Страницы дневника 1978 год

18 мая

Вот уже почти неделю стоит холодная дождливая погода. Весна хотя и началась рано, но затянулась так, что люди до сих пор не снимали плащи. И вот  первый день температура перевалила за 20.
У студентов с сегодняшнего дня началась летняя сессия. С десяти часов до часа я проводил консультацию в группе танцоров, а потом состоялось заседание партбюро, где слушали меня о состоянии практического обучения и мерах по его улучшению. Вопрос был поставлен потому, что возникла необходимость обсудить проблемы практики. Я еще несколько дней назад продумал свое выступление на бюро. Докладывал я подробно, что уже сделано и что сделать предстоит, что мешает и в чем трудности…... После меня никто специально не выступал, а просто по ходу каждый высказал свое мнение. Первым был Кирилл Борисович Бедлинский, и он очень хорошо отозвался о моем отношении к проведению практики у студентов и о конкретных результатах моей работы.
Директор училища Василий Ильич согласился с Кириллом Борисовичем и сказал, что после моего вступления в должность заведующего практикой дело намного улучшилось, поднялся ее авторитет, но нужно улучшить и ее организацию.
Незаметно прошел час. Я был очень доволен, как прошло бюро, и был настроен работать еще лучше. Даже и замечания принял спокойно, признал их и сказал, что буду делать все, чтобы ликвидировать недостатки.
С хорошим настроением я вышел из приемной и вдруг… увидел около стола дежурных… Василия Тужакова. Сначала подумал, что это мне померещилось. Но потом вижу, что это Василий, наяву, и он что-то говорит дежурившей девушке.
— Ёкарный бабай! — крикнул я и кинулся навстречу Василию. Мы крепко обнялись и расцеловались.
— А это мои друзья, — сказал Василий, указав на двоих мужчин.
— Здравствуйте, дорогие земляки, рад приветствовать вас на Калужской земле. — Я крепко пожал им руки.
— Анатолий, — представился один из них. Он был высокий, худой, в коричнево-сером в полоску костюме, со смуглым цветом лица, с черными редкими волосами.
— Виктор, — назвался другой.
— Виктор Павлович, — добавил Анатолий. Виктор Павлович тоже выше среднего роста, приятной наружности, с проницательным и одновременно добрым, располагающим взглядом.
— Ну, прошу вас к себе, пойдемте, друзья, — сказал я, не избавившись от растерянности. Я действительно был растерян так, что никак не мог прийти в себя, и это удивляло мужчин. В кабинете я усадил их и набрал номер Тамары.
— Здравствуй, Тамара Егоровна.
— Здравствуйте, Виктор Андреевич.
— Ты знаешь, кто приехал ко мне?
— А как я могу знать? К тебе многие могут приехать.
— Друг твой приехал.
— Василий, что ли?
— А как это ты так определила?
— Чувствую. Раз к тебе приехал и мой друг — значит, Василий.
— Ну, молодец! Так вот, он сидит у меня и попросил, чтобы я тебе позвонил. Так что жди в гости.
— Пожалуйста, приходите. Он в отпуск приехал?
— Нет. Всего на несколько дней.
— Ну, приходите.
Я положил трубку и сказал:
— Так, одну ошарашил. Сейчас еще одну надо ошеломить. И набрал номер Риты.
— Ты знаешь, какой у меня сегодня день?
— Что такое? — испугалась Рита.
— Ты не пугайся. День-то у меня сегодня из одних радостей.
— Ну, что случилось? Говори!
— Утром в девятом часу по радио расхваливали моих девчонок Надю с Лидой за то, что они хорошо работают. Вчера мне позвонили из редакции и сказали, что сегодня будет напечатана моя статья в газете «Знамя». Эту газету я купил — статья есть! И третье...… Ты нипочем не угадаешь. Произошло то, чего я и предположить не мог. Ты знаешь, кто ко мне приехал?
— Девчонки?
— Нет. А вот Тамара сразу угадала. Но тебе, конечно, трудно. Догадаться можешь только о том, о ком я тебе много говорил.
— Василий, что ли?
— Да. Вот он — сидит у меня. Да не один приехал — целых три сибиряка.
— Да ты что?
— А-а! Вот так!
— Правда, интересный день.
— Мы сегодня одни побудем, а завтра встретимся. Хорошо?
— Конечно.
— Ну, все тогда. До завтра.
Я положил трубку, и Вася спросил:
— Это ты кому звонил?
— Подруге своей. Завтра увидимся. Так, ну что еще сделать? Я просто не могу еще прийти в себя.
— Да мы уж видим, — сказал Анатолий.
— Вообще-то я так еще ни разу ошарашен не был. Это же небывалый случай! Кажется, и во сне ничего такого не видел.
Мужчины смеялись от души.
Я походил по кабинету и спросил:
— Вы когда приехали?
— Ночью, в два часа.
— Как ночью? — удивился я. — А где вы были?
— А вот у Виктора Павловича.
— А что же — он в Калуге живет?
— Да. Он переехал сюда из Красноярска, — сказал Василий.
— Недавно, правда, всего три месяца назад, но переехал, — подтвердил Виктор Павлович.
— А где живете здесь?
— Ой, мы его еле нашли ночью. Это целое приключение, — рассмеялся Василий.
— Искали, конечно, мы долго эту Железню, — добавил Анатолий, — и благо, попался милиционер, подсказал нам, что нужен поселок Железняки….
— Так, а почему вы не ко мне приехали?
— Да ты знаешь, — сказал Вася, — мы сели в самолет в Красноярске, и я говорю: «А ведь я забыл номер дома Витьки», а адрес Виктора Павловича у нас был, вот мы и поехали к нему. А дома — частные, далеко, с трудом отыскали.
— Но зато он почти героически повел себя сегодня ночью. Перелез через забор во двор и разбудил Виктора Павловича. Я-то боялся лезть, думал, что у них собака есть, — пошутил Анатолий.
— Если бы не я, то ты бы кантовался ночь под забором, — засмеялся Василий.
— Твой героизм будет отмечен, Василий Иванович.
— Я никак не пойму, как ты мог забыть номер моего дома? Ведь я рядом с вокзалом живу, в центре города, — сказал я. — Вы как добрались до училища?
— На машине. Нас подвез отец Виктора Павловича.
— И он здесь?
— Здесь. Ждет нас.
— Тогда едем за вашими вещами и переезжаем ко мне. Я отдам вам ключ, и вы уже будете полными хозяевами. А я вечером буду занят с семи до восьми. Завтра День пионерии, и я должен со своими студентами дать концерт в детском доме. Отменить уже не могу.
— А зачем? Сделайте свое дело, как положено, — сказал серьезно Анатолий.
— Если бы я знал заранее о приезде, то я бы все переиграл, — сказал я.
Мы вышли на улицу, и я вспомнил, что у меня должна в половине третьего начаться консультация, а было уже 25 минут третьего. «Да ничего, обойдутся без консультаций», — подумал я. Сибирякам я ничего не сказал об этом, и мы сели в «Москвич».
Дом Виктора Павловича действительно оказался далеко, и найти его было сложно, не зная хорошо города. Дом — частный, развалюха.
Когда вошли во двор, то я еще больше поразился. Во дворе было не прибрано, валялся всякий хлам. Увидев таз с почерневшим дном, Анатолий сказал:
— Ох, и напугал же нас вчера этот таз! Я в темноте подумал, что это собака лежит, а я собак до смерти боюсь.
— Трухнул ты вчера крепко, — пошутил Василий.

Вошли в низенький дом. И в нем беспорядок. Виктор Павлович хотел предложить сесть, но я сказал:
— Нет, задерживаться не будем. Забираем вещи — и пошли.

Из вещей у Василия и Анатолия оказалось только по портфелю. Мы забрали их и вышли во двор. И я увидел, что в недостроенном гараже стоит еще один «Москвич».
— А это чей такой? — спросил я.
— Это мой, — ответил Виктор Павлович.
— А тот, на котором отец ездит?
— Тот — отца.

Приехав ко мне, мужчины долго удивлялись, что я живу в такой большой квартире.
— Располагайтесь как дома. Хозяйствуйте, — сказал я. — Есть будете?
— Нет. Мы недавно у Виктора Павловича позавтракали.
— Смотрите, а то без стеснения говорите. Потерпите до вечера?
— Потерпим.
— Если хотите принять ванну — пожалуйста. Мойтесь, сколько надо.
— Ты сейчас на работу еще пойдешь?
— Да.
— Ну и мы пойдем походим по магазинам.
— Пошли тогда вместе, я вас до универмага «Калуга» провожу.

Когда вышли на улицу Кирова, Анатолий увидел, что на нашем доме написан крупными цифрами номер 70.
— И ты не мог запомнить эту цифру? — спросил он Василия.
— Говорю же — вылетело из головы.
— Это уж у тебя что-то серьезное с головой. Цифру «70» забыл! Если я расскажу об этом в Красноярске, то тебя засмеют, — сказал Анатолий.
— Уж если я расскажу, как ты боялся лезть через забор и таза испугался, то вот это действительно будет смех, — парировал Василий, и мы засмеялись от души.
— Я не таза испугался, а собаки.
— Но ведь это таз, а не собака…...
— Ладно уж! Придется вам обоим молчать, а то оба будете осмеяны, — сказал я.
— Нет. Я о его героизме скажу, чтобы даже орден ему отлили. Но умолчать о том, что он забыл цифру «70», не смогу.
Дойдя до универмага, я повернул в училище, а мужчины пошли в магазин. В училище я получил аванс и отправился на базар. Ведь у меня ничего не было из продуктов.
Покупал, не обращая внимания на цены и не торгуясь. И вдруг я услышал за спиной голос Виктора Павловича:
— О, и ты здесь!..
Оглянулся и увидел всех своих мужчин.
В руках у Василия был целлофановый мешочек, в котором лежало несколько свежих огурцов и две-три головки чеснока.
— Только не надо ничего покупать, я решу все сам, — серьезно сказал я.
Мы тут же расстались. Я еще кое-что купил и позвонил Ване.
— Приехал Вася, — сказал я, — не можешь купить в магазине что-нибудь?
— Приезжай ко мне и сходим вместе.
Я сел в троллейбус и через десять минут был у него. Дверь открыл Егор Петрович. Я сухо поздоровался с ним. Ваня быстро собрался, и мы пошли втроем.
— А вы что не в деревне? — спросил я у Егора Петровича.
— Приехал глаз лечить, что-то видеть стал хуже.
Правый глаз у него и в самом деле покраснел.
— Ну, как там в деревне дела?
— Плохо. Залило все. Яблоньки стали гнить, посеять ничего нельзя, Иван приезжал и едва выехал со двора.
«А мне Ваня говорил, что все нормально», — отметил я про себя.…
В магазине я заказал колбасы, консервов, сосисок, водки, сметаны. Ваня зачем-то вышел из кабинета, и мы с Петровичем остались одни.
— На много ты берешь. Рублей на сорок, — ехидным тоном сказал Петрович.
— Ничего, — ответил я, дав понять, что это не его дело.
Уплатил я действительно сорок восемь рублей. Зато теперь у меня к вечеру было все.
— Приходите вечером с Тамарой, — сказал я Ване. — Я очень хочу, чтобы вы были.
Домой я пришел в половине шестого. Поставив портфель и сетку на кухне, я написал записку: «Василий и Анатолий! Распотрошите портфель и сетку и приготовьте что-нибудь закусить. Хозяйствуйте по своему усмотрению. В.»

Без пяти шесть я снова был в училище. Ровно в шесть все участники концерта были у меня в кабинете. Это меня так приятно удивило, что мое настроение еще больше поднялось. Всего нас собралось 12 человек, и мы дружно пошли в детский дом.
Концерт состоялся в начале восьмого. Аккомпанировал я двум девчушкам, подстраховав себя нотами. Прошло все хорошо. Выступали час. Ко мне с просьбой тоже выступить в концерте обратилась завхоз детдома Людмила Андреевна. Я, конечно, включил ее в программу. Читала она отрывок из поэмы Маргариты Алигер «Зоя». Слушали ее внимательно, так как читала она хорошо. Кстати, я уже в который раз замечаю, что дети любят слушать стихи. Я тоже прочитал им басню «Пчела».

В половине девятого я подходил к дому и у подъезда встретился с Василием, Ваней и Тамарой.
— Хлеба-то нет... — сказал Вася.
— Да я знаю. Сейчас сбегаю.
Я отдал Васе плащ, в котором были завернуты два испанских костюма, и побежал на Кирова. Быстро поймал такси и съездил за хлебом.
Дома Анатолий и Виктор Павлович вовсю готовили закуску. Я сходил к Вале и пригласил ее в гости. Она тут же пришла и помогла сварить картошку и накрыть на стол. Все складывалось удачно, и, казалось, ничто не может омрачить нашего праздника, как вдруг раздался звонок. Я открыл дверь и увидел соседа Николая, живущего подо мной.
— Вить, ты опять залил меня! — закричал он.
— Да ты что? У меня все в порядке. Ни в ванной, ни в туалете не течет.
— Ну, не знаю... Иди посмотри — у меня потолок протек.
— И ты иди посмотри и убедишься, что у меня все нормально.
Николай ушел, а через минуту пришла его жена и раскричалась, что мы их квартиру залили. Я даже не стал приглашать ее в квартиру.
— Я пойду к председателю, — сказала она.
Я и в самом деле не знал, откуда могла идти вода, пока Валя не сказала:
— Ты посмотри, у тебя на кухне течет труба.
И тут мы увидели, что вода не проходит по трубе и выливается на пол. Я быстро вытер все и положил тряпку.
— Черт, как нарочно... — сказал я.
Стол был накрыт очень хороший, и мы сели ужинать. Первый тост был за приезд сибиряков, потом за дружбу, потом за то, чтобы продолжались и дальше наши встречи. А потом уже пошли неорганизованные тосты. От усталости и напряжения от пережитого волнения мы не смогли с подъемом попеть. А к тому же ни Анатолий, ни Виктор Павлович петь, оказалось, совсем не умеют. Кое-что мы — Вася, я, Ваня и Тамара — попели.
Время пролетело быстро, и Ваня с Тамарой засобирались домой. Мы пошли их провожать. На площади Победы распрощались, договорившись завтра в семь пойти в баню, а днем собраться у Вани.
Я постелил всем постели. Мы с Васей легли на матраце, Анатолий — на кровати, а Виктор Павлович — на диване-кровати. Шел второй час ночи.

Сегодня вышла моя статья в газете «Знамя» под названием «Сначала надо помочь».


19 мая

Проснулись мы с Васей в шесть часов, так как очень громко заговорило радио, но вставать и собираться в баню не стали, так как чувствовали себя плохо. Поспали еще два часа и в девятом часу поднялись.
К десяти часам я пошел в училище на консультацию для танцоров. Но консультация у меня затянулась. Вопросов было много, а чувствовал я себя неважно.
Только в первом часу закончилась консультация. Сразу же я помчался домой. Мужики уже чувствовали себя хорошо и вели разговор.
— Приходил Иван и пригласил нас к трем часам к себе, — сказал Вася.
Я с подробностями рассказал о застолье в честь 8 Марта, которое было в училище 7-го. Смеялись мужчины до слез, когда я живописал, как тащили Банину в такси.
В три часа пошли к Ване. Ваня встретил нас суховато. У него была мама, и она очень обрадовалась, увидев Василия. Тамары дома не было, а Ваня без нее ничего не предпринимал по приему гостей. Мы сели играть в карты и играли, пока не пришла Тамара. Она накрыла на стол и пригласила нас.
Быстро была выпита большая бутылка «Пшеничной». Я оставил компанию и пошел к Рите. Вместе с ней мы отправились к Вале. Рита осталась у Вали, а я пошел за мужчинами.
Виктор Павлович должен был сегодня в семь часов быть на работе, но проспал и на работу опоздал. Уходя к Ване, мы ему написали записку с адресом Вани, чтобы он после работы пришел туда. И сейчас он был уже здесь.
Вася с Тамарой «стиляли» под магнитофон, а Виктор Павлович, Ваня и Анатолий сидели за столом.
— Все, ребята, закругляйтесь. Пора и честь знать, — сказал я.
— Дай нам потанцевать с Тамарой, — попросил Василий.
— Пошли. Завтра люди едут в дальнюю поездку, пусть собираются.
Уходили с шумом. Тамара была очень расположена к Василию, и можно было подумать, что она хочет вызвать ревность Вани, но тот вел себя спокойно. Тамара поцеловала Василия, а Анатолий целовал всех. Очень уж мужчинам понравился прием. И Анатолий сказал:
— Я простой боготольский мужик, и меня так хорошо принимают здесь. Спасибо вам!..
Кое-как я утащил их.
Придя к Вале, я познакомил мужчин с Ритой и предложил пойти погулять. Но они отказались. Уселись смотреть телевизор.   Когда кончился фильм, Валя включила проигрыватель, и мы стали танцевать. Я танцевал с Ритой. И вдруг она посреди танца бросила меня и сама пригласила Виктора Павловича. Мне это не понравилось. В душе защемило. Я сел за столик и стал — стопку за стопкой — пить самогон. Но хмель так и не смог убить плохое настроение.
Вскоре Анатолий и Виктор Павлович предложили пойти домой.
— Я никуда не пойду, — сказал Василий, — буду здесь вот в кресле спать.
— Ладно, пусть спит, пошли, ребята, — сказал я.
Мы отвели с Ритой ребят домой, а сами пошли к ней. Шли молча. Мне не хотелось с ней разговаривать. Дошли до дома, и у подъезда я остановился.
— Ну, ты что? — спросила Рита.
— Не хочется мне к тебе идти.
— Почему?
— Испортила ты мне настроение.
— Ты обиделся, что я пригласила танцевать Виктора Павловича?
— Дело не в том, что ты его пригласила, а в том, что ты бросила меня посреди танца.
— Но я же хотела просто развлечь их.
— Я понимаю. Но ты так беспардонно поступила со мной! Ты просто оскорбила меня.
Рита задумалась, а потом хорошим, именно хорошим, а не виноватым тоном сказала:
— Я просто не подумала, извини меня.
И этого было достаточно, чтобы мое настроение сразу изменилось. Все встало на свои места.


20 мая

Погода по-прежнему теплая. «Вы хоть отогреетесь», — говорю я сибирякам.
Сегодня мы решили отвезти их в лес и отдохнуть на лоне природы.
С утра пошел на работу. Я хотел договориться с Калерией Александровной о переносе экзамена. Но она поехала на Калугу II провожать участников ансамбля «Ровесник» на смотр в Горький. Я не стал ее дожидаться и уже хотел идти домой, как вдруг во дворе встретился с Лидой Перебасовой. Она приехала еще вчера в Калугу, но не нашла меня и пришла сегодня. Я извинился перед ней за то, что не могу уделить ей должного внимания, и пообещал приехать к ним 25 мая.
— Будем очень вас ждать, — сказала Лида.

Проводив Лиду до универмага «Калуга», я распрощался с ней.
Дома мужчины рассказали мне, как прошло утро. Они проснулись с больными головами, и им захотелось опохмелиться.
— Не может быть, чтобы у него не было чего-то, — сказал Вася.
— Ну ты-то его лучше знаешь, он же твой друг, — ответил Пенигин.
В одних плавках Пенигин и Вася начали поиски. Они вошли на кухню, и Пенигин обнаружил кладовочку в стене. Он залез рукой внутрь и в углу нашел пол-литровую бутылку. Они не сразу обрадовались, так как не знали, что за жидкость в бутылке. Пенигин обратил внимание, что пробка сделана из бумаги.
— Закрывал он, — сказал Виктор Павлович. — Такой пробкой закрывают только в Сибири.
Вытащив пробку, он поднес горлышко к носу и, махая ладонью над горлышком, стал нюхать.
— Вроде водка. На, понюхай.
— Водка, — заключил Вася, но все же для уверенности попробовал жидкость на язык.
Они вошли в комнату, где лежал Колышкин.
— Ну, а Колышкину-то надо тоже налить.
— А может, он не будет. Колышкин, ты будешь пить?
— А что вы пьете? — спросил Анатолий Иванович.
— Да вот что-то нашли у Виктора Андреевича, — сказал Пенигин.
— Ну а что, вы не поняли? — спросил Колышкин и сел на кровати, сложив ноги по-турецки.
— Надо было его видеть в тот момент, — говорил нам с Ритой Пенигин, когда мы пришли. — Он худой, как Дон Кихот, и даже худее. Ребрышки торчат из-под тонкой кожи, как на стиральной доске. Вид осунувшийся, жалкий.
Мы смеялись от души, слушая их рассказ с Васей.
Вася разлил на троих и подал стакан Колышкину. Он взял стакан и жалким тоном сказал:
— Ребята, у меня же дети...
— Тогда не пей, раз у тебя дети. У меня-то щенята, — сказал Вася.
— А у меня нет детей, — добавил Виктор Павлович.
Рассказывали Пенигин и Тужаков эту сцену с таким юмором, что мы с Ритой сожалели, что не присутствовали при утренних событиях.

Когда мы пришли, они были уже одетыми и в приподнятом настроении.
Мы собрались для поездки в лес. Еще вчера я взял в училище волейбольный мяч. И вчера же мы с Ритой сделали мясо для шашлыков. В десять утра она пришла к нам, и мы все вместе зашли за Валей — она тоже решила поехать с нами. Как только мы в предвкушении удачного отдыха добрались до леса, переоделись в спортивную одежду, оставшись по пояс раздетыми. Я не стал ничего обувать и, взяв нож, пошел босиком резать прутья, на которые можно было бы надевать мясо. «Шампуры» получились отличные. Пока я резал, ребята разожгли костер. Шашлыки пожарились быстро, и мы сели обедать. С хорошим настроением мы стали играть в волейбол….
Время пролетело незаметно, и в 16 часов мы пошли на остановку автобуса, куда после работы за нами должен был подъехать Виктор Павлович с отцом на двух машинах.
Где-то в половине пятого они подъехали, и мы отправились домой к Рите. Здесь Анной Ильиничной был организован хороший обед. За обедом насмешил всех Анатолий. Он хотел посыпать перца в щи и открыл отверстие перечницы, в которое засыпается перец. Он весь и высыпался в его тарелку. Пришлось перец вылавливать из его щей и делить на всех, но Анатолию все же доля досталась большая, и он, покрякивая, говорил тем не менее: «Хорошо!»
Потом отправились ко мне. В двери торчала сложенная бумажка. Развернув ее, я прочел: «Придите на почту за телеграммой». Пошли мы вчетвером: Анатолий, Виктор Павлович, Рита и я. Телеграмма оказалась от хозяина квартиры Дмитрия Васильевича Нестерца. Он просил меня быть в воскресенье после трех часов дома. Получив телеграмму, мы с Ритой пошли к ней, а мужчины — погулять по городу. Вася остался дома.


21 мая

Придя домой утром в восьмом часу, я застал Васю и Анатолия уже на ногах. Вася ходил в плавках по комнатам.
— Ты спроси, как вчера Колышкин Пенигина прогнал, — сказал Вася.
— Как прогнал?
— А так: прогнал, да и все, — сказал Анатолий. — Пенигин опьянел. Я его стал выпроваживать домой, а то родители еще бы забеспокоились. Еле выгнал. Ты знаешь, он уперся — и все, не хочет никак уходить. С трудом выгнал его.
— Ну ладно, ребята, надо немного убрать в квартире, вы извините меня, — сказал я.
— Я помогу тебе, а то и хозяин сегодня приедет, — откликнулся Анатолий.
И мы с ним принялись за дела. Тщательно перемыли всю посуду, он промыл газовую плиту, навели порядок в столе, я помыл пол. В квартире снова стало уютно и чисто.
В десятом часу пришли Рита с Валей и вслед за ними Виктор Павлович.
— Итак, сегодня у нас в программе прогулка по городу, — сказал я.
— Да, давайте сходим в музей, а то приеду домой, и надо будет сыну рассказать о Музее космонавтики. Ведь это событие большое — побывать на родине Циолковского, — сказал Анатолий.
Мы пешком прошлись по Кирова и полюбовались на шествие музыкантов духовых оркестров, устроенное Домом народного творчества и городским отделом культуры. Такого великолепного зрелища в Калуге еще не было. Музыканты, одетые в красивые костюмы, шли стройными рядами.
У Васи было запланировано поговорить по телефону с Марийкой. И мы зашли на телеграф, наменяли пятаков, и я набрал номер. Ответила как раз Марийка. Я вышел из кабины, и он минут десять говорил с ней.
— Ну, что? — спросил я.
— Да чё?.. Сказала, в общем-то, что и ты мне говорил. Но она считает, что ты виноват.
— В этом вся и суть. Ты понимаешь, насколько вредный человек! Ведь при первом моем разрыве с ней у нее было больше шансов обвинить меня, но она вынуждена была признать, что виновата; клялась, что больше ничего подобного не повторится. А чуть только дело уладилось, так она и забыла про все.
Мы с Васей были одни. Все остальные ждали в сквере на площади Ленина и слушали выступление сводного духового оркестра.
— Я, Вася, только поэтому проявлял осторожность при обмене квартиры на Псков да и на Калугу. Не спешил менять. Я понимал, что для нее начать вытворять сцены ничего не стоит, а это значит снова нервотрепка всем. И хорошо, что ничего не решилось с обменом.
Мы подошли к своим. Оркестранты стояли по кругу. В центре был дирижер с тростью и красивыми движениями руководил выступлением. Рита с увлечением рассказывала мужчинам о каждом доме, представлявшем исторический интерес. Миновали парк и пошли к Каменному мосту. И о нем Рита рассказала. Прошлись по двору краеведческого музея. Во дворе стояла «Чайка» секретаря обкома партии Кандренкова.
От краеведческого музея до парка Циолковского мы доехали на троллейбусе. Прошлись по парку, и Виктор с Анатолием отправились в Музей космонавтики, а мы пошли в гостиницу «Зуль», чтобы купить что-либо из сувениров для Васи. Но ничего, кроме открыток, не купили. Вся гостиница была забита немцами из ГДР. У входа стояло шесть новеньких красных «Икарусов». Шоферы были одеты в темно-синюю форму с эмблемами на фуражках.
— Вот так подтягивают нашу Русь дружеские связи, — сказал я, — а за этим столько темного, грязного, что это вот отношение к немцам воспринимается как показуха. Даже не верится, что когда-то это может стать нормой общения.
Вернувшись в музей, я прошел в залы, разыскал Анатолия с Виктором и поторопил их, так как мне к трем часам надо было быть дома. На обед нас сегодня пригласила Валя.
Минут двадцать четвертого приехал Дмитрий Васильевич. Он был в командировке в Подмосковье и решил заглянуть в Калугу. Он хотел обняться со мной, но я проявил сдержанность, и обошлись рукопожатием. Сразу же он осмотрел все, высказал недовольство расположением комнат, и мы сели на диван-кровать. Из разговора я понял, что он опять собирается переезжать в Калугу, но определенного решения еще нет. Намекнул, что, может быть, нынче переедет.
Валя приготовила обед и пригласила нас. Зная, что набирается шесть человек, она все же решила усадить нас всех за маленький кухонный стол. С трудом мы уселись. А после обеда приободрились и повеселели.
Дмитрий Васильевич распрощался с нами и ушел в гостиницу, а мы поиграли немного в «девятку» и пошли опять гулять по городу. Дошли до гостиницы «Зуль», и я нарочно направился к подъезду. На большом крыльце стояли двое дружинников, и один из них еще издали крикнул мне: «Ресторан закрыт». Я все же подошел к ним и спросил: «А почему закрыт?», хотя знал, что причиной является приезд немцев. Мне просто хотелось узнать, как ответит дружинник.
— Немцев мы сегодня принимаем, — спокойным и добродушным тоном ответил тот, и я подумал, что и отказать можно по-доброму и люди поймут отказ.

Возвратившись в центр, мы пошли с Васей проводить Риту, а Анатолий пошел с Валей. Когда мы вернулись, разговор начался сам собою. Это был уже серьезный разговор.
— Так у тебя какие отношения с Ритой?
— Отношения очень хорошие и близкие.
— Я это заметил. Так ты решил уже капитально жить с ней?
— Решить еще не решил. Она уже несколько раз пыталась добиться от меня чего-то определенного, но я ей ничего конкретно не говорю. И ее мать уже иногда с нетерпением бросит: «Да когда же у вас будет какой-то конец?!» Родные ее тоже хотят, чтобы все у нас с ней решилось хорошо. А я молчу. Молчу не потому, Вася, что я просто пользуюсь ею как женщиной. Нет. Рита очень хорошая. Самое главное, она все так прекрасно понимает, что я по-человечески расположен к ней, как к другу.
— Вообще, видать, она неплохая женщина.
— Хорошая, Вася. И со стороны ее родных я встретил порядочность.
— А как она смотрит на то, что ты порвал с Марийкой?
— И в этом она поступает разумно. Я не могу тебе сказать, что она ставила и ставит передо мной какие-то условия. Она дает право решать мне. Что я решу, то она и воспримет. И это не от равнодушия. Я знаю, что она будет переживать, но поступит разумно. Короче, вопрос стоит так: если я решу жить с женщиной, то ею будет только Рита. Если с Ритой ничего не решится, то буду жить один.
— Одному тоже плохо.
— Ну, понимаешь, Вася, я почему-то охладел к женщинам. Просто удивляюсь своему равнодушию. Мне ни с кем не хочется быть. Возможно, потому, что я никого не могу поставить рядом с Ритой в смысле порядочности. Здесь она для меня идеал. Вот мы уже с ней почти восемь месяцев знакомы, а ничего плохого в наших отношениях еще не было. И я бы все уже решил. Но я не могу быть равнодушен к детям. Ты знаешь, как мне их жалко. И сейчас, пока я еще живу один, я в какой-то степени успокаиваю себя тем, что я принадлежу им, а женись я — и это чувство пропадет.
— Ну почему пропадет? Ты же для них каким был, таким и останешься. А Рита как смотрит на это?
— Спокойно. Видишь ли, она нормальный человек. И я люблю повторять в таких случаях слова Толстого, что у нормальных людей должно быть все нормально. Она очень хотела такой жизни, как у всех, иметь ребенка, но не получилось.
— Так она что, была замужем?
— Нет, но в близких отношениях была, так вот, она к детям моим очень хорошо относится. Понимает, что мне их жалко и что я только из-за них не решаю вопрос с ней. Если бы дети были со мной, то она бы постаралась стать для них второй матерью. Она умеет найти подход к детям и любит их.
— А кто она по образованию?
— Педагог. Закончила институт, работала в школе, а потом ей предложили работать в УВД, в инспекции по делам несовершеннолетних.…
В это время вошел Анатолий. Он явно был захмелевшим.
— Я не помешал вам? — спросил он.
— Да нет, ты что? Садись.
— Ты что-то, друг, захмелел, — сказал Вася.
— Валя меня чем-то лекарственным угостила, но крепкая зараза! Я стопку выпил и опьянел.
— Ничего себе лекарственная! — засмеялся Вася.
— Правда. Пахнет лекарством. Она, говорит, на травах настояла.
— Это она так самогонку сделала, да полыни переборщила.
Анатолий сел.
— Вот так, Вася. Проблем много. Мне, конечно, хорошо с Ритой во всех отношениях. Ведет она себя просто. Сколько вы с ней пообщались, а кажется, что уже давно знакомы. Таких простых людей встретить можно редко. Ведь при некоторых долго будешь гадать, как себя вести, так как не понимаешь их. Поведешь себя просто, а выйдет хуже для тебя же.
— О! Верно ты говоришь. Мне уже приходилось встречаться с такими подлецами, — согласился Вася. — Ко мне однажды пришел один проходимец и предложил две тысячи за то, чтобы я дал хорошую характеристику его племяннику. А племянник работал у меня в цехе и вел себя бандитски. Кончилось тем, что он подрался и избил какую-то женщину. На него завели дело, и вот дядька его пришел ко мне. Я его выгнал из квартиры.
— Так он прямо домой пришел?
— Домой.
— Это уж точно сволочь, — сказал я.
— Хороший человек пришел бы, сокрушаясь, и просил бы по-человечески помочь горю, а этот сразу взятку мечет, — сказал Анатолий.
— Так что, у меня, Вася, вот такая проблема. Решать наобум не хочу.
— Правильно. Надо решать так, чтобы все было железно. Подумай хорошенько. Совет тут какой дашь? Но из разговора по телефону я понял, что у вас с Марийкой кончено.
— Это точно. Речь идет только о детях. Самое отвратительное то, что она их настраивает против меня.
— Говорит, что не настраивает. Оля якобы сама хотела написать тебе письмо, что ты им не нужен.
— И ты веришь в это? Да разве ж Оля сможет так сказать, когда она души не чаяла во мне? Это же вранье самое настоящее. Я звоню им и спрашиваю: «Дома ли дети?», а она говорит: «Нет». А я слышу, как Оля разговаривает. Ну, ладно. Решим что-нибудь. Время подскажет. Давайте ложиться спать.
Я постелил постели, и мы улеглись.
Вскоре Вася и Анатолий уснули, а я еще долго лежал и думал: «Вот что значит — простые и хорошие парни. С ними легко. Ведь это золотые ребята. Именно на таких мужиках стояла, побеждала в суровых битвах и держится сейчас наша Русь. Их только надо понять правильно. Да они горы свернут, если к ним будет человеческий подход. Все они умеют делать, никакой работы не гнушаются. Все правильно понимают. Ненавидят подлость, тверды в своих убеждениях. Вот таких людей и надо ценить и беречь. И ерунда получится из Руси, если расплодятся, как Ленин говорил, блохи-жулики. А они плодятся в настоящее время очень быстро. И много вреда наносят добрым людям, корежат создание нового человека. А ведь молодые очень податливы к любым влияниям. Многие видят, что творится в жизни, и уже с раннего детства живут с перевернутыми душами. Вот что самое страшное».


22 мая

Первыми проснулись мы с Василием в седьмом часу. В окно ярко светило солнце, озаряя мою комнату.
— Ну что, отъезд не будем менять, едете в восемь двадцать две? — спросил я.
— Да, конечно. Поедем. Надо в Москве походить, мы же ничего не купили. Я должен девчатам своим подарки привезти.
— Тогда давай вставать.
Наш разговор услыхал Анатолий и тоже встал. Они стали собирать вещи, которые еще не уложили, а я — приводить себя в порядок и готовить завтрак. Мне нужно было идти в училище принимать экзамены у художников по клубоведению.
Позавтракав, мы отправились на вокзал. В кассе нам сказали, что электричка идет только до Балабанова.
— А нам надо до Москвы. Как быть? — спросил я.
— Не знаю, — ответила кассирша.
— Там из Балабанова до Москвы пойдет московская электричка, — сказал молодой мужчина, стоящий сзади нас.
Взяли билеты. Мне было тяжело. Не хотелось расставаться — не люблю я прощальные моменты. Всегда у меня на душе остается пустота и грусть.
Вошли в вагон, Вася с Анатолием поставили портфели и вышли на перрон.
— Нет. Вы все-таки зайдите в электричку, а то еще двери закроются, поедут портфели одни.
Они вошли в тамбур и остановились у двери. Народу было немного. Когда осталось минут пять до отправления, я сказал:
— Ну, что, ребята, жаль мне, что вы покидаете меня, но надо прощаться.
— Давай, Виктор Андреевич. Спасибо тебе за все, — сказал Анатолий, — разрядил ты нас крепко.
— Везите привет Сибири и всем знакомым сибирякам. Да, я же забыл тебе, Вася, дать телефоны московские. Вдруг сегодня не будет возможности устроиться в гостинице, так позвоните моим приятелям.
Я дал ему телефоны Власова, Елисеева и Бурвикова.
— Ну, пока, друзья!
Мы крепко обнялись и расцеловались.
— В августе я приеду, если все будет нормально.

Я сел на троллейбус и минут через пятнадцать был в училище. В коридоре я встретился с Двуреченской.
— Вы знаете, Виктор Андреевич, что у вас сегодня экзамен?
— А как же! Я и пришел принимать его.
— Идемте, я вам дам билеты и ведомость.
Я попросил девушек привести в порядок аудиторию. Чувствовалось, что они обижаются на меня за то, что я не провел с ними консультации. «Ничего, я не буду слишком придирчив к ним на экзамене», — думал я.
Разложив билеты, я пригласил шесть человек. Экзамены начались. Первой отвечала Люба Демидова. Отвечала хорошо, но кое-где были запинки. Я хотел поставить ей «четыре». Чувствую, что она недовольна. Поспрашивал еще и поставил «пять». Дальнейшие ответы поражали меня. Я никогда не думал, что художники смогут так хорошо отвечать.
Вдруг в аудиторию вошла Турусова.
— Я у тебя ассистент?
— Не знаю. Хотите — будьте у меня.
— Ладно. Я посижу немного.
Экзамен шел нормально. Отвечали на «четыре» и «пять». Я про себя поражался знаниям студентов. Вот что значит хорошее отношение к предмету.
И вдруг вошла в аудиторию Калерия Александровна.
— Виктор Андреевич, вас можно на минуточку? Пусть Вера Алексеевна посидит. Вы мне нужны.
В руках у нее были два листка бумаги. И по этим листкам, и по ее настроению я понял, что она скажет что-то недоброе.
— Что ж вы не провели консультацию у художников?
— Виноват, Калерия Александровна. Страшно виноват.
— Докладные на вас поступили. Вот слушайте.
Первая была написана Клименко о том, что я не провел консультацию 18 мая в группе. Вторую писали студенты, что они не прошли некоторые темы по клубоведению, а эти темы включены в билеты. Студенты волнуются за экзамен.
— Экзамен идет нормально, — сказал я, когда Калерия Александровна зачитала докладные. — А что касается непройденных тем, то я тут не виноват. Ребят в последнее время куда-то снимали с уроков, и мои уроки летели.
— При чем тут это, Виктор Андреевич? Сказали бы, что виноваты, и все.
— Я сказал, что виноват в срыве консультации и готов понести наказание, а в срыве уроков я не виноват. Вы и сами знаете, что студентов часто снимали.
— Надо было найти время и дать дополнительные уроки.
— Я пытался это сделать, но вы не разрешили дать дополнительные уроки также по доносу Клименко.
— При чем тут Клименко?
— Я знаю, при чем.
— Ладно, идите принимайте экзамен и не будьте слишком строги к ребятам.
— Все будет нормально.
И экзамен действительно прошел хорошо. Только четверо из 27 получили тройки. Вместе с тем этот экзамен показал, что Клименко и в самом деле законченная сволочь. Прав был Кирилл Борисович Бедлинский, дав ему характеристику подлеца.
Не обошлась, конечно, без Клименко и докладная студентов. Но ничего. Понять суть человека — это полезное дело.
После экзамена я сразу же стал проводить консультацию у хореографов. Она продолжалась часа три. В седьмом часу я закончил и приступил к вопросу отправки на практику библиотечников. Вопросов оказалось много. Не было еще ни приказа, ни конференции, ни помещения для нее, ни плана конференции, ни плана-задания практики. Благо что библиотечники были на месте, и мы многие вопросы решили. Но Василий Ильич все же вызвал меня и спросил:
— Как дела с отправкой библиотечников?
— Все будет нормально, Василий Ильич.
В девятом часу я освободился.


23 мая

А сегодня я принимал клубоведение у хореографов. Был стопроцентно уверен, что вложил в них достаточно знаний, все хорошо подготовлены и хорошо сдадут.
Каково же было мое удивление, когда севшая уверенно отвечать Таня Клещеева вдруг стала засыпаться на совершенно простых вопросах! Как я ни старался «вытянуть» ее на пятерку, ничего не получилось. Пришлось поставить ей «четыре». А потом пошли такие слабые ответы, что я еле сдерживал возмущение. Даже тройки многим ставил скрепя сердце. Двое девчат вообще ничего не ответили, и я сказал им подготовиться как следует и еще раз прийти на экзамен. Две девушки воспользовались шпаргалками. За одной я незаметно наблюдал, и у меня родилась идея сделать сценку «На экзамене». Надо будет написать сценарий. Очень уж интересно она себя вела.
После экзамена я занялся окончательной подготовкой к завтрашней конференции библиотечников. Решил все вопросы и пошел приглашать Василия Ильича. У него в кабинете было несколько преподавателей.
— Значит, надо ехать и проводить работу в районах по набору, — сказал Василий Ильич.
— Поедем, Василий Ильич, но что это даст, коль есть решение  оставить всех выпускников в селах? — сказала Прыгунова.
— Ничего. Все, вы знаете, все равно не останутся. Поезжайте и проведите работу.
Преподаватели стали выходить из кабинета, и в это время зазвонил телефон.
— Слушаю, Сахаров. Завтра коллегия? А я думал, что ее совсем отменили. Ну, что ж... Кто должен быть от нас? Я, завуч и Баркунов. Ясно…...
— Василий Ильич, скажите, что я завтра не смогу быть, я же провожу конференцию библиотекарей, — взмолился я.
— Так вот, Баркунов не может завтра, — сказал Василий Ильич. — Ему надо библиотекарей отправлять на практику. Давайте мы его освободим, а возьмем с собой Антонину Михайловну Соколову — секретаря партбюро. Во сколько начало? В девять тридцать? Ну, хорошо.
— Все-таки решили проводить, — сказал я.
— Да пусть проводят. Только вот доклад надо делать.
— Тогда я конференцию один завтра провожу?
— Проводи, конечно. Все готово?
— Все. Будет лекция о международном положении, второй вопрос — цели и задачи библиотек на современном этапе, третий — обзор литературы, четвертый — работа библиотек в условиях централизации и пятый — общие вопросы практики.
В моем кабинете сидели Симонова, Гоголева и Митрофанова.
— Вот так, товарищи. Завтра коллегия управления культуры все же состоится. Слушают училище. Приглашали директора, завуча и меня, но я отказался. Завтра же проводим конференцию библиотекарей, и мне надо быть на ней. И потом я почувствовал, что Василий Ильич не очень-то хочет, чтобы я там был. Берут Соколову с собой.
— Правильно ты сделал, что отвертелся, — сказала Галина Ивановна Гоголева, — она тебе не нужна, эта коллегия.
— А они действительно не хотят, чтобы ты выслушивал, как их там будут разносить, — добавила Ольга Михайловна.
— Хорошо, что вы не пойдете, — вступила в разговор и Зинаида Васильевна. — Там, видно, будут давать жару как следует.
— Да вроде бы цифры подогнали по выпускникам неплохие. Девчат выдали замуж, а ребят в армию отправили, — сказал я.
— Ничего, там найдут, к чему придраться и за что зацепиться, — сказала Галина Ивановна.
С каким-то неприятным осадком на душе разошлись мы по домам.


