Глава -7. Первая практика

Глава -7.  Первая практика.

          А дни моей жизни неслись и неслись. И каждый день приносил новые   радости, открытия и заботы. Прошла осень. Затем  отзвенели, как всегда долгожданные и счастливые,  новогодние праздники. И дело вовсе не в подарках, сюрпризах и долгих выходных. Просто в это время мы с Лёшкой могли дольше побыть друг с другом. Он приезжал из Питера обычно дней на десять, а то – и  на  две недели. Он никогда не указывал точный день приезда не только потому, что любил сюрпризы, но потому, что в эти дни были такие трудности с билетами, что он  не был уверен в точной дате нашей встречи.  И это только подогревало наше нетерпение как можно  скорее увидеть друг друга. Иногда, когда в праздничные дни нельзя было приехать или прилететь, нас выручал Лёшкин отец: он привозил  сына на своей машине, а заодно и сам с  удовольствием проводил несколько дней в городе своей молодости. Все  эти дни мы старались проводить только вдвоём. Родители и друзья иногда даже обижались, что мы всё время вне зоны доступа. А нам ни до кого  не было дела, мы хотели  видеть и слышать только  друг друга. И, слава Богу, почти все относились к нашему желанию с пониманием.
              Моя бурная студенческая жизнь происходила в отсутствие Лёшки. Я была самой «активной  активисткой» всего, что происходило в институте: я выступала в рядах Гринписовцев  в защиту природы, матери нашей; играла в КВН, пропагандировала  исторические  сведения о Москве, как самый активный член клуба; занималась дрессировкой собаки, которая, кстати, совершенно не хотела поддаваться никакой дрессировке; встречалась с друзьями и выполняла по максимуму всю культурную программу по посещению выставок, спектаклей и кинофильмов; читала все последние литературные новинки. Ни Акунин, ни Коэльо, ни Джон Браун  не ускользнули от моего внимания.  Я смогла отучиться на курсах вождения, и на 19-тиетие родители подарили мне мою первую машину – маленькую подержанную иномарку.  Теперь я смело рассекала по Москве как заправский водила, а не какой-нибудь чайник. Я освоила множество тайных партизанских троп – через дворы, и поэтому почти не теряла время в пробках. Родной город я знала всё-таки хорошо, благодаря Клубу любителей истории Москвы. И это всё я успевала помимо усердных занятий в институте, которые, как это может показаться странным, доставляли мне не только удовольствие, но и огромное моральное удовлетворение. Я ни на минуту не сомневалась в правильности выбранного  пути, и старалась получить все возможные знания и практические умения, чтобы затем стать самым настоящим и профессиональным психотерапевтом.
      Лишь однажды меня кольнуло небольшое сомнение, и то это было скорее не сомнение, а минутная слабость из-за собственного  бессилия. Бывают такие моменты, когда даже самый опытный врач и за самые большие деньги не может ни помочь пациенту, ни  подарить  надежду его родственникам. А случай этот произошёл сразу же после зимних каникул. У меня была практика. И направлена я была в Городскую медико - психологическую комиссию.  Такие комиссии есть в каждом городе, они определяют необходимость обучения детей в коррекционных школах разных видов или подтверждают  инвалидность ребёнка по определённой группе заболеваний, связанной с проблемами в развитии высшей нервной деятельности. Сидя в этой комиссии, я повидала разных людей: разных детей, разных родителей, разных специалистов. Очень трудно сказать родителям ребёнка, что их любимое детище имеет какие-то интеллектуальные отклонения, то есть попросту: у вашего ребёнка, к примеру, олигофрения в степени дебильности. Одни тут же начинают скандал, другие плачут, третьи обвиняют педагогов школы, где не смог учиться их ребёнок, в предвзятом отношении, четвёртые считают, что  их ребёнок –  жертва  врачебной ошибки.  Но самые страшные – это пятые. Их абсолютно не волнует судьба ребёнка, его будущее. Их глаза начинают гореть жадностью, как только они понимают, что здесь пахнет «халявой». Такие дети находятся на полном государственном обеспечении. И противно и больно  смотреть, когда полупьяная разбитная мамашка пытается пристроить своё детище в специальный интернат только потому, что там есть бесплатная одёжка  и кормёжка. При этом, разя перегаром насмерть всю комиссию,  это существо среднего рода пытается « обаять» председателя: строит глазки, говорит то неестественно низким или пискляво-детским голоском, с целью найти подход к комиссии и пристроить чадо на дармовой хлеб, тем самым снять проблему с себя. Таких мамок наш председатель, строгий мужчина, средних лет,  умел строить мигом. Он живо отметал их  претензии, конкретно объяснял им их обязанности и требования подобных учреждений. Мамки грустнели на глазах, когда понимали, что  и за «халяву» нужно платить. Думаю, что перевоспитать таких мамок  за 20—30 минут, что они находились в кабинете, невозможно. Но хоть какой-то урок наш председатель пытался им преподнести.
