Кругосветка-повесть. Гл. 6 Куба

6 .Куба

     И снова шторм! И снова огромные  волны болтает их пушинку-суденышко, убаюкивая одних и вызывая безудержные рвотные позывы у других. Кораблик то вскарабкивался на гребень гигантской волны, то медленно опускался вниз,  иногда накреняясь так сильно, что вода просачивалась на нижнюю кормовую палубу. Когда судно оказывалось между волнами, они полностью закрывали горизонт, вода обступала его со всех сторон, и  казалось, мгновение, и оно будет накрыто водой и канет в морскую бездну. Но, через несколько секунд,   оно вновь взбиралось на гребень, вода потоками скатывалась вниз, оно, как бы отряхивалось от назойливого океана, гордо оглядывал оставшуюся за кормой    грозную пучину, не сумевшую затянуть его в свои смертельные объятья. И так из часа в час, из суток в сутки.
    Работать на такой волне было совершенно не возможно. И хотя накопилась уйма бумажных дел, никто и не помышлял о том, чтобы появиться в камеральной каюте. А в остальном жизнь шла своим чередом. Люди сидели по каютам и, вцепившись в борта коек, травили анекдоты, рассказывали разные были и небылицы. Кто-то вспомнил, как один из участников экспедиции в Антарктиду так отметил морскую отходную традицию, что на следующий день залез в своей каюте в платяной шкаф и стал старательно звонить жене в Москву. А один из выдумщиков (такие всегда найдутся),  задумал подшутить над надоевшим всем нытиком из науки, постоянно скулившим, что его жена, не дождавшись его, загуляла на берегу.
      Обычно связь с домом осуществлялась так. На телеграфных бланках писался текст, бланк передавали на проверку капитану, или начальнику рейса, после их одобрения , телеграммы шли в эфир. Деньги за телеграммы (весьма скромные) высчитывались  из заработной платы согласно счетов, выставлявшихся радистом. Другим способом была телефонная связь. Ее организовывали судовые радисты и портовые радиостанции. Но до телефонных переговоров дело почти не доходило: отвратительная слышимость и груды телеграмм, отстукиваемых по рации, съедали все отведенное для разговора время. Еще можно было посылать письма из портов захода. Некоторые любители экзотики пользовались таким способом, но таковых было очень мало, ибо почтовые марки стоили очень дорого, а письма, если и доходили до адресата, то, как правило, уже после возвращения моряка домой.  Бывало, жены, или родственники писали письма из СССР в порт прибытия - на имя судна с пометкой: «для такого-то». Такие письма тоже доходили крайне редко, чаще всего они терялись в дороге. Получить такое письмо было большой редкостью,  и считалось несказанной удачей...
     Ну а как же быть с нытиком? Сделали вот что. Договорились с радистом, что он соединит свой радиотелефон с бортовым телефоном в одной из кают. Посадили в эту каюту буфетчицу и научили ее, как надо хрипеть в телефон, чтобы голоса был неузнаваем, и что говорить. На телеграфном бланке написали номер домашнего телефона и имя якобы загулявшей жены, и отдали бланк радисту.
    Радист быстро сообразил, что да как, и вот в один прекрасный момент, когда качка была уже некуда, по централу загремело: «Петушкову срочно подняться в радиорубку для переговоров с женой». Обалдевший Петушков, преодолевая морскую болезнь и набивая шишки о переборки, ступени и поручни, кое-как добрался до радиорубки, где радист вручил ему вызов, написанный на телеграфном бланке, и телефонную трубку, из которой неслось какое-то шипенье, сквозь которое с трудом пробивался явно женский взволнованный голос. Петушков ухватился за трубку, как за спасательный круг и стал громко кричать:
     - Маша, это ты? Маша, ты меня слышишь?
     Буфетчица, строго следуя наказам шутников,  повторяла:
     - Гриша, это ты? Гриша, ты меня слышишь?
      «Разговор» продолжался минут десять. Через десять минут буфетчица, вконец устала шипеть и хрипеть, и радист, контролировавший весь этот разговор и также следуя инструкции шутников, что допустить расшифровки голоса никак нельзя, предупредил обоих об окончании разговора. Петушков начал слезно просить продлить разговор и , поняв, что продления не будет истошно заорал в трубку: «Маша ты меня любишь?»
