Страницы дневника 1979 год

1 января

С Ритой мы вчера весь вечер не разговаривали, но вели себя так, что никто, видимо, не понял наши отношения. А ночью я просто не выдержал и все простил Рите. Я чувствую себя абсолютно здоровым, когда у нас хорошие отношения.
Я поиграл немного прямо в постели с Ромкой в шашки. За завтраком мы выпили понемногу. И я решил поиграть на баяне и попеть. Рита пробовала помочь мне, но горло ее перехватывало, и она не смогла петь.
Я настоял на том, чтобы пойти к тете Шуре, и мы все, кроме Валентины Васильевны, поехали к ней.
Тетя Шура ждала нас и быстро накрыла на стол.
Виктор Иванович посидел немного и ушел, а мы стали играть в карты. Тетя Шура выпила много водки. Даже в карты она не могла так сообразительно играть, как обычно.
От тети Шуры нас заторопила Рита, чтобы зайти к Гале Фроловой и поздравить ее с днем рождения. Из Минска к Гале приехал Володя. Она быстро накрыла на стол. Пить я уже не стал.
Когда шли от тети Шуры, у меня состоялся хороший, душевный разговор с Анной Ильиничной.
— Может быть, я и слишком щепетилен и требователен, но я хочу по-настоящему хороших отношений с Ритой. Знаете, мама, я очень ценю ваше отношение ко мне и постараюсь сделать все, чтобы не огорчать вас.
Когда Рита ведет себя правильно, у меня душа радуется, мне жить хочется и я чувствую, что живу.


2 января

Сегодня у нас в училище сделали неучебный день, перенеся учебу на 12 января.
Я поехал на завод к Виктору Павловичу, чтобы вывезти лесоматериал на гараж. Но Виктор Павлович сказал, что нет ни рабочих, ни машины. Договорились на завтра.
От Виктора Павловича я поехал к маме. Она обрадовалась моему приходу, мы поцеловались и поздравили друг друга с Новым годом. Из кухни на нас смотрела Андриановна. Я просто из вежливости сказал ей: «Здравствуйте».
— Здравствуйте, Виктор Андреевич. С Новым годом вас, с новым счастьем, с новым здоровьем, — ласково заговорила она.
— Спасибо, — сухо ответил я. Мама быстро пожарила картошки и усадила меня за стол.
— Холодец бери, сваха, — предложила Андриановна.
— Спасибо, не надо, — сказал я, садясь за стол.
Когда мама кормит меня, она всегда садится за стол и смотрит, как я ем. Сама она при этом не ест. Я чувствую, что ей приятно сидеть и смотреть на меня. И кажется, что искренней нет никого на свете. Такую душевность я еще ощущаю в детях, в Оле и Сереже.

Когда-то давно я записал мысль о том, что никакие ласки не сравнятся с ласками детей и родителей, ибо ласки эти чисты и искренни. Дети и родители проявляют друг к другу совершенно неподдельное чувство, так как для них никого нет на свете лучше. А ласки мужчин или женщин, какими бы они нежными ни были, в сути своей изменчивы. И это не потому, что люди скверные, а потому, что так уж устроена природа мужчин и женщин. Чистых и преданных одному человеку мужчин или женщин я не встречал.

Вернувшись домой, я посмотрел телевизор и лег спать. Отношения с Ритой уладились и стали опять очень хорошими.


3 января

Проведя третий и четвертый уроки у хореографов, я пошел к себе на Кирова, переоделся в валенки, в старое пальто, в старую шапку и поехал на завод к Виктору Павловичу.

В почтовом ящике я вместе с газетой увидел открытку от Васи Тужакова. Прочитав ее, я воспрянул духом, настроение поднялось. В открытке было написано: «Дорогой Витя! Поздравляю с наступающим Новым годом! И желаю всего самого наилучшего, отличного здоровья, счастья в личной жизни, успехов в труде.
Витя, не делай плохих выводов о нашей дружбе. Это, по-моему, для нас свято. Возможно, скоро наведаюсь к тебе. Сейчас пока много «но», к тому же учусь на вечернем. Времени совсем нет. Подымаю бокал за твои и ваши успехи. Большой привет вам всем. Привет Пенигину. Всего наилучшего вам. Василий».

Довольный, я приехал к Виктору Павловичу и вывез за три часа две машины пиломатериала. Тетя Шура была дома, и, пока я ездил второй рейс, она перекидала все доски во двор.
После первого рейса я позвонил Рите, чтобы она попросила Виктора Ивановича помочь мне. Рита звонила ему, но он не пришел. Когда мы с тетей Шурой собрались затаскивать три последних самых больших бревна, к дому подошли Вася с Лидой.
Вася помог затащить бревна во двор. Только вошли в избу и разделись, пришел Виктор Иванович.
— Ты извини меня, мне пришлось срочно пойти на работу. Дело в том, что меня хотят в январе отправить в отпуск, а я не хотел бы в январе. Вот и ходил выяснял этот вопрос. Начальника не было, а зам сказал: «Вряд ли можно что-то изменить».
— Ерунда. Все в порядке, — сказал я, — управились.
Анна Ильинична, узнав, что я привез лес, очень обрадовалась.  За ужином я почувствовал боль во всем теле. Ведь я и не помню, когда с таким энтузиазмом занимался физическим трудом. Зато на душе было хорошо.


4 января

В восемь часов провел сегодня урок у художников. А после уроков встретился с Соколовой Антониной Михайловной в учительской, и она сообщила мне, что я назначен председателем избирательной комиссии. 4 марта будут выборы в Верховный Совет СССР. Уже все уши прожужжали о том, что везде единодушно кандидатом в депутаты выдвигается Леонид Ильич Брежнев. А народ уже совершенно не воспринимает выборы. Все считают эту кампанию просто шумихой. Никакого подъема это событие не вызывает. Скоро дойдет до того, что люди не будут ходить голосовать. А ведь раньше, я даже сам помню, выборы были праздником.
Но, как бы там ни было, сегодня начались мои мытарства, связанные с подготовкой выборов. Наш избирательный участок будет в помещении областного транспортного управления, где начальником отец Нателлы Ивановны.
Мы с Соколовой бегали и по поводу открытия там агитпункта, и по поводу установки телефона, и по поводу многих других хозяйственных и организационных вопросов.

А вечером мы созвонились с Виктором Павловичем, и он попросил меня посмотреть баян его отца, чтобы решить, можно ли его продавать. Баян оказался тульским выпуска пятидесятых годов, такой, как я оставил в Туле. Баян еще хороший. Из разговора с отцом Виктора Павловича я понял, что он большой любитель музыки, очень хорошо играет на балалайке, на гармошке и не прочь бы поучиться на баяне. Я предложил не продавать баян и  давать ему уроки. 13 января он едет в Красноярск, а по возвращении мы начнем с ним заниматься.
Посмотрел я, как разбит «Москвич» Виктора Павловича. Разбит, конечно, очень сильно. А дело в суде пока не решается.
Когда распрощались с дядей Пашей, Виктор Павлович сказал:
— Ну, и порадовал ты отца! Он даже весь преобразился.


5 января

Баня сегодня была скандальная. Во-первых, мой Николай Егорович пришел раньше всех. Вслед за ним пришел я, а потом  Семен Антонович в своем черном меховом полушубке с поднятым воротником.
— Опо-здал! — встретили мы его.
— Здравствуйте. С Новым годом, — буркнул Семен Антонович.
Он был явно не доволен, что мы опередили его.
А я к этому времени уже сбегал за Сашей Сашиным. Вчера случайно мы встретились с ним в облсовпрофе, и он попросил меня зайти за ним, так как у него снова заболела спина. Так что на первую партию нас уже было трое.
После Семена Антоновича пришел дядя Ваня. Наверное, бани четыре он пропустил из-за того, что лежал в больнице, ему вырезали грыжу. Он кажется повеселевшим.
— Ну, все нормально? — спросил я его.
— Нормально. Только операцию делала ученица, а опытный хирург ее консультировала. Короче, учила на мне.
— Но на ком-то им надо учить свою смену...
Пришел и Алексей Васильевич. В прошлую пятницу его не было, и мы с Николаем Егоровичем сказали ему в шутку:
— Прогульщикам привет, с Новым годом!
— Я только 27-го встал с постели после вашей бани лесозаводской. Связался с дураками…... Пошли да пошли... Я и послушал. А потом прихватило так, что думал, концы отдам. Температура до сорока доходила.
Я прошел посмотреть, как протоплена парная. Мужики, быстро раздевшись, набились в парной.
— Они меня заморозили в лесозаводской бане, — говорил Алексей Васильевич дяде Ване, показывая на нас с Николаем Егоровичем. Я в это время мыл под полком стены и пол.
— Да еще и двери взломали, вошли самовольно, — на полном серьезе говорил Алексей Васильевич.
Меня это возмутило, и я сказал:
— Как вам не стыдно так говорить? Ведь вы были рядом с нами, в баню вошли вместе, мылись вместе, а теперь говорите, что мы дверь взломали!
В разговор никто больше не вмешивался, и стало тихо. Я закончил мыть и вылез из-под полка. Все лишние вышли из парной. Остались я, Николай Егорович, Саша, незнакомый мужчина и...… Алексей Васильевич. Он больше ничего не говорил, но чувствовалось, что сердит на нас.
Народу в баню сегодня понашло как никогда много. Однако мы сходили три раза в парную. Мы с Николаем Егоровичем, как обычно, делали друг другу массаж и припарок, окунув веник в горячую воду и положив его на спину. 

Снова начались хлопоты по открытию агитпункта.
Позвонил Рите перед обедом и сказал, что приду обедать, но так и не смог вырваться. Только около четырех часов бросил все и решил поехать к маме, так как я ей обещал приехать в пятницу и привезти дрожжи. Забежал к Анне Ильиничне в ресторан «Колос» и попросил ее купить дрожжей. Она быстро принесла мне три пачки, и я поехал к маме.
Дома я не был со вчерашнего дня. Когда все хорошо, то меня тянет туда. Около семи часов я был дома, надеясь, что Рита уже  ждет меня. Но Риты не было. Переодевшись, я постелил постель и, лежа в постели, стал писать дневник. Прошел час, а Риты не было. Прошло еще полчаса — Риты нет. «Если в девять не придет, то побегу звонить Анне Ильиничне, может быть, она знает, где Рита», — решил я.
Дело в том, что за два дня до этого у нас был разговор в присутствии Анны Ильиничны о беременности Риты. Рита ей, видимо, еще раньше сказала, что я против рождения ребенка, и Анна Ильинична стала говорить, что Рите надо родить, она и чувствовать будет себя лучше. Рита готова была расплакаться из-за того, что я не согласен. Она стала говорить, что ей нельзя делать аборт, так как это может плохо кончиться. Я еще раз сказал: «Ребенок — это не игрушка. С его рождением приходит конец спокойной жизни. Когда он вовремя рождается, то трудности переносятся легче. А сейчас ребенок не получит то, что нужно, от родителей. Мы уже староваты».
Однако, как я понял, я не убедил ни Риту, ни Анну Ильиничну. «Пусть как хотят», — подумал я. А ночью Рита вдруг сказала мне, что у нее открылось кровотечение. Сказала очень испуганно. А я ей внушительно ответил: «Когда ты бросишь по-детски воспринимать моменты, которые бывают у всех женщин?» Но я так и не понял состояние Риты, она отвернулась от меня и уснула.
И сегодня я подумал: «А вдруг что-нибудь случилось?» В девять часов я пошел звонить Анне Ильиничне. К телефону никто не подходил. И вдруг из кабины я увидел идущую Риту. В квартиру она вошла первой. Когда я вошел, она как ни в чем не бывало стояла и улыбалась. Это и возмутило меня. Хорошему моему настроению пришел конец. Я молча разделся и лег в постель. Рита тоже разделась, подошла ко мне и, наклонившись, спросила:
— Ты что такой?
Этот вопрос еще больше крутнул душу. Я воспринял его как издевку.
— Ну, ты что, Витюнь? — безвинным тоном говорила Рита. — Ну, почему ты молчишь?
— Я не хочу с тобой разговаривать, — с комом в горле сказал я.
Слезы накатывались на глаза от злой обиды. А Рита как будто нарочно продолжала издеваться. Мне даже казалось, и тон ее вопросов был с издевкой.
Я уже готов был упрекнуть Риту за ее поведение, но она вдруг резко встала и ушла из комнаты. Я думал, что, вернувшись, она снова будет ласково разговаривать со мной. Но этого не произошло. Улегшись в постель, она взяла книгу и стала читать, а я продолжал писать. Спать не хотелось, и за работой время шло незаметно. В двенадцатом часу пришла Анна Ильинична.
— Что это вы еще не спите? — удивилась она.
— Он опять со мной не разговаривает, — спокойно-шутливым тоном сказала Рита.
— Фу ты, господи, опять не разговаривает! Да что ж мне с вами делать?
Я ничего не говорил. Анна Ильинична разделась и легла в постель. Рита положила книгу и приготовилась спать. А я продолжал писать, пользуясь светом от лампы-фанаря, поставив ее на спинку дивана-кровати и закрыв ковром, чтобы свет не попадал в комнату.
— Выключай, Виктор, — проговорила Рита.
Я, ничего не ответив, продолжал писать.
— Ну, выключай, ведь мама из-за тебя не спит, — резко сказала Рита.
Я положил на приемник тетрадь, выключил свет и отвернулся к стене.
6 января
Всю ночь я не спал, ощущая горькую тяжесть на душе. Утром, когда Анна Ильинична пригласила меня завтракать, она заметила, что я мрачен, и спросила:
— Что опять случилось, Виктор?
— Да расстроила меня. Мы с ней говорили о том, что она может ходить к своим друзьям и подругам, но делать это надо, поставив в известность нас. А она ушла куда-то вечером. В семь ее нет, в восемь нет, в девять нет. Я побежал звонить вам. Думал, что-то случилось. А она является и, как ни в чем не бывало, улыбается. Хотя бы извинилась.
— Не научилась еще жить. Ну, погоди, я ей еще дам. А ты не принимай близко к сердцу. Она больше так не будет делать.
— Да меня возмущает больше всего то, что человек допускает безобразия и начинает доказывать, что он их не допускал. Видите, как она вчера преподнесла вам: «Он не разговаривает со мной». Выходит, я виноват, а не она.
— Ну, что-то она совсем не туда поехала. Ты только не расстраивайся. Всю ночь поди не спал.
Рита не вставала, но я не знаю, спала она или нет. Позавтракав и одевшись, я ушел. В училище взял указатели для агитпункта, которые вчера написали студенты, и повесил их в транспортном управлении. Часам к одиннадцати я освободился и пошел к тете Шуре. У нее я переоделся в старые брюки, валенки, фуражку и пошел работать во двор. Работал с удовольствием. Сложив доски, я навел порядок во дворе. Потом принес воды и поточил ножи.
За обедом тетя Шура рассказала, что во вторник выписывают дядю Тимошу из больницы, переведя его со второй группы на первую. Видимо, его здоровье уже нельзя улучшить. Обговорили с тетей Шурой проект гаража. И здесь она показала, что хорошо разбирается, что к чему.
В четвертом часу я ушел от тети Шуры и поехал на троллейбусе к себе на Кирова. Хотелось мне, конечно, поехать на Труда, но я переборол себя.
Разделся, разобрал постель и лег. С трудом уснул минут на тридцать, проснувшись, взялся за дневник и до половины седьмого писал. Домой пришел в начале восьмого. Рита дома была одна. Видимо, она писала дневник и с моим приходом спрятала его.
— Есть хочешь? — добродушно спросила она.
— Нет, — процедил я.
— А где ты ел?
— Нашел где.
Рита быстро оделась и сказала:
— Пойду погуляю. Целый день не выходила на улицу.
Я, конечно, сразу понял, что Рита будет целый день сидеть дома и ждать меня. Этим она решила в какой-то степени повиниться за свое вчерашнее поведение. Быть безразличным к этому я не мог. Да это было бы и бездушием. И, когда она ушла, я уже готов был помириться с ней. Единственное, что останавливало меня, что Рита может так и не понять свою нечестность.
Минут через сорок Рита вернулась и стала смотреть со мной телевизор. Вскоре пришла и Анна Ильинична. Она прошла в комнату и, увидев нас без настроения, спросила:
— Ну, что, молчите?
— Молчим, — ответила Рита.
— Ужинали хоть?
— Я целый день сегодня не ела.
— Почему?
— Ждала его, а он пришел в восьмом часу.
— Ты у тети Шуры был, Виктор? — спросила Анна Ильинична.
—  Да.
— Ну, идите ешьте.
— Не хочется одной, — сказала Рита.
— Так и Виктор пойдет. Пойдешь, Виктор?
— Пойду.
После ужина посмотрели телевизор и решили завтра идти к маме.


7 января

Сегодня религиозный праздник Рождество. В детстве мы всегда отмечали его, мама капитально к нему готовилась. И вся обстановка дома говорила о празднике. Вставали мы рано и молились Богу. Только помолившись, садились завтракать.
В настоящее время праздничность Рождества исчезла. Но, кажется, нет такого человека, кто бы не знал, что сегодня Рождество. Студенты тоже почти все знают. Но его уже, можно сказать, не празднуют. Во всяком случае, о нем говорят просто с иронией. Старые люди, конечно, празднуют его, но и они уже стали поддаваться влиянию окружающей жизни и не могут придать этому празднику ту таинственную торжественность, которая была раньше. Сейчас для многих людей этот да и многие другие праздники есть просто повод выпить.

Сегодня я проснулся рано, зажег фонарь, прикрыв его ковром, и стал писать. По утрам пишется легко. Около девяти я поднялся с постели и, умывшись, сел завтракать. Настроение было плохое. Видимо, оттого, что Рита была какая-то взвинченная и не разговаривала со мной. Я тоже молчал. За столом Анна Ильинична не выдержала и завела разговор:
— Не знаю, что мне с вами делать, милые мои. Нешто можно так дуться? Что ж это вы по всякому пустяку обижаетесь?
— Это не пустяк, если человек неправильно оценивает свои поступки, — сказал я.
— И она хороша! Виновата — так и надо извиниться.
— Я не хочу, чтобы на меня кричали. «Отстань», «уйди отсюда» — вот его слова.
— Слова мои, но как я тебе их говорил?
— Кричал во всю глотку.
— Зачем ты врешь? Ведь я совсем без крика говорил.
— Ну ладно, ешьте давайте, — сказала Анна Ильинична, чтобы смягчить обстановку.
— А что тут есть? Целое утро звали к завтраку, а есть нечего, — раздраженно сказала Рита. Она даже встала и готова была кинуть ложку. Я думал, что она закатит истерику.
— Сядь и не дури. Ты что это вздумала нос гнуть? Рано больно начинаешь, — сказала Анна Ильинична. Было заметно, что она тоже еле сдерживает себя. Рита села на табуретку, видимо, поняв, что это уже чересчур.
— Ой, ребята, тяжело мне с вами, — вздохнула Анна Ильинична. — А к матери-то поедем? Только там не подавайте вида, что поссорились, а то еще и ту заставите переживать.
Я забыл написать, что когда вчера завели разговор, поедем ли к матери, Рита заявила: «Я завтра на лыжах в бор пойду». Сегодня она уже не говорила этого и давала понять, что поедет к маме тоже.

Перед тем, как ехать к маме, я сходил в гараж и прогрел машину, включая разные скорости. Машина стояла на подставках, и колеса свободно вращались. Хорошо прогрел и мотор, и ходовую часть.
Когда я вернулся домой, Анна Ильинична и Рита были уже готовы ехать к маме. По настроению Риты я понял, что Анна Ильинична уже с ней поговорила. Видимо, она сказала Рите, что с особенностями моего характера надо считаться.
Вслед за нами к маме пришли Ваня с Тамарой. Мама и Полина Андриановна стали собирать на стол, а мы сели играть в карты. Тамара уселась перед телевизором. Она явно замечала, что мы к ней относимся плохо.
Вдруг раздался звонок. Я открыл дверь и очень удивился тому, что увидел Валю. Ведь Новый год она уехала встречать в Псков, и мы считали, что она приедет числу к десятому. Однако она приехала раньше. Я потащил ее в мамину комнату.
— Ты смотри, кого я тащу, — сказал я, обращаясь к Ване.
Валя разделась и прошла к нам.
— Ну рассказывай, как там дела, — сказал Ваня. — Как Тамара себя чувствует?
— Ругается с Сашкой, с детьми и гуляет.
— Так что, она совсем не болеет? — спросил Ваня.
— Да шут ее знает... В больницу ходит, но что лечит, непонятно.  Уже второй месяц не работает. И Сашка уже третий месяц сидит. После Нового года пойдет устраиваться.
— А что у него? — спросила Рита.
— Фурункул, что ли... Их не поймешь. Ругаются каждый день.
— А Тамара поддает? — спросил я.
— Ужасно. Как встает, так ищет выпить.
— Ай-ай-ай! Сопьется баба, — сказала мама. — Во Яхимовна и говорила, что Томка дуже пить стала.
— А Леня как? — спросил я.
— Леня нормально. Новый год у него все собирались встречать. Погуляли очень хорошо. Тебе все привет передают. И Крылов передает тебе персональный привет, — сказала Валя, обращаясь ко мне.
Шел уже третий час. Я пошел на кухню и сказал маме:
— Ну что, пора обедать.
— Сейчас будем накрывать.
— Где ты хочешь?
— Там у них, — указала мама на комнату Андриановны.
Петровича дома не было. Его положили в больницу с глазом.
Вскоре стол был накрыт, но никто не садился. Казалось, всех что-то сдерживает.
Валя поставила на стол бутылку с каким-то серо-коричневым вином. Анна Ильинична тоже принесла бутылку, и я разлил всем, кроме мамы и Вани. Рита с Валей налили вина.
— Ну, давайте за бабушкин праздник, — сказала Тамара.
— Да, сегодня наш праздник, — согласилась Анна Ильинична.
За обедом мы предались воспоминаниям, как жили в детстве. В жизни нашей и семьи Анны Ильиничны было много общего, хотя мы жили в Сибири, а они — в Калужской области. Говорили о том, что плохо одевались, плохо питались, а работали много.
— Только корова и спасала, — говорила мама. — И молоко было, и сметана, и масло. А погибли бы, если бы коровы не было.
— Ты расскажи, как Ваня с Валей сметану слизывали с крынок, — сказал я маме.
— Это вон она слизывала, — оправдывался Ваня, указывая на Валю.
— Да и ты лазил. Один только Виктор ни разу не брал ничего, — сказала мама.
— Тяжелое время было, — вздохнула Анна Ильинична.
— И как только выжили...  — согласилась с ней мама.
Вспомнили и о том, что мы, дети, вместе со взрослыми переносили трудности, выполняли недетскую тяжелую работу и вот теперь живем нормально.
После обеда снова играли в карты. Играли весело, с настроением, с шуточками. Валя с Ритой ушли гулять в лес. Мы с Ваней вошли в мамину комнату, и я сказал:
— Лес на гараж я привез.
— Ну как, вести разговор насчет места?
— А как же? Я бы был тебе благодарен, если бы ты помог мне.
— Тебе надо будет принести техпаспорт и заявление.
Ваня снова был настроен хорошо. Я и сам не ожидал, что он будет говорить со мной о гараже. И вообще сегодняшняя встреча прошла в хорошем настроении.
Только Андриановна чувствовала себя неловко. Она робко вступала в разговор и выглядела какой-то жалкой. Я, хотя и сидел в ее комнате и за ее столом, был к ней совершенно равнодушен. Ни с чем к ней не обращался, говорил так, как будто ее и нет здесь.
Тамара тоже так и не смогла нас расположить к себе и была не в своей тарелке.
Когда уселись играть в карты, Рита раздала не по шесть, а по четыре карты.
— Ты почему по четыре карты раздала? — спросил я.
— Разве по четыре? — спохватилась Рита.
— Что-то вы сегодня рассеянны, — заметил Ваня.
— Это от избытка ума, — сострила Рита, стараясь скрыть смущение.
— Ну, кто ходит? — перебил я, и все стало постепенно на место.
А потом мы уже вели себя так, что не подумаешь, что у нас отношения испорчены.
А лучше всех вела себя Анна Ильинична. Ее простота развеивала все. Домой мы уже ехали почти в нормальных отношениях. Ехали все вместе.


8 января

Хотя уроков нет, но я занят делами. Каждый день находится дело на избирательном участке, и сегодня часов до трех был занят.

Придя к Ване, я попросил его позвонить приятелю, архитектору Ленинского района, и узнать, будут ли сносить дом тети Шуры. Ваня позвонил архитектору, но ответили, что его нет пока. Ваня, ничего не сказав мне, стал заниматься своими делами. Я сидел молча. Примерно через час Ваня спросил:
— Сколько времени?
— Шестой час уже.
— Ах ты! Он, наверное, уже пришел.
Он набрал номер, но снова сказали, что Николая Иосиповича нет.
— Ну, завтра тогда, — сказал я. — А заявление когда тебе отдавать?
— Какое заявление?
— Ну не знаешь — не надо, — сказал я, поняв, что Ваня как будто сожалеет о вчерашнем разговоре.
— Ты не мямли, а говори четко, что тебе надо, — повысил голос Ваня.
— Ты знаешь, зачем я пришел. Вчера ты меня попросил зайти.
— Так что ты молчишь? Какого хрена сидел два часа? — закричал Ваня.
— Ждал, что ты мне что-нибудь скажешь, — спокойно ответил я.
— Когда ты научишься решать вопросы? — немного помолчав, сказал Ваня.
— Я решаю с нормальными людьми все вопросы нормально. Только с тобой не могу найти общий язык. Ведь ты ни разу не говорил со мной хотя бы по-человечески, не говоря уже как брат с братом. Что ты заводишься сразу? Зло разбирает, что мне помогаешь? С другими ты и спокоен, и тактичен. Думаешь, я не вижу? Ко мне чужие лучше, чем ты, относятся. Даже стыдно бывает за твое отношение.
— А мне за твое стыдно.
— Неправда. Это ты опять хочешь сказать о своем Петровиче, что я к его семье плохо отношусь. Так ты знаешь, что я по-другому не могу. После того, как они оскорбили мать, я их просто вычеркнул из хороших людей.
— Ничем они мать не оскорбили.
— Как не оскорбили? Сказать маме, что она всю жизнь не работала, могут только идиоты. А потом, ты же сам их не признавал за хороших людей и говорил, что у тебя с ними нет ничего общего и говорить вам не о чем. А потом признал их. Я понимаю, почему ты их признал. Но ведь со мной-то можно не играть в дурачка. Если бы ты не был мне братом, я бы уже давно с тобой не разговаривал. И разговариваю только потому, что надеюсь, ты все поймешь. Где-то я прочитал совет, что лучше всего в ссоре спросить себя: «А не дал ли я почву для раздора?»
— Что ты меня учишь?
— Ты мне говоришь, что я тебе в душу плюнул, а я думаю, что ты мне. Я не считаю себя безгрешным. А ты превознес себя. Ты думаешь, они любят тебя. Им просто выгодно к тебе хорошо относиться. Вот они и заигрывают с тобой.
— Еще раз говорю: не учи меня.
— Ты ко мне хорошо относился, только когда тебе выгодно было иметь дело со мной. Когда я доставал тебе дачу, покупал машину, возил тебя, вкалывал на даче как вол, тогда ты хвалил меня и говорил, что тебе приятно иметь дело со мной.
— Разве я тебе не делал ничего хорошего?
— Я его не вычеркиваю. И это еще одна из причин, почему я не хочу рвать с тобой до конца отношения.
— Ты должен учитывать мое мнение при решении любого вопроса. А ты даже там, где просто необходимо со мной считаться, начинаешь решать вопрос сам.
— Опять квартиру имеешь в виду?
— Хотя бы квартиру. Ведь то, что мать удалось перевезти сюда, — это же великое дело. Разве мы бы наездились с тобой в Щекино? А теперь ты сам решил менять мамину квартиру.
— Ты одобрил этот вариант.
— Но ты понимаешь, что мать трогать нельзя?
— Пока она еще двигается. А вот случись что, Валька сказала: «Мне она и на дух не нужна». Ведь матери может потребоваться  постоянный уход и помощь.
— Но пока мать трогать нельзя. А с машиной разве хорошо получилось?
— Хочешь убедить меня, что я разбил машину, что я ездил на ней как попало. Это я уже слыхал от тебя. Но ведь ты прекрасно знаешь, что в березу врезался на машине ты, задний бампер погнул тоже ты, забыв, что у нее низкая посадка. Я виновен только в том, что на меня наехал автобус. А то, что я сумел в той ситуации спасти людей, надо считать счастьем. А тебе напели, что это я виноват в аварии. Тебя допекали тем, что не ты ездишь на машине, а я.
— И ты решил даже с моими родственниками ни здороваться, ни до свидания им не говорить. Ну, хорошо, пусть я тебе что-то плохое сделал. А что тебе сделали плохого Петрович и Тамара?
— О Петровиче давай не будем речь вести, ты уже знаешь, как я его оцениваю. А вот если о Тамаре начистоту, то Тамара для меня ничего хорошего не сделала. Ключ отобрала, боясь, как бы я у вас не остался жить, когда переехал в Калугу. Наши отношения с тобой испортила. Ты говорил, что у Тамары много нехорошего, разносил ее за это. А потом вдруг все стало хорошо. Мы-то прекрасно понимаем, что Тамара ухаживает за тобой, угождает тебе, но вокруг вас живут люди, с которыми у тебя были и есть добрые отношения. Так зачем же из-за ее неправильных действий портить отношения с этими людьми?
Ты все время говоришь, что я твой младший брат, что ты растил меня и тебе обидно, если я делаю что-то не так, как бы ты хотел. В детстве да и в юности я действительно многому у тебя учился, ты был для меня авторитетом. Ты всегда учил меня, что надо быть добрым и порядочным. И я этим качествам учился у тебя и у Даниила Васильевича. И вдруг вы изменили отношение ко мне и стали упрекать меня за то, что я не согласен с вами, что я не благодарен вам за вашу заботу. Ведь вы оба считаете, что заменили мне отца. Но мне сейчас уже сорок лет, и я человек со сложившимися взглядами. Я не отрицаю, что вы много сделали для меня, и считаю, что многим обязан вам. Но я не могу сейчас идти наперекор своим убеждениям и угождать  вам. Я считаю, что должен уважать вас, но не быть всю жизнь зависимым от вас.
Чего хорошего добился Даниил Васильевич изменением своей позиции? Только нас оттолкнул от себя. А ведь я на всю жизнь запомнил разговор, который был у нас с ним в 1958 году, когда я приезжал к вам в Щекино после окончания новосибирского училища. Я помню, он сказал: «А что, племяннички, ведь, случись что-нибудь со мной, вы же не возьмете меня на руки и не понесете?» «А откуда вы знаете, может быть, как раз возьмем и понесем», — ответил ты. Это было сказано искренне. И ему надо было ценить это всю жизнь. Ведь ближе нас у него никого нет.
Я замечал, что Ваня постепенно успокаивался, и был доволен, что разговор с ним наконец состоялся и я высказал ему все то, что хотел высказать.
— Разве у тебя ошибок нет? — спросил Ваня.
— Полно. Я признаю свои ошибки и не обижаюсь, когда мне на них указывают. А вот ты строишь из себя человека, который не делает ошибок. Ты не любишь, когда тебе начинают говорить правду. Сейчас ты не доволен мной больше всего из-за того, что я говорю тебе правду. Но поверь, что я ничего не имею против тебя. Было бы нечестно, если бы я заигрывал с тобой.
— Но ты должен учитывать мое здоровье, положение и то, что я старше. А ты как попрешь — и заводишь меня.
— А ты не заводись. Воспринимай все попроще.
— Да я уже и так стараюсь быть спокойнее, но не всегда получается.
Ваня замолчал. Я тоже не стал больше ничего говорить, видя, что он успокоился и многое признал.
— Так где бы ты хотел построить гараж? — вдруг спросил он.
— Там, где сейчас стоит машина, есть кооператив «Горизонталь», а рядом кооператив «Комета». Так в этой «Комете» есть одно место, где можно пристроить гараж.
— Такого не может быть. Эти кооперативы уже давно созданы, и если бы там была возможность построить гараж, то его бы давно построили. Значит, нельзя там строить.
— Есть возможность построить в районе «аккордеонки» и в овраге, прямо в центре города. До моего дома будет вообще рукой подать.
— Так где тебе лучше?
— Да ясно, в овраге. Но получится ли?
Ваня позвонил домой Николаю Иосиповичу. Ответила его жена.
— Зоя Александровна? Здравствуйте, — ласковым, милым тоном заговорил Ваня. — Как жизнь? Что такое? Так это целое бедствие. Но надо крепиться и показать стойкость и спокойствие. Что поделаешь? Я понимаю. Работы много? Да это не только у вас.… Крепитесь, Зоя Александровна. Ничего вам не надо из продуктов? Есть колбаса русская, говядина хорошая. Завтра буду. Только давайте поточнее определимся. Когда вы сможете зайти? Хорошо.  Ну, дайте трубку Николаю Иосиповичу.
По разговору я понял, что вопрос с гаражом может решиться положительно. После разговора Ваня сказал:
— Надо заявление от тебя. Завтра зайди в райисполком, посмотри образец и мне принесешь заявление и техпаспорт.
Был уже восьмой час, когда мы вышли из магазина.
— Ну, к нам зайдешь? — спросил Ваня.
— Да нет, уже поздно, надо бежать домой.
Рита была дома и спросила, где я был.
— Встреча была на высшем уровне.
— С кем?
— С Иваном. Был интересный разговор.
— О чем?
— Вот если будешь моим настоящим другом, то, может быть, и дам когда-нибудь прочитать.
— Ой, бессовестный! Как будто я не настоящий друг!
— Ты настоящая жена. А надо, чтобы была и настоящим другом.
Поужинав, мы посмотрели телевизор и легли спать.
Морозы сильные прошли, и сейчас стоит нормальная температура.


13 января

Два дня назад очень резко наступило потепление. Температура стала даже плюсовой. Снег осел, сделался влажным, а воздух — сырым. Многие стали жаловаться на самочувствие. От такой сырой погоды у кого поднялось давление, у кого понизилось.
Но морозы бед наделали много. Вышли из строя троллейбусы. Во многих домах разморозились батареи. Разморозились они и в нашем училище, и стало холодно, грязно, неуютно. Студенты и преподаватели ходят по училищу в пальто. Даже госэкзамены выпускники сдают в этой неуютной обстановке.
На один из экзаменов по истории КПСС пришли Казаков и Кудрявцев. Казаков снова разнес Калерию Александровну за беспорядок в училище. Василия Ильича положили в больницу, и пока навещать его нельзя. Что у него — неизвестно. Никак не понижается температура.

Во время холодов много людей замерзло, часто случались пожары. Было много жертв. Все это показало, что Калуга не подготовлена к суровым зимам. А перед Новым годом отравились питьевой водой жители поселка Турынино. Больше всего пострадали дети. 180 школьников положили в больницу. Турынинскую школу закрыли. 31 декабря во многих хлебных магазинах Калуги не было хлеба.
Сразу же после Нового года состоялось бюро обкома партии, и многим начальникам объявили выговор. С работы сняли только одного начальника санэпидстанции. Его обвинили в отравлении турынинцев.

В пятницу я был в бане, встретился со знакомым шофером, который ездит в Тулу на автобусе. Он сказал, что 31 декабря в Туле на автовокзале не было ни одного автобуса. Закрыли все рейсы.

Ну и о Ване следует написать. 9-го утром его не было на работе, когда я принес ему техпаспорт и заявление. Позвонил домой и по  голосу понял, что он заболел.
— Ты что, заболел?
— Да, приболел.
— А на работу пойдешь?
— Пойду.
— Так тебя подождать?
— Ну, подожди, — сухо ответил Ваня.
Я отдал ему техпаспорт и заявление.

Все время провожу на избирательном участке. Это все потому, что у меня нет уроков в училище. Сидеть без дела не могу. Работа на избирательном связана с неприятными моментами. Я еле сдерживаю раздражение. Например, в понедельник на совещании секретарей парторганизаций было решено, что они получат по пятнадцать рублей и принесут мне, но сегодня никто ничего не принес. Удивительно то, что многие руководители к выборам относятся как к обузе.

И теперь о сегодняшнем дне. Первой встала Анна Ильинична и, когда я пришел на кухню, сказала:
— Я заметила, Виктор: как только у нас все хорошо, так и на душе хорошо, и спится крепко. Правду говорят: «Хорошо, когда хорошо».

Вчера Анна Ильинична привозила мыться свою старшую сестру Полину Ильиничну. Она живет недалеко от нас, но уже старенькая и дойти сама не может. Живет она с внуком, которого поселила у себя в квартире вместе с его женой и ребенком. Внук этот сидел за хулиганство в тюрьме, а сейчас работает на заводе телеграфной аппаратуры и числится хорошим рабочим. Тетя Поля купила ему машину. А теперь жена внука просто издевается над тетей Полей. Она не дает ей есть, оскорбляет и как-то схватила стул и замахнулась на бабушку. Все это происходит на глазах внука, но он как будто не видит ничего.

Анна Ильинична приготовила завтрак и пригласила нас с Ритой к столу. Рита заговорила о том, что надо убрать квартиру.
— Виктор мне сейчас ковры пропылесосит, — сказала Рита.
— Ну, пропылесосить ты и сама можешь, ведь пылесос — это бабская машина, — в шутку сказал я.
— А вот наш Васька с Лидой всегда все делают вместе. А ты — подумаешь — убрал один раз на кухне!
— Один раз? Я не пойму, ты шутишь или серьезно говоришь?
— Ты у нас как Миронов. Тот ничего не делает дома. Он, видите ли, стесняется выполнять женскую работу, — со злостью сказала Рита.
Ее слова очень обидели меня. Я понял, что Рита не шутит. Пожалуй, никогда она так не возмущала меня, как в этот раз. Ведь это то, от чего я ушел, с чем порвал, не в силах смириться. Мне опять захотелось нагрубить ей и уйти к себе на Кирова. Уж кто-кто, а она-то знает, что для меня домашняя работа не проблема. Я вполне справляюсь с любой. И мое решение жениться на ней никак не было связано с нежеланием выполнять домашнюю работу. В самом деле, как она могла такое сказать?
— Ну что вы, милые, опять ругаетесь? — расстроилась Анна Ильинична.
— Теперь вы сами слышали, как она говорит гадости. А то вы все время считали, что я придумываю, — сказал я.
— А что, я неправду сказала? — наступала Рита.
— Правду, правду, — с иронией согласился я.
— Ой, ребята, не знаю, что с вами делать, — скрывая раздражение, говорила Анна Ильинична.
Мне хотелось ей сказать: «Не обращайте внимания», но я понимал, что это ее не успокоит. И я решил просто помолчать.
— Спасибо, мама, — сказал я, позавтракав.
— На здоровье. Только утром порадовалась, что все хорошо, а они опять разругались.
Я вылез из-за стола и стал собираться. Рита также ушла из кухни и стала искать что-то в тумбочке, выдвигая то один, то другой ящик.

Я всегда с болью в душе воспринимаю чьи-то обидные слова. В самом деле, как могла Рита сказать: «Подумаешь, убрал один раз на кухне»? Ведь я люблю домашнюю работу, делаю все с удовольствием.
А иногда бывает и так. Кто-то раздраженно кричит: «Я тебя ненавижу! Ты гадкий! Ты подлец!…» А потом, в минуты близости,  шепчет нежные слова. Я этого не понимаю, и меня не трогают слова нежности, если я слышал слова оскорбления. Конечно, я могу осуждать чьи-то действия, ругать кого-то про себя, но сказать все, что приходит в голову в момент злости, не могу. Оскорбить-то человека ничего не стоит.
Прояви я нетерпимость — и отношениям с Ритой пришел бы конец. Но я думаю, что Рита не дает себе отчета в своих поступках и не знает цены слов. Иначе она была бы осторожнее в выражениях.

