные, нормальные… конфликтов не было.
- А есть ли у тебя друзья?..
- Добрых приятелей много… Но друг пока один?
- Кто же он?
- Поручик Великолукского полка – Ушаков. С ним я по-знакомился в Пруссии, а дружить стали здесь, в Санкт-Петербурге…
- Ты посвятил его в существо дела?..
- Естественно, но в дозволенном объеме…
- Прекрасно! Теперь – к делу! – сказал генерал.- Намеча-ется в конце июня или в первых числах июля поездка Госуда-рыни в Лифляндию. В это время все, о чем мы с тобой говори-ли, и должно произойти.
- А как я об этом узнаю?
- Сигналом будет появление в крепости господина Бес-сонова…. Я надеюсь, вы с ним знакомы?
- Я его видел у господина Теплова.
.- Так вот, будет ли господин Бессонов один или в ком-пании других лиц – это будет означать начало твоих действий. Время суток – ночь. А там поступаешь по своему усмотрению, соответственно условиям, предвидеть заранее которые не возможно. Фортуну надо ловить, сама в руки не дается!.. Будущее – в твоих руках! Встретимся тогда, когда ты одержишь викторию!
Время показало, что это была последняя встреча с гене-ралом. Об этом Петр Иванович отлично знал, полагая, что Мирович будет убит во время штурма… Естественно, о таком исходе Василий Яковлевич и подумать не мог.
Время ухода со сцены второй крупной фигуры наступи-ло. Петр Иванович совершит еще одно постыдное дело, в сво-ей относительно честной жизни, когда, открещиваясь от свое-го прежнего адъютанта, скажет о нем: " лжец и бессовестный человек и при том трус великий". Как поверить такому?.. Бое-вой генерал, прославивший имя свое в Семилетней войне с Пруссией, вдруг взял ,,
Делиться мыслями с другими не хотел
(У самого их было слишком мало),
Неразрешенных оставалось много дел –
Ума обдумать просто не хватало!
«Если я во власти чудотворца Николая изыскан буду в знати императорской фамилии. И буду имя и счастие иметь, то обещаюсь съездить в Бар-град поклониться мощам чудо-творца Николаю, отслужить молебен, свещу рублевую поста-вить» -так записал в своем календаре Василий Яковлевич Мирович. Мольба рвалась из глубины души, но ответа с небес пока не приходило.
Зависть съедала, поедом грызла всякий раз, когда он из Шлиссельбурга приезжал в Санкт-Петербург и не имел воз-можности присутствовать на придворных балах и театрах. Да-же приблизиться права не было дано. А ждать выполнения задуманного, ни с кем не советуясь, день ото дня становилось все труднее.
Мирович понимал, что , предприятие в знатных головах возникшее и за мысленное, одному выполнить невозможно.. Хоть слабую, но опору иметь, хоть с кем-то иметь возможность своими действиями поделиться!. Бедность не позволяла дружбу вести с теми, кто роскошествовать привык.
Един друг был по карточной игре и по сходству нравов – Ушаков Аполлон. Как-то, после того, как в австерии посидели за кружкой вина, когда вдоль Невы друзья прогуливались, Василий сказал приятелю:
- Не хочешь ли ты такое дело сделать, какое Орловы сде-лали?
Аполлон оробел, замялся, а потом ответил: - Ты это… прости меня за невежество, но я не знаю , что такое сделали Орловы и с каким намерением?
- Они государя-императора Петра Федоровича свергли, а потом и убили его…. Это они на престол Екатерину возвели! Подобное и я замыслил по отношению к императору Иоанну Антоновичу, в крепости Шлиссельбургской в заточении нахо-дящемуся, и через него знатным стать и богатств добиться. Удалось Орловым и мне, надеюсь, удастся!..
- Я и сам от инженерного офицера, проезжего из Шлис-сельбурга, это… об Иоанне Антоновиче слыхал, - сказал Ушаков, - но о том, чтобы освободить его не подумывал. Сложно это… крепость голыми руками не возьмешь…. Это… риск большой!
- Риск, конечно, велик, но разве мы на войне не рискова-ли?.. Разве с малыми силами неприятеля не побивали?.. Брать приступом крепость нам не придется… Я ее изнутри возьму. Роты, которой я командую во время дежурства, для взятия крепости вполне хватит! Потом мы во главе полка в Санкт-Петербург с императором прибываем, зачитываем манифест народу! Ты и без меня знаешь, сколько людей ненавидят немецкую шлюху, власть захватившую, двух императоров за-конных отстранившую…. В ней самой ведь ни капельки цар-ской крови нет. Она ничуть не выше по происхождению, чем мы с тобой!.. Народ, думаю, с радостью присягнет императору Иоанну , а мы с тобой князьями станем… Имения значитель-ные в Малороссии получим…. Земли у нас богатые, чернозем-ные, урожайные ! Природа какая: ре ка Трубеж не велика. Зато – рыбная!.. А по берегам вербы высоченные… Сады вишнё-вые и яблоневые в белых цветах утопающие!.. А пчёл сколь-ко!.. А мёд какой пахучий!.. Даже небо другое – и выше, и синее, чем здесь! Ночи темные, звезды крупные! – Мирович глубоко вздохнул и замолчал, предаваясь воспоминаниям. Приятели некоторое время шли молча. Внезапно, словно мысль свежая, глубокого содержания в голову пришла, подпо-ручик сказал: Надобно в церковь сходить! Без божьей помощи нам не обойтись!..
- А тут… это неподалёку церковь стоит. Её по великим торжествам знать столичная посещает…
Речь шла о церкви Рождества Пресвятой Богородицы, стоявшей на Невском проспекте в том месте, где теперь красу-ется Кафедральный Казанский собор. Икона Казанской Мате-ри Божьей, давшей название собору, прежде находилась в церквушке. Многие прихожане вместо «Рождества Пресвятой Богородицы» просто называли царьков Казанской. Была она из камня построена, а купола – деревянные, железом покрытые, в зеленый цвет покрашенные. Подворье ограждали ряды лип развесистых. День относительно жарким был, и офицеры под сукном мундиров изрядно взмокли. Поэтому войдя в ограду церкви, они отыскали скамейку, стоящую в тени густой липы, и с облегчением уселись, открыв пуговицы мундиров. Опять долго толковали, обсуждая детали освобождения императора Иоанна, в ожидании, когда откроются входные двери храма. Так было приятно сидеть в тени дерева, не глотая пыли от громыхающих по проезжей части карет с опущенными занавесками. Но время шло, а храм не показывал признаков жизни в нем.
- Почему храм… это… безмолвен? – вдруг спросил Аполлон приятеля.
- Давай войдем на паперть, посмотрим?.. – предложил Мирович.
Вошли, подергали дверь – закрыта!
Из церковной сторожки выглянул привратник. Мирович знаком руки подозвал его и шепнул ему несколько слов. Тот отправился в смежный двор. Откуда вскоре вернулся с дьяко-ном и священником. Дьякон оказался высоким плотного тело-сложения лет 40 мужчина, с карими глазами и черной бородой лопатой с довольно заметной которого виднелась проседью Священник – сухонький седой старик с густыми бровями и блекло-голубыми глазами. Священник открыл дверь, ведущую в храм.
– Пожалуйте, – сказал он, пропуская офицеров вперёд себя. В лицо пахнуло прохладой, запахом ладана и горящего масла лампад .Зажгли несколько свечей. Дьякон поверх под-рясника надел стихарь; вынес и поставил у левого бокового придела аналой. Священник поверх подрясника надел подриз-ник и ризы, выпростал на плечи пряди седых вьющихся волос и, склоняясь в строну Мировича, спросил:
– По ком панихида? По живым, или мертвым?