24 мая

В половине восьмого я уже был в училище и приступил к обязанностям дежурного администратора. Где-то в половине девятого я заглянул в кабинет Василия Ильича. Он вслух читал доклад. Я закрыл дверь.
В десять часов начал конференцию библиотекарей. Снова очень интересно выступил с лекцией о международном положении Сергей Ефимович Чаплыгин. Я много записывал. В последнее время у меня стало меньше возможности получения информации, и лекцию я слушал с большим интересом. Да и читал ее Сергей Ефимович очень просто и понятно. Студенты тоже слушали внимательно. Он выступал больше часа. Когда закончил, одна из девушек задала вопрос: «Почему в Заире разгромлено наше посольство?» Сергей Ефимович хоть и дипломатично, но понятно ответил, что там взбунтовались реакционные силы и обвинили Союз в том, что он из Заира задумал сделать вторую Анголу. Заирцы призвали на помощь Францию, США, Англию и дали как следует тем, кто пытался сделать переворот. И даже разнесли наше посольство, чтобы не лезли в их дела.
Второе интересное событие. На днях начала заседать сессия Генеральной Ассамблеи ООН, на которой поставлен вопрос о разоружении. На этой сессии должен был выступать и американский президент Картер. Но он не только не явился на эту сессию, а собрал страны блока НАТО и поставил вопрос о совершенствовании вооружения стран этого блока, куда входят США, Англия, Франция, ФРГ и другие страны. Вот какой вызов сделали.
Сказал Сергей Ефимович и о том, что во время поездки Брежнева в ФРГ было совершено много провокаций и он вместо шести дней был там только два дня. Очень заметно усилились выступления против нас. Многие стали с недоверием относиться к порядкам в нашей стране. Сказывается усиленная пропаганда Китая и других стран против нас. С Китаем отношения все ухудшаются, а страна эта быстрыми темпами идет вперед в своем развитии. И все благодаря железному порядку. Они уже запустили четыре спутника и в ближайшее время запустят корабль с человеком на борту. Ни на какие наши предложения они не реагируют.
К Дню Победы вышли «книги» Л.И. Брежнева «Малая земля» и «Возрождение». Я поставил слово «книги» в кавычки потому, что это не книги, а самые обыкновенные брошюры. Так, «Малая земля» состоит всего из 47 страниц. Я думаю, что появились они под нажимом пропаганды. Видимо, за рубежом стали поговаривать о Брежневе, что он совсем никто, ничем не известен и вдруг оказался у руля такой страны. И в самом деле, ведь его никто не знал. Были во время войны люди, известные на всю страну, они много сделали для победы, а о нем никто ничего не знал. И вот вышли эти его «книги». И даже из этих 47 страниц становится ясно, что он не участвовал в разработке операций, не имел связи с высшим командованием, был обыкновенным полковником по политработе. Вторую «книгу», «Возрождение», я не читал, но говорят, что в ней он описывает свою послевоенную деятельность.

Конференция прошла хорошо. Я даже сам почувствовал себя просвещенным во многих вопросах. Шла она часов до двух. После конференции я пришел к себе в училище. Вдруг в кабинет вошла парторг Соколова. По выражению ее лица мы с Галиной Ивановной поняли, что на коллегии нам досталось.
— Ну, что? — спросил я.
— Да ничего… хорошего.
— Досталось?
— В общем-то, да. Были же все зав. отделами культуры, и все сказали, что мы плохие кадры готовим. Отметили и то, что у нас есть преподаватели не на уровне, не знают современных требований культпросветработы.
— Настрой коллегии, я чувствую, был против нас, — сказал я.
— В том-то и дело. Решили провести у нас педсовет с участием всех членов коллегии.
— Ну, тогда, милые мои, дело оборачивается действительно серьезно, — вздохнула Галина Ивановна.
— Конечно, серьезно, — согласилась Соколова.
— Видишь, как мы вчера предугадали, — сказала Галина Ивановна и вышла.
Минут через десять она вернулась и сказала:
— Была у директора. И Калерия там. Плачет.
— Пойду доложу о проведении конференции библиотекарей, и надо наметить срок конференции клубников.
В кабинете были Василий Ильич и Калерия Александровна. Калерия Александровна уже не плакала, но глаза выдавали ее.
— Василий Ильич, я пришел доложить, что конференция библиотекарей прошла хорошо.
— А вот за прошедшую раньше нам влетело на коллегии, — сказал директор.
— Да не может быть! Неужели все свелось к конференции?
— Да. Казаков построил все свое выступление на том, что мы не умеем проводить мероприятия, — вдруг, взорвавшись, выпалила Соколова и заплакала.
— Калерия Александровна, да успокойтесь вы. Ведь речь шла только о том, что не была обеспечена явка учащихся и преподавателей, — сказал я.
— Я же просил вас не проводить без меня конференцию. Нет, не послушались, — сказал Василий Ильич.
— Василий Ильич, как я мог ее отменить, когда уже все было готово, а вы были в отпуске? И вообще я не верю, что вопрос уперся в конференцию. Не верю.
— В том-то и дело, что вы ни во что не верите, — говорила сквозь слезы Калерия Александровна. — Вы нам много гадостей наделали, до вас у нас все шло хорошо.
— Вы уж говорите, что я и анонимку написал, — возмутился я.
— Да ну, зачем так говорить? — сказал, поднявшись, Василий Ильич и вышел из кабинета.
— Могу и это сказать, потому что меня никогда так никто не унижал, как унизили сегодня, — сказала Калерия Александровна.
— Из-за меня?
— Да, из-за вас. Если бы я знала, что вы такой человек, я бы никогда не стала с вами вместе работать.
— Калерия Александровна, я бы мог очень оскорбиться, если бы не понимал ваше состояние. Прошу вас успокоиться. Неужели вы не понимаете, почему такая обстановка была создана на конференции? Ведь мне Казаков после конференции сказал, что все нормально, кроме того, что мало было людей.
— А сегодня он сказал, что все плохо.
— Непонятно. Тогда жаль, что я не был на коллегии. Я бы выступил с опровержением.
— Ничего бы вы не сделали.
— Но я бы высказал свое мнение.
— Никому не нужно ваше мнение. Гадостей вы нам наделали. Я просто не знала, что вы такой нехороший человек.
— Калерия Александровна, я прошу еще раз прекратить со мной такой разговор. Как вам не стыдно в конце концов так распускать себя? — строго сказал я.
— Я просто в истерике. Может быть, я и не то говорю. Принесите мне воды.
Я принес ей стакан воды. Она попила и плачущим голосом сказала:
— Я погорячилась, извините меня, грубостей вам наговорила.
— Да ничего. Главное, не надо распускаться, держите себя в руках. Ведь вы же сильная женщина.
— Хорошо, я успокоюсь. Где Царева? Найдите мне Цареву.
Я вышел в коридор и стал стучать в кабинет физкультуры. Но Царевой здесь не было. Кто-то сказал, что она на втором этаже. Я пошел по коридору на второй этаж и встретился с ней.
— Галина Ивановна, вас Калерия Александровна хочет видеть.
— А я-то тут при чем? Им подсыпали на коллегии как следует, вот она и расстроилась.
Мы с Царевой вошли в кабинет.
— Галина Ивановна, надо такси вызвать, я поеду домой, — сказала Калерия Александровна.
В это время вошел Василий Ильич.
— Я сам сейчас вызову, — сказал он и стал набирать номер. Минуты через две подъехало такси. Я сказал:
— Калерия Александровна, успокойтесь, не надо, чтобы на вас обращали внимание.
Она действительно приободрилась. У выхода Василий Ильич сказал мне:
— Звонил парторг из «Искры» и возмущался твоей статьей. Просил тебя приехать.
— Тогда я завтра поеду?
— Поезжай.
Они уехали, а я продолжал дежурство. Был удивлен тем, что стал спокойно воспринимать всякие переполохи, перетряски и стрессы. Не знаю, хорошо это или плохо, но я действительно спокойно реагировал. И только что произошедшие сцены не тронули меня, хотя я понимаю, как тяжело Василию Ильичу и Калерии Александровне. Все училище так и гудело после разыгравшейся бури на коллегии. Трудно было понять, кто как относился к этому.
А я думаю, что где-то в верхах есть план убрать Василия Ильича и, может быть, Калерию Александровну. Надавить на них поручено управлению культуры. Вот Казаков и старается. С этими мыслями я пришел к Рите и рассказал ей все подробно.


26 мая

Вчера мне не пришлось поехать в Перемышль. Дело в том, что я уже две недели не был в бане и решил сегодня сходить попариться. И поход был отличным. Мы замечательно попарились.
После бани мы с моим напарником Николаем Егоровичем  пошли ко мне и хорошо посидели. У нас состоялся откровенный разговор, и мы еще лучше стали относиться друг к другу.
— Теперь я приглашу тебя к себе домой, и ты посмотришь, где я живу, познакомишься с моей женой. Скажу только, что живем мы просто.
А я пообещал взять его на Псковщину в июле, если не будет никаких изменений в моих планах.
В 11 часов я был на автовокзале. Взял билет, позвонил Рите и поехал в Перемышль. Почти всю дорогу проспал. В Перемышле пошел в отдел культуры, но он был закрыт. Дом культуры — тоже. Пошел в райком партии к Домогацкой. Но и ее кабинет был закрыт.
— Не знаете, где Зинаида Павловна? — спросил я в приемной секретарей.
— Она на бюро. Подождите.
Минут тридцать я стоял на первом этаже и смотрел, как художник рисовал плакат. Бюро закончилось, и я пошел на второй этаж. Домогацкая была уже в кабинете.
— Здравствуйте, Зинаида Павловна, рад видеть вас в здравии. Я еду снова навестить своих девчат. Что-нибудь хотите мне о них сказать?
— Претензий у меня нет. Единственное — это то, что мы хотим разъединить сильковских девчат. Худрука надо назначить директором Головнинского Дома культуры.
— Это правильно. Но согласится ли она? Я поговорю с ней.
— Поговорите. А то, что вы написали в газете, это не совсем так. Вы неудачно выбрали хозяйство для критики. У нас есть такие, где действительно никакого внимания не уделяют культработникам.
— Но я эти хозяйства не знаю. Как же я буду о них писать?
— Ну, а здесь-то к девчонкам хорошо относятся.
— Я и не говорю, что плохо, но условия для жизни, которые им обещали создать, не создали. И речь идет только об этом.
— Герасимов-то еще может что-то и загнуть сдуру, а Лобов у нас на хорошем счету.
— Однако не доводит дело до конца.
— Что вы имеете в виду?
— Да хотя бы доплату девчатам. Говорит, что есть решение правления колхоза о доплате, а девчата никакой доплаты не получают.
— Как не получают? Сейчас я узнаю.
Она набрала номер:
— Это бухгалтерия? Скажите, у вас есть решение правления о доплате культработникам? Есть. И вы им доплачиваете. Хорошо. Спасибо. Вот видите, говорят, доплачивают.
— Непонятно. Какой-то заколдованный круг получается. Не будут же меня девчата обманывать?!
— Не знаю, в чем дело. Был еще разговор, чтобы пересмотреть это решение и доплачивать директору не десять рублей, а двадцать, а худруку — десять.
— Тоже верно. В общем, я сегодня узнаю все. Только вот как мне доехать до Силькова?
— Вы в отделе культуры были?
— Был. Никого ни в отделе, ни в Доме культуры нет.
— Миткалева заболела. Сейчас вот перерыв. Вы обедали?
— Нет.
— Идите пообедайте, и я схожу домой. Через полчаса я приду, и мы что-нибудь придумаем.
Мы вышли из райкома. Я направился к ресторану. Обедать я не  стал, а купил только кружку пива. Через полчаса я увидел идущую в райком Домогацкую. В кабинете она достала расческу и стала причесывать свои черные блестящие волосы. Было заметно, что они покрашены. Потом достала помаду и покрасила губы. Только после этого она набрала номер:
— Здравствуйте. Это Домогацкая. Скажите, у вас есть машина? Надо довезти товарища из Калуги до Силькова. Да. Хорошо, он сейчас подойдет к вам.
И, обратившись ко мне, сказала:
— Идите в райотдел милиции к начальнику, там вам дадут машину.

Районная милиция располагалась в старом запущенном двух-этажном деревянном здании. Я поднялся в кабинет начальника. За столом стоял лысый невысокий майор лет сорока пяти. Он поднял трубку:
— Комаров? Зайди ко мне. Посидите чуточку.
Вошел молодой лейтенант, и майор стал рассказывать ему:
— Так вот... Эта старуха говорит, что у нее в Москве есть знакомые профессора, и все знают, что она лечит. Едут к ней все кому не лень. Определенной таксы за прием у нее нет. Берет, кто сколько даст: трояк, десять, двадцать пять, сдачи не дает. Это я про знахарку говорю. Есть тут у нас в районе, — сказал мне майор.
Вошел молодой милиционер, рядовой.
— Довези вот товарища до Силькова и обратно.
— Я там долго не буду задерживаться, — сказал я.
— Сколько вы там будете?
— Минут пятнадцать, двадцать.
Со двора вышла машина ГАЗ-69 — старая, но оборудована под оперативную. На таком транспорте я еще не ездил.
— А как фамилия вашего начальника? — спросил я шофера, когда мы уже далеко отъехали от Перемышля.
— Камашкин.
— Камашкин... Я сегодня слыхал, как один мужчина около ресторана сказал другому: «Иди лучше домой, а то попадешь в камашку».
Шофер ничего не ответил.

Остановились в Силькове напротив клуба. Он был открыт. В комнате за сценой была Люба Алексанова с двумя школьницами. Они разбирали куклы для детского кукольного театра. Увидев меня, Люба кинулась ко мне в объятия.
— Как дела?
— Нормально.
— Есть разговор к тебе, Люба.
Мы вышли на приклубную территорию.
— Ты знаешь, что тебя хотят повысить?
— Нет. Как повысить?
— Директором Головнинского СДК хотят поставить.
— Не пойду. Пусть что хотят делают. Никуда не поеду из Силькова.
— Это твое право. Если не захочешь, можешь не соглашаться. Заставить тебя они не имеют права, — сказал я, радуясь в душе, что Люба так твердо настроена остаться в Силькове.
— Нина дома?
— Дома. Пойдемте к нам.
Во дворе по хозяйству хлопотала хозяйка дома.
— Это наш Виктор Андреевич, — сказала Люба.
— Ну, заходите у хату, — сказала баба Таня.
Мы вошли на кухню и увидели Нину, сидевшую в задумчивой позе за столом. Она лениво ела жареную картошку. Кроме сковороды, на столе ничего не было.
Увидев меня, Нина оторопела. Заулыбалась растерянно.
— Ну, принимайте гостя. Иди, Любка, за бутылкой, — сказала баба Таня.
— Не надо никуда бежать, у меня совсем нет времени.
— У вас всегда его нет. Приедете и сразу уезжаете, — сказала Люба.
— Правда нет, вон ждет машина, мне ее дали на 20 минут.
Нина вышла из-за стола.
— Проходите в нашу комнату, — сказала она.
Я сел на диван, девчата — на стулья.
— Ну, как дела?
— Да ничего. Живем, — смеясь, сказала Нина.
— Ты что со своими волосами сделала? Даже не похожа на себя стала.
— Химия, Виктор Андреевич.
— Химия! Зачем химичишь? Так вот, Любе грозят повышением, а она не хочет, — сказал я.
— Куда она из Силькова тронется, если замуж собралась? — сказала Нина.
— Это серьезно? — обратился я к Любе.
— Да, Виктор Андреевич.
— Что ж... Тогда никакого разговора и быть не может. Ну, ты иди, а то тебя там девочки ждут. А мы чуточку с Ниной поговорим.
— Так это правда, что у нее намечается замужество? — спросил я Нину, когда Люба вышла.
— Да.
— А кто он?
— Тракторист.
— Местный?
— Нет. Из Молдавии.
— Ничего парень?
— Вроде неплохой.
— Ну, пойдем на улицу.
Мы вышли и минут десять поговорили с Ниной. Выяснилось, что и она не собирается пока никуда уезжать. Личный вопрос ее остается открытым.
Чтобы дать мне понять, что пора заканчивать разговор, шофер завел машину и стал разворачиваться.
— Ну, ладно, Нина. Давай с тобой так и решим. Если ты надумаешь покинуть Сильково, то найдем тебе место получше. Я отправлю на практику в июне студентов и буду ездить по области. Могу что-то подобрать.
— Хорошо. Я вам сообщу. Или приеду, или напишу.
Я сел в машину и уехал. Хотел зайти к начальству, но ни председателя колхоза, ни председателя сельского Совета не было на месте.
Когда мы доехали до Перемышля, я попросил шофера-милиционера довезти меня до Хохловки. Он подвез меня прямо к правлению колхоза. Поблагодарив его, я вошел в контору. Но и здесь никого не было. Пошел в клуб. Девчат не было. Только заведующая библиотекой была на месте. Она узнала меня и сказала:
— А девчата дома. Вы знаете, где они сейчас живут?
— Нет. Говорили, что в Поляне.
— Пойдете по улице, и будет колодец, вот они рядом с колодцем и живут.
Только я вышел из клуба, как увидел девчат, идущих мне навстречу. Мы вернулись к клубу.
— Вон наш Михаил Иванович пошел в контору, — сказала Лида, указав на мужчину в светло-сером костюме.
— Это председатель колхоза? Я зайду к нему.
— Здравствуйте, Михаил Иванович. Я Баркунов из культпросвет-училища, — сказал я, войдя в кабинет и подавая руку председателю. — Приехал узнать, чем недоволен Николай Иванович.
— Да. Был разговор по поводу вашей статьи. Он ждал вас, но уехал в Калугу по срочному делу и просил, чтобы вы зашли к Герасимову.
— Хорошо, сейчас зайду. Михаил Иванович, какой-то ремонт клуба намечается сделать?
— Намечаем. Вот закончим строительство мехмастерских и перестелем пол в клубе. Мы его уже дважды перестилали и все никак не можем избавиться от грибка.
— Видимо, снизу плохая вентиляция.
— Да вот и думаем отремонтировать его. Снаружи мы его тоже приводили в порядок. Он был у нас как игрушка, красивый, так ребятня исписала все стены, исцарапала, и опять он не имеет вида. Будем снова доводить его до  ума.
— Что ж, всего вам доброго. Пойду к Илье Борисовичу.
Мы пожали руки друг другу. Илья Борисович был у себя. Он вскочил и шагнул ко мне с улыбкой навстречу.
— Здравствуйте, Илья Борисович.
— Рады вас приветствовать, — сипловатым голосом сказал он. — Присаживайтесь.
На его столе тоже поверх всех бумаг лежала газета с моей статьей. Заголовок «Сначала надо помочь» так и бросался в глаза.
— Был у Михаила Ивановича сейчас, и он мне сказал, что вы уполномочены поговорить со мной по поводу моей статьи.
— Да вот готовлю ответ на нее. Прямо должен сказать, что мы удивлены вашей статьей. Хотим ответить, что не согласны с тем, что написано.
— Опровержение хотите дать?
— Да, можно сказать, опровержение.
Говорил Илья Борисович неуверенно, расплывчато. Я не мог понять причину: или он хотел прощупать меня, или был просто не уверен в своей правоте.
— Это ваше право. Но дело в том, что опровержение повлечет за собой проверку, и боюсь, что она может установить более вопиющие факты.
— Какие факты? — встрепенулся Герасимов.
— Ну, хотя бы те, как жили девчата: в холоде, среди клопов, хозяйка не пускала их домой, не разрешала готовить обеды, поедала их продукты. Потом и в работе клуба много темных пятен.
— Каких?
— Клуб требует ремонта. Я сказал, чтобы починили пол, а ремонт сделали позорный. Сверху прогнивших досок прибили куски плах. Стыдно! Стены черные, внешний вид ужасный, пианино не настроено. И если мне станет известно об опровержении, я потребую, чтобы комиссия устроила проверку. Кроме того, нет обещанной доплаты девушкам.
— Почему нет? Доплата им начисляется.
— Они до сих пор ничего не получили. Кто-то им сказал, что их деньги перечисляют на сберкнижку.
— Да. У нас в колхозе такой порядок, что зарплату колхозники получают через сберкассу.
— Хорошо. Пусть так. А скажите, трудно было хотя бы тому же Николаю Ивановичу пригласить девчат и сказать, что с доплатой вопрос решен и деньги они могут получить в сберкассе? Так что у вас, Илья Борисович, два пути. Первый — написать опровержение, но оно может повлечь последствия, о которых я сказал. Второй — дать ответ, что девушки получили отдельную квартиру, им завезли дрова, делается доплата. Этот ответ будет деловым и снимет всякие дальнейшие разговоры.
— Вот я пишу, — Герасимов взял лист бумаги и стал читать:  Бурмистрова Надежда Ильинична назначена на должность художественного руководителя 6 февраля 1978 года, Перебасова Лидия Вадимовна назначена на должность директора 16 февраля….
— Это все лишнее. Никому это не нужно. Ответ должен быть кратким и четким.
— Дальше тут есть, когда завезли им дрова, когда принято решение о доплате, все есть. Уж как мы заботимся о девчатах, так никто нигде не заботится — это я вас заверяю. Мы делаем для них все… Вежливо всегда с ними разговариваем. Я уже двадцать лет работаю председателем. Всякое было, но чтобы в областной газете про меня написали — такого не было.
— Надо было не так отнестись, когда я с вами разговаривал второй раз и третий. А вы думали, что я просто так веду разговор. Вы отделывались одними отговорками. Давайте будем справедливыми, Илья Борисович. Если бы девчата не поставили вопрос ребром о жилье, то вы бы нипочем не отдали им часть дома.
— Дали бы.
— Это вы теперь так говорите. Короче, я вам дал совет, а дальше поступайте, как знаете. Только прошу вас к Дому культуры относиться с постоянным вниманием.
— Мы внимательно к нему относимся. Я-то, может, и меньше бываю в нем, а Николай Иванович всегда заходит туда.
— Ремонт надо делать.
— Надо. Тут,… — Герасимов вдруг матерно выругался, — не знаешь, за что хвататься. И то надо, и то. Ремонт должен делать колхоз, а они не хотят. У нас-то денег нет на ремонт.
— Ставьте на исполкоме или на сессии этот вопрос. Плохо, конечно, что у нас все приходится выбивать.
— В том-то и дело. За что ни возьмись, все надо… (опять мат) выколачивать.
— Ну, ладно, Илья Борисович, будем считать, что мы обговорили вопрос. Очень сожалею, что нет Лобова.
— Да он ждал, но уехал в Калугу. Там у него брат в больнице лежит.
Я пришел в клуб, и Лида показала мне  комнату, которую они привели в порядок сегодня. Под этой комнатой располагается котельная. Щели между досками пола такие большие, что дым и газ из котельной проникают сюда свободно. Сейчас котельная не топится, и все нормально.
— Добейся, чтобы пол здесь перестелили, — сказал я Лиде.
— В клубе вообще весь пол будут менять.
Когда мы обошли весь клуб, я сказал:
— А почему такой беспорядок? У вас что, нет уборщицы?
— Есть, но она говорит, что за тридцать рублей не будет как следует убирать.
— А почему она тридцать получает?
— Говорят, что ей положено только полставки.
— Странно. Такое большое здание — и полставки.
Осмотрел я все. Попробовал и на пианино поиграть. Расстроено оно вконец.

Был уже шестой час, а я еще не обедал. Но почему-то есть не хотелось.
— Теперь пойдемте, посмотрите, где мы живем, — сказала Лида.
Дом хороший, кирпичный, сделан на два хозяина. В доме  порядок. В этом я и не сомневался, зная аккуратность и Лиды, и Нади. В доме было по-деревенски уютно и тепло от плиты.
— Давно топили печь?
— Утром.
— Хорошо! Люблю вот такой теплый воздух. В городе его нет.
Девчата принялись готовить ужин, а я прилег на кровать. Лида дала мне книгу об аутогенной и йоговской системах, и я увлекся ею.
Потом хотели идти в клуб, но Лида сказала:
— Виктор Андреевич, сейчас будет только кино, а танцев не будет.
— Какое кино?
— «Опасный выход на балкон».
— Тогда я не пойду. Лучше почитаю.
Девчата ушли, а я лег в постель и стал читать. Кое-какие аутогенные приемы я знаю. Польза от них, конечно, бесспорна.
Вскоре я уснул и проспал, пока не пришли девчата из клуба. Они еще долго шептались, но я не стал вступать в разговор.


27 мая

Сегодня я был удивлен поведением Нади. Я слышал, как в пять часов кто-то из них уже встал и хлопотал на кухне. Мне почему-то казалось, что это Лида.
Им мой приезд, конечно, доставляет беспокойство. Очень хочется принять меня получше, но нечем. Все же до позорного мы бедны. Вот коснись простому человеку встретить гостей или отметить праздник какой-либо — и окажется он в затруднении.
Ведь в магазинах ничего нет, тем паче в деревне. Напичкано всюду консервов «Завтрак туриста», а после этого завтрака не захочешь и ужинать — приготовлены они примитивно, безвкусно. Ничего свежего нет. Все это ставит хозяев в неловкое положение перед гостями, да и себе-то нечего приготовить. Мясные прилавки пустые, колбас никаких нет, рыбы хорошей свежей нет, консервов хороших нет. Благо еще спасают молочные продукты да яйца. Но ведь одно и то же приедается.

Когда я встал в восьмом часу, Надя хлопотала на кухне.
— Ты что ж так рано встала?
— Ничего не рано, Виктор Андреевич.
— Не выспалась поди?
— Выспалась.
Руки ее были в муке.
— Какие-то деликатесы готовишь?
— Да нет, ничего особенного.

Я вышел в огород. Ярко, по-летнему тепло светило солнце. Мне очень хотелось взять лопату и покопаться в огороде, навести порядок. Но девчата не могут пользоваться огородом, так как бывшие хозяева запретили им это, а местные власти ничего не могут сделать. Я умылся над тазом и, надев рубаху, решил пройтись по Поляне. Жители гадали, кто же это такой. Ведь в деревне всякий новый человек вызывает не только удивление, а и любопытство. Я всем говорил «Здравствуйте», и это еще больше удивляло. Около одного из домов стояла высокая бабка. Эта не выдержала и после моего «здравствуйте» крикнула:
— Сынок, сколько времени?
— Без десяти восемь.
— Сколько? Не слышу я, — переспросила бабка и пошла в мою сторону.
Я остановился.
— Сколько ты сказав? — переспросила она, подойдя ко мне.
— Восемь без десяти минут.
— Восемь?
— Да.
— А ты чей будешь?
— Да вы не знаете.
— Приезжий?
— Да.
— Ах, який хороший!
— Чем хороший?
— Хороший, хороший...
Я пошел дальше, а бабка еще долго смотрела мне вслед. «Интересно, о чем она думает сейчас?» — размышлял я.
Деревня оказалась очень длинной, и я отменил свое решение пройти ее до конца. На лужайке около поля нарвал каких-то голубых цветов. Добавил к ним желтых одуванчиков, и получился букетик.

— Это тебе за ранние хлопоты, — сказал я Наде. — Лида еще спит?
— Спит.
— А она встанет завтракать?
— Это дело ее.
— У вас демократия?
— Конечно. Пусть спит, если спать хочет.
Я хотел почитать книгу, но Надя сказала:
— Садитесь, Виктор Андреевич, за стол.
— Что ж, давай позавтракаем, да надо ехать домой.
— Успеете.
— Ну, давай Лиду разбудим.
— Будите.
— Лидия Вадимовна, вставайте, кушать подано, — сказал я. Лида молчала. Я подошел к кровати и стал трясти ее за плечо.
— Лидия Вадимовна, пора вставать.
— Не надо, Виктор Андреевич, я еще посплю немного, —  недовольным тоном пробурчала Лида.
— Я же сейчас уеду.
— Как? Вы хотите уезжать? — встрепенулась Лида. — Не хотите еще побыть у нас?
— Надо ехать.
Лида ничего не ответила.
Надя угостила меня какими-то тонкими квадратиками из теста, поджаренными на сковороде, и гречневой кашей с молоком. Позавтракав, мы пошли с Надей в правление колхоза. Мне хотелось встретиться с Лобовым. Но в конторе все двери были закрыты. Надя пошла в клуб, а я отправился в Перемышль. До автобуса было еще несколько минут, и я, купив билет, зашел в столовую и выпил кружку пива.

Приехав в Калугу, я навестил Риту. Вместе мы поехали к маме. Побыли у мамы часа три, поговорили, поиграли в карты. Мама то и дело хватается за колени и еле сдерживает стон.
В шесть часов мы были во Дворце культуры турбинного завода на устном журнале «Молодость». Первым выступал некий профессор медицины и говорил об умеренностях жизни. Ему много поступило вопросов о том, как избавиться от полноты. Он ответил, что голодом себя морить не надо, а надо есть умеренно и давать себе больше физической нагрузки. С этим я согласен. Но все же в еде надо себя тоже ограничивать.


29 мая

Вчера Рита собрала чемодан для поездки в дом отдыха в Киев. Называется дом отдыха «Пуща водица». Сегодня я позвонил Виктору Павловичу Пенигину и попросил, чтобы он к половине десятого подъехал к дому Риты и довез нас до Калуги II.
С билетами уже стало очень трудно. Рита доставала их по блату.
В половине десятого вечера я вышел на улицу встречать Виктора Павловича. И только вышел, как увидел его машину. Мне очень понравилась эта пунктуальность. Я одинаково высоко ценю пунктуальность, аккуратность и порядочность.
Вскоре пришла напарница Риты — Люба, с которой она едет в дом отдыха. Виктор Павлович поужинал, и мы поехали на Калугу II. Я старался шутить, и получалось смешно, а это бывает у меня не всегда.
— Я никогда так не смеялась, — сказала Люба.
— А каково мне? Он каждый день вот так смешит меня, — добавила Рита.
— Вот и отдохнешь теперь. Там, в этой «водице», все будут серьезные, — сказал я.
— Не захотел со мной ехать, — шутливо упрекнула меня Рита.
— Да куда мне ехать, такому несерьезному? Мне уже сорок лет, а я из-за этой несерьезности не был ни разу ни в доме отдыха, ни в санатории, ни на курорте, — отшутился я.
— А где же вы отдыхаете? — спросила Люба.
— Ой, страшное дело! В глуши. Там, знаете, никого нет, кроме окуней, плотвы, подосиновиков, подберезовиков, белых, черники, малины. Это такие хорошие люди! Они и примут, и накормят вкусно, и нервы успокоят, — ответил я.
Поезд вместо одиннадцати должен был прийти в 11 часов 35 минут. Мы не стали ждать его и, распрощавшись, поехали с Виктором Павловичем домой. По пути я заправил его «Москвич» бензином, уплатив пять рублей.

2-го Виктор Павлович улетает в Красноярск за женой. Ему уже дали в Анненках квартиру, но ключи не дают, пока не привезет справку, что в Красноярске он сдал квартиру. Говорит, нисколько не жалеет, что переехал в Калугу.
— Передавай в Сибири всем привет, Виктор Павлович, — сказал я, когда мы подъезжали к улице Кирова. — Счастливо тебе!
На углу Кирова и Ленина я вышел из машины и пошел домой.


1 июня

Всю прошлую неделю шла подготовка к 30-летию училища. Преподаватели ездили в районы и приглашали начальство и выпускников на юбилей.
Было дано объявление по радио. В Калуге тоже сообщалось о юбилее. Мне Василий Ильич поручил позвонить в лучшие дворцы культуры и пригласить руководство дворцов принять участие в торжестве. Я заполучил согласие большинства быть на вечере. Все, казалось бы, шло нормально, но мне эта подготовка казалась какой-то несолидной.
Несолидной в том плане, что инициатива организации этого юбилея исходила из училища. А мне кажется, что она должна была идти от управления культуры, обкома партии и облисполкома. Училище должно было только подготовить концерт и дать списки людей для награждения. Все остальные вопросы должно решать управление культуры. Надо было создать комиссию по подготовке юбилея из числа представителей управления, обкома партии, обл-исполкома, училища и других организаций. А получилось так, что решал все вопросы Сахаров. От него зависело, когда провести этот юбилей и как его провести. Мне кажется, что он и не выходил в вышестоящие органы, чтобы солидно поставить вопрос. А если бы он это сделал, то юбилей состоялся бы как положено.
А тут вдруг эта коллегия управления культуры, на которой разнесли Сахарова и Соколову, то есть директора и завуча, в присутствии всех заведующих отделами культуры. И вот во вторник утром было сказано, что юбилея не будет, вышестоящие органы не разрешили его проводить. Это было ужасно. Кривотолков и шушуканий стало еще больше. Кто только что не говорил! Одни возмущались, как теперь солидным гостям в глаза смотреть, ведь для них готовили адреса, сувениры и прочие почести. Другие возмущались вышестоящими организациями за их бездушие к училищу. Третьи оправдывали этот запрет тем, что училище не пользуется авторитетом и надо улучшить подготовку кадров. Четвертые увязывали этот запрет с тем, что директора хотят снимать с работы. Были и такие, кто хоть вскользь высказывал удовлетворение, что юбилей сорвался; а уж тех, кто в душе этому радовался, было много.
Я же считаю, что причина в том, что Василий Ильич взял все дело на себя.
В общем, юбилей был сорван. Но директор решил провести отчетный концерт.
— Кому он нужен, этот концерт? — сказал я Калерии Александровне. При этом я имел в виду то, что концерт будет пустым выстрелом, так как у него не будет солидности. Я знал, что из начальства никто не придет.

На сегодняшний день была назначена конференция по первой практике клубников. Все вопросы по проведению этой конференции я решил. И что же? Прихожу утром в училище, а мне Калерия Александровна говорит:
— Сегодня людей, пожалуй, не будет на конференции.
— Почему?
— Потому что в девять тридцать проводится репетиция концерта.
Говорила Калерия Александровна раздраженным и злым голосом. Такое было у нее впервые. Сердиться на нее я не мог, понимая ее состояние.
В девять часов я начал конференцию. Студенты почти все пришли на нее. Первым вопросом была лекция «О международном положении». Читал ее опять Сергей Ефимович Чаплыгин.
Вдруг где-то в середине лекции уборщица клуба работников торговли показала жестами, что меня приглашают к телефону. Я тихонько вышел из зала и взял трубку. Звонила Калерия Александровна:
— Виктор Андреевич, я же сказала, что будет репетиция, а вы всех людей взяли на конференцию.
— Я никого не брал. Люди пришли сами.
— Так вот, все участники концерта должны быть на репетиции.
— Я не буду прерывать лекцию.
— Я не могу с ним разговаривать, — услышал я в трубке, — сами с ним разговаривайте, Василий Ильич.
И тут же я услыхал сердитый голос директора:
— Ну, ты чем это занимаешься?..
— Конференцию провожу.
— Отправь немедленно всех людей на репетицию.
— Василий Ильич, я не буду прерывать лекцию, ее читает ответственный секретарь городского общества «Знание».
— Я тебе говорю, отправь людей немедленно, иначе я тебя сниму с работы.
— Снимайте, пожалуйста, но я никого не отпущу, пока не закончится лекция, я не хочу позорить нашу организацию перед посторонними людьми. И потом. Мы же вчера с вами лично договорились, что проведем лекцию, а после лекции отпустим всех участников концерта на репетицию.
— И ты поменьше болтай, а то уже берешься заявлять, кому нужен этот концерт.
— Уже донесли вам. Василий Ильич, она сама ничего не поняла и вас запутала.
— Ну вот, давай после лекции отпускай людей.
Лекцию сегодня Сергей Ефимович читал хуже, и аудитория была тяжелее.
После лекции я объявил, что все участники концерта должны быть на репетиции. Несколько человек ушли. Я предоставил слово Галине Ивановне Гоголевой. Она рассказала, где взять материалы для беседы и как их подготовить. Мы даем задание провести две беседы за период практики.
Меня еще вызывали три раза к телефону преподаватели, ответственные за какие-то номера концерта, и спрашивали, почему нет студентов на репетиции.
— Я не знаю, почему их нет, я всем объявил, чтобы шли на репетицию.
После выступления Галины Ивановны выступила Инна Валериановна Афанасьева и рассказала о подготовке и проведении вечеров отдыха.
В заключение выступил я и рассказал о проблемах организации и проведения практики. Студентов, конечно, этот вопрос интересовал больше всего, но я специально поставил его последним, чтобы они послушали все предыдущие.
После конференции меня окружили студенты и стали спрашивать, можно ли поехать в другое место на практику, можно ли поменяться местами практики, что-то еще предлагали….
— Никаких изменений быть не может, я вам зачитал уже приказ, а приказ надо выполнять, — отвечал я.
Придя в училище, я все же продолжал заниматься вопросами отправки студентов в районы. Нужно было определить преподавателей, которые бы повезли их.
Освободившись немного, я пошел к директору. Вид у него был усталый и расстроенный. В душе он, конечно, сильно переживал и разнос на коллегии, и отказ в проведении юбилея, но решил позиций своих не сдавать так просто.
— Все нормально прошло, — сказал я спокойным и добродушным тоном.
— Ну, хорошо. Не надо думать только о себе.
— А вы бы, Василий Ильич, поменьше слушали всяких любителей сообщать новости. В такие моменты некоторые будут делать вид, что беспокоятся о вас, а на самом деле будут еще больше вас расстраивать и вносить разногласие в коллектив. Я знаю, что вы это прекрасно понимаете, но под настроение что-то может неправильно восприниматься. Вы даже кричать стали. И я вашу угрозу воспринял как намерение освободиться от зав. практикой. Может быть, и на самом деле мне написать заявление? Мне эта должность не нужна.
Директор молчал.
— Василий Ильич, я серьезно спрашиваю. Мне написать заявление?
— Иди и работай, не занимайся ерундой.
— И еще, Василий Ильич. Покричать и поругаться на меня можно и иногда даже нужно, а вот думать, что я могу сделать какую-то умышленную гадость, не надо. В это вы не должны верить.
Я чувствовал, что Василий Ильич понимает меня и в душе согласен со мной, но не всегда может противостоять всяким нашептываниям, так как у него есть к ним слабость.

Переделав основные дела, я позвонил Ване. Они во вторник вернулись из поездки в Псков и в другие места. Вчера он съездил к Андрею в Щекино.
— Ты к маме не собираешься? — спросил я.
— Поеду. Может, поедем вместе?
— Давай! Ты сможешь заехать за мной?
— Нет. Ты, если хочешь, подходи сюда.
Этот ответ Вани мне очень не понравился. Ведь в принципе он, конечно, мог бы заехать, и ему это ничего не стоит. Я не стал скандалить и сказал:
— Хорошо, я сейчас иду.
— Подходи, я пошел за машиной.
И минут через пятнадцать мы уже ехали к маме. Я не стал расспрашивать о подробностях его поездки, так как решил послушать, что он будет рассказывать маме. Мама сидела на лавке у подъезда и была рада нашему приезду. Ваня привез ей таранки, которую купил Леня в Пскове.
— Ну, пошли в квартиру, — сказала мама.
Разговор вели на кухне. Ваня подробно рассказал, как они встретились с нашим двоюродным братом Максимом, живущим в Подмосковье. Не виделись мы с ним уже более 30 лет. И, конечно, Ваня с Максимом не узнали друг друга, пока Ваня не назвался. Ваня подробно рассказал о жизни Максима, показал его семейные фотографии.
О Пскове говорил мало. Больше всего — о том, что Тамара плохо живет с Сашкой. Тамару он, конечно, хвалит, а Сашу называет сволочью. Мама поддакивала ему, но в душе, я чувствовал, она не согласилась с ним.
Тамара уговорила их поехать в Прибалтику, и они втроем ездили в Ригу и в другие города. С восторгом Ваня говорил о порядке в Прибалтике. Заезжали они в Гжатск, где родился Гагарин. В их доме теперь музей, а родителям сделали новый дом напротив старого. Отец Гагарина умер недавно. Осталась одна мать. Гжатск — грязный, неухоженный город.
На место гибели отца Ваня не ездил, и разговора по этому поводу не вел. Видимо, он поддался женским прихотям и предпочел поездку в Прибалтику. Жизнь в хороших кемпингах, гостиницах приятнее, чем поиск могилы отца. Я считаю плохим такое его решение и даже бездушным. Когда-нибудь я ему это выскажу. Быть недалеко от места гибели отца и не заехать хотя бы что-то узнать — плохо.
Пробыли у мамы два часа. Возвращаясь обратно, мы договорились с Ваней идти завтра в баню на Маяковку. Наша баня, вернее, парная, не работает.
Я доехал до дома Вани, а оттуда пошел к Анне Ильиничне. Завтра она уезжает в санаторий «Воробьево», который находится недалеко от Калуги.