Помогать Рите в уборке квартиры я не стал. Она молча убиралась в комнате, а я играл на баяне. Иногда мне казалось, что она под музыку протирает мебель. Я даже чуть не рассмеялся.
Поиграв на баяне, я пошел в гараж. Машина сегодня хорошо завелась, и я прогрел мотор, включая передачи.

Постепенно отношения с Ритой приходили в норму. Сегодня мы были приглашены к Вале в гости встречать старый Новый год. С нами пошла и Анна Ильинична. Она все время толковала нам, что мы должны примириться друг с другом и строить свои отношения с учетом наших характеров. С этим я абсолютно согласен. Но считаю, что человек должен уметь управлять собой, сдерживать себя.
Только мы вышли из дома, как повстречались с тетей Шурой. Она была заметно навеселе и сказала, что только что проводила гостей. Тетя Шура направлялась домой. Мы с Анной Ильиничной проводили ее до троллейбуса, и она уехала.
К Вале, кроме нас, пришли Ваня с Тамарой и женщина, с которой Валя познакомилась в «Воробьево». Вечер провели очень хорошо. Все дружно пели, танцевали, шутили. В двенадцать часов подняли бокалы за Новый год.
Домой пришли уже под утро, но чувствовали себя хорошо.

Погода сегодня с утра была теплой. Когда я ходил в гараж, моросил редкий холодный дождь. А ночью стало подмораживать.


14 января

Вчерашний хороший вечер сказался на сегодняшнем настроении. Проснувшись, я был очень нежен с Ритой. Пожалуй, такого хорошего утра у нас с ней еще не было. О таких отношениях я мечтаю постоянно. Как бы там ни было, но я идеализирую Риту и люблю ее, начисто отметая плохое. От такой любви испытываешь счастье. Когда все хорошо, даже дышится легко и незаметно. Мне кажется, плохое настроение сказывается на дыхании, и человек  начинает вздыхать, человек как бы сбивается с ритма дыхания.

Во втором часу мы пошли к тете Шуре, чтобы поздравить ее с днем рождения.
Придя к ней, я удивился, что тетя Шура была какая-то неторжественная, не подготовленная к нашему приходу, хотя мы и говорили ей вчера, что придем. И только с нашим приходом она засуетилась и стала готовить на стол. Рита ей помогала. Пока они готовили, я поговорил с дядей Тимошей. Хотя он и вышел из больницы, но чувствовал себя плохо. Первую группу инвалидности ему утвердили, и он теперь не имеет права работать, с чем никак не может смириться. Всю жизнь он трудился и теперь просто представить не может, как он будет жить без работы.
За обедом говорили о строительстве гаража. Дядя Тимоша доволен, что мы затеяли это строительство и что он будет в нем участвовать.
Меня дядя Тимоша называет председателем колхоза. Когда мы копали картошку в сентябре в Слободке, ему понравилось, как я работаю, и он пришел к выводу, что мне вполне можно быть председателем колхоза. Относится он ко мне с уважением и всегда радуется встрече со мной. После обеда мы поиграли в карты и пошли домой.

Отношения с Ритой сегодня целый день были превосходными. Она очень добра и внимательна ко мне. Я стараюсь ей отвечать взаимностью. Тетя Шура довольна нами, но мне кажется, что Анна Ильинична рассказала ей о наших ссорах. И тетя Шура заговорила о том, чтобы мы жили дружно.
Сегодняшний день ничем не был омрачен. «Вот так бы жизнь прожить», — подумал я.


15 января

В училище по-прежнему холодно. Однако заочники занимаются, и в коридорах всегда много людей. Я все больше и больше втягиваюсь в подготовку к выборам. С большим трудом выбиваю по пятнадцать рублей с каждой организации. В наш участок входит двенадцать мелких организаций. Поражаюсь отношению к выборам руководителей организаций. Только один директор авторемонтных мастерских оставил очень хорошее впечатление.
Все больше узнаю секретарей парторганизаций. Большинство из них хорошие люди, но уж больно бросается в глаза их подчиненность руководителям организаций. Кажется, что они никакого влияния не имеют и должность секретаря парторганизации существует формально.
Сегодня возмутился поведением молодого начальника вычислительного центра из статуправления. С секретарем их парторганизации мы пришли к нему с заявлением о выдаче 15 рублей.
— А разве есть решение бюро райкома партии о том, что надо выделить 15 рублей? — спросил он.
— Есть Указ Президиума Верховного Совета СССР, — сказал я.
— А паспорт у вас есть или документ какой-то, что вы являетесь председателем избирательной комиссии?
— Ничего у меня нет. И ваши вопросы я считаю неуместными, — резко ответил я.
— Почему это неуместными?
— Потому, что перед вами стоит секретарь вашей парторганизации и разговор мы ведем о выборах в Верховный Совет. Я не буду с вами разговаривать, и деньги вы сами принесете. Вас заставят это сделать, — сказал я и вышел из кабинета.

Уже в шестом часу я позвонил Ване, и он предложил мне пойти в баню.
Попарились мы хорошо. Они с Тамарой, оказывается, собрались поехать в Москву и в Ленинград. После бани он пригласил меня к себе, и Тамара угостила нас чаем.
— Я хотел предложить вам отметить день моего рождения, — сказал я.
— Спасибо, но мы не сможем. Мы в четверг поедем в Москву на поминки брата. 19 января будет год, как он умер, — сказала Тамара.
В десятом часу я распрощался с ними и поехал домой.
20 января
Неделя прошла незаметно. Каждый день были какие-то мероприятия. 16 января в концертном зале состоялось вручение дипломов нашим выпускникам, после чего они давали концерт.


17 января мы провели у себя в агитпункте совещание агитаторов и заседание членов избирательной комиссии.


18-го я присутствовал на окружном предвыборном совещании, которое проходило в ДК турбинного завода. На совещании были представители Калужского избирательного округа № 180, в который входят Калуга, Ферзиковский и Перемышльский районы. Совещание прошло очень организованно. Продолжалось всего час с небольшим. Целью совещания было выдвижение кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР. Открыла совещание третий секретарь горкома партии Евстигнеева Мария Ивановна и предоставила слово секретарю парткома машиностроительного завода. Вышел солидный, в очках, лысоватый мужчина и зычным голосом провозгласил, что рабочие их завода выдвинули кандидатами в депутаты Брежнева и двадцатипятилетнюю шлифовальщицу их завода Якименкову.
Вслед за ним выступил секретарь парткома турбинного завода и сказал, что рабочие согласны с выдвижением кандидатом в депутаты министра машиностроения Бахирева. Все, кто выступал после этих секретарей парткома, были также уже заранее назначены, и все выражали свое согласие с выдвинутыми кандидатурами. Присутствующие в зале были просто для проформы. Если бы кто-то посмел выступить против, то наверняка бы был признан сразу же «врагом народа» и судьба этого человека была бы уже неизвестна. Точно так же сейчас все делается и на местах. Там так же формально собирают рабочих, и кто-то по сценарию говорит: «Я предлагаю...…» А кое-какие вещи делаются даже без собраний. Например, все члены моей избирательной комиссии назначены без собраний рабочих. Просто написаны протоколы, что якобы такие-то собрания прошли и такие-то люди выбраны членами избирательной комиссии. Такой формализм уже всем известен, его осуждают, но во всеуслышание никто ничего не говорит, хотя люди недовольны.


19 января состоялось торжество по случаю моего дня рождения. Решили отметить на день раньше, так как 19-го Анна Ильинична не работает, а сегодня работает. Вчера я взял такси и съездил за мамой. Она чувствовала себя неплохо и была довольна, что я приехал за ней. Сказала: «Если Ваня не приедет, то я тоже не поеду к нему». Недовольна она только тем, что мы собрались на день раньше.
На нашем вечере были Виктор Павлович с женой Лидой, Валя наша, тетя Шура и нас трое. Жена Виктора Павловича — очень милая, простая женщина, но немного вялая в компании. Она просто поддерживает компанию, но сама активности не проявляет.
В общем у нас все было хорошо. Но легкости и подъема не было. Причиной всему Анна Ильинична. Она весь вечер сидела молча. Кажется, Валя спросила у нее, почему она такая сегодня, и Анна Ильинична ответила: «Голова сильно болит». А когда она вышла на кухню, я тоже вышел за ней и спросил:
— Что с вами сегодня?
— Да что-то бок заболел, Виктор.
Мы с Ритой старались вести себя активно, но это старание  казалось слишком заметным. Было видно, что это не от души, а просто для того, чтобы веселить компанию.
Из-за того, что легкости не было, очень медленно шло время. Кое-как мы продержали гостей до десяти часов, хотя и сели только в шесть.
Ночевали мы с Ритой у меня на Кирова, оставив на Труда маму и тетю Шуру.

Мы встали в восемь часов и в десятом были уже на Труда. Погода сегодня необыкновенная. Воздух чистый, легкий и морозец бодрящий.
— Видишь, даже природа делает мне подарок, — сказал я Рите, когда вышли на улицу.
Сегодня весь день настроение было хорошим. Тетя Шура все время намекает, чтобы мы с Ритой жили мирно. Я думаю, что она уже давно знает, что Рита в положении, и моя мама узнала об этом. В открытую никто ничего не говорит. Все знают, что я не хочу рождения ребенка. Я и сам не знаю, почему. Видимо, потому, что он не вовремя родится. Я сказал Рите и Анне Ильиничне, что ребенок может внести ералаш в наши отношения. Ведь он потребует недосыпания, затрат сил, всевозможных хлопот, расходов,  короче — полного отказа от комфорта.
— А Рита любит спать. Вы посмотрите: стоит ей чуточку недоспать — и она уже не человек, — сказал я.
— Ничего. Ребенок будет — она перестроится, — ответила Анна Ильинична.
Я даже Рите сказал, что ей помогать не буду.
При мне ни Анна Ильинична, ни Рита почти ничего не говорят. Но я уверен, что без меня они говорят много не только между собой, а и с другими родными. И я думаю, что на беременности Риты в основном настаивает Анна Ильинична. Как-то Рита сказала, что она не может простить ее за то, что Рита была беременна, а мать ей не разрешила рожать. И вот теперь она реабилитирует себя.
Я снова проникся таким хорошим чувством к Рите и к Анне Ильиничне, что забываю все нехорошие моменты. Я доволен, что мои близкие люди очень добры и просты. И я испытываю чувство гордости от этого. А испытывать чувство гордости — это великое дело. Оно, как эликсир, благотворно сказывается на самочувствии, на настроении, на работе, на отношении к жизни вообще.
Если бы сейчас не эта проблема с ребенком, то я бы был самым счастливым человеком.

День сегодня прошел быстро. После завтрака мы долго играли в карты, а после обеда проводили тетю Шуру домой.

К шести часам поехали во Дворец турбинного завода на устный журнал «Молодость». У Риты было куплено четыре билета, но на завтра, а не на сегодня. Однако она решила пройти по ним сегодня и пригласила с собой Валю нашу и Галку. Я прошел во дворец первым. Меня уже знают здесь, и я прохожу свободно. Вслед за мной прошмыгнула Валя, а вот Риту с Галкой не пустили. Пришлось мне идти к замдиректора дворца Галине Ивановне и просить разрешения пропустить двоих человек. Галина Ивановна разрешила, и я провел их.
Но вообще мне не понравилась затея Риты. И больше всего ее лихачество: «Да пройдем мы запросто по этим билетам». Пусть бы одна прошла, а то еще и людей пригласила. Это лихачество у нее проявляется и в более серьезных вопросах. А как дело доходит до  их осуществления, так получается провал. Иногда она любит и похвалиться, даже приукрасив кое-что. Может и добавить то, чего не было. И я иногда за это называю ее «Филимоном», то есть именем ленинградского дяди, который любит приукрашивать. Послушаешь таких людей — и кажется, что они действительно лихачи и могут запросто решить любой вопрос. Но я видел беспомощность дяди в ситуациях, когда требовалось решить совсем не сложный вопрос.

Устный журнал мне не понравился, кроме второй страницы, которую вела женщина-африканка. Она кандидат наук Академии наук СССР. Закончила МГУ и работает в Москве. Эрудированна во всех вопросах превосходно, хотя говорила только об искусстве стран Африки. Очень хорошо говорит по-русски, никакого акцента. Только ее внешность свидетельствует, что она африканка: темная кожа, полные губы, большие круглые глаза и черные-пречерные волосы. А если ее слушать, не глядя на нее, то вполне можно принять за русскую.
Первую страницу, которая называлась «Мир сегодня», вел международный комментатор Левин. Целый час он говорил какую-то мешанину, перескакивая с одного на другое. Никакого вывода из его говорильни нельзя было сделать. И, вероятно, поэтому ему посыпались вопросы. Я тоже задал вопросы: какие конкретные меры предпринимает Китай по подготовке к войне и чем объясняется такое короткое пребывание Брежнева в Болгарии?
В первом случае он сказал: «Я бы так не ставил вопрос». Ответа, можно сказать, не получилось. На второй вопрос он ответил: «Программой». Ответил только на те вопросы, которые освещались в печати, и на те, которые никакого интереса не представляют.
Третью страницу вел режиссер кино Борис Николаевич Нащекин. Снимает он в основном детские фильмы. 1979 год ООН объявила Годом ребенка, и свое выступление он связал с этим решением. Говорил много, но ничего толкового не сказал, не показал. Удивляюсь, как он защитил кандидатскую диссертацию по педагогике. Договорился вот до чего:
— Я вообще против этих проклятых оценок. Они только портят детей.
Согласиться с этим никак нельзя. Ведь оценка — это мнение о работе человека, его старании. И никогда оценка не отомрет. Ведь ею пользуются не только в педагогике. Когда мы говорим: «отличный дом», «отлично сыграл гармонист», «отлично выступил» — это ведь тоже оценка.
Почти пять часов шел устный журнал. Я, правда, выдержал легко, но жаль, что мало взял полезного. А Валя даже разболелась.
Ночевать мы снова сегодня пошли на Кирова, так как мама осталась у нас.
Валя в последнее время по отношению ко мне ведет себя совсем неплохо. Может быть, Бог даст, она и поймет, что надо быть простым и добрым человеком.


21 января

Сегодня снова хороший день, и мы решили пойти наконец на лыжах. По пути с Кирова на Труда Рита зашла за Галей и предложила ей присоединиться.
В 12 часов мы вышли с лыжами. День был хорошим, но ветреным. Однако в бору ветер не чувствовался. Встав на лыжню, я взял курс на Анненки, чтобы зайти к Виктору Павловичу.
Сегодняшней ходьбой я остался недоволен, так как Рита с Галкой шли медленно и я не мог идти в полную силу. Приходилось несколько раз возвращаться, так как стоило мне чуть-чуть прибавить ходу, как они отставали. Прошли небольшое расстояние за два с половиной часа.
В Анненках Галка закапризничала и отказалась идти к Виктору Павловичу. А наш визит с Ритой к нему тоже был напрасным. Их не оказалось дома. Из Анненок до Калуги мы доехали на автобусе.
Вечером я сходил за такси и отправил маму домой. Она осталась довольной пребыванием у нас. Видя наши хорошие отношения с Ритой, она все время просила, чтобы мы жили мирно и дружно. Для матери это, конечно, радость.


22 января

Сегодняшний понедельник опроверг свою характеристику тяжелого дня. Наоборот, легко решались вопросы, касающиеся выборов. Казалось, будто люди подобрели.
В кампанию по подготовке к выборам я уже капитально втянулся, и для меня это дело стало не просто выполнением общественного поручения, а серьезной работой. Я с утра прихожу на агитпункт и начинаю звонить по организациям, давать указания. Ко мне приходят с различными вопросами, и я решаю их.
Как ни сопротивлялись некоторые руководители и особенно бухгалтеры, я никого не оставил в покое и на сегодняшний день не получил 15 рублей на расходы по выборам только от домоуправления № 3 из восьми домоуправлений. В третьем домоуправлении управляющая заявила, что не может оформить выдачу денег. Ее бесцеремонность возмутила меня, и я позвонил в райком партии инструктору Владимиру Александровичу Макрушину и попросил, чтобы он пригласил ее в райком и поговорил с ней как следует.
Агитаторы ходят по домам и переписывают избирателей. Уже почти все организации принесли мне списки. Наш преподаватель Александра Максимовна Дейнеко назначена секретарем избирательной комиссии, и я поручил ей привести в порядок все списки. Работы со списками много. Бывает неразборчиво написана фамилия, пропущен год рождения, а кто-то записан дважды. Так что каникулы заполнены подготовкой к выборам.
Большую радость доставили мне сегодня мои крымские девчонки — Надя с Лидой. Я думал, что они забыли про мой день рождения, а они, оказывается, помнят и сердечно поздравили меня. Прислали даже подарок. Я был тронут до глубины души. У нас с ними идет постоянная переписка. Они пишут обо всем откровенно. Надя уже основательно осела там, а Лиду Крым не прельстил, и она не забыла свою Карелию. И вообще ее постоянно куда-то тянет. Я напишу ей разносное письмо за то, что она не может найти себе постоянное место.
В целом жизнью в Крыму они довольны. Не то что в Хохловке, где они мучились от бездушного отношения со стороны руководителей. Их переезд в Крым я целиком оправдываю.
Остается проблемным у них личный вопрос. Хорошие парни теперь редкость. Я все время пишу им, чтобы они не спешили выйти замуж, ведь это важнейший вопрос в жизни. Хочется, чтобы им повезло. Девчата они хорошие и заслуживают счастья.
Лида предлагает организовать встречу выпускников своей группы в мае. Я в принципе готов принять участие в организации. Человек десять собрать можно.
Дома все хорошо. Рита успокоилась, раздражительность у нее прошла. О ее беременности мы больше не говорим. Она подала документы на расширение квартиры, но вряд ли этот вопрос решится положительно.


24 января

Из вчерашнего дня следует отметить шумиху среди преподавателей по поводу того, что Василий Ильич после болезни директором не останется и директор будет новый. А вот кто, до сих пор толком не было известно. Но вчера появились упорные слухи, что якобы уже состоялось бюро обкома партии, которое утвердило кандидатуру Михаила Михайловича Казакова. Я узнал об этом от Грошиковой. Словом, переполох большой.
Говорят и о том, что некоторые будут рады, когда Василий Ильич уйдет и что при новом директоре они всплывут на поверхность со своими подлостями. Есть такие, кто будет всячески угождать новому директору, говорить плохо о Василии Ильиче, мол, давно пора снять его с должности. Я согласен с тем, что это возможно. Скверных людей в училище полно.
Сегодня я посетил наконец Василия Ильича. Купил ему яблок, банку его любимых консервов «Сайра» и положил банку черничного варенья. У училища встретил Изета Асановича и предложил ему пойти вместе со мной к Василию Ильичу. Он отказался идти и спросил, несу ли я Василию Ильичу что-нибудь выпить.
— Пожалуй, вы правы.… Надо взять бутылку. Нельзя — так не пропадет.
В гардеробе больницы встретился с секретарем Думиничского райкома партии Акишиным Николаем Семеновичем. Очень тепло поздоровались с ним.
— А что вы сюда? — спросил я.
— Ложиться хочу в больницу. Залечили меня местные врачи, и гайморит у меня еще больше обострился.
Я разделся, и мы поднялись на второй этаж с Акишиным, где лежит Василий Ильич.
Сестра позвала его, и Василий Ильич вышел из палаты. В коридоре он встретился со многими больными начальниками, в том числе и с Акишиным, но задерживаться с ними не стал и подошел ко мне. И я, и он были рады встрече. На втором этаже он не нашел укромного местечка, где бы мы могли посидеть вдвоем, и пошли на первый. Василий Ильич шел с палкой, прихрамывая на одну ногу. На первом этаже он нашел закуток, в котором стояла ванна. Закуток закрывался зеленой клеенчатой шторкой. Мы сели на лавку, и я достал из портфеля целлофановый мешок с гостинцами. Василий Ильич взял его, сказав спасибо.
— Ну, как ваше самочувствие? — спросил я.
— Да сейчас лучше. Черт знает, где-то подхватил воспаление легких, и нога вот еще не проходит.
Василий Ильич поднял штанину больничных брюк и опустил носок. Я увидел его опухшую ногу.
— Так это, наверное, рожа у вас? — сказал я.
— Да никак установить не могут. Говорят, что какой-то воспалительный процесс. Температура из-за него держится. Ничего, пройдет. Ну, как у тебя дела?
— Все нормально. Только выборы меня замотали. Очень много проблем всяких надо решать. И в основном все делаю сам. Даже номер избирательного участка на красном материале писал сам.  Проводил и совещание агитаторов, и заседание членов избирательной комиссии, и меня удивила наша Соколова Антонина Михайловна.
— Чего она?
— Я заметил за ней одну вещь. Она дела делает кое-как. Я  поразился этому. Ведь я так не могу работать. Если мне поручили дело, то я стараюсь делать его капитально. Но теперь уже многое сделано. Вчера был вместо Соколовой на совещании в райкоме партии, и о нас ничего плохого не сказали. А по некоторым проехали крепко. Василий Ильич, а я и бутылку с собой принес. Как вы на это смотрите?
— По сто граммов можно. Но чтобы не видели.
— У меня вот только стакана нет.
— Я сейчас привезу. Отвезу вот это и стакан возьму.
Василий Ильич сел на лифт и поднялся на второй этаж. Вернулся он со стаканом и с яблоками. Дальше была сцена, которую надо видеть. Василий Ильич стал на страже и дал мне знать, махнув рукой, чтобы я наливал. Только я открыл бутылку, как Василий Ильич моргнул и сделал жест, чтобы я прекратил это дело.
В закуток вошла женщина и, открыв старый шкаф, что-то положила в него. И вдруг я услыхал, как в портфеле упала открытая бутылка. Благо что женщина была уже за шторкой и ушла совсем. Я быстро поднял бутылку, но немного водки все-таки вылилось в портфель. По закутку пошел запах спиртного. Только я снова сделал попытку налить водки, как вошла другая женщина. Чтобы показать, что я не зря копался в портфеле, я достал из него купленное на базаре топорище.
— Вот такое топорище купил, — сказал я и подал его Василию Ильичу.
— Да-а! Вот это топор! — восхитился Василий Ильич.
— Не топор, а топорище, — поправила женщина.
— Я и хотел сказать: топорище.
Женщина вымыла руки под краном и ушла.
— Давай быстрей, — сказал Василий Ильич.
Я быстро налил в стакан и подал Василию Ильичу. Он почему-то подошел к зеркалу, одним махом глотнул водку и сел рядом.
— Наливай себе, — сказал он, закусывая яблоком.
Я налил себе и тоже быстро выпил. Дальше пошел у нас разговор. Василий Ильич с беспокойством заговорил о том, что мне надо решить вопрос с квартирой. Я понимал, что он бессилен помочь мне.
— Да ничего, Василий Ильич. Как-нибудь решится.
— Ты брата попроси помочь.
— Я честно вам говорю, что у нас не было еще разговора на эту тему. Ну что, еще по капле, Василий Ильич?
— Давай.
Василий Ильич снова занял свой пост на карауле. На этот раз я налил ему даже больше, чем в первый раз, и Василий Ильич так же быстро глотнул водку. Себе я налил совсем немного.
— Хозяин-то твой не скоро приедет в Калугу? — спросил Василий Ильич.
— Неизвестно. Как приезжает, так говорит: нынче выезжаю из Норильска. А сам продолжает там жить. У него дочь в медицинском институте учится, и он помогает ей. Видимо, как она закончит, так он и уедет.
— А как ты познакомился с ним?
И я рассказал Василию Ильичу, как мне удалось попасть в эту квартиру. Мне хотелось рассказать, что я почти не живу сейчас там, так как у меня есть жена. Но я не стал говорить, боясь, что Василий Ильич заговорит об этом еще с кем-нибудь, как заговорил однажды о машине. Хорошо, что никто ничего не понял из присутствующих при разговоре.
Дело в том, что в училище никто не знает о перемене в моей жизни и я никому не говорю. Просто не хочу давать пищу для разговоров. И потом я хорошо понимаю, что в училище нет людей, которых бы волновали судьбы их коллег. И никто участливо даже не среагирует. Просто будут перемалывать событие и делать всевозможные выводы.
Только поэтому я молчу. Не знаю, верно это или нет, но пока, мне кажется, никто ничего не знает.
Сейчас, при разговоре с Василием Ильичом, я бы мог ему сказать, если бы он что-то спросил у меня личное. Но он не только ничего не спросил, а вдруг прервал разговор и, попрощавшись со мной, пошел в лифт. К нему присоединилась женщина в белом халате, и они вместе вошли в лифт. «Наверное, он почувствовал опьянение, — подумал я, — ну и правильно сделал. Просто молодец. Ведь выпил-то он порядочно. Его вообще могло бы развезти. Хорошо, что он ушел».


25 января

В 10 часов началось производственное совещание. Выступала   новый председатель месткома Зинаида Васильевна Митрофанова. По некоторым признакам я все больше прихожу к выводу, что она любительница быть начальником. И что больше всего удивляет — теряет чувство простоты и доброты. Ведь она ничем в училище не отличается. Ее постоянно ругают за плохие уроки по клубоведению, за плохую работу как классного руководителя. И вдруг она кое в чем проявила уже просто бесчеловечность. Если руководитель боится делать добро, то это уже не руководитель. Он беспокоится только о своей персоне, боясь, как бы за добро его не отругали.
Совещание прошло хорошо. Все были удивлены, что закатила большую воспитательную речь Самохина. Говорила она верно, но то, что давным-давно известно всем. И я в своем выступлении сказал, что Антонина Лаврентьевна говорила о том, о чем мы постоянно говорим. В училище есть преподаватели двух категорий. Одни являются настоящими воспитателями молодых кадров, они присутствуют на всех мероприятиях, не проходят мимо нарушений. А другие только деньги получают. Жизнью училища они не интересуются, воспитанием не занимаются, в общественной работе не участвуют. Ведь есть такие, которые за все каникулы не показались в училище. И все им проходит. Их не ругают, не склоняют. А тем, кто работает по-настоящему, влетает за мельчайшие промахи.
«Правильно», — заговорили со всех сторон преподаватели.
Потом я сказал о подготовке к выборам и об итогах окружного предвыборного совещания, о том, что некоторые преподаватели-агитаторы работают плохо.
После совещания состоялась встреча с представителем Ленинского райисполкома Сергеем Николаевичем Полищуком, которого назначили ответственным за наш избирательный участок. При встрече я узнал Сергея Николаевича. Два года назад он возглавлял комиссию облисполкома по проверке Думиничского райисполкома, в которой я тоже участвовал.
Полищук остался доволен тем, что уже сделано у нас на избирательном, и мы определили с ним вопросы, которые предстоит решать.


27 января

Из вчерашнего дня следует отметить очень хорошую баню. Пришел я вторым и попарился с мужчиной, который очень редко попадает в пятницу в баню. Мой Николай Егорович не был. Парившиеся с нами два других водителя троллейбуса сказали мне, что он поругался с диспетчером и та поставила его работать в пятницу в первую смену. Эти же водители сказали, что так хорошо еще никогда не парились, и признали меня мастером по подготовке парной. Не знаю, из-за этого или нет, но их отношение ко мне было очень вежливым и уважительным.
Еще один момент хочется отметить. Получается так, что я не хочу пить, а случаи подворачиваются такие, что кто-нибудь да пригласит. Я категорически, но по-хорошему отказываюсь. И я сам собой доволен, потому что я против безобразного употребления спиртного. Буду и дальше держать себя в таких же рамках. Когда не пьешь, то и чувствуешь себя хорошо, работаешь смело, уверенно, с настроением.

Если вчера температура была за 20, то сегодня снова резко наступила оттепель, температура стала плюсовой и снег начал таять. Временами даже моросил дождь. Опять у нас с Ритой сорвался выход на лыжах. И мы, сделав уборку в квартире, поехали к тете Шуре, где, переодевшись в рабочую одежду, готовились к строительству гаража. Занимались сегодня сортировкой барахла, которое накопил дядя Тимоша. Переезжая из деревни в Калугу, он ни с чем не мог расстаться и все барахло привез с собой. Чего тут только нет! Поломанные стулья, ни к чему не пригодные дощечки, ржавые пружины и пружинки и прочие железки, старые ботинки, калоши, части керогазов, велосипедов, сапоги, покрывшиеся серой плесенью. Мы складывали это все в ящики. Дядя Тимоша сначала помогал нам, но было видно, что ему очень жалко это барахло выбрасывать. Он ворчал что-то про себя и в конце концов не выдержал и ушел в баню, чтобы не видеть, как мы это выбрасываем.
Поработал я опять с настроением. Рита была одета в старую одежду тети Шуры и расчищала дорожку в саду. После работы мы поужинали. Тетя Шура угостила нас с дядей Тимошей отличной самогонкой.
Довольные, с хорошим настроением, мы приехали домой. Благодать, когда мир и лад.


28 января

Сегодня, как и вчера, мы с Ритой не спешили вставать и повалялись в постели. Рита сделала мне массаж, и я прекрасно расслабился. Потом поиграл на баяне, ощущая плохую подвижность пальцев. Все-таки сказывается отсутствие ежедневных упражнений. Почитали газеты и поразгадывали кроссворд, посмотрели телефильм «Кассандра».
Только сели обедать, как пришла Валя. От обеда она отказалась.
— Я хочу пригласить вас к Ивану, — сказала она. — Даниил Васильевич приехал в пятницу вечером и хочет видеть вас. Вчера к ним приходили Николаевские и архитектор с женой. А сегодня они были у меня и сейчас поехали к маме в Ольговку.
— Честно говоря, не хочется к ним идти, — сказал я. — Что, они вчера не могли нас пригласить?
— Они говорят, что гости сами к ним пришли.
— Ну да, сами! Откуда они знали, что Даниил Васильевич приехал?
— Да ну их к черту! Не обращай внимания, — сказала Валя.
После обеда посмотрели «Клуб путешествий», который на сей раз Сенкевич подготовил плохо. Потом поиграли в карты и отправились к Ване. Я все же не смог остаться равнодушным и не пойти.

Дома были Тамара и ее мать Полина Андриановна. Ваня с Даниилом Васильевичем еще не вернулись от мамы. По телевизору показывали фильм о Китае. В прошлом году он уже демонстрировался, но я смотрел его впервые. Фильм отражает жизнь китайского народа и его уважение к Мао-Цзэдуну. Если бы наши отношения с Китаем были дружественными, то фильм комментировался бы положительно. Но все комментарии были против Китая. Признавалось плохим и руководство Мао, и все стороны жизни китайцев. Даже их патриотизм в фильме осуждается.
Пришли Ваня с Даниилом Васильевичем, и просмотр фильма прервался. Я сдержанно обнялся с дядей. Радости встречи не было. Тамара с Полиной Андриановной быстро накрыли на стол. Ваня налил всем по стопке «Столичной», а себе и Даниилу Васильевичу — «Посольской». Чувствовалось, что дядя стал более бодрым и компанейским.
Теплого разговора не получилось. У Вани болела голова, Рита чувствовала себя скованно. Я активности в разговоре не проявлял. В десятом часу Рита с Валей засобирались домой, и я вслед за ними пошел одеваться.

— Вечер походил больше на дипломатический раут, нежели на встречу родных, — сказал я Рите, придя домой.
— Не говори. Даже не знаешь, как себя вести, — согласилась она.
— Вот что значит обстановка. Нет легкости — и все.
— Я вообще себя неловко чувствую у Ивана, а сегодня особенно. А ты у нашего Виктора свободно себя чувствуешь?
— Если честно, то нет. У них тоже бывает тяжеловато.
— И я это замечаю. Вот что-то не то...… Кажется, они и принимают радушно, а скованность остается.
— Вот поэтому я и придаю большое значение тому, чтобы люди, пришедшие ко мне в гости, чувствовали себя как дома….
— Видимо, это не всем удается.
— Итак, каникулы кончились. Завтра на работу.
— Тебе ко скольки?
— К восьми пойду, ведь расписание не узнал.
Желудок был переполнен, и я подумал, что спать буду плохо.