– По умершим, убиенным рабам, Василию и Аполло-ну, – просто и твёрдо ответил Мирович.
Ушаков удивлённо раскрыл рот и уставился широко открытыми глазами в лицо приятеля, но ничего не сказал
– Кто же они, родичи или товарищи будут вам? В сражении? – спросил, крестя и принимая кадило, священник.
– Однополчане… В сражении…, – ответил Мирович.
Священник возгласил торжественно:
- Благословен Бог наш всегда, ныне, и присно, и во веки веков!
- Василий, ты… это… не безумен ли? – прошептал Уша-ков.
Мирович глянул на него, но ничего не ответил. Став на колени, крестясь и касаясь в земных поклонах лбом своим хо-лодных плит пола, он погрузился в молитву.
Что значит отпевать живого,
С мольбой взывая к небесам?
Нет, что ли, выхода иного -
До срока смерть тревожишь сам?
Задумал грех, и просишь Бога,
Чтоб он заранее простил…
Ты просишь, может, и немного,
Но только время упустил
- … Верная душа говорит Господу прибежище мое и за-щита моя, Бог мой, на Которого я уповаю
Вторил дьякон басом священнику.
Ушакову хотелось бросить все и бежать прочь, но страх сковал его. Он, дико озираясь, глядел вокруг себя. Казалось, лики святых потемнели и глядели осуждающе сурово. Не в силах смотреть на них, Ушаков кулем повалился на пол…До слуха его доносились слова псалма:
- Воистину - все суета, а жизнь лишь тень и сон, и тщет-но утруждает себя земнородный; ибо, по словам Писания, если и весь мир приобретем, и тогда в гроб вселимся, где не различишь нищего от царя. Упокой, Христе Боже, (преставльшихся), ибо Ты –Человеколюбец.
«Панихида! Ужас какой… отпевают, как умерших уже… А какова развязка будет?..» -метались мысли Ушакова. Стано-вясь на колени, он увидел рассыпавшиеся светлые кудри Ми-ровича по полу, услышал его прерывистое дыхание. Это как-то успокоило его. И суть молений стала доходить до сознания его
… Слово ми подаждь молитися, Милосерде, о подви-завшихся за веру и Отечество мужественно….
… Услыши, Троице Святая... гласы молебные, приноси-мые Тебе в Церкви о пострадавших в воинстве за Церковь Твою Святую…
… Молебницу Тя о пострадавших за Церковь Сына Тво-его и свое Отечество предлагаем…
…Во блаженном успении, вечный покой подаждь, Гос-поди, усопшим Василию и Аполлону и сотвори ему вечную память… вечная память! Вечная память! Вечная память!...
Душа их во благих водворится, и память их в род и род.
Панихида кончилась. Мирович расплатился и вышел на паперть. Вслед за ним вышел Ушаков, вытирая платком бледное вспотевшее лицо.
- Что означало…это…? Почему ты не предупредил ме-ня?
- Сделал я это на случай, если придется умереть без по-каяния!.. Мы, понимаешь ли, отпеты, с каноном, за упокой… Мы с тобой. Прежде в дружбе на алтаре клялись. Сегодня мы связаны обетом смерти! Надеюсь, ты не собираешься отречь-ся…
– Да что ж всё это значит? И кто тебя уполномочил? – спросил Ушаков.
– Клятва моя остаётся в силе! – твердо сказал Ушаков ,
– Постой, – не удовольствовался Мирович. – давай об-меняемся крестами и перстнями, чтоб были мы с тобою, как братья.
УШАКОВ
Разуй глаза да присмотрись,
Да не под ноги, гляди выше,
Получишь от затеи шишь!
Коль обещаний много слышишь,
Да и подумай, наконец:
Ведется за тобою слежка
И ждет тебя плохой конец,
В руках властителей ты пешка.
Ранним утром третьего дня после проведения па-нихиды Мирович посетил своего побратима Аполлона Уша-кова в его скромной комнатушке на Караванной, в той части ее, где Садовая дорога, ведущая от Летнего дворца импера-трицы Елизаветы у Невской перспективы, заканчивалась.
-Ты, братец, забыл, что мы наметили с тобой на сегодня совершить поездку в Шлиссельбург! – сказал Мирович, запол-няя собой часть жизненного пространства комнатушки
- Я мигом соберусь! – ответствовал Аполлон, быстро натягивая партикулярное платье, как
и было условлено.
В таком же одеянии был и Мирович. По одежде их мож-но было признать за студентов.
А далее, в наемной кибитке, обтянутой кожей, испытав-шей на себе все виды метеорологического воздействия, обла-дающей только одним преимуществом – мизерной оплатой за эксплуатацию, Мирович и Ушаков направлялись в Шлиссель-бург. Качество рессор и состояние дороги долго будут еще после окончания поездки помнить зады офицеров. Это не ме-шало им вести «непринужденную» беседу. До ямщика, сидев-шего снаружи на облучке не долетало ни слова, так что опа-саться того, что разговор их будет кем-то услышан, не стоило.
- Когда начнем? – спросил Ушаков приятеля.
- Полагаю, это произойдет на третий или пятый день по-сле того, как Ея Величество отправится в Лифляндию… При-шлось кое-что изменить в плане действий… Что касается ме-ня, то тут ничего нового. Я арестовываю коменданта крепости и тех офицеров, которые откажутся повиноваться мне. Всякое перемещение внутри крепости прекращается. Никто до твоего, Аполлон, прибытия не будет вылущен из крепости и не войдет в нее. Остальное будет зависеть от того, как ты сыграешь роль Её Императорского величества ордонанса, прибывшего в крепость для доставки коменданта крепости, арестованного мною, и освобожденного императора в Сенат. Естественно, ни я, ни ты не показываем вида, что знакомы друг с другом.. Я передаю под твою охрану императора… Ты приказываешь мне сопровождать его – вот и всё… А там надежда на Бога и везение.
- Мой мундир, - пожаловался Аполлон, - не слишком со-ответствует роли, возлагаемой на меня…
- Ты должен сшить новый мундир, поскольку превра-тишься из поручика Ушакова в штабного обер-офицера, пол-ковника Арсеньева…
- Хорошо, я сделаю всё, что ты говоришь ,-перебил Ми-ровича Аполлон, - а далее то, что?..
- А далее… всё в руце божьей… Или пан, или про-пал!Сейчас тебе предстоит познакомиться с местом тем, где действа происходить будут, так сказать, производится реко-гносцировка! Ты должен хорошо знать, куда причалена будет шлюпка, доставившая ордонанса Арсеньева и место, где буду ожидать тебя.
Далее между приятелями пошел разговор о том, что не является темой этого повествования. Офицеры благополучно прибыли в Рыбачью слободу, для того якобы, чтобы купить свежей рыбы. Здесь они наняли лодку и плыли по Неве чуть в стороне от крепости, но в отдалении, позволявшем произво-дить осмотр её.
Потом ели рыбацкую уху из ершей и окуней, купили копченого сига. Близился вечер, пора была отправляться назад. На западе небо было чистым, солнечный диск медленно опускался к линии горизонта, а на востоке клубились тучи и погромыхивало. Воздух чуть посерел и словно тяжелее стал. Потяжелел. Парило. Следовало ожидать дождя. И вдруг с южной стороны, куда офицерам ехать следовало, возникло оранжевое зарево, такое, какое бывает во время лесного пожа-ра. Но запаха гари не чувствовалось. Такого офицерам видеть ещё не доводилось. Подспудно страх проникал в душу. Что это могло быть? Прошло совсем немного времени, как из во-ды Ладоги сталп появляться окружность большого диска. Медного цвета месяц всплывал из водной пучины.