Рита оставила мне ключи от квартиры, чтобы я вытирал пыль, поливал цветы, вынимал из ящика газеты и вообще поддерживал порядок в квартире.
Анна Ильинична, мне кажется, где-то в душе беспокоится из-за меня, будет ли все благополучно. Не знаю, доверяет ли она мне. Мы поговорили с ней немного о ее лечении в санатории. Она предложила мне китайский термос, который достала в магазине по блату. Кто-то из работников магазина продает их вместо 8 рублей 50 копеек по 10 рублей. Я протер подоконники, мебель, посмотрел телефильм «Кто, если не ты» и пошел домой.


2 июня

Итак, на сегодня был намечен поход в баню. Около семи часов я был у Вани. Они уже встали с Тамарой. Были очень хорошо настроены ко мне. Тамара кратенько рассказала о своих восторгах от поездки.
Когда мы пришли в баню, здесь уже сидели мой напарник Николай Егорович, Семен Антонович, дядя Ваня и еще несколько мужчин не из нашей компании. Попарились мы хорошо, но в своей бане мы лучше себя чувствуем.
Потом Ваня пригласил к себе попить чаю. Угостил он меня «Бальзамом». Я ни разу его не пил, но вино, конечно, хорошее. Потом Ваня достал из холодильника мед, настоянный с лимонами, и мы добавили его в чай. Я не мог понять причину его щедрости и подумал, что это связано с его настроением. Я уже не удивляюсь его хорошему отношению к кому-то, зная, что это либо из-за его хорошего настроения, либо он преследует какую-то цель. Постоянного, доброго расположения души у него нет.
Однако я был очень рад такому приему, поблагодарил его, попросил написать письмо из Кисловодска, куда они едут 7-го в санаторий или на курорт. Ваня едет по путевке, а Тамара так. Видимо, там что-нибудь придумают. Поговорили с ним о жизни. Он намекнул мне, что дети должны чувствовать мою помощь, а с Марийкой жизни у меня уже не получится. Но он не знает, как мне жаль детей.
В общем, это был момент братства, каким оно и должно быть. Он предложил мне поехать в деревню, но я отказался. Если раньше меня тянуло туда и я, пересиливая желание, отказывался, то сейчас и не тянет. Не хочу я видеть противные морды Машкиных — так все они опостылели.


7 июня

Третьего июня состоялся концерт нашего училища в концертном зале. О нем сообщала только скромная афиша, поставленная на крыльце концертного зала в укромном, невидном месте.
И текст объявления был написан как будто с опаской, чтобы кто-то не взгрел за этот концерт. Эпиграфом к объявлению послужили слова: «60-летию комсомола посвящается».
Как я и предполагал, никто из начальства не пришел на концерт. Никто. Благо что привели ползала солдат, а то бы и народу не было.
Концерт прошел четко, но я его назвал «холостым выстрелом».

4-го я долго не вставал с постели и работал над дневником. Я решил направить свою жизнь в спокойное рабочее русло. Этот настрой я хорошо ощущаю и считаю, что он мне просто необходим.
После завтрака я сел за баян. Обнаружил, что совсем разучился играть хроматическую гамму обеими руками. Пришлось много помучиться. И я доволен, что и на баяне позанимался.
После обеда поехал к маме. Она была дома, и мы поговорили с ней и поиграли в карты. Наши с ней отношения сейчас очень хорошие. Я ей то апельсинов как-то привез, то курочку, то схожу в  магазин и куплю ей что-нибудь, то так просто дам денег. И опять я чувствую готовность помочь при возможности и великое удовлетворение оттого, что могу помочь.
Мне все хочется спросить Ваню и Даниила Васильевича, когда они себя чувствовали лучше: когда были на деле добрыми и щедрыми и помогали многим родным или теперь, когда зажались со своими мешками денег. Как-нибудь я затею этот разговор, добавив  вопрос и о том, лучше ли им стало оттого, что они испортили со мной да и с другими родственниками отношения, мы не навещаем друг друга и стали чужими. А ведь у нас было настоящее чувство родства. Я не знаю, испытывали ли они это чувство, а я испытывал. Я просто любил их как родных.

5-го у меня еще был напряженный день в училище. В этот день студенты получали стипендии и подъемные за практику. Многие опять заходили со всевозможными вопросами. И странно: в эти моменты разговора со студентами у меня иногда появляется раздраженность, но я сразу же упрекаю себя за эту раздраженность. «Ты не умеешь быть спокойным и выдержанным в трудных ситуациях. Надо в любых случаях разговаривать спокойно», — говорю я себе. И сразу же становится все на место. Наверное, это и есть сила аутогенной тренировки.
Кажется, все было организовано, чтобы 6-го отвезти их на практику. Я решил все вопросы со своими восемью девушками, которых везу в Юхнов, туда, где я еще не был.
И вот 6-го мы собрались к одиннадцати на автовокзале и поехали. Девчата подобрались хорошие.
В отделе культуры нас уже ждали. Зав. отделом культуры не было, и нас приняла инспектор Александра Кузьминична Косарева. Она работает инспектором уже 24 года. Пережила многих заведующих отделами.
Я сводил девчат в ресторан, а потом четырех отвезли в село Рыляки и четырех — в село Беляево. Рыляки находятся недалеко от Юхнова. Село хорошее, красивое, с замечательным Домом культуры. Нас приняла председатель сельского Совета Нина Александровна. Кажется, я впервые встретил такую человечность со стороны председателя сельского Совета. Вот если бы везде у нас были такие представители власти! В хорошем человеке и деловитость хорошая. Она мигом все вопросы решила.
Из Рыляков мы поехали в Беляево. 20 километров ехали по проселочной дороге. Природа здесь чудесная. Очень дикий лес. Двое девчат местные, и они сказали, что здесь много и грибов, и   черники, и других всяких ягод. Сюда едут москвичи. Не знаю, есть ли еще такое место в Калужской области. А вот село — неприглядное…. Клуб до того плохой, что хуже уже нельзя придумать. Зато работа здесь поставлена хорошо. В Рыляках работает директором наша выпускница Наталья Викторовна Абашина, а здесь Татьяна Васильевна (фамилию не помню). Все вопросы мы с ней и решили, так как председателя сельского Совета не было на месте.
В восьмом часу возвратились в Юхнов. С нами ездила и Александра Кузьминична. Дорогой она многое рассказала о себе, о работе. И я имею теперь представление о Юхновском районе.
В гостинице мне предложили комнату на двоих, но мне не понравилось то, что в ней было накурено до тошноты, и я отказался поселяться в ней. Предложили комнату на втором этаже. Здесь было нормально. Устроившись, я пошел погулять. Мне просто захотелось походить по городку, чтобы немного разобраться в нем. Погулял минут сорок и вернулся в гостиницу. В комнате был мужчина, хромающий на одну ногу. Состоялся короткий разговор, какой обычно бывает при знакомствах в гостиницах. Я разобрал постель и лег, взяв газету. Только теперь я почувствовал усталость и вскоре захотел спать. Мужчина уселся за стол и стал что-то писать. «Наверное, из редакции товарищ», — подумал я.
6-го первый день был по-настоящему летний. Весь день не было ни облачка и жарко палило солнце. Вот таких дней еще не было нынче. Но я при всем при этом был простужен до того, что от насморка не знал куда деваться. Я то и дело чихал. Из носа текло, и раздирало нос так, что и из глаз ручьем текли слезы.
Ночь была беспокойной и оттого, что не дышал мой нос, и оттого, что мужчина долго вечером писал, а потом ночью постучала дежурная и спросила, можно ли поселить к нам третьего. Мужчина завозражал, и дежурная ушла, потом что-то приснилось моему соседу страшное, и он, вскрикнув, подскочил так, что чуть с кровати не слетел. Так что отдохнул я плохо.

Ровно в девять часов я был в отделе культуры. Дверь была еще закрыта, но тут же пришла заведующая отделом Татьяна Сергеевна Семиразум. Ко мне она отнеслась хорошо, и мы с ней договорились, что к нашим студентам в отделе культуры будут относиться внимательно. Разговор наш прервал телефонный звонок. Татьяну Сергеевну срочно вызвали в райисполком.
— Ну вот, опять надо куда-то ехать, — сказала она и, взяв сумочку, ушла.
Я удивился, что она ничего не сказала. Александра Кузьминична отметила мне командировку, и я уехал в Калугу.
Где-то в первом часу я был дома и принялся за стирку. Замочил постельное белье и навел порядок в квартире. Потом пошел в магазин и купил кое-что из продуктов. Вечером поиграл на баяне и лег в постель.
Упустил я отметить то, что, проснувшись сегодня в шестом часу в гостинице, написал Рите письмо. Она мне уже прислала три письма, а я ей написал второе. Я, хотя и занят очень сильно,  чувствую, что мне не хватает Риты. Я уже просто привык, что она всегда со мной, я могу ей рассказать обо всех событиях за день, быть с ней самим собой.
Вечером у Риты смотрел третью серию фильма «Талант».


8 июня

Утром долго работал над дневником. Вообще запланировал пойти на квартиру Риты и потом загорать. Но с утра солнце было затянуто пеленой. Я постирал замоченные вчера вещи.
К 12 часам день стал ясным. Наведя порядок в квартире Риты, я пошел на речку загорать, взяв с собой газеты и дневник. В шестом часу я стал собираться. Перечитал много газетного материала, а дневник написал совсем мало.
Рита сегодня прислала письмо на свою квартиру, написав на конверте: «Баркунову-Кузину». Я очень радуюсь ее письмам и сам пишу ей письма в шутливой форме, чтобы она там не скучала. Очень хочется, чтобы она хорошо отдохнула и была довольна. Но, видимо, она сильно скучает и вряд ли будет довольна.
Вечером я посмотрел четвертую серию «Таланта». Фильм о конструкторе самолетов, но о ком конкретно — трудно определить: или о Яковлеве, или о Туполеве, или об Ильюшине.
Придя домой в десятом часу, я обнаружил записку в двери. В ней было написано, чтобы я пришел за телеграммой на телеграф. Пошел сразу же. Телеграмма от Риты. 10-го июня она в 20 часов приглашает меня на переговоры.
Вернувшись домой, я собрался в баню на завтра и лег спать.


10 июня

В восемь часов я был на телеграфе. Зная, что сразу не дадут соединение с Киевом, я наменял пятачков и позвонил в Тулу, но телефон не ответил. Я и до этого как-то звонил, и тоже телефон молчал.
К моему удивлению, Киев дали быстро. У меня было записано пять вопросов, которые я должен был обговорить с Ритой. Разговор получился какой-то тяжеловатый. Рита была как будто раздраженная и сердитая. Казалось, что мы в чем-то не понимаем друг друга. Когда она сказала, что заказала билет на 22 июня, я сообщил, что в принципе договорился с директором о моем отпуске с 17 июня на десять дней.
— Тогда я выеду пораньше, — сказала Рита.
— Решай, как тебе лучше.
— Надоело мне здесь.
— Приезжай тогда домой.
— Ну, ладно, Витюша, целую тебя.
— Я тоже.
Рита рассмеялась.
— Ну, что у тебя еще есть нового?
— Да вроде бы ничего. Сейчас посмотрю, все ли я обговорил с тобой.
Я достал бумажку и убедился, что все. Рита опять смеялась, что я воспользовался бумажкой.
— Я вчера разговаривала с нашей Валей, и она мне сказала, что из «Воробьев» уехала мама. Виктор, съезди к ней, уговори, пусть едет обратно, — сказала Рита.
— Хорошо. Завтра выполню твою просьбу.
Телефонистка предупредила, что наше время истекло.
— Ну, все тогда. Пока.
— Пока. Целую тебя. Привет Любе и всем подругам.


11 июня

Вот уже долгое время я просыпаюсь в пять часов. Но если раньше я просыпался рано и чувствовал себя нормально, то сейчас почему-то чувствую сонливость. Хочется спать, а уснуть не могу.
Протираю глаза и, резко повернувшись, заставляю себя браться за дневник. И сегодня пописал с пяти до половины восьмого. Поднявшись с постели, я взялся за стирку.
В девятом часу позвонили. Я чуть-чуть вытер мокрые руки и открыл дверь. Я думал, что это или Валя, или соседка Евгения Михайловна. Но перед дверью была другая женщина. Я немного опешил и вдруг узнал Анну Ильиничну, мать Риты.
— Здравствуй, — сказала она. — У тебя никого нет?
— Нет. Заходите.
Анна Ильинична вошла в коридор и подала мне руку. Я вытер свою влажную руку о трико и ответил рукопожатием.
— Раздевайтесь.
— Да нет. Я на минутку.
— Я собрался к вам идти. Вчера же разговаривал с Ритой по телефону.
— Как она там?
— Скучно, говорит. А вы почему уехали?
— Я не уехала. Это я просто на денек... Сейчас опять поеду, уже билет взяла.
— А Рита просила меня уговорить вас ехать обратно. Как вы себя чувствуете?
— Ничего. Лечения много. Целый день ходишь по разным процедурам да к врачам. Взялась было вязать, так бабы заругались на меня. В общем неплохо там.
— А я стиркой занялся.
— Когда Рита приедет?
— Не знаю. Сначала билет заказала на 22 июня, а когда я сказал, что могу числа с 17-го быть свободен, она заговорила, что раньше уедет. Вы завтракали?
— Да, я поела. Да и пойду еще домой. Автобус мой в 11.
— Замечаний по порядку в квартире нет?
— Нету. Вчера наша Валя была, так мы с ней дивились, как ты все аккуратно сделал. Плита газовая аж блестит, нигде ни пылинки нет. Управишься — приходи, там тебе письмо от Риты есть.
— Хорошо. Я скоро закончу. Счастливо вам отдохнуть. Не беспокойтесь ни о чем.
Закончив стирку, я собрался и пошел на Труда. Взяв конверт, я понял, что письмо прочитано, так как явно был заметен толстый слой клея. В конверте было не письмо, а сердитая записка. Дело в том, что Рита не получила мое первое письмо и не выдержала. Написала, что я забыл ее, что ей очень плохо там, в голову лезут всякие мысли и никакой рассудок не помогает. Закончила тем, что выскажет мне все по телефону. А пока ее письмо шло, она получила моих два письма и план ее — «выскажу все» — развалился.
На обратном пути я зашел на базар и купил свежей свинины. Дома сварил щи с уткой и нажарил картошки со свежей свининой. Обед получился отличный. Пригласил Евгению Михайловну.


12 июня

Весь день занимался всякими организационными делами. Я порой прихожу в училище, сажусь за стол и думаю, с чего начать рабочий день. Вдруг в кабинет кто-то входит, задает вопрос, который требует решения, и работа закипела.
Иногда люди идут потоком, и каждый что-то хочет получить от меня. Но и здесь, как когда-то в Туле, бывает так, что, пока сидишь в кабинете, ни у кого нет срочных дел ко мне. Но стоит только уйти куда-то, как при возвращении Галина Ивановна объявляет:
— Тебя тут обыскались.
Дел бывает так много, что времени не замечаешь. Глянешь на часы, а уже конец дня.

Обстановка в училище приходит в норму, все страсти, шептания и кривотолки улеглись. Отношения мои с Калерией Александровной и с Василием Ильичом тоже становятся обычными, деловыми. Горячность с них спала. Но я чувствую, что у них есть какие-то замыслы и планы.
В 17 часов началось закрытое партийное собрание. Стоял вопрос «Выполнение устава членом КПСС — долг каждого коммуниста». В двадцатиминутном докладе Соколова дважды отметила меня. В первом случае сказала о том, что я не явился на консультацию, во втором — что не выходит радиогазета, за которую я отвечаю. Вообще-то эта повестка дня была посвящена устранению недостатков, которые были отмечены коллегией управления культуры. Но в докладе об этом было сказано только вскользь, так, между прочим. И глубина учебно-воспитательного процесса в училище затронута не была. Я это хорошо уловил и соответственно построил свое выступление. Срыв консультации я признал:
— Хоть я и не провел консультацию у художников, они сдали лучше, чем хореографы, а ведь им я дал несколько консультаций.
Все засмеялись.
Насчет радиогазеты я сказал, что радиогазетой не занимаюсь не потому, что не хочу, а потому, что занят до предела основной работой и выполнением других поручений.
После меня выступили Буланов, директор и Козырева. Василий Ильич сказал, что резко участились случаи выражения недовольства действиями наших властей. Он не сказал это напрямую, но чувствовалось, что это недовольство направлено против Брежнева.

Действительно, много шумихи наделал приезд немцев из округа Зуль, о которых я уже писал. Так вот, немцы прямо напротив драмтеатра стали разбрасывать жевательные резинки, а наши ребятишки, как воробьи, бросались за ними.
В ресторане произошла драка, и наши мужчины поколотили немцев. В общем, некрасиво и мерзко все получилось. Безусловно, в ГДР теперь этот случай не останется незамеченным.
Появляется очень много надписей на заборах, на асфальте типа «Долой Брежнева!»

Собрание прошло за час. Ко мне подошел Буланов и сказал:
— Что ж ты Логвинова-то не протащил? А я бы тебя поддержал.
— Не стал портить настрой собрания.
— Зря.
— Да и у меня не было должного настроения, а без настроения не получится настоящий разнос.
Дома, поужинав, я лег спать. Перед сном написал Рите ответ на ее злую записку.


17 июня

Вот уже почти 10 дней стоит отвратительная погода: холод, дождь, ветер. В садах и огородах все гибнет. Многие люди ходят в пальто, в плащах, в куртках. Вот тебе и июнь... Такой июнь был в 1962 году.
Тогда были даже заморозки, и мы, находясь на сессии в институте, спали по двое на узких кроватях, чтобы укрыться двумя одеялами.
В среду (14-го) я объехал два пригородных сельских Дома культуры — Колюпановский и Пучковский. Впечатление осталось плохое. Ни в одном, ни в другом работа не ведется. В Колюпанове как раз шла передача имущества от бывшего директора клуба. Его освободили от работы за то, что он месяцами не появлялся на работе. Парень молодой, приятный на внешность, но… шизофреник. Когда мы вошли в клуб, он стал просить, чтобы его оставили  на работе.
— Так нельзя работать, как вы работали, — сказал я, — вы даже не понимаете, что такое рабочая дисциплина.
Вместе со мной ездили Василий Сергеевич Куроедов, Валентина Александровна Грошикова, Ольга Михайловна Симонова, инспектор городского отдела культуры Александр Алексеевич, и еще я брал с собой студентку третьего курса, которая через какие-то две недели заканчивает училище. Мы с Василием Ильичом наметили ее на должность директора Колюпановского СДК, и я взял ее, чтобы она посмотрела его. Энтузиазма у нее никакого не появилось, и я понял по ее настроению, что она не согласится здесь работать.

А в Пучкове мы встретились с еще более кошмарной картиной. Дом культуры в совсем запущенном состоянии. При этом его директриса, несколько лет назад закончившая наше училище, практически никакой работы не проводит. А дивчина горластая, не дает, как говорится, слова сказать. На всякое наше: «Почему не сделано?» она отвечала: «Сделаю». Здесь, в этом ДК, проходят практику наши трое студентов, но и они ничего не делают. На работу приходят в два часа дня. И когда мы приехали, их тоже не было.
— Почему вы им такой распорядок определили? — спросил я директора.
— Хорошо. Я им все перестрою. Теперь они будут приезжать к десяти часам, — шустро ответила Люба.
Вернувшись в училище, я обо всем рассказал Василию Ильичу.

Во вторник я получил телеграмму от Риты с сообщением о том, что она приезжает в 7 часов 40 минут 18 июня. Все же эта наша разлука явилась проверкой, и я чувствую, что соскучился. Починил я часы Риты, которые у нее стояли несколько лет, починил авторучку ее. А  зонт не взялись делать в мастерской.
Сегодня я еще раз сделал генеральную уборку в квартире Риты. Хотелось сделать Рите приятное.

Вчера я звонил в Тулу. Каждый раз, когда я звоню, мне хочется, чтобы трубку взяла Оля, и вот сегодня долго шли гудки, но никто не отвечал. Я уже хотел положить трубку, но интуиция удержала меня. И вдруг я услыхал заспанный голос Оли.
— Ты что таким хриплым голосом говоришь?
— Спала.
— Ну, здравствуй, Оленька.
— Здравствуй.
— Как дела твои?
— Нормально.
— Как ты закончила первый класс?
— Хорошо, с похвальным листом.
— Значит, четверок нет?
— Нет.
— А Сережа где?
— В лагере.
— А где? Далеко?
— Нет. Здесь, около Косой Горы.
— А ты как отдыхаешь?
— Хорошо. Тоже хожу в лагерь.
— Куда?
— В школу.
— Чувствуешь себя хорошо?
— Хорошо. Май не болела.
— Молодец!
Голос у Оли становился все бодрее, и она все больше располагалась ко мне. Это подтвердилось ее неожиданным вопросом:
— Папа, а ты что купил в свою квартиру?
Я заметил, что до этого она не говорила слово «папа». И я даже уже хотел принять то, что и Оля настроена матерью против меня. Возможно, оно так и есть, но Оля настолько добрая душой, что, заговорив со мной, забыла все плохое.
— Да ничего особенного, Оля, не купил. Приезжай — посмотришь.
— Хотелось бы приехать, — очень по-взрослому сказала Оля, — как-нибудь приеду.
— Приезжай, Ольгунчик. А мама где?
— Ушла куда-то. Небось, сейчас придет.
— Вы собираетесь куда-нибудь ехать?
— Не знаю.
— Разговора не было?
— Был. Кажется, куда-то в дом отдыха поедем.
— А что ж ты письма не пишешь?
— Пишу. Я бабушке написала.
— Вот молодец! Бабушка обрадуется. Она, знаешь, как по тебе соскучилась? И мне напиши.
— Напишу. Вот и мама пришла. Будешь с ней говорить?
— Спроси у нее: хочет она что-нибудь сказать мне?
— Папа, она говорит, что не о чем ей с тобой разговаривать.
— Ну что ж... Как там бабушка себя чувствует и все остальные?
— Хорошо.
— Передай всем горячий привет.
— Передам.
— Ну пока, Олечка, целую тебя. Сереже передай привет.
— Хорошо, передам. Пока.
— До свидания.
Такой разговор создал мне хорошее настроение. Я был очень доволен, что поговорил с Олей. Конечно, она смирилась с мыслью, что мы никогда не будем вместе. Видимо, она не может противостоять влиянию матери и Сережи. Сергей-то, мне кажется, перешел на сторону матери. Не смог он понять того, что я к нему настроен поистине хорошо. Возможно, у него и нет ко мне настоящего чувства. Здесь работает время. Как оно, интересно, будет поворачивать наши отношения?

Наведя порядок в квартире, я включил телевизор и посмотрел «Время». Показывали стыковку космического корабля «Союз-29» со станцией «Салют», на которой 96 дней летали Георгий Гречко и Губарев. 16 июня запустили «Союз-29» с космонавтами Коваленком и Иванченковым. Они тоже будут летать на станции, хоть и не говорят, сколько дней, но, видимо, долго.
А вот международная обстановка продолжает оставаться напряженной. Такого давления со всех сторон на Советский Союз давно не было. Ослабление брежневской напряженности треснуло по швам. Капиталистические страны решили явно доказать, что у них ничего нет общего с Советским Союзом. И в этом им помогает Китай, который, конечно, уже добился международного авторитета и принимает активное участие в разоблачении действий наших верхов. Некоторые страны переходят на сторону Китая. А вот Вьетнам не захотел быть в согласии с Китаем, и Китай прекратил строить во Вьетнаме многие предприятия и вывозит всех китайцев из Вьетнама. Страны, перешедшие на сторону Китая, сделали это потому, что они видят, за кем сила. Дело в том, что политику Китая поддерживают Америка, Англия, Франция, ФРГ. А это уже сила большая.
Недавно в Китай съездил помощник американского президента Картера, ярый антисоветчик Бжезинский. Это профессор, который до мельчайших тонкостей изучил жизнь Советского Союза и делает все, чтобы с нами никаких контактов не было. У Картера он пользуется авторитетом таким, что о любом деле, которое приносят Картеру или о котором докладывают ему, он спрашивает: «А видел ли это Бжезинский?», «А знает ли об этом Бжезинский?», «А что сказал по этому поводу Бжезинский?»
В общем, международные силы кооперируются против Советского Союза, и это не может не вызывать тревогу. Наши просто не хотят признать, что положение страшное. Сожаление вызывает Куба. Жаль будет, если ее сотрут. Ведь у них дело поставлено хорошо. Возможно, сыграет положительную роль авторитет Кастро, тем паче что с нами он сейчас особых отношений не поддерживает.
Антисоветизм принял открытый характер. И все дело в том,  что никуда не годные люди руководят нашей страной. Худо дело, конечно.


18 июня

Вчера я целый день ходил с волнением от предстоящей встречи с Ритой. К вечеру я приготовился как положено. Вчера купил продуктов, вина. Сегодня встал в шесть часов и, собравшись по-парадному, пошел на рынок.
Купил букет цветов и поехал на Калугу II. Поезд пришел вовремя. Рита долго не выходила из вагона, и я даже растерялся. Но потом вдруг увидел ее, идущую с чемоданом и какой-то зеленой сумкой, большой, достающей чуть ли не до земли. Я быстро пошел к ней навстречу. Увидев меня, она тоже прибавила шаг. Я думал, что мы кинемся в объятия друг к другу, но встретились совсем спокойно. И я, и она сдержали свою радость. Я взял чемодан и зеленую сумку, и мы пошли по перрону.
— Ой, а цветы-то я тебе не отдал, это же тебе.
— Спасибо.
К остановке подходил автобус, и мы бегом добежали до него. В автобусе Рита сразу же показала фотографии, которые привезла с собой. Фотографии цветные, сделаны умело. Потом она достала открытки с видами Киева.
Рита хорошо загорела и была необычной. Я даже не мог определить, идет ли ей загар. Но я чувствовал, что она довольна. Дома она сразу же стала доставать подарки, которых накупила много. Мне она привезла две рубашки и запонки. Рассмотрев все, я пошел на кухню и стал готовить завтрак. Рита с удовольствием приняла мое приглашение садиться за стол.
Выпили мы с ней совсем понемногу «Посольской», поели и сели на диван-кровать. Здесь уж нам не удалось скрыть, как мы соскучились друг без друга.
По телевизору шел фильм «Капитан Немо», и мы, досмотрев его до конца, поехали к маме.

Мама была у соседей на втором этаже. Она очень обрадовалась нашему приходу, ведь сегодня ее праздник — «Троица». Мы сначала поиграли в карты, а потом они с Ритой стали готовить обед, а я пошел в магазин за молоком, сметаной, хлебом.
Состоялся хороший обед. Я привез маме курицу, купил продуктов и дал еще пять рублей. Мама была довольна и рада за меня.
— Все тебя хвалят, — говорила она, — эта соседка снизу говорит: «Оно же сразу видно, что Виктор у тебя хороший. Сразу видать».

От мамы мы заехали домой на Труда, а потом поехали к Виктору Ивановичу. Они все были дома. Засуетились, стали накрывать на стол. Вскоре все было готово, и мы сели ужинать. Решали вопрос, куда нам лучше ехать отдыхать. Было два варианта. Первый — ехать в Чебоксары, на Волгу, где живет дядя Риты и Виктора Ивановича, но останавливало то, что он в последнее время стал сильно пить и вряд ли сможет нас хорошо принять. Решили позвонить тете Риты, то есть родной сестре дяди, которая год назад была у него. Я не слыхал, какой был разговор с тетей, но после разговора Рита, вернувшись в зал, сказала: «Тетя Катя говорит, что лучше не ехать туда». И я принял решение поехать в Карелию. Приглашал с собою Виктора Ивановича, но он не решился, боясь неизвестности. Ведь я тоже три года не был в Карелии.
Сегодня весь день моросил дождь, а к вечеру стало холодно. Возвращаясь от Виктора Ивановича, мы решили переночевать у меня.


21 июня

Мы 19-го не спешили вставать. Окончательно решили ехать в Карелию. Я волновался, что не сможем достать билеты до Ленинграда, но, позвонив в агентство аэрофлота, получил ответ: «Пожалуйста, приезжайте и покупайте билет».
Такой же ответ я получил и в справочном железнодорожного вокзала. Решили ехать поездом. Зайдя к Рите и позавтракав, мы поехали на вокзал и купили билеты на 14 часов на 20 июня. Остальное время дня мы посвятили сборам. Я сходил в училище и получил аванс и деньги за переработку. Сумма получилась приличная. Зашли с Ритой в универмаг «Калуга» и купили мне костюм за 100 рублей.
Уложить все мы не успели, так как вечером 19-го я рано захотел спать. В ночь с 19-го на 20-е шел дождь, барабаня крупными каплями по окну, и я часто просыпался.

Поднялись мы в семь часов и снова стали собирать вещи. У Риты ночью болел зуб, и мы, уложив все, пошли в поликлинику УВД. Она попросила пропустить ее без очереди, и ей быстро запломбировали зуб. Из поликлиники Рита пошла в парикмахерскую, а я зашел домой к себе.
В дверях была записка Лиды и Нади. Они заходили ко мне, но меня не было дома. У Нади вчера был день рождения. Еще в пятницу я послал ей открытку со стихами. В записке девчата сожалели, что не застали меня, и приглашали к себе по возвращении из командировки. Они, видимо, были в училище, где им сказали, что я уехал в командировку. А я действительно кое-кому говорил, что меня до 1 июля не будет, я уезжаю в командировку. Василию Ильичу я сказал, что мне взял путевку в Дом отдыха директор подмосковной школы. Так что о том, что я не в командировке, знал только Василий Ильич. Под подмосковным директором я имел в виду Анатолия Александровича Короткова, которому я написал недавно письмо с предложением поехать вместе снова в глушь. Анатолий Александрович прислал ответ, что поехать не может, так как окончившую в прошлом году 10 классов Лену они не устроили в институт и будут заниматься этим вопросом нынче.

Итак, в час дня мы были готовы, чтобы поехать на вокзал. Прибыли к поезду за полчаса до его отправления и уже хотели садиться, как я вспомнил, что мы не взяли удилища. Побежал к стоянке такси, попросил молодого шофера съездить на улицу Труда за удилищами. Потратили мы пятнадцать минут на эту поездку, но уплатил я два рубля. Вот они, наши добрые советские услуги людям! Разве это не обдираловка?
Места в вагоне нам достались самые крайние, рядом с туалетом. Я увидел, что в середине вагона есть свободные, и пошел к проводнице — молодой девушке — спросить разрешения перейти в середину.
— Нельзя, — ответила девушка.
Наш с ней разговор услышала ее напарница, уже пожилая женщина, и закричала:
— Сидите, где указано на билетах, а сюда придут другие.
— Но сейчас-то ведь никого нет.
— Неважно! — кричала пожилая.
— Тогда я сам пересяду, коль вы не разрешаете.
— Нельзя, вам говорят. Мы тут главные, и не командуйте.
Я ничего больше не сказал, а взял вещи и перенес в центр. Рита побоялась идти с крайнего места и осталась сидеть на прежнем. Когда пожилая проводница собирала билеты, она спокойно сказала:
— Сидите здесь, но я ваши билеты положу в кармашек с указанием 33-го и 34-го мест.
Ко мне перешла и Рита. И мы бы так и ехали здесь, но на соседние места пришла семья: молодые муж с женой и ребенком и их мать. Я решил перейти в соседний купейный вагон. Договорился с проводницей купейного вагона.
— Пожалуйста, переходите, у нас места есть, но только на ближайшей станции вам надо доплатить за купейность, — сказала она.
— Какая это станция?
— Мятлевская.
— А когда она будет?
— Через два часа.
Два часа мы ехали в плацкартном вагоне. Я сходил к своим проводницам и спросил:
— Сколько мы будем стоять на «Мятлевской»?
— Не знаю, — ответила пожилая.
— Сейчас я посмотрю по книжке, — сказала молодая, — десять минут стоим.
Когда поезд остановился, я побежал на станцию. Благо у кассы никого не было, но кассир долго выписывала квитанцию о доплате. Прибежав в вагон, я взял вещи, и мы перешли в купейный вагон. Посадили нас в купе, где ехали молодые муж с женой. Они любезно о чем-то разговаривали, и мы побеспокоили их. Как только мы вошли, они вышли из купе. Мы переоделись, пообедали и стали играть в карты. Моросящий дождь усилился, поднялся холодный ветер, и было просто мерзко на улице. В Вязьме я вышел из вагона, но меня обдало таким ветром и холодным дождем, что я тут же вернулся в вагон и залез на верхнюю полку.
Почитав журнал «Советская милиция», я вскоре уснул. Вдруг услышал за дверью нашего купе в коридоре разговор о погоде в Ленинграде. Я вскочил и вышел в коридор.
— Так вы говорите, в Ленинграде хорошая погода? — спросил я.
— Да, там дождей нет, — ответил мужчина, одетый в новый костюм, из-под которого была видна цветная рубашка без галстука.
— Даже не верится...
Вечером мы попили чаю, и я снова залез на полку.
Ночью часто просыпался, но быстро засыпал. Окончательно проснулся в половине восьмого. За окном все так же моросил дождь, и небо было сплошь затянуто тучами. Услыхав, что внизу заворочалась Рита, я сказал:
— Все, Риточка, нема и здесь погоды.
— Что, идет дождь?
— Вовсю.
— Кошмар! Придется сразу возвращаться обратно.
— Да, не везет нам.
Вставать мы не спешили и стали читать. Наши соседи тоже читали.
Проехали еще часа полтора и увидели, что дождя нет. Постепенно и земля становилась суше, и тучи сходили на нет, превращаясь в редкие сухие облака. А вскоре и облака исчезли, и небо стало абсолютно безоблачным, ярко светило солнце.
В понедельник, когда мы взяли билеты, я дал телеграмму своему троюродному брату Виктору Постарнаку, и, приехав в Ленинград, мы смотрели во все глаза с надеждой, что он будет нас встречать. Но надежды были напрасными — никто нас не встретил.

Мы перешли с Московского вокзала в метро и переехали на Финляндский вокзал. Здесь я, как и четыре года назад, взял билеты до станции «Мюлюпельто». Поезд отправлялся в 15.10, и у нас было часа три свободного времени. Сдав вещи в камеру хранения, мы зашли в ресторан при вокзале. О том, что это ресторан, говорила только вывеска «Ресторан», сделанная полукругом, а внутри — обыкновенная столовая.
Мы попали удачно, так как были свободные места и нас быстро обслужили. Пообедали мы очень хорошо. И снова мне пришла постоянно мучающая меня мысль, что наша жизнь, я имею в виду всех людей, живущих в Советском Союзе, зависит от денег. Деньги определяют положение человека в жизни. Или, если говорить по-современному, деньги определяют качественную сторону жизни. Если есть деньги, то можно пользоваться всеми последними достижениями человечества. Можно иметь самый шикарный автомобиль, хорошую, богато обставленную квартиру, изысканную посуду, покупать деликатесные продукты, удовлетворять любые свои желания. Люди могут жить так роскошно только тогда, когда имеют деньги. И как плохо живет тот, кто больших денег не имеет! У этих людей всегда только самые насущные проблемы: хотя бы относительно прокормиться, чтобы не быть голодным. А о хорошей одежде, обо всем том, что имеют люди, у которых достаточно денег, они могут только мечтать.
После обеда мы пошли по магазинам закупать продукты. Купили все, что значилось в нашем списке. На вокзал вернулись без пятнадцати три, получили вещи в камере хранения, уложили все купленное в вещмешок, отчего он стал в два раза тяжелее, и, когда я стал надевать его, у меня треснул по шву пиджак. Ехали мы четыре часа. Через окно вагона нещадно палило солнце, и мы млели от жары. Млели, но радовались, что наконец такая хорошая погода. Рита то и дело с волнением говорила:
— Интересно, как нас там встретят?
— Я и сам, Ритонька, не знаю. Ведь я не был здесь уже четыре года, а за это время все может измениться. Если будут прежние начальники на базе, то все будет хорошо.
— Какие прежние?
— Начальник охотхозяйства и егерь Константин Михайлович Бакин.
— Ты их знал?
— Конечно.
Три года подряд я ездил при начальнике Константине Николаевиче Итальянском, и у нас сложились исключительно хорошие отношения. Константин Николаевич, бывший полковник, очень хорошо разбирается в людях, умеет вести себя на высшем уровне, если того требует обстановка, и прост и добр там, где можно быть самим собой. Во всяком случае вечерами он приходил к нам, и мы вели разговоры на житейские темы. Его отношения с женой я отношу к идеальным. Я видел в их отношениях то, о чем мечтал сам.
Нас было трое, с кем у него сложились простые и хорошие отношения. Это начальник электромонтажного управления Михаил Павлович из Ленинграда, который электрифицировал всю территорию базы, я и полковник — преподаватель военно-морского училища имени Дзержинского Анатолий Иванович Степанов, у которого я научился выносливости и делать все житейские дела в любых условиях. Тем, что я могу сделать фактически все в условиях «дикого» отдыха, я обязан Анатолию Ивановичу.
Так вот, наши отношения с Константином Николаевичем сложились так, что он давал нам сети и свое удостоверение на разрешение ловить сетями. Ему было разрешено ставить 80 метров сетей. Я подарил ему тульский самовар.
Константин Михайлович Бакин был егерем. И с ним у меня отношения были хорошие. Я помогал ему в заготовке сена. Иногда они с женой приглашали меня обедать. Так что, если эти товарищи или хотя бы один из них работают сейчас, то все будет нормально.
Мне казалось, что Рита волновалась, как мы сможем устроиться, но внешне была спокойна и полагалась на меня. И вот мы прибыли на станцию «Мюлюпельто». От поезда бегом перебежали в автобус, уже поджидающий пассажиров. Автобус стоял еще долго, пока не пришла электричка из Ленинграда. Четыре года назад электричка ходила только до «Соснова», то есть чуть больше половины пути. А сейчас дорога электрифицирована до Приозерска. На станции «Мюлюпельто» есть платформа.
Из электрички вышло много людей, и, когда все уселись в автобус, мы поехали в сторону села Мельниково. Минут через пятнадцать мы вышли на остановке «Охотбаза». Подходя к территории базы, я увидел старейшего работника охотхозяйства Александра Федоровича. Это совсем седой, но бравый старик, проживший здесь, на базе, все годы после войны, то есть больше 30 лет. Забыв, что он глуховат, я спокойно спросил:
— Константин Михайлович там?
Не поняв меня, Александр Федорович махнул рукой, показав, чтобы я проходил дальше. Мы подошли к дому, где живут приезжающие рыбаки и охотники. В одной из комнат и мы три года подряд проводили свои отпуска с Анатолием Ивановичем и Михаилом Павловичем.
Поставив вещи, я пошел к дому, в одной половине которого  жил начальник охотхозяйства, в другой — егерь. На трапе, уходящем в озеро, я увидел мужчину в сапогах с опущенными голенищами, в зеленых брюках и грязном сером свитере. У него были изрядно поседевшие и поредевшие волосы. Вид у него был явно не солидный.
— Здравствуйте, — сказал я мужчине, пошедшему мне навстречу. — Вы не подскажете, работают ли здесь Итальянский и Бакин?
— Ни тот ни другой не работают. Вы отдыхать приехали?
— Да. Как тут можно устроиться?
— Можно. Вы откуда?
— Из Калуги.
— Из Калуги?
— Простите, а вы начальник охотхозяйства? — спросил я, когда увидел, что мужчина направляется в половину дома, где жил начальник.
— Да, —очень скромно ответил мужчина.
— А как ваше имя-отчество?
— Владимир Петрович. У вас охотничий билет есть?
— Есть. Вот, пожалуйста.
— Хорошо. Пойдемте, я помогу вам устроиться, — сказал Владимир Петрович.
Тут же мы увидели девушку, одетую в легкое платье, с ребенком на руках.
— Ира, надо вот товарищам помочь устроиться, они приехали отдыхать к нам, — сказал Владимир Петрович.
— Вы один? — спросила девушка.
— Нет, с женой.
— У нас двухместная комната занята? — спросил Владимир Петрович.
— Да, там живут.
— А угловая комната не свободна? — спросил я. — Я в ней три года жил.
— Угловая свободна.
— Ну, и все тогда.
— Но она рассчитана на четверых человек.
— Да ничего. Если будет нужда кого-то поселить, то пожалуйста, — сказал я, понимая, что такой нужды не будет. Здесь никогда столько народу не бывает.
Мы вошли в дом и прошли в крайнюю комнату. Здесь все было по-прежнему. Только появилась четвертая кровать.
— Вот на этой койке я и спал.
— Ну и занимайте ее, — сказал Владимир Петрович.
— А ты, Рита, здесь устраивайся. Здесь спал Анатолий Иванович.
— Лодку будете брать? — спросила Ира.
— Да-а. Обязательно.
— Идемте, я выдам вам лодку.
— Ну, устраивайтесь, если что-то — подходите ко мне, — сказал начальник.
— Вы уж никуда, Владимир Петрович, не отлучайтесь, я сейчас все улажу и хочу соблюсти традицию — отметить свой приезд с вами.
Ира выдала мне лодку, которая была совсем сухая, весла, два надувных жилета, якорь, черпак. Я положил все в лодку и попросил Риту приготовить какую-нибудь закуску. Потом пригласил Владимира Петровича.
Увидев «Посольскую», он удивился:
— Ух ты! Водка-то необыкновенная!
— Да, название громкое, — сказала Рита.
— За ваш приезд, — сказал Владимир Петрович.
Вечер прошел за разговорами. Я рассказал ему, как начал ездить сюда, в Карелию, о знакомстве с Итальянским, Бакиным и со всеми местными жителями.
Владимир Петрович подробно рассказал о себе, о том, как стал здесь начальником. Мы узнали, что он капитан по званию, родом из Орехово-Зуева, на пост начальника заступил в ноябре 1977 года. Одним словом, знакомство состоялось.
Вдруг в комнату вошел мужчина.
— Здорово, Юрий Иванович, — сказал Владимир Петрович, — от этого другана я принял хозяйство.
— Давайте с нами, Юрий Иванович, — предложил я и налил ему в кружку водки.
Теперь уже разговорился Юрий Иванович. Он сказал, что долго быть начальником не захотел и устроился в туристическое бюро. Сейчас он ведет группу туристов по озерам и Ленинградской области. Туристы съехались со всего Союза. Здесь они остановились на привал для отдыха, разбив палатки на острове рядом с базой.
Засиделись мы долго. Пришел к нам и Александр Федорович, но пить не стал. Завтра ему исполняется 80 лет, но выглядит он самое большее лет на 65.
Юрий Иванович и Александр Федорович ушли, а Владимир Петрович оказался большим балагуром. Шел уже двенадцатый час, но на улице было светло, как днем.
Я уже хотел предложить Владимиру Петровичу закончить на сегодня разговоры, но вдруг вошел Юрий Иванович и сказал:
— Пойдем-ка, друг, дай людям возможность отдохнуть, ведь они устали с дороги.
И они ушли. Мы с Ритой еще раз подивились белым ночам и легли спать.
И в самом деле, белые ночи удивительны. И я, и она были впервые свидетелями оных. Я же никогда в июне здесь не был, а в июле они гораздо короче.