29 января

Я действительно спал плохо. Около восьми часов позвонил Ване. Вчера он сказал, что часов в восемь они уедут с Даниилом Васильевичем в Щекино. Трубку никто долго не поднимал. Наконец я услышал голос Андриановны.
— А где Иван Андреевич?
— Спят еще.
Я оставил в училище свой портфель и пошел к Ване. В половине девятого был у них и застал их еще в нижнем белье. Ваня ходил по квартире в полосатых трусах и в нательной белой рубахе. Даниил Васильевич мылся в ванной. Но поскольку у них не было воды в кране, он попросил меня полить ему из кружки. Полина Андриановна накрыла для завтрака журнальный столик в зале. Я есть не хотел, но Ваня с Даниилом Васильевичем уговорили меня выпить чашку чая.
После завтрака завели разговор сначала вообще о родных, а потом обо мне.
— Вот ты, Витя, проявляя свою принципиальность, выступил  против Белоусова прямо в «Известиях», а выступая против директора тульского училища, дошел до обкома партии. Так? — сказал Даниил Васильевич.
— Так.
— Ну вот и скажи, стоит у нас затевать борьбу против несправедливости, против чьих-то неверных действий?
— При нынешней системе не стоит.
— Почему? И как понимать «нынешнюю систему»?
— Система такая, что пострадать может справедливый человек, а подлец — торжествовать.
— А как ты считаешь, почему так происходит?
— Потому что на руководящей работе почти нет честных принципиальных людей. Если где-то и есть, то это случайность, его просто не успели заменить на подлеца.
Даниил Васильевич рассмеялся.
— Чего вы смеетесь?
— Ты очень хорошо сказал, что не успели заменить на подлеца.
— Я даже пришел к выводу, что сейчас начальники готовы пойти на любую подлость, на любую подделку, махинацию, операцию, если только будут видеть выгоду этой подлости. И если кто-то не делает что-то подлое, то только из страха, что может погореть, а не потому, что совесть не позволяет.
— Это точно. Я вот сколько знаю руководителей — и все не прочь погрешить ради выгоды.
— И многие еще ищут надежных людей, которые точно промолчат про какую-то сделку, какой-то их поступок. Вот отсюда и идет весь ералаш. Покрывается даже то, что уже явно подлость.
— Верно. Я считаю, что это и дает нам право на такую характеристику начальству.
— И начальству от низов до верхов. Ведь я рассказал в газете «Известия», которая является органом Верховного Совета СССР, о страшных безобразиях в Сибири, а они это дело замяли. Подлость директора Тульского культпросветучилища была тоже явно доказана. Его разнес народный суд, его раскусил представитель обкома партии, который разбирал жалобы, областная газета «Коммунар» готовила статью, чтобы вывести его на чистую воду. И вдруг все дело прекратилось. Да, еще упустил. Все управление культуры во главе с зам начальника было готово выгнать его с треском. Однако наступила тишина, и директор повеселел.
— А что ему помогло?
— Помогла жена. В молодости она была в интимных отношениях с Сусляком, который тогда занимал пост второго секретаря обкома партии. Она пошла к нему, все рассказала, и Сусляк приказал прекратить все гонения против Буйволова и оставить его в покое.
— Вот поэтому я и спрашиваю, стоит ли бороться за правду. Ты не жалеешь, что затеял этот скандал?
— Нисколько.
— А что, он пользу какую-то принес?
— Для училища он принес пользу. Ведь, как бы то ни было, а многое директор изменил и в своем поведении, и в отношениях с преподавателями, и в отношении к работе. Училище приведено в божеский вид, порядок в нем улучшился.
— Это для училища польза. А для тебя что дала эта борьба?
— А я за себя и не выступал. Я выступал за училище. Мне это  ничего не дало. Зато я знаю, что я не смалодушничал, смело высказал свое мнение, не кривил душой, как некоторые.
— Но ведь ты ухудшил свое положение в училище. Я так думаю, что и в Калугу переехал из-за того, что тебе нельзя было оставаться в Туле.
— Да вы что? Это ошибка.
— Разве ты мог бы работать в Туле, если бы не твой семейный разлад?
— Конечно. Парторг, теперь покойник, очень уговаривал меня не уезжать. Ведь многие понимали, что я прав, что я выступаю против директора не потому, что у меня дурной характер, а потому, что хочу порядка и четкой работы.
— Значит, ты не из-за работы уехал?
— Ну конечно, нет. В Туле у меня уже было прочное положение. Я многих людей знал в городе и в области, все считались со мной, хорошо относились ко мне и всегда шли мне навстречу.
— Та-ак. Этот момент ясен. Ну, а как у тебя сейчас отношения с семьей?
— Никак. Я по-прежнему хорошо настроен к детям, но того, что  хотел, не получилось.
— Что не получилось?
— Я думал, что моя бывшая жена хотя бы ради детей проявит человечность и будет вести себя так, чтобы мы могли свободно общаться с ними, ездить друг к другу. А она наложила запрет на общение со мной. Разве это не характеризует ее?
— Ну, понятно. А из всей своей жизни с ней ты какой вывод сделал?
— Нельзя полагаться на свою непосредственность и простоту.
— Значит, ты рассчитывал, что она будет вести себя как достойная жена и что у вас может получиться хорошая семья? А ведь я тебе говорил, чтобы ты обдумал все и определил, сможет ли она быть тебе женой на всю жизнь.
— А я ему говорил, что вообще не надо на ней жениться, — вставил Ваня, сидевший до сих пор молча, закрыв глаза. На голове у него было намотано полотенце по-турецки.
— Я помню эти разговоры. Но они были непринципиальными.
— Но запретить-то мы тебе не могли? — сказал Даниил Васильевич.
— Зато сказать что-то принципиальное могли.
— А много ты прожил без конфликтов?
— Нет. Конфликты начались сразу же.
— А по какому поводу?
— Да поводов и не было, можно сказать.
— Ну а все же?
— Первый конфликт она учинила из-за авторучки. Тогда шариковые ручки только еще появились. И у нее откуда-то появилась ручка. Я попросил у нее эту ручку. Она не дала. А когда я взял ее сам, она учинила такой скандал, что ужас! Второй скандал учинила из-за того, что мы — помните? — с вами ездили на мотоцикле за грибами в Крапивну и я заночевал у вас.
— Ну, помню. А еще что?
— Да разве расскажешь все... А в Германии как скверно себя вела! Чуть ли не каждый день скандалы были. Приехали сюда, и тут стало продолжаться то же самое.
— А теперь у тебя такое не может получиться и с Ритой?
— Думаю, что нет.
— Почему ты так уверен?
— Я хочу верить, что все будет нормально. И пока все, слава Богу, хорошо. Для меня сейчас дом является тем, чем он должен быть. Идешь с удовольствием домой, так как знаешь, что тебя ждут, тебе рады, и ты испытываешь хорошее чувство. Ведь я не только не испытывал удовольствия и радости, а и задавал себе вопрос: «С кем я живу? Как можно быть в нормальных отношениях после таких гадких и мерзких сцен?»
— Но она обозлена крепко и на тебя, и на нас всех. И говорит, что мы все у нее во где! — Даниил Васильевич сжал кулак.
— Чепуха все это.
— Как чепуха? — сказал Ваня тоном несогласия. — Ведь тетрадку она у тебя выкрала.
— Ну и что? В тетрадке было исписано всего лишь пятнадцать листов. И ничего там нет. Выбросите из головы это беспокойство.
Даниил Васильевич и Ваня в самом деле как будто повеселели.
— Но тетрадку она тебе не вернула, — сказал Даниил Васильевич.
— Когда мы с ней решили склеить отношения после ее всевозможных заверений, я не стал спрашивать у нее о тетрадке, рассчитывая на то, что она сама ее отдаст. И то, что она не сделала это, подтвердило, что она ничуть не изменилась. И за то, что она не отдала тетрадь, я относился к ней с неуважением.
— Ну, тут правильно ты реагировал. Ведь тетрадь твоя, ты ее написал, и никто не вправе ее взять, — сказал Даниил Васильевич.
— А почему ты отрицаешь то, что тебе в Туле в училище стали бы строить козни, если бы ты остался там? — заговорил Ваня.
— Потому, что я очень уверенно себя чувствовал в работе. Даже  директор всегда говорил: «У меня к тебе по работе никаких претензий нет». И потом. То, что я критиковал, было не клевета, а правда. Меня ни в райкоме, ни в обкоме партии не осудили за мои действия. Наоборот, была признана моя принципиальность. И я абсолютно был спокоен за себя. Правда, я думал о том, как поведет себя дальше Буйволов, и мне было даже интересно. Думаю, что он мог пойти двумя путями: или стал бы заигрывать со мной, или выискивать малейшие мои промахи и давить на меня. Я не допускал, что он уладит со мной отношения.
— Скорее всего, он стал бы тебя прижимать, — сказал Ваня.
— Потому, что он сволочь, — добавил Даниил Васильевич.
— Я и имею это в виду, — подтвердил Ваня. — А там бы и помощники нашлись директору. А начальству только дай зацепку — и они понесут. Обо мне вон уже на активе проехался секретарь обкома Гусев. Я думаю, что это не случайно. Видимо, кто-то написал гадость.
— Конечно. Так просто он говорить не будет, — подхватил Даниил Васильевич.
Я удивился, понимая, как Ваня трусит в таких ситуациях, но вида не подал и ничего не сказал.
— Но ты пока не придавай значения этому, потому как ты же еще не знаешь, о чем шла речь на активе и почему он проехался по твоему адресу, — сказал Даниил Васильевич.
— Да я и не придаю. Просто я не ожидал такого.
— Но все равно это надо еще уточнить. Так ты считаешь Белоуса врагом народа? — спросил Даниил Васильевич.
— Черт его знает... Ведь говорят, что он в войне не участвовал, порезав себе грудь.
— Ну, это надо доказать. А то, что он действовал преступно не один, а с вышестоящими кругами, я допускаю, — сказал Даниил Васильевич.
— А почему вы допускаете? — спросил Ваня.
— Ну а как же? Ты смотри, что получается. Его разнесли по всем швам и ставят директором совхоза, убивают сторожа, и дело тут же закрывается, — сказал Даниил Васильевич.
— Ну не он же сжег и убил, — сказал Ваня.
— Может, конечно, он и не сам был исполнителем, но из этой страшной истории можно сделать вывод, что он был участником. И делалось все по его указанию.
— И, может быть, он даже руководил, — добавил я.
— Правильно. Скорее всего, все делалось под его руководством, но под покровительством верхов.
— Это можно подтвердить таким моментом, — сказал я. — Когда жена сторожа пришла к прокурору района и сказала: «Что же мне теперь делать?», прокурор ответил: «Иди и ты ложись под поезд».
— Да не может быть, — удивился Ваня.
— Это точно. Ведь он же дал указание закрыть дело, — сказал я.
— История, конечно, интересная с этим Белоусом, — заметил Даниил Васильевич.
— Я-то поражаюсь больше всего тому, что «Известия» отнеслись к этому равнодушно. Разве это не показывает, какие сволочи сидят в газетах, да еще в центральных? — сказал я.
— Ну, ладно. Давайте оставим этот разговор. Вывод можно сделать, что такое безобразие у нас из-за системы. Как ты говорил, какой-то Сусляк может сказать: «Прекратить дело». И все. Печально, конечно, но ничего не сделаешь. Я еще вот что хотел тебе, Витя, сказать. Твоя судьба нас всегда волновала, мы к тебе всегда с заботой относились и не меняли отношение к тебе, а ты к нам, родным, менялся и неправильно относился, — сказал Даниил Васильевич.
Его последние слова вызвали у меня бурную реакцию. Ее можно сравнить со взрывом. Но они были сказаны таким тоном, будто Даниил Васильевич извиняется за свое неправильное поведение по отношению ко мне. Однако он не сказал мне это напрямую, поэтому я решил обойти сложности в наших отношениях и прямо сказал:
— Давайте не будем говорить о прошедшем. Это все очень сложно. Я хочу иметь с вами хорошие родственные отношения. И если это возможно, я был бы только рад.
И Ваня, и Даниил Васильевич заметно удивились, что я сказал  так о прошлом и о настоящем. Они явно поняли, почему я так сказал.
— У него как бывает, — взволнованно заговорил Ваня, — если он  обидится, то замыкается и отворачивается от нас, как от врагов.
— Это неверно. Ошибка, — сказал Даниил Васильевич.
— А я считаю, никто не имеет права человека незаслуженно обижать и оскорблять. Нормальные люди должны иметь нормальные отношения. Надо просто думать над своими действиями. Вас я считаю думающим и поэтому ваши действия воспринимаю с обидой, — сказал я.
— И еще. Он считает, что все должно быть идеальным в жизни, — опять вставил Ваня.
— А ты что, это считаешь плохим?
— Да не плохим, но все в жизни не может быть идеальным.
— А я и не утверждаю, что все должно быть идеальным. Ведь бывают безобразия, которые не касаются меня, и я ничего не могу с этим поделать, хотя тоже с возмущением к ним отношусь. Как ни настраиваю себя не реагировать, но не могу. Услышу мат где-то — возмущаюсь. Увижу, как паршиво себя ведет кто-то — возмущаюсь. Хоть про себя, но возмущаюсь. Однако это быстро проходит, так как меня не касается. А вот когда касается, я воспринимаю это с обидой.
— А с Ритой как у тебя сейчас построены взаимоотношения? — спросил Даниил Васильевич.
— Хорошо.
Я плюнул три раза и добавил:
— Дал бы Бог, чтобы так всегда было.
— Я чувствую, что она нежно к тебе относится. Родные ее тоже хорошо к тебе относятся?
— Тоже хорошо.
— Они, конечно, довольны, что в таком возрасте их Рите удалось выйти за тебя замуж. Они тебя по косточкам перебрали и взвесили все. Если бы нашли что-то в тебе плохое, то ничего бы у вас с Ритой не получилось, — сказал Даниил Васильевич.
— Я тоже так думаю, — ответил я. — Самое главное то, что, где бы я ни был, меня постоянно тянет домой. И дома я себя чувствую лучше всего. Я с удовольствием рассказываю о событиях за день, делюсь своими впечатлениями, мыслями. И появилась ясность планов и мыслей о жизни.
Мне хотелось задать много вопросов Даниилу Васильевичу, но я понимал, что разговор сейчас обо мне. И Ване, и Даниилу Васильевичу хотелось не только проявить обо мне заботу, но и узнать мой настрой на жизнь, мои взгляды. Ведь я в отличие от них порвал со своей прежней семейной жизнью, которая не соответствовала моим понятиям. Когда-то Даниил Васильевич да и Ваня высказывали неудовлетворенность своей жизнью, но все же заставили себя смириться с тем, что есть. И за их внешним спокойствием, обеспеченностью нет искренней удовлетворенности. Они просто выглядят удовлетворенными.
Я предложил поиграть в карты, и разговор обо мне прервался. Он не был, конечно, глубоким и искренним. В какой-то степени каждый придерживался своей точки зрения, говоря только то, что принято говорить. У нас нет с ними откровенности, с которой мы говорили с Васей. И трудно сказать, почему этой откровенности нет.
Поиграв в карты, я предложил Даниилу Васильевичу пойти к нам пообедать. И то ли от искренней расположенности, то ли просто из любопытства Даниил Васильевич согласился, и мы пошли на Труда. По пути зашли ко мне на 9-й этаж на Кирова. Даниил Васильевич осмотрел квартиру, мои до предела скромные удобства и был явно в недоумении, как могли меня эти удобства удовлетворять. Он бы нипочем не согласился променять свое благополучие в Колпне на то, что увидел у меня.
— Кому что, — буркнул он, — размышляя, видимо, над тем, что я так прожил три года.
— А я здесь себя чувствовал вполне удовлетворенным, — сказал я, понимая его размышления. Я знаю, что он бы не смог прожить так, один, полностью себя обслуживая и поддерживая порядок. Он даже и не представляет, как это я так смог прожить три года.
До Труда мы пошли пешком. Снег вовсю таял и был очень липким. Тротуары обледенели, и идти было скользко.
— Далеко еще идти? — спросил Даниил Васильевич.
— Половину уже прошли.
— Надо было взять такси. У меня уже сапоги промокли.
— Я, наоборот, решил, что вам лучше пройтись по свежему воздуху.
— Да ну... Зачем идти по такой мокроте? Я думал, что недалеко.
— В Колпну-то вы ходите из Щекина.
— Да нет. Я по такой погоде не хожу пешком, а прошу кого-нибудь подвезти.

Дома были Рита и Анна Ильинична. Рита ушла с работы пораньше, чтобы предупредить Анну Ильиничну, что мы придем с дядей. Я позвонил Рите по телефону, когда Даниил Васильевич принял мое предложение пообедать у нас. Однако пообедать вместе с нами Рита не смогла и, как только мы пришли, засобиралась на работу, так как уже было около двух часов.
Анна Ильинична очень просто и спокойно познакомилась с Даниилом Васильевичем, не проявляя никакого волнения и суетливости. Так же спокойно она накрыла на стол, и мы втроем сели обедать. По пути мы зашли в «Орбиту», и я купил бутылку «Посольской» водки. Разговор он вел в основном с Анной Ильиничной. Она коротко рассказала ему о тех трудностях, которые ей пришлось пережить во время войны, когда ее мужа забрали на фронт и она с двумя детьми переехала из Кронштадта в Калугу. Рита мне уже рассказывала об этом, но я с удовольствием слушал Анну Ильиничну. Потом они заговорили о торговле, откровенно признавая, что торговля дает дополнительный доход к зарплате.
После обеда мы посмотрели по телевизору спортивную передачу. Даниил Васильевич сказал, что цветной телевизор ему не нравится, так как режет глаза. Посмотрев телевизор, мы пошли с Даниилом Васильевичем обратно к Ване. Но пешком дошли только до базара. Здесь сели в такси и доехали до дома Вани.
Когда мы шли обратно, Даниил Васильевич заговорил о своей Семеновне:
— Нехорошо, что моя родня к ней плохо относится.
Только я хотел сказать, что она сама виновата, как Даниил Васильевич опередил мою мысль:
— Правда, если бы она вела себя по-другому, то, может быть, и родные к ней относились бы хорошо.
— Точно. Она сама виновата, — подхватил я, удивившись тому, что Даниил Васильевич снова был справедлив в оценке своей Семеновны, которая ни у кого не заслуживает доброго слова. Когда-то он резко осуждал ее, открыто высказывая недовольство, а потом вдруг стал хвалить и оправдывать ее отвратительное поведение. И только сегодня, после нескольких лет, он снова заговорил о ней так, как есть.
Все поведение Даниила Васильевича вчера и сегодня располагало меня к нему. Я не переставал удивляться тому, что он выглядит бодро в свои 58 лет. Он заговорил о том, что болезнь, не отпускавшая его 18 лет, прошла. Своим поведением он как бы извинялся за неправильное отношение ко мне.
Но полностью в то, что Даниил Васильевич изменился и стал прежним дядей, который был моим авторитетом и которому я подражал во многом, я не поверил. И он не был для меня таким идеалом, какими я считаю дядю Костю и дядю Проню. Те были поистине добры душой. Все их действия располагали к ним, и с ними было всегда легко и просто. А у Даниила Васильевича очень много всяких рассуждений, а настоящих поступков порой нет.

Даниил Васильевич подробно рассказал Ване и Тамаре о своем визите к нам. Рассказывал он как о спектакле, с мельчайшими подробностями, только не делая вывода. А уж дома поди будет рассказывать с выводами, к которым присоединится его «провидица» Семеновна.
Мы еще немного поговорили, поиграли в карты, и я пошел домой.
30 января
Провел сегодня первые уроки в двух группах после каникул. Студентов многих еще нет. Хореографов вообще было пять человек из двадцати. Им, оказывается, продлили каникулы, так как на каникулах многие были заняты в концертах. Такое нарушение ритма работы не выдерживает никакой критики. Преподаватели жалуются, что и в других группах нет многих студентов. Вот разгильдяйство-то где. И я опять вспоминаю, какая раньше была железная дисциплина у моих студентов. Ведь в последнее время почти не было пропусков. Я хорошо помню, как ребята вдохновляли меня на работу. Я видел их искреннее отношение к учебе и ко всем делам. А сейчас — их бездушие к учебе, наплевательское отношение к порядку. Все это не приносит никакого удовлетворения. В училище никто, в общем-то, не занимается наведением порядка. Все пущено на самотек.

Проведя уроки, я побежал на автовокзал проводить Даниила Васильевича. Они с Ваней были уже на месте, где производится посадка на автобус, идущий в Орел. Разговор вели о торговле. Даниил Васильевич все расхваливал Ваню за хорошо поставленное дело в «Орбите».
Вскоре подошла Тамара, и Даниил Васильевич кинулся высказывать ей благодарность за хороший прием.
— Когда вы в отпуск пойдете? — спросила Тамара.
— Наверное, в апреле — мае, — ответил Даниил Васильевич.
— Никуда не поедете?
— Пока не решил еще.
— Приезжайте к нам в деревню.
У Даниила Васильевича появилось задумчивое выражение, и какое-то время он соображал, как ответить.
— Да, пожалуй, можно будет, — подражая ему, сказал я, и мы все втроем рассмеялись от души. Больше всех смеялся Ваня. Тамара никак не могла понять, почему мы так вдруг рассмеялись.
— Чего вы смеетесь? — спросила она.
— Да он, видишь, ответил за меня так, как я всегда отвечаю: «Да, пожалуй, можно будет», — сказал Даниил Васильевич.
Тамара снова ничего не поняла, и мы еще больше рассмеялись.
Подошел автобус, и мы распрощались с Даниилом Васильевичем, расцеловавшись.

Обедали мы с Ритой дома. После обеда я прочитал ее дневник. Больше чем за полгода она исписала листов тридцать. Записи короткие, и многие моменты непонятны.
Нигде нет выражения ее отношения ко мне. Кратко описана ее любовь к некоему Толику, которого она встретила в Кишиневе во время учебы в милицейской школе. Живет он в Усть-Куте на востоке, у него есть жена, дочь. И, видимо, по инициативе Риты он вступил с ней в близкие отношения, и Рита хотела сделать его своим мужем. Он приезжал к ней в Калугу и жил несколько дней, потом она ездила в Усть-Кут к нему и тоже жила там несколько дней. У него там отец, и они жили у отца. А потом все же Рита уехала от него, а он прислал ей письмо, в котором писал, что   не хочет или, вернее, не может бросить семью. Рита еще в самом начале нашего знакомства рассказывала мне, что его жена присылала ей разгромное письмо, всячески обзывая ее за то, что она влезла в чужую семью. Я думаю, что отношения Риты с ним разорвались потому, что он не любил Риту, а просто попользовался ее любовью. А может быть, смалодушничал. Я не расспрашиваю Риту подробно об их отношениях, так как многое представляю. Вывод о разрыве их отношений сделал, исходя из своих соображений и понятий. Ведь не так просто порвать с семьей, и тем паче если у него до встречи с Ритой были нормальные отношения в семье. Видимо, он действительно увлекся Ритой и попользовался ею.
Дневник Рита пишет урывками, больше всего по настроению и когда есть время.
Как я ни настраивал себя на равнодушие к записям Риты, не обошлось без реакции и размышлений. На нее нет-нет да и находят воспоминания о прошлом, так что она не может сдержать себя. Это вызывается или передачей по радио, телевидению, или прочитанными сценами в книгах.
Однажды, еще до нашей женитьбы, я сказал ей о том, что если бы Толик предложил ей быть с ней, она с удовольствием бы согласилась. Рита ничего вразумительного не сказала в ответ, показав, что я говорю верно. Что касается меня, если бы мне этот вопрос задать сейчас, то я твердо ответил бы: никто, кроме Риты, мне не нужен, так как главное для меня — доброта и хорошие отношения. И на этом построена моя любовь к ней. Если нет доброты в человеке и хороших побуждений к другому, а есть любовь, то эта любовь смертная, она все равно постепенно умрет. Жизнь требует любви жизненной, а не просто чувственной. Счастливы те, кто испытывает любовь, а втройне счастливы те, кто испытывает жизненную любовь, когда любящие переживают вместе невзгоды, радости, решают множество вопросов, выдвигаемых жизнью. Такая любовь строится на полном понимании друг друга. И это понимание без фальши, без игры в любовь ради выгоды,  даже без плохих мыслей о любимом.
И горе тем, кто умудряется играть в любовь. Им кажется, что их игра незаметна, а на самом деле она хорошо видна и со стороны смотрится отвратительно.
И еще о дневнике Риты. То, что она пишет урывками, подтверждает мою мысль о том, что дневник требует огромной силы воли. Я хорошо ощущаю, что он во многом меня воспитал и ему я обязан постоянством суждений, мыслей, оценки событий. Он заставляет меня внимательно относиться к событиям, с интересом и критично как к себе, так и к другим. Моей систематической работой объясняется название всех моих дневниковых записей — «Протокол жизни».
Иногда мне задают вопрос: «Для чего ты пишешь дневник?» «Да так просто. Пишу — и все», — отвечаю я. И действительно, я не знаю, как ответить на этот вопрос. Сказать, что это любимое занятие, нельзя, так как порой приходится заставлять себя писать. Многие сгорают от любопытства, о чем я пишу. Я сужу даже по тому небольшому кругу людей, которые знают о моей работе. А знают совсем немногие. Однако и они горят желанием прочитать.


1 февраля

Сегодня утром пошли вместе с Ритой на работу. Она решила сводить меня к хирургу в поликлинику УВД. Дело в том, что у меня очень сильно разболелась косточка левой стопы. До вчерашнего дня я еще терпел боль, а вчера она привела к общему плохому самочувствию.
Народу было немного, и я быстро прошел в кабинет. Врач — уже пожилая женщина — осмотрела меня, пощупала косточку, пошевелила стопу и сказала сестре: «Выписать направление в физиокабинет», поставив диагноз — артроз.
Когда шли с Ритой в поликлинику, располагающуюся рядом с управлением УВД, я спросил ее:
— Долго ты будешь ходить в таком плохом настроении?
— Не знаю, — ответила Рита, так что я почувствовал незаконченность ее ответа.
— Договаривай уж.
— Завтра все решится.
— Как это понять?
— Я поеду завтра в Бабынино к врачу. Мне здесь уже не разрешили делать, а там за деньги сделают.
Я был очень удивлен таким ее решением. Оно было для меня неожиданным. Хотя и с нежеланием, я признавал, что Рита может родить, и чувствовал, что многие знают об этом.
— А сколько денег надо? — спросил я.
— Рублей двадцать пять, наверное.
Я достал бумажник и дал Рите сорок рублей.
— Зачем так много?
— Возьми, мало ли что, — сказал я. — А когда ты хочешь ехать в Бабынино?
— Вообще-то договорились на сегодня вечером, но можно и завтра, мне надо быть там к восьми часам утра.
— Надо узнать, когда идет автобус.
— Я позвоню. Но и ты, если сможешь, узнай.
— Я зайду на автовокзал.
Я не стал спрашивать у Риты, почему она решила так поступить. Ведь я ей говорил сразу, что ребенок нам не нужен. И вот теперь, изрядно затянув дело, она решилась на аборт.
— Не знаю, что матери говорить. Скажу, что поеду в командировку.
— Ну, конечно. Знает-то не только твоя мать.
— И твоя знает, и тетя Шура знает, да все знают. Матери решили, если будет внучка, назвать Аннушкой.
«Значит, я опять не ошибся в том, что все знают: и свои, и чужие — о беременности Риты», — подумал я. Мне хотелось упрекнуть Риту за то, что она разгласила новость, но я так был хорошо настроен к ней, что мне не хотелось ругать ее. Я постарался сохранить спокойствие и в душе одобрял это ее решение. И, кажется, это мое одобрение ощущала и Рита.
Перед обедом я зашел за Ритой в управление, и она, выйдя со мной в коридор, рассказала более подробно о подготовке к предстоящей операции. Работу она провела большую, подключив многих знакомых к тому, чтобы ее приняли, устроили в больницу и сделали операцию. Такую деловитость я первый раз заметил у Риты.

Вечером я сходил в детский дом и провел репетицию. Готовлю песни к Дню Советской Армии. Девочки ходят с удовольствием на репетиции.
Ночевать я пришел на Кирова, а Рита ночевала дома. Мы договорились с ней, что я позвоню ей завтра вечером в Бабынинскую больницу.


3 февраля

Вчера весь день я был занят всевозможными делами по избирательному участку. Вечером позвонил в больницу, и Рита сказала, что операция прошла благополучно, и попросила завтра приехать за ней. И сегодня я к девяти часам поспешил на автовокзал, чтобы поехать на Калугу II, откуда в 9.50 идет электричка на Сухиничи, на которой я должен доехать до Бабынина.
На базаре я купил Рите яблок, грецких орехов, в магазине — молока, булок, сушек.
До Калуги II пришлось ехать на такси, так как на автобусе не успевал. До Бабынина доехал незаметно, так как всю дорогу с удовольствием читал журнал «Культурно-просветительная работа». Вагон был почти до предела полон людей.

В Бабынине я вышел и хотел идти искать больницу. Но вдруг ко мне подошла Рита. Мы зашли на вокзал и подождали несколько минут автобус. Вскоре он подошел, и мы поехали в Калугу.
Я думал, что Рита будет совсем больной, но она держалась молодцом. Дорогой она с подробностями рассказала не только о том, как ей делали операцию, но и о другом. Делала врач — молодая женщина. Несмотря на то, что у Риты было затянувшееся развитие плода, она сделала все очень аккуратно и почти без боли. Риту после операции оставили в больнице, а некоторые женщины прямо с кресла уходили домой. Аборты делают многие: и молодые девчата, и пожилые женщины. Одной женщине уже 52 года, а она забеременела и пришла на аборт.
Даже по рассказам Риты можно сделать вывод о том, что рождаемость была бы большая, если бы женщинам не делали аборты. Некоторые просто не хотят детей, а некоторые боятся трудностей, с которыми им придется встретиться при рождении ребенка. Эти трудности в том, что у кого-то нет жилья, у кого-то плохое материальное положение, у кого-то плохие супружеские отношения.
Дорогой мы с Ритой решили сказать матери, что Рита упала и это имело такие последствия. Но сегодня мать была на работе, и разговор с ней не состоялся.
Хотя Рита и храбрилась, но я видел, что она удручена таким исходом. Видимо, ее мучило сомнение, правильно ли она сделала. Чтобы утешить ее, я очень заботливо к ней относился. И в один из моментов я обнял ее и сказал:
— Ты не бойся ничего. Я всегда буду к тебе хорошо относиться. Мне хочется о тебе заботиться. Выбрось все нехорошее из головы
И мне действительно хочется проявлять к Рите доброту.


4 февраля

Вчера, когда мы с Ритой приехали домой из Бабынина, я позвонил Ване и сказал, что могу привезти ему пятьсот рублей. Он мне как-то говорил, что ему нужны деньги. В этом я усмотрел не то трусливость Вани, не то жадность. Ведь он прекрасно знает, что за два месяца мы не сможем собрать деньги, но намекнул, что я должен вернуть ему долг. Мама тоже восприняла это с неудовольствием. «Отдай уж самому бедному», — удрученным тоном сказала она.
И вчера я отдал Ване пятьсот рублей. Он мне сообщил, что умер Иван Григорьевич Куряшкин.
— Как же так? Я сегодня на автовокзале видел тетю Пашу, и она сказала, что едет проведать его в областную больницу, — удивился я.
— Да, она приехала, а он уже мертвый. Его дочь Зоя мне недавно звонила.
Ваня пригласил нас к двум часам в воскресенье отметить его день рождения. Дал три рубля и сказал:
— Завтра съездишь за матерью и Полиной Андриановной с Петровичем.
— Надо четыре, — сказал я.
— Да ну? — удивился он.
— Туда два и оттуда два. Я израсходовал семь рублей, чтобы привезти маму погостить у нас.
И Ваня добавил еще рубль.

Сегодня Рита пошла на кухню, где Анна Ильинична готовила обед, и рассказала ей, как она «упала». Анна Ильинична заплакала, и Рита в слезах вернулась в комнату. Я успокоил ее.

В час я пошел к рынку, взял такси и поехал в Ольговку. Мама с Андриановной были уже готовы. Из комнаты в коридор вышел Петрович. На правом глазу у него была белая повязка. Выглядел он неприятно. Мы сухо поздоровались с ним.
Пять минут третьего мы были у Вани. У него уже были Николаевские. Я подарил Ване одеколон «Москвич» за десять рублей. Подарил такой подарок потому, что у нас сейчас совсем плохо с деньгами. Благо что мы не тратимся на питание, а то вообще бы никаких сбережений не было.
Торжество у Вани прошло нормально. Как всегда, с апломбом начала читать свое посвящение ему в стихах Тамара. Написано, можно сказать, неплохо. И когда она закончила читать, добавила:
— Я прошу поднять бокалы за моего дорогого, любимого, самого близкого мне человека, моего Ванечку, моего Вано.
Я не знаю, может быть, я и ошибаюсь. Но я ощущаю в такие моменты фальшь и игру Тамары. И мне так и хочется сказать: «Врешь ты все». Как будто подтверждением моего восприятия явилась такая сцена. Ваня стал открывать бутылку шампанского, пробка выскочила у него из рук, и пена полилась на продукты: в тарелку с супом, на хлеб, на салат. Ваня как-то растерялся, а я пальцем закрыл горлышко бутылки.
— Ну, ты что, совсем уже? Не можешь — не берись. Как этот...… К черту тебя! — неприятным, злым тоном заговорила Тамара.
— Да ты что, Тамара? Такое только что посвящение прочитала и так говоришь, — сказал Константин Николаевич.
А Елена Дмитриевна дергала меня за пиджак, и в ее взгляде я прочел: «Вот, Виктор, как бывает».
— Так человек и раскрывается, — сказал Ваня. — А если бы я  более серьезную оплошность допустил, то вообще было бы невозможно.
И все мы в душе осудили Тамару. Она явно это почувствовала и снова залебезила и перед Ваней, и перед гостями.
Ваня и мама были удивлены, что я пришел один.
— Не посерчали вы? — спросила мама.
— Все нормально, просто Рита приболела, — сказал я.
Можно было почувствовать их беспокойство за меня и за наши отношения с Ритой. И Ване, и маме Рита нравится, и они просто не допускают, что мы можем поссориться, даже в мыслях.
Удивительно, но я не хмелел. Пил просто с удовольствием. Тамара включила магнитофон и пригласила Елену Дмитриевну танцевать.
— Вон приглашай своего друга, — сказала Елена Дмитриевна, указав на Константина Николаевича.
Под одну из мелодий все пошли танцевать. Я тоже «постилял» немного. А потом Тамара принесла мне баян, и мы попели романсы. Пел в основном я: «Не пробуждай воспоминаний», «Гори, гори, моя звезда», «Я встретил вас». Пели песни.
Валя наша сегодня не пришла к Ване на день рождения, а ушла кататься на лыжах.
— Что это она? — удивился Ваня, когда мама сказала ему, что Валя была у нее и, взяв лыжи, ушла в лес.
— Перчатку тебе бросила, — сказал я.
— Действительно бросила. Придется принимать, — согласился Ваня.
В восьмом часу я засобирался домой. Меня все просили задержаться, но я заявил, что Рита дома одна и я должен идти.

Я очень заботливо отношусь к Рите, понимая, что ей тяжело, но она героически переносит свое плохое состояние. Я отношусь к ней нежно и внимательно, стараюсь ободрить ее, помочь во всех делах.


5 февраля

Сегодня я, по договоренности с Николаем Семеновичем Павлеевым, в восемь часов был у похоронного бюро. Он попросил меня помочь в организации похорон тестя.
Они подъехали на «Жигулях» соседа, и мы пошли в цех, где заказывают гробы. Я подивился на скорость, с которой сколачивают гроб: за 10—15 минут.
К нашей просьбе они отнеслись внимательно и пообещали сделать гроб из сухих досок.
В девять часов, когда начало работать похоронное бюро, я купил венок и ленту. Попросил художников срочно сделать надпись.
В половине одиннадцатого был готов гроб, и мы, погрузив его в машину скорой помощи, поехали в морг за телом Ивана Григорьевича. С нами поехали тетя Паша, Зоя Ивановна и Саша на своих «Жугулях». Я первый раз сегодня попал в морг. То, что делают в нем, страшно.
Мы стояли около морга, и я вслух удивлялся тем людям, которые выполняют работу с трупами. Они забирают трупы из больницы, укладывают их в морге, разрезают труп в тех местах, где говорит врач. Страшней и ужасней работы, кажется, нет.
Николай Семенович тоже с ужасом вышел из морга.
— Кошмар, что там творится! — сказал он. — Уж мне по долгу службы приходилось в Норильске быть на вскрытии трупов, но не могу быть равнодушным.
Вскоре вышла из морга Зоя Ивановна.
— Ну, что там? — спросил Николай Семенович.
— Скоро уже будем забирать. Его уже помыла женщина и одевает.
— Как вы переносите все это? — спросил я Зою Ивановну.
— Ты имеешь в виду морг?
— Да.
— Нормально. Ведь это наша работа. Это здесь, в Калуге, мне не приходилось быть на вскрытии трупов, а в Норильске я осматривала всех умерших, которых лечила.
— А что это дает, осмотры эти?
— Мертвые служат живым, — ответил за Зою Ивановну Саша.
— Мы проверяем правильность диагноза, который был установлен при лечении, смотрим, нет ли ошибок, нет ли других участков поражения, добавила Зоя.
Я впервые увидел людей, так спокойно работающих в этом самом страшном цехе с покойными.
Иван Григорьевич лежал в комнате направо. Около него хлопотала женщина, надевала на него рубашку. Тетя Паша хотела ей помочь, но Зоя сказала:
— Не лезь ты, мама. Она без тебя все сделает. Она же специалист.
И, обращаясь к нам, добавила:
— Когда я училась в институте, нам давали задание одеть труп, и никто из нас не смог сразу одеть. Тут надо просто уметь. Видите, как у нее все ловко получается.
Женщина действительно работала быстро. Прямо при нас мигом надела белую рубашку, костюм и туфли на Ивана Григорьевича.
В этой же комнате на полу лежал еще один труп. Из-под простыни торчали худые синие ноги до колен. Трудно было определить, мужской или женский это труп.
Женщина принесла формалина в стеклянной баночке, смочила в нем белую тряпку и обмотала ею лицо покойного.
— Когда хоронить будете? — спросила она.
— Завтра, — сказала тетя Паша.
— Ну, до завтра хватит формалина. На ночь только укройте ему лицо этой мокрой тряпочкой.
— Хорошо. Можно забирать? — сказал Николай Семенович.
— Кладите в гроб.
Мы переложили тело со скамейки в гроб, вынесли из морга и поставили гроб в машину, накрыв его крышкой. В «уазике» поехали тетя Паша, Николай и Зоя, а я сел с Сашей в «Жигули».
Привезли гроб к дому на улице Степана Разина, где тетя Паша с Иваном Григорьевичем два года назад получили однокомнатную квартиру. Установили гроб в комнате на табуретках. Здесь у тети была уже мама, Полина, Андриановна, Ваня, соседи и знакомые.
— Ну что, я, наверное, сегодня больше не нужен? — сказал я, обращаясь к Николаю Семеновичу.
— Да. Иди, занимайся своими делами. Завтра подойдешь?
— Конечно.
И я ушел домой на Труда. Дома была Рита, и я ей вкратце рассказал обо всем, что сегодня пришлось сделать и увидеть.
— Так все ничего, только формалин тяжело переношу, — сказал я, усаживаясь за стол обедать.
— Я и то ощущаю этот запах от тебя.
Я удивился про себя тому, что Рита спокойно слушала мой рассказ о морге, и сказал:
— А ты бы смогла войти в морг?
— А мы были. Нас водили, когда я в институте училась. Неприятно все, конечно.
Перед обедом я выпил две стопки водки, чтобы немного забыться от всего пережитого.


6 февраля

Из училища позвонил Ване. Трубку поднял Даниил Васильевич и попросил меня зайти к ним. Минут через пятнадцать я был у них. Сразу заговорили о строительстве гаража. Даниил Васильевич давал кое-какие пояснения и неоднократно подчеркнул, что я должен слушать Ваню, так как Ваня уже имеет опыт строительства.
— Если бы он включился в стройку со мной, то мог бы многому научиться и денег бы заработал, — сказал Ваня.
Эти слова были для меня неожиданностью. Я не думал, что Ваня может так сказать. А Даниил Васильевич подхватил:
— Конечно. Я не знаю, почему ты не подключился к строительству с Ваней.
Это был вопрос опять о прошлом, а я не хотел ничего вспоминать, так как это были бы взаимные упреки у нас с Ваней. И я снова промолчал.
Около часа пришел Николай Семенович и сказал, что приехал за нами на «Жигулях» с Сашей. Мы быстро собрались и поехали на Степана Разина.
Здесь я встретился с Марией Петровной, и она рассказала мне о жизни родственников, живущих в Щекине.
— Алексей мой пьет ужас как. Вот оставила его, и душа болит. Он открывает дверь квартиры, чтобы кто-нибудь подошел к нему. Кого увидит, дает деньги и просит принести водки.
— Одурел уже совсем.
— Сдурев, Витичка, совсем сдурев, — согласилась тетя Маруся.
— А Валя как наша живет?
— Плохо.
— Что, все дурью мается?
— Нет, она ничего, а муж ее дурит. Пьет, ходит на танцы и ее совсем не слушает.
— Родители явно балуют его.
— Балуют, конечно. Он приходит выпивши, а ни мать, ни отец замечания ему не сделают и не отругают его.
— Это уже плохо.
— Плохо, Витя. Хвалиться нечем.
Я попросил Марию Петровну погостить у нас после похорон, но не знаю, останется она или нет.
Народ все подходил и подходил для прощания с Иваном Григорьевичем.
В два часа, как и намечалось, состоялся вынос тела. Мне было поручено нести крышку. Оркестр из пяти человек играл хорошо.
Впереди меня Даниил Васильевич, Ваня и мужчина с женщиной несли награды Ивана Григорьевича. В конце дома гроб был поставлен в катафалк. В автобус сели тетя Паша, Зоя, Николай, Ирина, Вера и я. В другой автобус и в «Жигули» сели все остальные, кто изъявил желание поехать на кладбище.
Прощание с покойным, заколачивание гроба — самый тяжелый момент. Как я ни держался, но к горлу подступил комок, и я готов был расплакаться. Я еле сдержался. Очень сильно плакала внучка Ивана Григорьевича Ирина, а Зоя и Николай сдержались.
После захоронения Мария Петровна предложила всем помянуть умершего стопкой водки и кутьей.
Вернувшись с кладбища, все были приглашены за стол. Стол был очень богатый.
Первому выступить было предоставлено право Даниилу Васильевичу. Он говорил очень хорошо, но чувствовалось, как дрожит его голос и что он еле сдерживает себя, чтобы не расплакаться. Такое было и у меня, когда я выступал в Боготоле на похоронах дяди Кости.
После дяди Дони поднялась женщина, приехавшая в Калугу из Щекина с Даниилом Васильевичем и Марией Петровной, чтобы читать молитвы по усопшему. Так вот она встала и бойко заговорила:
— Давайте споем усопшему вечную память.
И она запела слова, из которых я разобрал только: «Вечная память рабу божьему Ивану». И потом запела: «Вечная па-а-мять». Здесь она, как дирижер, взмахнула руками снизу вверх, приглашая всех подтянуть ей. Но петь никто не стал. Только Мария Петровна, стоявшая за спиной женщины, запела. Сначала она никак не могла подстроиться под голос женщины, но потом все пошло у них слаженно, и они на два голоса затянули:
Ве-е-чна-а-а-я па-а-мять,
Ве-е-чна-а-а-я па-а-мять.
И так они несколько раз повторяли эти слова, меняя только протяженность слогов. Момент был неожиданным для всех. Видимо, люди думали каждый о своем.
Потом кто-то выступил еще и сказал:
— Давайте выпьем за то, что мы разделяем горе, постигшее родных и близких Ивана Григорьевича.
Затем выступила коллега Зои Ивановны. Она начала говорить, но слезы сдавили ей горло, и она еле проговорила: «Сейчас». Потом она справилась с собой и сказала много теплых и хороших слов в адрес Ивана Григорьевича, которого она лечила, и в адрес Зои.
Заметив, что получилась заминка со следующим тостом, я встал и, попросив внимания, сказал:
— Я, может быть, скажу несколько необычный тост для сегодняшнего траурного торжества. Я хочу предложить тост за то, чтобы у нас было всегда внимание, забота и помощь друг другу. Ведь не только в горькие минуты человек нуждается в помощи и внимании. Они необходимы постоянно, ибо поддерживают человека и являются неплохим лекарством в жизни.
— Правильно, Витя, — сказала Зоя Ивановна.
Я чувствовал, что все очень близко восприняли мои слова. Сидящий рядом со мной Филипп Васильевич вскочил после моих слов и чокнулся своей рюмкой о мою. Этому все удивились, и Филипп Васильевич тут же понял свою ошибку.
— Это я, товарищи, оттого, что Витя очень хорошо и правильно сказал. Простите меня.
— Ничего, ничего. Все так и поняли, Филипп Васильевич, — сказала Зоя.
Я тоже не знал почти до тридцати лет, что на поминках не чокаются, и однажды тоже хотел чокнуться с соседом, а он отстранил свою рюмку и сказал: «На поминках нельзя».
После меня встала Ванина Тамара и предложила выпить за Ивана Григорьевича. Она дала ему очень хорошую характеристику, как будто прожила с ним всю жизнь. Ее выступление все восприняли с удивлением, ведь она совсем не знала Ивана Григорьевича.
Ну как она может говорить, что Иван Григорьевич был хорошим семьянином, хорошим и любящим мужем, хорошим отцом? Ведь она его и знать не знала до приезда их в Калугу. У меня эта болтовня ее еще больше вызвала неуважение к ней. Ведь ей вообще надо было молча сидеть.
Потом выступил Николай Семенович и, волнуясь, сказал хорошие, добрые слова благодарности всем за то, что так внимательно отнеслись к их горю и помогли организовать похороны.
Поднялась Зоя. Она тоже располагает к себе своей непосредственностью. У меня с ней всегда было взаимопонимание.
Среди нас, сибиряков, пошли разговоры с воспоминаниями о Сибири, о нашей деревне, о детстве.
— У меня есть такая мысль или даже предложение, — сказала Зоя, — собраться нам всем, николаевцам, и поехать на машинах в Сибирь. Ведь у всех машины есть.
— Хорошее предложение, — сказал Даниил Васильевич.
И все одобрили это предложение, говоря, что было бы здорово его осуществить.