«Не к добру!» - решили приятели.
25 мая ранним утром, когда Мирович складывал необхо-димые вещи в офицерский чемодан, перед тем, как отправиться на очередное дежурство в крепость, к нему прибежал взволнованный Аполлон Ушаков.
- Ты знаешь … это… меня направляют сопровождать во-енную казну в Смоленск - с порога крикнул он.
- Какую казну?.. При чем тут Смоленск?.. перебил его Мирович.
- Мне велено сопровождать деньги, выделенные военной коллегией для Смоленского гарнизона.
-Когда?
- Через два часа.
Это заявление было столь неожиданным, что Василий с подозрением посмотрел прямо в лицо приятелю, пытаясь про-честь мысли того. Не пытается ли тот таким образом выйти из опасной игры? Но кроме растерянности на круглом лице со вздернутой верхней губой ничего не было заметно.
- А не врешь ли ты, братец?.. начал было говорить Миро-вич, но Аполлон прервал его словами:
- Истинный крест! Мне…. это… самому непонятно, по-чему выбор выпал на меня? Ведь мой полк не входит в состав пехотного корпуса генерал-аншефа князя Волконского, рас-квартированного в Смоленске. На вот, посмотри на приказ и выписанную подорожную…
Быстро окинув взглядом протянутые документы, Миро-вич понял, что Аполлон не врал, сообщая о предстоящей по-ездке, отдаляющей время исполнения намеченного ими, обо-ими, плана.
- Я и прибежал к тебе, чтобы предупредить и посовето-ваться… - продолжал говорить поручик, - Уже и камзол штабс-офицерский новый пошил, его временно пришлось припрятать у знакомого мне попа… и наизусть выучил «указ». Что теперь мне делать, скажи?
- Подчиниться приказу, явиться, как тут указано, в воен-ную коллегию. Я надеюсь, что к нужному нам моменту ты вернешься! Только не задерживайся, поспешай!
Друзья обнялись на прощанье, не зная, что в этой жизни им увидеться более не суждено. Мирович отправился в Шлис-сельбургскую крепость, а Ушаков в военной кибитке, крытой рогожей – в Смоленск. В такой же кибитке чуть позади ехал фурьер того же великолуцкого полка Григорий Новичков ( фурьер - интендант тех дальних времен, что-то вроде нынеш-него прапорщика, только с большим объемом работ и прав, соответственно)), при нем солидная сумма – пятнадцать тысяч рублей серебром. .
Первый крупный пункт на пути движения был городок Порхов на реке Шелоне. Любой путь, без оружия или с ним таил и прежде немало опасностей.. Недаром в старину перед поездкой присаживались на короткое время, мысленно вверяя судьбу свою в руки святого Николая-угодника, да на своего ангела-хранителя. Присаживался ли Аполлон Ушаков, тем бо-лее, молился ли он – мне не ведомо? Кстати, беспокоиться о душе своей ему уже и не следовало, по ней уже панихида со-стояла, а тень её уже где-то на опасном пути пробиралась ми-мо аспида, льва клыкастого, василиска и иных тварей неве-домых, так и ищущих случая, чтобы наброситься на нее и рас-терзать в клочья. Верст семьдесят лошадки отмахали, как вдруг тело поручика, без всякой на то причины, подверглось атаке болезни. Ломота во всем теле, живот от боли свело, жар появился. Последние двадцать верст до Порхова поручик про-вел, страдая отболи и временами испуская стоны. Но, слава Богу, живым в город добрался… Тут поручик Ушаков пись-менный рапорт о болезни подал командиру расквартирован-ного в Порхове Новгородского драгунского полка генерал- майору Патрикееву. Тот естественно, соответственно воин-скому уставу, рапорт принял, лекаря полкового вызвал, дабы тот освидетельствовал хворого офицера. Постукал по телу больного лекарь, живот помял, послушал через трубку, стето-скопом, называемую, и изрек: «Болезни у поручика не усмат-риваю… состояние позволяет продолжить движение!
И поехал далее Аполлон, телом в кибитке мучаясь, и ду-шою в хвором теле страдая…
Правда, осилить путь до конца ему не пришлось. Пони-мая, что ехать дальше не в мочь, Ушаков вынужден был при-казать фурьеру Новичкову далее в Смоленск ехать одному, а сам в селе Княжей Порховского уезда в одной из изб остано-вился. Новичков выполнил приказ: до Смоленска добрался, деньги под расписку сдал и, налегке, двинулся назад, полагая застать больного поручика в селе Княжей…
Но по приезду поручика тут не нашел. Хозяин избы, в которой останавливался Ушаков, сообщил, что офицеру по-легчало и он в Санкт-Петербург отравился в кибитке. Григо-рий Новичков бросился его догонять… но… никаких следов больного не находил…. Только в селе Опоках, что недалече от Порхова находится, на той же реке Шелоне, местные мужики рассказали ему, что шестого июня в реке Шелоне найдена бы-ла кибитка, обитая рогожей. А в кибитке той – подушка, шля-па офицерская, шпага с золотым темляком, рубашка и девять рублей денег. Потом уже приплыло тело офицерское, которое и было зарыто в земле безо всяких церковных обрядов. Осмот-рев найденные вещи, Новичков признал их, как принадлежав-шие Аполлону Ушакову. Ушел из жизни Ушаков, а следов темных, скорее всего, зловещих много осталось. Куда, скажем, пара коней, запряженных в кибитку, делась? Сами выпряглись и сбежали? А если их сам Ушаков выпряг вблизи берега, то как кибитка в реке оказалась? Говорили, что утонул в реке офицер, купаясь. Странно, однако, что сняв рубашку, он в камзоле, штанах и в сапогах в воду полез… Может грабители напали, да всё так устроили?.. Но грабители денег бы не забыли!.. Почему анатомии с телом прапорщика не проводилось, как тому обстоятельства требовали? Ограничились осмотром лекаря? Лекарь оказался дотошным, осматривая мертвое тело, заметил рану глубокую на голове и о том в протоколе указал… И этому в военной коллегии никакого значения не придали – расследования не производилось. Все обстоятельства к мысли к тому приводили, что смерть не была случайной. Имело место задуманное и проведенное убийство! А кто его заказал? Какие враги могли быть у простого пехотного офицера?. Кро-ме «повествования» фурьера Новичкова, ничего нет… А не приложил ли руку к тому сам фурьер? За какие, скажем, заслу-ги, Григорий Новичков через полтора месяца, перескочив че-рез два звания, сразу стал прапорщиком, по тем временам пер-вый офицерский чин получив?
Ответа на все эти вопросы то время не дало. Ушла еще одна фигура с игральной доски, не понятно, какую роль играя! Только по званию он простой пешкой не был!..
Верить можно себе, да и то не всегда…
То ль расчет произведен неточный,
То ли время не то, то ль иная среда,
То ли путь изначально порочный…
Ну, а если расчет кто-то сделал иной.
Не известно, какой была мера?..
И проходишь ты путь своей жизни земной,
И уходишь в сомненьях, без веры.
«Во блаженном успении вечный покой подаждь» –только и следовало сказать в адрес погибшего.