25 июня

Итак, мы прошли акклиматизацию в Карелии. 22-го мы не спешили вставать, а поднявшись, приготовили завтрак, поели и пошли копать червей. Накопали с трудом, так как земля сильно пересохла и червей не было. Потом мы пошли на озеро.
Исходили поблизости все места, но клева не было, и мы вернулись на базу. Приготовили обед и пошли загорать. К вечеру я загорел очень хорошо. Вечерний выход на рыбалку увенчался двумя окуньками. Возвращаясь с озера, мы заметили, что солнце садится в тучи.
— Завтра, наверное, дождь будет, — сказала Рита.
— Все может быть. Здесь климат резко меняется, — ответил я.
И точно. Утром 23-го (пятница) вовсю шел мелкий дождь с сильными порывами ветра. Когда ветра не было, то было тепло. А местным жителям дождь был просто необходим, так как все посадки без влаги пересохли. Мы с Ритой оделись по-походному и пошли к автолавке, которая приезжает сюда два раза в неделю. Купили хлеба, шпротов, печенья, пряников, конфет.
22-го я ходил за молоком к местным жителям Гале и Гене Шопенковым, которых я тоже знал, и они пригласили нас в пятницу в баню.
Вернувшись от автолавки, мы узнали, что дедуля, живший в двухместной комнате, уезжает в Ленинград. Я договорился с начальником, чтобы мы перешли в эту комнату. Мы навели там порядок, и после обеда я взялся за дневник, а Рита — за чтение журналов и газет.
К половине восьмого пошли в баню. Но пару было мало, и это было мне не по душе.

После бани мы пригласили Галю отужинать с нами. Гена уже был пьян и спал. Галя рассказала много новостей, и в том числе о своей жизни с Геной. Пьет он ужасно и грубо обращается с ней.
— Один раз пришел пьяный, — говорила Галя, — и стал приставать ко мне. Схватил меня за волосы и кричит: «Давай!» Я заорала, прибежала Ирка — дочь, а он не унимается. Я тогда кое-как вырвалась, схватила туфлю и как стукну его по голове — он и упал замертво. Отошел. Зато теперь стал потише. А помогать — ничего не помогает. Сегодня получил аванс 40 рублей, а мне отдал только 19. Вот и приходится все самой делать. Так бы ничего, силы еще есть, но стали болеть руки.
Вчера мы весь день провели на озере. Дождь прекратился, и из-за облаков часто выглядывало солнце. Ходили мы и на Большое озеро.
Начали ловить красноперку, потом окуни стали попадаться, плотва, один маленький подлещик. На уху мы наловили.

Но этот день, 24 июня (суббота), явился черным днем в наших отношениях. Рита часто не слушалась меня на рыбалке, а я не выдерживал и ругался на нее. Ей не нравилось то, что я ругаюсь, и то, что я командую ею. Даже когда она гребла на лодке, а я велел ей сделать веслом движение посильнее, чтобы обойти камень или стать на правильный курс, она воспринимала это с недовольством. Правда, она долго держалась и не высказывала свое возмущение, а один раз все же не выдержала и сказала резко:
— Да пошел ты к черту, что ты издеваешься!..
Я говорю ей оставить пойманную рыбу в лодке, а она сажает ее либо в сетку, либо в черпак с водой. Рыба в черпаке плещется и проливает воду в лодку. А когда рыба подохла, она выложила ее в лодку и из черпака вылила на нее воду. Я не выдержал и резко  сказал:
— Да ты чем в конце концов занимаешься? Я тебя ни хрена не возьму с собой больше!
Рита отвернулась и зашмыгала носом. Когда она немного успокоилась, у нас состоялся откровенный разговор.
— Так ты поняла, какое значение имеют характеры? Чтобы их понять, нужно время, различные ситуации и прочее….
— Поняла. Я, между прочим, за тобой одну черту заметила еще в агитпоезде.
— Какую?
— Что ты любишь кричать на людей.
— Да. Эта моя черта. Но ты не заметила, что я кричу только по поводу чьих-то плохих действий. Если человек делает хорошо, то я найду тысячу способов, чтобы похвалить его. А ты, я вижу, совсем не любишь принимать упреки в свой адрес.
— Да, я не люблю и не привыкла, чтобы на меня кричали, командовали мной. И этому нечего удивляться — я всю жизнь прожила одна и делаю все так, как мне нравится. А ты одну жену уже извел, теперь меня хочешь извести.
Эти последние слова резанули по сердцу меня, и я расценил их как подлость. А подлости я не прощаю.
— Вот это уже хорошо, что я такое услышал от тебя, — сказал я.
— Что ты услышал?
— Да так, кое-что...
К обеду мы подплыли к знаменитому каменному островку, на котором было проведено очень много ночей, обедов с ухой и жареной рыбой. Рита сразу же уединилась за камнями. На островке высокий пожилой мужчина заряжал удилище.
— Походите, походите, а то сидеть в лодке тяжело, — сказал мужчина таким тоном, каким можно говорить с хорошо знакомыми или с близкими людьми.
Я пошел на поиски Риты. Я хорошо знал этот маленький островок и быстро нашел ее за камнями. Она сидела, глубоко задумавшись. Мне показалось, что она сожалеет о том, что наши отношения стали близкими. Выражение ее лица говорило именно об этом. Видимо, она была очень удивлена тем, что я вдруг стал кричать на нее. Наверно, она думала, как порвать со мной отношения, которые зашли слишком далеко. Слишком много невидимых ниточек соединяет нас. Но если бы я был уверен, что она думает над проблемой, как покончить отношения со мной, то я бы помог ей. Чего бы мне это ни стоило, я бы помог.  Отбросив все мысли, я подошел к Рите и спокойным, добрым тоном сказал:
— Пойдем перекусим.
— Пошли, — так же спокойно ответила Рита.
Мы вышли на середину острова и стали выбирать место, где бы можно было расположиться.
— Хорошо здесь, на островке, пообедать, — сказал мужчина, — мы со старухой не стали ездить ни по югам, ни по санаториям, а все время приезжаем сюда. Когда погода хорошая, то здесь здорово. Здесь и ягод много, и грибов, и рыбку можно половить. Купили вон себе лодчонку, моторчик «Ветерок», палатку хорошую. В любом месте можем остановиться. А что нам надо — пенсионерам? Деньги копить? Зачем? Я 120 рублей получаю пенсию и 160 подрабатываю, у нее выходит 140 рублей. Куда нам их девать? На похороны по тысяче положили на книжки и больше не кладем — расходуем. Одежда у нас есть. Я два костюма хороших справил. Мне теперь до конца жизни хватит.
Мы быстро съели банку «Лосося». Больше ничего у нас не было.
— Ну вот и заморили червячка, — сказал я.
— На природе и аппетит хороший, — отозвался мужчина. — Ты умеешь крючки привязывать к леске? Иди помоги мне, а то я без очков плоховато вижу.
— Да я особого способа не знаю, привязываю просто.
— Я тоже. Но один способ я тебе покажу. Вот смотри.
Мужчина далеко от глаз стал манипулировать крючком и леской.
— Вот делаешь петлю, потом вот этим концом лески обматываешь два раза, я для прочности обматываю три раза, и затягиваешь вот так. Теперь уже крючок никуда не денется. Какой мы привяжем сейчас? У меня их целая банка всяких.
Он взял круглую баночку с несколькими треугольными секциями и, вращая дно баночки, открывал то одну, то другую секцию. Наконец мы нашли подходящий крючок, и я стал привязывать его к леске. Одна удочка его была заброшена, и он прямо с островка поймал плотву. Я подошел к его удочке и посмотрел, на месте ли червяк. Червяк был на месте, но уже обглоданный и обмытый водой так, что светился и крючок был виден. Я заменил ему червяка и снова закинул удочку. Только положил удилище на камень, как поплавок ушел в воду. Я схватил удилище и стал тянуть. На крючке сидела какая-то большая рыба, я это чувствовал по ее сопротивлению.
— Кого-то большого я вам тащу, — сказал я. И вдруг рыба блеснула уже над водой и сорвалась.
— Фу ты, екарный бабай! Сошла!
— Да черт с ней... Еще поймаешь. Я никогда не переживаю, если срывается рыбина.
— Да большая, вот что.. — сожалел я и увидел, что на леске нет крючка.
— Э-э! Так она крючок оторвала. Леска не выдержала, — сказал я с еще большим сожалением.
— Давай другой прицепим, — сказал мужчина.
Мы быстро привязали другой крючок, и я снова закинул удочку.
— Ой, как мне этот островок нравится! Просто прелесть! — говорила Рита. — Надо же — сплошной камень. Сколько же здесь камней!
— Камней много. Да ты позагорай, разденься.
— Она без купальника, — сказал я.
— Я тоже сегодня плавки не надел, а в трусах неудобно, — сказал мужчина.
— Сними хоть майку, — сказал я, и Рита разделась.
— А я сейчас чайку согрею, — вдруг сказал мужчина. Он принес примус «Шмель», быстро его разжег и поставил небольшую круглую банку-кастрюлю с надевающейся крышкой. Чай быстро вскипел. Мужчина сходил в лодку за кружкой и заваркой. Бросил заварку в кастрюлю и сказал:
— Сейчас будет готов.
— Быстро вы вскипятили. Хорошая эта штука у вас, — сказал я.
— «Шмель»-то? О-о! Он у нас молодец! И обед можно быстро сварить, и все что хочешь.
Он налил чаю в кружку и подал Рите.
— На, попей. Вон там у меня сахар.
Я занимался с его удочкой, перебрасывая ее с одного места на дрогое. Вдруг ко мне подошла Рита и ласково сказала:
— На, попей.
Я глотнул два раза и вернул ей кружку.
— А ты что, не хочешь чаю? — спросил мужчина.
— Не хочу. И так жарко.
— Сейчас еще не жарко. Вот когда под тридцать — тогда жарко.
— Я знаю. Мы один раз были с приятелями на этом острове в жару, так на камне нельзя было стоять босыми ногами. Он аж накалился, — сказал я.
— Спать хорошо ночью на камнях, которые прогреты днем. Они всю ночь сохраняют тепло, — добавил мужчина.
— Спасибо вам за чай, — сказала Рита.
— Ну что? Пойдем вон там еще попробуем половить? — предложил я.
Мы отплыли недалеко от камня и закинули удочки. Мужчина  сразу же разделся и остался в черных трусах. Вид издали у него был смешной.
— Гляди, мужик как интересно смотрится, как этот...…
— Робинзон Крузо, — подсказала Рита.
— Точно. Очень удачно ты сравнила.
Мы говорили с Ритой, а на душе у нас было нехорошо, ощущалась натянутость.
Рыба не клевала, и мы, снявшись с якоря, поплыли в сторону дома. Остановились на камнях, только небольшие их верхушки были над водой. Камни огромные и навечно поселились посреди озера. Я въехал прямо на камень и вышел из лодки. Закинули удочки, и я сразу же поймал большого окуня. Рита ловила из лодки, но у нее не клевало.
Вдруг я услышал грохот и, с испугом оглянувшись, увидел, как Рита из лодки падает на камень.
— Рита, ты что делаешь? — крикнул я.
— На камень тоже хотела перейти, — ответила она, уже лежа грудью на камне, а ногами все еще в лодке.
— Зачем тебя понесло туда?
— Захотелось! — с язвительной интонацией ответила она.
— Захотелось? — с упреком передразнил я.
— Ты ж стоишь на камне, а почему бы и мне не постоять?
— Правильно. Да еще с таким трюком!
— Подумаешь — упала!..
— Это все результат твоей дури. Видишь, к чему она приводит? Ты хочешь показать, что все можешь, а оно не получается.
— Ничего, получится.
— Только не надо хвалиться, что все можешь.
Я еще поймал небольшого окунька, и клев прекратился. Мы сели в лодку и поплыли дальше.
— Да, вот так вот... — сказал я, работая веслом.
— Ты что хочешь этим сказать?
— Так начинаются скандалы. И если в душе появляется недовольство человеком, то это уже страшное дело.
— У тебя уже появилось?
— И у тебя тоже.
— Представь себе, что нет.
— Самое отвратительное, если человек поступает плохо, знает, что поступает плохо, но не себя ругает, а злится на того, кто делает ему замечание.
— Ты как будто себя ругаешь!
— Я всегда ругаю себя, если что-то сделаю не так. И даже порой наказываю себя за ошибки.
— Что-то не замечала. Мне кажется, что ты живешь по законам своего «Я». Как ты решил, так и должно быть. Если ты что-то умеешь делать, значит, все должны уметь. Ты не учитываешь, что женщина не может делать многое из того, что делает мужчина.
— Так и хвалиться не надо.
— Я знаю, почему ты так относишься ко мне.
— Почему?
— У тебя нет никаких чувств ко мне. Когда любишь человека, то многое ему прощаешь.
— Правильно. Если только любишь человека и не решаешь с ним жизненных вопросов, не переживаешь сложных ситуаций. Но  ведь жизнь требует не только любви, но и много других дел, поступков и умений.
— Но если человек чего-то не умеет, то он научится.
— Конечно. Только надо видеть, что ты это не умеешь делать,  Вот если бы ты, вылив воду из черпака в лодку, сказала: «Фу ты, зачем я вылила? Сама не знаю», то все было бы по-другому. Вместо этого ты еще хочешь доказать, что правильно сделала, и обижаешься.
— Конечно. Ты готов из-за пустяка что угодно наговорить человеку.
— Я надеюсь, ты заметила, что я говорю только факты и ничего лишнего. И уж, конечно, подлость не скажу, какую ты бросила мне!
— Какую я тебе подлость бросила?
— Ладно уж, оставлю это при себе, как и ты оставляешь при себе свои мысли.
Мне хотелось высказать свою обиду за ее слова, за то, что она так ведет сегодня себя, но сдержался и ничего не сказал.
— Ничего, Баркунов, ты еще полюбишь, от этого никто не застрахован, и ты поймешь тогда, как надо относиться к любимому человеку, — сказала Рита таким тоном, каким говорят, прощаясь с человеком, пути с которым разошлись.
Эти слова вызвали у меня много мыслей, которые я никак не мог сказать Рите.
Домой мы пришли уже в девятом часу, и я начал готовить уху. Уха получилась хорошая, но не хватало лука. Мы с Ритой забыли взять из дома лук, а в Ленинграде его не оказалось...
С аппетитом я ел уху и быстро опустошил свою миску. А Рита ела без настроения, вяло черпая ложкой и разбирая рыбу.
— Как уха? — спросил я.
— Нормальная, — безразлично ответила Рита.
Поужинав, мы пришли в комнату, и Рита сразу стала раздеваться.
— Я отключаюсь, — сказала она и залезла под одеяло.
Я полежал немного в раздумье, а потом сказал себе: « Не стоит переживать. Все образуется». Этот аутогенный прием помог мне отбросить всякие плохие мысли, и я заснул.

А сегодня, к моему удивлению, я проснулся в четыре часа и почувствовал себя бодро. Достав из портфеля тетрадь, я стал писать. Поработал часа два с половиной и захотел спать. Отложил тетрадь и уснул. Разбудила меня Рита.
— Виктор, а Виктор, не храпи, — сказала она.
— Я что, храпел?
— Конечно. Я терпела, терпела и не выдержала, — говорила Рита обычным тоном.
— Что, ночь благотворно сказалась на тебе?
— Не нужно говорить ничего, Виктор. Сколько времени?
— Четыре часа.
— Нет, правда, сколько?
— Уже пора вставать.
Я взялся снова за тетрадь, а Рита поднялась и начала убирать постель.
— Что ты все пишешь? — вдруг спросила она. — Как ни проснусь, ты или спишь, или пишешь.
— А вот почитай.
И я дал ей прочитать несколько строчек.
— Это ты все фиксируешь, что мы вчера говорили? — испугалась она. — Ой, кошмар! Тебе, выходит, ничего сказать нельзя?
— Почему нельзя? Можно. А потом, это не про тебя написано.
— Как не про меня?
— Так. Мало ли я с кем еще так говорить мог...
Рита как будто чуточку поверила в это и успокоилась.
День прошел очень хорошо. Рита была необыкновенно доброй и внимательной. Мы хотели выйти снова на Большое озеро, но поднялся ветер, и была сильная волна. Причалив к одному из полуостровов, мы до вечера простояли на одном месте. Закинув удочки, мы загорали, и лежа на берегу, и стоя в лодке. Возвращаясь домой, я говорил Рите маршрут, и она спокойно подчинялась, делала все то, что я ей говорил.
— Видишь, как хорошо все идет сегодня, когда ты слушаешься, — сказал я.
— Я всегда слушаюсь. Просто ты сегодня говоришь хорошим тоном.
— Неправда. Я всегда начинаю говорить спокойным тоном. Но если вижу, что человек не реагирует на то, что я говорю, быстро раздражаюсь.
— И начинаешь кричать.
— Вчера именно так и получился конфликт. Ты не хотела делать так, как я тебе говорил, и я возмущался. Возможно, это и невыдержанность, но меня бесит, когда человек нарочно вредничает. Ты вела себя так, как будто уже хорошо знаешь это озеро, а ты убедилась, что озеро опасно из-за подводных камней.
— Да, камней здесь много.
— И еще, поверь, что я кричу не из вредности. Терпеть не могу равнодушия к делу.
— Я на работе все делаю со старанием. Если нужно сделать какое-то кропотливое дело, то всегда его поручают мне.
— Вот и всегда надо быть такой. Плохо, когда человек не умеет подчиняться там, где надо.


28 июня

Два дня прошли очень хорошо. 26-го мы весь день никуда не выходили. Я помог Виталию Николаевичу Вирскому — егерю базы —  поскоблить лодку для ремонта.
Наше знакомство с Вирским развивалось медленно, так как все вопросы нашего устройства решались без него. Он видел, как я пилил один дрова, наводил порядок на кухне, готовил уху, жарил рыбу. А вчера, когда мы вернулись с рыбалки, он подошел к причалу и разговорился с нами. Откровенно стал высказывать недовольство начальником Владимиром Петровичем, сказал, что он не умеет быть руководителем, у него нет подхода к людям, пьет очень сильно. Пьет до того, что трупом валится.
А сегодня, увидев, как я старательно работаю над лодкой, он вообще расположился ко мне. Рассказал, что был тесно связан и с культпросветработой, и с искусством. Он работал и директором районного Дома культуры, и начальником кинофикации, много выступал на концертах, играет на баяне, на струнных инструментах, хорошо рисует и пишет. Сейчас, правда, отошел от этого, так как ему уже много лет. Я не спросил, сколько ему лет, но выглядит он как будто ему  за шестьдесят. На еврея он почти не похож, только иногда, в поведении и речи. Разговаривает деликатно, тактично.

Сегодня уехали туристы. За ними пришли автобус и грузовая машина. В машину они погрузили лодки.
Вечером мы с Ритой вышли на рыбалку. Рыба клевала плохо, но Рита поймала два окунька. Одного — с моей подсказкой, а другого — самостоятельно. Залезли мы в заводь и убедились, что рыбы в озере очень много. Было уже темно, и рыба вокруг нас плескалась так, что, казалось, все озеро заполнено ею. Здесь, в заказнике, я поймал несколько окуней и красноперок. Рита тоже хотела половить, но было неудобно из-за травы забрасывать удочку, и я не разрешил ей ловить.
Вчера она первый раз жарила рыбу сама и не сумела ее пожарить правильно — рыба вся развалилась. Я шутливо пожурил ее, и все обошлось спокойно.
Вернулись мы домой уже около двенадцати часов.
А 27-го с ней снова произошел интересный случай.
Я проснулся в седьмом часу и разбудил ее.
— Пойдешь на утреннюю рыбалку? — спросил я.
— Да что-то не хочется.
— Ну а я пойду.
— Иди, а я приготовлю завтрак, рыбу пожарю вчерашнюю, кашу сварю.
И я ушел рыбачить один. Рыба все время клевала, и я получал огромное удовольствие. Чувствовал себя по-настоящему хорошо. Незаметно пролетело три часа. «Как бы Рита не соблазнилась моим дневником, — постоянно думал я, — момент для этого удобный». Прервав рыбалку, я поплыл к базе. Чтобы войти в дом незамеченным, я пристал к берегу далеко от причала и пошел в дом. Только подошел к комнате, как мне навстречу выскочила Рита. Она была вконец растеряна.
— Как ты меня напугал! — сказала она, останавливая меня, чтобы я не вошел в комнату. Но через открывшуюся дверь я увидел на кровати газету, в которую я завертывал дневник. Газета была развернута. «Все ясно, — подумал я, — так и есть — соблазнилась». Я нарочно взялся за ручку двери, чтобы войти в комнату и посмотреть, как будет вести себя Рита.
— Пойдем отсюда, — растерянно сказала она, подталкивая меня на кухню.
Понимая все, я пошел на кухню, чтобы выяснить, что Рита будет делать дальше.
— Ты что такая? — спросил я, стараясь не показать, что все понял. Она, видимо, думала, что я не заметил газету.
— Подожди минуточку, я сейчас вернусь. — Она явно нервничала.
Я продолжал разыгрывать ее и делал вид, что ничего не понял.
Минуты через две я вошел в комнату. Дневник уже лежал в портфеле, куда я его клал постоянно, но газета была завернута не по-моему. Чувствовалось, что Рита спешила.
— Ну, как рыбалка? — вдруг спросила она. Растерянность ее еще не прошла.
— Хорошо. Я получил настоящее удовольствие.
— Ну и молодец.
— Конечно. А ты завтрак сготовила?
— Давно уже. Вон сижу читаю.
На кровати лежала раскрытая книга Воронова «Лягушонок на асфальте».
— А как давно ты приготовила завтрак? — спросил я, чтобы узнать, сколько времени она читала дневник.
— Минут сорок.
— А почему ты не позвала меня? Я же был рядом.
— Я думала, ты далеко ушел.
— Я был даже ближе того места, где мы с тобой рыбачили вечером.
— Вот не знала... Ну, иди умывайся, и будем завтракать, уже все остыло.
— Что-то ты странная, — сказал я с намеком.
— Да нет, ничего...
Рита ушла на кухню, а я посмотрел, как наспех завернута тетрадь. «Вот это да! — говорил я про себя. — Ловко я ее подловил! Все же не выдержала, любопытство взяло верх. Она не рассчитывала, что я появлюсь незаметно».
И это, конечно, было так. Она думала, что увидит меня, когда я подплыву к причалу, так как причал устроен прямо напротив нашего окна. Пока я привязываю лодку и выбираюсь из нее, она успеет положить дневник на место и встретит меня как ни в чем не бывало. Все было рассчитано по-милицейски, но получилось, что преступление работника милиции раскрыто. Поймана старший лейтенант на месте преступления. Какая мерзость! Неужели она не чувствовала, что совершает подлость? А как растерялась! Я просто ее пожалел и не вошел в комнату, дал ей время положить дневник на место. Интересно, что она прочитала там? Теперь я не смогу ее уважать, не буду относиться к ней как раньше. Было бы лучше, если бы она созналась и сказала: «Виктор, я читаю твой дневник, казни меня». А то решила замести следы... Глупо и некрасиво! Мне было неприятно видеть ее растерянность. Отвратительно. А ей каково? Ну, правильно мне подсказало чутье, что она сунет нос в тетрадь. Как она дальше будет вести себя? Так я говорил про себя, пока умывался. Рита не находила себе места.
Когда сели завтракать, я спросил опять с намеком:
— Так что ты читаешь?
— Да так, рассказик один, — с кислой миной ответила Рита.
— Что-то я сегодня не пойму тебя.
— Да нет, ничего. Все нормально.
После завтрака мы вошли в комнату, и Рита села на мою кровать, а я на ее, широкую. Вид у Риты был мрачный. Видимо, ее мучила не совесть, а то, что она попалась. Я, честно говоря, думал, что она не выдержит и признается во всем. Но она хотела успокоиться, прийти в себя и больше всего — проверить, знаю я о ее поступке или нет, заговорю о дневнике или нет. А я думал над тем, что она мучается и еще над тем, что ей надо как-то оправдаться и она наверняка подберет оправдание. Сидела она задумавшись. Я заметил, что у нее дергается правый глаз, все сильнее и чаще. Она видела, что я замечаю этот тик. В такие моменты она прикладывала ладонь к глазу и массировала кожу.
Понимая ее состояние, я решил и дальше скрывыть от нее, что знаю все, и продолжал говорить намеками:
— Ну, скажи, что с тобой?
— Да ничего особенного.
— Как ничего? Я же вижу, что ты чем-то расстроена.
— Да просто сердце побаливает.
— Сердце? Это ерунда.
Я усадил Риту рядом с собой.
— Ну, кончай киснуть. Будь, как вчера, веселой. Пойдем на озеро.
— Пойдем. На Большое?
— Можно и на Большое.
Во дворе мы встретились с Владимиром Петровичем.
— Я хотел тент для катера собрать, но что-то не пойму, как это делается, — сказал он.
— Пойдемте посмотрим. Отложим пока поход, — сказал я Рите.
— Ну, иди, а я займусь обедом.
Провозились мы долго, но так и не поняли, как надо собирать тент. После обеда я довел до конца работу с лодкой.
— Отлично сделано, — сказал Виталий Николаевич.
Вечером немного порыбачили.

А вчера (27-го) мы не спешили вставать, а поднявшись, я снова пошел к Владимиру Петровичу, и мы продолжили работу над конструкцией тента. Я все же докопался до истины. Сделали все по моим предложениям. Владимир Петрович доверчиво их принимал и помогал мне. Тент получился красивый. Катер стал здорово смотреться! Довольный, Владимир Петрович предложил поехать на катере на острова Большого озера на ночную рыбалку с сетями. Рита тоже согласилась поехать с нами. Ее переживания по поводу разоблачения с дневником, кажется, маленько улеглись. Она даже на мои намеки реагировала спокойно. Я говорил ей: «А я ведь все про тебя знаю», «А что это моя промокашка из дневника валяется?» Про себя же я думал: «Вообще-то я зря не разоблачил ее до конца и открыто, ведь у них в милиции все надо вещественно доказывать».
Но я решил молчать пока и дальше.
Сборы на рыбалку были долгими. Особенно много времени заняла разборка сети. Пока мы прособирались, появились тучи, засверкала молния, загремел гром. Рита долго сидела под тентом, так как пошел дождь. Поездку мы все же не отложили. Как только дождь прекратился, мы поехали. Я впервые ехал на лодке с мотором «Вихрь». Действительно вихрем неслась лодка. Через каких-то 15 минут мы были так далеко от базы, что на веслах бы пришлось идти часа полтора. На веслах я сюда ни разу не ходил. Мчаться на катере, конечно, хорошо, но сердце щемило от страха, что можно напороться на камень и при ударе на такой скорости может произойти страшная трагедия. К счастью, за камень мы задели только один раз. Но удар пришелся уже на корму, и лодка проскочила. Рита ухватилась за меня и, прижавшись, спросила:
— Может, мне надеть спасательный жилет?
— Надевай, — спокойно сказал я.
Владимир Петрович заглушил мотор, и мы стали выбирать место, где можно поставить сеть. Ветер к этому времени усилился, а когда я стал грести веслами, усилился еще больше. С трудом мы поставили сеть и поплыли в заводь ставить мережку. Ветер подгонял нас. С мережкой, хотя она и меньше сети, мы провозились еще дольше. Ветер носил лодку так, что все мои усилия править веслами были напрасными. Я чувствовал, что устаю, но бросать весла было нельзя, и я изо всех сил греб, чтобы удержать лодку на том месте, где Владимир Петрович решил поставить мережку. Мережка как нарочно запуталась, и он долго распутывал ее. Я проклинал ветер. Кое-как мы поставили мережку и с трудом отплыли от мели. Владимир Петрович завел мотор, и я облегченно вздохнул. Был уже первый час ночи, и стало чуть-чуть смеркаться, но взятый мною фонарь не понадобился.
— Куда поедем? — спросил хозяин катера.
— Надо искать, где потише. Давайте вон туда, — указал я на остров, за которым можно было укрыться от ветра. Владимир Петрович повел лодку к острову. Волна была очень сильной. Когда до острова осталось метров сто, он заглушил мотор.
— Что такое? — спросил я.
— Мотор перекалился. Почему-то нет охлаждения, — расстроенным голосом сказал Владимир Петрович.
— Ничего, — успокоил его я. —  Сейчас подплывем к берегу и посмотрим, что случилось. Правда, я никогда с лодочными моторами дела не имел, но пока не расстраивайтесь.
Я причалил к берегу. Здесь было тихо, так как остров был горой-вулканом и мог защитить со всех сторон от ветра. У самого причала мы обнаружили признаки того, что на этом острове кто-то жил. У берега был сооружен причал-мосточек, на берегу чернело место костра, на сучьях висели босоножки, на кусту — тело-грейка без рукавов, недалеко от костра был настил из сухого тростника. На нем мы и расположились. Мотор смотреть сразу не стали, так как сильно устали и хотели подремать.
Когда вышли на берег и устраивались поспать, то казалось, что на острове нет ни единого комарика, но как только улеглись, комары стали одолевать нас — уснуть было просто невозможно. «Какая маленькая тварь, а сколько неприятностей», — подумал я. Казалось, что я был укутан капитально, но комары находили щели и пробирались к лицу. Кусали даже через брюки. Кусали до боли, и тело сразу же начинало сильно чесаться. Наверное, минут двадцать мне удалось вздремнуть. Одолели-таки эти маленькие твари, и я вскочил. Лежащая рядом Рита тоже не спала.
— Ой, Виктор, они меня заели. Грызут прямо через штаны, — сказала она.
— Это еще хорошо, что их немного. На тебе куртку, укутайся получше.
Вслед за мной встал и Владимир Петрович.
— Перейди на место Владимира Петровича и укройся тентом и курткой, — сказал я Рите.
Она так и сделала.
— Что же могло случиться с мотором? — с горечью сказал Владимир Петрович. — Почему не поступает вода?
— Я думаю, что забило грязью водопровод. Ведь мы вчера лазили на мели, и мотор бороздил дно. Сейчас надо найти какую-нибудь проволочку и почистить ею трубу.
Владимир Петрович быстро нашел где-то проволочку. Мы развернули лодку кормой к берегу и стали прочищать трубку, по которой вода поступает к мотору. На проволоке оседал густой черный мазут.
— Надо попробовать завести.
— Давайте попробуем, — сказал я.
Сели в лодку, и я отплыл от берега. Владимир Петрович завел мотор и на малом газу стал ездить по озеру.
— Ну, как? — крикнул я.
— Плохо. Чуть-чуть идет вода.
— Ну, это уже хорошо. В крайнем случае надо будет поливать мотор сверху водой. Будем ехать на малом газу, а я буду поливать.
— Придется так.
— А на веслах нам не добраться при таком ветре и волне до дома и к вечеру.
Подъехали к берегу, и я пошел по острову, чтобы посмотреть, что он собой представляет. Вокруг острова по берегу вела тропинка. Он был круглым и небольшим. Я быстро обошел его. В одном месте мне понравился камень, с которого можно было ловить рыбу удочкой. И я предложил Владимиру Петровичу пойти к этому камню. Здесь тоже кто-то жил, и под кустом я нашел трехлитровую банку и несколько пустых бутылок.
— Банку возьмем, из нее я буду поливать мотор, — сказал я.
Поставив тару на камне, мы стали ловить рыбу.
Сразу же я поймал подлещика, а он — окунька. Потом я еще поймал двух подлещиков, а Владимир Петрович — несколько окуней и плотву. В половине пятого клева не стало. Мы пошли к лодке. Рита не спала.
— Что же ты не спишь? — спросил я.
— Да ты что? Заели совсем. Всю искусали.
Ветер еще больше усилился. Волны на озере были такими сильными, что на обычной лодке мы сразу могли бы перевернуться.
— Ну что, будем пробовать выбираться к сетям, — сказал Владимир Петрович.
— Давайте. Уже почти пять часов, — согласился я.
Владимир Петрович ехал сначала на малом газу, а потом вдруг дал полный газ.
— Вы что? — удивился я.
— Нормально. Пробило, — обрадованно сказал он.
Я тоже обрадовался:
— Ну вот. Я же говорил, что пробьет!..
В сеть попалась щука на килограмм с лишним, два небольших леща, сапа и линь. В мережку попал линь. В общей сложности рыбы оказалось килограммов пять-шесть. Лодка мчалась по волнам, и нас с Ритой обдавало теплой водой. Я был очень доволен, что мотор работал нормально. Скоро мы проехали Большое озеро. Но когда вошли в протоку от Большого озера, стали то и дело натыкаться мотором на камни. Владимир Петрович даже заволновался. Но все обошлось благополучно. Часов в шесть мы вернулись домой.
На радостях я достал бутылку водки и пригласил хозяина катера. Бессонная ночь сказалась, конечно, и я быстро почувствовал сильное действие водки. Владимир Петрович тоже захмелел, но держался молодцом.  Мы разговорились. Я настойчиво доказывал ему, что большое значение при общении имеет человечность и что я всегда свои отношения строю на принципе человечности, пока мне отвечают взаимностью.
Поговорив, мы разошлись. Я думал, что Владимир Петрович пойдет спать. Но он поехал с прибывшим вчера охотоведом из Ленинграда по охотбазам. Я был удивлен его выносливостью. После бессонной ночи ехать выполнять производственные дела — это далеко не всякий сможет. Все же выносливость военных людей поистине достойна подражания.


7 июля

Вечером 28-го я рассчитался с Виталием Николаевичем за проживание на базе. Он взял с меня, как сам выразился, «по-божески» с небольшой выгодой и для меня, и для себя.
Мы еще долго проговорили с ним, и я чувствовал, что ему приятно со мной говорить. И он, и его жена предложили, чтобы я и в следующий свой отпуск приезжал к ним.

Утром 29-го мы распрощались и уехали в Ленинград. Ночью прошел дождь, а днем небо очистилось от облаков и жарко палило солнце.
В Ленинграде мы хотели побыть до вечера, но поезд на Калугу шел в третьем часу. Я спешил с вещами в кассовый зал, а Рита, как нарочно, еле плелась сзади. Это меня возмущало, и я еле сдерживался, чтобы не высказать свое возмущение вслух. Билеты до Калуги я купил почти без очереди. И опять взял купейные места. Сдав вещи в камеру хранения, мы пошли в ресторан. Надо отметить, что вещи мы сдали с трудом, так как мест в камерах хранения не было.

В ресторане упросили молодого официанта обслужить нас побыстрее, так как мы спешим на поезд. Я заказал себе водки, а Рита —  вина и сытный обед. После обеда официант предъявил мне счет на десять рублей. Я спокойно отдал ему деньги, а Рита вдруг заметила:
— Ничего себе! Я бы на десять рублей жила неделю.
— Я не люблю, когда кто-то начинает сожалеть о проеденных деньгах. Твои деньги, кстати, все целы.
Я достал из кармана бумажник, вытащил ее сто рублей и сказал со злостью:
— Можешь проверить, твои все целы.
— Ты что, шуток не понимаешь?
— Ты, кажется, знаешь, что я люблю шутить.
— В чем же тогда дело?
— А это уже ты подумай….
Мы перестали разговаривать и сидели задумавшись. Рита, вероятно, думала над тем, что напрасно так сказала мне про деньги; может быть, даже хотела как-то поправить положение, но видела, что я очень серьезно воспринял все и извинения не приму. А мне было очень неприятно оттого, что после моих стольких хороших порывов Рита заговорила о деньгах. Мне даже показалось, что я стал меньше ее уважать.

Посидев немного, мы пошли за вещами и потом к поезду.
В купе сидели девушка, мальчик лет тринадцати и женщина. Она оказалась тетей ребят и провожала их в Калугу. Мальчик и девушка живут в Казахстане. Девушка перешла в десятый класс, а мальчик — в седьмой. Они ехали в Калугу к отцу. Девушка рассказала Рите, что их отец женился на казашке, народил двоих ребят и не стал больше с казашкой жить…. Ребята очень хорошие и, чувствуется, добрые. К отцу они ехали спокойно и такое положение воспринимали нормально. Все лето они планируют провести у отца, а к сентябрю опять уехать домой к матери и продолжать учебу. «Вот и я так хотел бы», — подумал я.

Приехав в Калугу, я проводил Риту домой и пошел к себе. По дороге встретил одного из преподавателей, спешившего на совещание во Дворец турбинного завода, где с докладом выступал Павел Васильевич Кудрявцев. Я тоже решил пойти на это совещание и, прибежав домой, быстро переоделся и поехал на такси во дворец. Доклад только начался. Посвящен он был итогам Всесоюзного фестиваля самодеятельного творчества трудящихся. Очень хорошо, просто красиво, делал доклад Павел Васильевич. Я чувствовал, что он по достоинству является начальником управления культуры.
Преподавателей наших на совещании было мало, но и те, кто был, при встрече со мной спрашивали:
— Что-то вас долго не было видно?
— В командировку ездил, — отвечал я.

В субботу я вышел на работу, и опять многие спрашивали, где я был. Кое-кто говорил недоверчиво:
— Что-то не похоже, что вы были в командировке. Где-то загорели и выглядите отдохнувшим.
— Я же был в селе — на природе.
— Где же вы так загорели? Ведь погоды у нас не было.
— Это в Калуге не было, — шутливо отвечал я.
По приказу я числился с 6 июля в отпуске, но отпускные получил только сегодня. Большим подспорьем было то, что мне оплатили переработку. В денежном вопросе я чувствовал себя уверенно.

Отношения с Ритой чуть было совсем не прервались. В один из дней я принес дневник к ней. По какой-то причине мы сильно рассорились, и я засобирался, чтобы уйти от нее. Рита поняла, что я очень серьезно настроен порвать наши отношения, и, подойдя ко мне в коридоре, спросила:
— Может, объяснишь, в чем дело?
— Вот, почитай отсюда, — сказал я, достав из портфеля дневник.
Рита села с дневником на диван-кровать и с первых же строчек поняла, что я разоблачил ее в день, когда она без разрешения взяла дневник.
Закрыв дневник, она сидела как человек, которого поймали с поличным. Я чувствовал, что она раскаивается, и мне стало жаль ее. Я подошел к ней, обнял и сказал:
— Теперь поняла?
— Это все мое любопытство.
— Я понимаю. Но это очень некрасиво. Я никогда не пользуюсь удобными ситуациями для того, чтобы выведать что-то или сделать нехорошее. И поэтому горжусь собой.
— Я все прекрасно понимаю.
Отношения наши наладились. Я понял, что Рита сделала для себя вывод.
10 сентября
Первого сентября я вышел на работу. Кое-кто из преподавателей, и в том числе Турусова, были осведомлены, что меня переводят снова преподавателем, а на должность зав. практикой берут старшего методиста из Дома народного творчества, которому остался один год до пенсии и нужен большой оклад, чтобы получить достаточную пенсию.
Мою фамилию даже назвали в списках, кто едет в колхоз. А Двуреченская уже определенно сказала, что я еду с ее группой.
— Разве вы теперь классный руководитель? — спросил я.
— Да. Кузин же вышел на работу, и меня спихнули с зав. отделением, — ответила она.
Говорила Лариса Андреевна со мной очень добрым тоном, и последствий нашего с ней скандала совсем не ощущалось. Значит, ей мой разнос пошел на пользу.
Но получилось так, что в колхоз я не поехал.
Василий Ильич сказал, что завтра, 2 сентября, будет со мной разговор. 2-го он мне сказал:
— Тут вот такое дело. Управление культуры недовольно работой Кузина, и мы хотели бы  тебя назначить зав. отделением, но я еще окончательно не говорил с Михаилом Михайловичем. Давай подождем до завтра.
Назавтра снова был разговор с Василием Ильичом, и я понял, что Кузин с должности зав. отделением не хочет уходить и освободить его невозможно, так как он больной. И Василий Ильич сказал с большим сожалением, что Кузина освободить нельзя.
Очень откровенной со мною стала Лариска. Многие моменты, которые бы надо держать в тайне, она мне рассказывала. В частности, и затею с Кузиным она мне поведала. Я сделал вид, что ничего не знаю, и воспринял ее сообщение как сенсацию.
Четыре дня я ходил по училищу без дела. Калерия Александровна намекала:
— Вы не беспокойтесь, Виктор Андреевич. Ваш вопрос решается в хорошую сторону.
Кончилось тем, что меня оставили заведующим практикой. Кузин действительно не хочет уходить ни в преподаватели, ни на какую другую должность. Зав. отделением его устраивает больше.
Лариса целиком стоит за Кузина, говоря, что он человек хороший, мог бы переделать многое в училище. Но, поняв, что при директорстве Василия Ильича ему ничего нельзя сделать, он решил просто занимать должность. Болезнь у него серьезная, и неизвестно, как долго он вообще проработает….
И еще, когда я сказал, что затея с увольнением Василия Ильича  провалилась и он остается директором, она пробормотала:
— Как сказать…...
— Может, от этой затеи отказались в связи с тем, что Василий Ильич должен провести набор, начать учебный год, а потом начнется все сначала? — спросил я.
— Возможно.
Приступив к работе, я начал налаживать практику. Все пошло нормально.