Когда вылезли из-за стола, я вспомнил, что тете Марусе негде ночевать. Ваня, Тамара и Даниил Васильевич сразу же ушли домой, ничего ей не сказав. Меня это возмутило, и я спросил Марию Петровну:
— Тетя Маруся, пойдете ко мне ночевать?
— Да не знаю, Витя. Я ж не одна. И Катя со мной, — сказала Мария Петровна, указав на богомолку.
— Там на двести человек места хватит.
— Ай, сяди ты уже, — вдруг сморщив недовольно лицо, сказала мама и дернула меня за рукав, давая понять, чтобы я не приглашал их. Это действие мамы удивило меня. Вместо того, чтобы одобрить мою заботу и тоже позаботиться о Марии Петровне, она так бездушно себя повела. И это заметила Мария Петровна.
— Тетя Маруся, не обращайте внимания. Я вас от души приглашаю. Ведь вам надо отдохнуть. Вы вчера с дороги и ночь не спали. Пойдемте.
— Мы в церковь сейчас пойдем, — сказала богомолка.
— А когда вы вернетесь?
— Часов в девять.
— Что ж... Я подожду и устрою вам ночлег.
— Спасибо, детка, — сказала Петровна.
Они ушли в церковь, а я пошел к Ване. Даниил Васильевич, Ваня и Тамара вели разговор.
— Ну, раздевайся. Чайку попьем, — сказал Даниил Васильевич.
— Не хочу я чаю. Я не пойму, почему вы так отнеслись к Марии Петровне. Ушли и ей ничего не сказали.
— Так она в церковь собирается.
— Ну и что? В церкви же она ночевать не будет. А ведь она вчера ночь не спала.
— Петровна не ребенок, — сказал Ваня.
— И ей что, спать не надо? Ну, почему вы такие? Ведь если бы к вам так кто-то отнесся, то вы бы осудили его, а сами ушли — и хоть бы хны. Ей что, самой проситься на ночлег у нас?
— Ты выпил — вот и буробишь, — сказал Даниил Васильевич.
— Беспокойство твое — это хорошее дело, но ничего страшного нет, — сказал Ваня.
— Как нет? Человека родного оставили без внимания, а ничего страшного нет. Вы хотя бы обговорили этот вопрос при ней, и то бы ей было приятно. Подходит ночь, а ее никто не пригласил на ночлег.
Я заметил, что Ваня почувствовал свою ошибку, а Даниил Васильевич и Тамара сидели как ни в чем не бывало.
— Ну ладно, садись, чаю попьем и решим что-нибудь, — сказал Даниил Васильевич.
— Да ну вас к шутам, — ответил я и вышел из квартиры.
Хмель я действительно ощущал, но мне очень хотелось проявить заботу о тете Марусе. Кроме того, я ясно представлял положение Петровны. Она приехала к родным, которым не раз уделяла внимание, а они в ответ показали полное бездушие. В этой, казалось бы, мелочи проявляется душа человека.

Я шел к тете Паше с этими мрачными мыслями. Тамара меня уже не трогала. Я ее не брал в счет. Поражали меня Даниил Васильевич и Ваня. Я был возмущен их бездушием, а еще толкуют о доброте. Поэтому они и устраиваются в гостиницу жить, чтобы не быть обязанными кому-то из родных в Ленинграде. А у Даниила Васильевича это бездушие уже стало хроническим. Он ни разу не предложил мне пойти к нему домой и не спросил, где я буду ночевать. Я хотя и не говорил ничего об этом, но всегда замечал. Нехорошо это. Волей-неволей вызывает неуважение. Он может ссылаться на болезнь Семеновны. Но даже если бы он сказал, что ему хочется меня пригласить, было бы приятно. Кажется, что он просто заболел бездушием.
Придя к тете Паше, я предложил маме отвести ее к Ване, так как идти очень скользко. Хотя я и сердит был на нее, но отказать в помощи не мог.
Она оделась, и я довел ее до Вани. Дорогой я продолжал возмущаться бездушием родных. Мама соглашалась со мной и, кажется, поняла, что с Петровной поступили все плохо, но в открытую это не сказала.

Оставив маму у Вани, я снова пошел к тете Паше. На лестничной площадке я увидел Николая Семеновича и Сашу.
— Ты куда идешь? — спросил Николай Семенович.
— К вам иду. Ведь остались не устроенными на ночлег Мария Петровна и богомолка с нею.
— А где они сейчас?
— Ушли в церковь.
— Так я сейчас узнаю о ночлеге для них, — сказал Николай Семенович. — Подожди меня здесь.
Он побежал в квартиру, и мы остались с Сашей.
— Деловой мужик, — сказал Саша.
— Все. Вопрос решен. Петровна и эта женщина будут устроены здесь, у матери, ночевать. Так что ты не беспокойся, — сказал, вернувшись, Николай Семенович.
— Ну, спасибо. Тогда я пошел домой.
— А то пойдем еще по стопке выпьем, — сказал Николай Семенович.
— Нет. Я не хочу больше. Спасибо. Пока, ребята.
Мы пожали друг другу руки, и я пошел на троллейбус.


7 февраля

В двенадцать часов опять вместе с Ваней и Тамарой проводили Даниила Васильевича, Петровну и богомолку в Щекино. Даниил Васильевич снова подчеркивал свою особую расположенность ко мне. В один из моментов он даже сказал, что они думают обо мне столько, сколько, может быть, я сам не думаю. Это, конечно, ерунда. Но если он искренне проявляет эту расположенность, то это хорошо. Прощаясь, мы расцеловались. Во мне снова появляется то хорошее чувство, которое я когда-то испытывал к нему. Но  многое убито его бездушием. Ведь я действительно его любил и почитал за авторитет, а он не оценил этого и вел себя по отношению ко мне не так, как бы мне хотелось.
Проводив их, Тамара ушла на работу, а Ваню я уговорил пойти к нам на Труда. Он сначала не хотел идти, но я сказал:
— Пойдем. А то как-то нехорошо, что ты не знаешь, где я живу.
У меня была задумка поговорить с ним по душам о наших отношениях. Не знаю, осуществил бы я эту задумку, но только мы пришли, как вслед за нами пришла Рита. Ей стало плохо на работе, и ее привезли на машине домой. Она поспешила с выходом на работу. Надо было отлежаться как следует и восстановить силы.
Пока я готовил обед, Рита поговорила немного с Ваней. Ваня похвалил себя за то, что, когда мы с мамой приехали из Сибири в Щекино, он поселил нас в своей маленькой комнатушке.
Обедать с нами он не стал и, посмотрев немного цветной телевизор, ушел домой.

Я все продолжаю заниматься выбиванием телефона на агитпункте и «выселением» зам. секретаря парткома и машинистки из агитпункта.
Машинистка, молодая девка, очень плохо повела себя со мной прямо с первых встреч. Я с ней заговорил по-доброму о том, что она могла бы нам помогать печатать различные бумаги и списки избирателей, а она отнеслась к этому невнимательно и настроила меня против себя. Я не стал с ней разговаривать и вообще старался не замечать, что она тут с нами в одной комнате.
Что касается зам. секретаря и секретаря, то они решили вести себя как хозяева, а мы будто гости у них. Агитаторы приходят на дежурство, а они в агитпункте проводят какое-нибудь совещание, тогда как рядом пустует зал.
Я спокойно и тактично заявил им, что гостем я не буду, так как выполняю не свое личное дело, а общественное. Они так же тактично и дипломатично дали понять, что ничего менять не будут и мы будем у них все равно гостями. Даже ответственному за выборы от райисполкома Докускину Михаилу Григорьевичу секретарь парткома ответил, что ничего менять не будет.
Я позвонил зав отделом пропаганды и агитации горкома партии.
— Хорошо, что позвонили. Я постараюсь принять меры, — ответил мне Антонов Петр Иванович.
Вечером сегодня было совещание в райкоме партии по подготовке к выборам, и я в конце совещания сказал первому секретарю райкома партии о том, что у нас нет нормальных условий для работы.
— Хорошо. Поможем вам, — сказал Игорь Сергеевич Кучин.


9 февраля

Сегодня состоялось областное совещание работников культуры. Открыл его третий секретарь обкома партии Лебедев. С докладом выступил Павел Васильевич Кудрявцев. Я высоко оценил его доклад. Говорил он о многих вопросах так, как есть. Только мало было конкретных фактов о безобразном отношении руководителей хозяйств и культуре и к работникам культуры. Очень красивая манера чтения доклада у Кудрявцева, поэтому он воспринимается легко. Я по-прежнему с гордостью думаю, что Калужской области повезло, что ее культурой руководит такой хороший начальник. После него с докладом выступили начальник управления кинофикации Леонид Петрович Иванов и секретарь облсовпрофа Смирнов. Их выступление вызвало сонливость, и я еле сдерживался, чтобы не заснуть. Хорошо, что записывал ход совещания в своем еженедельнике.
А уж когда начались рядовые выступления, то и вообще весь интерес пропал. В зале заговорили, и никто не слушал выступающих. Очень меня удивило выступление зам. председателя горисполкома Алдошина. С таким неумением руководителя говорить я столкнулся впервые. Я тоже записал его выступление в еженедельник.

Совещание началось в 11 часов, а в половине второго я ушел домой на Кирова, так как мы договорились с Николаем Егоровичем, что он придет ко мне в два часа и мы пообедаем. На сей раз наш разговор был еще откровеннее. Николай Егорович многое рассказал о своей жизни. Главной его проблемой сейчас является устройство на работу сына после окончания техникума. У Николая Егоровича есть знакомый, вернее односельчанин, главный редактор журнала «Советская авиация», который пообещал устроить сына Николая Егоровича в Москве.
Сказал Николай Егорович и о том, что тесть ему предлагает деньги, чтобы Николай Егорович купил машину.
— Так вот не знаю, что делать, — сказал Николай Егорович.
— Бери, не раздумывая. Ведь вы ничего не потеряете. Машину можно продать в любое время, но только после постройки гаража, так как гараж тоже продадите хорошо. И вы будете с большой прибылью.
— Возьму, пожалуй, — загорелся Николай Егорович.
Хороший разговор хорошо действовал на настроение. И, распрощавшись с Николаем Егоровичем, я пошел в паспортный стол за новым паспортом. Теперь я уже окончательно и официально стал калужанином.


18 февраля

Дела снова навалились на меня, не хватает времени даже на то, чтобы записать все подробно в дневник. Вот и теперь я не могу восстановить прошедшие события с подробностями, хотя их прошло много.
Во-первых, с 12 по 15 февраля я был в командировке в Медыни. Был впервые и поэтому старался познакомиться с людьми и с состоянием культуры района. Основной целью командировки была проверка хода практики студентов. За эти четыре дня убедился в беспомощности студентов в выполнении, казалось бы, самых простых дел. Целыми днями я работал с ними и многие дела делал за них. Побыл в Михееве, изрядно перемерзнув, ожидая попутную машину туда и обратно. Клуб днем был на замке, но со студентами я встретился и обговорил все вопросы.
Одна студентка проходит практику в Мятлеве.
В среду я собрал всех семерых практикантов в районном Доме культуры и вместе с зав. отделом культуры Марией Васильевной Кондрашовой провел совещание, нацелив их на выполнение задания практики.
Мария Васильевна мне не понравилась совсем. Бестактная и нудная женщина. Говорить с ней тяжело. Я употребил все свое спокойствие, чтобы сдерживать ее возражения, недовольство и упреки в адрес выпускников училища и практикантов.
Больше всего мне не понравилось то, что она возмущается, а взамен ничего конкретного предложить не может. Девушки — работники РДК осторожно высказывались о том, что было бы здорово, если бы я был у них заведующим отделом культуры.
Все три дня я оказывал помощь практикантам. Провел с ними совещание, рассказал, что и как надо делать, и сам принимал участие в разработке устного журнала «Сельская жизнь», тематического вечера, посвященного 23 февраля. А по вечерам даже репетиции проводил с хором из семи человек.
С хором должна была заниматься студентка-практикантка Марина Волкова, но она не умеет играть, да и навыка нет работы с хором. Другая девушка не могла тоже как следует сыграть на баяне, и пришлось мне взять баян и поучить партии с хористами. Дело сразу пошло. Все же большое дело, что я занимаюсь баяном и могу правильно сыграть произведение.
В гостинице жил в двухместном номере. Со мной поселили работника областного управления сельского хозяйства, некоего Матвея Георгиевича, уже пожилого седовласого мужчину с большим животом. Но по всему было видно, что он не истрепан жизнью.
Очень много говорили с ним перед сном о событиях в Иране и о Китае, который беспрестанно нарушал границы Вьетнама, а 16 февраля пошел войной против Вьетнама.

Из командировки я вернулся 15 февраля (в четверг). Сразу же позвонил Рите, и она мне сказала, что ей звонил Виктор Павлович. Приехал его отец из Сибири, где виделся с Анатолием Ивановичем Колышкиным, и Колышкин ему сказал, что с 15-го по 20 февраля приедет в Калугу Вася Тужаков. Я, конечно, с восторгом воспринял это сообщение и каждый день стал ждать Васю, оставляя ему записки в двери на Кирова с подробным описанием, где меня можно найти.
Съездил к маме и узнал, что она готовится отметить свой день рождения.

Вчера нас посетили тетя Шура и дядя Тимоша. Не могу не отметить их доброе отношение ко мне. К ним я тоже отношусь хорошо.
Сегодня я оделся по-спортивному и взял с собой лыжи к маме, чтобы там походить по лесу. Рита тоже оделась по-спортивному, но потом почему-то решила, что неудобно тащиться с лыжами, и переоделась. К маме поехали я, Рита, Анна Ильинична и тетя Шура. День был настолько хорошим, что, казалось, наступила настоящая весна. Мама обрадовалась нашему приходу и начала готовить обед. Я купил водки и, сняв пальто, пошел в лес, взяв пластмассовый бочонок для ключевой воды. Вместе со мной пошли Рита с Анной Ильиничной. Я отдал Рите палки и набрал воды из родника.
Два часа пролетели незаметно. Отметить день рождения мамы приехали Ваня, Тамара и Валя. У всех было хорошее настроение. Обед мама приготовила очень вкусный. Мы уже хотели пить чай, как пришли поздравить маму Николаевские. Тамара запрыгала от радости и достала бутылку водки. Мы с Ваней пошутили над ней.
Мое же отношение к Константину Николаевичу остается по-прежнему сухим. Он для меня просто чужой. Думаю, что и он это чувствует. В нем я не вижу искреннего человека. Он думает только о себе и если что-то делает кому-то, то из выгоды. И мне кажется, что его отношения с Ваней в основном построены на выгоде. Не думаю, что он руководствуется душевной близостью. Елена же Дмитриевна гораздо душевней его.
Посидев немного с ними, я засобирался домой. Мы вчетвером ушли, а они остались.
Дома на Труда перед уходом я оставлял в двери записку для Васи, а вернувшись, этой записки не обнаружил и решил, что Вася приехал. Чтобы убедиться в этом, я пошел на Кирова проверить, цела ли там записка. Здесь записка была на месте. «Значит, там кто-то вытащил записку», — решил я.


19 февраля

Сегодня я капитально приступил к подготовке к выборам. Дел накопилось много. Александра Максимовна занимается в основном списками. Ей тоже хватает возни с ними, так как агитаторы плохо поработали, наделав много всевозможных ошибок.

Вечерами я хожу в детский дом и готовлюсь к Дню Советской Армии. Сегодня тоже хотел идти, но, придя домой на Кирова, я обнаружил, что моя записка в двери торчит не так, как я ее оставлял. Взяв ее, я прочел: «Пошел искать тебя». Слова были написаны Васей. Обрадовался я беспредельно и пошел на четвертый этаж к Вале. В ее двери тоже была записка со словами: «Витя, мы пошли на Труда. Если тебя там нет, вернемся домой». Я знал, что они на Труда никого не застанут, так как Рита сегодня уехала в командировку в Жуково, а Анна Ильинична на работе. Я пошел в магазин к Ване. Захожу к нему в кабинет, а здесь сидят Вася и Валя. Вани в кабинете не было.
Мы крепко обнялись с Васей.
— Ну, ты не намучился, искавши меня? — спросил я.
— Да ну, ты че... Ты читал наши записки?
— Конечно.
В кабинет вошла зав. отделом магазина, и я спросил у нее, что есть из продуктов.
— Ничего нет, кроме сыра, — ответила Валентина Петровна.
— Ни колбасы, ни рыбки, ни консервов хороших? — переспросил я.
— Ничего. Только сыр.
— А как же я буду встречать друга? Вон из Красноярска приехал.
— Ничем не могу помочь.
И мы взяли только две бутылки «Посольской» и пошли к Вале. В двери мы встретились с Ваней, и я пригласил его. И встречу мы отметили впятером у Вали. Валя и на сей раз проявила доброту. Мне была приятна ее расположенность. Но в общем подъема и легкости в нашей компании не было. Поговорили о том о сем, пошутили немного над Тамарой, когда она сказала: «Приеду в Красноярск, чтобы посмотреть твой, Вася, альбом».
Я боялся, что и на этот раз она будет заигрывать с Васей, переходя рамки, и специально делал обстановку серьезной. Водка пилась тяжело, и мы часов в десять ушли с Васей на девятый этаж. Я постелил постель, и мы легли спать.


20 февраля

Зато сегодня мы с Васей наговорились вдосталь. И настроение у нас было хорошее с самого утра. Мы зашли в училище, в агитпункт, и я, убедившись, что все нормально, повел Васю на Труда. Анна Ильинична была дома и приготовила нам закуску. Из агитпункта мы позвонили Виктору Павловичу и пригласили его отметить с нами встречу. Он пообещал приехать быстро, но приехал только после четырех часов, когда Анна Ильинична ушла уже на вечернюю кассу работать.
Говорили мы с ним много на разные темы. Но больше всего о его отношениях с женой, которые не улучшаются, а ухудшаются.  Это подтверждает мое убеждение, что хорошими могут быть только те отношения, которые построены на чем-то общем по духу.
На этот раз Вася поделился со мной и самым сокровенным, что есть у него в жизни. Я ничуть не удивился и принял все спокойно.
Я много говорил Васе о своих отношениях с Ритой и чувствовал, что он и радуется за меня, и чуточку завидует.
О своих хороших отношениях с Ритой я говорил ему с таким душевным подъемом и удовлетворением, что он не сомневался в моих словах.
— Есть у меня вера в то, что Рита не изменится. Понимаешь, Васюля, она во многом служит мне примером. Она понимает, что я избавился от сомнений, которые когда-то крепко вселились в меня. Я верю в то, что буду лучше, и делаю все, чтобы и Рита была довольна. Вообще сложностей еще много, но я ощущаю, как незаметно для себя становлюсь лучше и душевней к Рите.
— Это все хорошо. Только ребенок вам, по-моему, ни к чему сейчас.
— Ребенка уже не будет, — сказал я спокойно, поняв, что ему об этом сообщила Валя.
Наш разговор прервал Виктор Павлович. Он очень благодарен Васе за то, что они с Колышкиным познакомили его со мной. Даже стакан поднял за меня.
Хмель быстро подействовал на нас, и мы с Виктором Павловичем стали бороться. Я, конечно, не поддался ему, но мы упали на пол, зацепили стол, и он опрокинулся. Посуда с него полетела вместе с закуской и скатертью. Виктор Павлович пытался вырваться из-под меня, но я крепко держал его, а Вася сидел на диване-кровати и смеялся до слез.
Я поднял Виктора Павловича и уложил на кровать Анны Ильиничны.
Мы поставили с Васей стол, подобрали посуду, рассыпавшуюся закуску, и Вася пошел на кухню мыть посуду, а я навел порядок в комнате и постелил постель. Управившись, мы разбудили Виктора Павловича. Хмель немного прошел у него, и он стал одеваться. Я тоже оделся и повел его на автовокзал, а Вася улегся спать.
На автовокзале я посадил Виктора Павловича в автобус, и он поехал в Анненки.
Домой я вернулся в начале двенадцатого. Вслед за мной пришла Анна Ильинична. Уже который день она ходит с больной головой и мрачная. Кажется, что ей не хочется разговаривать. А мне приходят беспокойные мысли, уж не обидел ли я ее чем.


21 февраля

Вот и перепутал я немного вчерашние события. Вернее, кое-что упустил. Был еще такой момент. Наведя порядок в квартире, мы оставили Виктора Павловича спящим на кровати, а сами поехали на вокзал, так как Вася хотел уехать в Москву. Однако мы опоздали на электричку и вернулись домой, разбудили Виктора Павловича, и я повел его на автовокзал.

Вася очень удивился, когда я ему рассказал, как Ваня давал мне в долг на машину и как потом попросил, чтобы я вернул долг, хотя не прошло еще и двух месяцев.
— Я бы, Витя, тоже купил машину, но нет желания ее иметь из-за таких отношений с женой. И вообще я бы мог многое и иметь, и делать, но не лежит душа.
— И у меня было такое. Ведь мы с тобой те люди, которые могут горы свернуть, если с нами обойтись по-хорошему.
— Я своей всегда говорю: «Сделай мне раз хорошее, я тебе сто раз сделаю».
— Точно так и я говорил.
— Скандалы уже приводят к тому, что я как-то полтора месяца с ней не разговаривал.
— У меня и три было. А заговоришь, то ведь не хочется ни  нежности, ни чего-то интимного. А это уже мучение.
Мы долго говорили о том, что у Васи вопрос жизни с Галкой стоит очень остро. Он, я почувствовал, переживает все те же моменты, что и мне пришлось пережить. Все его беспокоит: и то, что он любит детей, и то, что трудно порвать с женой, и то, что надо менять место жительства и начинать новую жизнь.
Дома мы поели и почувствовали себя хорошо. Пошли в город по магазинам и зашли на телеграф. Вася звонил в Тулу и говорил с женой.
В два часа мы были на вокзале. Зашли в ресторан, поели и в 14.47 Вася уехал на электричке в Москву. Я просил его приехать завтра или послезавтра еще. Но Вася не мог обещать твердо, так как у него много дел в Москве. Они приехали втроем из Красноярска, поселились в гостинице «Орленок» в номере «люкс», и им предстоит решить много вопросов, связанных с их заводом.

Проводив его, я заехал к себе на Кирова, взял ноты и поехал в детдом. Ведь на завтра назначено проведение вечера, посвященного 23 февраля.
Репетиция у меня прошла хорошо. Возвращаясь домой, я зашел на телеграф и позвонил Рите в Жуково и Васе в Москву. Рита завтра приедет домой, а Вася так и не пообещал твердо приехать еще ко мне.


23 февраля

Вчера целый день был занят делами, связанными с выборами.
В 16 часов было совещание в райисполкоме, и я получил печать участковой избирательной комиссии.

После совещания я пошел в детский дом, так как на семь часов было намечено проведение вечера. К ребятам пришли студенты-практиканты из пединститута. По тому, как они относятся к ребятам, видно, что они избрали себе профессию по душе. Пусть что-то у них не получается, но они серьезно настроены, не то что наши из училища, которые были в детдоме и показали полную беспомощность.
Они привели в детдом двоих солдат и одного сержанта, которые очень хорошо выступили перед детдомовцами. Хорошо, прежде всего, тем, что говорили от души, без высокопарных слов, без фанфаронства. Ребята их слушали с удовольствием, и я был доволен, что моя идея пригласить солдат так хорошо осуществилась и сработала в воспитательном направлении.
После их выступления мы начали концерт. Все девочки приняли в нем участие за исключением Чекулаевой. Все же у нее нет  ответственности. Она куда-то уехала, никому ничего не сказав.
Выступили все хорошо. После концерта меня женщины хотели угостить вином, но у них была всего одна бутылка портвейна, и я отказался. Кроме того, я заметил, что Нателла Ивановна не от души приглашает, а просто из вежливости. Дома я приготовился в баню и лег спать.

Проснулся сегодня около пяти и в шесть часов подходил к бане. Вдруг услышал:
— Не спеши. Куда ты так спешишь?
Оглянулся и узнал Ваню. Поздоровались.
— Давай погуляем, чем там сидеть.
— Давай. С праздником тебя.
— И тебя тоже.
Я сразу заметил, что у Вани настроение какое-то необычно хорошее. Удивился, но вида не показал.
— Пойдем после бани врежем. Может, пройдет голова.
— Все еще болит?
— Болит. Не знаю, что делать.
Мы проходили более получаса. Говорили о Васе, кое о ком из калужан. Разговор был вполне добродушный и приятный. Попарились сегодня мы не очень хорошо, так как Ваня спешил, и я тоже поторопился, чтобы пойти с ним вместе домой.
Дома Ваня позвонил в магазин и сказал, что его сегодня не будет на работе. Он пошел на кухню, быстро приготовил закуску, взял бутылку «Столичной» и позвал меня к столу. Водку он налил в большие хрустальные стаканы. Мы чокнулись, поздравив друг друга с Днем Советской Армии.
Пить совсем не хотелось. Я так хорошо себя чувствовал, что не  хотелось убивать это самочувствие, но я решил, что не должен отказывать Ване. Ведь у него бывает редко такое настроение.
Ваня выпил залпом и тут же опьянел. Глаза у него сделались красными, язык стал заплетаться. Эта его слабость до сих пор проявляется. Сразу видно, что он пьян. Я держу над собой контроль в любом состоянии, не теряю рассудка.
Бутылку «Столичной» мы выпили вмиг, и Ваня пошел за второй.
— Да хватит, ты чё? — сказал я.
— Давай. Шут с ней, — лихо ответил Ваня.
Разговора было меньше, чем выпивки, но все же мы говорили. Говорили в основном о наших отношениях, причем откровенно. Я отметил, что всегда стою на позициях принципиальности и виновником разлада наших отношений является он. Я снова перечислил его действия, из-за которых мне пришлось много пережить и изменить к нему отношение. На сей раз он, кажется, согласился.
Потом он мне много говорил о своей службе в армии. Говорил о том, как его там уважали солдаты и начальство, даже прослезился.
Вдруг настроение Вани резко изменилось, и он сник. Стал проявлять раздражительность, сам это почувствовал и пошел в зал. Шел он пошатываясь, и я боялся, как бы он не упал. Дойдя до дивана-кровати, он положил под голову две малюсенькие подушечки и лег. Я положил под голову ему большую подушку, укрыл двумя одеялами, укутав ноги, поцеловал его и пошел одеваться.
Дома я разделся и лег в постель. Проснувшись через полтора часа, я поднялся и пошел на избирательный участок. Сразу окунулся в дела.
В пятом часу я позвонил Ване. Трубку поднял он и на мой вопрос о самочувствии ответил хорошим и простым тоном:
— Да плохо себя чувствую. Голова не прошла. Сейчас немного лучше. Ну, приходите к нам вечером с Ритой. Валя с Тамарой готовят ужин.
Я позвонил Виктору Ивановичу, чтобы поздравить его с Днем Советской Армии. Трубку подняла Валентина Васильевна. Я поговорил немного с ней, и она мне сказала:
— Ну, где вечером будете?
— Не знаю. Рита не приехала из командировки. Я, видимо, к Ване пойду.
— Как не приехала? Она приехала и звонила мне.
— Странно, — неприятно удивился я.
Приезд Риты подтвердил и Виктор Иванович. Я позвонил Рите, и она взяла трубку. Сначала я с ней заговорил по-хорошему, не придавая значения тому, что она приехала вчера и ко мне не пришла.
— Ну, что ты дальше собираешься делать? — спросил я.
— Наши в бор собираются.
— И ты поедешь?
— Думаю. А что?
— Да ничего. Так просто, — еле сдерживая возмущение, сказал я.
— А ты где будешь?
— К брату пойду, — говорил я недовольным тоном.
И Рита чувствовала это недовольство. Кончилось тем, что она пообещала в бору побыть часа полтора и вернуться.
— Гуляй сколько хочешь, — ответил я.
Придя к Ване, я еще больше огорчился тем, что у него был Петрович. Уж больно мне не хотелось видеть его.
Пока женщины готовили, мы поиграли втроем в карты. Ваня держался молодцом. Вскоре Тамара пригласила за стол.
— А где Рита? — спросили меня, когда я пришел.
— Занята, — ответил я.
Только выпили по второй стопке, как раздался звонок, и Ваня взял трубку. Звонила Рита. Я пригласил ее к нам. Вскоре Рита пришла, но настроение у меня уже было испорчено.
Хмель не брал меня. Чтобы не показывать своей расстроенности, я пел песни и романсы.
Ваня ушел в спальню. Тамара и Валя наведывали его. По их виду я понимал, что Ване плохо. И когда стали собираться домой, я зашел к нему и спросил:
— Ну, что, Ваня, плохо?
— Да, неважно. Сердце что-то барахлит.
— Колет?
— Да нет. Бьется ненормально. То останавливается, то вдруг как затрепещет...
— Может, скорую вызвать?
— Не надо.
Домой я пришел с плохим настроением. Так и не почувствовал, что сегодня праздник.


24 февраля

В десять часов была назначена репетиция на избирательном. Мы, все члены избирательной комиссии, должны были собраться и доложить в райисполком, что у нас все готово для голосования.
Один член комиссии опоздал, и я его здорово отчитал за эту недисциплинированность.
В одиннадцатом часу нам позвонили из райисполкома, и я доложил, что у нас все готово. Однако сидеть нам приказали до двенадцати часов. Кое-кто пытался уйти пораньше, но я всем приказал быть на месте.
В двенадцать тридцать я уехал в Сильково на свадьбу к Нине Трусовой. Она пригласила меня давно и очень удивила. Я никак не ожидал, что она может выйти за кого-то замуж в Силькове.
Приехал я в Сильково в начале третьего и направился к Дому культуры. Здесь уже толпился народ, и стояли две разнаряженные машины. Я вошел в ДК. В зале сидели люди. Сцена была перекрыта занавесом. Я поднялся на сцену и увидел Нину в белом одеянии под руку с женихом. Он был щупленький, маленького роста и совсем не красивый. «Вот это да! — подумал я. — Как же это Нина решилась?»
Вокруг стола толпились люди, и среди них председатель сельского совета Мария Федоровна. Они разливали водку и шампанское и угощали всех, кто был на сцене.
Увидев меня, Нина растерялась. Я поздравил ее и жениха. Мне поднесли стопку водки, я выпил и пошел за баяном. И только тут я заметил по обледеневшей стене и валявшейся лопнувшей батарее, что ДК не отапливается. Было очень холодно. Под столом в футлярах было три баяна. Все они покрылись уже зеленой плесенью. Кое-как я выбрал из трех один. Пока я выбирал, на сцене началась регистрация другой пары. Мария Федоровна неплохо сказала слова, положенные при регистрации, и было выполнено  все, что требуется в таких случаях.
Я вышел на сцену с баяном. Из зала меня увидел отец Нины. Узнал меня, хотя мы и виделись всего один раз. Мы сердечно поздоровались, и меня повели туда, где будет свадьба. Нас пригласили пройти в дом напротив и раздеться. Уже раздетыми мы пришли в дом свекра Нины, состоящий из одной большой комнаты, в которой столы были расставлены буквой «П». Жених с невестой уехали кататься на машинах, и мы стали ждать до четырех часов. Кто-то предложил поиграть в карты, и мы скоротали время.
Когда приехали молодые, пошло застолье. Я сразу заметил, что некому как следует поздравить молодых с законным браком. После второй рюмки я встал и громко сказал:
— Товарищи! Попрошу внимания.
Все обернулись ко мне, и установилась тишина.
— Сразу скажу, кто я такой и как сюда попал, хотя вы мне этот вопрос и не задаете. Но я знаю, что вас это интересует. Я преподаватель того училища, которое год назад закончила Нина. Два с половиной года я был классным руководителем группы, в которой училась Нина. В группе у нас была хорошая дружба.
Нина глядела на меня и радостно улыбалась.
— Так вот. Эта дружба и теперь продолжается. Узнав, что Нина выходит замуж, я обзвонил всех наших студентов и сказал, что еду к Нине на свадьбу. Все они просили от души поздравить ее со вступлением в брак и пожелать ей любви, согласия, уважения, взаимопонимания с мужем. Я с удовольствием передаю это пожелание. Когда поздравляют жениха с невестой их друзья, то они просто хотят им счастья, а пожилые люди, поздравляя, дают советы и напутствия, так как они уже многое пережили, знают, что мешает в семейной жизни, и своими напутствиями хотят предостеречь молодых от ошибок.
«Правильно, молодец!» — услыхал я.
— Так вы, Нина и Валентин, должны твердо знать, что коль будет у вас любовь, согласие, взаимопонимание, уважение друг к другу, то будет и хорошая семья. Счастья вам!
Комната наполнилась аплодисментами.
— Минуточку. Мои студенты сказали, что, пока я буду говорить, мне в стакан может попасть какая-нибудь ерундистика. О-о! Вот она! Все знают, — я поднял стопку, в которой плавал кусочек хлеба, — что ерундистика эта называется «горько». Пить невозможно будет.
Я пригубил водки и, сморщившись, сказал:
— Фу-у! Точно горько. Хорошо, студенты сказали, что подсластить можно поцелуем. Товарищи, гости, подтвердите, что горько. Горь-ко! Горь-ко! — закричал я, и все подхватили и стали скандировать: «Горько, горько, горько!»
Нина с Валентином встали, и Валентин прикоснулся к Нине своими большими губами и отвернулся.
— Ма-ло! Ма-ло! — закричали все еще громче и заскандировали: «Горь-ко!» Валентин снова неумело прикоснулся к губам Нины, но поцелуя не получилось, казалось, что он просто не умеет целоваться. Однако все кричали: «Раз, два, три, четыре…!»
Вскоре пришло время петь. Я взял баян и заиграл: «Ой, цветет калина». Все подхватили песню.
А потом пошли другие песни, потом пляски. Пляшут и поют хорошо сильковцы. И, как всегда, выделяется несколько женщин и молодых девчат, которые задают тон веселью.
С русской печи на это глядели малыши. Я вспомнил и свое детство, когда присутствовал на свадьбе. Это было как спектакль, хотя я тогда и слова-то такого не слыхал. Играть мне пришлось весь вечер. Все были благодарны мне и говорили: «Что б мы делали без баяниста!» Нина тоже была довольна. А уж больше всех был доволен отец жениха. Внешностью, если на него надеть старую истрепанную шапку, он бы без всякого грима был похож на деда Щукаря. Маленький и некрасивый, он, как я заметил, не имеет никакого веса в семье, с ним никто не считается. Но у него, чувствуется, хорошая душа. И он очень любит музыку. Когда я стал играть, то он не отходил от меня. А в один из моментов снял валенки и пошел плясать в носках. Но от хмеля плохо держался на ногах и, топнув несколько раз, упал. Его подхватили женщины и отнесли на печь. Там он и уснул.
Часам к двенадцати я почувствовал усталость. Люди тоже стали расходиться. Кое-кто еще просил что-то сыграть, но я уже не брал баян в руки.
Началось распределение гостей на ночлег. Я готов был хоть где-нибудь лечь. Меня забрал с собой родственник жениха, молодой мужчина Петр Захарович. Гостей к ним пришло много, и он всех уложил на кровати. Мне была устроена отличная белоснежная постель. Сам Петр Захарович ушел ночевать в старый дом. Работает зав. магазином. Мужчина, чувствуется, деловой, веселый и не теряющий себя во хмелю.
Компания мне понравилась. Когда пляшут «Барыню» или «Цыганочку», то задорно поют. Да такие частушки, что, если бы их записать, получился бы золотой фонд. Я думаю, впредь буду записывать интересные частушки.


25 февраля

Отдохнул я хорошо. Утром Петр Захарович с женой устроили нам закуску. Я выпил стопочку самогонки и с аппетитом поел горячей свежей лапши и деревенского сала.
Придя на свадьбу, мы снова разделись в соседнем доме, в котором, оказалось, живет брат жениха. Многие гости стали наряжаться. Некоторые пришли специально посмотреть на продолжение свадьбы. Я поиграл на улице пляски наряженным. Рядом со мной стоял мужчина в длинном зимнем пальто, в серых больших валенках и в старой шапке. Лицо его было землянистым и бородатым. Вид явно запущенный. Но поведение мужчины говорило о том, что он грамотный и вежливый. «Видимо, судьба у него интересная», — подумал я. Он великолепно пел частушки, из которых я одну запомнил:
Лошадь ходит по деревне,
Самогонку лихо пьет,
А корова губу дует —
Никто замуж не берет.
Мужчина входил в круг и лихо приплясывал.
— У него ступней нет на ногах, одни только пятки, — сказала мне рядом стоящая женщина.
— А почему нет ступней? — спросил я.
— Отморозил.
Не знаю когда, но кто-то спрятал Нину. Поиски ее затянулись, а мужикам хотелось опохмелиться. И отец Нины не выдержал и пригласил всех за стол:
— Затеяли какую-то чепуху. Садитесь, мужики, похмелимся, а они пусть ищут невесту.
Я попросил гармониста начать играть, и мы играли вдвоем «Барыню».
Время быстро подошло к половине второго, и я засобирался домой. Сказал об этом только Нине и ее отцу. Однако многие узнали, что я уезжаю, и стали меня уговаривать остаться. Нина с Валентином были очень благодарны, что я приехал и помог в проведении свадьбы. Анатолий Михайлович (отец Нины) пошел меня провожать на автобус. Говорили с ним о дальнейшей судьбе Нины. Ведь она летом собиралась поступать в Горьковский университет. А что теперь получится — неизвестно.

В два часа подошел автобус, и я уехал в Калугу. Всю дорогу я сладко спал. Через час я был в Калуге. Придя домой, я на вешалке увидел куртку Васи. «Значит, приехал», — обрадованно подумал я. Вася сидел за столом на кухне в полосатом ворсистом халате и пил чай. Мы тепло с ним поздоровались.
— Ну, молодец, что приехал, — сказал я.
Рита рассказала, как он вчера вечером приехал и как сегодня они ходили на лыжах в бор.
Вечер мы посвятили воспоминаниям о своей юности. Рита с интересом слушала наш разговор. Вася рассказал о своей первой любви к Любе Мешковой. Я удивился тому, что он и сейчас мог бы жениться на ней, так как и теперь питает к ней чувство. Удивился потому, что Любка, по-моему, не достойна его чувств.
Когда заговорили о Китае, то наши точки зрения разошлись у всех троих. Вася заявил, что Китаю нужна территория и уничтожение людей, чтобы избавиться от перенаселения. Рита считает, что в самой природе китайцев заложена жестокость, воинственность. А я сказал, что китайцы хорошо изучили недостатки нашей системы и не считают ее достойной подражания. Они выступают в настоящее время в роли своего рода разоблачителей нашей системы и заступников за истинный коммунизм.
— Какой у них истинный коммунизм, когда они снова возрождают капитализм, возвращают бывшим капиталистам их фабрики и заводы? — возмутилась Рита.
— Когда Ленин ввел НЭП, то у нас тоже это воспринималось как возрождение капитализма, а на самом деле это был маневр, — возразил я. — И еще, товарищи, чтобы судить о какой-то стране, надо знать все ее тонкости и суть, а мы не знаем.
— Что ты говоришь, Витя! Суть китайцев ясна давно. Почему ты все время превозносишь китайцев? — не сдавалась Рита.
— Превозносить их нельзя. Ведь они показывают себя сейчас во Вьетнаме, — сказал Вася.
— За то, что они пошли войной на Вьетнам, их история осудит. Я тоже осуждаю эту их затею с войной. Но в то же время нельзя не учитывать влияние Америки на Китай. Мне кажется, все делается для того, чтобы сбить с нас спесь и уверенность, что мы самые сильные и нам никто не страшен. А блок: Япония, Америка, Китай, ФРГ, Англия — серьезная сила.
— Ерунда! — сказал Вася.
— Да нет, не ерунда, — возразил я. — Я уверен, что Советский Союз, вернее, наше руководство, теряет свой авторитет и цель наших врагов — его полностью подорвать.
Рита ушла спать, а мы с Васей легли уже во втором часу.


5 марта

Я проводил Васю 26 февраля. Договорились, что он летом приедет в отпуск. Не знаю, насколько это осуществимо.