Буфетчица, сжалившись над несчастным, уже своим голосом заявила: «Конечно, люблю».
После этого радист окончательно прервал разговор.
      Ошалевший Петушков, ничего не понимая, долго доказывал радисту: «Это не Машин голос! Не Машин!», на что радист уверенно отвечал: «А чей? Мой, что ли?». Петушкову ничего не оставалось, как поверить, что он действительно говорил с женой. Но, когда несколькими днями позже он обменялся с ней  телеграммами и выяснил, что  никакого разговора не было, он начал искать обидчиков, чтобы расправиться с ними. Те поняли, что Петушков настроен решительно, что шутка оказалась слишком суровой. Особенно жалела о своем участии в этом розыгрыше буфетчица, которую Петушков разжалобил до слез. Посоветовавшись, участники затеи решили все свалить на центральную портовую радиостанцию, которая нередко путала суда, имена и фамилии моряков, и вместо связи, назначенной с  одним судном, запросто могла установить ее с другим. А однофамильцев у нас пруд пруди. В общем, концы оказались в воде к общему удовольствию. Главное, Петушков заметно притих…
       Во время редких спокойных дней наука выполняла измерения. «Поддубный» ложился в дрейф, и время слоно останавлиавлось: минуты превращались в часы, часы – в монотонные дни и ночи. Все с отчаянным нетерпением ожидали  завершения работ в Тихом океане и переход в Атлантический. Когда же, наконец,  все запланированные работы были выполнены, и судно развернулось на восток, к берегам Америки, налетел сильный шторм. К счастью, ветер был попутный, и судно мигом добежало до вожделенных берегов. Однако, морская болезнь и свалившаяся невесть  откуда простуда заставили Сергея замуровать себя в каюте. Он пропустил и проход знаменитым Панамским каналом, и переход по Карибскому морю. Первый раз после болезни он вышел на палубу уже на рейде Гаваны.
      Судно стояло на якоре совсем недалеко от крепости, охранявшей вход в живописную бухту. Причал не давали - бухта было небольшая, а судов много. Преимущества предоставлялись только советским танкерам, которые ежедневно приходили на рейд Гаваны и, не бросая якорь, уходили в бухту на разгрузку. СССР щедро поил Остров свободы сибирской нефтью. Как тогда писали газеты: « Куба оплачивала все поставки соответствующим количеством сахара». Сахаром оплачивались и зерно, и станки, и технологии, и вооружение, и специалисты, которые в большом количестве помогали молодой республике обустраивать свою промышленность. Всем было понятно, что для оплаты миллионов и миллионов тонн нефти и мазута потребовались бы урожаи сотен заросших сахарным тростником островов, размерами с Кубу. Да и своей сахарной свеклы в СССР было, хоть отбавляй, сами могли подсластить кого хочешь. Но никто даже и не думал рассуждать об этом: поддерживать Фиделя Кастро– дело святое дело святое, интернациональное, политическое.
     Пока судно стояло на якоре, моряки вылавливали разноцветных рыб, иногда и больших усатых лангустов и, от нечего делать, устраивали роскошные рыбные трапезы..
     Наконец, получили причал. Встали, практически, в самом канале, ведущем в бухту. В бухте, видимо, так и не нашлось свободного места. Но оно было даже к лучшему: стоянка оказалась вблизи городского квартала – сошел с трапа и гуляй, оглядывай окрестности. 
    Однако, как и в Гонолулу, отоварки здесь никакой, с той лишь разницей, что – там дорого, а здесь, в Гаване и дорого, и пусто. В магазинах только залежалые товары, а сувениры – дороже некуда.. Хорошо, что знатоки предупредили и, валюту на песо никто не менял. Неожиданно выручили советские специалисты, которые работали на Кубе.  Нашлись и ленинградцы, и даже сокурсники по Горному институту. Они принесли дары моря, которые собрали сами на многочисленных кубинских пляжах: большие розовые раковины, морские ежи, неподвижные черепашки. Дарили и небольших, засушенных, как треска или макрель, крокодилов, которыми были забиты сувенирные магазины, но стоили они там дорого, а тут – нате, ребята, не жалко (наши специалисты зарабатывали здесь куда как больше, чем моряки). Познакомились, подружились.   
