Непальские хроники

"Жизнь слишком коротка, поэтому начинайте с десерта."
Барбара Стрейзанд

***

В коридоре дешевого гостиничного номера пахло выбитыми зубами и расщелиной. Огромной, гималайской, синей и свежей, она была хорошо видна из окна их так называемого отеля, доллар в день, все, что имеет за сутки здешний народ почти за чертой бедности. Втоем с Соней и ее подругой они жили в этой гостинице на дне расщелины, на краю которой, конечно, было озеро. Такое же красивое, только зеленое, изумрудное. То есть сама вода была прозрачной, а тина окрашивала ее в зеленый цвет. Тина была живая, планктон. А в нем, им казалось, скрывалось мудрость. Этот планктон что-то знает, каждый день загорая на берегу озера, думал он. Планктон, если вдуматься, знал все. А вода, если присмотреться, была лунного цвета, золотая.

Ласковое октябрьское солнце, когда оно в пять-шесть утра вставало в горах, освещая оранжевым, вернее, это трудно передать на письме, красно-желтым светом их окно без занавесок, занавески, видимо, унес с собой прежний постоялец, находясь в омраченном состоянии сознания от внезапно возникших собственных кармических препятствий, а, вслед за этим еще и телевизор, который точно должен был стоять на столе, и вентиль крана горячей воды, открыть в душе можно было только холодную,  оставив им старую, ушастую, расколотую с одного края каменную пепельницу, освещало всю эту маленькую комнату и тоже делало это из глубины озера, думал он. Жили и спали втроем, ну и что, Бунин, говорят во Франции тоже жил с кем-то втроем.

Впрочем, иногда он спал один, в кабинете номера, при входе в их казенную теперь уже "квартиру" был крохотный чуланчик без окон, в котором стояли старинные, отделанные бронзой стул и стол, и гостиничная бумага на столе. Они окрестили его "кабинет"; девушкам хотелось побыть друг с другом вдвоем. Мужчины разве могут ласково, объясняла Соня, мужчины страсти хотят африканской, агонии. А им иногда надо ласки. Сейчас подруга уехала за чем-то банальным в Катманду. Голова болела с похмелья, он забыл, зачем. Он посмотрел на кулак, костяшки, саднило. Дрался вчера с кем-то в баре, а забыл с кем. Все, пора отсюда дальше двигать, ввысь, вверх. А то крезА. Он ведь сказал на похоронах Коли-с-косичкой, мир пухом. Мир бывает прахом, а земля пухом, креза. Хорошо, убитые все были наглухо бухлом, никто внимания не обратил. А он что, вор-в-законе, всем объяснять.

- Во Флориде овощи дешевле, чем в Китае, - басом прогремела, проходя по коридору огромная толстая американка своему худому спутнику, то ли муж, то ли бой-френд, - что я не знаю, что ли? Я хозяйка, каждое утро в Майаями покупаю овощи.

- Видимо, новое правительство КНР дотирует деревню, - робко пытался анализировать ситуацию ее поклонник. Худой, в пенсне и в очках, такому дать бы в голову, чтоб со ступенек, контра, улетел. За все, за Америку, за Европу, за ленд-лиз, за 90-е. Пикуля читали, "Реквием каравана PQ-17"? Но тонкий был похож на Чехова, и он не стал. - Я тоже читал в "Таймз", что мясо и овищи в Китае сейчас в одну цену. This is nuts!(1) По идее овощи в такой аграрной стране, семьсот миллионов крестьян должны вообще не стоить ничего. Но я могу их понять, такое население. Столько народу.

- Заткнись (shut up), - коротко сказала толстуха, и разговор замолчал. Было только слышно мерное цоканье по полу ее каблуков, звуки этот стихал, уносился вдаль. Он подумал, это хорошо.