На сегодняшний день Галина Ивановна Гоголева наметила торжество по поводу своего ухода на пенсию. Когда мне сказали, что намечается его провести где-то в лесу, я запротестовал.
— Как в лесу? — сказал я Турусовой и Грошиковой. — По-моему, это насмешка. Да разве можно провожать человека на пенсию в лесу?
— Я целиком с вами согласна, — сказала Валентина Александровна.
Оказалось, что это затея Калерии Александровны. Я сказал ей, что я против, и вечер был назначен в квартире Галины Ивановны Царевой.
И вот сегодня мы собрались в три часа. Когда сели за стол, то ни директор, ни Турусова не смогли выступить по поводу ухода Гоголевой на заслуженный отдых. Экспромтом пришлось выступить мне. Но я сказал только общие добрые слова. А должен был обстоятельно выступить директор, дать анализ работы Галины Ивановны. Ведь она 25 лет проработала в училище. Да и Турусова могла бы больше сказать, так как много лет работала вместе с Галиной Ивановной. В подарок виновнице торжества преподнесли спидолу за 130 рублей.
Гулянка же прошла как обычно. Нового ничего не было, кроме истерики Турусовой. Что-то с ней случилось, и у нее полились слезы из глаз. А тут все решили уговорить ее выпить третью стопку. Она выпила, и с ней сделалось плохо. Я ее уже однажды видел в состоянии истерики и поэтому отнесся спокойно к тому, что она легла на кровать. И действительно, она вскоре встала и гуляла как ни в чем не бывало.
На баяне пришлось играть мне, хотя был Азаров. Видимо, он уже совсем не может играть.
В один из моментов ко мне подошел шофер Юрий Васильевич и повел разговор, как будто извиняясь за то, что на первом году моей работы в училище он оскорбил меня.
— Сейчас я понял, что ты человек неплохой, — сказал он, — а сегодня ты мне просто понравился. Но ты не совсем уж простой.
— Это верно, — вдруг поддержал его последние слова Виктор Анатольевич Азаров. Поддержал, как будто обрадовавшись. И эта радость была не то с укором, не то с завистью. Во всяком случае я уловил этот момент, и мое отношение к Азарову изменилось. Мне было непонятно, на каком основании Азаров вдруг пришел к такому выводу. Ведь я ему ничего плохого не сделал. Ни в каких контактах мы с ним не были и друг от друга не зависели.
Первым опять ушел Василий Ильич. И снова молчком, никому ничего не сказав. Затем стали расходиться другие. Засобирался и я. Остались только Калерия Александровна, Юрий Васильевич и хозяйка квартиры — Царева.
— Баркунов, не уходи, а то Юрка сейчас начнет приставать, — сказала Галина Ивановна.
— Ну ничего, пусть идет, разберемся, — сказала Калерия Александровна.
Разговор этот проходил шепотом в коридоре, и Юрий Васильевич ничего не слышал. Распрощавшись, я ушел. Рита встретила меня с радостью, и я ей рассказал с подробностями, как прошли проводы Гоголевой на пенсию.


20 сентября

Пятого сентября у меня был хороший разговор с Сережей и Олей по телефону. Они были дома одни и говорили со мной свободно. Трубку первым взял Сережа, и я почувствовал, что он обрадовался, услыхав мой голос. Я слышал, как около него прыгала Оля и просила дать ей трубку.
Сережа рассказал мне о своем отдыхе, о начале учебного года и вообще о жизни. Трубку взяла Оля. Я услышал ее ласковый и добрый голосок:
— Здравствуй, папа.
— Здравствуй, Олечка.
— Почему ты не приезжаешь?
— Занят, Оленька.
— Приезжай ко мне на день рождения.
— Спасибо. Может быть, и приеду.
— Приезжай, папусь.
Оля тоже рассказала, как провела лето, что ей купили к учебному году, что еще надо.
— Купи мне тапочки комнатные и колготки эластик.
— Хорошо. Ты письмо мне напишешь?
— Напишу, напишу.
— И бабушке напиши.
— Ладно.
— Ну, дай еще трубку Сереже.
И снова мы с ним продолжили хороший разговор. Он обрадовался, что я ему купил шапку, и попросил купить перчатки. Я остался очень доволен разговором. Готов был прыгать от радости.

Был у меня интересный разговор с Ваней, когда мы с ним ехали в его машине. Видимо, он все же понял, что мое отношение к нему изменилось серьезно и неспроста. Говорить-то он мне ничего не говорил об этом. Я уже хорошо знаю: признаться в том, что он был не прав, не в его правилах. Он это выражает только своим отношением. Разговор был необычен тем, что Ваня проявлял интерес ко мне и моей работе, отмечая, что мои мнения во многом подтверждала жизнь. И я был удивлен. Но я не высказал ему ничего по этому поводу. Не знаю, надолго ли у него такой настрой. Он даже пригласил меня к себе домой посидеть. А когда я отказался, сказал:
— Вот тебе уже и к брату некогда сходить...
— А ты пригласи тогда, когда я буду располагать временем прийти к тебе.
Это было удивительно, так как раньше он никогда меня настойчиво не приглашал.  Не знаю, как дальше будут складываться наши отношения…. Но отвернуться от него до полного равнодушия не могу. Видимо, мне уж очень хочется настоящих, хороших братских отношений.


4 ноября

Теперь я не зав. практикой, не классный руководитель. Я просто преподаватель. Не могу поверить в это, но это пока так. Антонина Лаврентьевна Самохина, ставшая зав. практикой, мучается и завидует мне, а я сочувствую ей.

Уехали мои девчата Надя с Лидой в Крым. Надя уехала 11 сентября под предлогом, что у ее сестры 16 сентября свадьба. После свадьбы она осталась там в селе Кировского района и стала работать директором совхозного Дома культуры. Ей предоставили общежитие. Надя, чувствуется по письмам, довольна, что смогла наконец оказаться снова в Крыму. Очень уж ей хотелось туда. Видимо, теперь уж больше никуда не уедет. Письма она пишет хорошие, деловые. 20 октября к ней уехала Лида. Если Надин отъезд в Перемышле восприняли довольно легко, то Лиде пришлось трудно. Ее не хотели отпускать ни в Хохловке, ни в отделе. Лида переживала и не знала, что делать. Приезжала ко мне советоваться, прислала письмо, в котором писала, что в Хохловке ни за что не останется. Миткалева повела ее к Домогацкой, а та и слушать ничего не хотела об уходе Лиды. Лида хотела уволиться по-хорошему: передать кому-то ДК, получить трудовую книжку. Но ничего этого не получилось. Лиду не отпустили, и она бросила все и уехала. Трудовая книжка ей была нужна, так как девушка имела уже четыре года трудового стажа. На юге она устроилась художницей в совхозе, то есть тоже в принципе в Доме культуры, и руководить ею будет Надя, как директор ДК.

Отношения с Ритой у нас медленно, тяжело, со всякими сомнениями с моей стороны, но двигаются вперед, мы становимся ближе и ближе.
20 сентября, когда мы отмечали день рождения Риты, я сказал Виктору Ивановичу, что мы с Ритой решили официально зарегистрировать наш брак и 7 ноября устроим вечер по этому поводу. Рита, присутствовавшая при этом разговоре, не поверила мне и отнеслась к этому равнодушно. Дело в том, что несколькими днями раньше у меня состоялся разговор с Анной Ильиничной. Она снова спросила, будем ли мы что-то решать с Ритой. Я честно сказал Анне Ильиничне следующее:
— Я понимаю вас, Анна Ильинична. Вы беспокоитесь за Риту и удивляетесь, почему я так долго не решаюсь сделать ей предложение. Дело в том, что познакомились мы с Ритой в тот момент, когда я только что порвал отношения со своей женой. И, как бы там ни было, но я очень сильно переживал. Переживал за детей, так как они у меня были и есть самое дорогое на свете. И я не хотел связывать свою судьбу с кем-то, потому что в одиночестве острее ощущал свою преданность детям. Кроме того, я хотел узнать и Риту, и как сложатся у нас отношения с ней в данной ситуации. Убедившись, что Рита правильно понимает все и стала моим настоящим другом, я согласен на заключение брака с Ритой. 7 ноября давайте соберем самых близких родных и отметим наше бракосочетание.
Вот поэтому я и сказал Виктору Ивановичу о своем решении. А Рита думала, что я просто так говорю. После этого, когда я уже вернулся из колхоза, мы с ней дважды очень серьезно поссорились и оба сильно переживали. Рита снова мне сказала:
— Если тебе плохо со мной и если ты не хочешь ничего решать, то и не решай. Я переживу как-нибудь этот удар. Пусть лучше мне будет хуже, чем тебе.
Но кончилось все тем, что Рита исправила ситуацию. Состоялся очень откровенный и хороший разговор, развеявший все обиды и неверные наши суждения друг о друге. Мы признали то, что не можем друг без друга и обижаем друг друга совсем не обоснованно. В ЗАГС мы пошли 26 октября. Нам назначили регистрацию на январь. Из-за того, что я вступаю в брак в третий раз, дается двухмесячная проверка. Но Рита поговорила с начальником паспортного стола, а тот — с заведующей ЗАГСом, и регистрация была назначена на 3 ноября. В ЗАГС Рита представила справку из УВД о том, что она направляется в длительную командировку, и поэтому разрешили зарегистрировать брак раньше положенного срока.

Итак, 3 ноября Рита стала моей законной женой, а я ее мужем. Очень довольны таким исходом и Рита, и Анна Ильинична, и Виктор Иванович. Свидетелем с моей стороны был Виктор Павлович, а со стороны Риты — Маргарита Филипповна, которая ездила с нами в агитпоезде. Подруга Риты Галя Фролова попросила на работе у своего начальника ГАЗ-24, и мы от меня до ЗАГСа и из ЗАГСа до дома Риты проехались на «Волге». Дома у Риты устроили ужин, и я назвал Анну Ильиничну мамой. Все чувствовали себя необычно, так как мы теперь уже по-настоящему начали новую жизнь. 
Рита, Анна Ильинична и я обговорили проведение вечера. Как ни сокращали количество гостей, но все равно набралось 28 человек. Анна Ильинична настояла на том, чтобы мы купили кольца, и дала нам денег на них. И я впервые надел кольцо, но с условием, что только на время регистрации и на вечер, а потом я его носить не буду. Уж больно не хочется, так как я вообще к золоту отношусь с пренебрежением.
Анна Ильинична с Ритой твердо решили купить машину и попросили меня, чтобы я использовал свои возможности достать ее. И я поговорил с Василием Ильичом. Он уверенно сказал, что машина будет. Не знаю, насколько это точно.
23 октября мы начали заниматься, а 28-го студентов снова послали в колхоз. Послали и моих второкурсников, и я пока в училище не занят. Занятия теперь начнутся 11 ноября. По вечерам я ходил в детский дом и готовил литературно-музыкальную композицию к 7 ноября. Участвует в ней средняя группа. Ребята трудные, неорганизованные, и работать приходится много. Хорошо, что у них очень жесткая воспитательница Татьяна Степановна. Иногда она и подзатыльник поддает кое-кому. И я не осуждаю ее за это, так как многие не понимают доброго отношения.
Сегодня состоялся утренник, и прошел он благополучно. Самое приятное то, что я нашел еще двух девочек с хорошими голосами. А у Марины Прохоровой голос просто необыкновенный. Я подготовил с ними две песни, и они спели их на бис.
В разговоре Нателла Ивановна сказала, что детский дом хотят расформировать, так как там нет хороших условий. Я, хотя и не сказал ничего, но пожалел детей. Во-первых, я уже привык к ним, а во-вторых, работая с ними, обогащаешься и сам.
Ну и еще об отношениях с Ваней. Пока все нормально. При любых разговорах с ним мы находим взаимопонимание. 2 ноября он попросил меня отвезти машину леса в деревню. Утром мы встретились с ним в восемь часов и поехали на завод «Стройдеталь». Здесь лес был погружен, и я поехал. Вчера все замерзло, а сегодня подтаяло, и мы с трудом добрались до деревни. Дома была одна Андриановна. Мы разгрузили с ней машину, и я поехал обратно, отказавшись от ее предложения поесть. Мне вообще с ней не хотелось разговаривать. Опостылели они мне окончательно. Я нигде ничего не стал смотреть, ничем не поинтересовался.
Время у нас проходит в предпраздничных походах по магазинам. Гости приглашены на 7 ноября к трем часам.


7 ноября

Вчера состоялся наш училищный вечер, посвященный 61-й годовщине Октября. Прошел он плохо, примитивно. Доклад делал Логвинов. Меня возмутило то, что в докладе не было отмечено ни одного преподавателя ни за хорошую работу в учебный период, ни за работу в колхозе.
Это бездушно и бессовестно. Я, конечно, понимаю, что сказать Логвинову о ком-то хорошее слово — нож по сердцу. Он бывает добрым, только если ему это выгодно или если он кому-то симпатизирует. Объективности и человечности он чужд. Но как мог Василий Ильич  допустить такое? У меня опять появилось к нему противоречивое  отношение. С одной стороны, я очень расположен к нему, а с другой стороны, он допускает такое, из-за чего не возмущаться нельзя. Но на сей раз я, конечно, буду молчать, так как Василий Ильич — добрый человек и я часто оправдываю его тем, что так поступать его заставляет обстановка, а где-то уже и годы сказываются.
Ко мне Василий Ильич относится всегда хорошо. Мне даже кажется, что некоторых преподавателей это заедает и они злятся на меня, считая меня подхалимом.
Когда закончилось торжественное собрание, я подошел к Василию Ильичу:
— Может быть, завтра отменят демонстрацию в связи с такой плохой погодой.
— Ладно, не приходи, — махнув рукой, сказал Василий Ильич.
— Как не приходить?
— Обойдемся без тебя на демонстрации.
— Спасибо, Василий Ильич. Ведь у меня завтра горячий день, время мне очень дорого.

А сегодня погода резко изменилась. Вчера шел снег, было грязно и сыро, а сегодня подмерзло и подсохло. Демонстрация, конечно, состоялась, но я не пошел на нее и занимался с раннего утра подготовкой к встрече гостей. Анна Ильинична уже два раза ночевала у меня, чтобы начинать с утра заниматься делами и попозже лечь вечером. Вчера она весь день варила холодец.
К Вале нашей приехали москвичи-норильчане Геннадий Егорович с Тамарой Тимофеевной. Они активно нам помогают, и сегодня с их помощью спорились многие дела. Гена помогал мне расставить столы, стулья, скамейки, посуду и продукты.
В 12 часов я пошел искать такси, чтобы съездить за мамой. В первом часу демонстрация уже закончилась, и по улицам пошли троллейбусы и машины. И по чистоте в городе, и по тому, что демонстрация прошла быстро, видно, она была немноголюдной.
Такси я нашел, присоединившись к трем пассажирам, ехавшим в сторону Малинников. Мама уже была почти готова и, одевшись, взяла узелок с двумя восковыми цветами, которые давным-давно я привез ей из Германии.
У нее было хорошее, даже приподнятое настроение. Довез ее до самого подъезда своего дома. Пока ездил за мамой, столы были уже накрыты полностью, а до прихода гостей оставался еще целый час. Чтобы скоротать время, мы стали играть в карты. Очень хорошо и как-то нежно вела себя тетя Шура. Такой раньше я ее не видел. И, честно говоря, думал, что она и на этот раз будет вести себя бесцеремонно и грубовато. Но ничего подобного не было. Тетя Шура приехала из санатория «Воробьево». В подготовке стола помогала хорошо. Она и посуду принесла, и нажарила котлет, картошки, напекла вкусных «пальчиков». Все было отлично. Оставалось встретить гостей.
Первыми пришли Ваня с Тамарой. Я хотя и не сказал вслух, но был доволен, что первыми пришли мои родные. Помог им раздеться и пригласил в свободную комнату, которая была убрана для танцев. Включил принесенный от Вали проигрыватель, и кое-кто пошел танцевать.
Рита моя была очень нарядной. Накануне, 3 ноября, она съездила в Обнинск и купила себе длинное платье из коричневого гипюра. В нем она была в день регистрации и сегодня. Вела себя сдержанно, но просто со всеми, и мне это было приятно.
Вскоре пришли Володя с Варей, потом Вася с Лидой. Не было только Виктора Ивановича с Валентиной Васильевной. Их опозданию я был очень удивлен, считая Виктора Ивановича абсолютно пунктуальным. Видя, что я волнуюсь, Анна Ильинична пошла звонить им и, вернувшись, сказала: «Сейчас придут».
Как только они пришли, я сразу  пригласил всех за стол.
Первым поднялся Виктор Иванович:
— Я предлагаю тост за наших Виктора Андреевича и Маргариту Ивановну, хочу поздравить их с законным браком и пожелать им дружбы, согласия и любви. И… чтобы они почаще приглашали нас к себе в гости.
Все встали и чокнулись с нами, друг с другом и выпили.
Когда все немного закусили, я предложил налить еще. Кто-то хотел крикнуть «Горько», но я сказал:
— Одну минуточку. Я хочу вам прочитать оду, которая называется «Раз и навсегда» и которая имеет прямое отношение к нашему сегодняшнему событию. Написана она в стиле поэмы Твардовского, в которой он говорит о женах, но я хочу сказать немного по-другому. Прошу внимания.
И я зачитал то, что было сочинено сегодня под утро.
Все слушали внимательно и, когда я закончил, захлопали, а Рита поцеловала меня.
— Вот это — клятва. Такого я еще ни разу не слыхала, — сказала младшая тетя Риты — тетя Катя, — за это следует выпить.
— Нет-нет, товарищи. Я выпить не могу, так как что-то горько у меня, пусть молодые подсластят, — сказал Виктор Иванович.
— Надо, надо, — поддержали его.
Мы встали и поцеловались с Ритой. Все с удовольствием выпили.
Дальше пошло все нормально. Я, хотя и не полностью, но выполнял роль тамады. Тостов было много, и водка лилась рекой. Только Ваня не пил, сидя рядом со мной.
Тетя Шура организовала «горько» для всех пар. Целовались все, кто был парами. Когда дошла очередь до Вани с Тамарой, он застеснялся.
— Ничего подобного, давай-ка покажи брату, как надо жену любить, — настаивала тетя Шура.
— Мы потом, — говорил Ваня.
— Когда потом? Когда мы не увидим? Давайте сейчас покажите.
— Сделаем так, товарищи, — сказал я, — времени у нас на уговоры нет, давайте я в перерыве выясню, почему они стесняются, и вам доложу.
Все понимали, что Ваня смущается, и сразу согласились с моей шуткой.
Я не пишу, в какой момент пришли Володя Маркин с Любой, Галя Фролова с приехавшим к ней Володей из Минска, сын тети Кати с женой. В общем, собрались почти все, кого приглашали. Не было только тети Риты по отцу из Воротынска. Но вскоре пришла и она с молодой женщиной Таней. Веселились все от души. Много пели, танцевали. Особенно был весел Виктор Иванович. Таким веселым он еще ни разу не был, сколько я его знаю. Только Рита мне говорила, что он веселый. И сегодня я убедился в этом. Он много плясал и пел. Под стать ему веселился и Гена. Даже был конкурс на лучшего плясуна между москвичом и калужанином.
Я тоже один раз сплясал зажигательно. Когда сели за стол снова, ко мне обратился Виктор Иванович и за спиной Риты похвалил меня за то, что я решил жениться на Рите. «Молодец», — сказал он, и мы крепко пожали руки друг другу и выпили с азартом.
Потом снова были пляски и песни. Вдруг я заметил, что нет Риты.
— Где Рита? — спросил я Анну Ильиничну и тетю Шуру. Они как-то замялись, но тетя Шура заметила:
— Во, жану потерял!
— Где Рита? — серьезно уже спросил я.
— Сейчас она придет, — сказала Анна Ильинична.
Я рассердился и выпил подряд две стопки. Хмель сразил меня, и я опьянел. Когда пришла Рита, я выразил ей свое недовольство и еще выпил водки. Дальше я уже не мог руководить собой, был сильно пьяным и не знаю, во сколько стали собираться домой гости. Я собрался с силами и провожал гостей, приглашая назавтра приходить в десять часов.
Когда гости ушли, я лег на диван-кровать, положив голову на портфель, ставший мне подушкой. Так и уснул. Спал, пока не разбудила Рита. Хмель, конечно, не прошел, но я быстро сообразил, что к чему, и мы поехали с Ритой домой на Труда. У меня дома остались Анна Ильинична с тетей Шурой.


8 ноября

Ко мне на Кирова мы пришли с Ритой первыми. Голова у меня слегка побаливала. Я поцеловал Анну Ильиничну и тетю Шуру. Они были в хорошем настроении и забеспокоились, что у меня болит голова. Поговорили о вчерашнем гулянье и о том, что все быстро опьянели и поэтому быстро разошлись по домам.
Мы с Ритой позвонили сегодня и пригласили к себе Виктора Ивановича, тетю Катю, Ваню с Тамарой и мамой. Все пообещали прийти.
Я переоделся в малиновую шерстяную рубашку и в светлый костюм.
Первыми пришли Валя со своими москвичами Геной и Тамарой. Мы выпили и поели горячей лапши.
Пока женщины накрывали на стол, мы пошли с Геной в другую комнату, и я нарядил его в нищего бродягу. Только хотел вывести к женщинам, как пришли Виктор Иванович и гости из Воротынска. Гену никто не узнал. А когда он спросил у Анны Ильиничны, тут ли свадьбу играют, она, также не узнав его, оправдываясь, ответила: «Вчера гуляли, а сегодня уже ничего не будет».
Вскоре пришли Маркины и тетя Катя с мужем дядей Сашей. Он водку не пьет совсем, и потому они вчера и сегодня приезжали на маленьком «Запорожце», который называют «божьей коровкой». Дядя Саша совершенно лысый, но то и дело в шутку говорит, что ему надо причесать волосы. Вчера он крепко выручил меня тем, что играл на баяне. Играет он не очень хорошо, но для компании нормально.
Когда мы уже сидели за столом, пришли Ваня с Тамарой и мамой.
Сегодня было хорошо и весело. Пили все скромно и много пели. Виктор Иванович и Володя даже песенники принесли с собой. День прошел быстро. Я сегодня собой вполне доволен, так как до конца был трезвым и в хорошем настроении. С отвращением думаю о вчерашнем дне. Не следовало мне так напиваться. Но ничего не поделаешь. Главное, что все кончилось благополучно.


14 ноября

Я даже сам не могу понять, почему так складываются обстоятельства моей работы. Как будто специально для Риты. Если взять сентябрь, то меня не посылали в колхоз до 21 сентября, то есть 20-го я смог отметить с ней ее день рождения.
Сейчас, когда стал решаться наш вопрос с ней, я опять как будто специально оказался свободным от работы с 27 октября по 13 ноября. Ведь 28 октября мои группы направили снова в колхоз, и у меня не было уроков. Только благодаря этому я смог решить многие вопросы подготовки нашего вечера. Это просто удивительно — не работать четыре месяца! Студенты приступили к учебе 11 ноября, то есть в субботу, а у меня в субботу не было уроков. В воскресенье, 12 ноября, учились по пятнице за 10 ноября, а у меня и в пятницу тоже уроков не было. Так что я приступил к работе только вчера. Даже диковато себя чувствовал, когда пришел в училище. Мне очень хотелось идти на урок к студентам. Но кое-что надо описать из предыдущих дней.

9 ноября из дома мы вышли вместе с Ритой. Она — на работу, а я — смотреть квартиру на обмен. Дело в том, что мы решили обменять комнату мамы на Ольговке и комнату Риты на трехкомнатную квартиру. И в объявлении по обмену мы нашли таких желающих. Мама сначала не хотела давать согласие на обмен, но потом согласилась. И вот сегодня я решил посмотреть квартиру.
Квартира мне не понравилась, но я решил свозить хозяина посмотреть комнату мамы. Мама находилась у Вани, и мне пришлось съездить к ней за ключами. На улице Ф. Энгельса я встретился с Ваней и сказал ему о затевающемся обмене.
— Как ты считаешь? — спросил я.
— Да я думаю, что затея правильная, но мать мне ничего не говорила.
— Видимо, молчит потому, что еще ничего не решилось. Я руководствуюсь чем? Если меняем, то маме будет легче. Она все время на глазах. Во-вторых, нам нужна расширенная квартира.
— Но ведь с матерью трудно жить.
— Это я учитываю, но думаю, что она сможет сделать так, чтобы все было нормально.
Взяв у мамы ключ, я поехал снова на квартиру к хозяину, который изъявляет желание переезжать в комнату мамы. Выйдя из троллейбуса у концертного зала, я позвонил Рите и попросил, чтобы она пришла посмотреть квартиру. Рита быстро приехала, и мы пришли смотреть квартиру уже вдвоем. По настроению Риты я понял, что и ей квартира не понравилась, но она тоже пока ничего не сказала. Дело в том, что мы прекрасно понимали минусы своих квартир. Квартира Риты без балкона, без подвала, а квартира мамы далеко от центра и, самое плохое, с подселением. А здесь, хотя квартира и не удовлетворяла нас, она имела плюсы: балкон,  подвал, телефон. Поэтому мы не могли сразу решить — отказаться или согласиться.
Хозяин быстро собрался, и мы поехали с ним на Ольговку, а Рита пошла на работу. По дороге мы познакомились с обменщиком. Он такого же роста, как и я, с простым приятным лицом. Больше всего я удивился, когда он сказал:
— Я почему ищу что-то более подходящее? Мне положено девять метров, и десять метров мне дополнительно дается как Герою Советского Союза, то есть моя квартира должна быть девятнадцать метров. А у матери сколько метров квартира?
— Около четырнадцати.
— Жаль пять метров, но поедем посмотрим.
Еще когда я перед праздником разговаривал с его женой, я понял, что они разошлись. Жена совсем молодая, ей лет тридцать, а ему уже за пятьдесят.
Зовут обменщика Владимир Александрович. Несмотря на свои пятьдесят с лишним лет, он выглядит моложаво, на лице морщин нет совсем. Нижняя губа чуть-чуть утолщена, но и она не портит его, он симпатичен и приятен.
Пока мы съездили на Ольговку и обратно, Владимир Александрович рассказал мне кратко о том, что первая семья у него была в Москве, но он почему-то бросил ее и переехал в Калугу. Дочь от первого брака живет в Калуге. Закончила библиотечное отделение нашего культпросветучилища и сейчас работает в одной из библиотек города. Переехав в Калугу, Владимир Александрович получил жилье в двухквартирном особняке с большим приусадебным участком и жил, как он сам сказал, хорошо. Но вдруг встретился с совсем молодой женщиной и увлекся ею. Бросил жену, особняк и женился на молодой. Правда, у нее уже была дочь. Сейчас ей 12 лет. Как Герою, ему дали еще квартиру, которую они сейчас хотят разменять. Прожил с молодой года три—четыре, и разругались капитально.
— Поверил проходимке, — сказал Владимир Александрович, — и остался в итоге ни с чем. Хотел получить еще себе комнату отдельно, но председатель горисполкома Петровский сказал: «Сколько ж мы тебе будем давать квартир? Разменивайся теперь на общих основаниях».
— Я всегда говорю, что жизнь человека — это его история. И нет людей без своей истории, — сказал я.
— Это точно. У каждого что-то свое, — согласился Владимир Александрович. — Сейчас она нашла какого-то ладрыгу и крутится с ним. В квартиру сюда ко мне привести не может, и разменяться не можем.
Квартира мамы Владимиру Александровичу понравилась, но я чувствовал, что его не удовлетворяет метраж. И дорогой он мне сказал:
— Я же один все время не буду жить, кого-нибудь приведу, конечно. А жить в таком закутке тесновато будет.
— Вам решать, Владимир Александрович, — сказал я.
Договорились созвониться в субботу 11 ноября. Созвонившись, решили, что в воскресенье он возьмет дочь с собой и еще раз посмотрит комнату мамы. Мы с Ритой и с Анной Ильиничной сходили в воскресенье еще раз посмотреть их квартиру и показать ее Анне Ильиничне. И Анне Ильиничне квартира их не понравилась.
Когда ехали к маме, мы с Ритой попали в один троллейбус с Владимиром Александровичем. Дочь его ехала с мужем и с сыном лет пяти. У мамы была уже Валя. Владимир Александрович еще раз осмотрел квартиру, но теперь говорил уже только с мамой, я не вмешивался в разговор. Мне он перед уходом сказал, что позвонит во вторник в училище. Я дал ему телефон.
Когда они ушли, мама сказала, что надо еще, чтобы и Валя посмотрела их квартиру.
— Спешить не будем, — сказал я.
— Конечно. Зачем спешить, будто нам жить негде? — обрадованно сказала мама.
— Тем более что мне их квартира не понравилась совсем, — добавила Рита.
Решили подождать и поискать что-то более подходящее.
Правда, мы 10-го и 11-го вместе с Ритой обходили много адресов, указанных в объявлениях, но ничего не нашли подходящего. Хорошие трехкомнатные меняют на двухкомнатную и однокомнатную. Будем продолжать поиски подходящего варианта и предпринимать что-то еще. Самым подходящим было бы расширение квартиры Риты.
Комнату мамы я хочу обменять, чтобы она жила со мной. Ведь ей уже тяжело стало себя обслуживать, да и болезнь может обостриться в любое время.

Вчера я вышел на работу. А сегодня вечером состоялось профсоюзное отчетно-выборное собрание. Весь день и накануне собрания я видел Валентину Александровну Грошикову какой-то возбужденной и не мог понять причину. В качестве представителя  обкома профсоюза на собрание пришла директор областной библиотеки Нина Александровна Бекасова. Все шло нормально. Грошикова сделала доклад, и слово для выступления председатель собрания Антонина Михайловна Соколова предоставила мне. Я сказал о том, что в училище плохая посещаемость уроков и новый состав месткома должен обратить на это внимание и помочь администрации и учебной части в налаживании дисциплины. Высказал я и свое возмущение тем, что нынче никак не поощрялись преподаватели, работавшие на сельхозработах. Раньше был и приказ по училищу, и в докладах отмечались лучшие, а в этом году — тишина. После меня выступили Царева, Калерия Александровна, Василий Ильич и еще одна преподавательница, которая обрушилась на Валентину Александровну за то, что та не помогла ей как следует в получении квартиры. Как будто Валентина Александровна могла что-то сделать.
Сыр-бор разгорелся, когда началось выдвижение кандидатур в новый состав местного комитета. Антонина Михайловна планировала так, как они обговорили на партийном бюро, то есть у них уже были намечены люди, которых они хотели сделать месткомовцами. Таких было девять человек. Но люди взбунтовались и стали требовать, чтобы в список для тайного голосования были введены дополнительные кандидатуры. Соколова хотела воспрепятствовать этому, но поднялся такой шум, что Василий Ильич встал и заговорил:
— Я вот смотрю на вас, и мне вспоминаются тридцатые годы, когда на собраниях решали, вступать в колхоз или не вступать. Но ведь сейчас все по-другому делается. И у нас партийное бюро обсудило каждую кандидатуру и предложило вам, надеясь, что вы поддержите мнение и партбюро, и администрации. Я даже не нахожу слов, чтобы выразить свое недоумение, я не понимаю ваше поведение.
Несмотря на то, что Соколова шла напролом, а Василий Ильич уповал на объективность партбюро, из этого ничего не вышло. Поэтому я встал и четко сказал:
— Антонина Михайловна, вы попросили проголосовать не за то, чтобы ограничиться девятью кандидатурами для внесения в списки тайного голосования, а за то, чтобы в состав месткома вошло девять человек. Зачем же ограничивать список? Пусть вносят еще кандидатуры.
— Правильно! — закричали в зале.
— А голосование определит, кто войдет в состав МК, — добавил я. И это было бурно поддержано.
Вдобавок ко всему на сцену малого зала Дворца культуры «Строитель», где проходило собрание, вышел преподаватель Блохин и внушительным голосом заговорил:
— Только что выступил Василий Ильич и авторитетно заявил, что местный комитет — это серьезная организация и к выдвижению кандидатур надо подходить продуманно. Мы согласны с этим. И мне, например, непонятно, почему мы должны ограничиваться тем списком членов МК, который предложила Антонина Михайловна. Ведь у нас есть много хороших преподавателей, которых я хотел бы предложить в члены месткома.
И дальше он начал давать характеристики называемым преподавателям. В общем-то, он говорил все верно, хотя Василий Ильич, Соколова и другие были явно недовольны. А больше всех был недоволен Логвинов. Я замечал, как он кривил лицо.
Однако выступление Блохина возымело действие, и шум поднялся еще больше. Пришлось встать Бекасовой и пояснить, что члены профсоюза имеют право вносить в список для тайного голосования больше человек, чем должно быть в составе МК, а уж большинство голосов определит, кто будет избран.
Наше начальство после ее выступления поняло свое поражение, и в список для тайного голосования было внесено еще трое человек. Когда подвели итоги, то оказалось, что трое человек, которых наметило партбюро в местком, были вычеркнуты. Из голосовавших 111 человек по шестьдесят с лишним человек вычеркнули Грошикову и Кочеткову Надежду Ефремовну. Я был спокоен, но такому удивился. Да и не только я, а и все почувствовали, что ладу в коллективе нет. Многие действуют исподтишка. Одни при этом руководствуются личными обидами, другие — личными антипатиями, третьих злит то, что не их выдвинули в местком. И я даже не могу гарантировать, что есть такие, кто учитывал бы чьи-то личные качества, необходимые для плодотворной работы в местном комитете.
Когда начала работать счетная комиссия, был объявлен перерыв. Ко мне подошла Калерия Александровна.
Мы отошли в уголок, и она прошептала:
— Василий Ильич устал сегодня и просил вас организовать бутылочку. Вот вам четыре рубля.
— Я попробую, если магазин еще не закрыт.
Было уже девять часов, и магазин закрывали. Но я вошел и взял бутылку водки.
После собрания из дворца мы уходили последними. Всю дорогу до моего дома шел разговор о том, что прокатили партбюро. Председателем МК избрали по предложению Василия Ильича  Зинаиду Васильевну Митрофанову. Я заметил, что она довольна, а вот Надежда Яковлевна Синюкова осталась недовольна, что ее не избрали председателем.
Дома на столе лежала очень хорошая записка Риты, в которой она просила меня прийти на Труда.
Быстро порезав огурец, открыв банку «Лосося», я разлил водку, налив почти по полному стакану Калерии Александровне и Василию Ильичу. Увидев, что себе я налил мало, Калерия Александровна спросила:
— А себе почему так мало налил?
— Не могу. Если выпью много, то сплю плохо, а завтра у меня уроки с восьми.
Когда выпили и стали закусывать, Калерия Александровна сказала:
— Только вы, Виктор Андреевич, никому не говорите, что мы заходили к вам.
— О чем вы, Калерия Александровна? — ответил я с обидой. — Василий Ильич, ну когда она бросит обижать меня?
— Вы не обижайтесь, Виктор Андреевич. Я вообще-то знаю, что вы не распространяете то, что вам известно. Мне уже кое-кто говорил об этой вашей хорошей черте.
— Я счастлив и премного благодарен вот кому, — сказал я, указывая на Василия Ильича. — Я поверил ему и не обманулся. А он понял меня, и я буду делать все, чтобы и он не обманулся во мне. Был у меня трудный момент, и я к нему пришел поговорить — не как к директору, а как к отцу. Вы помните, Василий Ильич?
— Помню, конечно.
— Так вот он дал мне совет, я следую этому совету и всю жизнь буду благодарен ему.
— Ну, мы с вами тоже не будем ругаться, Виктор Андреевич. Бывает просто настроение такое.
— А у Василия Ильича не бывает, — сказал я с намеком.
Я проводил их до лифта, быстро собрался и минут через пятнадцать был у Риты. Она ждала меня и обрадовалась моему приходу.


15 ноября

На уроки пришел к восьми часам. Еще до начала уроков в учительской шли дебаты по поводу вчерашнего профсоюзного собрания. Одни говорили о том, что члены профсоюза не подчинились воле партбюро и настояли на своем.
Другие обсуждали нового председателя месткома. Большинство было удовлетворено, что этот пост будет занимать Зинаида Васильевна. Зато одна из преподавательниц открыто заявила, что никак не представляла Зинаиду Васильевну на посту председателя, так как она тихая, безынициативная и нерасторопная.
Встретив в коридоре Калерию Александровну, я поздоровался с ней сдержанно и серьезно.
— Здравствуйте, Виктор Андреевич, — мило улыбаясь, ответила она и хотела как будто еще что-то сказать, но я прошел мимо.
Уроки у меня проходят нормально. Никаких, слава Богу, неприятных инцидентов со студентами нет. Только хореографы по нескольку человек не присутствуют на уроке. Из тридцати человек, которые были в прошлом году, нынче осталось только двадцать.

Обмен квартиры мы отложили: нельзя хвататься за первую попавшуюся возможность. Как бы там ни было, но у всех у нас, в том числе и у меня, было какое-то сомнение. А я уж понял, что решать вопрос надо тогда, когда есть стопроцентная уверенность в правильности этого решения. Квартира нам не понравилась, и мы будем искать другие варианты.
Был сегодня разговор по поводу обмена и с Ваней. Когда мы заговорили с ним об этом, он вдруг сказал со злостью, которую еле сдерживал:
— Я так и знал, что у вас ничего не получится.
— Если бы нас удовлетворяла квартира, то мы бы совершили этот обмен. Но все остановились на том, что надо еще поискать варианты.
— Образумились, — тем же тоном сказал Ваня.
— Ты кого имеешь в виду?
— Да и вас, но прежде всего мать.
— А при чем тут мать?
— При том. Я же вижу, как она себя ведет….
— Зря ты к ней придираешься.
— Как это зря? Заставили меня три ночи не спать!
— У тебя не должно быть никаких причин для бессонницы.
— Как это не должно быть, когда вы проигнорировали меня вообще в решении такого вопроса, где я должен участвовать?
— Кто тебя проигнорировал?
— Да хотя бы мать.
— Но я-то тебе сказал, что мы ищем обмен. И мать прежде всего сказала: «Надо узнать, как Ваня на это смотрит».
— А мне-то она сказала что-нибудь?
— Если не сказала, то, значит, это чем-то объясняется.
— Чем это объяснить?
— Это уж ее дело.
— И ты считаешь это правильным?
— Я считаю, что тебе не следует обижаться. Ведь мы с тобой посоветовались, и ты сказал: «Правильно все».
— А больше вам ничего не приходило в голову? Я делал ремонт квартиры, потратил сколько, а вы все это перечеркнули.
— Кто перечеркнул? Зачем ты придумываешь чепуху?
— Я знаю, что это так. Вот уже в торге все знают, что меня нельзя нервировать. В магазине тоже все работники это знают и ведут себя нормально. А вы выводите меня из себя.
— Это не мы, а ты сам себя доводишь. Пойми, что ни у кого из нас нет ничего против тебя. Я думаю о матери. Ведь я знаю, что ни ты, ни Валя и не планируете взять ее к себе. А ведь она скоро не сможет обслуживать себя. И еще. Меня поражает ваше равнодушие к ее болезни. Матери совсем плохо, а вам хоть бы хны.
—А что мы должны делать?
— Не быть такими равнодушными. Ей даже внимание помогает как лекарство. Я приехал к ней, когда она заболела, поговорил с ней, ободрил, и она повеселела.
— Что ж, молодец!
— Не иронизируй, дело серьезное. Это бесконечный разговор. Хватит. Пойдешь в пятницу в баню? — переменил я тему.
— Должен.
— Ну, пока.
Выйдя из магазина, я стал думать над тем, что Ваня мучается бессонницей из-за того, что он потратился на ремонт маминой комнаты. Меня все больше и больше брала обида на него. Ведь вместо того, чтобы одобрить мое решение взять маму, он мучается своим шкурным интересом. Неужели он обеднял из-за того, что израсходовал 100—200 рублей? Откуда же у него такая жадность появилась? Я пришел к выводу, что это снова его взвинтила Тамарка. «Наверняка нагудела ему, что мы его обманываем», — мысленно произнес я и твердо решил поговорить с ним в пятницу после бани.
Рите я ничего не сказал. Уж больно мне было неудобно говорить о таких наших взаимоотношениях с Ваней. Ее и так поражают многие моменты. Как-то перед праздником, когда Валя, сидя у меня, стала подсчитывать копейки, израсходованные мною и ею при покупке продуктов к празднику, Рита сказала: «У нас такого нет. Мы со своим Виктором абсолютно не считаемся».