Проводив его, я взялся за дела по подготовке к выборам. Вопросов пришлось решить очень много. В последнее время посыпались жалобы от избирателей. Жалобы разные, но больше всего связано с улучшением жилья. Несколько квартир в доме по Театральной улице посетил я сам. Условия действительно невыносимые. Я даже не предполагал, что так могут жить люди. Ужасней ничего никогда не видел. Я бы на месте этих людей тоже отказался идти на выборы. Однако я поговорил с ними, и все они согласились проголосовать.
Жильцы одного из домов по ул. Дзержинского пожаловались на свою соседку, которая устроила в своей квартире притон для пьяниц, развратников и прочих подонков. Вдобавок она держит  свору собак.
Я прямо при женщинах позвонил начальнику Ленинского РОВД, который обещал принять меры. Но мер он никаких не принял. Я позвонил в УВД, и меня соединили с зам. начальника УВД Гурьевым. Я рассказал ему обо всем и вдруг услышал:
— А мы тут ничего не можем сделать.
— Как не можете? — взорвался я.
— Так. Не можем.
— Я не понимаю вас, товарищ Гурьев. Вы же заместитель начальника УВД. Вы областью командуете.
— Ну и что? Представьте себе, что вы в своей квартире сидите с компанией, выпиваете, а мы придем к вам забирать вас. Что вы скажете?
— Речь идет о систематическом нарушении порядка. К вам поступила письменная жалоба, есть свидетели безобразия.
—  Но мы все равно ничего не можем сделать.
— Вы все можете. Даже за малейшее нарушение вы можете и оштрафовать, и на пятнадцать суток посадить, и на работу сообщить. Я просто не ожидал от вас такой реакции. Люди вот сидят передо мной и хотят получить помощь. Я вместе с ними уверен, им эта помощь должна быть оказана. Неужели нам придется звонить в МВД?
— Ну, зачем в МВД звонить?
— А что делать? Я был абсолютно уверен, что вы нам сразу поможете.…
— Повторяю, что мы ничего не можем сделать.
— Тогда позвольте мне выразить свое возмущение. До свидания.
Внутри у меня все кипело, и я сдерживал себя только потому, что передо мной сидели женщины.
— Ничего. Сейчас мы еще в одну инстанцию позвоним, — сказал я и, позвонив в справочное по 09, спросил номер дежурного облисполкома.
Дежурный начал расспрашивать, кто я такой, как моя фамилия, почему я позвонил в облисполком. Я терпеливо ответил на все его вопросы, и он посоветовал позвонить дежурному горисполкома и дал номер его телефона. Я позвонил в горисполком, и чей-то старческий голос пообещал принять меры. Я поблагодарил его, а женщины благодарили меня и извинялись, что отняли у меня так много времени.
— Вот если бы так все относились к людям, то было бы совсем другое дело, — сказала одна из них.
— Ну, приходите завтра голосовать, — сказал я.
— Обязательно придем.
Приходили и еще люди, заявлявшие об отказе голосовать, но после разговора со мной соглашались прийти на выборы.
Приходило много начальства из райкома, горкома партии, но никто никаких замечаний не делал. Только Туров и его заместитель Хрупин сердито косились на меня за то, что я выселил из агитпункта самого Хрупина и машинистку. Но я реагировал на это спокойно, так как предлагал им решить этот вопрос по-хорошему.

28 февраля я ездил снова в Медынь. Там одна из студенток уехала 23-го с практики и не появлялась.
Приехав в Медынь, я попросил директора РДК Анфилатову Галину Гавриловну написать докладную о том, что студентка самовольно уехала с практики. Дальше весь вечер я занимался поисками этой студентки, развернув настоящую следовательскую работу. Утром 1 марта мне в гостиницу позвонила телефонистка и сказала, что дозвонилась матери студентки в Мещовский район. Мать сказала, что она была у нее и приедет на практику снова.

В пятницу (2 марта) после обеда я собрал всех членов комиссии, и закипела работа по установке кабин, столов, урны и по оформлению комнаты, где будет проходить голосование. Работали все здорово. Я устал настолько, что еле дошел до дома. А утром снова начались дела по подготовке к завтрашнему голосованию.

Сегодня вышел на работу Василий Ильич и сначала позвонил мне, а потом зашел на избирательный участок. Одобрил всю нашу работу, купил в буфете колбасы, шоколада, конфет и ушел домой. Буфет сегодня прибыл к нам, и есть дефицитные продукты по моему заказу. Я закупил кое-что для комиссии на завтра. Хотя и впервые руковожу такой работой, но знаю, что после выборов устраивается торжественный ужин для членов избирательной комиссии.
В субботу снова приезжали один за другим начальники с проверкой, как мы подготовились к выборам. Больше всего их волновал вопрос, есть ли отказывающиеся голосовать. Они были довольны, когда я отвечал, что таких людей нет.
К моему удивлению, очень активно включилось в помощь по подготовке помещения к голосованию начальство транспортного управления, кроме Турова и Хрупина. Больше всех хлопотал Мамяс Эммануил Дмитриевич. Он ведает хозяйственной частью управления. Человек уже пенсионного возраста, но еще очень энергичный и деятельный. Ваня мне сказал, что он бывший полковник КГБ. С его помощью были оборудованы комнаты для голосования, для буфета, установлены на моем столе и на столе Александры Максимовны отдельные телефоны, через громкоговоритель, укрепленный на здании управления, будет включена музыка.
Вообще хотя я и уставал, но хлопотливая работа по подготовке к выборам была мне по душе. Я чувствовал свою способность решать многие вопросы.

В ночь с субботы на воскресенье (с 3-го на 4 марта) я спал плохо и, проснувшись около трех часов, уснуть больше не смог. На избирательный пришел около пяти часов. Опечатал урну сургучом.
К шести часам собралось много народа, желающего проголосовать.
В комнате для голосования я поздравил всех с днем выборов и вручил самому первому мужчине, пришедшему раньше всех, книгу.
Потом я поздравил двух братьев-близнецов, которые голосуют впервые.
Члены комиссии пришли вовремя, работа кипела. Все шло без накладок. Только вечером мне сообщили, что есть одна женщина, Соколова, отказавшаяся голосовать. Я взял переносную урну, и мы пошли с Соколовой к ней домой. Она решила выразить протест из-за того, что у нее плохая квартира. Но по сравнению с тем, как живут люди по улице Театральной, 1/8, у нее благодать. Я поговорил с ней, и она проголосовала. Один мужчина приходил голосовать, но проголосовал за жену, а за себя не стал. Пришлось и к нему идти с урной домой. Но дома его не было. И я попросил его мать, седую старушку, опустить бюллетень в урну.
Некоторые приходили голосовать уже в десятом часу.
В десять часов я попросил выйти двоих милиционеров, дежуривших на избирательном участке, и вскрыл урны.
Пересчитали бюллетени. По списку избирателей было 2011, а бюллетеней столько в урнах не оказалось. Недоставало 37 штук. Доложили их из запасных, и получилось все нормально.
Еще днем я заполнил четыре бланка протоколов. Оставалось только проставить цифры. Против Якименковой оказалось пять человек, против Бахирева — три. Запечатали бюллетени в пакеты и поехали к Галине Ивановне, члену избирательной комиссии, домой, так как она не была на голосовании из-за болезни, а подпись ее нужна была в протоколе. Уже был двенадцатый час, и Галина Ивановна спала. Заполучив ее подпись, мы поехали в райисполком. Все наши документы были приняты. Я радовался от души. Увидев в райисполкоме инструктора райкома партии Макрушина, курировавшего наш участок, я пригласил его на ужин. Он согласился с удовольствием. Пока мы сдавали документы, члены комиссии приготовили стол.
Я поздравил всех с успешным проведением выборов, поблагодарил за большую работу и добросовестное к ней отношение. Настроение у всех было приподнятым. Коньяк, водку и вино пили из бумажных стаканчиков. Макрушин тоже был доволен и сказал мне:
— Вы молодец, Виктор Андреевич. Я просто не знал, что вы такой ответственный товарищ.
— Я даже в мыслях не допускал того, что какое-то поручение можно сделать безответственно, — ответил я.
— Он у нас молодец. Дело туго знает, — сказал сидевший слева от меня член комиссии Александр Матвеевич Карев.
Вообще все члены комиссии, кроме двоих, подобрались добрые и простые. Только двое были не прочь сделать дело как попало. Я приметил это и держал их в строгости.
Все быстро захмелели. Жаль, я не взял баян.
Первым заспешил домой Макрушин. Я попросил шофера отвезти его. А потом мы с милиционером повезли в Ромодановские Дворики Марию Ивановну Романову. Потом отвезли в Анненки  Дехнича Николая Алексеевича. На обратном пути заехали в лес и постреляли из пистолета, который был у милиционера. Я второй раз в своей жизни стрелял из пистолета.
Потом я отвез Грошикову. Сам я домой пришел уже в два часа. Оттого, что все прошло хорошо, я не чувствовал усталости, хотя и сутки отработал.


9 марта

по просьбе тети Шуры 5 марта я занялся устройством их в кооператив на двухкомнатную квартиру и приобретением для них машины. Сходили с дядей Тимошей в облсобес и уточнили, что ему как инвалиду Отечественной войны I группы могут продать машину. А хотят они ее взять для Виктора Ивановича. Хлопот, конечно, много, но я занимаюсь ими с удовольствием, так как хочется ответить добром на добро. Искренность дяди Тимоши по отношению ко мне просто трогает меня. Он как ребенок радуется моему приходу. Так сейчас радуется мне только мама.

8 марта Анна Ильинична решила отметить свое 67-летие. Пригласили только самых близких. Я решил выехать на своем «Москвиче» и съездил за мамой. Со мной была и Рита. Она, конечно, довольна, что мы ездим на машине.
Пришли к нам в гости тетя Шура с дядей Тимошей, Ваня с Тамарой, Валя, Виктор Иванович с Валентиной Васильевной. Посидели хорошо. Только расплясались, Ваня засобирался домой, и они ушли с Тамарой.
Мама осталась у нас ночевать. Она очень довольна, что у нас все хорошо с Ритой и со всеми родными.


13 марта

Наконец закончилась практика у моих студентов, и я приступаю к урокам. Вообще такого года, чтобы так срывались уроки, у меня не было ни разу. Студенты разболтались вконец, и сегодня многие хореографы не пришли на клубоведение. Группа в начале прошлого года была 38 человек, а сейчас осталось 17. И есть еще такие, что готовы в любое время уйти из училища. Главной виновницей такого отсева является классный руководитель Хозикова. Она безответственно относится к воспитательной работе.
Сегодня меня удивила Лариса Болховитина, прошептав мне:
— Я вас поздравляю, Виктор Андреевич.
— С чем? — удивился я.
— Знаем с чем.
— Ничего не понимаю, — старался разыграть я недоумение, хотя все сразу понял.
— Вот с чем, — говорила Лариса, стуча карандашом по своему обручальному кольцу. — И еще кое-что известно. Но это еще надо проверить. Вот когда подвезете, тогда и это подтвердится.
Я понял, что Лариса узнала и о женитьбе, и о машине.
— Ладно, помолчим, Лариса Ивановна.
— Помолчим, так уж и быть. Но учтите — с вас шампанское.
— Когда?
— Как скажете, что купили.
После уроков я все же подошел к Ларисе и спросил:
— Кто тебе, Лариса Ивановна, сказал?
— Человек, который вместе с ней работает. Не могу сказать, кто.
Стало просачиваться само, как родник, сказал я про себя. Теперь понесется дальше.


16 марта

И точно. Вчера меня поздравила вслух в буфете секретарша Галя. Сегодня Зименкова сказала:
— Что ж не похвалитесь?
— Чем?
— Нечем?
— Нет, — ответил я, пожав плечами.
Я не знаю источников этой информации и делаю вид, что ничего не произошло.

С Ритой у меня до сегодняшнего дня было все хорошо. Я радовался своей искренности, идеализировал ее, считая, что мне надо во многом переделывать себя. И я переделывал, ощущая сам, что меняюсь в лучшую сторону. Я испытывал большое удовлетворение из-за этих перемен. Искренне хвалился Васе, что у меня все хорошо, старался показать это всем родным, и они радовались за меня. Сам я в душе радовался, что раскрываюсь перед Ритой. Чувствуя это, она все больше и больше становилась моим другом. Бесследно прошли наши ссоры, и я уже настроил себя на то, что их больше не будет.
И вдруг… удар сегодня. Такой удар, что многое хорошее, но еще не окрепшее, погибло.
А произошло следующее. Встал я, как обычно по пятницам, в пять часов и ушел в баню. Рита ночевала со мной на Кирова. И я, уходя в баню, написал ей хорошую записку. Придя из бани, я прочитал ее записку, такую же хорошую.
Во второй половине дня я позвонил Рите. Был пятый час, и она чуть ли не со стоном пожаловалась на плохое самочувствие.
— А я тебе хотел белье принести постирать, — пошутил я.
— Да ты что? Ничего я не могу делать. Сейчас приду с работы и завалюсь в постель.
— Ну, отдыхай. Я пошутил с бельем. Сам постираю.
— А ты скоро придешь?
— Я пойду сегодня в детский дом.
— Ну, приходи скорей.
Звонил я ей от Виктора Павловича. Я возил направление на получение места для гаража председателю кооператива, который работает на заводе «Стройдеталь», и зашел к Виктору Павловичу. От него я поехал на Кирова, взял портфель с нотами и отправился в детский дом. Репетировал песни, которые готовлю с девочками к 109-й годовщине со дня рождения В.И. Ленина и к Дню Победы. Репетиция прошла хорошо, и я, довольный, ехал домой. Выйдя из автобуса, я увидел, что в окнах нет света. Войдя в коридор, я увидел сумку Анны Ильиничны с двумя бутылками молока, стоящую на полу. «Значит, мать ушла погулять после работы, а ее еще нет», — рассудил я.
Только переоделся, умылся и вошел на кухню, чтобы перекусить, как пришла Анна Ильинична. Моему хорошему настроению пришел конец, как только я увидел, что Риты нет.
— А Рита где? — спросила Анна Ильинична.
— Не знаю, — с горькой обидой ответил я.
— А ты звонил ей?
— Звонил.
— И что она сказала?
— Сказала, что плохо себя чувствует и после работы пойдет домой.
— А где же она?
— В кино поди пошла.
— Да сиди. «В кино...» — недовольно буркнула Анна Ильинична.
Я ничего не ответил. Поел колбасы, молока и стал смотреть программу «Время».
Анна Ильинична пыталась расспросить у меня о делах с устройством тети Шуры на кооперативную квартиру. Но я не мог ей рассказать подробно. Обида давила меня. Я чувствовал, что и она волнуется за Риту.
Кончилась программа «Время», начали показывать первенство мира по фигурному катанию среди мужчин. Риты не было. Анна Ильинична не выдержала и пошла звонить Виктору Ивановичу. Я постелил постель, лег и стал смотреть передачу. Без десяти минут десять вошла Рита, не раздеваясь, подошла к кровати и из двери сказала как ни в чем не бывало: «Привет».
Я ничего не ответил. Тут же вошла Анна Ильинична.
— Ты где это была? — спросила она Риту.
— В кино ходила.
— Как это ты в кино ходила? Говоришь, голова болит, а сама в кино пошла.
— За мной Галка в конце работы зашла.
— Чтобы это было в первый и последний раз.
— Она дождется, что придет домой и окажется одна. Нахалка, совсем уже обнаглела! Изовралась вся. Болеет она, — со злостью сказал я.
— Во! Человек в кино ходил, а они набросились, — глупо улыбаясь, говорила Рита.
Она не ожидала такого нападения и пыталась показать, что она ничего не сделала страшного. А меня это разозлило еще больше. Она подошла к кровати и бросила мне на подушку билеты.
— На фиг мне твои билеты! — сказал я, швырнув их ей вслед.
— Ты не отчитывайся, а виновата, так и скажи, что больше этого не будет, — сказала Анна Ильинична более мягким тоном.
Она, видимо, тоже растерялась, видя мою злость.
— Разве есть у человека совесть? возмущался я. — Стонет в трубку: «Ой, Витюнчик, я болею». Так вот я тебе говорю: если еще будет такое, то меня здесь не будет. А пока я тебе заявляю при матери: больше я к тебе уж так не буду относиться, как относился. Ты что думала, можно играть моим хорошим отношением? Ошибаешься.
Рита в душе явно металась и не могла ничего сказать умного. Я думал, что она скажет: «Ну и пожалуйста! Подумаешь, напугал!» Но она этого не говорила. Наконец сказала:
— Он же в детский дом ходил. Я думала, он до десяти не придет.
— Нашла оправдание. И не стыдно! — сказал я.
Когда я начинал с ней говорить, то у меня от обиды дрожал голос, и я чуть не расплакался. Злость и возмущение таким поведением Риты кипели во мне. А она переоделась и пошла в ванную мыться. Помывшись, достала из книжного шкафа дневник и пошла на кухню. Можно было сказать ей вслед: «Напиши, что хорошим отношениям с Виктором пришел конец». Но только из-за того, что мне вообще не хотелось с ней говорить, я промолчал.
Анна Ильинична тоже легла в постель. Я убавил звук телевизора и продолжал смотреть передачу.
— Рит, — позвала Анна Ильинична.
— Что? — откликнулась она и через минуту вошла в комнату.
— Поставь мне горчичники, — сказала уже мягким тоном Анна Ильинична.
— Ну, конечно, — ответила Рита как ни в чем не бывало.
«Возможно, они уже и злятся на меня за то, что я так остро воспринял обман Риты», — подумал я. Но Рита вела себя как  абсолютно здоровая. И непонятно было, куда девалась ее головная боль. И возмущение мое не проходило, а усиливалось. Я готов был встать и уйти к себе на Кирова, но было жаль Анну Ильиничну. Я чувствовал, что она нездорова и этот наш скандал сильно действовал на нее. Рита поставила горчичники и снова ушла на кухню.
Минут через пятнадцать она сняла горчичники и опять ушла писать. Пришла, когда выступал последний наш фигурист Владимир Ковалев.
Рита легла лицом к экрану и спросила безвинным добродушным тоном:
— Кто это выступает?
— Не знаю, — сердито ответил я.
Ковалев занял первое место в мире.
Я отвернулся к стенке. Вскоре она повернулась ко мне и обняла, прижавшись. Я не среагировал. Лежал долго. Спать не хотелось. Вспомнилось, как 6 марта она осталась «обмывать» звездочки своим сотрудникам и, придя в десять часов, заявила: «Я думала, успею тебя опередить, но ты пришел раньше меня». Потом она пришла поздно из-за того, что ходила на концерт в филармонию. Здесь во время обеда она наряжалась к вечеру, но я молчал, понимая, что она пойдет на концерт или в кино. Меня удивляло, почему она не сказала,  что собирается сходить куда-то вечером. Промолчал я только потому, что мне надо было идти на поминки Ивана Григорьевича.
Все это усугубило мое сегодняшнее раздражение. Рита как будто стремилась довести меня до такого раздражения. Ведь она явно обманула меня и поступила не так, как говорила. Это действительно наглость, близкая к подлости. Сказать, что болеет, устала, придет после работы домой и ляжет, а потом куда что делось! Вот это меня и взбесило, и этого я ей не прощу.
Где бы я ни был, я всегда стремился скорее домой, зная, что Рита дома и ждет меня. Я старался быть пунктуальным и делал все, чтобы нигде не заниматься просто времяпрепровождением, а спешил домой. Спешил потому, что не хотел, чтобы Рита была одна, и знал, что дома мне лучше, чем где-нибудь.
Такое ощущение пришло не сразу. Поначалу, когда мы с ней начали жить, я лучше себя чувствовал на своей квартире на Кирова. А сейчас я на Кирова, если бываю один, чувствую себя как будто не в своей тарелке.
То же можно сказать и о моей нежности к Рите. Встречаясь и начав с ней уже жить, я был суховат к ней. Но постепенно чувство нежности росло, и я стал проявлять это чувство так, как подсказывала душа. Правда, я не знаю, как ко всему этому относилась Рита. Я не спрашивал, считая, что это должно проявляться само собой. Мне, конечно, хотелось бы, чтобы она в душе давала должную оценку этому моему чувству, радовалась про себя и дорожила всем.
И вот вдруг по всему этому хорошему Рита ухнула так, что не только вывела меня из нормального состояния, а и заставила пожалеть, что я так расслабился и настроился на хорошее. Короче, рубанули по моей непосредственности снова. И снова на душе горько до слез. Ведь я только-только воспрянул. Опять пропал сон, и в голову лезут тревожные мысли, и жить снова и неинтересно, и не хочется. Вот уже три часа ночи, а я пишу, укрыв под ковром фонарь-лампочку.
В четвертом часу встала Анна Ильинична.
— Ты что это не спишь? — спросила она.
— Не хочется.
Она сходила на кухню и вернулась, держа в руках чашку с водой и таблетку.
— На, выпей.
— Да не надо мне никакой таблетки, я никогда не пил таблеток для сна. Придет сон — и так усну.
Не знаю, стало Анне Ильиничне жаль меня или ей надоело, что из-под ковра падает свет.


17 марта

Анна Ильинична легла и продолжала вздыхать. Проснулась Рита и с упреком сказала:
— Выключай же, ведь ни мать, ни я  не спим.
Я выключил свет и положил тетрадь. Однако уснуть долго все равно не мог. Потом засыпал и быстро просыпался. Такие ночи у меня уже были. Начала болеть голова. Немного помогла йога. Встав в восьмом часу, я умылся холодной водой и, глядя в зеркало, говорил сам себе: «Ничего, Баркуновчик, крепись. Будешь знать, как расслабляться».
— У нас, кажется, белого хлеба нет, — сказала Анна Ильинична, хлопотавшая на кухне.
Рита тоже поднялась и начала убирать постель.
Я сходил в магазин и купил батон.
— Не переживай, она не будет больше так делать, — сказала Анна Ильинична.
— Что это, первый раз?
— Говорю ж тебе, что это последний раз. Я ей сейчас сказала такое, что она не будет больше так делать.
Мне хотелось сказать Анне Ильиничне, что она теперь сама убедилась, как ведет себя Рита. И гаже всего то, что она считает себя правой и, видя, как я переживаю, не соизволит извиниться и успокоить меня.
Ведь я помню, как однажды, провинившись,  тут же подошел к ней, обнял, поцеловал и сказал: «Извини, пожалуйста, это просто случайно получилось. Больше такого не будет». Рита сразу заулыбалась, и обида ее прошла.
И сейчас мне хотелось сказать Анне Ильиничне об этом, но я не сказал, посчитав, что это будет выпрашиванием извинения. И, еле сдерживая себя, произнес:
— У нее что, повод есть для такого поведения? Так вот пусть как хочет себя ведет. Я к ней больше не буду хорошо относиться.
— Ну, успокойся. Сказала же, что конец. Не будет больше такого.
Я позавтракал, взял ключи от гаража и машины и стал одеваться.
— А ты далеко сейчас идешь? — спросила Анна Ильинична, выйдя в коридор.
«Куда надо, туда и пойду», — хотелось сказать мне, но из уважения к ней я как можно мягче сказал:
— Пойду хлопотать насчет гаража.
Если бы спросила Рита, куда я иду, то я бы ей ответил грубостью.
Но Рита не подходила ко мне. Она взялась мыть полы в комнате. А вчера говорила: «Плохо себя чувствую, завтра не буду ничего делать».
Чтобы Анна Ильинична больше ничего не спрашивала, я быстро вышел.

Заведя машину, я поехал к Ване в магазин. Его не было на работе, и я поехал к нему домой, чтобы забрать у него маму и отвезти ее к Вале, которая сегодня решила отметить свой день рождения. Гостей она пригласила на 18 часов.
Мамы у Вани не оказалось, да и вообще никого дома у них не было. Я поехал к Вале. У подъезда столкнулся с ней и с приехавшими к ней гостями из Москвы, Геннадием Егоровичем и Тамарой Тимофеевной.
— Мама не у тебя? — спросил я, поздоровавшись со всеми.
— Нет, — ответила Валя. — Ты сейчас куда?
— На завод. Поедешь со мной, Геннадий Егорович?
И мы поехали с Геннадием на завод к Виктору Павловичу, которому я вчера заказал по просьбе председателя гаражного кооператива сделать колышки для разметки мест под гаражи.
Виктор Павлович выполнил мою просьбу, и я, встретившись с председателем кооператива Соловьевым Владимиром Владимировичем, погрузил эти колышки в багажник машины и поехал на место, где будут строиться гаражи. Колышки еще нельзя было вбивать в землю, потому что много снега.
Владимир Владимирович ведет себя очень неорганизованно, и у него, мне кажется, совсем нет твердости. Раньше он хотел строить гараж рядом со мной, а сегодня уже давал понять, что не будет рядом со мной строить. Никак не могу понять, кто мог назначить его председателем кооператива.
Мы снова поехали на завод, так как Виктору Павловичу мог понадобиться транспорт. Кто-то частным путем берется починить ему машину. Узнав у Виктора Павловича, что я ему не понадоблюсь, мы снова поехали к Ване. На сей раз я застал дома Тамару. Она рассказала мне, что маму Ваня вчера отвез на чьей-то машине домой. Она не захотела быть у Вали на дне рождения.
— И правильно сделала. Из-за ее отношения к маме и мне не хочется идти к ней, — сказал я.
— А почему? Что она сделала? — залюбопытствовала Тамара.
— Так она же выгнала маму из своей квартиры из-за того, что мама храпела.
— Да ты что? Что она, сдурела?
— Обнаглела, а не сдурела. Ну ладно, потом поговорим, а то меня ждет человек в машине.
В дверях подъезда я встретился с Ваней. Он пригласил меня обедать, но я отказался.
Поехали с Геннадием в гараж и с трудом поставили машину, так как перед дверью гаража образовался сплошной лед.


18 марта

В двенадцатом часу мы ушли во Дворец турбинного завода на устный журнал «Молодость».
Ничего интересного и на сей раз в журнале не было. В вопросах международной жизни некий товарищ основной упор сделал на войну Китая с Вьетнамом.
Дело в том, что Китай, провоевав месяц, решил вывести свои войска  с территории Вьетнама. И международники, хоть и осторожно, но показывают свое непонимание такой тактики Китая. Они не говорят твердо, что Вьетнам нанес китайцам поражение, и не говорят твердо, что китайцы сами ушли из Вьетнама. В общем, вопрос остается открытым и неясным. Но факт тот, что во Вьетнаме китайцы свернули войну. Бед они, конечно, много принесли вьетнамцам, но ни печать, ни радио не говорят, сколько погибло вьетнамцев и какой ущерб нанесен Вьетнаму. Говорят только о количестве убитых китайцев. Но нетрудно догадаться, что и вьетнамцев погибло много.
В первой части устного журнала мы с Ритой сидели в разных местах. Когда мы пришли в зал, места были почти все заняты. Мне хотелось усадить ее получше, но надо было проучить ее, чтобы она почувствовала отсутствие моего внимания. Но все же я перевел ее поближе к сцене.
Борьба между душой и разумом шла страшная. Если душа что-то порывалась сделать хорошее Рите, то разум говорил «стоп».  Возмущало то, что Рита не признает свою вину.

Дома Рита приготовила хороший обед, достала бутылку «Рислинга», и мы выпили его. Мое состояние улучшилось, мне хотелось расцеловать ее и быть самим собой, но разум не давал излиться душе.


19 марта

Сегодня мне надо выезжать в командировку в Юхновский район.
Рита тоже решила поехать со мной в Юхнов по своим делам, и вчера собирала и меня, и себя в командировку.
Позавтракав, я быстро ушел.
Когда у нас с Ритой было все хорошо, то если я уходил на работу раньше нее, она провожала меня в коридоре, мы целовали друг друга и она мне всегда махала рукой из окна. У меня уже выработалась привычка смотреть на окно, видеть ее ласковую улыбку и самому поднимать руку, желая счастливого дня ей.
А сегодня утром мы не разговаривали, и она не пришла проводить меня в коридор, зная, что я все равно отношусь к ней сухо. Не подошла она и к окну. И я с плохим настроением шел на работу.
Сначала зашел в ателье по ремонту бытовых предметов и заказал сварку ворот для гаража. Заказ приняли, сказав: «Пожалуйста, платите деньги». А денег у меня не было, и я позвонил Ване, чтобы он дал мне 120 рублей. По телефону он добродушно ответил: «Хорошо, подходи».
В магазин я пришел раньше него. А когда пришел он, я не узнал его. Лицо Вани было злым. Я как раз звонил в училище по телефону.
— Что ты занимаешь телефон? — сердито сказал он.
— Да я полминуты всего говорил.
— Почему ты опять берешь в долг? Я тебе говорил, что надо рассчитывать все.
— А попробуй рассчитай, коль вы за три месяца потребовали вернуть тысячу рублей, хотя я договаривался с вами, что отдам после лета, — сказал я как можно мягче, хотя в душе у меня все вскипело от возмущения. Ваню резанул мой ответ, но, собравшись, он сказал:
— Штаны не надо покупать.
— Я штаны не покупаю.
— Костюм покупаешь.
— А ты что, хотел бы, чтобы я голый ходил?
— А на дело у тебя денег нет.
— Есть, но так получилось, что сейчас я уезжаю в командировку в Юхнов, а деньги надо срочно платить за ворота. Я тебя не понимаю. Ты чего?
Мне хотелось сказать: «Озверел, денег жалко?», но я решил не злить его еще больше и сказал:
— Злишься? Что я тебе сделал? Что?
— Ничего. Мне работать надо.
Ваня достал бумажник и бросил несколько купюр.
— Бери, — сказал он.
Я пересчитал деньги. Все было точно.
Ваня взял трубку и, набрав номер некоего Павла Ивановича, сказал, что вопрос о воротах снят, из чего я понял, что и он кому-то заказывал ворота.
«Все же, видимо, он помешался на деньгах, — подумал я, выйдя из магазина. — Его аж бесит,  когда он дает деньги в долг. Вот ужас!»
Если бы я заметил такие качества у него в юности, то он бы не был для меня примером, я осуждал бы его и не уважал. Таким он стал совсем недавно.
Я уплатил за ворота, сходил к начальнику цеха и попросил его сварить мне восемь кронштейнов для полок в гараж.
Придя в училище, я набросал текст приказа для своей командировки в Юхнов, а для Клименко и Куроедова — в Хвастовичи, взял командировочное удостоверение и зашел в учительскую. Попросил Ларису получить мой аванс сегодня. И вдруг Ольга Михайловна Симонова сказала:
— Вить, Куроедов идет на пенсию, и нас с тобой включили в комиссию по подготовке торжественного мероприятия. Он говорит, что у него в квартире тесно, чтобы собраться. А я говорю,  у Баркунова надо спросить, может быть, он разрешит у себя отметить, а мы опять все приготовим. Куроедов мне сказал, что вряд ли у него можно будет, ведь Виктор Андреевич женился.
— Я понял вашу дипломатию, Ольга Михайловна. А насчет квартиры скажу так. В апреле собирается приехать хозяин. Я не знаю его планов. Если ничего не изменится, то мы вполне можем отметить у меня. Когда он хочет отмечать?
— В мае.
— Ну, вот в апреле будет известно.
— Ольга Михайловна, разве Виктор Андреевич женился? — сказала сидевшая в учительской Митрофанова Зинаида Васильевна. — Я в последнее время не вижу его в наших краях.
— А я вас частенько вижу, Зинаида Васильевна, — сказал я.
Симонова, Лариса, Митрофанова и Носова Евгения Григорьевна рассмеялись.
— Так что, неправда, что вы женились? — спросила Носова.
— Да бросьте вы, — сказал я, давая понять, что не хочу разговаривать на эту тему. А Лариса глядела на меня и ехидно улыбалась.
— Тут не только это. Есть и еще кое-что.
— Помолчите, товарищ Болховитина, — сказал я. — Лучше подумайте, кем меня заменить на этой неделе. Хотя не надо. Наверстаю как-нибудь. Не забудь, Лариса, получить мои деньги. Ну, пока, а то меня уже ждут на автовокзале.
В десять сорок мы поехали в Юхнов и меньше чем через два часа были в Юхновском отделе культуры. Заведующая отделом Татьяна Сергеевна Семиразум нас уже ждала.
Я сказал ей о цели приезда, и мы, поговорив немного о плане нашей работы, пошли в ресторан обедать. После обеда поехали в село Климов Завод. Места здесь красивые, и я пошутил:
— Татьяна Сергеевна решила нас влюбить в юхновские места.
В селе состоялась встреча с секретарем Климовского сельского Совета, толстой деревенской женщиной.
— Вы знаете что-нибудь о постановлении ЦК КПСС, Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему улучшению культурного обслуживания сельского населения»? — спросил я ее.
— Нет. Что-то не помню такого.
— А хулиганят у вас в клубе парни?
— Да бывает. Тут вот на выборах двое нехорошо вели себя, так мы их пригласили в сельсовет. Не стали уж дальше наказывать, так как они призывники.
— А зря. Надо было бы наказать.
Секретарь, хоть и вскользь, но сказала о том, что на культуру директор совхоза не обращает внимания. Заведующий клубом, который уже более двадцати лет работает в клубе, поехал в мороз в Калугу на попутной машине, усевшись в открытый кузов. Поехал, чтобы что-то привезти для клуба. Его продуло, и он заболел воспалением легких. Вот так улучшают культурное обслуживание. «Если бы у меня были полномочия, то я бы с треском выгнала этого директора совхоза», — сказала секретарь.
Вернувшись в Юхнов, мы встретились с заместителем председателя райисполкома Михайловым Геннадием Григорьевичем. Он все вопросы старался представить в благополучном свете, хотя чувствовалось, что он выкручивается.
Мне понравилось поведение Татьяны Сергеевны у него в кабинете. Она смело заявляла ему, что райисполком плохо реагирует на нужды отдела культуры. Даже в отоплении районного Дома культуры райисполком не может помочь, и в ДК стоит страшный холод.
Затем мы зашли к первому секретарю райкома комсомола Коневскому Павлу Федоровичу, симпатичному парню с черными волосами. Он рьяно заговорил о той работе, которую райком комсомола проводит с культработниками. Из всего сказанного им я больше всего одобрил то, что у них тесный контакт с отделом культуры. Чувствуется, что они живут дружно. Многие другие отделы и райкомы ругают друг друга. Райком считает, что он главенствует и отдел культуры должен признавать это главенство, а отдел не хочет, и между ними идет вражда. А здесь этого нет.
Днем я был определен в одноместный номер в гостинице, а  вечером дежурная прямо при мне определила в одноместный номер врача из областной больницы, а меня перевела в двухместный. Я пошел в комнату в надежде, что буду один в номере, но там оказался мужчина. Я тут же сказал дежурной, что мне надо быть одному в номере, так как я должен много писать. Она ответила, что может поселить меня в трехместный номер, где пока никого нет.
— А если придут люди, то я вообще буду в плохих условиях, — сказал я. — Вы зачем отдали мой одноместный номер врачу?
— Они раньше его заказали.
— Ничего подобного. Я днем знал, что это номер мой и вы уже меня туда записали, а потом переиграли. Я же видел. Завтра я  об этом скажу заместителю председателя райисполкома.
Женщина растерялась и ничего не говорила. Набрала номер телефона и спросила у какой-то Никифоровны о девятом номере. Потом привела меня в этот девятый номер. Он оказался одноместным и самым лучшим номером гостиницы, в котором живут приезжающие работники обкома и облисполкома.

Когда я уже лег спать, ко мне постучался врач Володя Омельченко из областной больницы, который ездил с нами в агитпоезде. Это его поселили в номер, который предназначался мне. Ему захотелось поговорить со мной. Ведь уже больше года мы не виделись с ним. Он, оказывается, знает, что мы с Ритой поженились. Сказал ему фотограф Миша Сагиров, который тоже ездил с нами в агитпоезде.
У Володи родился второй ребенок. Живут они по-прежнему у его родителей, которые их кормят и не берут с них ни копейки. Сейчас готовится его повышение по должности. Я не стал спрашивать об этом. Посидели мы до десяти часов. Рита так и не приехала сегодня.


20 марта

Я со своими девчатами шел из райисполкома и вдруг увидел, как из «Икаруса» вышла Рита. Получилось, будто я специально пришел ее встречать. Она тоже удивилась встрече. Пошли в гостиницу, и ее поселили в трехместный номер. Потом мы каждый пошли по своим делам. Вел я себя с ней очень сухо, давая понять, что моя обида на нее не прошла.
Вечером она пришла ко мне в номер, и у нас состоялся разговор о ее поступке в пятницу. Каково же было мое удивление, когда она, вместо того, чтобы извиниться, заявила, что ничего особенного не сделала:
— Подумаешь, в кино сходила, ну что тут такого?
— Тогда нам нечего с тобой и говорить.
— Вот именно. Я чувствую, что ты хочешь все испортить и придрался к этому пустяку.
— Это не пустяк. И портить я ничего не хочу, ты меня заставляешь выходить из себя.
— И понес на меня по-всякому: «Нахалка, бессовестная».
— Ты поступила гадко.
— Это, Виктор, не гадость.
— Ты что, гадостью считаешь только, когда с кем-то переспишь?
— О чем ты говоришь? Даже слушать неприятно. Ты и с бывшей женой по таким пустякам ругался?
— Я по пустякам не ругаюсь, — ответил я, хотя меня резанул ее вопрос, который был совсем не уместным. В душе у меня все кипело. И опять, сдерживая себя, я спокойно сказал:
— Ты даже говорить-то спокойно не можешь. Разве так ты должна разговаривать?
— Так и скажи, что тебе надоело быть в хороших отношениях, вот ты и портишь их. Мне, может быть, тоже не нравится многое в твоем поведении….
— Я не порчу. А если тебе что-то не нравится и ты молчишь, то это плохо. Я бы хотел знать все, что ты думаешь обо мне.
— Я просто не хочу говорить.
— Еще хуже, если ты думаешь обо мне плохо. Это, считай, конец.
Рита встала, взяла свое пальто, шапку, платок, сумку и пошла к двери.
— Спокойной ночи, — бросила она.
— Спасибо, что успокоила на ночь.
Рита ушла, а я лег в постель и стал писать дневник.
Минуты через три-четыре я услыхал ее шаги и стук ко мне в дверь. Когда я открыл дверь, Рита улыбалась:
— Там холодно, и мужичья полно в гостинице.
Я ничего не ответил и лег. Рита разделась и легла ко мне в постель.


24 марта

Итак, в четверг закончилась моя командировка в Юхнов. Впечатление осталось очень плохое. Ничего я не увидел, что бы могло порадовать. Села и деревни, которые пришлось объездить, похожи на умирающие. Дома старые, покосившиеся, грязные. Дома культуры и библиотеки заброшенные, в них холодно, сыро. Руководители хозяйств грубые, бездушные, матерщинники. Сдерживало их только то, что меня представляли как старшего комиссии облисполкома. Культработников заставляют работать доярками, чистить зерно, перебирать картошку. В среду мы ездили в село Износки. Это бывший райцентр. Но село такое мрачное и отживающее, что бегут из него люди. Во многих хозяйствах рабочей силы не хватает. Все это вызывает растерянность и вопрос: «Что же будет дальше?» В Юхнове в магазине нет никаких молочных продуктов. Продают только по два литра молока. И очереди огромные стоят с раннего утра.
Понравились мне разговоры с председателями сельских Советов. Они бьются сейчас за то, чтобы развивался частный сектор животноводства, а люди уже не хотят держать корову, овец, свиней.
— Это все последствия хрущевской политики, — сказал председатель Щелкановского сельского Совета Василий Федорович Королев.
— Точно. Причем выдвинули идею, что частный сектор мешает государственному, а теперь заговорили о том, что частный сектор — это резерв для укрепления государственного, — сказал я.
— А люди уже отвыкли от своего хозяйства, — добавил Василий Федорович.
Да и не только с культурой плохо. В среду с нами ездила в Износки и Рита со своими инспектором по делам несовершеннолетних. И по их части тоже завалов непочатый край. Так как клуба в поселке нет, молодежь собирается на станции. Никто вплотную подростками не занимается.
В справке мы перечислили все недостатки и написали, что местные Советы вопросами улучшения культурного обслуживания занимаются неудовлетворительно. Со справкой ознакомили заместителя председателя райисполкома Геннадия Григорьевича Михайлова. Ему нечего было возразить.
— То, что не выполняют ваши распоряжения на местах, говорит о вашей мягкости. Разгильдяи почувствовали вашу слабинку, — сказал я.
По выражению лица Геннадия Григорьевича я понял, что он бы мог многое мне сказать, но нельзя. Он согласен, что должен проявлять строгость к руководителям на местах, но их опекают райкомы партии, которые задавили сейчас и органы советской власти, и все другие организации, диктуя им свою волю. Отсюда все и идет. Местная экономическая политика сводится к тому, чтобы выжать из оставшихся в деревне людей последние силы, не думая о перспективах.

Я уехал в четверг из Юхнова. А Рита еще там осталась. Вечером в четверг я сходил в детский дом и провел репетицию.