ЭНДШПИЛЬ
Если кто-то представляет себе жизнь России после захва-та власти Екатериной II спокойной, тот глубоко ошибается. Недаром из гроба поднималась многократно тень убитого Петра III, облачаясь плотью человеческой и угрожая сверже-нием. Не дарил покоя и дремлющий страх перед помещенным в каземат шлиссельбургской крепости императором Иоанном. У него права на престол были реальными, а у нее их просто не было. Трон под ней постоянно шатался. 15 июня 1764 года, за пять дней до отъезда императрицы в Лифляндию Никита Ива-нович Панин писал генералу Веймарну Ивану Ивановичу: «Её Величество напоминает и примечать изволит, что с великого поста более двенадцати раз об освобождении Иоанна Антоновича разное вранье открылось, да и в месте перед её отсутствием один гвардии прапорщик, выписанный ныне в армейские полки, тоже врал слышанное на кабаках от самой подлости (подлым в те времена простой народ называли) будто бы принц Иоанн жил тогда в деревне под Шлиссельбургом, многие армейские штабс-офицеры и солдаты ему присягали, и много людей из города ему на поклон ездят». Не спокойно, знать было – не спокойно!
И подметные безымянные письма распространялись. Одно такое письмо в самый день отъезда из Петербурга Екате-рины появилось. На петербургской стороне близ церкви Вве-дения, близ ворот сенатского копииста Антонова старушкой-богомолицей было письмо подобрано. На четвертушке бумаги хорошим почерком было написано: «Что ныне над народом росиским сочиняетца, иностранным царским правлением хо-тят росискую землю раззорять и привесть в крайнюю нужду, однако, сколько потерпят, а Россию не раззорят, токмо не бу-дет ли им самим раззорения, а уже время к бунту наступает. Первого графа Захара Чернышева в застенок и бить кнутом без всякого милосердия, потом четвертовать и голову отру-бить. Второго Алексея Разумовского таким же образом. Треть-его Григория Орлова, неповадно будет другим поступать прежних царей права и законы, а государыню выслать в свою землю, а надлежит царским престолом утвердить непорочно-го царя и неповинного Иоанна Антоновича и вся наша Россия с великим усердием и верою желает присягать, а из бестиев надлежит раззорить. Многих военных людей и всякого звания вечно раззорили и заставили они себя ругать и бранить, а им же от росиского войска крайняя нужда воспоследует» На об-ратной стороне письма было написано: «Сие письмо писал мужик с похмелья, одно ухо оленье, а другое тюленье. Самая правда, что написано в сей бумаге»
Письмо то в руки государыне не попало, Никита Панин хода ему не дал.
20 июня 1764 года императрица Екатерина Алексеевна Вторая направляется в Лифляндию. С нею вместе отправляют-ся все значимые особы при дворе и все известные военачаль-ники. Здесь в Лифляндии располагались и все наиболее значи-мые военные формирования. Многие сановники понимали, что за отъездом последует – негласное указание к действиям. Пришла пора главному претенденту на российский престол исчезнуть.
Пора было на игральную доску выйти Мировичу Васи-лию Яковлевичу…
В конце мая, когда подпоручик с дежурства в Петербург вернулся, он отправился на квартиру Аполлона Ушакова и узнал, что тот с поездки в Смоленск не вернулся. Разыскал Григория Новичкова. Тот рассказал о случившемся. Не пове-рил Мирович в то, что гибель побратима стала результатом несчастного случая во время купания в Шелоне. Не мог уто-нуть Аполлон, умея хорошо плавать. Но в голову ему не могла прийти мысль о причастности к ней властных структур. С ги-белью Ушакова рухнул продуманный план освобождения за-ключенного императора. Теперь полагаться приходилось только на себя. Точкой отсчета времени стала поездка импера-трицы. Он начисто переписал сочиненные им за месяц перед тем с Ушаковым бумаги
В субботу, третьего июля, Мирович с ротою Смоленско-го полка вступил в караулы Шлиссельбургской крепости. В голове созрела мысль более не откладывать принятое решение. Расставлены посты у Проломных ворот, у пристани с лодками, у артиллерийских складов и порохового погреба, у квартиры коменданта, у церкви. Но внутренний двор, где помещался таинственный арестант, оставался вне его контроля, там караул держала своя особая гарнизонная команда, бывшая в полном ведении капитана Власьева.
Обойдя крепость, с высоты галереи стал осматривать местность. Небо тяжелое хмурое к верхушкам деревьев опу-стилось, казалось, только на них и держится и вот-вот распла-чется, от груза своего освобождаясь. Ветер дул со стороны Ладоги, гоня перед собой небольшие волны с барашками. Смутно на душе, а поговорить не с кем, довериться некому. Мирович видел, как отваливала шлюпка и как медленно пошла по каналу к Неве, увозя отдежурившую роту. Вздохнув глубоко, направился в комнату караульного офицера - нужно в последний раз просмотреть бумаги
Утро следующего дня было прекрасным. Остатки съе-денного солнцем тумана угнал прочь легкий ветерок в сторону леса, где они и растаяли. Часов в десять на Неве показался шлюп, в нем находилось десять человек, включая и гребцов. Шлюп шел под парусом. Поравнявшись с крепостью, он направился в сторону причального канала, Парус опустили, за дело принялось шестеро гребцов. Мирович отправился вниз, узнать – кто такие и причину прибытия. Увидев среди незнакомых людей лицо коллежского регистратора Бессонова, подпоручик дал приказ:
- Пропустить!
Оказалось, что из-за реки, с форштадта вместе с Бессоно-вым приехали грузинский князь подпоручик Чефаридзе, капи-тан Загряжский и купец Шелудяков.
Комендант крепости Бередников, узнав, что офицер пропустил их, нахмурился и спросил Мировича:
- Кто такие?
Мирович ответил: - Мне они не знакомы, но один из них господин Бессонов доверенное лицо сенатора Теплова, его правая рука….
Имя Теплова – серого кардинала самого канцлера Ники-ты Панина, произнесённое Мировичем, мигом изменило вы-ражение лица коменданта. Оно осветилось приветливой улыб-кой. Тут же состоялось знакомство. Каждый тут же чистосер-дечно заявил о величайшей приятности оного явления. И только Бессонов к этому добавил:
- Я пригласил своих друзей во вверенную вам крепость, чтобы помолиться в крепостной церкви.
Это прозвучало так, словно в церкви хранились мощи одного из величайших святых, и моление в станах церкви преисполнено благодати было. Слушая эту заведомую ложь, никто из гостей глазом не моргнул. Лица хозяев оставались бесстрастными. День был воскресным. В крепостной церкви шла обедня. Комендант и Мирович вместе с гостями истово осеняли себя крестным знамением. После церковной службы комендант пригласил всех, в том числе и Мировича, к себе на обед.
На столе появились пироги с вязигой, куски отварного сига, телятина в чесночном соусе, грибы, томленные в сме-тане. Естественно, к ним подана была и водка.
Разговор шел о пустяках: рыбе и рыбной ловле, о гриб-ных местах в районе. День был парной и душный. Как было принято на Руси тогда, обед заканчивался чаепитием. Чай пить пошли на вольный воздух. Солнце перевалило за полдень, длинные тени потянулись от домов и крепостных стен. Стол и скамьи вынесли на галерею, куда просачивалась прохлада, исходящая от водных просторов Ладоги, Уселись за длинный стол. Гарнизонный солдат в белом камзоле принёс шипящий самовар, подал баранки и клубничное варенье.
Полный, краснощёкий комендант, в кафтане нараспашку, без парика, шлёпая пухлыми, по–воскресному чисто выбритыми губами, сам заваривая чай, рассказывал гостям:
- Я тут на эскарпах солдатикам на забаву огороды наса-дил, так клубничка у меня в нонешнем году такая хорошая уродилась, ни у кого такой нет… Чаю попьём – огороды пока-жу…
Вспотевшие и размякшие от лености хозяин и гости, отдуваясь, вставали из-за стола
– Мирович, – благодушно сказал комендант, – прикажи, братец, Проломные ворота отпереть, мы маленько по крепости пройдёмся.