     Сергей с Валентином поехали погостить к знакомым землякам-ленинградцам, которые занимались океанографическими наблюдениями. Небольшой одноэтажный домик, где они жили, стоял вблизи далеко простиравшегося песчаного пляжа. Домик стоял на песке. Никакой растительности, кроме редких пальм, вблизи его не было. Пейзаж был хемингуэйевский, точь-в-точь, как в «Островах в океане». Полное безлюдье, нежный и теплый песок и чистейшая голубая вода Атлантики  манили купаться и загорать, загорать и купаться. Однако, мелководье простиралось на сотни метров, а в глубину заплывать было запрещено,- акулы или  мурены были здесь частыми гостями. Поплескавшись вблизи берега, попробовав знаменитый кубинский ром, Сергей с интересом обошел дом вокруг.  Неожиданно он наткнулся на небольшой садик с невысокими банановыми деревьями и папайей. Земляки объяснили, что они не занимаются садоводством, эти растения выросли сами из семян, которые выбрасывались вблизи дома, как сор.
      Потом поехали к «дядюшке Хэму». Большой, но отнюдь не модерновый дом великого писателя и тенистый сад подле него создавали атмосферу спокойствия,  умиротворения и достатка, выгодно отличавшую его от близкого города, где царили духота и нищета, усугубленные видом давно не ремонтировавшихся домов. Удивляло, что эта нищета никак не влияла на веселое, доброжелательное и приветливое настроение местных жителей.    
      Возле «Поддубного» постоянно крутились подростки, клянчившие сигареты и призывно кричавшие: «уно писета, уно синьерита», явно показывая , что они де могут оказать содействие в получении дешевого удовольствия. Смуглые, миловидные   девушки   то и дело пробегали по палубе, стараясь не попадать на глаза вахтенному, капитану или старпому. Действительно ли они занимались самой древней профессией, действительно ли были дешевле любой безделушки, или просто интересовались советским судном и его моряками, понять было невозможно, разве что самому свести с ними знакомство… Никаких инцидентов не было, никаких жалоб не поступало, недовольства никто не выражал – все было просто замечательно.
       Вечером, обсуждая с капитаном события первого гаванского дня, Валентин вспомнил рассказанный ему нашими специалистами анекдот (а, может быть и быль):
      - Приходит к Фиделю советский посол и говорит: «Товарищ Фидель, ваши девушки вступают в отношения с нашими специалистами, не хорошо это».
Фидель в растерянности: «Неужели ваши специалисты не довольны нашими девушками? Какой позор!». - «Да нет, что вы, ваши девушки самые красивые в мире, и наши специалисты очень даже довольны». - «Ой , как нехорошо, - говорит Фидель, - значит наши девушки не довольны вашими специалистами. Я вам сочувствую, но  вы уж  их извините, они такие горячие». -  «Как вы можете так подумать о наших специалистах, товарищ Фидель, - говорит посол, - ваши девушки в восторге!». -  «И ваши специалисты довольны, и наши девушки в восторге, так в чем тогда проблема?» - удивленно спросил Фидель. Посол не нашел, что ответить, ничего не придумал и, молча, ушел.
      О чем было говорить после такой байки? Разумеется, о том, какие девушки самые красивые. Кого только не обсудили, кого только не припомнили, разве что австриячек забыли, да зулусок – у них моря нет, их не видно. Всесторонне рассотрев лучшую половину человечества,  сошлись на том, что наши, конечно же, лучше всех и с чистой совестью наметили назавтра посещение местной картинной галереи и музея Кубинской революции. Однако не случилось - на следующий день пришлось менять все планы. 
      На двух джипах вдруг  приехали кубинские военные моряки - адмирал и два офицера- помощника. Сначала все удивились их отличному знанию русского языка, но познакомившись поближе, поняли, что моряки-то – наши, русские, то есть, советские, а форма у них кубинская, поскольку они служат военными советниками.