В пятницу утром проснулся в три часа, хотя и уснул часов в одиннадцать. Перед сном начертил проект подвала гаража, и теперь четко представляю подвал и его строительство.
В баню пошел в половине пятого. Егорович уже ждал меня. Баню только затопили, и камни были черными. Валера храпел на лавке. Поехали мы снова с Егоровичем в лесозаводскую баню. Здесь два часа стояли на улице, пока она открылась. Попарились плохо, устали до предела.
Из бани я зашел к тете Шуре. Был разговор о машине, которую дяде Тимоше могут продать через облсобес. Оказывается, у Виктора Ивановича совсем нет денег, и они хотят, чтобы я «Москвич» продал, а взял эту, которую могут продать дяде Тимоше. Ни к чему определенному не пришли. Снова возникла проблема.
Тетя Шура упрекнула дядю Тимошу в том, что он не может сколоть лед во дворе и около подвала, чтобы он скорее растаял. Я переоделся и занялся этой работой. Часа через два все было сделано. Работая, я взмок так, что пот лился струйками по лицу и рубаха стала мокрой.

От тети Шуры я пошел в жилуправление к Дедикову. Разговор с ним испортил мне все настроение. Он давай мне говорить, что их завалили заявлениями инвалиды и пенсионеры, которые имеют свои дома. Вступая в кооператив, они продают дом тысяч за пятнадцать-двадцать и получают огромную выгоду.
— Вы должны индивидуально подходить к людям, — сказал я, — в данном случае они заслуживают включения в кооператив. Они просто нуждаются в удобствах.
— Нету у меня сейчас ничего, — сказал Дедиков, надевая пальто.
Мы вышли на улицу и продолжили с ним разговор. И здесь предстал передо мной не руководитель, а хулиган, который ни одного слова не может сказать без метерщины. И матерится, как отпетые, потерявшие человеческий облик люди. Таким и Дедиков предстал передо мной, и у меня пропало все желание говорить с ним.
— Я, Михаил Иванович, верю постановлению ЦК КПСС о том, что инвалиды должны пользоваться льготами.
— На очередь мы их поставили, но года два-три у нас ничего не будет строиться.
— Они должны идти вне очереди.
— Выкидывать мне из очереди некого, чтобы их поставить.
— У вас полно таких, которым кооператив нужен потому, что деньги девать некуда, а живут они в прекрасных условиях.
— Может быть, есть и такие.
— Вот вы и должны разбираться. До свидания.

Потом я зашел в организацию, где мне варят ворота. Ворота уже готовы. Я заказал еще кое-какие детали, которые понадобятся при строительстве гаража. И здесь мне впервые понравилась культура рабочих. Это было полной противоположностью Дедикову. Двое сварщиков и слесарь сочетали и мастерство, и культуру.
С хорошим настроением зашел в училище, и Лариса отдала мне аванс, который она за меня получила. Из училища я пошел на почту и двадцать рублей отослал телеграфом детям.
Дома была Рита, уже приехавшая из Юхнова. Она обрадовалась, да и мне надоела эта ссора.
Рассказал Рите о своих похождениях. Настроение пришло в норму.
Сегодня мы составили программу поездок на машине. Поездить решили все втроем. Запланировано было отвезти Валю на вокзал, съездить к тете Шуре, к маме и за картошкой к Ване в гараж.
Что касается Вани, то здесь все сложно. Честно говоря, мне хочется, чтобы он прозрел и наши отношения нормализовались. Он попал под дурное влияние Машкиных. Не могу понять, как он мог уступить своим принципам и перейти на их сторону.
Выехав благополучно из гаража, мы поехали на базар, потом к Вале. Она усадила нас обедать. После обеда мы поиграли в карты и во втором часу пошли в машину. Валя едет отдыхать в дом отдыха за Ленинград. До Ленинграда с ней вместе едет к дочери Павел Павлович Лимандин. Он уже ждал нас у машины. Когда стали садиться, он вспомнил, что забыл перчатки. Я подъехал к их подъезду и сказал:
— Сходите возьмите перчатки.
Павел Павлович вышел из машины и остановился.
— Не пойду. Обойдусь так, — сказал он.
— Да бросьте вы. Я сейчас принесу вам перчатки, — сказал я, поняв, что Павел Павлович верит в примету: нельзя возвращаться, если что-то забыл.
Я взял перчатки у Манефы Эдуардовны и отдал их Павлу Павловичу.

Усевшись в машину, я включил заднюю скорость и вдруг почувствовал, что машина не едет назад. В коробке скоростей что-то затрещало. Все попытки дать задний ход ни к чему не привели. Машина, стоя на месте, издавала неприятный металлический скрежет. Пришлось ехать только вперед. Что-то случилось с шестернями задней скорости. Я разволновался, расстроился, но не показывал этого. Довез Валю с Павлом Павловичем до вокзала, быстро распрощался с ними и поехал на станцию техобслуживания. Хорошо, что нигде не потребовалось сдавать назад, и я благополучно доехал до станции. Здесь повезло сразу загнать машину в цех. Собрался «консилиум» мастеров, и пришли к выводу, что полетела одна шестерня заднего хода.
Кое-как я уговорил ребят посмотреть, в чем дело. Они долго копались с коробкой, и потом один из механиков вышел в салон и сказал, что придется подождать еще. Я отправил Риту с матерью домой, а сам остался. Но потом, уже в пятом часу, этот же молодой механик сказал, чтобы я зашел к ним в цех.
— Сегодня мы ничего не сможем сделать. У вас полетела еще одна шестерня, а ее у нас нет сейчас. Достанем только в понедельник, — сказал он, показывая мне шестерню, на которой не было почти половины зубьев.
Я вконец расстроился. Но делать было нечего. Закрыл машину и в пять часов поехал на автобусе, который возит работников станции домой. Автобус шел в город с заездом на Малинники, и я решил зайти проведать маму.
И здесь была еще одна неприятность — мама снова поскандалила со своими сватами. Опять Андриановна накинулась на мать со всякими грубыми и подлыми оскорблениями. Мама на сей раз расстроилась меньше, зная, что от них можно получить любую гадость в любое время. Мне она сказала:
— Правильно ты, сыночек, говорил: подлецы они. Я скока живу, таких урагов не видала. Ай, мамушка ж моя! Вой, во-ой! Вужасть какие подлые люди!
— А ты с ними начала опять в доброту играть.
— Я ж думала, что они одумались и не будут больше так делать. Живем же уместе.
— С ними может только Валька наша ладить. То заявит, что они сволочи, то целуется с ними.
— Ураги ж урагов и чуют. Ты ж вон с ними порвал — и все.
— А зачем они мне?
— Правильно, сыночек. И зачем же я только согласилась поехать сюда? Приедет Иван — скажу яму: «Решай, что хочешь, но я с ими жить не буду». Нашлась бы квартира хорошая на обмен — и пошла бы я с вами лучше.
— Я, мама, больше затевать не буду это дело. Не захотела ты в тот раз согласиться с нами — не надо. Я предлагал тебе тогда обмен не для того, чтобы обмануть тебя, а чтобы было всем хорошо.
— Я знаю.
— Так что решай теперь с Иваном и с Валькой вопрос. А они ведут себя потому так, что хотят выжить тебя и быть хозяевами всей квартиры, — сказал я, имея в виду под словом «они» сватов.
— Нет уж. У них этот номер не пройдет.
— Помешает только то, что я прописан.
— И хорошо. И не выписывайся, сынок.
— А ты не принимай их действия к сердцу. Я же тебе говорил, что от сволочей можно что угодно ожидать.
— Я сейчас уже не так расстроилась.
Мама пожарила мне картошки, и я перекусил.
«Они» сидели в своей комнате и не выходили. Даже воздух говорил, что ладу в этой квартире нет. Со мной им теперь и вовсе неудобно встречаться. Хотя вряд ли у них есть совесть.

Рита с Анной Ильиничной меня заждались и, когда я приехал домой, начали говорить, что беспокоились обо мне. Рита звонила и Ивану, и на станцию техобслуживания. То, что я оставил машину на станции, они восприняли спокойно. И вообще они спокойно отнеслись к поломке машины.

Погода стоит плохая. Нет ни тепла, ни холода. Небо уже месяц покрыто серыми сплошными тучами. Кажется, и никогда не будет солнечных дней. Снег тает медленно. Грязи на улицах много.


31 марта

И еще неделя пролетела в делах незаметно. Самыми напряженными днями были вторник, пятница и сегодняшняя суббота. Во вторник после обеда я забрал ворота на гараж и привез их к тете Шуре. От нее я поехал на станцию техобслуживания за машиной. Но мастера только начали ее делать. Я сходил к главному инженеру Павлу Ивановичу и попросил его разрешить мастерам остаться после работы, чтобы доделать мою машину.
Не понравился мне только начальник цеха. Совсем еще молодой мужчина, но такой бездушный, что не реагирует ни на какие слова. Он не хотел оставлять рабочих после работы, но не мог ослушаться главного инженера.
Почти от начала до конца я присутствовал при ремонте коробки передач. Работали трое мастеров: Володя, Саша и Михаил. Главным был Володя. Я удивился, как он хорошо знает узел коробки передач и кропотливо добивается того, чтобы все было точно сделано.
Более трех часов они возились с восстановлением коробки. Наконец все установлено на место, машину, стоящую на подъемнике, опустили, и Володя сказал:
— Заводи.
Я сел в машину и завел мотор. Когда он немного прогрелся, я включил заднюю скорость, и машина плавно пошла назад, съезжая с подъемника.
Я еще немного поездил взад-вперед по цеху, чтобы убедиться, что все нормально. Выйдя из машины, я сказал мужчинам:
— Спасибо. Поехали в магазин.
— А что толку? Ведь уже не дадут, — засомневался Михаил.
— Ничего, по такому поводу дадут, — уверенно сказал я.
— Сначала давайте рассчитаемся, — сказал, подойдя ко мне, Саша.
— Сколько я вам должен?
— Шестерня стоит десять рублей, ну и за работу надо дать.
— Позволь. Я же шестнадцать рублей уплатил официально, в субботу я вам дал пятнадцать рублей. И еще, что ли, надо? Я сейчас угощу ребят, и, наверное, хватит.
— Ну, хорошо. Вы что-нибудь из продуктов поможете купить?
— Если будет что, то помогу.
Я выехал с территории станции и подождал, пока мужчины умылись и переоделись.
Приехав в «Орбиту», я подошел к винному отделу и увидел, что продавщица новая. На мою просьбу продать бутылку водки она ответила отказом. Пришлось знакомую продавщицу из другого отдела просить.
Купив водку, я купил две банки рыбных консервов, сыра. Саша был со мной вместе в магазине и видел, что я знаю всех продавцов, что я могу купить то, чего нет на прилавках.
— А где мы выпьем? — спросил Володя, когда мы с Сашей пришли в машину.
— Поедем к моему дому и в подъезде выпьем, — сказал Михаил.
— Подъезды отставить, — сказал я, — я вам организую культурную трапезу.
И я привез их на Кирова.
Когда они разделись, я удивился большой лысине Володи. «Поэтому он в кепке и работает», — подумал я.
Водку пили только Володя и Михаил. Саша заявил, что водку вообще не пьет.
Выпив, Володя с Мишей готовы были разговориться, но мы поторопили их и поехали. Первыми на улице Ленина вышли Михаил и Саша. Володю пришлось везти в поселок Силикатный.  Дорогой он рассказал, что живет один с отцом и с матерью, переехав в Калугу из Тулы. Я не стал спрашивать, что у него случилось с семьей.
— Значит, тебе жену надо, — сказал я.
— Конечно. Но не могу подходящую найти. Попадаются такие, что поддают. Я сам грешен, да еще если баба будет пить, то конец. Надо такую, чтобы сдерживала меня.
— Я буду иметь в виду тебя, Володя, — сказал я.
— Пожалуйста, если есть хорошая баба на примете, то познакомь.

Домой я приехал уже в одиннадцатом часу. Рита с Анной Ильиничной, волнуясь, ждали меня. Я попросил Риту поехать со мной поставить машину в гараж.
У самых ворот машина забуксовала, и мы целый час не могли выехать. Рита очень энергично помогала мне, но «Москвич» стоял на месте. Я был мокрый от пота, работая ломом, таская песок, цемент, кирпичи, доски. Кое-как выехали. Рита упала, когда машина вырвалась вперед.
Только закрыли гараж, как увидели, что кто-то идет к гаражам. Это была Анна Ильинична. Не дождавшись нас, она пошла на поиски. Уснули мы уже  в первом часу. Хотя я устал, но был доволен, что сделали машину.
В пятницу мы ходили в баню на Маяковку, так как наша еще на ремонте. Уходя, я оставил Рите сдержанную записку: «Доброе утро, Рита. Поешь то, что есть. После работы приходи к тете Шуре. Целую. В.». Придя из бани, я прочел ответную записку Риты: «С легким паром, Витя. Поела то, что есть. После работы приду к тете Шуре. Целую. Р.». Хохотал я до слез, прочитав ее ответ.
Оставив дома белье, я поехал к тете Шуре и до самого вечера занимался побелкой потолка. Устал адски, да еще и самочувствие было плохое. Ночевать мы с Ритой остались у тети Шуры.

Сегодня утром продолжили ремонт, добелили потолок и поклеили обои на кухне. Целый день работали без отдыха и без обеда. Клеить обои на кухне неудобно из-за всяких неровностей, труб, полочек и из-за того, что тетя Шура с дядей Тимошей нервничали по всяким пустякам. Характеры у них у обоих тяжелые. После ужина мы поехали с Ритой домой.


7 апреля

Ночевал я на Кирова. Только уснул 5-го утром, как раздался звонок. Я открыл дверь и увидел Анну Ильиничну. Она была расстроена.
— Ну ты и даешь!
— Что даешь?
— Почему ты ушел из дома? Где ты был?
— На собрании, — соврал я.
Анна Ильинична прошла в комнату и села на кровать.
— Ну, что случилось? Почему ты ушел?
— Не смог выдержать.
— Что выдержать?
— Сидел, сидел один... Ее нет. Думаю, вы придете, опять спросите, где Рита, а мне и неудобно говорить в ответ: «Гуляет».
— Ну, хотя бы записку оставил.
— Я предупреждал ее, что если она еще так сделает, то меня не будет дома.
— Ну, что она такого сделала? Ну, сходила к этой Ритке. Они втроем посидели. И все. Она ж тебе говорила, что пойдет.
— Вы бы послушали, каким она тоном говорила. И вообще весь день вела себя отвратительно.
— Она тоже вся испереживалась. Плачет и не знает, как идти на работу.
— Не будет так делать.
— Они собрались посмотреть, что Ритка привезла с юга.
— Да знаю я все. Меня поражает то, что она хочет вести себя так же, как когда жила одна. А я не могу спокойно относиться к этому. Ведет какие-то дурацкие разговоры: мол, не надо спрашивать друг друга, где были. Приходить будем, когда хотим, она будет с кем-нибудь ходить в ресторан. Зачем мне эту гадость говорить?
— Что она, так говорила?
— Я не придумываю.
— Ой, беда с вами! Из-за какого-то пустяка так тревожить всех! Она в двенадцать часов бегала в гараж. Посмотрела: ключей нет от машины — и побежала. Я у нее спрашиваю: что, он может такое сделать? «Да нет, — говорит, — вроде на него это не похоже».
— Я никаких глупостей не сделаю. Вот за это вы абсолютно зря беспокоитесь.
— Так ведь сердцу-то не прикажешь. Все что попало в голову лезет.
— Что попало не надо впускать в голову.
— Не спали всю ночь почти.
— Я тоже не спал. Мне ее не жалко, мне вас жалко.
— Почему не жалко ее?
— Потому, что она сама себя наказывает. А вам вообще-то не следует переживать. Она уже забывает, к чему это может привести.
— К хорошему это не приведет.
— И я вам говорю абсолютно твердо это. Мне такая жизнь не нужна. Две недели не прошло после той ссоры — и снова она отмочила номер. Я ей издеваться не позволю над собой.
— Ну, зачем ты об этом говоришь? Ведь вам по сорок лет.
— Вот именно. И я считаю подобные вольности отвратительным делом.
— Ну ладно, завтракать пойдешь?
— Да нет.
— Придешь обедать?
— Обедать приду.
Анна Ильинична ушла, а я еще долго размышлял над разговором с ней. Хотя я ей и не сказал, но был уверен, что Рита вчера и сегодня не пришла из-за двух причин. Во-первых, ей просто неудобно было идти ко мне, во-вторых, из вредности. Она и на сей раз оправдывала себя. А кульминацией беспокойства стало то, что они не обнаружили ключи от машины в серванте. Здесь уж их резанули всякие мысли. Я даже допускаю и то, что они думали, как бы я не удрал с этой машиной.
После уроков я пошел на Труда обедать. Рита не пришла.
— Не звонил Рите? — спросила Анна Ильинична.
— Нет.
— И она не звонила?
— Нет.
За обедом снова состоялся разговор с Анной Ильиничной.
— Я вас прошу, мама, хотя бы верить в то, что я не проявлю непорядочность. Я старался и стараюсь вести себя так, чтобы вы в этом убедились.
— Да ничего плохого я не думаю.
— Если бы я был непорядочным, то многое было бы не так…. Я хочу, чтобы и в этом меня понимали. И еще вам скажу одну сокровенную вещь. Когда я жил один, я пришел к твердому убеждению, что никому верить нельзя, даже близким. Только поверишь, как кто-то стукнет так, что прийти  в себя не можешь. Я таких подлостей уж до того много пережил, что считаю, никому верить нельзя. И я не верил. Но вот Рита вывела меня из этого убеждения. Я расположился к ней. И хорошее душевное чувство я питаю только к ней и к Василию.
— Это тот, что приезжал?
— Да. Мне стало дома лучше, чем где-нибудь. Потому что я ни в чью искренность больше не верю. Говорю с теми, кого считаю неплохими людьми. С плохими я совсем не разговариваю, даже если они и пытаются со мной заговорить. Вот поэтому я так болезненно  воспринимаю поведение Риты. Я считаю самой большой жестокостью, когда человек не ценит расположение к нему.
Я сидел за столом задумавшись. Настроение было скверным.
— Ну ладно, не бери к сердцу. Вот проберем ее как следует — и поймет. Не расстраивайся. Ты на работу еще пойдешь?
— Нет. Я возьму машину и поеду на завод к председателю гаражного кооператива.
— А я пойду в военкомат за справкой.
— Я отвезу вас.
И я отвез Анну Ильиничну в военкомат. Взяв справку, она предложила съездить в Ромоданово, купить чехлы на сиденья. Мы съездили и купили чехлы. Возвращаясь обратно, Анна Ильинична стала говорить о том, что все у нас идет хорошо, что отдадим Вале оставшиеся 200 рублей и тогда останемся должны только тете Шуре 2000. Я, честно говоря, не думал, что мы за четыре месяца сможем отдать тысячу долга да еще и купить кое-что. Конечно, это все благодаря Анне Ильиничне. Она умеет считать деньги. Просто молодец. Учиться есть у кого.
Доставив домой Анну Ильиничну, я поехал на завод, надеясь застать Соловьева. Его уже не было на месте. Виктора Павловича тоже не нашел. Вернувшись домой, я поставил машину в гараж и зашел предупредить Анну Ильиничну, что у меня все нормально, что я пошел в детский дом и буду ночевать на Кирова.
— Рите не звонил? — спросила она.
— Нет.
Поработав в детском доме, я вернулся к себе на Кирова, приготовился в баню и лег спать. Рита не пришла. Думаю, что ей просто неудобно приходить. Обо мне она все наверняка выясняет через мать. Ведь 5-го утром Анна Ильинична ей поди рассказала о встрече со мной.
Как бы там ни было, а Анна Ильинична оберегает Риту, хотя и понимает, что Рита не права. Я это понимаю. Рита просто пользуется расположением матери, не обращая внимания на то, что мать очень сильно расстраивается из-за наших ссор.

Вчера мы очень хорошо попарились в своей бане. Пар был замечательный. Ваня по телефону сказал мне, что приболел и не пойдет в баню, но не выдержал и пришел.

Попарившись сегодня, мы решили с Николаем Егоровичем взять бутылку. К нам присоединился директор бани Михаил Николаевич и отправил меня в магазин. Было девять часов.
— Решили взять бутылку, — сказал я Ване.
— А где ты сейчас возьмешь? Одиннадцати еще нет.
— Попрошу у твоих девчат.
— Ну ты что? Нельзя у нас брать. Никто и не даст, — сказал он  неприятным тоном. Его расположения как не бывало.
Я обиделся на его реакцию, но ничего не сказал. Ведь он сам когда-то возмущался введением закона продавать водку с одиннадцати часов, понимая, что ничего положительного это не даст. И не дало. Пьянство от этого не уменьшилось. И его реакцию я воспринял как слепое исполнение этого неправильного закона и оскорбление.
На полпути я распрощался с ним и зашел в булочную. Купив хлеба, я пошел в «Орбиту» и все же взял бутылку водки и две банки консервов. Лучшего для закуски ничего нет. В магазине — шаром покати.
Выпили мы в кабинете Михаила Николаевича. Разговорились. Выяснилось, что этот маленький, совсем лысый, но еще очень бравый старичок — бывший полковник авиации, прошедший всю войну. Награжден двумя орденами Ленина и многими другими наградами. Разговор об авиации у нас был общим, так как Михаил Николаевич — летчик, Николай Егорович — стрелок, я гражданский, но три года проведший в Германии среди летчиков.

Распрощавшись с Михаилом Николаевичем, мы с Николаем Егоровичем продолжили разговоры на Труда.
— Знаешь, к какому выводу я прихожу, глядя на тех пленных китайцев, которых показывают по телевидению? — сказал я. — Они похожи на наших дебилов, которые сидят в тюрьмах и заявляют, что им хорошо в тюрьме. Так вот я и думаю, что китайцы собрали таких дебилов, внушили им, что вьетнамцев надо бить, и бросили их на войну. Я прочитал в газете, как в плен попал один майор, а у него только два класса образования. А этим дебилам только скажи, что надо идти бить и грабить — они куда хочешь пойдут. Уж больно не похоже на то, чтобы китайцы так запросто позволяли убивать своих солдат. Они пускали их подрываться на минах, чтобы расчистить поле. Потом ты посмотри, какие они жестокие. Как бы там ни было, но нормальный человек не будет таким зверем к старикам, к детям и к женщинам. Это явно садисты. И даже женскую дивизию организовали. Видел, какие зверства они вытворяли?
— И может, из женщин всякую шваль подобрали. Им не жалко ни своих, ни вьетнамцев.
— Получается так. И еще момент. Уж больно какая-то человеческая война. Разве у них нет техники? А они технику применяют постольку поскольку. Я думаю, что если они уничтожали воробьев и насекомых вредных, то они и от этих дебилов решили освободиться.
— А мы сколько с заключенными возимся? Они приносят убытки, горе, страдания, моральные травмы, подрывают авторитет власти и строя. Из-за них какую армию милиции содержим и прочего персонала, строим тюрьмы.
— Надо учитывать еще и суды, и охрану, и технику всевозможную.
— Хоть бы к ним подходили построже, а то нянчимся. А Ленин предлагал расстреливать на месте одного из дюжины жуликов или тунеядцев. Мне кажется, воспитывать надо с детства в строгости, чтобы дети знали, что понесут наказание за свои проступки. И если не поймут, то тогда уж их наказывать. А взрослых вообще надо судить строго. И основным наказанием для них должна быть бесплатная работа. Кто не хочет работать, того содержать в одиночных камерах какое-то время. Если по истечении этого времени не захотят работать, то расстрелять. Ведь до абсурда дело доходит. Какая-то дрянь отсидела в тюрьме и снова совершает преступление, не боясь, что может попасть в тюрьму опять.
— И некоторые по четыре-пять судимостей имеют. Кому это надо? Если кто-то попал в тюрьму, то должен почувствовать, что хуже, чем в тюрьме, нет места на земле. И если кто-то хочет опять туда попасть, то надо его расстреливать. Зачем нужен такой человек обществу? Вот я тебе сейчас прочитаю указ Петра Первого.
Я достал из кармана пиджака записную книжку и стал читать:
«Указ № 1704 от 5 июня 1709 года. Нами замечено, что на Невской першпективе и в ассамблеях недоросли в нарушение этикету и регламенту штиля в гишпанских камзолах и панталонах с мишурой щеголяют предерзко.
Господину полицмейстеру Санкт-Петербурга указано впредь оных щеголей с рвением великим вылавливать, сводить в литейную часть и бить кнутом, пока от гишпанских панталон зело препохабный вид не окажется. На звание и именитость не взирать, а также и на вопли наказуемых.
Петр Романов (Великий)».
— Вот как. Все правильно. Так и теперь бы надо, — сказал  Николай Егорович.
— Теперь не подходит, чтобы на звание и именитость не взирать. Когда кого-то заберут за хулиганство или даже за преступление, то начинают искать оправдание, если он сын какого-то чиновника, или в горкоме, или в парткоме.
— Нормальной жизни уже нет. У кого есть возможность получше себя обеспечить, тот живет при всех удовольствиях. У кого нет этих возможностей, те мучаются. И никакого равенства людей в обществе нет. А я считаю, что привилегированно должны жить только выдающиеся люди, которые имеют особые заслуги, то есть те, которые что-то изобрели, совершили подвиг. А те, кто выполняет заурядную работу, должны иметь равные возможности.
Мы убрали со стола и навели порядок на кухне.
— Давай я тебе что-нибудь сыграю. Садись на диван или в кресло, — предложил я.
Я взял баян и начал играть польку Глинки. Игра получалась не совсем хорошо. Хмель давал о себе знать. Хотел я спеть ему свои куплеты, но тоже многие забыл.

Дома на Кирова я разобрал постель и два часа поспал. Проснувшись, я пописал дневник, потом сходил к Ручкину и узнал о техосмотре.
По пути на Труда я зашел к Анне Ильиничне на работу.
— А Рита только что была у меня. К тебе заходила, тебя не было.
— Я в ГАИ ходил.
— Ты домой сейчас? Она уже дома поди.
Шел я, размышляя, как будет вести себя Рита. Два дня мы не виделись и не разговаривали по телефону. Злость у меня прошла, но когда я вошел в коридор, понял, что мне не хочется с ней разговаривать. А Рита, высунувшись из ванной, виновато улыбаясь, сказала:
— Здрасте, Виктор Андреевич.
Я ничего не ответил. Рита поняла, что разговора не получится.
— А я, между прочим, к вам заходила, Виктор Андреевич.
Я снова ничего не ответил. Молча легли спать. Рита обняла меня и прижалась ко мне. Потом показала рукой, чтобы я повернулся на спину. Я повиновался, и она устроилась на моей груди. Я обнял ее и чувствовал, что мне хочется ее ласкать и целовать. В душе я совершенно не испытывал злости и желания отчитывать ее. Она была такой нежной и доброй, что я не хотел огорчать ее.
А сегодня утром и вовсе было хорошо. Не знаю, как Рита, а я прекрасно себя чувствую, когда у нас все хорошо. И в полном смысле болею и выбиваюсь сразу из колеи, как только вижу, что она ведет себя неправильно. Не могу только понять, почему Рита не признает свою вину. Или из вредности, или я сам должен понять, что она извиняется, по ее поведению. За завтраком Рита заговорила о том, что с понедельника она уезжает с большой бригадой работников УВД на двадцать дней в командировку в Малоярославец. Я не расспрашивал о цели их командировки. «Начинают готовить Подмосковье к Олимпиаде-80, вот и чистят районы», — подумал я. А Малоярославец бандитизмом славится.
Решили сегодня покататься на машине. Я долго приводил ее в порядок, потом надели с Ритой чехлы, и машина преобразилась.
Долго ездили по городу. Потом заехали за тетей Шурой и поехали в Анненки, в бор. Побывали на месте, где Виктор Павлович строит себе гараж. Воды в подвальной части и около гаража очень много.
К Виктору Павловичу не заезжали, так как я знал, что он на работе. По лесу женщины погуляли совсем мало, потому что был сырой ветер. Накатались так, что тетя Шура с Анной Ильиничной запросились домой.
«Комбик», слава Богу, бегает хорошо. Сегодня даже за 80 км переваливала скорость, когда ехали в Анненки. Хоть бы уж он больше не ломался.
8 апреля
Из сегодняшнего дня следует записать поездку к маме.
Я позвонил Ване и предложил ему съездить проведать маму. Он сначала отказался, но когда я сказал, что заеду за ним, согласился.
Громче всех поздоровалась со мной Андриановна, делавшая что-то с Тамарой на кухне. «Опять она как ни в чем не бывало ведет себя», — подумал я. Но теперь я уже не удивляюсь этому. Ваня быстро собрался, и мы поехали. Тамара даже не заикнулась о том, чтобы и ей поехать.
Мама сразу пожаловалась, что болела на неделе, и сказала, что надо ее чаще проведывать. Сейчас она ничего, но заметно похудела. Опять я восторгался про себя ее стойкостью, с которой она переносит болезни.
С Ритой они быстро приготовили скромный обед, но поели мы с аппетитом. Я, кажется, писал, что в приготовлении обедов мама просто мастерица. Готовит быстро и очень вкусно. Что бы ни приготовила — все вкусно.
Ваня сегодня, как никогда, был добрым и разговорчивым. Очень много проявил к маме внимания и с нами был таким же простым. Но я воспринимал его поведение как временное явление, хотя был бы счастлив, если бы он всегда так себя вел. После обеда поиграли в карты и поехали домой.
Высадив Ваню около его дома, мы поставили машину в гараж и вернулись домой. Я стопроцентно убежден, что мы с Ритой вполне можем жить нормально, и поэтому я так болезненно переношу всякие отступления.


13 апреля

В понедельник я позвонил в Тулу и поговорил с Сережей. Он был один дома, и разговором с ним я остался доволен. За третью четверть он имеет только три четверки, остальные пятерки. На каникулах вступил в комсомол. Я от души поздравил его. Оля снова отличница. Ходит три раза в бассейн, где у них проводят уроки физкультуры. Сережа говорит, что тоже научился плавать. Чувствуют они себя хорошо. Оля, как Сережа сказал, бренчит на пианино. Я пообещал Сереже в субботу приехать в Тулу, но чувствую, что завтра ничего не получится с поездкой, так как сегодня я активно включился в работу по разметке мест под гаражи.
Соловьев всю неделю болел радикулитом, а сегодня я заехал за ним и предложил заняться распределением мест. Поехали с ним в райисполком, и здесь состоялся разговор с архитектором района Маковским Николаем Осиповичем. Он внимательно отнесся ко мне и предложил выбрать любое место, поставив перед моей фамилией три восклицательных знака. Было решено распределить места в понедельник.
— А почему в понедельник? Ведь есть возможность сегодня все подготовить, а завтра распределить места, — сказал я.
— Тоже верно, — согласился Маковский, — вы сейчас, Владимир Владимирович, по этому плану распределите все, нам покажите, и если мы согласимся, то завтра можно распределить места.
Встреча с Маковским и с его помощником Виктором Михайловичем Нестеровым была назначена в половине третьего.
Николай Осипович попросил меня отвезти его в горком партии. Садясь в машину, он спросил:
— Вы ездить умеете уже?
— Да вроде умею.
— Я знаю, что машина куплена недавно. Наверное, раньше приходилось ездить.
— Приходилось.
— Иван Андреевич ездит ровно и спокойно.
— Ивана Андреевича я обучал управлять машиной.
— Тогда понятно. Правда, я его не видел в каких-то сложных, неожиданных ситуациях за рулем.
Николай Осипович — молодой мужчина с сильно поседевшими  волосами. Лицо его приятное и доброе. Сколько я с ним ни встречался, он всегда говорит очень вежливо, без пошлостей. И сегодня эта короткая встреча оставила у меня хорошее впечатление.

В среду и в четверг я ночевал на Кирова. А обедать сегодня поехал на Труда. Обед был приготовлен очень вкусный, особенно грибной суп.
Только я вышел к машине, как увидел идущую к дому Анну Ильиничну. Она сказала, что вчера приезжала Рита, но ко мне не пошла, так как было поздно. Она приехала уже в десятом часу.

К Соловьеву я подъехал 25 минут третьего, а он еще был не готов и протянул время почти до трех. Я сказал, что недоволен его непунктуальностью, что очень люблю точность и аккуратность во времени.
Вопросы по подготовке к завтрашней разметке мест под гаражи мы решили.
Соловьев попросил меня свозить его в поликлинику строителей, где он полечил свой радикулит. Потом попросил отвезти его на завод, где он работает. Я выполнил его просьбы без особого удовольствия, так как чувствую, что он скорее хитрый, чем добрый. Гараж он решил строить рядом со мной, хотя у него уже на противоположной стороне выкопан котлован под подвал. Не могу понять, почему он решил стать моим соседом.

Вечером я сходил в детский дом и провел хорошую репетицию.
Придя домой, я застал Риту. Мы были рады встрече. Она рассказала о командировке, а я о своих делах.
В училище снова обстановка обострилась. Идут разговоры о том, что училище должна проверять комиссия облисполкома и инструктором этой комиссии является Казаков. Видимо, он хочет доконать нынешнее руководство и добиться замены. Если это делается для того, чтобы улучшить положение дел в училище, то это хорошо, а если это все исходит из его личных антипатий к директору и к завучу, то это скверно. Положение в училище, конечно же, плохое. Дисциплина студентов совсем ослабла, многие преподаватели тоже относятся к работе безответственно. На мероприятия не ходят, отсутствие студентов на уроке их не тревожит.
А моя борьба с разгильдяйством хореографов не прошла даром. Вот уже более месяца они все аккуратно ходят на уроки. Я, конечно, очень доволен. Как-то они проводили хорошее комсомольское собрание. Мне понравилась откровенность, с которой они говорили друг о друге. А вот дружного коллектива у них нет. Тут уж вина Хозиковой. Она просто не занимается этим вопросом. Для нее самым главным является то, чтобы они аккуратно ходили на уроки. Но подробнее об училище напишу как-нибудь в другой раз.

А сейчас еще хочется сказать о наших отношениях с Ритой.
Забежав сегодня домой на Кирова, я обнаружил в дверях записку от нее. Вот что в ней было написано:
«Витюлечка, роднюлечка!
Приезжала за бланками. Работы — какой-то ужас, приходится оформлять срочно документы и отправлять ребят в Сухиничский детприемник. Я уже стала там своим человеком — с утра звонят из школы, приходят родители, засыпали заявлениями. Очень хотелось тебя увидеть, но вчера приехала в 21.40, нужно было переодеться дома, а сегодня уезжаю в 12.33. Обедать иди на Труда. Там есть супчик грибной. Если вечером не приду, то всеми силами постараюсь вернуться завтра, быть в Калуге в 14.00. Может, встретишь на машине на Калуге I в 14 часов? А то в троллейбус невозможно сесть. Я обычно пропускаю три-четыре и сажусь почти последней, чтобы сохранить нервы и пуговицы.
Целую тебя, не скучай, моя лапонька.
Твоя Ритулька».
Прочитав, я, довольный, заулыбался про себя. На душе стало хорошо. «Но похвалю наши отношения через десять лет», — укротил я свое самодовольство. Уж больно мне хочется, чтобы мы с ней во главу угла поставили наше доброе отношение друг к другу. Мне ни с кем не было так хорошо, как с Ритой. И когда ее нет, мне не хватает ее и я чувствую себя одиноко. И это, видимо, причина того, что я так резко воспринимаю ее малейшее безразличие.


15 апреля

Итак, вчера получил место для гаража. С соседом слева, которым оказался молодой высокий парень, мы расчистили площадку, спилив и вырубив деревья. Связав их проволокой и прицепив к машине, я свез все на свалку. Парень, кажется, неплохой. Зовут Слава. Справа у меня поселился пока Соловьев. Но не знаю, будет он делать что-то или нет. День был очень теплый. Температура достигала плюс 14.

Сегодня мы побывали в гостях у Виктора Ивановича по случаю дня рождения его Ромки. Были тетя Шура с дядей Тимошей.
Вот уже в который раз я, бывая у Виктора Ивановича в гостях, не могу чувствовать себя легко и просто. Обстановка у них какая-то тяжелая. Вроде бы и все хорошо, а вот нет той легкости и простоты, которая позволяет быть людям веселыми. Не могу понять, почему у них так.
Виктор Иванович любит поговорить со мной наедине. Обговариваем все жизненные и международные вопросы.
Он сейчас хлопочет тоже насчет гаража. Ведь решено купить машину для дяди Тимоши как инвалиду Отечественной войны I группы, а будет ездить на ней Виктор Иванович.
Мои хлопоты по вступлению дяди Тимоши в кооператив по строительству квартиры увенчались успехом. Их поставили на очередь. Я написал заявление Кандренкову (первому секретарю обкома КПСС) с просьбой помочь им в улучшении жилья, и Дедикову прислали это заявление с визой в пользу заявителя. Теперь у них есть перспектива получить квартиру, а дом продать. Когда и как все решится — неизвестно.

Вчерашний теплый день сменился резко на холод. Температура понизилась до минус 15. Дует сильный ветер, идет снег и дождь. Ощущение весны пропало.


17 апреля

Вчера состоялось закрытое партийное собрание в зале железнодорожного техникума. Проводил его Макрушин Владимир Александрович. На повестке было знакомство с закрытым письмом ЦК КПСС по китайскому вопросу.
Прослушав его, я шепнул Калерии Александровне, сидящей рядом со мной:
— Не понимаю, в чем смысл закрытости письма. Ведь ничего секретного и нового в нем не сказано.
— И я как раз об этом думаю, — сказала Калерия Александровна. И все, кто был на собрании, говорили об этом.

В училище меня продолжают расспрашивать по поводу моей женитьбы. Сегодня Турусова стала выпытывать со всякими комментариями. Она является еще одним примером того, что нутро человека не меняется. Скверная она баба. Я ее не воспринял с первого дня нашего знакомства, и до сих пор мое отношение к ней не изменилось. Единственное, что следует признать за ней, это то, что она поняла мой характер и не злится на меня.
Дня четыре назад, встретив меня в коридоре, многозначительно улыбаясь, спросил Шевцов:
— Виктор Андреевич, это правда?
— Ничего не могу сказать.
— Почему?
— Да, видишь ли, я за тобой наблюдаю и прихожу к выводу, что тебе неинтересно, что у меня происходит. А для чего я буду говорить что-то о себе тем, кому я безразличен?
— Неверно это.
— Раньше мы с тобой нет-нет да и встретимся, посидим, поговорим по душам. А в этом году еще ни разу не встречались. Смотрю я, ты здороваешься сухо и ничего не говоришь. А набиваться я не собираюсь.
— Ну, неверно это.
— Если неверно, то как-нибудь встретимся и поговорим.
Это только с Шевцовым у меня такой разговор вышел. С другими я вообще не говорю ничего. Не знаю, понимают они или нет, что я не хочу им ничего говорить. Я им совершенно безразличен, и они просто хотят посплетничать.
После педсовета сегодня ко мне подошел Бедлинский, взял под руку и тихонечко спросил:
— Слушай, это правда, что ты женился?
— Кто вам сказал, Кирилл Борисович?
— Военрук.
— Военрук? Тогда это сплетня. Ведь я с ним вообще не разговариваю, кроме «здравствуйте».
— Так это неверно?
— Все не так, Кирилл Борисович. Я как-нибудь вам расскажу.
Я все хочу выяснить, откуда это пошло. Ведь до того, как я сказал Василию Ильичу, никто ничего не знал. Или это совпадение, или Василий Ильич кому-то сказал. Я постараюсь все равно узнать. Мне сейчас просто интересно наблюдать за любопытством людей.
Не знаю, прав я или нет, но пришел к тому, что говорить всем все о себе — это давать пищу для кривотолков. Пусть уж люди сами выдумывают сплетни. Я понимаю, что я для них чужой, им абсолютно безразлична моя судьба. И говорить им что-то? Это уже будет неуважение к себе. Я хорошо знаю, что каждый человек нашего коллектива живет своей жизнью, своими проблемами, перипетиями. И спрашивать у кого-то о чем-то я не собираюсь. Считаю это просто бестактностью.