22 ноября

Пять дней пролетело незаметно. Дело в том, что Анна Ильинична давно говорила о желании купить машину. Но все дело упиралось в то, что очень трудно ее достать.
Я не мог активно использовать свои возможности, так как понимал, что без регистрации брака с Ритой просто не имею права заниматься этим вопросом. Да и Анна Ильинична в душе считала, что такой вопрос со мной нельзя решать. А сейчас, когда все встало на свои места и разговор снова зашел о машине, Анна Ильинична сказала:
— Ты не можешь узнать насчет машины?
— Попробую.
И перед праздником, когда я занес Василию Ильичу продукты домой, я спросил у него о возможности достать машину.
— Я думаю, что мы решим этот вопрос. Завтра я позвоню и узнаю.
После праздников Василий Ильич говорил мне, как он планировал приобрести машину. Я просил «Жигули» ВАЗ-2101, которые стоят пять с половиной тысяч. Василий Ильич постоянно высказывал уверенность, что все должно получиться. Однако дело не двигалось.
И вдруг, когда я вчера утром зашел к Василию Ильичу, он сказал:
— Ты мне очень нужен. Зайди ко мне чуть позднее.
Около часа дня я зашел к нему снова. В это время зазвонил телефон, и Василий Ильич сказал в трубку: «Идем. Прямо сейчас идем». Положив трубку, он сказал мне:
— Иди к Гуськову быстрей.
— Какие-то темные дела они решают, — сказала сидевшая в кабинете Калерия Александровна.
Почти до самого управления я бежал бегом. Только вбежал в коридор, как из своего кабинета вышел Вениамин Семенович Гуськов. В руках у него были два листа бумаги. Увидев меня, он указал рукой на дверь своего кабинета, дав понять, чтобы я зашел и подождал его.
Минуты через три он вернулся снова с двумя листами бумаги, добавил к ним третий лист и протянул мне. Все это он делал молча, но я догадывался, что это бумаги на приобретение машины. Я догадался еще утром по тону Василия Ильича, когда он сказал: «Ты мне очень нужен». Единственное, в чем я сомневался, это в том, что могут быть не «Жигули», а «Москвич». И, взяв бумаги, я прочел на одном листе, что управлению культуры выделен автомобиль «Москвич-2140» для продажи передовикам производства. На другом листе я прочел, что управление культуры просит управление торговли продать «Москвич-2140» Виктору Андреевичу Баркунову.
— Не то, Вениамин Семенович, — сказал я.
— Что?
— Марка не та.
— А какую надо? «Жигули»?
— Да.
— Только такую дали.
— А переделать нельзя?
— Мы не можем. Это уже надо говорить с теми, кто продает.
— Понятно. Ну, спасибо, Вениамин Семенович. В долгу перед вами, — сказал я, крепко пожимая ему руку.
Прибежав в училище, я позвонил Рите и сказал, что у меня есть бумаги.
— Какие?
— Покажу потом.
Договорились пойти вместе обедать в ресторан «Калуга». Здесь я и показал Рите бумаги. Она была сильно удивлена и не могла понять, как это мне удалось так быстро решить такой трудный вопрос.

После обеда я пошел к Ване и сказал ему о получении бумаг. Он тоже удивился:
— Молодец твой директор. Редкий человек в Калуге.
— Я это прекрасно понимаю. Но, наверное, ничего не получится.
— Почему?
— Денег не хватает. Ведь мы рассчитывали только на «Жигули».
— Это плохо. Такую возможность упускать нельзя.
— Я понимаю. А что делать?
— Думай. Во всяком случае ты должен отблагодарить директора.
— У меня есть две бутылки «Посольской».
— Вот и отнеси их ему. Колбаски возьми.
Кроме двух палок колбасы я взял Василию Ильичу еще две банки сайры, которую он очень любит.
Когда я принес это ему в кабинет, он развернул свертки, обрадовался и тут же позвонил Гуськову.
— Ну ты что, решил и всю ночь работать? — сказал Василий Ильич в трубку. — Я хотел бы, чтобы ты зашел ко мне. Как зачем? Ты разве не хочешь «Посольской» по сто граммов выпить? Ну, и приглашай Василия Васильевича. Значит, придете? Жду.
Настроение у Василия Ильича было явно приподнятым. Я сходил в магазин за хлебом.
Вскоре пришли Вениамин Семенович и Василий Васильевич Курганов. Василий Ильич достал колбасу и показал им. Вениамин Семенович выхватил ее и, найдя в шкафу газету, завернул себе. Другую палку Василий Ильич поломал на куски для закуски.
Выпили все понемногу, но зато я стал свидетелем интереснейшего разговора.

Вениамин Семенович и Василий Ильич — старые партийцы, когда-то работавшие районными руководителями. Вениамин Семенович работал председателем райисполкома, а Василий Ильич — вторым секретарем райкома партии. Они многое вспомнили из своего прошлого.
Больше всего мне понравился рассказ Василия Ильича о том, как в бытность Хрущева на посту секретаря ЦК КПСС была введена ночная дойка коров в колхозах и совхозах. Василий Ильич с председателем райисполкома приехали проверить, как она проходит в одном из колхозов. На ферме они увидели, что никакой дойки нет. Поехали в деревню к председателю колхоза. На стук в дверь вышел председатель и увидел районное начальство. Вышел он в ночном белье: в белых кальсонах и в белой рубашке.
— Почему у тебя ночная дойка не организована? — спросил Василий Ильич.
— Идите вы!.. — спокойно сказал председатель. — Что я, должен не спавши жить?
— Чтобы в десять часов был в райкоме! — сказал Василий Ильич.
— Я могу быть и пораньше, — ответил председатель.
Мер к нему никаких, конечно, не приняли, так как вины председателя не было. Эта ночная дойка была дурной затеей. Сейчас она нигде в стране не проводится и хозяйства обходятся без нее.
Такой же случай был и у Вениамина Семеновича. Только председатель колхоза, которого они разбудили, сказал: «Мало того, что вы отчитываете в райисполкоме и в райкоме, так придумали еще новую моду — отчитывать на печи». И тоже выгнал их из избы.
Много говорили они и об областном начальстве. Василий Ильич признался, что его очень крепко поддерживал бывший второй секретарь обкома партии Алексей Васильевич Аксенов, которого мне только один раз пришлось послушать, когда он выступал на совещании культработников в первый год моей работы в Калуге. И Василий Ильич, и Вениамин Семенович очень хорошо отзывались об Аксенове, считая его умным и добрым человеком. С интересом я воспринял и признание Василия Ильича, что для него остаться без работы, то есть уйти из училища, это значит уйти из жизни.
Я отметил, что у них прекрасные взаимоотношения с Вениамином Семеновичем и что они очень похожи на моих хороших руководителей, которых я помню, примеру которых стараюсь следовать,  при всяких подходящих случаях рассказываю о них, с ними сравниваю людей, с которыми мне приходится знакомиться. То есть они для меня являются своеобразным ориентиром. Больше и чаще всего я говорю об Иване Даниловиче Степыкине, который был председателем колхоза, когда я работал заведующим Юрьевским клубом в Сибири. С гордостью я говорю всегда об Александре Тихоновиче Елистратове — директоре Юртовского клуба Тогучинского района Новосибирской области. Под его руководством я начинал свою трудовую деятельность после окончания Новосибирского культпросветучилища.
И сегодня я сказал:
— Мне приятно и интересно, товарищи, быть с вами, потому что вы похожи на моих истинных друзей, с которых я беру пример.
Вениамин Семенович спросил:
— А как вы определяете — истинный или нет?
— По душе. Я считаю, что душа — тончайший прибор, который притягивает к себе хорошее и тянется к хорошему. Плохая душа тянется к плохому и приемлет плохое.
Вениамин Семенович переглянулся с Василием Ильичом и ничего не сказал. Но я почувствовал, что они несколько удивились такому моему ответу.
Бутылку с чуть-чуть недопитой «Посольской» Василий Ильич отдал мне:
— На, поставь в портфель к себе.
— Да в стол бы поставили, — нарочно сказал я.
— Ни в коем случае. Этого делать нельзя, — отрезал Вениамин Семенович.
— В столе таких вещей не должно быть, — подтвердил Василий Ильич.
Мы убрали все со стола, не оставив никаких следов нашей мужицкой трапезы. Когда вышли в коридор, Василий Васильевич подошел к дежурному преподавателю и начал о чем-то с ним разговаривать. На улицу мы вышли втроем, и Вениамин Семенович сказал:
— Вот таких вещей допускать нельзя, как сделал Курганов. Никаких разговоров после употребления спиртного вести не следует.
И, когда вышел Курганов, он высказал ему свое мнение.
С Вениамином Семеновичем мы расстались на углу улиц Московской и Дзержинского, а с Кургановым и Василием Ильичом я распрощался у своего дома, так как они живут дальше меня.
Придя домой, я взял портфель и пошел к Рите. Дорогой я думал о Василии Ильиче и Вениамине Семеновиче. Василия Ильича я воспринял всей душой и, чем больше бываю с ним в каких-то ситуациях, тем больше проникаюсь к нему уважением. Вениамина Семеновича я хоть и мало знаю, но душой чувствую его доброту и порядочность.

Рита была уже дома. Она находится в командировке в Малоярославце, но ночевать приезжает домой. Уже несколько дней она чувствует себя очень плохо. И в воскресенье (12-го) она совсем раскисла и дошла до полной апатии ко всему. Пожаловалась на то, что несчастна из-за отсутствия ребенка. Потом на то, что ее не устраивает работа.
— Я просто так хожу на работу, не испытывая никакого удовлетворения, — говорила Рита сквозь слезы.
Призналась Рита и в том, что забеременела, и сказала, что хочет оставить ребенка.
— Это неразумно, — сказал я.
— Почему?
— Потому что всему свое время.
— Ты считаешь, что мне уже поздно иметь ребенка?
— Конечно. Ведь тебе будет 60, а ему только 20.
— Ну и что ж?
— Подумай. Ты обречешь годы, идущие к старости, на беспокойство. Сейчас надо уже думать о себе.
Я говорил это Рите с полным убеждением в своей правоте, представляя те трудности и хлопоты, которых требует рождение ребенка. И еще мне очень запомнилась встреча с пожилой матерью и ее сыном, когда ехал нынче из Пскова.
Не знаю, убедил ли я Риту. Во всяком случае она успокоилась,  повеселела. Но самочувствие ее плохое. Я стараюсь не докучать ей ни расспросами о делах, ни разговорами, считая, что все у нее пройдет и она вернется в нормальное состояние.
Я и сам после праздника не могу прийти в норму. Переболев сильно с 9 по 11 ноября, я снова сегодня почувствовал себя плохо.
Весь вечер проговорили о машине. Все дело упирается в то, что она дорого стоит. Я, конечно, тоже за то, что лучше бы «Жигули» купить за 5500. Но что сделаешь, если их нет...


23 ноября

Состояние мое отвратительное. Почти всю ночь сегодня не спал. Тело ныло так, что я не находил себе места. Как ни держался, но иногда стонал.
Однако утром я встал и пошел на работу. В училище не подавал вида, что плохо себя чувствую, и два часа у художников вел клубоведение.
А через два часа понес документы на машину в управление торговли. Вчера я многое дооформил в них. Сходил в обком профсоюза работников культуры, подписал их у председателя и заверил печатью. Потом пошел в управление культуры, подпечатал номер паспорта и заверил печатью список, где указана моя фамилия. Вечером я еле уговорил капитана ГАИ выдать мне справку о том, что у меня нет автотранспорта. Дело в том, что по личным вопросам граждане принимаются только по вторникам и субботам. Сработала опять моя настойчивость.
Отдав в управление торговли документы, я позвонил директору магазина «Спорттовары», и она разрешила мне приехать к ней на прием. Разговор по поводу приобретения «Жигулей» она не стала вести, сказав, что это — «темный лес». Порекомендовала взять «Москвич-ИЖ комби». Если его не возьмут за пятницу и субботу, то в понедельник я могу его взять. Стоит он 6746 рублей. «Москвич-2140» стоит 6935 рублей. А весной стоил 6835. Цены поднимаются, как температура в больном теле.
Вообще я приятно удивился, что Лидия Михайловна так хорошо ко мне отнеслась. Такое отношение к покупателям есть пример для всех торговых работников и вообще для людей, от которых зависит решение чьих-то вопросов.
И еще один очень важный момент. Решив вчера покупать «Москвич», я зашел на работу к Анне Ильиничне и сказал ей, что надо брать его, коль представляется такая возможность.
— Не знаю, как нам обойтись. У меня есть три тысячи. Ну, рублей восемьсот наберем еще. А три тысячи где брать?
— Просите у тети Шуры тысячи две, — сказал я.
— Да она даст, но с отдачей. Она же хотела нашему Виктору помочь купить машину. Придется у нее и одалживать.

Поговорив с Анной Ильиничной, я пошел домой и по пути зашел к Вале.
— Ты машину не хочешь купить? — спросил я.
— Зачем она мне?
— Как зачем? Ездить будешь?
— Нет, не  хочу.
— Ишь ты, какая хитрая! Ты хочешь на дурачка проехаться, подсев к кому-нибудь.
— Конечно. А что, продает кто-то машину?
— Мне продают.
— Кто тебе продает?
— Вот уже документы в кармане.
— Ну и бери.
— Бери! Копеечек не хватает.
— Сколько не хватает?
— Тысячи.
— Много.
— Одолжи.
— Тысячу не могу одолжить.
— Ну, хоть рублей пятьсот.
— Пятьсот дам.
— А когда ты дашь?
— Сегодня. Сейчас вот пойду на работу пораньше и зайду сниму с книжки. Вечером приходи.
— Ну, спасибо. Чувствуется, что у меня есть сестра. Вечером зайду, а сейчас дел еще много.

От Вали я пошел к Ване в магазин.
— Ну, что? — спросил он.
— Решили брать.
— Правильно. Такую возможность упускать нельзя.
— Но силенок не хватает. Надо еще пятьсот рублей.
Ваня многозначительно молчал. Потом заговорил:
— Одолжить — это не проблема. Тут понимать надо глубже.
— Я все прекрасно понимаю.
— Сомневаюсь.
А у меня в это время были мысли: «Неужели ты, брат, думаешь, что я к тебе бы пришел с такой просьбой? Ведь мне просто неудобно: все знают, что я могу занять денег у тебя, а буду занимать у чужих. Неудобно за такие наши отношения».
— Да видишь ли, все говорят, что для меня не проблема занять денег, — сказал я.
— Ты же как? Дашь тебе взаймы — хорошо, не дашь — ты обижаешься.
Я хотел сказать: «Конечно. Ведь это так и должно быть», но промолчал.
Ваня стал собираться на обед и сказал:
— Пойдем пообедаем, и деньги возьмешь.
Придя к нему, я решил не смотреть, откуда он будет брать деньги, и пошел в ванную мыть руки. Ваня за это время отсчитал 500 рублей и положил на столик.
— Проверь, — сказал он.
— Спасибо большое.
Ваня лег на диван-кровать, а я стал просматривать книги на столе.
Отдохнув минут десять, он встал и пригласил меня на кухню обедать. Доедали мы остатки холодного кролика, начиненного яблоками. Попив чаю, я сказал:
— Вот это нормальный обед, а то я дома все время переедаю.
Мы сразу же собрались и пошли. У магазина распрощались, и я отправился в облсовпроф.
Вот и все вчерашние события. А сегодня, побывав у Лидии Михайловны, я пришел к Анне Ильиничне на работу и рассказал ей кратенько положение дел.
— Завтра я сниму свои деньги и у тети Шуры возьму, — сказала она.

Вечером я к шести часам пришел в училище на дежурство, а в семь начал диспут «Любовь, семья, счастье». Студенты моих двух групп сомневались, что кто-то придет на диспут из других групп и что он будет самым настоящим. Но люди пришли. Пришли только по нашему объявлению. Никаких дополнительных сообщений мы не делали. И самое приятное то, что диспут получился. Спор был по всем шести вопросам. Выступали многие — очень обстоятельно и интересно. Но больше всего меня удивило выступление одной девушки. Она сказала примерно так:
— Прощать проступки друг другу муж и жена должны, конечно. Но бывает так, что эти проступки для одного из супругов становятся невыносимыми. Я скажу о себе. Мы живем с матерью. Отец нас бросил. И мать все время говорила, что отец наш — плохой человек и потому бросил семью. Но сейчас, когда я выросла и побывала у него, я поняла, что он хороший и вполне нормально живет с другой женщиной. А когда он жил с нами, то каждый день были скандалы. И сейчас я поняла, почему он бросил нас. Он просто вынужден был уйти не от нас, а от моей матери. И я считаю, что он правильно поступил.
«Как будто выступает моя Ольга и говорит обо мне», — подумал я.
Действительно, это выступление тронуло меня. Во всяком случае, мне бы хотелось услышать подобное от своих детей. Пусть это будет даже без обвинения матери. Как бы там ни было, а она их воспитывает.
Заводилой спора был председатель студенческого профкома Женя Зубренко. Я даже не думал, что он придет. Были на диспуте Афанасьева, Лариса Болховитина и преподаватель рисования Лариса Адольфовна. Она даже несколько раз хотела выступить, но, простудившись, потеряла голос. То, что на диспут пришли Лариса и Афанасьева, меня удивило. Вели они себя пассивно и после окончания диспута сразу же ушли. Многие студенты, особенно хореографы, подходили ко мне и высказывали свое удовлетворение диспутом.
Когда все ушли, я еще долго дежурил по училищу. Уходили я, гардеробщица и Толшина последними. Был уже девятый час.

Сегодня я пошел домой на Кирова, у меня были и Рита, и Анна Ильинична. Анна Ильинична зашла, чтобы еще раз поговорить о покупке машины. Вообще меня несколько удивляет их нерешительность. Сколько было разговоров о том, что надо купить машину, а теперь, когда возможность купить ее есть, появилось сомнение и у матери, и у Риты. Теперь эти сомнения объясняются только тем, что машина слишком дорого стоит. Причина, конечно, серьезная. Ведь как-никак приходится переплачивать больше тысячи рублей, а этого бы вполне хватило на строительство гаража.
Наедине с собой я иногда думаю, что у Анны Ильиничны есть, возможно, и другие причины для сомнений. Может быть, эти сомнения связаны с тем, что машина будет оформляться на меня…. А я никаких клятвенных обещаний не даю. Хочу, чтобы они мне просто верили. Ведь верить в порядочность — это большая работа души. И мне бы очень хотелось, чтобы у них никаких сомнений в моей порядочности не было.
Сегодняшний разговор привел к окончательному решению: машину будем покупать. Правда, когда Анна Ильинична заявила о том, что машиной будет пользоваться и Виктор Иванович, Рита сказала каким-то неуверенным тоном:
— Тогда пусть и они добавят денег на покупку.
Анна Ильинична ничего не ответила на это, как будто пропустив слова Риты мимо ушей, и уехала к себе на Труда, а мы с Ритой остались ночевать у меня.


27 ноября

Итак, сегодня произошло большое событие. Куплена машина. Больше всего удивляет то, что все получилось очень быстро. Но лучше — все по порядочку.
В воскресенье были отсчитаны деньги на «Москвич-2125, ИЖ комби» в сумме 6746 рублей.
Сегодня утром в восемь часов я начал уроки в училище. Вел себя спокойно и только иногда вспоминал о том, что сегодня будет завершающий этап операции «Москвич».
Проведя три урока, я позвонил Лидии Михайловне и спросил, как мы оформим куплю-продажу.
— Да, наверное, сегодня у нас ничего не получится, — ответила Лидия Михайловна, — у меня и документов ваших еще нет.
— Вы их не забрали из управления?
— Нет. Не успели. Может быть, к концу дня получим. Так что давайте лучше завтра все сделаем.
— Ну что ж... Хорошо. Давайте завтра.
Лидия Михайловна говорила таким добрым тоном, что я не мог с ней не согласиться.
Проведя четвертый урок, я оделся, вышел из училища и, стоя на улице, решил: «А пойду-ка я в управление торговли и подтолкну это дело. Возможно, что и получится». Минут через пять я был уже в 48-й комнате управления торговли. Женщина с седыми аккуратно зачесанными волосами узнала меня:
— Ну, что у вас?
— Да, видите ли, в четверг мы с Лидией Михайловной договорились, что все дело доведем до конца в понедельник. Сегодня я звоню ей, а она говорит, что у нее нет еще документов.
— Да, мы еще не отдавали ей документы, но вы идите к ней и скажите, чтобы она нам позвонила. Она сделает вам все сегодня.
Я зашел домой, взял деньги и поехал в магазин. Лидия Михайловна была в бухгалтерии. Она тут же встала и пошла к себе в кабинет. Вслед за ней направились я и еще двое мужчин. Один из них остался за дверью, а другой вошел вместе со мной.
— Я у вас хотел спросить, как мне быть вот с этой открыткой, — заговорил мужчина. Дело в том, что очередь на мотоцикл жена на сегодня записала, и открытка пришла на нее, а она уехала в Новосибирск. Могу я уплатить деньги вместо нее?
— Платите, — сказала Лидия Михайловна.
— Тогда вы его на меня и запишете?
— Как хотите. Если вы уплатите деньги, то мы можем оформить мотоцикл по вашему паспорту.
— А когда деньги надо уплатить?
— Если завтра не уплатите, то мы продадим мотоцикл.
— Завтра можно?
— Да.
Только мужчина повернулся к двери, как вошли двое молодых мужчин.
— Не узнали, Лидия Михайловна? — спросил один из них.
— Нет ничего пока. Наверное, к концу дня что-нибудь прояснится.
— Тогда мы зайдем к вечеру.
— Заходите. Буду с четырех до семи.
Когда мужчины ушли, мы остались с Лидией Михайловной вдвоем.
— Давайте ваш паспорт, — сказала Лидия Михайловна.
— Женщина из управления просила, чтобы вы ей позвонили, — сказал я, доставая паспорт.
— Они уже сами мне звонили насчет вас.
Записав мои данные из паспорта, она спросила:
— Будете ждать 2140 или «комбик» возьмете?
— «Комби» возьму.
— Берите. Машина эта хорошая.
Лидия Михайловна стала выписывать какую-то бумажку, по которой я должен уплатить деньги в кассу.
Вдруг зазвонил телефон. Она взяла трубку. «Пришли «Запорожцы». Да, мы их будем выдавать прямо с платформы, где сгрузили. Пожалуйста», — сказала она кому-то по телефону.
— А нельзя все на «Запорожца» переделать? — спросил я в шутку.
— Что вы? Ничего нельзя. Помешались все на машинах. Просто помешались.
— Не хотят отставать друг от друга.
— Не хотят. Не можем никак сбить поток желающих.
— Я вообще-то очень хотел «Жигули» взять, но не получается.
— «Жигули» — это темный лес. Фонды мы свои выполнили, а дополнительно нам не дают.
— Вот интересно! Раньше было посвободней с приобретением, а сейчас все хотят иметь машину.
— Я говорю же, что помешались. Это вам повезло, что один остался «комбик».
— Их два там стоят на складе.
— Один уже оплачен. Не знаю, почему его не забирают.
Лидия Михайловна написала бумагу.
— Деньги будете наличными платить?
— Да. Я могу прямо сейчас уплатить.
— Идите оплачивайте.
— Спасибо вам большое, Лидия Михайловна, за ваше хорошее отношение.
Кассир внимательно сосчитала деньги и выписала мне корешок приходного ордера.
— А как мне получить машину?
— Вон там в секции есть продавец, который отпускает.

Продавцом оказался молодой парень с очень простым лицом.
— Мне сказали, что вы можете отпустить машину, — сказал я.
— Могу, но теперь уже только после трех часов. С часу до двух на складе обед, а с двух до трех — у нас.
— Может быть, вы мне сделаете одолжение и сейчас отпустите? Еще без десяти час. Очень вас прошу.
— Ну, сейчас попробуем.
Парень быстро оделся, взял ключи от машины и сказал:
— Идемте. Но вряд ли успеем.
В это время к нему подошли двое молодых мужчин.
— Ваня, дело есть к тебе, — сказал один.
— Не могу, тороплюсь вот товарищу машину отпустить. Идем на склад.
— А мы вас подвезем, мы на машине.
Мы сели в белую «Волгу» ГАЗ-24 и поехали на склад.
Дорогой мужчины обговорили все с продавцом, и он сказал им, что можно сделать, чтобы получить какие-то детали, а выписать не детали, а шахматы и прочие дешевые спортивные вещи.
Машины были покрыты снегом, который, как нарочно, выпал сегодня ночью.
— Вы что, за машиной? — спросила женщина.
— Да.
— Ну быстрее, а то уже обед.
Парень открыл первую машину и стал заводить. «Москвич» долго не заводился. А когда завелся, продавец откатил его назад.
— Ну что, этот будете брать?
— Шут его знает... Какой из них лучше?
— Смотрите.
Я послушал мотор, и мне показалось, что он работает с перебоями.
— Давай тот попробуем, — сказал я.
Продавец открыл второй «Москвич» и только включил зажигание, как мотор завелся и тут же заглох.
— Давай этот, — сказал я.
Продавец откатил назад и эту машину. Я спросил, все ли в наличии. Все было на месте.
— Ну, куда теперь? — спросил я.
— Поехали в магазин, я отдам вам еще приемник к нему. Сами за руль сядете?
— Давайте лучше вы до магазина, — сказал я.
Парень попросил открыть ворота, сел за руль, и мы поехали к магазину. От таявшего снега грязь на улице была непролазная.
У магазина я еще кое-что спросил у продавца и дал ему пять рублей за то, что он так участливо отнесся ко мне. Он выдал мне приемник, и я поехал на заправку, так как бензина в баке было очень мало.
Я давно не управлял машиной и ощущал этот перерыв очень сильно. Волнения, правда, не было, но и легкости в управлении я тоже не ощущал. Да и машина была непривычной. Ведь я впервые за рулем «Москвича». Кое-как подъехал к колонке и залил в бак сорок литров бензина. От заправки я поехал к «Орбите».

Ваня был у себя. По моему довольному лицу он все понял.
— Все. Операция завершилась, — сказал я.
— Взял?
— Да. Можешь пойти посмотреть.
— Некогда, я иду собрание проводить.
— Тогда я поехал.
Я проехал до рынка, развернулся в обратную сторону и остановился напротив окна кафе, где работает Анна Ильинична. Она поняла по моему лицу, что я доволен.
— Ну, что? — спросила она.
— Все нормально. Могу прокатить.
— Ты на ней приехал? Пойду посмотрю.
Анна Ильинична вышла из-за кассы и подошла к окну.
— Желтая, — сказала она.
— Да не совсем.
— Ну, все нормально получилось?
— С трудом, но получилось.
— Ну и слава Богу. Целоваться будем потом.
— Да, вечером.
Я поехал домой и, остановившись во дворе, где стоят машины других жильцов дома, два часа читал инструкцию и ознакомился со всеми кнопками, ручками и приборами управления.
В четыре часа поехал снова в магазин за справкой-счетом, которая нужна для постановки машины на учет в ГАИ.
Взяв справку, я снова вернулся домой и зашел к Вале.
— Ну, посмотри в окно на машину.
— Купил уже? Во дает! — восхитилась Валя и, посмотрев в окно, добавила: — Хорошая машина! Молодцы, правильно сделали. Поздравляю! У тебя этот месяц прямо весь из событий.
— Не говори! Да какие события! Ну, собирайся. Поедем на вокзал, встретим Риту и обмоем покупку.
— Сейчас, я тут кое-что доделаю.
— Ну, как управишься, заходи ко мне.
Дома я взял баян и поиграл, пока не пришла Валя. Я быстро оделся, и мы с ней вышли в коридор. Лифт был занят. Со скрежетом он поднимался вверх. Когда он поднялся на девятый этаж, я открыл дверь и увидел… Риту. Все очень удивились такой встрече и, довольные, рассмеялись.
— А мы собирались тебя встретить на машине, — сказала Валя.
— Я уже посмотрела! Уехала из Малоярославца сегодня пораньше.
Я отвез Риту с Валей на Труда, а сам вернулся домой, поставил машину и поехал на Труда тоже.
Рита с Валей приготовили ужин, поставив бутылку водки и бутылку сухого вина. Тост, конечно, был за машину. Все с настроением выпили.
Вскоре пришла Анна Ильинична и села с нами за стол. Ужин, как говорится, прошел в теплой, дружеской обстановке. Разговор теперь зашел о том, куда ставить машину на зиму.
— Решим, — сказал я, — этот вопрос уже легче, чем ее купить.
— Смотри, Виктор. Я целиком на тебя полагаюсь.
— Вот за это спасибо. И вы можете быть спокойны, мама, — сказал я.
После ужина я проводил Валю домой и, вернувшись, лег спать. Вспомнил, что в пятницу вечером я разговаривал по телефону с Даниилом Васильевичем.
На мой вопрос о самочувствии он ответил:
— По-всякому бывает.
— А Семеновна как себя чувствует?
— Плохо.
Потом я спросил, можно ли в его гараж поставить машину.
— Да, пожалуй, можно. У меня ж второй-то гараж свободен.
— Ну, спасибо, дядя Доня. Если что, то я в следующую пятницу приеду.
— Приезжай. Но ты все же попытайся там в Калуге найти возможность поставить.
Так что о гараже я уже сегодня не беспокоился, зная, что в крайнем случае смогу отогнать машину в Щекино.


28 ноября

Весь ноябрь стоит скверная погода. Стопроцентная влажность воздуха и грязь влияют и на настроение, и на самочувствие. Но дел сейчас столько, что думать о себе и о погоде некогда.
Сегодня я договорился с Казаковым, что в Бетлицу ехать не надо, и доложил об этом Василию Ильичу. Он остался доволен, что я обговорил этот вопрос. Когда заговорили о том, чтобы обмыть машину в ресторане, Василий Ильич сказал:
— Наверное, без меня вам придется обмывать.
— Почему?
— Я себя неважно чувствую. Сердце что-то у меня прихватило.
— Я очень огорчен, Василий Ильич, и не представляю трапезу без вас. Просто не представляю. У меня не будет настроения. А может быть, к пятнице вы поправитесь?
— Ну, посмотрим. Ты Гуськову позвони и скажи, что все нормально.
По дороге домой я позвонил Вениамину Семеновичу.
— С огромной благодарностью сообщаю вам, что операцию я завершил благополучно. Вчера я «ИЖ комби» пригнал домой.
— Молодцом! Рад за вас.
— Я сейчас был у Василия Ильича и обговорил с ним вопрос нашей совместной трапезы. Он неважно себя чувствует и говорит, что лучше нам без него обойтись. А я считаю, что без него будет не то. Предлагаю подождать до пятницы, может быть, он оклемается и мы в пятницу соберемся.
— Правильно. Дадим ему указание до пятницы привести себя в порядок.
— Еще раз большое вам спасибо, Вениамин Семенович.
После обеда я поехал в ГАИ насчет постановки машины на учет, получения техпаспорта и номеров. За все эти формальности уплатил 18 рублей 50 копеек. И здесь государство повысило цену больше чем в три раза. Делается все, чтобы затруднить людям приобретение транспорта. Бензин тоже стал в два раза дороже, да и на запчасти цены повысились. Так что полной радости не испытываешь от покупки. Лучше бы разобрались в том, как люди деньги присваивают огромными суммами. От этого было бы больше пользы государству. А тем, кто своим трудом зарабатывает, было бы правильно сделать некоторые льготы.
Вопросами личного транспорта ГАИ занимается только по вторникам и субботам с 9 до 11 часов. Так что я опять опоздал. Но решил снова упросить капитана, который давал справку, сделать мне исключение.
— Опять вы меня ругать будете за то, что я не вовремя пришел, — сказал я, — но ничего у меня не получается со временем. С утра у меня уроки были.
— Теперь только в субботу. Что вы хотели?
— Я же не зря просил у вас справку срочно. Видите, в четверг брал справку, а вчера уже машину купил. А упустил бы момент, значит, без машины бы остался.
— Вы хотите ее на учет поставить?
— Да. Оформить все как положено.
— Приходите в субботу.
— Да я ее хотел уже в пятницу отогнать в Щекино, поставить к дяде в гараж. У меня гаража еще нет.
— Опять причина! То справка срочно нужна, то номера...
— Но что делать, коль так складываются обстоятельства?
— Пишите заявление, — сказал капитан, подав мне бланк. Я быстро заполнил заявление и отдал капитану через окошечко.
— Машина ваша здесь? Сейчас я оденусь и осмотрим.
Вскоре капитан вышел. Его округленное лицо, полноватые губы, манера говорить очень сильно были похожи на Оксова. И что-то в капитане располагало меня к нему. Я уже говорил, что к милиционерам хорошо отношусь довольно редко, а этот капитан вызывал у меня симпатию. Я открыл капот, и он сверил номера двигателя, шасси и кузова.
— Ну, видите, как мы быстро вам все сделали?
— Я это не оставлю без внимания и считаю, что вы просто добрый человек. Я бы с удовольствием разделил с вами компанию за столом. Как вы к этому относитесь?
— Некогда. Завтра приезжай часам к четырем.
— Договорились. Спасибо вам большое.

От ГАИ я поехал на Труда. Дома решили с Анной Ильиничной съездить к тете Шуре, чтобы она помогла в поисках гаража. Анна Ильинична с волнением садилась в машину. Но это было приятное волнение.
Тетя Шура стояла у дома и долго не могла понять, кто это подъезжает. Узнав нас, она обрадовалась и даже разволновалась.
Когда мы заговорили о гараже, она сказала:
— Да вот тут и стройте: сносить нас не будут.
Она по-деловому показала, как можно построить гараж. Вообще мне ее деловитость очень нравится. И больше всего нравится то, что она делает все от души. Она просто очень добра к нам. Когда заговорили о чехлах на сиденья, тетя Шура побежала в дом и принесла шесть метров материала. И, хотя он не очень подходит для чехлов, но она расхвалила его, желая, чтобы чехлы были сшиты именно из этого материала.
К половине пятого я повез Анну Ильиничну в поликлинику УВД, так как ей на это время был назначен массаж плеча.


29 ноября

Итак, я начал, можно сказать, новую жизнь. Если до этого у меня почти не было личных забот и все было заполнено работой и общественными делами, то сейчас перевес взяли личные дела. Больше всего хлопот с машиной.
Даже ее регистрация и получение номеров потребовали времени. В свободное время я изучаю инструкцию по ее устройству и эксплуатации. Как бы там ни было, а владение машиной — это исполнение работы домашнего шофера.
Содержание машины в нормальном рабочем состоянии требует много хлопот. Даже сама езда по городу является сложным делом. Только со стороны кажется, что управлять машиной легко, а на самом деле это требует очень много усилий. Какой бы легкой ни казалась работа водителя, но во время движения он всегда в напряжении, ведь необходимо реагировать на все возможные ситуации, анализировать свои действия, принимать решения.
Теперь встает проблема со строительством гаража. Хлопот, конечно, тоже много. А я уже настолько привык все время отдавать училищу, что то время, которое я нынче отдаю работе, кажется мне мизерным. И я чувствую себя неловко, когда много внимания уделяю своему личному делу. Но думаю, что без этого не обойтись и надо быть просто порасторопней, чтобы успевать и там, и там.

Сегодня в училище проводился устный журнал на медицинскую тему. Это мероприятие назвали устным журналом, а требования, которые мы предъявляем к устным журналам, не были выполнены. Так, не было никакого оформления страниц, не было ведущего. И поэтому страницы были названы лекциями.
Первый врач говорила о значении физической культуры, другой — о вреде пьянства и курения. Слушали их невнимательно, разговаривали, и было даже неловко, ведь в зале сидели те, кто должен будет сам организовывать такие мероприятия.
Третью страницу вела врач-венеролог. Она сделала резкий упрек студентам за их плохое поведение и свое выступление провела почти при полной тишине. Привлекла она внимание и тоном речи, и интересным содержанием. Как я и предполагал, врачи к нам пришли не случайно. Пьянство, курение и половые связи молодежи принимают все более тревожный характер. Факты не могут не вызывать тревогу. Врач-венеролог сообщила, что заболеваемость в Калуге венерическими болезнями — сифилисом и гонореей (триппером) увеличилась за этот год на 100%. Зарегистрировано два случая врожденного сифилиса. Самое большое удивление вызвало сообщение о том, что и среди студентов культпросветучилища есть больные венерическими болезнями.
После выступлений врачей были показаны две части документальных кинофильмов. Никто не мог спокойно перенести кадры, где показывались дети-уроды. Это еще страшнее Андрея Макуева.
Когда я пришел в учительскую, то услышал разговор по поводу учебной практики у хореографов и художников. Кто-то донес  Калерии Александровне, что якобы практики не было.
— Как не было? Мы были все на устном журнале, — сказал я Калерии Александровне. — Неверно вас проинформировали.
Я думаю, что это дело или Ларисы, или Турусовой. Турусова заражена тем червячком, который подтачивает ее и заставляет искать нехорошее там, где его нет. Лариса и Афанасьева наговорили ей, что диспут у меня был плохой, что в нем не было научности, не приводились высказывания о любви Ленина, Маркса и других деятелей. Я разнес Турусову за это и сказал, что надо не слухами пользоваться, а самой ходить на мероприятия. Неприятно, когда люди выискивают гадости.

После устного журнала я съездил к маме. По дороге домой из училища на доске объявлений я прочел объявление по обмену жилья, которое повесила Ванина Тамара. В объявлении говорится,  что она меняет комнату на улице Ольговской и отдельную однокомнатную квартиру на улице Суворова на отдельную двухкомнатную квартиру. Я был удивлен этим объявлением и поехал к маме, чтобы узнать, знает ли она что-то о такой затее. Оказалось, что мама ничего не знает, так как с ней никто ни о чем не говорил, и мы пришли к выводу, что это целиком затея Тамарки. Что касается кооперативной квартиры, то они нашли какую-то бабку, которая согласна продать им свою комнату для обмена, но только с тем условием, что ей они дадут комнату в двухкомнатной квартире, если обменяют на такую.
— Значит, они решили тебе отомстить, подселив к тебе чужих, — сказал я.
— Черт их бяри! Пусть подселяют. Я и с чужими буду жить. Но из своей квартиры никуда не пойду и меняться не буду.
Вот до чего довели маму Ваня с Валей! Уж больно их заедает то, что я могу устроить все по-хорошему. Мне почему-то кажется, что им будет неспокойно, если у меня будет все нормально. Может быть, они даже боятся, что я вообще перестану с ними знаться, если у меня будет все нормально. В принципе-то за все их подлости я бы уже давно должен их вычеркнуть из своих родных, так как, кроме стыда за наши отношения, я ничего не переживаю.
Меня поражает их равнодушие к маме. И кажется, что у них нет никакой жалости к ней. Вот как говорила со мной Валя, когда я ей сказал, что маму кому-то из нас надо забирать к себе, так как ей трудно за собой ухаживать:
— Не знаю, кто из вас будет брать ее. Мне она совсем не нужна. Я с ней и два дня не проживу.
— Ну разве так можно говорить?!
— Мне она не нужна. Я лучше найму кого-нибудь, чтобы за ней ухаживали, а жить с ней не буду.
— Ну какая ты дочь после этого?
— Какая есть, но я ее не возьму.
— Позорище, да и только! — сказал я.
— Не позорище, я говорю как есть.
— Ты же дочь! Мать вырастила тебя, и вот ты отблагодарила ее! Да как ты можешь так?!
— Ничего. Пусть одна живет, ей одной лучше.
— Да это понятно. Чем чувствовать каждый день такое отношение дочери, лучше уж жить одной. Ладно. Пошел я.


1 декабря

Вчера в пять часов вечера ко мне зашел Виктор Павлович. У него все еще не решился вопрос с аварией. Водитель «Жигулей» продолжает доказывать, что он не виноват, так как не было четких разметок на перекрестке.
Эта зацепка у него основательная, и он вполне может ею прикрываться. Не знаю, как удастся Виктору Павловичу повернуть дело в свою пользу. Тому, конечно, не хочется платить почти девятьсот рублей.
Виктор Павлович был удивлен тем, что мы купили машину. Он съездил со мной в ГАИ, но номера и в четверг не получили. Я получил только техпаспорт. Виктор Павлович хотел помочь мне в поисках гаража и предложил съездить к одному из его знакомых, у которого пустует гараж. Поездка оказалась напрасной, так как этот знакомый уже пустил кого-то другого с машиной. Приехали ко мне. У подъезда встретились с Валей, которая сообщила, что взяла ключи от гаража у кого-то из своих знакомых. Гараж находится совсем недалеко от улицы Труда, то есть от дома Риты. Я очень обрадовался и сказал о Вале:
— Вот это человек! Душа радуется такому отношению. Разве тут уедешь летом без сестры за грибами или за ягодами?
— Ладно, пошли ко мне поужинаем, — сказала Валя.
Мы поужинали с Виктором Павловичем у Вали, и я проводил его до автовокзала.
Я проснулся минут пять третьего и почувствовал бодрость, с которой просыпался, когда жил у Полины Андреевны. Спать я не хотел и взялся за дневник. Незаметно пролетело три часа. В шестом часу я встал и пошел в баню.
В одиннадцатом часу я собрался ехать за номерами в ГАИ, а потом к тете Шуре, чтобы съездить с ней в Азарово. У ее знакомых там есть гараж, но стоит в нем лишь мотоцикл.
Только я собрался выходить из квартиры, как позвонил Виктор Павлович. С ним мы съездили в ГАИ и получили номера. Тут же, у ГАИ, их и привернули. Номер — «19-01 КЖП». Запоминается легко. Потом съездили в Азарово и в принципе договорились о том, что я могу поставить машину на зиму.
Виктор Павлович попросил отвезти его в Железняки, к дому родителей. Там мы и распрощались.
Со мной он ездит потому, что с сегодняшнего дня пошел в отпуск. Будет заниматься строительством гаража. Место ему дали в Анненках. Обещал и мне помочь в строительстве. Надо и мне выбивать где-то место под гараж. Вопрос, конечно, трудный.
После обеда я сходил в магазин и купил три большие бутылки  «Экстры» и бутылку «Посольской», чтобы угостить Василия Ильича и Гуськова. К концу дня я пошел в училище и предложил Василию Ильичу сходить в ресторан.
— Не могу сегодня. Неважно себя чувствую, — сказал Василий Ильич.
Он позвонил Гуськову, и договорились, что встретимся завтра.
Домой мы шли вместе с директором. Я взял портфель и пошел к Рите. Я все хотел сказать Василию Ильичу о том, что женился, но случая для этого не представляется. Так в училище никто и не знает о перемене в моей жизни. А я и не хочу говорить пока никому. Если скажешь, то дашь почву для всяких разговоров. Пусть пройдет время, и острота уже будет не та. А потом в училище и нет таких людей, которым бы мне хотелось рассказывать о себе.