Мирович шёл вперёд. За ним попарно по узкой деревян-ной галерее двигались комендант с Шелудяковым, Бессонов с Загряжским, замыкал идущих князь Чефаридзе. По лестнице спустились к крепостным воротам. Все были в расстёгнутых кафтанах, шли вразвалку, останавливались, размахивали рука-ми. Мирович пропускал их в ворота. Вышли к огородам.
Здесь царил идеальный порядок. Гости наклонялись, срывая красные крупные ягоды, помещая в рот. Вытирали тыльной стороной ладони клубничный сок с подбородков. Мирович пошёл рядом с Чефаридзе.
- Слюшай, душа мой, какой красота… Озеро – чистый море голубой… Воздух!.. Цу-це! – говорил князь, прищелки-вая языком.
- Здесь – благодать! Не то, что в казематах, где продох-нуть нечем… - отвечал Мирович.
- А много арестантов мучается? - спросил князь.
- Я слышал об одном, но никогда его не видел.
- Душа мой, так здесь Иван Антонович содержится… Я о нем от сенатских подьячих слишал,.. Может, скажишь, где?...
- Смотри в ту сторону, - кивнул головой Мирович, - ви-дишь переход через канал… Повыше его видно окно извест-кой замазанное… Там он и есть…
Когда возвращались назад и проводили мимо кордегар-дии, Мирович потянул за рукав князя в комнату караульного офицера. Плотно притворив дверь, он сказал: ,
– Если поможешь, мы с солдатами отобьем императора. В шлюпку посадим и прямиком в Петербург доставим к ар-тиллерийскому лагерю!.. Узнику свободу вернем и высокого положения при дворе добьемся…
Чефаридзе тупо смотрел на Мировича, потом до его со-знания дошел смысл предложения подпоручика и он сказал:
- Ти мене не говорил, я ничего не слишал.
С этими словами он вышел из офицерской комнаты и кордегардии.
Гости уезжали из крепости на шлюпе. Мирович пошёл проводить их и дать разрешение на пропуск шлюпа из канала.
Тёплый вечер спускался на землю. Ветерок стих, Нева бесшумно несла воды свои. Листья берез неподвижно свисали вниз. Полнейшая тишина царила кругом. Мирович медленно возвращался. В голове носились ошалелые от винных паров мысли.
Он прошёл через Проломные ворота, приказал карауль-ному унтер–офицеру запереть их и прошёл на крепостной двор, где была дверь в помещение безымянного колодника. У двери стоял капитан Власьев и курил трубку. Мирович отко-зырял ему и подошёл.
– Проветриться вышли, господин капитан?
- Да, господин подпоручик, в казарме дышать нечем. Но скоро пытки кончатся… Приказано потерпеть недолго… Если бы кто-то знал, как осточертела служба эта! Сам в арестанта превратился… Поговорить не с кем…
- А почему бы вам самим не попробовать освободиться?
- А что делать следует?
- А представьте себе, что является в крепость человек, который из чувства милосердия и движимый любовью к оте-честву, чтобы освободить томящегося здесь Императора Все-российского. Стали ли вы бы ему мешать?.. Ведь в освобожде-нии императора ваша прямая выгода…
- Бросьте! Вы спьяну, поручик говорите то, за что и смерти предать можно! Оставьте вздор, да пойдите, выспи-тесь!
Мирович понял, что маху дал, начиная разговор с незна-комым офицером, ничего не сказал, махнул рукой и вялой, шатающейся походкой пошёл в кордегардию.
В девять часов вечера пробили при карауле вечернюю зорю. Разводящие повели по постам очередные смены.
Северная бледная ночь спускалась над крепостью.
Мирович снял офицерский знак с груди, дающий боль-шую власть во время дежурства, снял с головы шляпу, отцепил шпагу, скинул епанчу, улегся на жесткую койку, Не спалось. Думал: «появление Бессонова- знак действовать! Но как к солдатам обратиться?.. Сочувствие вызвать…» Решение пришло.
А теперь предоставим слово самому Василию Яковлеви-чу Мировичу, не изменяя в угоду времени орфографию. Вот, что он рассказал:
«…Пришёл в офицерскую кордегардию не выпущая из мыслей своего намерения, призвал к себе находящегося при мне на вестях солдата Якова Писклова, коего обласкав наперед дружескою ласкою, сказал ему прямо, что здесь содержится государь Иоанн Антонович, и уговорил его в вышеупомянутое намерение, прибавляя к тому, что и солдаты согласны, и чтобы он других солдат, знакомых ему, как артельщиков, к тому склонял, на что он мне и отозвался, что ежели-де солдатство будет согласно, то и он согласен. Писклов ушел. А потому самому поводу через час пришел ко мне и сказал, что уже два человека из ребят хороших, на которых надеяться можно, к сему делу есть согласие…»
Время начала мятежа, если так можно назвать попытку освобождения Иоанна Антоновича, еще не было Мировичем определено. К выступлению подтолкнул рапорт Панину, написаный Власьевым и подписанный им и Чекиным, в котором они поведали канцлера о странных разговорах дежурного офицера Мировича. Странно было время отправки самого рапорта. О случившемся им следовало сообщать сразу же и сухопутным путём для быстроты доставки. А караульные узника решили посылать рапорт через коменданта крепости Бередникова, причём водным путем по Неве. Время доставки рапорта в Петербург значительно удлинялось. Об отправке в известность дежурного офицера Мировича сознательно не поставили.
Вот как об этом говорит сам Мирович:
«…Шел второй час ночи. Мне не спалось, когда пришел караульный унтер-офицер Лебедев и объявил, что комендант велел ему, не беспокоя караульного офицер, пропустить из крепости гребцов. Я спросил у Лебедева, кто у коменданта есть? На что он сказал, что сидит капитан Вла-сьев. И так я уже стал приходить по сим примечаниям в страх .Потом Лебедев второй раз пришел, сказав, что нужно пропустить в крепость гребцов на что я сказал6 «Пропусти!» А как уже в последний раз пришедший Лебедев сказал мне, чтоб пропустить из крепости обратно гребцов, то из всего оного только я и заключил, что мои речи конечно коменданту донесены, следственно потому уже и неблагополучение на меня приспело…
Тогда положился я на единственную удачу, и тотчас не-медля далее, как был неодет, забрал свой мундир, шарф, шпагу, шляпу и прочее в руки, сбежал на низ в солдатскую караульню и кричал всем караульным: «К ружью!». А в то время комендант из своих покоев вышел, возле крыльца оных покоев вскричал мне: «Господин офицер! Что ты такое делаешь, и на что собираешь солдат?! На которые его речи я, не говоря ничего, а имея в руках ружьё, тотчас бросясь к нему, ударил ружейным прикладом в лоб, приговаривая ему: «Что ты держишь тут невинного государя!» И на что он мне сказал: «Я здесь не имею никакого государя, а имею присланного арестанта; а что ты делаешь, то делай!» В самое ж то время я, взявши оного за ворот халата и отдал команды своим солда-там под караул с тем, чтоб он как солдатам, так и солдаты с ним не говорили»
Построив в три шеренги роту свою, Мирович повел ее ко входу в секретную казарму , туда, где содержался Иоанн Антонович. Оставалось преодолеть небольшое расстояние, когда со стороны казармы раздался оклик:
- Кто идёт?