Итак, сегодня был педсовет по вопросу улучшения качества подготовки кадров. Доклад сделал Василий Ильич. Доклад плохой, обтекаемый, неделовой. Еще более обтекаемо минут пятнадцать говорил Бедлинский. Парторг Соколова Антонина Михайловна, как всегда, подстраивалась под администрацию. Никогда у нее нет проблемных вопросов, которые бы волновали людей и решение которых действительно необходимо для улучшения работы училища.
После Соколовой Василий Ильич предоставил мне слово. Сказал я следующее:
— Вопрос, который вынесен на сегодняшнюю повестку педсовета, очень серьезный. Улучшения качества подготовки культ-просветработников требует от нас время. Отрицать это требование не приходится. Но, товарищи, ведь налицо явное несоответствие требования времени и того, что мы видим в жизни. Я хочу остановиться на таком моменте: как принимают наших хороших студентов на местах. Я недавно дважды был в Медыни и интересовался не только работой практикантов, а и выпускников. Живут выпускники в плохих условиях. Квартирой никто не обеспечен. Доплаты никому нет. Совсем недавно я ездил в Юхновский район в связи с тем, что он будет отчитываться на комиссии по культработе при облисполкоме. Проверкой установлено, что и в Юхнове к выпускникам относятся плохо. Летом в Юхновский РДК приехала работать Лена Магамедова. Она хорошо играет на аккордеоне, уже создала оркестр народных инструментов. Приехала в Юхнов с мужем. Муж устроился работать в Юхнове, участвует в художественной самодеятельности, то есть люди приехали, как говорится, капитально жить. Но жилья им не дали и не дадут. И я не удивлюсь, если они покинут Юхнов.
Дальше. Учреждения культуры располагаются в плохих зданиях. В них не только работать, а и вообще заходить не хочется. Постоянно проводятся проверки по подготовке учреждений культуры к работе в зимний период, но большинство их зимой не отапливается. Вот вам один пример. 24 февраля я ездил на свадьбу к выпускнице своей группы Нине Трусовой. Регистрация ее брака и еще одной пары проходила в обледенелом клубе. Люди сидели одетые, молодые трясутся на сцене, и их не согревают теплые слова поздравления. Правда, этот факт для студентов, у которых я сейчас веду клубоведение, я использовал как воспитательный, сказав им: µ«Если человек любит свою работу, то он будет и в ледяном клубе работать и проводить в нем мероприятия, и в том числе регистрацию брака».
В зале засмеялись. Я продолжал:
— Выпускников училища привлекают на сельхозработы. Да не на день, не на два, а на неделю, две и месяц. То их заставляют доить коров, то обрабатывать зерно, то косить, со собирать молоко, яйца. Куда захотят, туда и пошлют.
И любопытен еще один факт. Мы очень много говорим о постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О мерах по дальнейшему улучшению культурного обслуживания сельского населения». Но с чем встречаемся на местах? Некоторые председатели сельских Советов даже и не знают о таком постановлении. Они ждут бумагу из района. И я, товарищи, с сожалением смотрю на наших хороших выпускников, которые попадают в новую жизнь и в новую обстановку. В этот момент им требуется помощь и чуткое, внимательное отношение. А в большинстве случаев к ним относятся просто бездушно. Некоторые руководители смотрят со стороны, на что способен выпускник. Увидят, что тот растерялся, и навешивают ярлык неумехи. В такой обстановке начинает сейчас работу наша отличница Лена Дружеловская. Я сходил в Юхновский райком партии и сказал, что это наша лучшая выпускница и что ей нужно внимание и помощь на первых порах.
Я уже не буду говорить о том, как ведет себя молодежь в клубах. Поведение некоторых молодых людей тоже во многом сказывается на закреплении выпускников.
Этим своим выступлением я хотел дать понять, что закрепление выпускников на местах зависит не только от нас, а и от тех, под чьим руководством они начинают работать. Свои промахи мы знаем, о них говорил Василий Ильич в докладе. У меня все.
Я сошел со сцены, а Василий Ильич сказал:
— Все правильно, Виктор Андреевич, но не надо обобщать отдельные моменты.
Я ничего не ответил Василию Ильичу, чувствуя, что он не очень-то против того, что я сказал.
Я думал, что кто-нибудь выступит из преподавателей и скажет о недостатках у нас в училище. О том, что у училища нет хорошего здания, общежития, отсутствует строгая дисциплина, что некоторые преподаватели приносят не пользу, а вред воспитанию студентов. Но никто об этом не сказал. Наоборот, Курганов заговорил о том, что якобы и необязательно хорошее здание и общежитие. В итоге стало ясно, что никаких хороших перспектив нет.


18 апреля

Сегодня меня в училище разыскала Синюкова Надежда Яковлевна и сказала, что ко мне пришел какой-то мужчина. Я поднялся на второй этаж и увидел в коридоре хозяина квартиры Нестерца Дмитрия Васильевича. Немного поговорили. Он был в Ялте в отпуске и по пути заехал в Калугу. Договорились, что я вечером зайду к Лимандиным и мы обговорим дальнейшие вопросы о квартире.
В восемь часов я был у Лимандиных. Они только сели за стол на кухне ужинать. С моим приходом Манефа Эдуардовна засуетилась и принесла бутылочку отличной самогонки. Нестерец рассказал, что ходил сегодня к Дедикову и просил другую квартиру вместо этой. Эта ему не нравится. Дедиков пообещал что-нибудь подобрать. Но когда Дмитрий Васильевич собирается выезжать из Норильска, он не сказал. Я не стал выпытывать его планы. Ключ я при нем отдал Лимандиным, оставив и себе один.
Павел Павлович прервал ужин, заторопившись на телеграф позвонить в Москву. Нестерец тоже пошел с ним, и до почты мы шли втроем. Я понял, что Нестерец боится ехать в Калугу. И там ему надоело, и сюда он боится ехать. Мне кажется, что нынче он еще и не приедет. Ведь он каждый год собирается.
Распрощавшись с ними у почты, я пошел домой. Рита с Анной Ильиничной были уже дома. Я им рассказал о встрече с Нестерцом.

Погода продолжает стоять морозная. Земля снова замерзла.

Целыми днями я бываю загружен до предела. Вечерами хожу в детский дом. Сегодня состоялся интересный разговор с завучем детдома Галиной Ивановной. Она решила перейти на работу в управление профтехобразования и рассказала мне много о проделках Нателлы Ивановны. И я опять остался доволен своей проницательностью. Как бы мы с ней дружелюбно ни разговаривали, я не доверял ей. И вот сегодня Галина Ивановна сказала, что с ней тяжело работать. Она и лодырь, и жадная до денег, и на глазах у детей таскает продукты и даже некоторые вещи домой. Дома она неряшлива. Работу в детском доме запустила. Постоянно интригует, чтобы получить деньги. Продукты заставляет носить одну из воспитательниц детдома. Самое отвратительное то, что это видят дети и работники.
Я все это предполагал и испытывал антипатию к Нателле, хотя она порой пыталась поделиться со мной. В ее голосе я улавливал фальшь. Она много говорила мне о трудностях, с которыми ей приходится сталкиваться, о своих личных переживаниях, о взаимоотношениях с мужчинами. Но я всегда слушал ее равнодушно  и только из вежливости. А вот детям, бедняжкам, каково! Ведь с таких лет они видят вопиющее безобразие. И хуже всего то, что они ничего не могут сделать. Вот за это надо судить Нателлу самым строгим судом. Она же убивает самое дорогое — чистоту детской души. А это самое страшное преступление.


20 апреля

Баня сегодня была отличной. После бани я в училище занимался изготовлением  надписей на стекле для Виктора Павловича, которые он повесит на дверях: «Начальник цеха», «Зам. начальника цеха», «Механик», «Мастер», «Кладовщик». Работа очень кропотливая. Да у меня еще и опыта нет. Получается все только благодаря настойчивости и желанию сделать работу во что бы то ни стало. Работаю я в присутствии художников, у которых веду клубоведение. Они удивляются, что я занимаюсь таким делом и у меня что-то получается.

К трем часам поехал в детский дом, взяв с собой пригрыватель. Сегодня я решил провести там вечер, посвященный дню рождения Ленина, с прослушиванием пластинок с выступлениями Жарова, Крупской и самого Ленина.
В детском доме меня ждали Николай Егорович с сыном, как договаривались еще утром. Дело в том, что у его сына при возвращении из Риги в Калугу украли все документы вместе с портфелем. Он закончил в Риге училище и ехал домой. Прилетев в Москву, он пересел на электричку, идущую на Калугу. Портфель поставил у ног и уснул. Проснулся перед Малоярославцем, а портфеля уже нет. Украли паспорт, комсомольский билет, направление на работу — все, что было. Не осталось ни одной бумажки. И Николай Егорович обратился ко мне, чтобы я ему помог в получении паспорта.
Я всегда с удовольствием помогаю людям, и сейчас мне хочется помочь Николаю Егоровичу, зная, что в беду попали хорошие люди. Я не считаюсь со временем. А вот в равнодушии других людей приходится убеждаться часто. У многих нет даже малейшего понятия о человечности.
Ну и дальше о детском доме. При Николае Егоровиче и его сыне Валере я провел репетицию сегодняшнего концерта. Договорились с Нателлой и Татьяной Степановной, которая стала завучем вместо Галины Ивановны, вечер провести сегодня в семь часов.
К семи часам я снова был в детском доме, но ни Нателлы Ивановны, ни Татьяны Степановны не было. Ребята сказали, что они ушли домой. Почти в восемь часов девочки предложили сбегать за Татьяной Степановной. Привели ее уже в восемь. Она, оказывается, забыла, что в семь часов сегодня вечер. Долго извинялась передо мной. Собрали ребят, и я начал с ними беседу о Ленине, в заключение которой сказал: «Если вы станете честными, трудолюбивыми, добрыми, чуткими, будете бороться с плохими людьми, то это будет самым замечательным памятником Ленину, о котором он и мечтал».
Потом я включил проигрыватель, и ребята услышали воспоминания Жарова о третьем съезде комсомола, где он хорошо сказал о Ленине. Прослушали выступление Крупской, посвященное 13-й годовщине со дня смерти Ленина, и голос самого вождя, его речь «Что такое советская власть?». В заключение был концерт. Закончилось все в десятом часу. Отсутствие Нателлы подтвердило мое мнение о ней.


22 апреля

Как бы там ни было, а люди сегодня отпраздновали Пасху. И мне кажется, что она в этих краях будет жить всегда, так как здесь всегда было традицией в этот день ходить на кладбище и поминать погибших и умерших. У нас в Сибири на Пасху не ходят на кладбище. Через неделю после пасхального вторника бывает праздник Радоница. Этот день является поминальным, и люди ходят на кладбище поминать усопших. На могилу стелют скатерть, ставят спиртное и закуску. Говорят: «Царство небесное рабу Божьему такому-то», съедают разделенное на кусочки крашеное яйцо и по ложечке кутьи, а потом выпивают и закусывают.
А здесь на могилы сыпят крупу, раздавливают яйца и рассыпают по могиле, кладут печенье и пьют водку. Пьют много, до опьянения.
Я описываю это так подробно, побывав сегодня на кладбище в селе Воротынске, где похоронены родные Риты: дед, бабушки, тети.
Ездили на машине. С нами ездили тетя Шура и Виктор Иванович. Это была моя первая поездка за город. Вчера мы с Ритой вымыли свой «комбик» так, что он стал аж сиять. Ухаживаю за ним я с удовольствием. Приятно ездить в чистой, ухоженной машине.
Приехав в село в одиннадцатом часу, мы оставили машину у одного из домов и пошли на кладбище, расположенное рядом с селом. Здесь похоронены отец и мать Анны Ильиничны. Чуть подальше от них — могила ее родной сестры. На могиле сестры поставлен памятник с фотографией на керамике.
Анна Ильинична и тетя Шура привезли на могилы искусственные цветы и привязали их к крестам, а на могиле сестры поставили к памятнику.
Тетя Шура и Виктор Иванович выпили водки, и тетя Шура сразу же изменилась. К ней подошли знакомые женщины, и она ушла с ними на другие могилы. А мы пошли полем на другое кладбище. Идти недалеко, но в нескольких местах было грязно. Это кладбище располагается на пригорке в молодом березовом лесу. По пути Виктор Иванович рассказывал мне о другой бабушке (матери его отца), которая похоронена здесь. Здесь же похоронены и другие родственники по линии отца. Их пришли помянуть близкие родные. Помянули так, что мы застали их всех пьяными. Здесь же были и Володя Маркин со своей женой Любой, которая пыталась казаться трезвой, держась за ограду. Глаза ее были помутневшие.
С тремя мужчинами-родственниками я встретился впервые. Они были уже совсем пьяными.
Разговора не получилось, и мы заторопились обратно. Мои Анна Ильинична и Рита выделялись из всех своим правильным отношением к традиции. Они действительно приехали отдать дань умершим. Рите не понравилось, что все родственники перепились, и она никакой радости от встречи с ними не испытала. Никто нас не пригласил к себе в гости вспомнить умерших, просто поговорить.
Мы увидели живой пример того, как водка губит людей и их жизнь. Все, кого мы видели пьяными, были неопрятные, с почерневшими лицами. Говорить нормально они не могли.
Приехав в Калугу, мы с Виктором Ивановичем поставили машину и пришли к нам домой. Рита с Анной Ильиничной приготовили отличный стол. Мы выпили понемногу и с аппетитом пообедали. Все были довольны и тем, что благополучно съездили, и тем, что у нас все мирно и дружно.
А тетя Шура загуляла в селе так, что прошла мимо нас, ничего не сказав, и домой не поехала. Очень много у нее своеобразия — и положительного, и отрицательного. Сказать, что это идеал доброй, простой и милой старушки, нельзя. В ней есть и грубость, и тщеславие, и детское самодовольство. Порой она просто хочет, чтобы ей уделили внимание. И в селе она забыла про все, пройдя мимо нас с двумя женщинами, державшими ее под руки.

После обеда мы с Ритой съездили проведать маму. От нее только уехали Ваня с Тамарой и Валя. Валя вчера вернулась из отпуска. Но мама очень обрадовалась нашему приходу. С нами ей лучше, чем со всеми остальными. И, видя это, я испытываю величайшее счастье. Весь мир вокруг кажется милым и добрым, и так хочется, чтобы это было постоянно.

Погода сегодня была теплая. Это первый по-настоящему весенний день.
С Ритой у нас все хорошо. И кажется, что для этого надо быть только добрыми друг к другу.


29 апреля

Все свободное время хлопочу о строительстве гаража. Но эти хлопоты в основном безрезультатны. Причина только в отсутствии деловитости у председателя Соловьева. Я его вожу по всем инстанциям и наблюдаю, что он нигде вопросы толком и по-деловому не решает. Все сводится к знакомству с нужными людьми, чтобы  пользоваться блатом.

Я с удовольствием завершаю эту тетрадь, так как кончились листы, написанные о Рите черной пастой. Теперь  у нас с ней  все идет хорошо. И дай Бог, чтобы таких листов в последующих тетрадях не было. Ведь Рита сейчас заполняет всю мою жизнь. Пусть она будет светлой.


1979 год

11-го сентября, вторник

8-го и 9-го сентября мы с Ритой работали в гараже. Я сделал в подвале полки для банок, засеки для картошки. Все получилось хорошо. Теперь осталось только обить дверь в подвале и работы с подвалом будут закончены. Рита очень хорошо мне помогала и ее присутствие и помощь придавали мне хорошее настроение. Я очень доволен, что так ощущаю рядом с собой Риту. Мне везде хочется быть с нею вместе. И такое ощущение я считаю великим душевным счастьем.
Дома наши отношения с Анной Ильиничной улучшаются и стали, можно сказать, нормальными. Однако считать их родными и душевными нельзя. Что-то между нами есть еще такое, что свойственно чужим отношениям. Виной здесь, по-моему, является поведение Анны Ильиничны. В нем нет того, что позволило бы мне считать ее человеком с открытой душой. Возможно, в душе она и ничего плохого не имеет, но поведение ее заставляет быть с нею чуточку чужим. До конфликта с нею я не придавал внимания этим тонкостям в ее поведении. И даже ее грубый и резкий тон, которым она сказала когда-то «Поставь машину», я пропустил без реакции на то, что это не случайно, так ею сказано, а от души. И я совершенно искренне оправдывал ее, считая, что так и надо было сказать. Теперь же я опасаюсь того, что в душе она носит именно эту чужую холодность. И удивительно то, что и к Рите она также холодновато относится. Я никогда не видел ее нежной и ласковой к Рите. К Виктору Ивановичу она гораздо лучше относится, хотя все действия Риты по отношению к ней должны бы заслуживать лучшее отношение к ней, а не к Виктору Ивановичу. Почему так ведет себя Анна Ильинична, я не могу понять. Возможно, я что-то просто не знаю.
И еще один момент позволяет мне так рассуждать об Анне Ильиничне. Это ее равнодушное отношение к моим детям. Она никогда не интересуется моим отношением к Сереже и Оле. И поэтому я с ней не говорю никогда о своем чувстве к детям. И я раньше оправдывал ее, считая, что так и должно быть. «Ведь Сережа и Оля совершенно чужие ей», — думал я постоянно.
Но как бы то ни было, я строю свои отношения к Анне Ильиничне на уважении к ней, на большом желании того, чтобы она чувствовала себя хорошо и не тяготилась с нами. И хочется, чтобы она понимала и чувствовала искренность этого уважения.
Наши отношения с Ваней и с Валей так и продолжаются быть ненормальными. С Ваней мы встречаемся только в магазине иногда да в бане. Разговоров никаких не ведем с ним. У них я уже давно не был дома и он никогда не приглашает. К Вале я тоже не хожу. И удивительно то, что мне совсем не хочется идти к ней.
Вчера я пошел в училище, чтобы узнать, куда мне ехать в колхоз. Долго рядились и решили, что я должен ехать в совхоз «Красный плодовод» в деревню Потросово, Козельского района, где живут и работают группа первого курса хореографической и режиссерской специализации. Местные хулиганы разбили в общежитии окно ночью и переполошили девчат. Я должен был ехать для наведения порядка и поддержания нормальной спокойной жизни. В принципе мне можно было и не ехать в колхоз, сославшись на больную руку, но совесть не позволила так поступить и я согласился с условием, что вместе со мной поедет Матвеев Игорь Дормидонтович. Калерия Александровна согласилась с этим условием и мы уговорили Матвеева поехать со мной. И вот сегодня мы прибыли с ним в Потросово. Очень не хотелось расставаться с Ритой. Мы так привыкли друг к другу. Она с 3-го по 7-ое сентября была в командировке в Спас-Деменске и я был просто сам не свой от скуки. А теперь я уехал от нее. Но ничего не поделаешь. У нас сложилось плохое положение с деньгами и поездка в колхоз должна поправить все в лучшую сторону.
Деревня маленькая, дома расположены в беспорядке. Студенты живут в половине, специально построенном для приезжих бараке. Другая половина его еще не сделана до конца. Да и в сделанной еще много недоделок. Мы больше всего возмутились отсутствием отопления. Даже печей нет. Девчата замерзают ночами, так как погода стоит холодная и дождливая. Посушить промокшую одежду негде и девчата развешивают все на кухне.
Когда я вошел в одну из комнат, то находящиеся в ней девушки приняли меня за работника совхоза и спросили, привез ли я им обогреватели. Я пояснил, кто я такой и зачем прибыл к ним. Они обрадовались и повеселели.
Вечером я собрал всех работающих и обговорили вопросы быта, распорядка дня, организации работы и отдыха. Я остался довольным девчатами. Правда, почувствовал, что режиссеры хотят взять приоритет над хореографами. Кто-то из девушек-режиссеров упрекнул хореографов за то, что они не поддерживают должного порядка на кухне, не совсем чисто моют посуду и прочее. Я удивился, что хореографы промолчали.
В режиссерской группе есть один парень. По внешности похож на среднеазиата. Парень слишком скромный и застенчивый. Девчата относятся к нему с уважением. Он и спит с ними в одной из комнат.
Погоды хорошей нет и в бараке холодно. Но ничего, начнем обживаться.


15-го сентября, суббота

Итак, жизнь в совхозе приходит в определенный ритм. Хорошо, что я уже имею опыт пребывания на сельхозработах. Я поприсутствовал на совещании животноводов и познакомился со всеми руководителями совхоза: с директором, парторгом, управляющим Потросовского отделения и другими.
Совещание проходило в красном уголке Потросовской фермы. Такого собрания я кажется никогда не видел. Поразила свобода высказывания мыслей. Выступали доярки, пастухи, руководящие работники. Один из пастухов, выступая, сказал:
— Запустили ферму вконец. Из двухсот коров доится только сто. На ферму не войти, все занавожено, заведующая фермой работает плохо, живет только для себя, а начальство потакает ей. Гнать надо всех из совхоза, начиная с директора и кончая бригадирами. Все вы живете в свое удовольствие и набиваете свой карман. А то, что ферма гибнет — вам наплевать.
С истерическим криком выступали и некоторые доярки. Кричали так, что невозможно было понять, что они говорили. У одной я только и разобрал слова: «Я правду говорю».
Вообще, действительно, ферма запущена до предела. Вокруг все занавожено. Коровы лежат в жидком навозе, часто не выгоняются на пастбище, так как у пастухов бывает или запой, или просто не погонят и все.
А дождливая погода еще и добавляет неприятностей. Грязь всюду непролазная. И видя эту картину грязи, неразберихи, пьянства, разгильдяйства и распущенности, с болью в душе думаешь: «А что же будет дальше?» Ведь дела в деревне не улучшаются, а ухудшаются.
По вечерам мы с Игорем Дормидонтовичем ведем разговоры на различные темы и воюем с местными парнями-пьяницами. И в этом отношении деревня мрет. Нет ни одного порядочного или хотя бы приличного парня. Еще ни одного вечера мы не видели у дверей нашего барака кого-нибудь трезвого. Пьют все «бормотуху» или, как ее еще называют, «червивку». Это вино, сок для которого мы делали в прошлом году в совхозе «Красный комбинат». Благо, что эти дебилы почему-то слушаются меня. А сегодня уже в первом часу ночи пришли какие-то отшельники и выбили у девчат окно. Мы выбежали с Игорем Дормидонтовичем, но я не догнал одного из идиотов. А если бы догнал, то ему было бы худо, так как злостью я был переполнен.
Сегодня первый день вышли на уборку картошки. Начальство не хотело приступать к уборке ее, а я постоянно настаивал, чтобы нам дали работу на картошке. И сегодня приступили не потому, что я настаивал, а потому что «сверху,» заставили начать уборку картофеля. В газете было объявлено, что 14-го, 15-го и 16-го проводится трехдневник по уборке картофеля в области. Со студентами все нормально, но еще должной дисциплины и порядка нет. К работе многие не приучены. На собрании было решено набирать по 27 сеток, то есть по 540 кг. Но сегодня почти никто эту норму не выполнил. Мы с Игорем Дормидонтовичем тоже включились в работу. Совхоз платит по 20 рублей за тонну убранной картошки. Заработать можно неплохо.
Написал письма Рите и Сереже. Планирую 20-го сентября съездить домой, так как у Риты будет день рождения. Исполнится ей 40 лет. Только наши хорошие с ней отношения не дают ощущения, что возраст у нас уже не молодой. Мы как-то не замечаем годы.
После работы мы с Игорем Дормидонтовичем ходим в сад и собираем яблоки. Их мало в этом году и на некоторые яблони лазили из-за одного — двух яблок. Но килограмма по четыре-пять набираем. Так что время заполняем делами.
С нами живет еще наш преподаватель баяна, Иван Иванович Крылов. В училище о нем говорят, что он иногда переживает приступы шизофрении. Я ни разу не замечал за ним явной картины приступа. Ко мне он всегда относится с уважением. Здесь он должен быть до 17-го сентября.
Мы удивляемся с Игорем Дормидонтовичем на его сонливость. Стоит ему только лечь на кровать, как он тут же уже храпит. И по ночам храпит изрядно. И сегодня мы гоняли хулиганов, а он храпел. Я думаю, что он все слышал, но не хотел вмешиваться в спор с хулиганами. А Игорь Дормидонтович молодец. Он постоянно выходит выпроводить хулиганов, как только услышит их голос в коридоре.
Классный руководитель режиссерской группы Зайцева Валентина Викторовна (бывшая председатель профкома училища) ведет себя не добросовестно по отношению к своим студентам. Сегодня она уже вторую субботу оставляет их одних и уезжает в Калугу. Такое отношение для классного руководителя я считаю недопустимым. И вообще я за время своей работы в Калуге видел патриотичность к группе только со стороны Шевцова. Остальные классные руководители работают без любви к студентам. Работают только потому, что их заставляют. Видимо такое же отношение и у Зайцевой.
Самочувствие мое нормальное и я очень доволен этим и подтверждаю то, что готов любую работу делать лишь бы чувствовать себя хорошо.


23-го сентября, воскресенье

События сельской жизни проходят в перипетиях. На работе мы с Игорем Дормидонтовичем занимаемся погрузкой сеток с картошкой то на трактора, то на машины и доставкой ее в Козельск. В Козельске сетки таскаем в вагоны. В четверг, 19-го сентября мы грузили очень грязные сетки и загружали их в вагоны. Измазались с ног до головы. В одном из вагонов мы нагляделись на подонков человечества — мужиков, которые зарабатывают деньги на разгрузке. Зарабатывают и тут же пропивают их. Личности отвратительные, полностью потерявшие человеческий образ и внешностью и выражениями и действиями. При моем понимании они заслуживают только расстрела, как ненужные люди, или использования их под конвоем на каких-либо вредных и тяжелых работах в полной изоляции от нормальных людей. А они живут среди нормальных и вызывают отвращение.
20-го сентября я перевязал две больших сумки с яблоками, перекинул их через плечо, третью взял в руки и пошел на перекресток дороги. До Козельска добрался на попутной машине, которую пришлось ждать часа два. Из Козельска ехал на такси. В двенадцатом часу я был в Калуге. Дома застал Анну Ильиничну и сердечно с ней расцеловались. Она тут же начала готовить обед, а я побежал позвонил Рите и она пришла тоже домой обедать. Были очень рады с ней встрече. Я поздравил ее за обедом с днем рождения и мы все выпили водки за нее. После обеда Рита пошла на работу, а я по делам, которых было очень много. Побыл в училище, в детском доме, в магазинах и зашел за Ритой, чтобы идти вместе домой. На базаре я купил ей розы и Рита была довольна.
— Что-то более существенное я не могу тебе купить, так как не располагаю деньгами, — сказал я.
— Для меня самый лучший подарок то, что ты приехал поздравить меня, — ответила Рита.
За ужином я еще с удовольствием выпил за ее здоровье и благополучие. Настроение было отличное и мы проявляли ласку и нежность друг к другу.
А в пятницу Рита собрала гостей. Пригласила она Виктора Ивановича с Валентиной Васильевной, свою подругу Галку, Валю нашу и Ваню с Тамаркой. Ваня отказался из-за того, что плохо себя чувствует. Еще утром в бане он пожаловался мне, что сильно болит голова и решается вопрос об освобождении его от работы. Вид у него совсем больной и слабый. Я поражаюсь его терпению в лечении. Вот уже где-то лет пятнадцать каждый вечер он ходит на уколы, что-то пьет из лекарств и трав, проделывает другие различные процедуры дома, но состояние здоровья не улучшается. Об отношениях с ним я написать могу только одно, что они плохие. У меня есть определенные обоснования иметь к нему претензии, а он не знаю чем оправдывает свои обвинения в мой адрес. Правда, в последнее время я замечаю, что он стал попроще как человек и по пути из бани мы разговаривали с ним по-братски нормально. Днем ездили с ним к маме. Вот уж она рада была нашему приезду. Просто как ребенок радовалась. Даже растерялась и, сидя на кухне, не знала куда положить руки и все гладила то одной рукой, то другой по столу. А Ваня грубо заметил: «Ну что ты гладишь стол? Сиди спокойно».
— Да она от радости волнуется. Неужели ты не видишь? — сказал я.
Мама сдержалась и ничего ему не сказала.
По дороге от мамы Ваня сказал:
— Вы приходите с Ритой к нам, когда будете свободны.
Я удивился этому, так как раньше он не приглашал нас.
Ну и дальше о гостях. Виктор Иванович тоже не приехал из командировки в Кондрово и не пришел к нам. По пути в гараж я пригласил Васю с Лидой, но они пришли уже поздно и поведение Лиды мне не понравилось на сей раз. Как-то не душевно и не просто она себя вела.
В общем, хорошей компании не получилось. Я хотел захмелеть и отключить себя от мысленных оценок, что компания не клеится, но выпитое большое количество стопок не подействовало на меня.
Все хвалили мои свинушки, которые я набрал в деревне, засолил и привез почти трехлитровую банку, а Валя наша попробовала и промолчала. Я это расценил как вредность ее по отношению ко мне.
И только мы с Ритой были в душе в неловком положении и чувствовали себя не так, как бы мы хотели.
Утром в субботу мы немного разобрали вчерашний вечер и согласились, что было не то, что мы любили с ней. Не было простого душевного климата. Было явно заметно, что у каждого что-то свое на уме.
К девяти часам мы с Ритой пришли на автовокзал, так как на девять часов у меня был билет на Козельск. Вместе со мной поехала Нателла Ивановна со своим сыном Юлькой. Он ровесник моему Сереже. Поехали они со мной, чтобы набрать яблок в Попелёвском саду. Дорогой она рассказала о своей жизни в Жданове, о разводе с первым мужем, о переезде в Калугу.
В Козельске она позвонила начальнику Козельского автохозяйства и тот приехав за нами на автовокзал, дал нам грузовую машину и мы поехали в Попелёвский сад. Но шофер не доехал до места, где растут хорошие яблоки и мы два ящика набрали плохой и мелкой «Антоновки». Из сада мы приехали к нам в Потросово, где я остался продолжать свою миссию в совхозе.
Дежурные по столовой девчата сказали, что Зайцева уехала домой в Калугу под причиной доставки одной больной студентки домой в Обнинск. Я возмутился таким ее поведением, так как я не разрешал ей уезжать в эту субботу.
Вечером Игорь Дормидонтович рассказал мне, что Зайцева уехала еще в пятницу в Калугу и в пятницу студенты забастовали и не стали убирать картошку, так как их поставили на участок, где плохая картошка, а учащихся из Сатинского СПТУ поставили на хорошую картошку. Как их Игорь Дормидонтович не уговаривал они не стали работать. Я не осудил действия наших девчат, так как посчитал их действия правильными. Ведь мы живем и работаем в Потросово и к нам должно быть лучшее отношение. Девчат в субботу поставили тоже на хороший участок, но поработали они не очень хорошо. Вечером они напомадились, принарядились и пошли в клуб на танцы. Домой некоторые пришли в двенадцатом часу. Я не стал их разносить, решив проверить что будет завтра, как они встанут на работу. Кто-то пустил слух, что завтра не работаем. Я прошел по комнатам и объявил, что завтра рабочий день. Но в душе я ощущал, что девчата что-то затевают и не с должной реакцией восприняли мое решение завтра работать. И вот утром я, как обычно, встал и в семь часов постучал в дверь в комнату, где живут хореографы 15 человек и объявил подъем. Все промолчали, но я почувствовал, что они не хотят вставать. Точно такое же настроение было и в двух других комнатах, где живут режиссеры.
Обычно, пока я схожу в туалет, большинство девушек встает. А на этот раз никто не встал. Я обошел комнаты еще раз и сказал, чтобы поднимались. Опять все отреагировали молчанием и продолжали лежать. Это возмутило меня и я в третий раз входя в комнаты сердитым тоном сказал:
— Если у вас набирается наглости так вести, то я не разрешу вам ни завтракать, ни обедать. Можете лежать хоть целый день. А кто посчитает мое действие неверным, можете поехать в училище и пожаловаться, что мы не вышли на работу, а Виктор Андреевич не дал нам есть.
Хлопнув дверью комнаты хореографов, я пошел по коридору, громко ругаясь: «Вот нахалюги что задумали. В среду они не работали из-за дождя, в пятницу из-за плохой картошки, в субботу поработали спустя рукава, а сегодня устроили забастовку, когда на улице стоит отличная погода. Ну, наглецы».
Я вышел из барака и думал что еще предпринять, чтобы их разнести и заставить подняться. Не видя меня из первой комнаты выскочила комиссар отряда Роговец Тамара. Это высокая, некрасивая, грубая и бестактная девушка из подмосковного города Электросталь. Она побежала во вторую комнату, потом в третью. И когда она выходила из третьей комнаты, я услышал ее слова: «В случае чего скажем…».
«Саботирует не подниматься», — подумал я. Войдя в коридор, я пригласил Роговец в комнату к себе и сказал:
— Ты как понимаешь свою миссию комиссара?
— Нормально.
— Это не ответ. Ты зачем сейчас ходила по комнатам?
— Просто так. Девчонки сказали, что не знали, что сегодня будем работать.
— А почему ты, как комиссар, не спросила, почему они не встают. Тебе кто дал право провоцировать людей на саботаж?
— Я никого не провоцировала. Вы что, Виктор Андреевич, — грубо огрызнулась Роговец.
— Прекрати вранье, Я все слышал. Это не комиссар, а вредитель так только может делать. Так вот: собирайся и чтобы твоего духу не было здесь в Потросово.
— Что это я должна собираться?
— А то, что ты не комиссар, а вредитель, я сказал. Тебе ясно?
— Что я сделала такого?
— Это ты у себя спроси по дороге в Калугу. Больше я тебе ничего объяснять не буду. И мораль читать не буду. Ты прекрасно сама знаешь какую гадость ты делаешь.
— Я никому ничего не говорила, девчонки меня сами попросили сказать вам, что мы сегодня не идем на работу.
— Не ври. Я уже такие фокусы знаю.
— Это не фокусы. Я просто не хочу, чтобы мои люди работали без выходных.
Она произнесла это «Я» так, как будто действительно ей доверены люди и она несет за них ответственность.
— Выбрось из головы свое я. Его вовсе нет у тебя в данной ситуации. «Я» ценят не его авторы. Иди и собирайся в Калугу.
Роговец стояла. Наглая спесь с нее явно сошла.
— Иди, говорю. Я не хочу больше с тобой разговаривать.
— Почему вы не хотите со мной разговаривать?
— Потому что я ненавижу людей, которые вместо того, чтобы делать хорошо, делают плохо. Тем паче, что они обязаны делать хорошо. Иди.
Роговец ушла.
— Вот нахалка, ты видал? — сказал я Игорю Дормидонтовичу.
— Конечно нахалка. А матом—то как ругается, — сказал он.
— И ты слыхал мат от нее?
— Вчера в столовой так кого—то покрыла, что ужас.
— А что ж ты промолчал сейчас?
— Я ведь только слыхал, а видеть не видел, что это она. А по голосу это точно она была.
Я надел куртку и пошел в правление. Навстречу мне шел Валерий Яковлевич. Мы поздоровались с ним и он спросил:
— Ну как дела?
— Забастовали девки.
— Чего?
— В воскресенье хотят выходной устроить.
— В такую погоду выходной?
— Лежат вон все.
— А ну-ка пойдем.
Костюченко прошел по всем комнатам и сказал, чтобы через пять минут все построились около барака.
Нехотя, но все вышли. Кто-то иронически бросил: «В две шеренги становись!»
Когда более менее получился строй, заговорил Валерий Яковлевич:
— Девочки. Я не понимаю ваше поведение. Нынче у нас самый трудный год. Зерновых хозяйства собрали мало. Поэтому с мучными изделиями будет туго в этом году. Все силы сейчас брошены на картошку, потому что это второй хлеб. Сегодня, как видите, хорошая погода, а вы решили выходной устроить.
— Третий на неделе, — добавил я.
— Вот именно. Это мне не понятно. Какие же вы комсомольцы? Как же корчагинцы работали? В голоде, в холоде, в грязи. А вы? Так дело не пойдет. Вы посланы сюда, чтобы помочь хозяйству. Ведь своих людей у нас не хватает. Вы это видите. Дел много сейчас. А людей города надо кормить. Мы здесь работаем в такую горячую пору без выходных. Понимаете? У нас нет выходных. Это преступление устраивать себе выходной в такую горячую пору и в такую хорошую погоду. Я не могу понять ваше поведение…
В это время подошел главный агроном совхоза известный на всю округу Абдула Шапиевич. Это молодой человек лет тридцати, приехавший из Дагестана после окончания сельхозинститута. Но о нем потом отдельно напишу.
— Так вот, давайте бросим свое такое плохое намерение, — продолжал Костюченко, — и пойдем на работу. Идите завтракайте и в поле.
— Нас не хотят кормить, — бросил кто-то из строя.
— Я сказал: идите завтракайте и в поле, — заявил твердо Валерий Яковлевич.
Это его заявление мне не понравилось. Ведь он должен был действовать в согласии со мной, а не один. Но я не стал придавать сейчас этому значения, считая главным то, чтобы студенты пошли на работу.
— Все, кто пойдет на работу, идите завтракайте, — сказал я. — Но хочу сказать следующее. Как представитель партийной организации я ставлю вас в известность, что о вашем поведении будет сообщено администрации училища, комитету комсомола и классным руководителям. Я напишу докладную за подписью дирекции совхоза, секретаря парткома и нашей с Игорем Дормидонтовичем в обком комсомола, в которой изложу истину о том, что ваш стройотряд липовый, что в этом стройотряде самым позорным образом ведет себя комиссар. В моем понятии это не комиссар, а позор и посмешище над святой должностью комиссаров в которых люди видели и хотят видеть пример.
Говорил я громко и с искренним возмущением, глядя на Роговец в упор. Ее наглость не могла противостоять этому возмущению и она, не выдержав, схватилась руками за сердце и, заплакав, сказала:
— Что вы кричите? У меня сердце больное…
Больше она ничего не могла сказать и, выйдя из строя, отошла в сторону и стала у стены барака.
— Ну зачем вы так?.. — сказала одна из девчат.
— А за тем, что я не могу спокойно воспринимать такую подлость. Я противник всех этих сцен, так как понимаю, что есть главная задача, ради которой мы сюда все приехали. Ради этой задачи мы должны перенести временные трудности. И здесь надо не саботировать, а поработать как следует. Я думаю, что большинство из вас тоже также понимают. И им не нужны никакие нотации. Так что кто идет на работу могут идти на завтрак.
— Нам надо шесть человек на ток, — сказал с кавказским акцентом Абдула.
— Кто добровольно согласен пойти на ток? — сказал я.
Вышли вперед шесть девчат из хореографической группы.
— Все ясно. А остальные идите на картошку, — сказал я.
После завтрака, хотя и нехотя, но все вышли на работу. Это была победа. И в душе я был рад беспредельно. Сами мы с Игорем Дормидонтовичем тоже трудились в полную силу. Он по вечерам ворчит, что я «втравил его в работу». Но теперь он уже не может бросить работать, так как знает, что ему за работу идут деньги. Иногда в ответ на его ворчание и заявление: «Уеду домой», я говорил:
— Не городи ты ерунды. Что ты дома будешь делать? Проживаться и только. Ведь здесь идет тебе денежка, а там она от тебя будет идти. Здесь ты живешь на всем готовом.
— Здесь ты, конечно, прав, — соглашался Игорь Дормидонтович.