- Кис, а давай здесь поселимся? - сказала она. - Навсегда. Никуда не уедем? Не поедем обратно в Москву. Зачем нам опять "Площадь Ильича". Ты с друзьями отберешь у кого-нибудь тут домик? Будешь получать с местных барыг, торгашей? Они же гонят гашиш? Продают "план"?Купим себе харлей? - вдруг спросила она. - Ты пострижешься наголо, я надену кожаные брюки. Ленка жилетку. Или позвони Маркелу, Альберту, пацанам, они купит твой "Карат".

- Бусь, - сказал он. - Он стоил триста косарей. Бронированный 600-й мерседес. Его забрали у банка за долги. Если дешево его продавать, не купят даже за сто. А меньше я не хочу. Лучше ты себя продавай, тебе же ведь не впервой!

Она сказала: - Я не хочу тоже. Я не проститутка. Мы с Леной это делали, чтобы лучше понять мужчин.

Он сказал: - И что? Поняли?

Голые, они сидели на диване. Истина в одежде не нуждается. Если ты знаешь, что такое истина.

- Встань, - сказал он. - Повернись. - Он двумя руками притянул ее к себе и уставился в ее ягодицы. Потом поцеловал сначала одну, потом другую. - Нагнись. - Она прогнула спину как кошка, наклонилась на 90. Он поцеловал между ними. - Нравится? Сегодня вечером я займусь твоей попкой. Такие булочки!

- Ты и так каждый день ей занимаешься, - сказала она. - Разрываешь меня всю изнутри. Мне больно. Почему не трахаешь, как все, как обычно? А потом спишь. Когда закрываешь глаза, лицо спокойное, спит ребенок. А я - смотрю на тебя и думаю, вот, проснется, опять начнет меня мучить, разрывать. Это может быть вредно даже.

- А, - устало, по-кавказки сказал он. - Это если, как вы суете туда...Металл, пластик, всякую ерунду. А когда она чувствует живое...А Ленка, наоборот, туда даже любит. Говорит, и удовольствие то же, и не забеременеть.

- Ленка, да, любит. Она и мне всегда говорит, у меня есть две дырочки, они могут быть маленькими, а потом большими, я ей иногда расширяю. А кто - "она"?

- Плоть! -  Он пропел на манер шансона:

- Только ты - надо мной! Не гони, а прости!
  Для тебя я готов в жертву все принести.
  Ты молчишь. Но твой взгляд - мне надежду дает:
  прикажи, я твой раб, не то жизнь пропадет!

Потом ушел на припев:
 
- Пожалей же меня, дорогая!
  Освети мою темную жизнь.
  Ведь я плачу, слезами стоная,
  но напрасно, ведь счастью не быть!

Она сказала:

- "Что болит, кто болит? Голова с похмелья, мы живем и поем целую неделю!"мВсе мы рабы плоти. Лаоцзы сказал, я грущу потому, что у меня есть тело, а если бы его не было, что мне грустить?

Он сказал:

- Не все. А в тантре тело инструмент медитации. Если у нас такое же тонкое тело, что у богов, точно можно ожидать достижения. Но нужен учитель, гуру. А из тебя опять лезет ваш филфак. А жить хочешь красиво, вот и связалась с нами. Вернее, со мной. Работать не хочется, да? Стоять за спиной какого-нибудь коммерсанта, немецкий переводить.

- Не хочется, - сказала она. - Лучше плакать в роллс-ройсе, чем на улице. А Ленка с нами, чтобы просто попенять на судьбу. А - Рерих? Они были тут, в этих местах? В Москве ты водил нас с Леной в его музей. Говорил еще, что тебе нужна такая жена, как Елена. Соратница. Я, видимо, так и не смогла это сделать.

- Лену за Рината молодую замуж силой выдали, - сказал он. - Это все считается. - Перед глазами встала картина: смуглая спина Лены, готовые прорвать кожу острые лопатки, слегка искривленный позвоночник. Она говорила, сколиоз. Маленькой жила в интернате у метро "Водный стадион", там и начала относиться к жизни с презрением. Старшие девочки били ее, заставляли мыть полы. Она ночью ножницами потихоньку резала им одежду. Чик, и вырежет кружок на коленях, а потом бросит джинсы в окно. Так, между прочим, и не нашли тогда, кто это сделал. Врач Игорь Петрович кричал, узнаю, кто, мухой вылетит у меня отсюда.