Мирович ответил громко:
-Иду к государю!
Со стороны секретной казармы сначала прозвучал один выстрел. Потом раздался ружейный залп, по счастью никого пулей не задело. В ответ Мирович построив солдат в одну шеренгу напротив казармы, начал отдавать команды:
– Слушай… К заря–ду!.. Открой полки!.. Вынь патрон!.. Скуси патрон!.. Сыпь порох на полки!.. Закрой полки!.. Пере-неси ружьё!.. Заряжай с пулею!..
Чётко и резко отстукивали и бряцали приёмы. Шомпола звенели о пули. Караул изготовился к бою.
Рота изготовилась к стрельбе. Мирович скомандовал:
- Огонь!
И вновь дадим слово Мировичу:
«….Находясь в сожалении той персоны, о которой все мое предприятие употреблено было, дабы оную не застре-лить, как та пальба на оную казарм, где та особа содержалась, прямо чинилась, палить своей команде не приказал и вел возвратиться…»
Когда рота Мировича, возвращаясь к плацу, поравнялась с местом, где находились пожарные инструменты, кто-то из солдат, обращаясь к Мировичу, требовательно сказал:
-Покажи нам вид, по которому наступать!
Мирович ответил:
- Я имею вид, который и покажу! С этими словами под-поручик сбегал в дежурную комнату, вынул письма и бумаги из подушки, где они были спрятаны. Спустившись на низ н начал читать текст сочиненного им манифеста от имени Иоан-на Антоновича, извлекая из текста те места, которые по его мнению могли затронуть души солдат. Читал наизусть, по-скольку в тусклом свете северной ночи разобрать написанные слова было сложно. Едва ли только кто-то мог в шуме толпы солдатской хорошо что- то расслышать. Один только солдат Кузьмин позднее говорил, что он слышал что-то сказанное «Об увезенной казне». Закончив читать текст манифеста, Ми-рович сказал своим солдатам:
- Поздравляю вас с государем!
Потом, отойдя несколько шагов, стал кричать в сторону секретной команды, надеясь на то, что там его услышат:
- Гарнизонная команда! Перестаньте из ружей палить!.. В противном случае буду по вас из пушки палить!
Власьев и Чекин старались всеми силами ободрить свою команду и дать отпор Мировичу, но когда увидели приведен-ную пушки, увидели, что ее стали заряжать…
Впрочем, предоставим слово капитану Власьеву:
«… Увидев команду прежде залпом ружейных вы-стрелов прогнанную и рассыпавшуюся, видя паки на нас идущую, не нашлись иного в состоянии быть, как для спа-сения всей нашей команды от напрасной непременной смерти сему внутреннему и усугубленно злейшему неприятелю уступить, но не прежде того, как уже та особа, получением коей Мирович себя ласкал и за главнейшую себе добычу иметь поставлял, жизнию от меня с поручиком истреблена была
– Готово, – словно выполнив важную работу, сказал Че-кин, рукавом стирая пот с лица и опуская окровавленную шпагу
– Дверь отвори, – прохрипел Власьев.
Чекин пошёл по узкому коридору к наружной двери и только открыл ее, как в проход вскочил Мирович с мушкетом в руке.
– Где Государь? – задыхаясь, крикнул он.
– У нас Государыня, а не Государь, – сурово сказал Че-кин.
Мирович левой рукой оттолкнул Чекина в сторону и во-рвался вглубь казармы. Поднятый движением поток воздуха затушил свечу.. В казарме воцарился мрак.
– Принесите, братцы, огня, – приказал Мирович.
Из кордегардии прибежали с фонарём солдаты. Мирович огляделся, мушкет выпал из его рук и с грохотом упал на ка-менный пол. Император Иоанн Антонович был мертв.
Заказ императрицы на устранение Иоанна Антоновича был выполнен. Все прошло соответственно сценарию, напи-санному господином Тепловым, за исключением того, что остался живым подпоручик Мирович главный актер в траге-дии. Он не погиб, как на это надеялись, во время ведущейся перестрелки. Убить же его прилюдно без суда было невоз-можно. Оставить живым означало назвать имена заказчика и сценариста. Опасно было и проведение полного открытого досудебного и судебного следствия.
Императрица Екатерина II, получив известие о кончине Иоанна Антоновича, не скрывала своей радости. Но радость ее вскоре поубавилось. Ей стало страшно от сознания того, что одному подпоручику, не имея подручных, за несколько часов удалось поднять роту солдат на противозаконное дело! Каково же положение в войсках вообще?.. И есть ли вообще надежда на армию?.. Не рассчитывала государыня и на то, что смерть малоизвестного колодника получит и в столице России и за рубежом такой резонанс Реализация задуманного бросала тень и на нее самое и на ее ближайшее окружение. Оказалось, что операция прошла, не так уж и гладко, как на это рассчитывали. Нужно было срочно заметать следы. Но само заметание следов в умных головах порождало множество вопросов. На время поездки императрицы в Прибалтику следить за порядком в столице было поручено троим: Панину, генерал - прокурору князю Вяземскому и старому сенатору Неплюеву, сподвижнику ещё Петра 1. Неплюев решил было сам начать следствие, но его тут же одёрнули, зная его открытую натуру
Следствие поручено было вести не дотошным, зубы про-евшим на следственных делах, юристам, а генералу Вейнмар-ну, никогда такими вопросами не занимавшемуся. В письме Панину Екатерина писала: " Велела заготовить указ к генерал - поручику той дивизии, Веймарну, дабы он следствие произвёл, который вы ему отдадите, он же человек умный и далее не пойдёт, как ему повелено будет ".
Генералу было запрещено использовать при допросах Мировича не только пытки, но и любые иные методы устра-шения. Императрица боялась того, что Мирович может под пытками распустить язык и общество узнает такое, что она хотела бы навеки похоронить. Между тем пытки были применены к тем, чьей вины вообще в деле не усматривается. Речь идет о камер-лакее Касаткине и подпоручике князе Чефаридзе. Но, почему-то не тронуты капитан Загряжский и купец Шелудяков. О сенатском регистраторе Бессонове вообще в деле - ни слова. А ведь он столько же слышал и говорил об Иоанне Антоновиче, как и Касаткин и Чефаридзе, и даже именно он пригласил Чефаридзе и других ехать в Шлиссельбург и там уговаривал коменданта показать им крепость, а между тем остался потом совершенно в стороне.
В крепостной перестрелке никто не пострадал, но же-стокие экзекуции пришлось испытать нижним чинам, почти всем поголовно. И еще одна странность… В караульной ко-манде Мировича было 38 человек, а в гарнизонной команде капитана Власьева -16. Перекличку нижних рядов в- сразу же после «мятежа» произвел прибывший командир Смоленского полка Римский-Корсаков, о чем и протокол составил. Нака-занных оказалось 55 человек! За что, спрашивается, наска-зывали солдат гарнизонной команды? Всех их сослали в Си-бирь. Сослали за то, что знали в лицо того, кто был убит! Возможно, что был убит не Иоанн???