К вечеру очень резко похолодало. Лужи подмерзли. Такого совпадения зимней погоды с началом зимнего месяца я ни разу не замечал за свою жизнь.


2 декабря

Утром морозец еще сильнее ударил. Земля покрылась снегом. В половине девятого я пошел к себе на Кирова, так как в половине одиннадцатого должен был прийти к Василию Ильичу.
Анна Ильинична с Ритой были огорчены, что я ухожу. Сегодня к обеду они пригласили Виктора Ивановича, чтобы сказать ему о покупке и обмыть машину. До этого они умалчивали о покупке, боясь, что Виктор Иванович обидится. Ведь тетя Шура планировала ему купить машину, а тут я все спутал. Анна Ильинична все время размышляла, как сказать Виктору Ивановичу о машине.
— Зачем придумывать что-то, ломать голову? Надо сказать как есть. Очень неожиданно подвернулась возможность взять машину — вот и решили взять, — сказал я.
— Да, конечно, — согласились и Рита, и Анна Ильинична.
Дома я сложил в портфель водку,  две банки консервов и пошел в училище. Василий Ильич был у себя.
— Не звонит почему-то Гуськов, — сказал он, когда я вошел в кабинет.
— Он что, сегодня работает?
— Да. В понедельник будет областное совещание, и все начальство готовится к нему.
— Ну, подождем немного.
Я вышел из кабинета, чтобы не мешать Василию Ильичу, который тоже готовится ехать в понедельник в Москву на всесоюзное совещание директоров культпросветучилищ, намеченное на 5 — 15 декабря.
Минут через сорок я снова вошел в кабинет.
— Не звонил? — спросил я.
— Нет еще.
— А может быть, он от вас ждет звонка?
— Давай позвоним.
Василий Ильич набрал номер и услыхал короткие гудки. Через минуту позвонил снова и заговорил с Вениамином Семеновичем о делах, о здоровье. И только потом сказал:
— Ну ты как, настроен на сто граммов? А то вот у меня сидит этот…... ну, который колеса приобрел. С портфелем. Наверно, что-то в портфеле есть. Да? — вдруг серьезным тоном спросил Василий Ильич.
— Что, не сможет?
— Да кто его знает...… Может, и сможет, — как-то непонятно сказал Василий Ильич. — Ты что, спешишь куда?
— Да не спешу, но дел много.
— Ну, подожди пока.
Я снова вышел из кабинета. Вслед за мной вышел и Василий Ильич.
— Галя, где у нас эта бумага, которой меня вызывают на совещание в Москву? — спросил он.
— У вас. Я вам ее отдала.
— Не найду никак. Ну-ка иди, поищем вместе.
Они вошли в кабинет, и минуты три я сидел один в приемной. Был уже первый час. Я хотел попасть домой, чтобы отобедать вместе с Виктором Ивановичем. «Ведь без меня у него и компании не будет», — подумал я. И вдруг мне пришла мысль, которую я решил проверить. Когда Галя вышла из кабинета, я вошел и сказал:
— Василий Ильич, а может, я вам все отдам и вы без меня посидите с Вениамином Семеновичем, когда сговоритесь?
— Я без тебя-то не смогу.
— Почему? Я вам все отдам.
Я встал и показал Василию Ильичу, что есть в портфеле.
— А колбасы нет?
— Нету, Василий Ильич. Я бы взял, если бы была.
Я достал бумажник, вытащил 60 рублей десятирублевыми купюрами и сказал:
— А это вам на расходы.
— Это ты много, — как-то непонятно буркнул Василий Ильич, но деньги взял и положил в карман.
— Все было бы так, как мы с вами договаривались, если бы были «Жигули». А на эту машину пришлось все израсходовать да еще и в долг залезть. Вам еще раз большое спасибо за внимание. Я портфель вам оставлю.
— Ну хорошо. И вам спасибо.
Василий Ильич подал мне руку, и мы распрощались.

Из училища я пошел к себе на Кирова и завел машину. Прогрев мотор, поехал на Труда.
— Все. Я освободился от компании. Отдал им портфель, пусть, как хотят, теперь гуляют.
— Ну и правильно, — одобрила Рита, — мама только что звонила Виктору. Они сейчас придут.
— А может, съездим за ними? — предложил я.
— А ты на машине? — спросила Анна Ильинична. — Ну, тогда съездите. Ты поедешь с ним, Рита?
— Быстро одевайся и поехали, — сказал я, — а я пойду им позвоню, что мы приедем.
Я пошел звонить. «А они уже ушли», — сказала мать Валентины Васильевны.
— Ушли уже, — сказал я, вернувшись домой. — Поедем, может, где дорогой их встретим.
Проехали мы до улицы Степана Разина, но нигде не увидели Виктора Ивановича. Только когда подъезжали обратно к дому, я увидел их и, посигналив, остановился. Виктор Иванович, Валентина Васильевна и Рома подошли к машине.
— Ну, садитесь, — сказал я.
— Да теперь уже дойдем, езжайте, — сказал Виктор Иванович. — Ну, молодцы! Как это вам удалось?
— Вот, Виктор Андреевич у нас провернул все дело, — ответила Рита. — За одну неделю все оформил.
Подъехав к дому, мы вышли из машины. Женщины сразу ушли в дом, а мы задержались с Виктором Ивановичем и Романом, осматривая машину. Я показал им багажник и фальшпол. Вышла Рита и сказала:
— Витюнчик, мама просит съездить за тетей Шурой, она же еще не была у нас.
— Ну что ж, поехали.
Тети Шуры дома не было. На лай собаки вышел их сосед и сказал, что она ушла на базар. Я стал показывать Виктору Ивановичу, где и как можно устроить гараж. Он согласился со всеми моими доводами. Одобрил решение построить деревянный гараж, пропитав его огнеупорной жидкостью.
Только мы вышли на улицу, чтобы поехать обратно, как увидели бегущую домой тетю Шуру.
— А я слышу, собака залаяла, ну, думаю, кто-то пришел. Здравствуйте вам.
— Здравствуйте. А мы за вами приехали, — сказал я.
— За мной? Машину поди обмывать?
Тетя Шура собралась очень быстро. Дома заговорили о том, что я должен развезти гостей по домам и поэтому пить мне нельзя.
— Да мы сами доедем до дома. Как это он не выпьет со всеми? — сказала Валентина Васильевна.
— Тогда машину надо отогнать на место, — согласился я.
Я быстро оделся и погнал машину к себе во двор на улицу Кирова. Обратно вернулся на такси.
Обед прошел за разговором о машине. Решили даже проблему, куда лучше ехать летом за ягодами и за грибами. Все предлагали свои места и говорили, что лучше этого места нет. Потом заговорили о строительстве гаража. Но ведь главное, что для этого нужны деньги. Так ничего и не решили.
После обеда гости засиживаться не стали, и мы проводили их домой.
6 декабря
В воскресенье мы с Ритой поставили машину в гараж. Поработать мне пришлось изрядно, чтобы выполнить все операции по установке ее на зиму. Рита почти все три часа была наблюдателем и замерзла так, что готова была убежать домой, не дождавшись меня. Машину я поднял и поставил на подставки из кирпича, чтобы колеса были на весу.
В понедельник вечером я хорошо поработал в детском доме.

Во вторник был интересный момент в «Орбите».
После того, как мы съездили с Егором Петровичем (мясником из магазина) посмотреть машину на склад, я взял бутылку водки и угостил его. А он еще и до этого выпил с холодильщиком и захмелел изрядно. Во всяком случае у него развязался язык, и он матерился вовсю, рассказывая о своих похождениях так, что ему мог позавидовать любой матерщинник. Этот похабный разговор  вызвал у меня отвращение, но я не стал одергивать его. Я бы, конечно, сказал Ване об этой похабщине, если бы не замечал, что Ваня ведет себя с ним чуть ли не дружески.
А вчера Егор проявил свою непорядочность. Придя в магазин и спустившись в подвал, где находятся мясные камеры, я встретил его и спросил, есть ли мясо.
— Мяска нет, дорогой. С удовольствием бы сделал, но нету.
— А куры есть?
— Куры есть. Можете взять.
Взяв курицу, я поднялся к Ване в кабинет и заговорил с ним о плане строительства гаража. И опять я ощущал злорадство Вани. Чувствуется, что он не против, чтобы я помучился со строительством. Ведь надо и блоки, и балки, и кирпич, и раствор, и ворота, и электропроводку, и прочее. У Вани было все гораздо проще.  Место для гаража он выкупил за взятку, материал доставал по знакомству, работать нанимал строителей, то есть для него не было проблем ни со строительством первого гаража, ни второго. Он чувствует, что для меня все будет проблемой, и испытывает от этого чуть ли не удовольствие. Однако я не подал вида, что  прекрасно все понимаю. Добрый настрой помогает определить настрой того, с кем имеешь дело. И вчера я хорошо определил настрой Вани. Решил еще немного подождать. Но обида накапливается все больше и больше.
В этот же вечер произошел и интересный разговор с Валентиной Александровной.
— Колбаски можно взять хотя бы палочку? — спросил я у Вани.
— Возьми, если есть.
Я вышел из кабинета и попросил:
— Валентина Александровна, сделайте, пожалуйста, две палочки колбаски.
— Колбаски вам? — протяжно и каким-то неприятным тоном переспросила она. — А Иван Андреевич разрешил?
— Разрешил.
— Сейчас спрошу.
И она пошла к Ване.
Я страшно рассердился на Валентину Александровну за такие глупые действия. Колбасы она мне принесла, и я спросил:
— А вареной нет?
Валентина Александровна, как будто извиняясь за свою глупость, сказала:
— Есть. Для вас все есть.
Я не стал ничего ей говорить, но дал почувствовать, что обижен.
Взяв колбасы, я снова вошел к Ване, чтобы поблагодарить его.  Вслед за мной вошел архитектор Ленинского района. С ним мы уже давно знакомы, но я не знаю, как его зовут. Это молодой приятный мужчина среднего роста. С Ваней они в дружеских отношениях. Когда он вошел, Ваня засиял, заулыбался ему.
Разговор зашел о шапках, о дубленках. Ваня сказал, что был на барахолке и видел ондатровые шапки, за которые просили 250 рублей.
— Спекуляция процветает вовсю на этой барахолке, — сказал я. — И никто ее не пресекает.
— Рейды бывают иногда, но все спекулянты знают, что в такой-то день будет рейд, и прячутся. Видимо, у них есть какие-то связи с ОБХСС, — сказал архитектор.
Я все ждал, что Ваня заговорит с архитектором о возможности строительства гаража, но он вдруг спросил:
— Мяса не надо вам? Мясо есть.
— Какое?
— Говядина и баранина.
— Я позвоню жене, спрошу.
Архитектор стал звонить, а Ваня вышел в коридор и попросил  вызвать Егора-мясника.
Из разговора архитектора с женой я понял, что мяса им не надо, но на всякий случай было решено взять килограмма полтора говядины.
Когда пришел мясник, Ваня ему сказал:
— Килограмма полтора мяса сделай вот товарищу.
Мясник покраснел и бросил взгляд на меня. Я многозначительно улыбнулся. Ему было очень неловко, ведь мне он только что сказал, что мяса нет.

А сегодня я встретился с капитаном ГАИ, который расположил меня к себе. Предварительно договорившись по телефону, я к шести часам пришел в ГАИ и пригласил капитана к себе домой.
Поехали на автобусе. Автобус вел старший лейтенант. Около моего дома мы вышли.
Усадив капитана на кухне, я стал готовить на стол. Налил водки и сказал:
— Валентин Александрович, я пригласил вас к себе не ради каких-то дорожных выгод. Вы мне просто понравились, и я хочу сказать большое спасибо за ваше человеческое отношение ко мне. Ведь мы с вами не были знакомы. Если бы на вашем месте был плохой человек, то он бы не учел никаких моих срочностей и сказал бы: «Приходите в субботу». А мне надо было в трехдневный срок решить вопрос.
Мы выпили и разговорились. Валентин Александрович рассказал о том, что вырос в Воронежской области, женат вторым браком. Первую жену он привез с родины. Это была очень красивая дивчина, но он быстро развелся с ней. Она загуляла и решила избавиться от него. Однажды даже позвонила в УВД и заявила, что  муж пьет и бьет ее.
— Забирать меня приехал заместитель начальника УВД Гурьев. А у него у самого плохие отношения с женой были, и я сказал ему: «Виктор Харитонович, вам ли не понять меня?» Меня, конечно, быстро отпустили, а с женой я развелся. Сейчас я живу нормально. Эта женщина хорошая. Уже сыну четыре года. Я как-нибудь приглашу вас с Ритой. Правда, у меня квартира плохая, — говорил Валентин Александрович.
Потом он сказал, что играет немного на балалайке и участвовал  когда-то в оркестре. Я поиграл ему на баяне, показал свои корреспонденции в газетах и прочитал кое-что из дневника. Три часа пролетели незаметно. Я проводил Валентина Александровича до рынка и пошел ночевать к Рите. При прощании мы решили, что нужно продолжить наше знакомство. Простые хорошие люди имеют много общего. Во всяком случае мне хочется, чтобы наше знакомство продолжалось.
7 декабря
Проведя уроки, я встретился в коридоре с одним из преподавателей по классу баяна.
— В волейбол не хотите пойти поиграть? — спросил он.
— Хорошо, приду.
В спортзал мы пошли вместе с преподавателем физкультуры Борисом Ивановичем. Там несколько наших преподавателей уже играли в волейбол. Втроем мы обыграли пятерых. Обыграли потому, что со мной и с молодым преподавателем танцев играл Банин Виталий Николаевич. Тот самый, с которым мы в сентябре—октябре работали в «Красном комбинате». В волейбол он играет прекрасно. Даже оставшись на площадке с ним вдвоем, мы выиграли у четверых преподавателей.

Дома я переоделся, взял портфель с нотами и пошел в детдом. К моему удивлению, дети с большим желанием приняли участие в репетиции. Сегодня я прочитал им новогодний сценарий, и мне не пришлось уговаривать их исполнять задуманные мною роли. Все согласились сами.


8 декабря

Как бы я ни был уверен, что проснусь сам в пять часов в баню, я все же завожу будильник на минут десять шестого. Просыпаюсь чаще, конечно, без будильника, но лежу, пока он не сработает. При первых нотах «Степь да степь кругом», которые выигрывает будильник, я вскакиваю, быстро собираюсь и иду в баню.
Сегодня уже вторую пятницу не было Вани и Семена Антоновича. Они точно не выдержали юмора Алексея Васильевича и стали ходить по четвергам в другую баню.
Баня мне не понравилась. В парной уже совсем сгорели камни в печи и не стали давать жару.
Каждый раз я прихожу из бани в десятом часу. На столе обязательно лежит записка от Риты с нежными словами, и на душе становится хорошо.

Вчера я сказал Рите, что сегодня поеду в Тулу. И в записке было пожелание удачно съездить и быстрее возвратиться. Я переоделся, попил чаю и помчался на автовокзал. Был уверен, что свободно возьму билет на Тулу. Но когда подошел к окошку кассы и, подав деньги, сказал: «Один билет до Тулы, пожалуйста», то в ответ услышал:
— До Тулы билетов на 10 часов нет.
Пришлось идти к начальнику автовокзала, который уже много раз помогал мне. И сегодня, войдя к нему, я сказал:
— Михаил Иванович, отправьте меня, пожалуйста, в Тулу.
Он оторвал кусочек бумаги и написал кассиру указание выдать мне билет. Кассир продала мне билет без места, но ехал я, сидя в кресле рядом с водителем. Только мы повернули от кольца на дорогу, ведущую на Тулу, из леса выскочил мужчина с ружьем. Целился он прямо в автобус. Мы сначала ничего не могли понять. Я, конечно, не допускал мысли, что мужик может стрелять по автобусу. Однажды в Германии я спокойно ехал на велосипеде по полигону, где шли стрельбы, хотя и слышал свист пуль. И теперь я не испытал никакого ужаса. Шофер чуточку наклонился в сторону. Вдруг перед автобусом из леса на дорогу выскочил маленький белый-пребелый заяц. Он хотел перебежать через дорогу, но, сообразив, что попадет под автобус, резко остановился. В это время мужик по нему выстрелил. Не знаю, попал он в зайца или нет, так как все произошло в считанные секунды. Только проехав мимо, мы заговорили о том, что следовало бы остановиться и отобрать у него ружье.
— Пусть он и не в нас целился, но ведь все могло случиться. Он мог и поскользнуться, — сказал мужчина, стоявший рядом со мной.
— Проскочили опасную зону, — сказал я в шутку. И мужчина, и шофер рассмеялись.
В это время из леса вышел второй охотник. Но у него ружье было опущено, и он шел спокойно.
— Кого там бить? Там зайчишка-то как котенок, — заметил мужчина.
— Он и был-то, наверное, один в лесу — и того нашли, — засмеялся я.
— Надо бы наложить запрет лет на пять на всякую охоту. Ведь уже всю живность истребили, — добавил мой собеседник.
Вскоре он вышел, и шофер разговорился со мной. Он подробно рассказывал, как его брат дал свои «Жигули» товарищу по работе. А тот решил эти «Жигули» присвоить. Сначала он разбил машину и уплатил брату четыре тысячи, а потом укатил на «Жигулях» в Пензу под предлогом того, что поехал делать ремонт. Шофер так интересно рассказывал, что даже сон меня не сморил. Обычно я сплю дорогой. Когда подъезжали к Туле, шофер сказал:
— Вот тут недавно «Икарус» перевернулся, из Москвы шел. Ветром снесло в кювет. Его легко сдувает. Как только ветер дунет посильней, так и я ощущаю, как болтает мой автобус.
— А я думал, что только легковые могут шататься от ветра.
— Автобусы еще сильней шатает.
— Ну, и жертвы были в «Икарусе»?
— Даже никто не поцарапался. Он медленно перевернулся. Пассажиры так ничего и не поняли. Повезло водителю.

В Туле я вышел на троллейбусном кольце и пошел в «Стрелу». Автозапчастями магазин, конечно, богат. Я поинтересовался, есть ли чехлы на сиденья для «Москвичей». Чехлов не оказалось. Купил чехол на руль. Походил по магазину, посмотрел  и подивился, как много здесь всяких деталей. Не так-то просто изучить и запомнить все «косточки» машины.
Из магазина я доехал до автовокзала, чтобы купить билет  обратно. Ни на субботу, ни на воскресенье билетов не было. Пошел в гостиницу «Тула», чтобы устроиться на ночлег. «Мест нет» — увидел я табличку на столе администратора. Поехал в центр и зашел в трансагентство. Здесь мне продали билет на воскресенье на 14 часов. Из трансагентства пошел в училище.
Стали встречаться знакомые преподаватели. А мне хотелось увидеть Гирько. Ведь ему, как и Янко, я сделал много хорошего,  когда работал в Туле.
Я вошел в ту часть здания, где располагаются аудитории заочного отделения. Здесь встретился еще со многими преподавателями. Они наперебой расспрашивали, где я, как живу.
— Гирько здесь?
— Здесь, вот в этой аудитории, — сказал Николай Константинович Пучков. — Не на машине приехал? — спросил Пучков, чтобы выяснить, есть ли у меня машина.
— Да нет, на автобусе. — А ваша «коровка» бегает?
— Что ты! Продал уже давно. Не могу вот никак новую купить. Управлению нашему почему-то не дают ничего. Хотя бы «Москвич» достать.
В это время меня кто-то сжал руками сзади. Оглянувшись, я увидел Гирько. Мы крепко пожали друг другу руки.
— Ну, как дела? — спросил он, не отпуская руки.
— Нормально. Ты как? — спросил я, удивившись тому, что волосы на голове у него восстановились. Ведь он было совсем облысел.
— Ничего. Ну, ты все в Калуге? Изменений никаких?
— Нет. Все по-прежнему. Ты работаешь?
— Заочники сейчас у меня. Сижу с одним в шахматы играю.
— Ну и правильно. Хоть в шахматы научишь играть его, коль с баяном у него не клеится, — пошутил я.
— Это как раз играющий товарищ. Его не надо учить играть на баяне. Ну а в училище у вас лучше, чем у нас?
— Да так же, разницы никакой.
Я думал, что Гирько предложит мне встречу. Но он молча ушел в аудиторию. Мужчины мне сказали, что умер Богомазов и что Буйволова хватил инфаркт. Я собрался уходить. Но перед уходом решил заглянуть в аудиторию. Гирько спокойно играл в шахматы.
— Пока, — сказал я.
Он вскочил и вышел в коридор.
— Ну, давай, — сказал Гирько, крепко сжимая мне руку.
«Вот и ясен человек стал», — подумал я.

Попрощавшись с мужчинами, я вышел из училища и направился на улицу Советскую, чтобы попробовать устроиться в гостиницу «Центральная». О ночлеге я не переживал, так как мог поехать к Полине Андреевне или в Щекино. Хотя и здесь за стеклом висела табличка «Мест нет», администратор сказала мне:
— Я могу вас устроить только на одну ночь.
— А мне больше и не надо.
— Заполняйте бланк.
Мне выдали ключи, и я поднялся на второй этаж в тридцать первую комнату. Номер был одноместный, очень примитивный. Ничего в нем, кроме кровати, не было. Комната очень маленькая. Только постельное белье сияло белизной. И все же я остался доволен, что мне дали номер. Идти к Полине Андреевне мне не хотелось. Сдав ключи администратору, я отправился в город. Прошел по магазинам и решил зайти на телеграф позвонить Рите и в Щекино. До Калуги дозвонился очень легко и сказал Рите, когда  приеду.
Потом набрал номер магазина Даниила Васильевича в Щекине.  Трубку никто не поднял. Зашел в облсовпроф, купил «Ежедневник» и в буфете тульский пряник. На обратном пути снова зашел на телеграф и позвонил в Щекино. В магазине снова никто трубку не поднял, и я позвонил домой Даниилу Васильевичу. Длинные гудки шли долго. Я уже хотел положить трубку, как вдруг услышал голос Марии Семеновны. «Алло», — сказала она грубо. Я не стал нажимать на кнопку «Разговор» и повесил трубку. Решил позвонить детям в надежде, что трубку поднимет или Сережа, или Оля. Но трубку подняла моя бывшая жена, и я не стал ничего говорить. Никак не могу услышать кого-то из детей. Звонки из Калуги тоже не попадали по назначению, и я вешал трубку. Настроение испортилось, и я пошел в гостиницу.
Мне очень хотелось есть. В дверях ресторана «Центральный», расположенного на первом этаже гостиницы, стоял швейцар. Когда я спросил у него, можно ли поесть, он сухо ответил: «Нельзя, сейчас кормим туристов». Я поднялся к себе в номер, снял пальто и шапку, снова пошел в ресторан и молча прошел мимо швейцара.
— Вы что, турист?— спросил он.
— Турист, — ответил я, не останавливаясь.
Пройдя в зал, я сел за свободный стол. Подошла официантка и сказала:
— Этот стол заказан.
— Я очень хочу есть. Вы меня покормите, пожалуйста, я успею, пока придут ваши заказчики, — попросил я спокойно и убедительно.
— Тогда пересядьте за тот стол, этот у меня заказан на семь часов.
Я пересел за указанный стол, и официантка приняла заказ. Я заказал бутылку пива, салат, рассольник и лангет.
Когда я выходил из ресторана, увидел, как швейцар выпроваживал летчика в форме старшего лейтенанта, приговаривая: «Иди, говорю, а то сейчас позвоню в комендатуру и тебя живо приберут». «Без рук», — говорил лейтенант и пытался пройти в ресторан.  Из гардероба вышел другой швейцар и сказал: «Я сейчас позвоню в комендатуру». «Ладно, пошли отсюда, не связывайся с ними», — сказал старшему лейтенанту худощавый майор хулиганистого вида, рядом с которым стоял еще маленький старший лейтенант.
«Вот такие хулиганы и порочат звание офицера», — подумал я.  Офицеры вышли на улицу.
К швейцарам подходили парни, мужчины с женщинами и девчатами и просили пропустить их в зал. Но швейцар никого не впускал. Один из парней разделся, отдал куртку товарищу и хотел пройти в зал, но швейцар задержал его. Парень, ругаясь, стал одеваться. «А ну-ка, дай-ка я попробую еще пройти», — подумал я и пошел в зал.
— Вы куда? — спросил швейцар.
— К своим, — ответил я и прошел в зал.
Постояв около музыкантов, которые настраивали аппаратуру, я пошел к себе в номер. Раздевшись, лег в постель и стал читать газеты. Почувствовав, что глаза слипаются, выключил свет и уснул.


9 декабря

Встал я в восьмом часу. Сделал зарядку, умылся и, одевшись, вышел на улицу. Еще вчера я принял решение сходить в школу и встретиться с Олей. Я хотел купить ей конфет, но магазины были еще закрыты. Чтобы скоротать время, я зашел в парикмахерскую и попросил побрить меня. Совсем молоденькая девчушка усадила меня в кресло, намылила мне лицо густой пеной. Я немного опасался, что она меня будет брить, но вдруг из другой комнаты вышла молодая женщина.
— Намылила, Люба? — спросила она и, что-то дожевывая, половинкой лезвия, вставленной в опасную бритву, принялась скоблить мне щеки. Однако когда я провел по лицу рукой, то не ощутил нигде брака. Лицо было гладким.
Магазины к этому времени уже открылись, и я купил в гастрономе коробку конфет.
В школу я шел с большим волнением, так как думал, как мы встретимся с Олей при ребятах из ее класса. Ведь они потом обязательно начнут расспрашивать ее: «Кто это к тебе приходил?»  Но желание увидеть ее было сильнее.
Я вошел в школу, когда только что дали звонок на перемену. Учителя первых классов вели строем свои классы в столовую. За ними пошли вторые классы, и я внимательно всматривался, надеясь увидеть Олю. Но Оли не было. Я поднялся на второй этаж и стал искать класс с табличкой на двери «2-а». Найти его было нетрудно. Среди бегавших около класса мальчишек и девчонок Оли не было. Я вошел в класс. Дети, увидев меня, стали вразнобой говорить: «Здравствуйте». Я понял, что Оли и в классе нет. Выйдя из класса, я остановил одного из мальчишек и спросил:
— Мальчик, ты во втором «а» учишься?
— Да. — Он согласно кивнул головой.
— А где Оля Баркунова, не знаешь?
— А она болеет.
С сожалением я вышел из школы и медленно побрел к остановке трамваев. На улице было морозно.

Дойдя до трамвайной остановки, я решил позвонить в справочную автовокзала и заказать на два часа билет на Калугу. «Если закажу, — решил я про себя, — то билет, который купил на завтра, продам».
К моему удивлению, заказ мой был принят. «Везучий автомат, — подумал я, — дай-ка позвоню детям». И, набрав номер, я услышал голос Сережи:
— Алло.
— Здравствуй, Сережа.
— Здрасте. — Я чувствовал, как обрадовался Сережа, что слышит меня.
— Ну, как дела?
— Нормально.
— А что с Олей?
— Простыла, насморк опять.
— Она что, лежит или ходит?
— Бегает вон по комнате.
— А мама дома?
— Дома.
— Ну, дай Оле трубку.
— Сейчас.
— Алло, — сказала Оля.
— Здравствуй, Ольгуня.
— Здравствуй, папа, — сказала Оля так, как будто мы с ней только утром расстались.
— Простыла опять?
— Кашель был. Но сейчас уже прошел.
— Теперь нос не работает?
— Работает.
— А сколько ты уже болеешь?
— С понедельника.
— Это ты всю неделю не ходишь в школу?
— Да. Но я беру у девочки уроки и дома все делаю.
— Ну и правильно. Как твои успехи? Есть четверки?
— В дневнике нет.
— А в тетради?
— В тетради есть одна. По русскому. Пишу плохо.
— В понедельник пойдешь в школу?
— Нет. В больницу пойдем в понедельник.
— Ты что ж письмо не напишешь мне? Напиши хоть полстрочки. Сережа-то мне написал.
— Ладно, напишу.
Трубку взял Сережа.
— Сережа, и ты напиши мне письмо.
— Ладно.
— Ничего тебе сейчас не надо?
— Да вроде все есть. Коньки только купим — и все.
— Может быть, в каникулы приедешь ко мне? Походим с тобой на лыжах. У нас лес-то рядом.
— Да у меня времени, наверно, не будет. К конкурсу ансамблей надо готовиться.
— Ну, постарайся приехать. Пока, Сергунчик.

Я повесил трубку и с облегчением вздохнул. На душе было так приятно, что если бы меня кто-то увидел в этот момент, наверняка бы заметил на моем лице счастливое выражение. Я действительно был счастлив. Я был совсем рядом с домом, в каких-то двух минутах ходьбы. «А может быть, зайти к ним?» — подумал я.  Очень уж мне хотелось посмотреть на них. Хотелось увидеть, как они выросли за год. Во мне шла странная борьба: идти или не идти?
Подошел трамвай. Я сел на него, чтобы уехать. Но желание встретиться с детьми разгорелось еще сильнее. И, проехав одну коротенькую остановку, я вышел из трамвая и направился к дому. Появилась твердая решимость. Вот я уже у подъезда, вот уже иду по лестнице. «Только бы никого не встретить из знакомых», — стучало в голове. К счастью, никто не встретился. И вот я на пятом этаже. Нажал на кнопку звонка и услышал шаги за дверью.
— Кто там? — прозвенел голос Оли.
— Открой, Оленька.
Дверь открылась, и я увидел Олю и ее мать, стоящую в коридоре. Оля растерялась.
— Ну, здравствуй, Оленька, — сказал я и, обняв ее, поцеловал.
Из кухни вышел Сергей. Он тоже явно был растерян, но не мог скрыть радости, я хорошо это видел.
Мы пожали с Сережей руки друг другу, и я поцеловал его, обратив внимание на то, что он стал уже выше меня. Я прошел в зал и хотел сесть на диван-кровать.
— У нас разуваются, — проворчала моя бывшая жена, — и вообще нечего сюда заходить. Тебя тут не ждут. С утра, наверное, уже глотнул, иначе бы не хватило смелости.
Она ходила то в зал, то на кухню.
— Ну мама! —  сказала Оля с подтекстом «перестань!» Сережа тоже посмотрел на нее с укором. Это заставило ее притихнуть. Я сел в коридоре на маленькую табуреточку. Оля села ко мне на колени и мы, обнявшись, целовали друг друга.
— Ну, покажи свой дневник, — сказал я.
Оля мигом принесла дневник, и я просмотрел его весь. Оценки у нее действительно хорошие. Только изредка встречаются четверки. За четверть нет ни одной четверки, все пятерки.
— Молодец! За это можно и похвалить. Так держать! Легко тебе учиться?
— Легко.
Пока я смотрел дневник Оли, Сережа принес свой. Принес сам. У него тоже оценки очень хорошие. Четверок почти нет. За четверть только одна четверка. Когда я листал его дневник, Оля сидела у меня на коленях, а я говорил ей:
— Тебе надо брать пример с брата. Вот если бы ты так училась в седьмом классе!
— Постараюсь.
— Смотри! Как только чуточку заленишься, так все хорошее пропало. Пятерки не любят ленивых.
Я чувствовал, что Оля и Сережа хотят мне все показать. И Сережа принес новые брюки.
— Весь гардероб ему принеси, — проворчала мать.
Сережа посмотрел на меня, и я махнул рукой, давая понять, что не надо обращать внимания. Потом он принес спортивный костюм, который купил недавно на деньги, полученные от меня.
Оля пошла в зал и проиграла какую-то песенку на пианино.
— Это я сама придумала, — сказала она, вернувшись в коридор. — На будущий год пойду в музыкальную школу.
Потом она проиграла простую мелодию двумя руками.
— Это меня одна девочка научила.
Через минуту она пришла с тоненькой брошюркой «Экскурсии по Туле».
— У тебя нет такой книжечки? — спросила Оля.
— Нет.
— Ну, возьми ее себе.
И в этом «возьми ее себе» чувствовалось явное желание сделать мне приятное. Я хорошо помню, как когда-то в детстве  тоже испытывал огромную радость оттого, что чем-то делюсь с Ваней. Я готов был ему все отдать, что есть у меня и что ему понравилось.
— А ты читаешь книги? — спросил я Олю.
— Читаю. Горького рассказы сейчас читаю.
Оля принесла книгу и стала листать:
— Так... Это я уже прочитала, это тоже... Вот до этого рассказа я дошла.
— Ну, почитай мне вслух.
Она быстро, не выговаривая звуки, неверно произнося слова, начала читать.
— Стоп! Стоп! Ты куда торопишься? Разве так читают? Ты слышала, как дикторы говорят? Если бы они стали читать, как ты, то люди бы ничего не поняли. Я же тебе говорил, что читать надо не спеша, четко произносить каждый звук. Ну-ка, почитай медленнее и четко произноси слова.
Оля стала читать медленнее.
— Вот, уже лучше. Помни, что читать надо так, чтобы было понятно не только тебе, а и всем, кто слушает. Скорость при чтении, пока ты не научишься произносить четко слова, не нужна. Ну-ка, еще прочитай. Вот так... Видишь, как хорошо? Молодец!
Это ободрило Олю, она еще больше замедлила темп и четко произносила звуки. Только некоторые слова прочитывала неправильно, и я заставлял ее прочитать их снова.
Пока мы читали, Сережа обедал на кухне. Пообедав, стал собираться в школу.
— А ты что так рано? — спросил я.
— У нас будет подготовка к математической олимпиаде.
— А какой тебе предмет больше всех нравится?
— Физика.
— Ты и с задачами легко справляешься?
— Все решаю.
— Молодчина!
Я подошел к Сереже и сказал:
— Ну вот, ты уже и обогнал меня. Только вот голова у тебя заросла. Зря ты ходишь такой лохматый. Ну, идем, я тебя провожу.
— Ты что, уходишь? — спросила Оля.
— Пойду Сережу провожу.
— А зайдешь еще?
— Не знаю, Оленька.
— Заходи.
Я расцеловался с Олей, и мы вышли с Сережей. Дорогой он рассказал мне о своем классе, о занятиях в ансамбле, в спортивных секциях. В секцию самбо он не стал ходить, так как их тренер переехал в другой город.
— Приезжай в каникулы. Может быть, мать отпустит, — сказал я. — И напиши мне письмо. Я тебе тоже напишу. Ну, пока, Сергуня.
Я поцеловал Сережу, и мы разошлись. Я был счастлив, что встретился с детьми, я готов был прыгать от удовольствия.
На автовокзале я сдал билет, купленный на воскресенье. Вскоре подошло время садиться в автобус. В два часа я поехал в Калугу. В Калуге я зашел к себе на Кирова, взял портфель и пошел на Труда. Риты дома не было, и я сел за дневник. Вскоре пришла Рита и удивилась, что я приехал сегодня. Она ходила с Галей в краеведческий музей. Я чувствовал, что ей хочется узнать, как я съездил, но я ничего не стал ей говорить. Не хотелось рассказывать, решил дать ей почитать дневник.

Итак, поездкой в Тулу я остался доволен. Доволен тем, что встретился с детьми, что их отношение ко мне не изменилось.
Что касается их матери, то она несдержанна, как и раньше. Я думаю, что ее поведение сегодня поняли и Сережа, и Оля. Я был прав, что не реагировал на ее метание по квартире и высказывания в мой адрес.
Сожалею только о том, что она лишает детей контакта со мной, хотя видит, что он им просто необходим. Но тут уж ничего не поделаешь.
10 декабря
После обеда поехали с Ритой в Ольговку. У мамы была Валя. Мама немного обижена, что я давно не был у нее. Но когда я пояснил, что было просто некогда, она успокоилась и стала готовить обед.
Только мы сели обедать, как пришли Ваня с Тамарой. Мы пригласили их за стол, но они отказались, сославшись на то, что поели дома.
Тамарины родители в пятницу приехали из деревни, и Тамара с Ваней ушли в их комнату.
Пообедав, мы сели играть в карты. Ваня тоже присоединился к нам и вел себя так просто, что было приятно смотреть на него. Но я подумал, что это он перед Ритой играет в простачка-добрячка. 
Мороз резко усилился. Домой с нами ехала и Валя. Она хотя и спокойно ведет себя с Ваней и Тамарой, но в душе, мне кажется, сердита на них. Все больше и больше она сближается с нами, чувствуя, что мы ведем себя естественно.
Отношения с Ваней снова ухудшились. Я не оставляю намерения поговорить с ним очень серьезно и прийти к какому-либо решению. Но лебезить перед ним я не буду.


12 декабря

Вчера после двадцатиградусного мороза вдруг резко потеплело. Снег, валивший весь день, начал таять и растаял почти полностью. Но к вечеру снова резко похолодало, и к утру все замерзло.

Я, кажется, вошел в рабочую колею и тружусь в полную силу. Воюю с хореографами и художниками. Дело в том, что ни те ни другие не готовятся стать клубными работниками. Они думают, что одни будут только художниками, а другие — только танцорами. А клубоведение им поставили по четыре раза в неделю, по два часа в день. Вот они и возмущаются: «Как это так? Зачем столько часов клубоведения?» А я доказываю, что все, что я даю, им пригодится. Вообще-то я доволен своей работой с группами. Как бы кто-то ни выступал, я добиваюсь своего.

Сейчас много хлопот с подготовкой вечера вопросов и ответов, который мы решили провести в Колюпанове. Уже один раз съездили туда для сбора вопросов и завтра поедем еще раз. Студенты сами ходят — кто по домам, кто в школу, кто в мастерские, кто в контору — и собирают вопросы. Я хочу, чтобы они прошли через эту кухню и своими руками попробовали все.

Освободившись от уроков, я зашел в магазин к Ване.
— Ну, вы окончательно переключились на другую баню? — спросил я.
— Да. Там лучше, пар посвежее, — ответил Ваня в тон мне.
Я заговорил с ним так, словно у нас прекрасные отношения, и ему ничего не оставалось, как ответить мне в том же тоне. Потом мы поговорили о строительстве моего гаража. Так же, как и раньше, чувствовалось, что ему хочется сказать: «Давай, давай... Посмотрим, что у тебя получится».
Потом я сказал ему, что поставил машину, и опять показалось, он сожалеет, что мне это удалось без особого труда. И вдруг он заговорил со мной тоном, которым говорят с провинившимся подчиненным:
— Что же это ты, работаешь в культпросвете, а культуру не проявляешь? Уходишь домой и не говоришь «до свидания».
— Кому я не говорю?
— Егору Петровичу, Тамаре. Почему ты так ведешь себя?
— По-моему, тебе уже должно быть ясно: я не хочу общаться с этими людьми.
— Но ты же брат мой, а ведешь себя так, что мне стыдно за тебя.
— Тебе должно быть не за меня стыдно, а за них. После того, как они оскорбили мать, я их вообще видеть не хочу.
— Ты понимаешь, что ведешь себя бессовестно?
— Ты считаешь так потому, что я не соглашаюсь с тобой. А ты подумал, почему я не соглашаюсь? Ты поговорил со мной хоть раз по-хорошему, как старший брат?
— На хрена я с тобой буду разговаривать? Ты мне в душу плюнул. Я тебя растил, а ты берешься судить меня.
— Я тебе уже тысячу раз говорил, что если бы я тебе не был обязан, то уже бы давно все было по-другому.
— Иди домой, не нервируй меня.
— Вот только это ты и можешь сказать. К сожалению, у меня нет времени с тобой разговаривать. Пока.
На сей раз я вышел гораздо спокойнее, но все равно в душе была обида и злость. Я ведь Ване ничего плохого не сделал. Когда у него хорошее настроение, я хватаюсь за эту возможность, чтобы показать ему свое доброе отношение. После нашей с Ритой свадьбы 7 ноября, когда у нас с Ваней все было хорошо, я думал, что так будет и дальше. Но это было моей ошибкой. Он использует любой повод, чтобы разладить наши отношения. Вот и теперь. Разве можно ему сердиться на меня из-за того, что я не хочу иметь ничего общего с этими Машкиными? Я считаю, что нашим отношениям не должно мешать что-то постороннее. Но это, видимо, только мои мечты. Ваня же этого просто не понимает. Он вбил себе в голову, что может командовать мной и я должен беспрекословно подчиняться, хотя я уже не мальчишка и самостоятельно могу давать оценку чьим-то действиям.


