В очередь

                В   очередь

Ох, как зачитаешься на ночь святых отцов, и снится потом всякая чепуха. Так вот я, с планшетом в руках и заснул. И приснилось мне, что стою на облаке. И стою ведь в длинной очереди.
И она, извиваясь змей, как будто карнавальным серпантином, вокруг которого полумрак был во предвкушение нового, то удлиняется, то сужается, меняя своё положение в пространстве пустоты, словно в воздухе или в невесомости парит. Однако, стоящие в ней стояли на незримой плоскости.
— Господа! — воскликнул мальчик, стоящий первым.
— Какие мы тебе господа, мы товарищи, вот Господь, — ответили ему сзади.
— Вот я и хотел сказать, что нужно пропустить Его вперед, по праву Творца, — настаивал мальчик.
Молодой человек в костюме, смахивающий на клерка, до этого молчавший и спокойно созерцавший диалоги улыбнулся всем и сказал:
— Не власть ваша двигать очередь и не сила ваша знать час Мой.
—Да, — сказал через несколько человек от него стоявший лысый бородатый старик с книгой под мышкой. — Он хоть и Сын Божий предвечно по духу рожденный и стоит там, где положено, а вообще придёт время, — он посмотрел на наручные часы, — и, приняв плоть человеческую, будет Он сидеть одесную Бога.
— Сколько там натикало? — спросили сзади.
— Да я так, привычка. Нет стрелок у часов этих, только колёсики крутятся, — ответил старик и погладил лысину, но при этом упустил книгу из рук. Она, как в воду канула и пропала где-то внизу.
— Нормально, время идёт, а времени нет, — возмутились сзади.
— Ну, да, — спокойно ответил старик, тщетно наблюдая под ногами книгу.
Из задних рядов послышался крик. Все обернулись и увидели человека в мундире офицера русской армии.
— Извините, там вообще очередь движется или нет? Мы уже восемьдесят лет здесь стоим и ни как не движемся. А здесь дети, — отчеканил он.
— Надо какой нетерпеливый! — поругал его старик со связкой ключей.
— Это царь русский новомученик. Смотрите сколько за ним святых за какие-то десятки лет.
—Ну и что. Везде здесь дети, что теперь. Вон впереди сколько детей первых веков. И тоже мученики! — послышался женский голос.
Никто не ответил на это. Только кто-то сзади писклявым голосом:
— За чем стоим, господа?
— Опять, господа! Товарищ,  Вы как будто…
И пошёл гомон со всех сторон:
— Да, да, это они денежки в рост дают, прямо из церквей банк какой-то сделали.
— Ой, не надо, а! Вон апостол Павел стоит, спросите у него, что кормиться от доходов положено. А вообще я за ним.
— Сщаз! Давай назад. Здесь все такие же стоят, все равные.
— Что Вы говорите, равные. Это с виду может быть равные, а по сути у каждого своё место. По времени.
— Вот именно по времени, а где здесь вы видели время? Сплошная вечность. Я сейчас спрошу Господа.
— Не трогай его, вот когда Он подойдет к окну, тогда и спрашивай чего хочешь, вымаливай.
— А за чем стоим, какой дефицит? — спросил подошедший только что писатель с толстой тетрадью, в которую что-то записывал.
— За Царством Небесным, а кому повезет, то и за Божьим, — ответила ему старушка.
— А чего это такое? — спросил писатель и сделал запись в тетрадь.
— Ну Вы даёте! Кайф неимоверный, — ответили впереди. — Главное, не знает, а здесь появился! Чудеса!
— И почём? — спросил писатель и пожевал карандаш. — Почём царство-то?
— Кто чего даст, кто жизнь — больше, мучения — ещё больше. Но главное чтобы труды были, — ответила старушка.
—Да, а я чего могу дать? Я писать могу, сочинять чего-нибудь, — сказал писатель.
— Ну, не знаю, попробуй, хотя для писателей очередь во-он там, — старушка показала на тёмную тучу вдали. — Ежели только в узком церковном русле пишете, то вставайте. Вообще-то здесь есть четыре евангелиста, но это иная сила.
Кто-то спел впереди:
— Орел, телец и лев! Как странно то, что затеваю я, подобие любви создать из жажды, и временем раскрасить, чтоб однажды поверить самому…
— Ага, зверинец устроили. Как египетские боги какие! — сказал писклявый гражданин в пальто и шляпе.
— Ты чего, чего, говори, да не заговаривайся, — вторили ему.