Письмоводитель Самарин, которого генерал Веймарн взял к себе помощником дал подписку о неразглашении дан-ных следствия под угрозой смертной казни! О чем это гово-рит? Только о том, что Генерал Веймарн действительно «дальше не пошёл"
23 августа начался суд над Мировичем. Судьями Екате-рина II назначила членов Сената, Синода, коллегий - всего 48 человек. Протоколов допросов судьи не видели. Им был пред-ставлен экстракт из произведенного генералом Веймарном следствия. Само судебное разбирательство было быстрым и формальным. Судьи даже не получили тех сведений по делу, которыми располагал Веймарн , по его экстракту они должны были утвердить сентенцию заранее представленную Вязем-ским. По ней Мирович был приговорен к смертной казни. Приговоренный в казнь свою не верил, он верил слову импе-ратрицы. Он был убежден, что не только не будет наказан, но еще щедро награжден. Чтоб он никого и ничего не предал, его палачи с дьявольскою свирепостью не разубеждали его. Ми-рович продолжал хохотать, даже когда его вели на место казни и объявляли ему приговор…» Екатерина могла рассчитывать, что Мирович ее не выдаст. У него же было еще столько надежды впереди!..
ПРОКЛЯТИЕ ДОМА РОМАНОВЫХ
«Чудеса в решете» да и только…
Иль «жуки» в голове завелись?..
Ищешь правду, как в сене иголку,
А она поднимается ввысь .
Не понять где конец, где начало,
Перепутал, наверно, творец?..
Словно сказка про кол и мочало,
Только в сказке – печальный конец.
Конец смуты! Царь избран! Начался отсчет времени цар-ствования дома Романовых. Царем стал Михаил Романов юноша 17 лет, еще вчера гонявший по крышам голубей… Ни опыта жизни, ни величия заслуг… Естественно, не успевший запятнать душу преступлениями…
Но, начало их положено! Пойман атаман Заруцкий с Ма-риной Мнишек и ее трехлетним сыном Иваном. Красавица полячка, дочь польского магната Мнишека, успела за короткий срок сменит трех мужей: царей Лжедмитриев Первого и Второго и казачьего атамана Заруцкого. Естественно, с волею ее не считались. Она была разменной монетой в политической борьбе за российский престол. Трехлетний Иван являлся сыном Лжедмитрия Второго, а следовательно, имел право называться царевичем.
Круто расправились Романовы со всеми пойманными. Заруцкого после пыток посадили на кол. Трехлетний ребенок повешен на виселице за Серпуховскими воротами. Марина Мнишек в монастырь заключена. Узнав о казни сына она, про-кляла весь род Романовых-царей, заявив, что ни один из них не умрет своей смертью, что в их семьях не прекратятся пре-ступления, пока вся династия не угаснет.
И стали говорить о «проклятии дома Романовых». И при жизни последнего российского императора Николая II активно продолжали говорить об этом проклятии. Для этого и основания были: многие члены династии Романовых или убивали, или участвовали в убийствах, или трагически погибали… Чего стоит гибель последнего российского императора и его семьи!
Исследовать прошлое сложно. Процесс напоминает ро-зыски затонувшего корабля под многометровым слоем осев-шего ила. Постоянно натыкаешься на артефакты иного собы-тия.
И возникает невольно мысль, а может проклятие не от Мнишек пошло, а от Аввакума? Сила слова борца за веру, не-сущегося из пламени костра, на котором его сжигали, посиль-нее будет, чем слово матери, проклинающее правителей Рос-сии. Впрочем, и то, и другое силой великою обладали, ибо они шли из глубин души.
Касаясь преступлений творимых, чувствуешь, что только сведения о них обжигают душу, а каково приходится душам рождающих преступления?! Смотришь на экран телевизора и видишь, с какой показной набожностью сегодняшние пре-ступники осеняют себя крестом, надеясь на милосердие божье, и думаешь, а получили ли прощение Господне те, кто совер-шал преступления в прошлом? И не сжимала ли совесть серд-це их?
Конкретно, думала ли о душе своей Екатерина II, когда реализовывался ее очередной план устранения претендентов на российский престол? Скорее всего – нет!
За разгулом императрицы, затмившей сексуальной сла-вой Клеопатру и Мессалину, было некогда думать о душе.
Екатерине повезло в том, что у нее были превосходные исполнители, умеющие прятать концы в воду свершенных преступных дел. Не было таких у ее предшественницы – Ели-заветы Петровны. Присмотритесь только, как долго и неук-люже она занималась вопросом устранения только возможной опасноти, исходящей от семейства герцогов Брауншвейг-ских…
В чужой монастырь не несут свой устав,
Свои в нём обряды и нравы.
Невинный пред властью преступником стал,
У власти – преступник, но правый.
Ведь, действительно, таким простым было по замыслу дочери Петра решение: убрать с глаз подальше и годовалого Иоанна Антоновича, объявленного к тому времени импера-тором, и избавиться одновременно от ненавистного Браун-швейгского семейства. Сценарий прекрасен, а режиссура - ни к чёрту. Стала носиться Государыня с опасными для нее осо-бами, как скряга с писанной торбой. Трудно поверить, чтобы в таком огромном государстве, как Россия, сложно оказалось найти укромное местечко. Армию огромную вместе с обозами спрятать можно, даже в Европейской части России, не говоря уже о Зауралье. Так нет, по ее секретным именным указам возят «несчастных» от Санкт-Петербурга до Риги; от Риги до Раненбурга; а от Раненбурга до низовьев Северный Двины. Сложно глупее по секретности представить, чем открытую всем взорам лобное место - заброшенную вниманием усадьбу холмогорского архиерея. Высоченным деревянным забором ту усадьбу обнесли, чтоб «затворники» сбежать не могли, стражу действующую в любых погодных условиях, выстави-ли… Только подумать, слабого физически заику, его меланхо-лическую жену и малых детей стерегла целая рота вооружен-ной пехоты, по сути тоже превратившейся несением службы в заключенных. И если, свергнутая правительница Анна Лео-польдовна со своим мужем принцем Антоном Ульрихом и детьми содержались в пусть и скромных палатах архиерейско-го дома в Холмогорах, то годовалый император был изолиро-ван от родителей в комнатушке, почти без света.. И этого ма-ло…. Стоило возомнившему о своей значимости тобольскому купцу объявить себя освободителем заключенного императо-ра, как тут же, Иоанна обрекли на мрачные казематы Шлис-сельбурга... Об императоре-узнике почти забыли, когда совсем случайно пришедшая к власти императрица Екатерина узнала не только о существовании «безыменного колодника», но и о плане ею свергнутого мужа Петра III, также впоследствии заточенного в Шлиссельбург. Согласно этому плану, Петр намеревался женить Иоанна Антоновича на своей родственнице, чтобы впоследствии передать ему престол.
Сделавшись полновластной государыней, Екатерина из-дала тайный указ, повелевавший умертвить Иоанна Антоновича при малейшей попытке освобождения. Раз появился указ такого содержания, то найдутся условия для его исполнения. Императора-узника не спасло даже его "помешательство", определяемое на глаз его преследователями. В том убедилась лично Екатерина II, посетив каземат Шлиссельбурга, в котором тот содержался. Помешательство его не помешало обдумать физическое уничтожение жалкого узника. И исполнители задуманного нашлись. Финал трагедии прозвучал в указании императрицы графу Никите Панину: "Безыменного колодника велите хоронить по христианской должности в Шлиссельбурге, без огласки"
Можно было бы на этом отрезке истории нашего отече-ства поставить жирную точку, если бы не сомнения…
Зачем понадобилось внуку Екатерины императору Алек-сандру Первому дважды приезжать в Шлиссельбургскую кре-пость, вызывая переполох среди ее гарнизона? Дважды комен-дант крепости генерал-майор Кобелякин по приказу импера-тора заставлял солдат превращаться в археологов, разыскива-ющих место захоронения . Груды земли были перелопачены, а результат нулевой – захоронение так и не было найдено… А может, его там и не было. Ведь не на пустом месте возникли сомнения у самого российского императора, решившего уменьшить груз грехов своей любимой бабушки, переме-стив прах Иоанна Шестого в собор Петра и Павла, где покои-лись царственные особы. Да и на душе самого императора ле-жал смертный грех – убийство отца - императора Павла. В пе-риод правления Александра I сохранилось немало свидетель-ств сомнительного характера, касающихся смерти императора Иоанна.