19 декабря

Неделя пролетела незаметно. Все внеурочное время я посвящал подготовке вечера вопросов и ответов. В прошлую пятницу я сходил в облсовпроф и договорился с людьми, которые будут отвечать на вопросы. А вчера в городском обществе «Знание»  Сергей Ефимович Чеплыгин познакомил меня с двумя лекторами — специалистами по международным отношениям и атеизму. «Международник» — высокий седой, но бравый старик. А «атеист» — маленький, с желтоватым морщинистым лицом и с густой серебристой шевелюрой. Он очень плохо слышит, и сначала Сергей Ефимович, а потом я кричали ему на ухо, что от него требуется.
Нам поступил вопрос: «Каковы наши взаимоотношения с Китаем и возможен ли военный конфликт с ним?» «Международник» не может поехать с нами 21 декабря в Колюпаново, так как работает вечером. Поэтому он дал мне консультацию по заданному вопросу. Больше часа он говорил о наших взаимоотношениях с Китаем. Многое я знал, а кое о чем не слышал. Например, о том, что между Мао Цзэдуном и Сталиным велись переговоры по поводу переселения ста миллионов китайцев на территорию нашей страны. Сталин давал согласие с тем, что переселившиеся китайцы примут наше подданство, то есть будут гражданами СССР. А Мао Цзэдун предлагал двойное гражданство, чтобы они подчинялись и нам, и китайцам. Сталин не согласился с двойным гражданством, и решение вопроса было отложено. Вскоре Сталин умер. «Международник» рассказал также о поездке Косыгина когда-то давным-давно в Китай. Якобы он давал согласие отдать часть территории нашей страны Китаю. Но этого, конечно, не произошло.
В общем, меня просветили хорошо, и я согласился сам дать ответ на этот вопрос.
Что касается второго лектора, то он дал консультацию по вопросу: «Какие религиозные секты в нашей стране являются запрещенными? Имеются ли такие секты в нашей области и ведется ли с ними борьба?» Консультацию он дал не очень хорошую. Чувствуется, что он и сам уже отстал в этом вопросе и не знает живых, конкретных примеров.
Как-то незаметно зашел у нас разговор о порядках в Калуге. И «международник» сказал:
— О чем можно говорить, когда городом управляют чудаки безголовые Добчинский и Бобчинский? Ведь они ни в чем себя не проявили и являются самыми заурядными людьми, а им доверили руководство городом. С этим нельзя было не согласиться. Мы с Сергеем Ефимовичем промолчали.
Пришел председатель общества, и Сергей Ефимович предложил мне возглавить первичную организацию общества «Знание» при нашем училище. Высказал лестные слова в мой адрес и позвонил Василию Ильичу:
— Василий Ильич, это Чеплыгин с вами говорит из городского общества «Знание». Помните такого? Я к вам вот с какой просьбой. У вас работает Виктор Андреевич Воркунов, — сказал он, слегка исказив мою фамилию. — Так вот, мы хотели бы, чтобы он возглавил у вас в училище первичную организацию общества «Знание». Честно говоря, он нам просто приглянулся. Мы с ним часто общаемся, я чувствую, что он сможет справиться с этой работой. Товарищ он грамотный, энергичный. Значит, вы не против? Ну, спасибо, Василий Ильич.
Сергей Ефимович положил трубку и сказал мне:
— В четверг будет партийное бюро, и оно пересмотрит вашу партийную нагрузку.
— Что ж, я буду стараться оживить работу нашей лекторской группы, — сказал я.
— Очень будем вам благодарны, Виктор Андреевич. Мы сумеем и поощрить вас.
Домой мы пошли вместе с «международником». По дороге я сказал:
— Я убежден, что конфликт с Китаем породил Хрущев.
— Конечно, он вреда много нанес.
— Так много, что как бы не поплатились мы страшной катастрофой. Ведь у китайцев к нам много обоснованных претензий. Я слышал по радио, как они ругались на наших руководителей.
— Сейчас они называют наших руководителей советскими царями. Но говорят, что русские цари были лучше, чем советские. Положение с Китаем очень серьезное. Вполне можно считать эти отношения проблемой века. Они бы могли и сейчас начать с нами войну, но хорошо понимают свою слабость в военном отношении. Поэтому они активно вооружаются. Одновременно и военный блок сколачивают. Как мы ни препятствовали, с Японией они заключили договор. С первого января 1979 года они устанавливают дипломатические отношения с Америкой, а с первого марта обмениваются послами. Не исключено, что они заключат впоследствии договор с Америкой. И тогда это уже будет мощный блок.
— Причем их общей целью будет борьба против Советского Союза.
— Конечно. Это в интересах и Америки, и Китая. Вряд ли нам удастся предотвратить сколачивание такого блока.
— А посольство наше они держат просто так, формально.
— Конечно. Чтобы не обострять отношения преждевременно. Да и особого авторитета наше посольство там не имеет. Надумали партийного работника сделать послом. Сами-то китайцы очень тонкие дипломаты. Их дипломатия имеет давнюю историю.
— Американцы, конечно, заинтересованы в том, чтобы иметь сильного союзника против нас.
— Да. Бжезинский же не случайно ездил в Китай. Наверняка речь шла о дипломатических отношениях.
— Бжезинский целью своей жизни поставил борьбу с Советами.
— Это самый крупный ученый в области антисоветизма. Картер ни один вопрос не решает без Бжезинского.
— А как вы считаете, почему при Сталине отношения с Китаем были не просто хорошими, а даже слишком хорошими? — спросил я. — Неужели из-за уважения Мао к Сталину?
— Мао Цзэдун боялся Сталина и его авторитета. Ведь Сталин пользовался настоящим авторитетом, и не только в нашей стране.
— По моему мнению, Мао Цзэдун считал Сталина коммунистическим авторитетом международного значения. Все простые люди осуждают действия Хрущева. Сколько уже лет прошло после двадцатого съезда, а мы до сих пор не соглашаемся с тем, что наделал Хрущев. Волгоградцы называют себя сталинградцами, грузины не снимают портреты Сталина, фильмы стали выходить, где показывают Сталина. Никуда ведь не денешься от того, что народ верил Сталину так, что жизнь отдавали за него.
— В войну его имя служило моральной поддержкой.
— Прошло двадцать два года, и мы начинаем поднимать имя Сталина. И я верю, что придет время, когда ему воздадут по заслугам.
— Ведь с ним мы тяжелые времена пережили. И дух людей не был сломлен. Ну, вы куда дальше?
— Я вот в девятиэтажном доме живу на Кирова, — сказал я.
— А я на Горького.
— Ну, всего вам хорошего. Я очень доволен встречей с вами.
Мы пожали друг другу руки и разошлись.
Я давно хотел уделить внимание международной обстановке, но никак не мог выбрать время. Однако этот разговор прояснил для меня многое.  Несколько месяцев в международном положении было некоторое затишье. А сейчас наши отношения с Америкой и с некоторыми социалистическими странами — Югославией,  Румынией — ухудшаются. Мы просто пока умалчиваем об этом.

В пятницу я ездил к маме. Рассказал ей о наших отношениях с Ваней:
— Представляешь, прихожу к нему купить что-то, так он начинает ломаться, и видно, как он недоволен моим приходом. Даже перед посторонними стыдно.
— И Валька мне так же говорила. А опомнится — как бы поздно не было, — сказала мама.
— Спрашивает у меня, почему я не сказал им «до свидания». А я ему ответил, что не хочу ничего иметь общего с ними. Разве  хорошие люди могли бы матери нашей сказать, что она всю жизнь не работала?
— Во молодец, мой сынок! Правильно. Я тоже ему скажу как-нибудь: «Что же ты, сын, делаешь? Уже свою родню променял на подлецов. Скажу, скажу».
Мама рассказала, что они зарезали телку пудов на шесть, но никому ни кусочка мяса не дали.
Я остался очень доволен тем, что мама поддерживает меня. Она смело говорит и мне, если я где-то был не прав.
Я ей рассказал подробно о поездке в Тулу. Она очень расположена к Сереже. Не могу понять, почему.

Сегодня я почувствовал себя плохо. Заложило нос, и стынут ноги. Видимо, дают о себе знать все мои переохлаждения. Состояние отвратительное.

Послал Сереже 15 рублей, открытку и телеграмму. Завтра ему 14 лет исполняется.

Уже вторую неделю я почти каждый день хожу по вечерам в детский дом. С детьми сейчас такой хороший контакт, что я не замечаю ни времени, ни усталости. Репетируют и сценарий, и песни с большим желанием. В четверг хочу взять с собой в Колюпаново выступать в концерте после ответов на вопросы четырех девочек: Галю Чекулаеву, Лиду и Марину Прохоровых и Галю Чепотову. Галя Чепотова сейчас живет в общежитии кооперативного техникума, но ходит в детский дом и репетирует со мной песни.


21 декабря

В последнее время я все реже бываю в своей квартире на улице Кирова. Если раньше эта квартира меня всем удовлетворяла и казалась простой и удобной, то теперь кажется неуютной, холодной и нежилой. Ночую в ней только с четверга на пятницу, так как в пятницу хожу в баню и мне оттуда до бани недалеко.

К восьми часам пришел в училище на урок к художникам-оформителям. В коридоре ко мне подошла завхоз.
— Срывается ваш вечер сегодня в Колюпанове, — сказала Нина Сергеевна.
— Почему? — изумился я.
— Юрка в Москву уехал сегодня.
— Как уехал?
— Так. Взял и уехал. Вы ему вчера и пять рублей дали на бензин.
— Это уже черт знает что! Всю неделю вели разговор о том, что в четверг нужны два автобуса для поездки в Колюпаново на вечер, а тут опять палки в колеса.
Я пошел в кабинет Калерии Александровны.
— Мы всю неделю готовили с вами поездку в Колюпаново, а сейчас Нина Сергеевна сказала, что Юрий Васильевич уехал в Москву.
— Да вы что? Кто его отправил? Это уж как вредительство.
— Все говорили, что бензина нет. Я взял пять рублей в месткоме и отдал вчера Юрию Васильевичу, а он в Москву уехал. Кошмар!
— Идемте к директору.
Василий Ильич сидел рядом с Александрой Дмитриевной в комнате заочного отделения и диктовал ей что-то из записной книжки.
— Кто отправил Юрия Васильевича в Москву? — спросила Калерия Александровна.
— Не знаю. Я пришел — он уже уехал.
— Значит, Нина Сергеевна распорядилась, — сказал я.
Нина Сергеевна была тоже с нами.
— Мне сказали, что Василий Ильич разрешил профсоюзу ехать за подарками, — оправдывалась Зименкова.
— Так я не знал, что была договоренность о поездке сегодня в Колюпаново. Вчера ко мне пришли Митрофанова с Дейнеко и стали просить автобус в Москву. Если бы я знал, что надо ехать в Колюпаново, то я бы не разрешил им. Почему Нина Сергеевна мне ничего не сказала?
— Мне сказали, что вы, Василий Ильич, разрешили, — твердила Зименкова.
— Это как вредительство, — повторила Калерия Александровна.
— Черт знает что! С одной стороны, мы кричим, что надо выезжать с мероприятиями на село, а с другой — сами себе ставим палки в колеса, — возмущался я. — Вечером я буду вынужден  сказать  тем, кто придет отвечать на вопросы: «Простите, дорогие товарищи, но выезд из-за нашего разгильдяйства отменяется». И подшефные наверняка позвонят и скажут, что объявили народу о вечере, народ пришел, а мы не приехали. Это ужасно. Пусть как хотят отчитываются за срыв, Калерия Александровна. Мы с вами сделали все, что от нас зависело, — сказал я и вышел. Все остальные остались в комнате заочного отделения. Не знаю, как и что они там решали, но после уроков Калерия Александровна сказала:
— Автобус будет, Виктор Андреевич, из драмтеатра.
После Калерии Александровны ко мне подошел Николай Александрович Хозиков и предложил поиграть в волейбол.
Мы поиграли часа два. Я даже устал.
По дороге в училище встретились с Зименковой. Она сказала:
— Один автобус будет из театра, а другой наш. Бензином они заправлены, но если что, то возьмите талон на 50 литров у Антонины Лаврентьевны.
«Забеспокоились», — подумал я.
Придя в училище, я позвонил в облсовпроф Иваницкому, который должен отвечать на некоторые вопросы. По его тону я понял, что ему не хочется ехать. Но я сказал:
— Приходите, Владислав Геннадьевич, ждем вас в половине седьмого.
В приемную вошла Лариса и сказала:
— Вера Алексеевна просила передать, что не сможет поехать в Колюпаново. Она заболела. У нее температура поднялась.
Я позвонил в правовую инспекцию и поговорил с руководителем группы Александром Дмитриевичем.
— От нас будет Бегунова Галина Тимофеевна, — сказал он.
Многие студенты тоже подходили ко мне, чтобы отпроситься и не ехать, но я всем отказал. И пришли почти все, кто должен был ехать. Пришли Бегунова, Иваницкий, девочки из детдома. Где-то без двадцати семь мы отправились.
Приехав в Колюпаново, я взялся готовить сцену. Поставил стол, трибуну, накрыл стол скатертью.
Отругал директора Дома культуры,  Сергея Матюхина, который закончил наше училище два года назад, за то, что он не вкрутил лампочки. И в зале, и на сцене поэтому было темно, как при керосиновой лампе.
Местных жителей в клубе было совсем мало. Ко мне подошли секретарь парткома совхоза Пискарев Николай Петрович и главный инженер Романов Сергей Иванович. Поздоровавшись с ними, я спросил:
— Кто будет отвечать на вопросы, которые касаются вашего совхоза?
— Сергей Иванович и прораб Николай Алексеевич, — сказал Пискарев.
— Народ-то подойдет? Что ж так мало пришло? Не объявили поди как следует о вечере.
— Подойдут еще, — успокоил меня Пискарев.
Студенты готовились к концерту. Одни переодевались, другие  распевались, третьи репетировали танец. Неискушенному человеку интересно наблюдать за этой жизнью за сценой. Но я-то уже привык.
Зал наполовину заполнился нашими студентами. Из местных было человек двадцать. Я проконсультировал Иваницкого и Бегунову о том, что ответы на вопросы надо давать кратко, но конкретно, по существу.
На сцену мы вышли втроем. Я открыл вечер. Первому слово я предоставил Романову. Он ответил на вопрос, почему в совхозе работают с одним выходным и почему одному из трактористов не дают постоянного трактора. Потом на два вопроса ответил прораб совхоза. Ответы были серьезными, деловыми. Поступили дополнительные вопросы с мест.
Потом на правовые вопросы ответили Бегунова и Иваницкий. С интересом был воспринят вопрос: «Почему продают водку и папиросы, если известно, что они наносят вред здоровью?» Отвечал на этот вопрос Иваницкий. Он сказал, что если не будут продавать водку, то люди будут пить суррогаты, а они еще больше подрывают здоровье. То же касается и папирос.
На вопрос о взаимоотношениях с Китаем и о том, есть ли у нас запрещенные секты, отвечал я сам. Кажется, справился с ответами. Слушали всех отвечающих очень внимательно.
На вопрос: «Могут ли испытывать взаимное чувство любви пожилые супруги?» я ответил так: «Могут. Мы все знаем знаменитые и верные слова Пушкина: «Любви все возрасты покорны».
Примерно час ушел на ответы. Я объявил, что минут через десять будет концерт. Концерт прошел с большим успехом. Особенно я был доволен своими детдомовцами, Мариной Прохоровой и Галей Чепотовой. Они не отходили от меня. В этот вечер я был для них самым близким человеком. Домой они ехали довольные. Еще бы! Ведь они впервые выступали перед незнакомой публикой и имели такой успех. Я ощущал их душевный подъем и был рад,  что помогаю этим детям развивать свои способности и что они были сегодня счастливы. Я попросил шофера довезти их до детского дома, так как был очень сильный мороз и я боялся высаживать их далеко от дома.


22 декабря

В начале шестого меня разбудил будильник своей мелодией «Степь да степь кругом». Проснувшись, я почувствовал, что состояние мое плохое. Нос не дышал, у меня был сухой кашель, болело горло и в груди. Но в баню я все же пошел. А мороз на улице был трескучий.
У бани меня встретил Николай Егорович и сказал, что баня на ремонте. Я открыл замок, и мы прошли в парную. На полу лежала груда камней, вытащенных из топки. Я хотел идти домой, но Николай Егорович уговорил меня поехать в лесозаводскую баню, которая находится рядом с домом тети Шуры. По дороге на остановку третьего троллейбуса мы встретили Алексея Васильевича, и он тоже поехал с нами на Зеленый Крупец.
В троллейбусе было очень холодно, и я замерз капитально. А приехав в баню, мы долго не могли достучаться, чтобы нам открыли дверь. Мы с Алексеем Васильевичем были не довольны, что поехали. Только Николай Егорович не унывал и говорил, что ничего страшного нет, все равно помоемся.
Колотя ботинком в дверь, я наконец достучался, и дверь нам открыла какая-то женщина. Тут подошла другая с папиросой в руке. Было уже без пятнадцати восемь. Кое-как мы упросили одну из женщин разрешить нам начать мыться раньше восьми.
Натоплена парная была очень хорошо, но все было выстужено, так как три дня баня не топилась. Парились мы втроем. Алексей Васильевич стал упрекать нас, что мы вошли раньше положенного времени.
— Вот сейчас придет заведующая и разгонит нас. Да еще милицию вызовет, — говорил он нудно-ворчливо.
— А мы скажем, что это вы нас привели сюда и уговорили начать мыться. Я, дескать, бывший шофер обкома партии и прочее... — сказал я с иронией.
— Бывший работник ГАИ, скажем, — добавил Николай Егорович.
— Так что вам годочков пять припаяют, Алексей Васильевич, за самовольный вход в баню в неположенное время, — говорил я, поддавая кружкой пару.
Алексей Васильевич притих и, попарившись немного, быстро помылся и ушел домой. А мы с Николаем Егоровичем не спешили. Попарились мы хорошо. Только в бане было холодно. Через окна проникал в баню холодный белый воздух.

Выйдя из бани, мы распрощались с Николаем Егоровичем, и я пошел к тете Шуре. Она очень обрадовалась моему приходу. Засуетилась, быстро собрала на стол, согрела чаю, дала мне валенки.
Дядя Тимоша ее лежит в больнице с воспалением легких, и тетя Шура почти каждый день ходит к нему. Сегодня она осторожно пожаловалась, что ничего хорошего с дядей Тимошей в жизни не видела. Детей у них нет, и поэтому она хочет видеть хоть от кого-нибудь из родных доброе отношение к себе. Больше всего она ждет сейчас этой доброты от Виктора Ивановича и Риты.
Перекусив и согревшись, я сходил за водой, подрегулировал антенну и немного посмотрел телевизор.
Тетя Шура принесла из сарая другие валенки и сказала:
— Вот. Обувай эти и иди в них домой, а ботинки в портфель положи.

Я так и сделал. От тети Шуры я зашел к себе на Кирова. В квартире было холодно, и я, одевшись потеплее, сел писать письмо Сереже. И на этот раз, как обычно, я дал ему кое-какие советы. Потом я написал шесть новогодних открыток. Написал Оксову: «Дорогие друзья Оксовы, с Новым годом вас! Мы друг друга вспомним тостами в новогодний час!» Написал Васильевым, девчатам в Крым, Даниилу Васильевичу и Сереже с Олей.
Просидел долго за столом и почувствовал, что сильно замерз. Быстро собрался и пошел на Труда. Дома были Анна Ильинична и Рита. У Анны Ильиничны свободный день сегодня, а Рита совсем разболелась и на работу не пошла. Анна Ильинична заботливо ухаживала за нами.

Вот уже год прошел, как мы знакомы с Анной Ильиничной, и это позволяет сделать некоторые выводы. Во всех ее действиях сказывается не только доброта, но и разумная строгость. Она с любовью относится к нам с Ритой. И ей хочется, чтобы мы оправдывали такое отношение. Если кто-то из нас скажет что-то не то, она обязательно упрекнет: «Разве можно так? Ты думаешь, что говоришь?» Больше таких упреков получает Рита. Но я чувствую, что и мне она может сделать такое же замечание. Замечания ее воспринимаются без обиды, и понятно, что она желает нам только добра. Это то, что я считаю самым хорошим и правильным в отношениях людей.
Я привык к Анне Ильиничне, называю ее мамой. Мне так хочется, чтобы она была довольна.
24 декабря
Вчера мы с Анной Ильиничной сходили в больницу и проведали дядю Тимошу. Чувствует он себя не очень хорошо, но держится молодцом. Я впервые встречаю человека, у которого так много детского в поведении. Очень своеобразный человек. У него была и тетя Шура. Чувствуется, что она заботится о нем и хочет, чтобы он скорее поправился. «Тоже, как и Ефимовна, ругалась на него, а теперь жалеет», — подумал я.
Из больницы мы пошли к тете Шуре. Она попросила меня зарезать кроликов. Я этим никогда не занимался, но показывать свое неумение не стал. Тетя Шура открыла дверцу клетки, где сидели два больших серых кролика, просунула руку в клетку и поймала одного из них за уши. Я взял его за задние ноги и ударил  по голове палкой. Теперь предстояло его ободрать, чего я тоже никогда не делал. Но, наточив ножи, я принялся за дело. Тетя Шура с Анной Ильиничной помогали мне. Где-то минут через тридцать кролик был ободран и выпотрошен.
Пошли с тетей Шурой ловить второго. Тетя Шура никак не могла ухватить кролика за уши. Пришлось мне его поймать. Когда я его, так же, как и первого, опустил вниз головой, кролик, как будто чувствуя смерть, изогнулся и спрятал голову. Кое-как я изловчился и ударил его. Из ушей закапала почти черная кровь.  Быстро разделали и второго. Чистого мяса в каждом кролике было по кило шестьсот граммов.

Сегодня мы с Ритой хотя и плохо себя чувствовали, поехали после обеда в Ольговку проведать маму.
— А наши ушли на лыжах, — сказала мама, как только мы вошли в квартиру.
Ушли все трое: Ваня, Тамара и Валя. Петрович вышел из кухни, буркнул «Здравствуй» и ушел обратно в комнату. А Андриановна была на кухне и, увидев меня, поздоровалась, низко поклонившись.
Я, не раздеваясь, прошел в мамину комнату. Вслед за мной прошли Рита с мамой. Мы минут тридцать посидели и ушли, так как самочувствие мое было совсем неважное да  и встречаться с Ваней и Тамарой не было никакого желания.
Мама чувствует себя неплохо. И это нас очень порадовало.
26 декабря
Сегодня состоялась встреча с Виктором Павловичем Пенигиным. Я ездил к нему на завод, чтобы он помог мне выписать леса на гараж. Он взял мое заявление и деньги, пообещав завтра все сделать.
Я был очень благодарен Виктору Павловичу. Поэтому я подождал его до четырех часов и пригласил к себе.
Мы пришли на Труда, и я угостил Виктора Павловича, а сам выпил совсем немного, так как надо было бежать в детдом на репетицию. Виктор Павлович поехал со мной в детдом и просидел там более двух часов.
— Ну и веселая у тебя возня! — сказал он, когда мы пошли домой.
— А я люблю эту работу. Видишь, как они увлечены, даже отпускать меня не хотят. А когда я начинал здесь три года назад работать, то они шарахались от меня.
Я пришел домой с хорошим настроением. Рита уже лежала в постели. Я вошел в комнату, сорвал с нее одеяло в шутку и вдруг услышал:
— Шалопай!
Если бы я почувствовал, что это слово сказано шутливым тоном, то я бы среагировал спокойно. Но она крикнула это так, что меня как кипятком обожгло. Я повесил одеяло на дверь, надеясь, что Рита придет на кухню покормить меня и мы поговорим с ней. Но она не пришла, а продолжала читать. Я разделся и лег, отвернувшись к стене. Она молча попыталась повернуть меня к себе. Хорошо, что я быстро уснул и не успел обидеться окончательно.


28 декабря

Зато, проснувшись в начале третьего, я часа три не мог уснуть под впечатлением этого поступка Риты.
Уже давно я хотел похвалиться в дневнике нашими хорошими отношениями. На душе было так славно, что я не замечал никаких  изъянов в жизни. Кажется, всюду все хорошо.
И вдруг такое! Утром я, не разговаривая с Ритой, ушел на работу.
Вечером она не говорила о своем поступке и вела себя так, как будто ничего не случилось. А у меня настроение от этого еще больше испортилось.
Сегодня она так же ничего не говорила, и я к восьми часам ушел на работу. Проведя два урока, я поехал к Виктору Павловичу, так как по телефону он сказал, что ничего не получается с выпиской материала. «Все одно к одному», — сказал я про себя.

Перед этим я зашел к Василию Ильичу домой. Он уже второй день болеет. Василий Ильич обрадовался моему приходу и долго со мной говорил о всесоюзном совещании директоров средних специальных учебных заведений, на котором он пробыл десять дней. Сказал, что видел Вязанкина Николая Петровича, Кошкина Ивана — моего сокурсника, ныне директора Тобольского культ-просветучилища. Потом Василий Ильич попросил достать ему продуктов к Новому году и бутылку «Посольской».
Виктор Павлович сказал мне, что сегодня начальство ругало его за то, что он кому-то отдал лес на дрова, и с моим заявлением он не решился подойти.
Обедали мы с Ритой дома. И она снова ведет себя так, как будто ничего не случилось, хотя и видит мое скверное настроение. Это меня возмущает еще больше. Я просто не могу с ней разговаривать.
После обеда я снова поехал на завод. Вопрос с выпиской леса решился положительно. Виктор Павлович все же обратился к заместителю генерального директора объединения «Стройдеталь» Костюкову Анатолию Григорьевичу, и тот согласился подписать мое заявление.

В детский дом я приехал уже около шести, к началу вечера. Ребята меня уже заждались и обрадовались моему приходу. Я сразу же принялся гримировать участников представления. Сам  я  в течение трех часов исполнял роль Деда Мороза. После представления-сказки мы начали концерт, и я в костюме Деда Мороза аккомпанировал всем участникам концерта. Костюм сковывал мои движения, но я не подавал вида, что мне очень неловко играть на баяне. После каждого номера я угощал выступающего конфетами из мешка. Были кое-какие накладки, но зрителям они не были заметны. Однако я ругал себя за то, что не провел генеральной репетиции в костюмах по полной программе.
Три часа пролетели незаметно. После концерта я сыграл несколько танцев, а студентка из группы хореографов Ира Бахметьева провела с детьми несколько игр. Она же подготовила два танца с девочками детдома. Из нее получится настоящий культработник.

Ко мне подошла Галина Ивановна и пригласила в кабинет, где было несколько воспитателей и медсестра. Я понял, что они хотят отметить встречу Нового года. И действительно, одна из воспитателей, Татьяна Степановна, подала мне полбутылки спирта.
— Вы умеете разводить, Виктор Андреевич?
— Попробую.
Я налил спирта в стаканы, в чашки, в мензурки и даже в маленькую вазу. Выпили с настроением. Потом одна из воспитателей позвонила домой мужу и попросила, чтобы он пришел за ней в детдом.
Минут через пятнадцать пришел мужчина в очках с прилизанными волосами и принес бутылку вина. Рассказывали анекдоты. Больше всех рассказывала Нателла Ивановна. Мужчину многие воспитатели уже знали. Не знали только мы с Нателлой Ивановной, и он представился:
— Гектор Андреевич.
Он сказал, что воспитывался тоже в детском доме и у них самым строгим наказанием был карцер. Некоторые поддержали такую меру наказания: «И у нас было бы полезно кое-кому посидеть в карцере».
Начался большой педагогический разговор. Вот такие разговоры нужны и у нас на педсоветах, думал я. А то часто бывает один бездушный формализм.
Поднявшись на второй этаж, я увидел веселящихся ребят. Девочки хотели затащить меня в круг танцевать, но я не пошел, стесняясь того, что они могут почувствовать от меня запах спиртного.
Около десяти часов я уехал к себе домой на Кирова. Собрал белье, веник, мочалку на завтра в баню и лег в постель.


29 декабря

Баня прошла плохо. Натоплено было неважно, а воды горячей  совсем не было. Банщик Константин Борисович, совсем уже старичок, отказался идти в котельную, хотя Ваня и приказывал ему сходить. Я пишу «приказывал» не по ошибке. Он действительно говорил ему приказным тоном:
— Не раздевайтесь, Константин Борисович. Сходите узнайте, почему горячей воды нет.
— Нам туда нечего ходить, мы к котельной не касаемся, — отвечал Константин Борисович.
— Тогда закройте баню.
Это было очень странно. Ведь все банщики относились к Ване всегда с уважением. А тут как нарочно все было подстроено. Целый месяц Ваня с Семеном Антоновичем ходили в другую баню, и стоило им сегодня снова прийти сюда, как все разладилось. Я чувствовал, что Ваня злится, но толку от этого не было.
Я спросил Ваню:
— К празднику что-нибудь можно у тебя купить? Я не себе, а директору. Очень уж он просил меня помочь. Лежит болеет.
— Да ты что? Еще и директору! Если тебе что надо, то приходи.
После бани я пошел в магазин и все же выполнил почти полностью заказ директора. Когда я принес ему все домой, то и он, и его жена Валентина Николаевна были довольны. Я посмеялся про себя, когда Василий Ильич спрятал под рубаху бутылку «Посольской», пока Валентина Николаевна доставала деньги в другой комнате. Василий Ильич с большим животом мышкой прошмыгнул мимо нее, встретившись с ней в узком коридоре. Так Валентина Николаевна и не заметила, что у него спрятана бутылка.
Себе я тоже кое-что взял. А потом позвонил в обком комсомола и взял пакет у Кузнецова Николая Григорьевича, который купил продукты у буфетчицы обкома партии Зинаиды Алексеевны. Вчера я ей позвонил, и она пообещала помочь. В общем, сегодня был день заготовки продуктов, которые можно купить только по блату.

Уже второй день хожу под действием оскорбления Риты. Она старается улыбаться мне, когда я прихожу на обед или вечером, но я жду от нее извинения. Однако Рита молчит, и я не реагирую на ее улыбки и ласки. Молча ложусь в постель.
Анна Ильинична заметила, что мы не разговариваем с Ритой, но до сегодняшнего дня молчала.

Сегодня вечером мы встретились у меня на Кирова с Виктором Павловичем. Мы выпили и сидели разговаривали. Он рассказывал о жизни в Красноярске и о своей работе на заводе.
Наш разговор прервал звонок. Я открыл дверь и увидел Риту.
— А я за тобой, — сказала она.
— Что ж, раздевайся. Проходи.
— Ты не один?
— Нет. У меня гость.
Опять Рита говорила как ни в чем не бывало. Пройдя на кухню, Рита поздоровалась с Виктором Павловичем и вдруг сказала:
— Ты представляешь, Виктор Павлович, супруг мой надулся на меня. Выдумал, что я обозвала его шалопаем. А я и слова-то такого не знаю.
Сегодня за обедом она спросила, почему я такой обиженный.
— Шалопай может быть в любом настроении, — ответил я.
Рита отрицала, что так сказала, и это меня еще больше возмутило. Когда мы пошли после обеда вместе на работу, то рассорились так, что она фыркнула и ушла. Меня одолевал целый рой мыслей.  Сначала я ругал себя за то, что расслабился и вздумал идеализировать наши отношения. Вспомнил, как она хвалилась, что вежливо разговаривает с трудными подростками. В этот момент мне хотелось сказать ей: «Ты просто играешь в добрую. А на самом деле ты обыкновенный милиционер». Пришла мысль, что ничего идеального нет в жизни и надо верить только себе, так как все равно понять меня никто не сможет и нечего зря тешить себя надеждой. Потом я подумал, что, хотя Рита не идеал, у нее есть много хороших качеств. Не было только одной мысли: «Неправда это все. Рита хорошая! Она та, которую ты искал. Ты просто ее не знаешь». Мне хотелось так думать, но я не мог. Вот если бы Рита подошла ко мне и сказала: «Виктор, прости меня. Я не нахожу себе места из-за своего дурного слова». Но Рита не сделала этого.
А сейчас меня возмутило и то, что она пожаловалась Виктору Павловичу, и то, что отказалась от своего слова. Как я ни пытался сдержать себя, я стал упрекать Риту.
— Какой он, Рита, оказывается, ворчун у тебя, — заметил Виктор Павлович. —Прожил с тобой всего ничего, а уже так ворчит.
— Что ты, Виктор Павлович, вот и живи с таким! — подхватила Рита.
Настроение мое было окончательно испорчено. Вместе с Виктором Павловичем мы дошли до автовокзала. Виктор Павлович побежал на автобус, а мы с Ритой пошли на Труда.
— Неужели ты и вправду думаешь, что я придумал слово, которым ты меня обозвала? — укорял я Риту.
— Конечно, придумал.
— Ты, оказывается, бессовестная. Да как ты можешь? Ведь ты переворачиваешь у меня все в душе.
— Ой, артист, помолчи уж!
Эти слова резанули меня так, что я готов был повернуться и уйти домой к себе. Я приотстал от нее и сказал:
— Спасибо тебе. Только знай, что и это не в твою пользу.
То, что Рита грубо назвала меня «артистом», я воспринял как оскорбление. А она или не понимала этого, или действительно так оценивала меня. Но я должен был знать, на каком основании она так назвала меня. Однако она сказала только: «Не пугай ты меня». Сказала таким тоном, которым говорят: «Да пошел ты...»
Она высвободила свою руку из-под моей и пошла впереди меня. Так и дошли мы до самого дома. У подъезда меня и вовсе распекло желание вернуться домой, и у крылечка я остановился.
— Ну ты что? — спросила Рита, повернувшись ко мне.
— Не знаю, что делать.
— Не выдумывай. Пошли домой.
Анна Ильинична накрыла стол для ужина и, видя, что мы с Ритой снова не разговариваем, сказала:
— Что у вас случилось?
— Да ничего. С чего ты взяла?
— Я что, не вижу?
— Не обращайте внимания, мама, — сказал я.
Перекусив, я постелил постель.
— Нет, что-то у вас не то, друзья мои, — сказала Анна Ильинична, когда я лег, отвернувшись к стене.
— Да ничего у нас не случилось. Просто у меня неприятность на работе, — сказала Рита фальшивым жалобным тоном. — В Детчине один наш работник скрыл двадцать преступлений подростков, и нам с Мироновым объявили выговор.
Это сообщение явно тронуло Анну Ильиничну, и она как будто  забыла о нашем раздоре с Ритой.
— Ну что теперь убиваться? — сказала она.
— Просто неприятно. Было бы за что, — ответила Рита.
Под действием хмеля я быстро уснул и не слышал их дальнейшего разговора. Уснул я с мыслью: «Вот как она умеет ловко врать даже матери».


30 декабря

С утра Анна Ильинична вела себя спокойно. Но после завтрака, когда я сел смотреть телевизор, она подсела ко мне на диван-кровать и спросила:
— Виктор, скажи мне, что у вас произошло?
— Я удивляюсь, почему Рита вам не говорит правду.
— Ну, пусть она не говорит. Ты мне скажи.
— Позавчера я прихожу домой с хорошим настроением, разделся и, пройдя в комнату, увидел ее лежащей в постели под одеялом. Я взял и рванул с нее одеяло. А она на это крикнула мне: «Шалопай!» А теперь она заявляет, что не говорила так.
Рита в это время была на кухне. Но разговор наш, конечно, слышала.
— У нас вообще такое слово никто не говорил. Ты что это вытворяешь? — обратилась Анна Ильинична к Рите. Рита не отзывалась.
— Ты слышь ай нет? Рит! Ты где взяла такое слово?
— Я это слово ему не говорила, — отвечала Рита из кухни.
— Иди извинись сейчас же.
— Мне не за что извиняться.
— Все равно иди извинись.
В этих словах я уловил нотку согласия с Ритой. Но ради того, чтобы уладить наши отношения, мать уговаривала ее.
— Во чудно-то! Ну, ладно, она больше не сделает такого, — как будто ребенку сказала Анна Ильинична. — Я с ней поговорю, добавила она тоном, которым говорят кому-то что-то по секрету.
На этом наш разговор прекратился. На душе у меня остался очень неприятный осадок. День прошел снова в молчании.
Как бы там ни было, я понимал, что Анна Ильинична очень хочет, чтобы у нас все было хорошо. Поэтому я к ней отношусь как обычно, мы по-доброму с ней разговариваем.

Сегодня подняли вопрос, где будем справлять Новый год. Этот  праздник мы всегда отмечали у Виктора Ивановича, но сегодня я сказал:
— Мы можем пойти к Ивану нашему.
— Он приглашал? — спросила Анна Ильинична.
— Приглашал вчера.
Остановились на том, что будем встречать Новый год все-таки у Виктора Ивановича.
А мороз все усиливается. Доходит уже до 40.

Снова бюро услуг организует, чтобы новогодние подарки детям раздавали Деды Морозы, и я дал согласие быть Дедом Морозом.
Сегодня принесла подарок Галя Фролова и попросила меня, чтобы я его завтра вручил ее дочери Оле в роли Деда Мороза. А Анна Ильинична приготовила два подарка своим внукам Свете и Роману (детям Виктора Ивановича и Валентины Васильевны), чтобы я завтра их вручил.


31 декабря

Ночь я почти не спал. Во сне виделись всякие кошмары, лишь стоило мне забыться в дремоте. Но утром я встал, не подавая вида, что отдохнул плохо. Оделся тепло. И когда вышел из дома, ощутил, что не зря. Воздух состоял из сплошного инея. Город как будто сжался от мороза. Как я ни прятал лицо в воротник пальто,  мороз прижигал нос и щеки. Казалось, что троллейбусы — и те дрожали. Градусник показывал минус 43.

В бюро услуг я пришел первым. Женщины — работницы бюро быстро примерили на меня костюм Деда Мороза и стали пришивать на него разноцветные звезды.
Вскоре подошли и другие «Деды Морозы». Я был готов первым. Мне дали сорок шесть подарков и помогли шоферу погрузить их в машину ГАЗ-69. Сначала заехали в дом 68 на улице Ф. Энгельса, где живет Ваня. Вручив подарок в одной из квартир, я позвонил в квартиру Вани.
На мой звонок дверь никто не открыл. Я спустился на площадку между третьим и вторым этажами и вдруг услышал, как открылась дверь Ваниной квартиры. Из двери показалась голова Тамары.
— Здрасте, — сказал я.
— Здрасте, — ответила равнодушно Тамара.
Видимо, она не узнала меня.
— С Новым годом вас. Всего вам самого наилучшего. Здоровья, счастья, успехов и благополучия вам.
— Спасибо….
— А Ивана нет дома?
— Нет. Ушел на работу.
— Ну, поздравь его с Новым годом от имени брата — Деда Мороза.
— Поздравлю. Вас тоже с Новым годом.
Теперь Тамара узнала меня, но говорила совершенно равнодушным тоном.
Дальше все шло обычным рабочим порядком. В тех квартирах, где к моему приезду были неравнодушны, я задерживался подольше, выслушивал стихотворения детей. В других просто вручал подарок, поздравлял с Новым годом и уходил.
Во многих квартирах мне предлагали выпить: кто водки, кто коньяка, кто сухого вина, но я категорически отказывался.
Завез я подарки Свете и Роману. Они явно растерялись, особенно Ромка. Не знаю, узнали меня или нет. Напоследок я отвез  подарок Оле Фроловой. Она долго не узнавала меня. Галя отдала мне сумку с термосом и свертками и сказала:
— Приходила Снегурочка и велела вам, Дедушка Мороз, передать.
— Дядя Витя! — закричала Оля.

Приехав в бюро, я застал одного «Деда Мороза» уже под хмельком. Вместе с ним была и Снегурочка, но по габаритам не Снегурочка, а снежная баба. Ее взяли просто как работницу бюро, чтобы она заработала деньги. Платят-то хорошо за эту работу. Я за 46 подарков получил тридцать рублей. И заработал их с девяти до трех часов.
Чуть раньше меня закончил развозить подарки работник сферы обслуживания, молодой симпатичный мужчина, тоже Виктор. Заведующая бюро Клавдия Семеновна выдала нам деньги и предложила выпить.
— Давайте сюда по трояку, — сказала она.
Ни я, ни мой тезка не стали возражать. Он быстро съездил на машине в магазин и привез бутылку «Сибирской» водки. В моей сумке оказались колбаса, хлеб, сало, бутерброды с маслом, и я выложил все на стол Клавдии Семеновны. Себе я по обыкновению налил совсем немного. К нам присоединилась еще одна работница бюро, уже пожилая женщина.
Тезка мой быстро разговорился. Я понял, что он тоже был в ГДР.
— А вы давно были там? — спросил я.
— Да вот полтора года прошло, как вернулся.
— А как туда попадают? — спросила Клавдия Семеновна.
— По великому блату, через военкомат. У меня один друг работает в военкомате, вот он и предложил мне поехать туда.
Когда я сказал, что тоже был три года в ГДР, тезка мой очень  расположился ко мне. Домой мы пошли вместе. Шли пешком от Мичурина до Концертного зала. Виктор рассказывал о своих похождениях в Германии, особенно по девчатам. Был он там один, без жены, и использовал эту свободу. Рассказывал с краткими, но яркими подробностями.
— Сейчас, конечно, не то в Германии, что было раньше, — сказал я.
— Да нет, ничего. Я бы не отказался еще туда поехать. «Жигуленка» купил. Лучше, чем у нас.

К Виктору Ивановичу мы решили идти часов в девять, и я хотя и с трудом, но уснул немного.
Мороз к вечеру усилился, а мы шли пешком, так как все попытки вызвать такси не увенчались успехом. Много троллейбусов из-за мороза вышло из строя, а людям ехать надо, вот они и расхватали все такси. Расчет на повышение цены за такси оправдывается.

У Виктора Ивановича все так же, как и в прошлом году. Сколько бы я сам ни собирал компаний, праздники всегда проходили просто, весело и интересно. Люди расслабляются и веселятся от души. А в других компаниях редко бывает такая обстановка. Что-то сковывает людей, и они не могут расслабиться. Так же и у Виктора Ивановича. Песни не поются, и вообще немного грустновато бывает.
Посмотрев немного «Огонек», я пошел спать.