Рерихи...Он хорошо помнил тот день. Черт его знает, почему. Бывают такие дни, запоминаются. Страшная жара, только с похорон. В залах и отошел. Потом ходили, считали, сколько будет стоить квартиру с видом на музей купить. Стало еще жарче. Потом в ресторан пошли,  бандитский, азербайджанский, на Профсоюзной. "Тройка". Водка, шашлык, зелень, блинчики. Посчитали в кредит, потом ему звонил Ровшан. 120 долларов, говорит, завези, э. А то на таких машинах ездим, не можем рассчитаться, э. Он завез. Для этого ему пришлось продать свою золотую цепь, э. Через знакомого ювелира на пятаке у Белорусского вокзала, э. Сказал, продаем, чтобы выручить ребят, э. Денег у него не было тогда совсем, э. На "карате" по Москве ехал 60. Чтобы меньше расходовался бензин. Но понты, они, как известно, дороже денег. Вообще, он хотел украсть все эти тибетские иконы, "танки". Не на продажу, так, для себя. Не реально. Это все равно, что сберкассу средь бела дня.

Помнил, как она ему позвонила первый раз. Самый первый.

- Але! Это кто? Ты? Привет! Почему так быстро? Ааа...Не успела. Соскучилась. Как дела-то? А ты успел? Молодец, молодец. А я только что домой приехала. Что? Довез нормально, ты же дал деньги. Не...Не понравились. Они какие-то все, твои друзья, грубые. Неотесанные. если только этот, длинный. Ясно. Слушай, а как его зовут? Шамиль? Как героя? Хорошее имя. А у меня настроение такое было...какое, какое. Романтическое. Знал? Правда? Ну ты даешь. Да, и я. Завтра. Да...конечно...о чем ты говоришь. Вот-вот. Да. Ну, слушай! Да. Да. Да, да, да. Точно. И я могу. Завтра. Бог с ней с лекцией. Знаю. Прогуливать не хорошо. Он поймет. Лектор поймет. Да, и простит. Они всегда прощают нам, детям. Я же ведь в сущности еще ребенок. Не понимаю, что делаю. Ну, конечно, конечно. Не хвастайся. Вы все нацмены такие. Да, именно. Что? Хулиган! Все. Сейчас повешу трубку. Как твоя? Ааа...Я ничья, понятно?! Я не твоя девушка. Хорошо, хорошо, прости! Прости меня. Хорошо. Когда приедешь? Сейчас? С ума сошел! У меня мама уже спит. Ну, слушай...прекращай...О, боже! Как? Не? Можешь? Без? Меня? Хорошо! Хорошо, я открою дверь.

И быстро:

В нос, везде, все. Приедешь - покажу. Через пять минут? Епт...у подъезда все это время?..Так и знала.

После ночи она ему процитировала Есенина: "Вы такое загибать умели, что никто на свете не умел."

И как утром ее мама дома сделала суши и вообще всякую рыбу, а он с ее отцом пил водку, чачу, самогон, и его рвало прямо за столом, еле успели его отодвинуть, ее мать вытирала тряпкой это все, сказала жалко как, такие хорошие продукты, а он сказал, ерунда это все, я вам в немецком на Ленинградке куплю еще, ох уж эти русские, дома бы промолчали, а потом он целовал ее матери руки, и его отправили на второй этаж их профессорской квартиры "смотреть телевизор", а по-простому спать. А пистолет он оставил под сиденьем "карата", там была такая кнопочка, пупочка, его бы никто не нашел. Делали не специально, вообще это было для денег, документов, тюнинг в Бельгии, они там все такие эркюли пуаро. А утом следующего дня ее отец подарил ему книгу "Сокровища буддизма линии Сакья", которая его всего поломала. Да что - его, всех, кто был рядом. Навсегда изменила их жизнь. И те муки, через которые он прошел и провел всех своих, были настоящим каратом, бриллиантом, алмазом очищения. Так бы, возможно, записал бы в своих хрониках любимый ученик Будды Шарипутра.