    Но не эти существа женского пола произвели на меня самое тяжёлое впечатление.  Хотя именно их, наверное, можно считать вполне счастливыми, ибо, по скудоумию своему, они не понимали, сколь на самом деле несчастны. Гораздо  труднее и больнее было смотреть на красивых, успешных, образованных людей, которым Бог, неизвестно за какие грехи, послал такое тяжкое наказание. Я вспоминаю семью одного высшего офицера, принимавшего участие в военных действиях, чуть не погибшего, но спасшего всех до единого своих  солдат. У них с женой были уже почти взрослые дети, когда они после чудесного спасения мужа решили обзавестись ещё одним ребёнком. Будущая мама была уже не слишком молода, ей было почти сорок. Были трудные роды, ребёнок родился с тяжёлой патологией: у него был ДЦП и тяжёлая форма умственной отсталости. На тот момент, когда я их  увидела, мальчику было уже около 12 лет. Они пришли всей семьёй, вместе со старшими детьми. Как это ни кощунственно звучит: они пришли за подтверждением диагноза! Сильно, не правда ли! Как будто у нас научились делать пересадку мозга или изобрели  его протез. Но, так или иначе, а дети с диагнозом, подобным Илюшиному (так звали этого  несчастного ребёнка) должны чуть ли не каждый год собирать справки и проходить комиссию для подтверждения диагноза. Было трогательно смотреть, что старшие брат и сестра нежно заботятся о младшем брате, не оставляют родителей наедине с их  бедой. А зрелище это было не для слабонервных: мальчик, довольно крупный и упитанный, сидел в инвалидной коляске и пускал от радости пузыри, пытаясь произнести что-то нечленораздельное. Слюни если не текли из его не до конца закрытого рта, то летели во все стороны,  когда он пытался произносить какие-то звуки. Мама, высокая, красивая, очень  элегантно и дорого одетая блондинка, заботливо вытирала его мокрое лицо кипенно-белым платочком. Рядом стоял отец, заботливо поддерживая ручки коляски. По бокам, как охранники стояли старшие брат и сестра. Члены комиссии долго совещались. Наконец, заместитель председателя, довольно молодая, но уже зарекомендовавшая себя, как опытный  психиатр, доктор Власова,  констатировала, что у ребёнка наблюдается ярко выраженная отрицательная динамика по всем показателям, он  деградирует на глазах. И комиссия рекомендует  поместить его в специальный дом-интернат для инвалидов. «Нет!» -  как гром прогремел  отчаянный женский крик.  Такого крика, который издала бедная мать, я не слыхала больше никогда в своей жизни. От неожиданности я подпрыгнула на месте. А она, вцепившись, в коляску, гладила ребёнка по волосам, целовала его мокрые щёки и  твердила: « Не отдам! Не отдам!»  « Вера, успокойся, никто не заберёт его силой,» - говорил седой полковник, её муж. И уже, обращаясь к членам комиссии, вежливо, но с такими железными нотками в голосе произнёс: « Скажите же ей, что Илья  может жить  дома! Пожалуйста, скажите!»      « У нас есть все условия, мы не бедные люди, -  включился в разговор старший сын. – У меня хороший бизнес. Я всегда помогаю родителям материально. Сестра – врач. Мы прекрасно справляемся. Нам даже сиделка не нужна. Мама бросила работу. Она сама всё делает.» « Простите нас, ради Бога, -  придя в себя от напора этой семьи, произнёс  наш председатель. –  Это ваше право. Мы даём только рекомендации. Я вижу ваше горе, вижу вашу решимость, и могу сказать только одно: такие болезни современная медицина лечить не умеет. Если будут трудности, обращайтесь.»  И они ушли, увозя своё
сокровище, стараясь как можно скорее покинуть наш страшный кабинет.
   - Вот ведь, парадокс! - задумчиво сказал наш председатель.-  Мужики, которые хоть чего-то добились в жизни, стараются как можно скорее отделаться от таких детей. Бросают семьи, от алиментов бегают.  Стесняются что ли, что   от них родились неполноценные дети?  Уходят к другим, молодым и красивым. Можно подумать, что другая женщина родит от  такого морального  урода ангела. А алкаши и потомственные дебилы готовы за своих чад поубивать. Таких, как этот полковник – единицы. Молодец мужик! Уважаю. А дети старшие. Вот как воспитали!  И в жизни уже кое-чего добились, и души свои не растеряли! Вот что беречь надо. – И обращаясь ко мне, добавил.- Что, кнопка, приуныла?  Испугалась? У нас тут не такое ещё бывает. Учись, ребёнок. Вот такая  она сложная  штука – человеческая психология…
   Я была в шоке. Под впечатлением позвонила Лёхе. Сбиваясь с пятого на десятое, рассказала ему о поразившем меня случае на комиссии. Особенно мне запомнились слова председателя об отцах таких  детей. Неужели все мужчины такие? Тем более пример бывшего Аниного  жениха, Андрея, был у меня перед глазами. Лёшка каким –то образом угадал мои опасения и смятения и  постарался меня успокоить:
- Некрасова, не бойся. Я буду любить всех наших детей, какими бы они не были: беленькими, чёрненькими, серо-буро- малиновыми в полосочку. Да, и как правило, нормальные родители больше любят и жалеют  своих неудачных детей. Надеюсь, что мы с тобой нормальные люди,  и дети у нас должны быть нормальными,- подвёл итог своим выводам  мой мудрейший и добрейший Алексей.