Сомнения вызывают показания иностранных посланни-ков, якобы видевших императора в гробу. Антон Фридрих Бюшинг, известный ученый, проживавший в России, расска-зывает, что тело принца, выставленное в крепостной церкви, было одето в бараний тулуп. Кастейра говорит, что тело ле-жало в матросском платье. Другой иностранец Герман повест-вует, что труп был одет в русскую синюю крестьянскую ру-башку и что маленькая рыжая борода и необыкновенно белая кожа покойника обращала на себя внимание зрителей". Гол-ландский же резидент писал в официальных донесениях: "Я не решаю вопроса, был ли труп, показанный офицерами Мировичу, действительно трупом бывшего государя, или трупом какого-либо другого государственного арестанта".
Сомнения голландца основательны. Правительству Ека-терины Второй нужна была смерть Иоанна – реальная или мнимая – все равно! Она закрывала вопрос о существовании претендента на российский престол с правами значительно весомее, чем «права» Екатерины. Безрассудная попытка Мировича создавала симуляцию смерти, а этого уже было достаточно!..
Многие источники сообщали о том, что тело Иоанна Ан-тоновича, сначала положенное в Шлиссельбургской крепост-ной церкви, привлекало к себе толпы сострадательных посетителей, и потому было заперто, а впоследствии отвезено в большой Тихвинский Богородицкий монастырь, где, по сказанию старожилов, погребено в паперти Успенского собора при самом входе.
Эти сообщения рождают, закономерно, вопрос: для чего понадобилось прятать в Тихвине мертвое тело, если для этого следовало преодолеть двести верст пути . Смысла не вижу в этом...
Иное дело – спрятать живого. Монастыри в России вы-полняли функцию тюрем издавна, пряча в кельях своих важ-ных и весьма опасных преступников.
В 1799 году рабочие, рывшие ров для возведения камен-ной стены вокруг Тихвинского Большого монастыря, наткну-лись на захоронение. Скелет находился в коленопреклоненном положении, перед иконами, лицом к востоку. Правда кости при первом же прикосновении рассыпались. Монахи Тихвинского монастыря перезахоронили останки за алтарем Успенского собора, а над захоронением воздвигли плиту, гласящую: "1799 года июня 18 дня под сим камнем положены кости обретенного здесь, при созидании юго-восточной угловой башни, в пещере человека, христианина и подвижника, как найденные при нем святые иконы и прочие вещи показывают. Имя его неизвестно, а также и состояние" Странно однако, на могильной плите изображена Адамова голова на костях, сложенных кре-стообразно; по черепу выбита надпись "Иоанн". В народе слух пошел, что песок, взятый из могилы «отшельника» имеет чу-додействующую целительную силу. Вещи же отшельника – крест, евангелие, иконы и частицы его одежды были спрятаны в монастырской ризнице.
Еще одна странность: перезахоронение производилось без торжественного обряда. Это свидетельствовало о том, что отшельничество было насильственным. Насилие совершалось над людьми неугодными. Без ведома монастырских властей поселить или поселиться никто не мог. Если бы в захоронении находился простой смертный, останки его не переносились бы
Становится ясным, что это был узник не простой, а крайне важный и опасный, так как только таких и замуровывали на месте их кончины без похоронного обряда… Народная молва говорила, что подвижником был царь Иоанн.
Картина финальной части попытки освобождения Иоан-на Мировичем может быть и такой: Власьев и Чекин наносят ранения императору. Он принят ворвавшимися солдатами во главе с Мировичем за мертвого. Позднее, обнаружив что узник не убит, а только ранен, докладывают по начальству.
Убивать вторично – слух может пойти… Вместо Иоанна на обозрение помещается труп другого заключенного, а ране-ного Иоанна перевезли в Тихвин вероятно в судне по воде (дело было в июле). Здесь его скрыли в подземной тюрьме под башнею. Так как он при своем слабоумии отличался аскетиче-скою настроенностью, то ему были даны предметы подвижни-чества – церковная книга, одежда, складни, четки и вериги... Узник молился в своем затворе, получая пищу через люк или через окошечко. Прожил он лет 10 и умер может быть в начале или первой половине 70-х годов XVIII века, а по кончине был замурован в той же яме, где жил, так как хоронить его было нельзя. Не было разрешения на нарушения…
Время шло. В 1858 году Император Александр П посе-тил Тихвинский монастырь. Странного захоронения он не за-метил, а у тихвинского архимандрита не хватило смелости указать императору место погребения Иоанна Антоновича, хотя полагал он, что место погребения следовало бы отметить каким-нибудь памятным знаком. Об этом свидетельствует ко-пия письма архимандрита к барону М.А. Корфу, в котором он об этом пишет:
«Не лежится скелету покойного императора. По воле живущих, если не кости сами перемещают, то сведения о них сногсшибательные появляются».
В августе 2008 года в Холмогорах ученые обнаружили необычное захоронение. Оно находилось в полутора метрах от стены храма Успения Божьей матери, среди очень древних за-хоронений. Шестигранный гроб больших размеров из очень толстой древесины свидетельствовал о том, что это транс-портное захоронение, то есть кого-то привезли издалека. Вскоре гроб был вскрыт. "Я сразу понял, что перед нами не Ульрих Брауншвейгский шестидесяти лет, а молодой человек", - сказал эксперт. Отметим, что изначально предполагалось, что это захоронение именно немецкого принца. Исследователи обратились к профессору Звягинцеву в Российский центр судебно-медицинской экспертизы. Предварительная экспертиза показала, что вероятность того, что найденные останки принадлежат Иоанну VI очень высока. В частности, об этом свидетельствуют след удара шестигранного гвардейского офицерского клинка, которым был убит Иоанн Антонович, след от удара в голову в шестимесячном возрасте, в результате которого ребенок едва не умер, а также совпадение возраста, роста, внешних данных, захоронение в Холмогорах на почетном месте и, конечно же, сама давность захоронения.
Откуда?.. Кто?.. Когда и как?
Да, множество вопросов…
Везти на север не пустяк…
Не голову ль заносить?..
Туда везти – не близок путь,
А смысл того – каков?
А замысла того вся суть -
Так, пара пустяков
Если поверить ученым, то следует представить то, что само по себе противоречит простой логике . Убили Иоанна Антоновича в Шлиссельбурге,, а труп повезли в Холмогоры. Зачем, спрашивается?..
Но в Тихвинском Успенском монастыре все-таки склон-ны придерживаться официальной версии, согласно которой тело Иоанна Антоновича было тайно захоронено близ паперти главного храма обители – Успенского собора. Остается решить последний вопрос, почему был избран для сокрытия узника Тихвин? Возможно лишь потому, что главные тюремщики и комендант Шлиссельбургской крепости Бередников и Вындомский (бывший надзирателем в Холмогорах) были родом из Тихвина. Были в дружеских отношениях с архимандритом и старшей братией Тихвинского Большого монастыря и могла осуществлять контроль за узником.
Время идет, а память о малолетнем узнике, выросшем и погибшим в страшных застенках "блистательной" эпохи Ели-заветы и Екатерины только за свое несостоявшееся царствова-ние, продолжает жить.
Казнимые поколения - дополненный вариант
© Copyright: Петр Котельников, 2013
Свидетельство о публикации №213052301925
Свидетельство о публикации №213052301925
Рецензии