Он же не знал тогда, что за человек ее отец, он просто не понимал. Иного человека иной раз понять очень трудно. Вон, у них в подъезде этого мажорного дома вахтершей была Зульфия. А у нее, между прочим, пять подтвержденных ликвидаций в Афганистане. Потом списали по ранению, расформировали часть, ее отец эту узбечку, сержанта-снайпера пристроил во вневедомственную охрану. В смысле не промахнется и снова, ежели чего. А как узнал, чем он занимается в Москве, честно сказал, я вас, братву, не понимаю. Всего пять слов. И никогда не поднимал больше этот вопрос. Шамиль как-то хотел ему подарить модную итальянскую куртку, за то, что так к его товарищу отнесся, когда тот был пьяным, специально забрал у Ларисы на Арбате, та держала там точку, Китай, Индия - знал бы он, как долго ему потом придется жить во второй стране! - тот не взял. Меня моя преподавательская вполне устраивает. Ладно, сказал Шамиль, это не Дагестан. Но если что. я вам лично всегда помогу. От тогда Шамилю только ответил мягко:

- Шамиль, запомните, я старше вас, чтобы это было правдой, совершенно не обязательно, чтобы это на самом деле было! Мифы и истории, вот что останется, когда все факты рассыпятся, превратятся в пыль и прах.

И Шамиль просек. Хотя обычно относился к незнакомым людям так: пополам разрезал и съел. С ним на стрелках сопли на кулак было мотать не надо. Мастер спорта по самбо в полутяже, борец. За что ухватит, оторвет. Для друзей был душой компании. Никто его переговорить не мог, всегда избирали тамадой. И по-русски, и по-чеченски и по-аварски. А тут простой профессор МГУ в двух словах перевел его криминальную жизнь в область искусства, эстетического, да так, что она стала экспонатом.

А потом дал Шамилю список графических новелл, которые ему надо будет прочитать, Терри Роджерс: "Приблизительные значения добродетели, "Оси любви", "Коронация похоти", "Криптография необычного взгляда", "Фальшивые границы иллюзий", "Темное спаривание страсти", "Жидкая геометрия миража", "Падение добродетели", "Ковчег неизбежности", "Призрак освобождения", "Уложи меня нежно", "Отступничество сердца", "Стражи секретов", "Ночной накал", "Позолоченная грань", "Обещание веры", "Восхищение", "Дворец автоморфных наслаждений", "Парадоксы знания", "Жертвенная полутень", "Подпольное превращение", "Оболочка постоянной скорости", "Прозрачность Венеры", "Гарантирование размещения будущего", "Азбука жизни", "Алхимия иллюзии". Сказал, все есть в Ленинской библиотеке в pdf, zip.


Шамиля убьют в 2000-м году. В отделении милиции города Москвы. Локус, геометрическое расположение его точек невиновности не совпадет с показаниями потерпевшего. Он выбросится из окна со второго этажа здания бывшего детского садика в глухом дворике на окраине одной из новостроек столицы, оперативники будут стрелять на поражение. А через несколько месяцев погибнет и сам Сонин отец, в Афганистане на выезде в секретную воинскую часть на лекцию во время перерыва запрокинет голову назад, чтобы глотнуть разреженного воздуха, тысячи две-три метров, откроет рот и в него упадет с кустика наверху на скале маленький ядовитый паук, укусит внутри сразу в пищевод, спасти будет невозможно.

...Он сказал:

- Были - точно, Рерихи. Но нам, как Рерихи, везде тусоваться нельзя. Опасно, я не художник. Я чучело и преступник. Всю жизнь нарушал закон. И ни разу не был до этого дня в горах Индии. - Он наклонился над столом, зажал одну ноздрю и втянул дорожку кокаина через банкноту в тысячу рупий. Это немного. Стол был грязный, а кокс хороший. В Москве все приходилось наоборот. Пешаварский кокс, родной. Сейчас вставит, мама не горюй. Пробьет и на покурить, и на пообщаться.