     Ну и – как водится: напоили  новых друзей  «столичной». Потом они предложили  показать радушным хозяевам Гавану, на что все с радостью согласились. К  немалому удивлению Сергея, крепко накаченные помощники адмирала сел рулить. На его вопрос: « а как же с полицией?», они ответили, что на Кубе нет запрета на алкоголь за рулем, но есть норма алкоголя в крови, которую превышать нельзя ни в коем случае, а они де свою норму знают железно, ибо в этом деле имеют большой опыт».
      Оказалось, что в Гаване много древних католических храмов, построенных еще в ХУ веке. Новых, современных зданий  почти не наблюдалось, а большинство старых , небольших коттеджей были либо пустыми, либо требовали капитального ремонта.
     - Это дома сбежавших в Америку богачей, - объяснили  офицеры.
     По  старинным, даже ветхим улицам разъезжали полицейские: на новеньких мотоциклах, одетые с иголочки. Видимо, их здесь уважали. Прохожих на улице было мало. Дворников, похоже, не было вовсе . Слабый ветер поднимал облачка пыли и крутил их вместе с обрывками бумаг, каких-то тряпок и прошлогодних опавших листьев. Заехали и в музей Революции посмотреть на знаменитый катерок, на котором Фидель со своими единомышленниками переправился на Кубу. Глядя на это суденышко, понимал, сколько отчаянной смелости и решительности, сколько уверенности в правоте своего дела надо было иметь, чтобы на такой лодочке выйти в океан, захватить крепость, совершить переворот под стать октябрскому. 
       К вечеру вернулись домой, угостили военных моряков ржаным черным хлебом, дали по буханке с собой. Русскому человеку за границей лучшего подарка не придумать.
       На следующий день успели рысцой пробежаться по картинной галерее, а после обеда – все! баста! - вышли из бухты в океан. Прощай Куба, прощай Гавана!
     Сергею вспомнил три слова: «привет зеленой ящерице!», - и связанную с ними истрию. Эту историю рассказала ему преподаватель Горного института, у которой Сергей проходил преддипломную практику. Была она женой одного ленинградского исследователя и поэта, ставшего впоследствии весьма известным. Ее муж был одним из первых морских геофизиков и ходил в море на паруснике «Крузенштерн». Вся информация о его экспедиции была строго засекречена, и они договорились: если судьба занесет его на Остров свободы, он пришлет ей телеграмму с условными словами: «привет зеленой ящерице!». Летом, работая где-то у черта на куличках в полевом геологическом лагере,  она получила телеграмму с условными словами и на радостях выкатила своим студентам чай с пирогами, чтобы отпраздновать столь важное событие. Попасть на Кубу в начале шестидесятых, когда революция только-только завершилась, было почти что чудом, особенно для геофизиков, которые доселе в океанах еще не работали -  «Крузенштерн» был первым научным судном, на котором советские геофизики учились исследовать дно мирового океана… 
      «Поддубный» уже довольно далеко отошел от острова, когда над ним закружил патрульный самолет ВМФ США. Это был большой, четырехмоторный бомбардировщик, или трансортник с длинным хвостовым обтекателем. Он крутился почти над самой водой, совсем рядом. Когда он пролетал вдоль борта, отчетливо просматривались  контуры фигуры пилотов.
     - Кэп, что это они все вдоль бортов шастают?
     - Видишь обтекатель на хвосте? Это магнитометр. Они измеряют наше магнитное поле и пытаются по нему определить, не ползет ли под нами подлодка. Обычно, подлодки таким образом пересекают большие расстояния, чтобы незаметно прибыть на  место дежурства.
     - А что бы ему тогда не пролететь над нами?
     - Над нами нельзя. Если он начнет заходить с кормы, - это означает боевой заход. Так, с кормы, заходят для бомбометания. В этом случае мы имеем право обороняться, открывать по нему встречный огонь.
    - Какой огонь? У нас же «макарова» и того нет. Он же знает, что мы безоружные.
    - Конечно, знает. Но он также знает, что мы имеем право иметь оружие. А вдруг мы принадлежим, к военной гидрографии?  Так что ему лучше перестраховаться. Правда, иногда они нас пугают, заходят с кормы, но над самим судном никогда не пролетают. Нельзя.
     Моряки и наука пощелкали фотоаппаратами недружественный самолет-разведчик, и он улетел, а судно набрало ход и быстро побежало на восток, через Атлантику к западному побережью Африки.