— А чего, нельзя без символов? — послышалось ещё.
— Вот ересь ходячая! — молвили также.
— Ладно. Что это я, в самом деле… — сказал писклявый голос.
— Вот-вот, на веру прими и не мудрствуй. Ишь, наукой хотел веру измерить!
— А что, наука признаёт существование Бога. Вон вдалеке видите ещё очереди, там учёных полно, и писателей много, — сказала старушка.
— Писателей… Да писатели мозги только бередят, а от Бога уводят, — сказал писклявый гражданин в пальто и шляпе.
— А что за писатель без мозгов! Писатель должен заставлять думать. Чтобы человек в себе копался и царствие искал в себе, — сказал писатель.
— В себе… А чего же Вы здесь стоите, а не в себе копаетесь? — спросил писклявый гражданин.
— А потому что слаб человек вытащить царствие из себя, благодати не хватает. Это как консервы — они есть и рыба внутри, а ножа открыть нет. Пру! — ответила старушка.
Тем временем, очередь немного колыхнулась в сторону. Я закрыл глаза и только тогда осознал, что — сплю. А вокруг продолжались разговоры:
— Коммерция сплошная, бузинес один. Устроили в главном храме России в подвале автостоянку. Ха! Наверху молятся, а под ним деньги считают.
— Не только под ними, а и рядом. Зайдите в любой храм — там в уголке, напротив алтаря торгуют.
— Ну и что торгуют. Где же торговать-то, на улице? Россия не Палестина — тепла мало. И как же храмы восстанавливать без денег? В свете денежные отношения, не коммунизм. Правда, Господи?
Он молчал.
— Вам же сказали — отстаньте от Него.
— А я вот был коммунистом, но в храм ходил и свечку ставил.
— Коммунизм это лажа. Хотя некоторые элементы христианства там есть — самоотречение во имя других.
— Там Христа нет, понятно? А в христианстве главное Христос!
— Эй, тут что в две очереди что-ли?
Я на мгновение открыл глаза и увидел ещё одну небольшую очередь рядом. И граждане из второй очереди стали разговаривать с нашей.
— А что в вашей очереди все святее? У нас своя очередь, не хуже.
— Поосторожней в выражениях!
— Да ладно, не ругайтесь, радуйтесь, все пройдём, а вот народец-то на земле, массы живут в темноте и не знают Царства Небесного.
— Его надо найти сначала.
— А всё есть для поиска — храмов понастроили на каждом шагу, крестов назолотили, таинства совершают, а толку… Бытовуха и обряды в головах, вот и всё.
— Ну, ну. Что, было бы лучше, чтобы церквей не было? Уже поразрушали вон в России.
— Да нет, я так не говорил. Просто бытовое православие хуже язычества. Люди надеются на всё и на кого угодно, только сами не хотят прилагать усилий.
Я снова открыл глаза и увидел, что образовалось уже несколько очередей.
Из одной из них кто-то сказал:
— Нечего прилагать. Верь и всё.
Пошёл спор во всех очередях:
— Токмо деланием, де-ла-ньем!
— Да, ваши иконы суть идолы!
— Враки. Надоело одно и то же. Им не поклоняются, а почитают. Что, в костёлах статуи лучше?
— Лучше вообще без всего. Лучше вообще ничего не изображать, потому что там никто никого не видел?
— Почему не видел? Являлись.
— А тому, кому являлись, тот не рисовал. А тот, кто рисовал, фантазировал.
— Ну, хватит уже!..
— Вот болтаем, болтаем, а, заметьте, господа… заметьте, товарищи, Господь-то ни слова, ни слова, как будто его всё это не касается.
— Правильно. Чего лясы зря расточать в поисках Истины. Он сам Истина...
Раздался срежет. И свет яркий спереди.
— О! Окошко открылось. А свету-то, свету-то навключали внутри галогенки что-ли, аж глаза режет.
— Да, уж… А Вы не смотрите прямо, боковым зрением смотрите.
— А у меня сварочные очки есть.
— А берушей нет?
— Ну и что громко.
— А?
— Я говорю, зато как выводят шельмы!!
— Кто?
— Ангелы!!
— Ангелы?
— Не видно!!
— А они внутри там!
— А! Прям ничего не видно уже!!
— Да!
— Тронулась!
— А?
— Пошли!!
— Ага! Пошли!
— Хвалите Господа, все народы, прославляйте Его, все племена; ибо велика милость Его к нам, и истина Господня пребывает вовек. Аллилуия!               
—А?!.
Тут я проснулся и, пока помнил этот сон, не вставая с кровати, записал его на планшете.


                конец