- Ты ж прекратил? - сказала она. - Как вы там говорите? "Завязал"? "Вглухую"? Сколько согласных! Какая прелесть.

Он поменял ноздрю и дорожку, с шумом вдохнул другую.

- Вот такой вот я пид@рас. Накажи меня. Ну?!

- Сейчас, - сказала она, - сейчас накажу.

В чем мать родила, она подошла к окну, непальские мальчишки засвистели. Не из-за ее красоты, ноги метр двадцать, шея Нефертити и осиная талия. Им было это все равно. У них тут с круглыми лицами, луна и звезды больше в чести. Мелодия и тон свиста напоминали песни горя, улицы и нищеты. Местные привыкли, дурные европейцы. Большие белые обезьяны. Ну, в лучшем случае говорящие по-английски большие розовые слоны. Добрые, полезные, но иногда бесятся. Но у сумасшествия всегда бывает победа, типа, я выиграл, верно? В их безумной мудрости этого не было. Казалось, они не могли даже проиграть. Они дома уже все проиграли.

- Сейчас накажу, - сказала она. - Искупишь у меня - все! - Глаза ее сверкнули, она обожгла его взглядом, брови тяжело раздвинулись, маня его в какую-то темную глубину. Он словно повис в ней, там внутри, ощущая со всех сторон ее давящую толщу. Как-будто запил ключевой водой сотовый мед, даренный совсем не пчелами. А, возможно, оккультными картами для гадания "таро". Из колоды черного мага Алистера Кроули. Один раз когда она вот так посмотрела на него, он непроизвольно излил, они тоже были голыми, на горячую землю семя. Кажется, в Каире в Египте.

- Бля@ь, не могу! - крикнула она ему. - Скорей! - Она когда запалялась по-настоящему, иногда говорила, ты пиз@a.

Она согнула ногу в колене, легонько толкнула его в татуированную грудь коленом. Колени у нее переходили в голени, а голени в ступни слитно, как одно целое, очень красиво. Он вспомнил, как охрана ВОХРА однажды заставила его в кочегарке целый день носить на плечах почти раскаленные кирпичи. Когда он синим наколол на них воровские, с аксельбантами погоны. А потом стоять на деревянной стиральной доске, заключенные стирали сами, всю ночь на коленях, там были звезда. Ребра доски дошли почти до костей.

- Кис, ну, кис, - сказала она. - Ну! Давай!

Ее губы растянулись в змеиной улыбке. Она улыбнулась шире, обнажив ровные, крепкие десна. Говорят, если женщина при улыбке показывает десна, она страстная. Особенно если у нее длинные ресницы. Еще раз так улыбнется, и ковчег их любви унесет его прямо на вершину горы Арарат. Он хоть и кавказец, но волос у него светлый, только глаза черные. Настоящие армяне вообще были светлые все, это потом смешались с турками, насильно. Как безжалостно время! Непостоянство меняет все.

Он набрал полную грудь воздуха, откинулся назад на спину на диване. Она быстро вспрыгнула на софу, завернулась в потертое гималайскими веками одеяло и на корточках, по-борцовски забежала ему за голову. Потом осторожно, валетом легла на него. 69, подумал он. 69-й. Год моего рождения. Здесь, на древней земле все символ?

Он раздвинул руками ее бедра, поцеловал сначала правое, потом левое. Потом бритый лобок, шелковый треугольник. Она высунула острый язычок и стала быстро-быстро облизывать ему живот. Он вспомнил, как во второй раз, когда они были вместе, она дала ему в мужском туалете в клубе "Бэллз" на Полянке, почти стоя, а потом, зажав край юбки в зубах, долго натягивала трусики. Они были красные, кружевные, а лифчик почему-то черный, простой он так и не понял, почему. Может, любила Стендаля? Тогда он обязан каждый день по утрам делать ей бутерброд пополам с черной и красной икрой. Но это трудоемко. Он еще ей в тот вечер сказал, девушка, я когда вижу вас, у меня на столе вертикально даже вилки становятся. Но у вас какая-то тонкая граница между вами и мной, я не знаю, как ее пересечь.

Ее длинные волосы поползли с плеч и закрыли тоже до колен весь его пах. Теперь она воспринимало то, что было у него ниже живота автономно. Вела с этим предметом невербальный, но вполне ощутимый диалог. Странно, подумал он. 69 это оксюморон. Невербально, но языком.

Она на минуту оторвалась, тряхнула головой так, что кусочек лица стал виден сквозь копну рыжих волос.

- У тебя не член...А арабик, кофе. Аромат - такой...Вкус. Здорово! Хоть с конфетой его ешь. Или... - она смутилась на секунду, - пей. Что ли...

- Соси, - сказал он. Потом повторил: - Соси, соси. И станет легче. Как дети грудь сосут, это детский рефлекс. Как сигарета. У нас в России ничего делать не умеют, - в ее самое нутро, как в раструб прогудели его слова, - кроме детей. Но нас вот - сделали.

- А, - сказала она, - и нас не умеют тоже.

- Нет, нас умеют, - сказал он. - Это ты неправильно жизнь поняла. Неэзотерично.

Он провел руками по расслабившимся бедрам любовницы, потом вытянул их вперед, ее груди точно по размеру легли в каждую его ладонь. Соски торчали немного в стороны, но были твердые, как у серны. Как у серны, подумал он. Где я читал это? В библиотеке? Нет, уже по возвращении, слышал где-то на улице в Москве. В тюремной библиотеке был только Достоевский. Его он прочитал всего. И понял, кто такой на самом деле Иудушка Головлев. Нет, Головлевы это Салтыков-Щедрин. Ну, в общем, читал.

Он улыбнулся своим мыслям и, закрытый со всех сторон одеялом, снова набрал полную грудь воздуху, на ощупь нашел в темноте набухший клитор женщины. Потом свернул язык трубочкой, сделав из него миниатюрное влагалище и стал бешено атаковать этот ее миниатюрный пенис, твердый, как камень, влажный росток. Это тоже был кофе, только с молоком. Которое лилось ему в гортань, оставляя там извилистые узоры. Они менялись и каждый напоминал какую-то букву санскритского алфавита. "A aa i ii u uu". А потом - "ka kha ga gha ca cha ja jha". Она стала в том же ритме подаваться назад, трахать его в импровизированное отверстие. Буквы стали меняться на индийский шрифт девангари, нервная система становится радужной. Под одеялом он прямо видел, как скривились ее губы от наслаждения на другом конце провода.

Так было минут десять, из букв внутри себя слоился текст, он его прочел и понял, что впереди. Потом он разжал пальцы, выкручивающие у нее соски, убрал руки с ее груди, там точно будет синяк, распустил язык, который стал чистым и прозрачным, подставил ладони ей под основание бедер, чтобы было удобно и чуть приподнял. Потом погрузил лицо в то, что теперь стало огромным пузырящимся вулканом. Проникновение принесло безмятежность. Он наконец добился в своей жизни пластичности, совершенной податливости тела и ума, избегая мысленных образов. Самый конец его туловища тоже отреагировал на поцелуи этой черной вдовы с филфака МГУ и начал хрипеть, насвистывать ей мелодию неба, вбрасывая в нее внутрь квинэссенцию своего знания, как пулемет, израсходовавший все свои патроны, но разгоряченный и все еще содрогающийся в своем слепом желании огненного общения.

Глубинная скверна, бездна уничтожилась, порывисто выгнутый мир перестал существовать. И он все забыл. И цель, и стрелу, и кто стрелял, и лук.

Примечания.

(1) зд. "бред какой-то" (англ.)

продолжение следует