25-го сентября, вторник

Вчера и сегодня девчата беспрекословно вставали и работали хорошо. Почти все перевыполнили норму. И опять я радовался про себя. Сегодня решился самый важный для меня вопрос. С самого первого дня приезда я решил про себя, что сделаю все, чтобы 1-го или 2-го октября уехать из деревни. Никому об этом не говорил, а в душе держал этот план. И когда Калерия Александровна во время моего приезда в Калугу сказала: «Вы, Виктор Андреевич» без согласования с нами не уезжайте из колхоза. Обязательно свяжитесь с нами», я сказал:
— Не буду я с вами связываться. Если я что—то и решу, то решу без вашего участия.
И вдруг сегодня, когда мы пришли на обед, к нам в барак вошла женщина невысокого роста, в очках с желтоватыми волосами на голове. Эта была зам. председателя райисполкома Галина Сергеевна Тихомирова. На ее вопрос: «Как дела?» Я ответил: «Все нормально».
— Давайте договоримся так, — сказала Галина Сергеевна, — вот уберете картошку, и я вас отпущу домой, не буду переводить в другое хозяйство.
— Это вы авторитетно говорите? — спросил я.
— Конечно.
— И я могу объявить так и ребятам?
— Можете и ребятам так сказать
В соседней комнате вела разговор с девчатами, приехавшая чуть раньше Тихомировой Калерия Александровна. Я побежал за ней и пригласил к себе в комнату.
— Калерия Александровна, я хочу, чтобы вы послушали наш уговор с Галиной Сергеевной.
— Это вы и есть Галина Сергеевна. Мы с вами много раз говорили по телефону, — сказала Калерия Александровна. — Так о чем вы договорились?
— Я говорю, что пусть они уберут картошку и едут домой, — сказала Тихомирова.
— А когда вы сможете убрать картошку, Виктор Андреевич? — спросила Калерия Александровна.
— Я думаю, что первого октября мы уберем.
— И им можно будет ехать первого? — опять спросила Калерия Александровна, глядя на Тихомирову.
— Да. Переводить я их никуда не буду, хотя у нас еще по району не убрано тысяча шестьсот гектар.
— Ну что ж, тогда все зависит от вас, Виктор Андреевич, — сказала Калерия Александровна.
— Я понял. Постараемся не подвести, — ответил я.
В это время вошел в комнату Валерий Яковлевич.
— О, как хорошо. И управляющий пришел! — сказал я.
Он поздоровался с Калерией Александровной и Галиной Сергеевной.
— Вы не будете возражать, если они первого уберут картошку и уедут домой? — сказала Тихомирова, обратившись к Костюченко.
— А чего? Конечно, пусть едут. Остальные вопросы мы как—нибудь сами решим.
— Тогда, как только они уберут картошку, так пусть едут. Хорошо? — сказала Галина Сергеевна.
— Конечно, — ответил Валерий Яковлевич.
Проводив Тихомирову, мы пригласили Калерию Александровну обедать. Вчера я с тремя девушками после работы сходил в лес и набрали грибов. Сегодня они были в жареном виде поданы к столу и мы угостили ими гостей. Вместе с Калерией Александровной приехала Царева. Она как вечная сопровождающая у Калерии Александровны. Во время работы они вместе ходят в ресторан обедать. И эта привилегия Царевой никем не пресекается. Привилегия Царевой проявляется и в том, что она не ведет уроки физкультуры, а в конце года часы ею бывают все выполненными. Это тоже делается на глазах у всех, но разговора никто не поднимает официально об этом. Только где-то в кулуарах люди возмущаются.
После обеда я обошел комнаты и объявил о решении уехать 2—го октября. Во второй комнате кто-то воспринял с недоверием это решение. И одна из девушек сказала:
— Ой, Виктор Андреевич, ведь это просто нам лапшу на уши вешают и все.
— Ничего не лапшу. Я говорю вам абсолютно твердо, что если 1—го уберем картошку, то второго не выходим на работу вместе со мной.
— Ну посмотрим как вы сдержите свое слово.
— Посмотрим, — сказал я, — но только сначала слово за вами.


28-го сентября, пятница

Вот уже в который день я радуюсь по вечерам после работы за то, что с девчатами больше никаких конфликтов по поводу работы нет. Инцидент с Роговец уладился примирением. Дело в том, что в понедельник (24-го), когда приехала Зайцева из Калуги, я в обед пригласил ее к нам в комнату и в присутствии Игоря Дормидонтовича и Шевцова устроил ей разнос, заявив, что так разгильдяйски вести воспитательную работу нельзя и ей должно быть стыдно за то, что она числится командиром отряда, а отряд десять дней из двадцати был без командира. Я сказал, что напишу на нее докладную директору и в обком и добьюсь, чтобы такое поведение было наказано. Зайцева струхнула капитально. Но за то, что она все признала, не огрызнулась в ответ, я не стал писать докладную и во время приезда Калерии Александровны я промолчал о поведении Зайцевой. А Роговец я настаивал покинуть пребывание в совхозе, но она сначала говорила, что не может одна ехать и ей нужен сопровождающий. Я никакого ей сопровождающего не дал. А когда приехала Зайцева и я отчитал ее за такого комиссара, она пригласила вечером ко мне Роговец и та стала извиняться передо мной и просить, чтобы я ее не прогонял домой. Спесь с нее была явно сбита. Роговец стала первой выходить на работу и работала, хотя и не очень здорово, но без выкрутасов. В поведении она стала сдержанней и серьезней. Когда грузили картошку в ШАЗИК, я, принимая ведро от нее, сказал:
— Наконец-то, наконец
К нам приходит Роговец,
А без Томы Роговца
Не имели б мы конца.
— Я не склоняюсь, — сказала Роговец.
— Ничего, я тебя склонил, — ответил я.
— Ради рифмы можно, — сказала одна из девчат.
Есть и еще вредные и нагло-хитрые девчата. Их я уже тоже понял. Но они притихли и работают под боязнью лишь бы только я не ругался. Во многом мне в борьбе с ними помогает то, что я сам работаю. Они, как и предыдущие студенты, работающие со мной в колхозе не могут сказать: «Сами бы взялись да поработали».
Сейчас я уже всех девчат знаю по имени и по фамилии. По вечерам я приглашаю к себе бригадиров и пишу справку о проделанной работе за день каждым человеком. Этот порядок уже вошел в норму и я доволен, что чего-то добился, чтобы был порядок. По всем вопросам все обращаются ко мне.
Только вот хулиганы местные не дают спокоя по вечерам. Вчера в барак пришел местный пьяница Ботин Женька. Он уже отслужил армию, был женат, но пьет каждый день и пьяный приходит к нам. Я несколько раз говорил с ним по-хорошему и он выходил или из комнаты девушек, или из коридора. В разговоре со мной он высказывал «уважение» ко мне. Так было и вчера. Сначала я его по хорошему попросил уйти. Он, слушаясь меня, обругал похабными словами Игоря Дормидонтовича. Я вывел его, но минут через пять он снова появился в коридоре. Здесь я уже рассердился не на шутку и хватил его так, что он как мешок упал и поднял руки кверху. Я схватил его и дотащив до двери с силой швырнул его в дверь. Он хотел задержаться, но попал ладонью на гвоздь, вбитый в косяк и я видел как он, вылетев из коридора, с чувством боли стал смотреть на ладонь. Но больше он не появлялся в коридоре. И остальные парни, видевшие как летел Ботин, не зашли больше в коридор.
А сегодня было решено дать концерт для потросовцев. Вчера прошла репетиция номеров и сегодня было объявлено всем о концерте.
Работали мы до пяти часов. И только я вошел в коридор барака, как мне навстречу из кухни выбежала… Рита.
— Здрасьте, Виктор Андреевич, — сказала она, улыбаясь.
— Здравствуйте, — сказал я, ошарашенный вконец ее неожиданным приездом. Ведь только вчера я получил от нее письмо и она ничего не писала о приезде.
— Мы с вами знакомы оказывается, — сказала Рита.
Этим она дала понять, что не представляется как жена и я и вовсе растерялся.
— Что ж, проходите к нам, — сказал я и мы прошли в комнату.
Здесь я поцеловал ее, а Рита сказала:
— Я командировку взяла в Козельск, а Тамара Семеновна в Боровск.
— А когда ты приехала?
— Во вторник. Со мной приехала еще одна дама из облисполкома. Дел мы уже переделали много и мне можно было сегодня ехать домой, но я решила заехать к тебе.
— Вот додумалась. Надо же.
— Ты что не рад?
— Я об этом сейчас не думаю. Просто я не люблю встречи в таких вот кошмарных условиях. Мне бывает легче, если я переношу один какие-то неудобства.
— Да не переживай ты. Я ведь тоже приучена ко всему. Мы, когда я училась в институте, вообще на соломе спали. А я тебе мяса привезла.
— Ты как доехала?
— На автобусе. А от перекрестка шли пешком. Со мной шла медсестра и еще кто-то. Медсестра все хвалила вас мужчин. Говорит, что никогда таких не было. Сами и картошку подбирают и грузят. А Виктор Андреевич, говорит, вообще необыкновенный. И вообще все вас тут хвалят.
В комнату вошел Игорь Дормидонтович и они поздоровались с Ритой. Вскоре нас позвали на ужин и я предложил Рите идти с нами.
— Нет, я не хочу есть, спасибо. Принесите мне, если можно, стакан чая.
При Игоре Дормидонтовиче наши отношения с Ритой стали снова официальными. И когда он в столовой спросил меня:
— Это жена твоя?
— Да ты что? Это из милиции приехала насчет хулиганства узнать, — сказал я.
Но после ужина мы с Ритой завели разговор так о домашних и наших делах, что Игорь Дормидонтович понял, что это моя жена.
Я хотел Рите организовать постель у девчат, но ни в одной из комнат не оказалось лишней кровати. Пришлось стелить ей у нас на кровати, на которой спал Иван Иванович. Рита надела мой спортивный костюм в постель. Мы дали ей с Игорем Дормидонтовичем три одеяла. Мне пришлось один раз подняться с постели, чтобы прогнать парней из коридора.
В комнате было холодно и у меня застыли ноги под двумя одеялами. Пришлось накинуть на них плащ.


29-го сентября, суббота
 
Утром я поднялся около семи часов и, одевшись, пошел будить девчат. Я, чтобы мне первому попасть в туалет, бужу их уже одетым и пока они встают, я иду в туалет. А то бывает неловко, когда попадаешь с ними одновременно в туалет. Ведь он у нас перегорожен только досками и бывает все слышно, что делается за перегородкой. А девчата ведут себя шумно в туалете и наслушаться можно всего. Только они, кажется, не стесняются.
Завтракать Рита не пошла с нами и я снова принес ей стакан чая.
Я совсем упустил, что вчера мы дали концерт. Выступали наши девчата хотя и без музыки, но хорошо. Только местные подонки вели себя шумно. То и дело бросали какие-нибудь глупые реплики, дико смеялись. Рита пыталась успокоить их, но они не обращали на нее внимания. К моему удивлению спокойно вел себя Ботин и был трезвым. Рука у него правая была перевязана. «Значит он рассадил ее вчера», — подумал я.
После завтрака мы с Ритой пошли в контору и она поговорила с Костюченко насчет одного паренька, который уже совсем спился и стал, можно сказать, дебилом. Его пьяная речь сводится к тому, что он нараспев говорит кому—то: «Ну ты вообще молодец».
Рита попросила Валерия Яковлевича поспособствовать тому, чтобы этого паренька отправить в лечебный профилакторий, но Валерий Яковлевич сослался на занятость и ничего ей не пообещал.
Из конторы я проводил Риту к перекрестку. Прощаясь мы поцеловались и разошлись в разные стороны. Встреча прошла, конечно, на «низком уровне». «Но ничего, зато посмотрела где я и как живу», — подумал я, возвращаясь в барак. Думал я и о том, что Рита специально расспрашивала и у медсестры, и у нашей поварихи тети Мани о нас, чтобы узнать обо мне не представляясь, что она моя жена. И она была довольна, что получила такой отзыв обо мне.
Сегодня мы начали повторную уборку картофеля. Поле перепахивается культиватором и картошки выпахивается много. За день мы набрали шесть тонн. Вместе с нами работают две группы под руководством Шевцова. Они живут в Попелёво и их привозят на машине к нам. Хочется отметить хорошую разворотливость Анатолия Александровича в руководстве студентами. Я просто восторгаюсь им. Во многих моментах и действиях он повторяет меня. И я доволен, что его пребывание в колхозе вместе со мной пошло ему на пользу. Ведь руководить студентами и добиваться того, чтобы они работали не так—то просто.
Под совместным нашим пребыванием в колхозе я имею в виду работу нашу в колхозе им. Жданова Сухиничского района в 1979 году.
Пока по расчетам все идет к тому, что должны мы убрать поле повторно 1-го октября. Но работать надо более лучшими темпами. А девчата некоторые работают лениво. Видимо не верят, что мы сможем уехать, убрав поле.


1-го октября, понедельник
 
Япропускаю многие моменты в записи. Так упустил то, что написал письмо Оле и поздравил ее с днем рождения. Рита послала ей посылочку. Жаль только яблок не смогла послать, так как на почте нет посылочных ящиков.
Я все время ругаю себя за то, что не пишу о своем отношении к детям. Или вернее, мало пишу, а так они постоянно у меня в душе. Я всегда думаю о них, вижу во сне, представляю как дорого им обходится мое отсутствие с ними. И во всем этом по отношению к ним я абсолютно искренен. Мне очень жаль, что я живу без них, а они без меня. Факт, конечно, очень тяжелый. И действие этого факта я постоянно с болью ощущаю в душе. Хорошо, что Рита так относится и ко мне и к детям. В этом она просто молодец и я благодарен ей.
Плохо только то, что она (Марийка) запрещает им писать письма.
А теперь о наших делах в совхозе. Вчера мне пришлось быть трактористом, так как приехавший к нам тракторист дядя Миша с утра был пьян, а потом еще выпил с коллегами и вообще упал. Так я до вечера и подменял его, управляя Шазиком.
Сегодня я позвонил директору совхоза Лапшину и сказал, что поле мы заканчиваем и нас надо отправить домой.
— Никуда вы не поедете, — сказал он.
— Как это не поедем?
— А так. Еще рябина не убрана, — резким тоном говорил Лапшин.
— Александр Иванович, я ставлю вас в известность, что если сегодня мы уберем поле, то завтра ни один человек на работу не выйдет.
— Вас накажут по партийной линии, я позвоню в училище.
— Я ничего не боюсь. Ведь это не от меня исходит такое решение, а от Тихомировой.
— Тихомирова не распоряжается этими вопросами.
— Вот вы ей и звоните, — сказал я и повесил трубку.
А после обеда приехали наши Соколова и Логинов. Логинов нехотя поздоровался со мной, а Соколова завела разговор о том, как я решил вопрос с отъездом домой.
— Все решено, — сказал я.
— Как? С кем ты решил?
— Я сказал, что все решено.
— Ну какой был разговор?
— Да не буду я вам ничего говорить. Я что хуже вас понимаю все?
— Мы сейчас заедем в совхоз к директору и все решим, а то может быть придется задержаться, — сказала Соколова.
— Не делайте этого. Все равно ведь бесполезно, мы уедем, как только уберем картошку, — резко сказал я.
— Ну посмотрим, не горячись.
— И смотреть нечего. Вы лучше скажите когда ребятам на занятия приходить.
Сначала решили, что они должны придти десятого октября, а потом согласились все на том, что учебный год начинается 15—го и все пусть приходят 15-го. Девчата эту весть встретили шумной радостью. Кинулись меня обнимать. Кто-то сказал: «Теперь мы верим вам, Виктор Андреевич».
— Теперь задача стоит такая, чтобы нам завтра поле убрать. Сегодня мы его уже не успеем одолеть, — сказал я.
— Завтра уберем, — твердо заявили девчата.


2-го октября, вторник
 
Сегодня мы с Игорем Дормидонтовичем с утра поехали в Попелёво, чтобы утрясти все итоговые вопросы. Перед выездом я поговорил по телефону с Лапшиным и он дал согласие отправить нас завтра в Калугу. В Попелёво мы получили с Игорем Дормидонтовичем командировочные. Больше их никто не получил, так как бланки командировочных не были подписаны директором.
В контору совхоза вошел вдруг Бондарев. Он с несколькими студентами из своей группы и с несколькими преподавателями — мужчинами работает в колхозе имени Мичурина. Условия там житья и работы еще хуже, чем у нас и Бондарев сейчас остался с пятью студентами. Все остальные люди уехали. Бондарев был там старшим и, даже по его рассказам, он ничего там не смог сделать для улучшения дел. Хорошо, что я не поехал с ним работать.
После обеда мы получили деньги. Взяли водки и предложили выпить с нами директору совхоза. Тот пригласил и парторга Качанина Николая Ивановича. Я выпил совсем немного и был в хорошей форме. Игорь Дормидонтович тоже чувствовал себя хорошо.
— Вот, видишь как хорошо, когда не перепьешь. Человеком себя чувствуешь, — говорил я ему по дороге из Попелёво в Потросово. Шли мы пешком и вели хороший разговор на разные темы. Но больше всего говорили о плохом положении дел в совхозе. Виновником, в основном, является руководство совхоза. Не чувствуется роль ни администрации, ни парторганизации. За время нашего пребывания не было ни одного собрания партийного.
Я упустил момент о том, что 25-го сентября, когда приезжала Калерия Александровна, с ними на автобусе уехал в Калугу Игорь Дормидонтович, чтобы отвезти домой яблоки и привести себя в порядок. Вернулся он 27-го и рассказал, что пока доехал до Калуги, напился пьяным так, что еле дошел домой. Я его и отчитал за это. Он все воспринял без обиды и оправдываний. Вообще эта работа с ним в совхозе еще раз подтвердила, что человек он очень хороший и добрый. Мне было просто легко с ним. Это второй человек после Шевцова, с кем я готов быть на любых участках работы.
Девочки, когда мы пришли домой, спрашивали, уедем мы завтра или нет. Я не говорил им определенно, чтобы они не устроили «последнюю ночь», а отвечал: «Должны уехать». У нас закончились продукты и вот уже три дня мы едим только картошку и капусту. И я шутил по этому поводу говоря дежурным по столовой:
— Девчонки, значит меню так делайте: — утром — картошку с капустой, в обед — капусту с картошкой, а вечером — и картошку и капусту вместе.
Никто на еду не жаловался, так как у всех было желание скорее уехать.
Ну и теперь об Абдуле, как и обещал написать. Ходит он всегда в черных очках, даже вечером. Прославил себя женщинолюбом, хотя успеха у женщин и девчат он не имеет. Просто по кавказскому обычаю его охарактеризовали так. Но тем не менее он и сам любитель похвастать, что имел дело со многими и девушками и женщинами. Как он говорит: «Делал с ними мужское дело».
Однажды он пришел к нам в комнату и мы с Игорем Дормидонтовичем долго с ним разговаривали. Он нам рассказывал об обычаях Дагестана и, сравнивая их с обычаями России, сказал:
— У вас нет никаких обычаев. Все живут как хотят. Никто не ограничен никакими рамками. Молодежь гнилая, не имеет никакой порядочности. Начальство все живет только для себя. Набивают все свой карман и все кайфуют. Теперь меня никто не убедит, что в России порядок. Я сам все видел и знаю теперь. Никто не болеет за общее дело. Начальство познало немного марксизм—ленинизм и под этой маркой кричит, якобы болея за дело. А кончив кричать где-то на собрании он говорит: «Пойдем выпьем в ресторан». Все они пользуются привилегиями, так как для них все доступно.
Мы с Игорем Дормидонтовичем назвали эту его оценку «монологом Абдулы».
Вчера он уехал в отпуск к себе на родину, хотя уборка еще не закончилась. Постоянно жить здесь он не собирается, хотя и получил в Попелёво благоустроенную двухкомнатную квартиру.


3-го октября, среда
 
Утром я дал девчатам поспать подольше, но многие сами встали как обычно.
После завтрака я дал команду собираться, так как в три часа за нами придет автобус.
К бараку была подана лошадь с телегой и мы стали грузить матрацы, подушки, одеяла, простыни, обогреватели. Когда в комнатах остались одни кровати, я попросил девчат подмести пол, так как мусора в комнатах было много. Порядок был быстро наведен.
Во втором часу приехала кассир и выдала деньги. Кое—кто остался недоволен зарплатой. Некоторым девочкам я помог разобраться с бухгалтерией. Так Ларисе Бояриновой нашли недоплату в 26 рублей, Ане Роговой — 9 реблей.
Вообще и бригадир и бухгалтер по всякому ловчат, чтобы обмануть. Хорошо, что мы вели свой учет. Но некоторых девочек явно обманули и я ничего не мог сделать и доказать.
Когда деньги были выданы, мы с Игорем Дормидонтовичем организовали застолье, в котором приняли участие бухгалтер, бригадир, управляющий и кладовщик Федор Викторович. Все это я сделал из-за того, что нам никто не воспрепятствовал в отъезде. Если бы я не добился этого уезда, то обозлился бы и никакого бы хорошего расположения ни к кому бы не было. Пить водку я много не пил и чувствовал себя хорошо. Игорь Дормидонтович тоже был с нормальным хорошим настроением. Все было нормально.
В начале четвертого пришел автобус и мы поехали домой. Девчата сразу запели песни. Очень многие девушки и из хореографов и из режиссеров хорошо поют. Даже без музыки у них красиво и слаженно звучали довольно—таки трудные по мелодии песни.
Настроение у меня было хорошее, мы переговаривались о том, что в общем-то мы не плохо потрудились три недели и если бы были созданы хорошие условия житья и быта, да мы бы были ограждены от хулиганов, то жить можно и дольше.
— Все же, работая в совхозе на себе ощущаешь необходимость создания всех житейских условий, чтобы жизнь была нормальной, — сказал я. — Баня нужна? Нужна. Ведь помыться после такой грязной работы просто необходимо. Помывшись, человек должен хорошо поесть. Значит надо столовую хорошую иметь. Поев, человек должен иметь что-то для отдыха. Кто-то хочет почитать книгу, кто-то полистать журналы, поломать голову над кроссвордами, кто-то поиграть в шахматы, шашки, кто-то потанцевать, кто-то посмотреть телевизор, или кино. Значит необходимо, чтобы были клуб и библиотека. Тогда бы можно и концерт подготовить хороший. А то даже баяна нет в клубе. А когда пришло время человеку отдыхать, он должен иметь хорошую чистую постель и лечь не в одежде, как мы, а раздевшись, чтобы и тело отдохнуло, — сказал я.
— Правильно, конечно. А то ведь прямо скотские условия создают и держишься только на патриотизме, — сказал Игорь Дормидонтович.
— Точно. И студентов мы уговариваем упреками, что вы не патриоты, не комсомольцы, не корчагинцы и прочее. А ведь по идее они не должны переносить эти трудности и неудобства, так как это не результат необходимости, а результат разгильдяйства.
Мы приводили конкретные примеры того, что это разгильдяйство можно рассматривать как вредительство с времен Хрущева. И сейчас положение не поправляется. Сельское хозяйство продолжает разваливаться. Подтверждением тому является то, что во многих хозяйствах уже некому доить коров. В один из колхозов (колхоз «Фроловский») возят солдат, доить коров. Положение с продуктами нисколько не улучшается.
В одном из разговоров Валерий Яковлевич, как бывший работник райкома партии, рассказал, что некоторые колхозы района имеют двойное название среди работников райкома партии. Вторые названия даны согласно положения дел в колхозе. Так колхоз «Путь к коммунизму» называют «Путь к разрухе», колхоз имени Ленина — «Мечты об урожае», колхоз имени Мичурина — колхоз Мичуринцев, где руководство околачивает груши. И это в райкоме партии такое отношение. Наверняка об этом известно и в обкоме партии, и в областном управлении сельского хозяйства. Но никто никаких мер не принимает.
Валерий Яковлевич сказал, что в райкоме партии обстановка грязная, доброго микроклимата нет, люди подсиживают друг друга, выслуживаются, избегают трудностей, переваливая их на плечи других. То есть все также, как говорил мне некогда Николай Кузнецов об обстановке в обкоме комсомола.
С кадрами районного начальства положение плохое. Особенно плохо с работниками милиции. Повсюду творятся безобразия, а мер не принимается. Хулиганы чувствуют себя вольготно. Сколько я раз не говорил и местному начальству и районному, чтобы приехал к нам участковый, так за все время нашего пребывания в Потросово никто и не приехал. Студенты, живущие в Попелёво в протест на действия хулиганов решили все собрать чемоданы и уехать в Калугу. Только тогда появился участковый и одному из хулиганов дали десять суток. Никакие отряды дружинников нигде не действуют. В нашей деревне Потросово несколько молодых парней нигде не работают, уклоняются от явки в военкомат, целыми днями они пьют водку, вечерами безобразничают, но никто никаких мер к ним не принимает. Местные жители с возмущением говорят: «Да что ж это такое? Али советской власти у нас нету, что нет на них управы». И в Потросово, как говорят, да и мы сами это ощущали, еще более—менее нормально. В других населенных пунктах и того хуже.
После приезда Риты разнесся по деревне слух, что приезжали из милиции и интересовались Тереховым и Ботиным. Этот слух дошел до матери Ботина и она, встретив Игоря Дормидонтовича, просила прощения у него, заверяя, что Женька больше не будет безобразничать. А вечером в субботу пришел сам Женька ко мне и тоже извинялся и заверил, что больше не будет приходить к нам в барак пьяным.
Я написал на него заявление в милицию и мы, подписав его с Игорем Дормидонтовичем, предложили подписать Зайцевой. Та прочитала заявление и отказалась подписать. А встретив Женьку, сказала, что на него написано заявление. Это ее действие я расценил как подлость и подтверждение плохой характеристики, которую мы дали ей с Матвеевым еще раньше в разговоре. И надо сказать, что если бы не я, то безобразий бы в бараке было много. Ведь парни не признавали Зайцеву. Они входили в комнаты к девчатам и она не могла их выпроводить. Кто-то из девушек бежал за мной с просьбой вывести парней из комнаты. Если Зайцева пыталась закрыть дверь, то кто-нибудь из парней ставил в дверь ногу и Зайцева опять посылала за мной. И уже дошло до того, что один из парней стал саму ее брать за руки и держать в коридоре. И такое было однажды даже днем. Парень держал Зайцеву за руки и явно хотел позаигрывать.
— Ты не перепутал, Саша, — сказал я, войдя в коридор. Парень тут же отпустил ее.
А однажды вечером, когда девушки пошли в туалет перед сном, один из парней поймал одну из девушек и пытался ее поцеловать. Та отбивалась, но ничего не могла сделать. Хорошо я вышел из коридора и рванул его от девушки. Много было всяких моментов, которые могли бы привести к безобразию. И всегда мне приходилось разгонять ребят и ставить все на место.
Что касается комиссара Роговец Тамары, то мои крутые меры по отношению к ней пошли на пользу. Она очень резко изменилась в лучшую сторону. Не стало ее развязной дури и командования. Несколько раз она уходила с поля позже всех, чтобы показать, что она работает насовесть. Правда, она набирала гораздо меньше сеток, чем те, кто ушел домой, но работала. Ее попытки работать медленно, желание вообще постоять и поболтать с кем—нибудь из девчат, я тут же пресекал. Она беззлобно реагировала на то, что я делаю ей замечание. «Да что ж это такое, как будто Роговец хуже всех», — говорила она.
А в один из моментов, когда мы подобранную картошку загружали в ШАЗИК, я стоял в кузове и принимал корзины. Принесла корзину и Роговец. И я опять сказал в шутку:
— Наконец-то, наконец
К нам явилась Роговец.
— Вы уже стихами стали обо мне говорить, — сказала Тамара.
— Я уже замышляю поэму о тебе и ты будешь второй Тамарой, вошедшей в поэзию.
В душе я был доволен, что Роговец так изменилась в лучшую сторону. Иногда мне девчонки некоторые говорили, что я правильно одернул ее вовремя, а то она только командовала.
Однажды, проснувшись рано утром, я сочинил куплет о работе в Потросово:

И в совхозе вашем часто
На безделье был ответ:
«Нету сеток вам и баста
И сидите хоть сто лет».

Это по поводу того, что нам приходилось сидеть без дела из-за того, что не было сеток.
Въехав в Калугу, я сказал шоферу, чтобы он подвез нас к училищу. Девчата шумно реагировали на то, что наконец-то вернулись в город. Да и мы радовались с Игорем Дормидонтовичем. В этом году, правда, был легче месяц проживания в деревне, нежели в предыдущие годы жизни и работы в деревне, но все равно надоело. И надоела не сама жизнь в деревне, а постоянное напряжение и беспокойство за то, что как бы что не вышло неприятное. И это неприятное могли сделать в первую очередь хулиганы. Их вообще-то и не хулиганами надо называть, а подонками. Ведь я не пишу с какими мне приходилось стоять лицом к лицу в дверях барака извергами и слышать от них самые гадкие слова. Это не люди, а самые настоящие изверги человекоподобные, которые волей неволей вызывают вопрос: «Откуда они?» И действительно трудно определить откуда они появляются. Или их природа порождает, или они становятся в процессе жизни. Видимо это следствие и того, и другого. Для них сделать изуверство ничего не стоит. Они могут его делать без всякого понимания человечности не только к другим, а и к себе. И я твердо стою на позиции, что человечество будет только тогда по настоящему счастливо, когда очистится от таких изуверов. И способы их очищения имеют давнюю историю И если не будет организовано это очищение, то они так и будут приносить величайшие огорчения нормальным людям. Способы очищения от них должны быть продуманы самым тщательным образом. Об этом очищении мечтали все великие люди, мечтавшие о счастливой и прекрасной жизни.
Дома никого не было и я стал приводить себя в порядок от деревенской пыли и грязи. А вечером пришла с работы Рита. На сей раз она почему-то не была так рада как обычно бывает при встречах со мной. Я не мог понять почему так она настроена, но ничего ей не говорил.


7-го октября, воскресенье
 
Вот уже который день стоит отличная погода. Как будто только теперь началось бабье лето. 4-го октября я пошел в гараж, чтобы завести машину и съездить к маме. Но все наши планы рухнули, так как машина не завелась. Пришлось подключить опять Александра Ивановича. Он определил, что совсем разрядился аккумулятор и его надо подзарядить. Я снял его и отнес в гараж Александра Ивановича, где он подключил его к выпрямителю. Целых три часа заряжался, но когда поставили в машину, он снова бездействовал. И странное ощущение остается от машины. Она без аккумулятора как будто мертвая.
Александр Иванович все же нашел причину бездействия аккумулятора и когда мы соединили проволокой одну из пластин с клеммой, он дал ток на стартер и машина завелась. Но я все же решил купить новый аккумулятор. И опять мне помог сделать это Александр Иванович. Мы с ним поехали к одному из приятелей его, у которого был в запасе аккумулятор и я купил его.
6-го Анна Ильинична предложила съездить в Воротынск и в Слободку. И мы втроем: я, Рита и Анна Ильинична поехали. Поездка оказалась удачной. Нас хорошо приняла в Воротынске крестная Риты тетя Шура и предложила с мужем нам поночевать у них. Мы согласились. Съездив в Слободку, мы снова вернулись к ним. В Слободке анна Ильинична выменяла на старые вещи шерсти, о которой говорила все время моя мама. Она давно собирается повязать шерстяные носки нам, но не было шерсти.
Вечером у тети Шуры был ужин. К ним еще приехали ее племянник Николай Иванович и невестка с внучкой — ровесницей Оли. Я поразился, что эта внучка уже носит серьги. За разговором я высказался о том, что поведение детей зависит от родителей. Сказал я это с намеком на внучку, в которой явно заметна избалованность.
Понравилась мне простота тети Шуры. За разговором вспомнили жизнь от выхода замуж Анны Ильиничны за брата тети Шуры до сегодняшних дней. Говоря о женитьбе брата, тетя Шура сказала о семье Анны Ильиничны:
— Это ж были богачи. Шурка (сестра Анны Ильиничны, или тетя Шура калужская) заявила: «Это не пара нашей Нюрке». Но они все же поженились.
Много было рассказано как отец Риты участвовал в восстановлении советской власти и в борьбе с богачами. Жаль, что он погиб в первых днях войны. Видимо и у Риты могла бы быть совсем иной жизнь.
Муж тети Шуры дядя Ваня быстро опьянел, стал даже мат пускать в ход, но его одернули и отправили спать на русскую печь. По телевизору показывали пребывание Брежнева в ГДР по случаю 30-летия ГДР. Показывали момент торжественного собрания в Берлине. Очень хорошо выступил Хонекер. После его речи на трибуну вышел Брежнев.
— Дорогой товарищ Хонекер, — еле выговорил Брежнев. Казалось, что у него неимоверно распух язык, в горле накопилось много такого, что его тянет на рвоту и впечатление было такое, что он сейчас вырвется. И сказав эти слова, Брежнев замолчал, наклонил голову и по сумасшедшему вытаращил глаза. Показ прервался и минуты три на экране ничего не было.
Потом снова включился Берлин и Брежнев стал продолжать свою речь. Но говорил так плохо, что было стыдно и за него и за нашу страну. Ведь у нас есть умные люди и прекрасные ораторы.
Когда показали зал, то многие люди в зале заливались от смеха, прикрывая лицо ладонями. Они явно смеялись над Брежневым.
Речь была недлинной. В ней Брежнев объявил, что мы из ГДР выводим 20 тысяч солдат и тысячу танков. Эта мера, я думаю сделана для шумихи, а не в ущерб тому, что в ГДР ослабится мощь. И наверняка этот шаг не вызовет восторга. Ведь сейчас трудно обмануть кого-то. Осведомленность людей большая по всем вопросам.
Утром 7-го мы встали рано, так как Анне Ильиничне надо было поспеть к половине девятого на работу. На улице был очень сильный заморозок и мотор пришлось долго прогревать.
До Калуги доехали благополучно и все было хорошо. Управившись дома, мы с Ритой поехали в гараж поставить машину. Здесь в мой гараж вошли Александр Иванович и сосед с противоположного моему гаражу Гена с женой и поздравили меня с Днем учителя. Было решено «отметить» этот праздник. Гена дал пять рублей и я поехал в «Орбиту» купить бутылку водки. Водки в магазине не оказалось и мне предложили бутылку коньяка. Праздник отметить решили в моем гараже. Гена с Валей принесли закуски. Валя приняла участие в этой походной трапезе без всяких разговоров. А Рита стояла в стороне. Все мы звали ее подойти к нашему столу, но она отказывалась и, наконец, с досадой сказала: «Да нет я не буду пить, у меня болит желудок». Мы все сочувственно оставили ее в покое. Легко захмеление повлекло к хорошему разговору. Начали с обсуждения вчерашнего выступления Брежнева в ГДР. Момент его начала видела и Валя. Все сошлись на том, что неспособность Брежнева говорить вызывает недовольство у всех людей. Ведь он чувствует, что не может говорить, а лезет. Я вот этого не могу понять. Что заставляет его делать то, что он не может хорошо делать? Неужели это тщеславие, которое свойственно мелким людишкам с мелкой душонкой?
Потом заговорили о Хрущеве, который тоже позорил нас своими дурацкими манерами выступления. Его выражения «Кузькину мать» и прочие жаргоны простолюдинов говорили о том, что это недалекий человек. И результат после его правления страной остался плохой и в моральном и в экономическом отношении. И это же положение плохое и сейчас в нашей стране. В экономике мы никак не можем выправить положение и в моральном отношении люди многие лишились доброго нормального толкования, что сказывается на отношениях людей между собой и на поведении каждого.
— Даже праздники по профессиям теряют свой настрой. Получается, что эти праздники отмечаются только по закуткам на местах, а политическое значение профессиям уже не придается, — сказал я.
Наговорившись, мы разошлись и поехали домой с Ритой. В троллейбусе я сочувственно спросил у Риты.
— Ну что, болит желудок?
— А он у меня и не болел. Мне просто не хотелось выпивать с вами.
Этот ответ меня ошарашил как обухом. Моему настроению хорошему как будто смертельного яда преподнесли.
— А как ты можешь меня обманывать? — уже с возмущением спросил я. — Ты видела Валя как повела себя? Она просто разделила с нами компанию и тоже же не пила с нами. А ты не могла так просто повести себя?
Домой я приехал с плохим настроением.


16-го ноября, пятница
 
В описании событий за 15-ое ноября я ошибся в том, что из суда я поехал в гараж и взял машину. По пути из гаража я заехал на место строительства Ваней гаража. Еще издали я увидел его в старом пальто и еще одного мужчину. Подъехав и выйдя из машины, я узнал в мужчине Алешу, который вот уже несколько лет служит Ване во всех физических работах.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Здравствуйте, — ответил Алеша, а Ваня молча покосился на меня. Я понял, что он злой до предела на меня. Еще бы. Ведь я отказался ему помогать. Отказался не потому, что я не хотел работать, а потому, что его поведение по отношению ко мне меня возмутило. То он был со мной добр, внимателен и прост, а то вдруг из-за того, что у него не получилось складно с распиловкой дерева, он начал мне при Викторе Павловиче выговаривать за мои неправильные действия. Это бы я еще пропустил без реакции, но когда он мне сказал: «Ты пришел ко мне просить две палочки колбасы, я же тебе дал», я вскипел, расценив его эти слова низостью и бесчеловечностью. Это позор с его стороны без предела. «Неужели он думает, что я помогать ему должен за то, что покупаю в магазине, где он работает, колбасу», — думал я. «Какая низость». «Неужели он не знает, что для меня продаваться и ставить себя ниже доброго и человечного, страшная и неприемлемая штука».
И сегодня, если бы не эта трагедия с Тамарой, я бы ни почем не заехал к нему. Мне просто хотелось узнать, что он мне скажет по поводу этой трагедии. Как-то при разговоре, когда он был в хорошем настроении, он мне сказал: «Тамара звонила и говорит, что Саша поставил перед ней условие: если она отдает ему десять тысяч и машину, то он оставит ее в покое. Я спрашиваю: «А где ты возьмешь десять тысяч?» Она промолчала. Думала, что я ей дам сколько-то. Я тоже ничего не сказал. Меня можно только раз обмануть». Я, конечно, понимаю, что Тамара глупость ему сказала, но меня удивила отрешенность Вани от Тамары. А то же он из-за нее готов был кого угодно обругать. И вот теперь мне хотелось узнать как он поведет себя. Я готов был выслушать его упреки за то, что подтвердились их доводы, что Сашка убьет ее. Об этом говорили Ваня и Даниил Васильевич. А я доказывал то, что Тамара своими действиями может вызвать какую угодно реакцию. А они эти действия вообще не принимали в счет.
А сейчас у Вани была злость и за то, что я не стал ему помогать и за то, что случилась трагедия.
— Давай помогай, — сказал Алеша.
— Это не проблема сейчас, — сказал я. Алеша больше ничего не стал говорить, заметив, видимо, и мое и Ванино настроение.
Я удивился тому, что подвал был уже выложен, перекрыт плитами и выведен нулевой цикл фундамента. И с удивлением я ходил около гаража. Ваня с Алешей выбирали остатки красного кирпича и готовили место для укладки белого, который был навален рядом.
— Ну, ты что хотел? — зло спросил Ваня.
— Ничего, — как-то совсем спокойно и с тоном безразличия ответил я.
— А ничего, тогда нечего здесь делать.
Я промолчал и нарочно с еще большим интересом стал осматривать строительство. Походил по перекрытию, заглянул в подвал сверху, зашел с боку и посмотрел заднюю стенку подвала и пристройки, которую Ваня сделал сзади соседнего гаража. Рядом с гаражом Вани ломал сарай сосед, готовя место под строительство гаража.
— Идет дело? — сказал я.
— Да ну. До дела еще далеко, — отметил молодой с черными усами мужчина.
Осмотрев все и поняв настроение Вани, я сел в машину и поехал к маме, чтобы узнать, как она себя чувствует и сообщить о смерти Тамары.
Всю дорогу пока ехал к маме я думал о зверстве Сашки и о разговоре с Ритой. То я воображал сцену убийства Тамары. Ведь он что-то ей сказал? Как отреагировала Тамара? Каким был сам процесс убийства? Каким был Сашка в тот момент? Сразу ли умерла Тамара? Как Сашка мог бросить ее убитую и уйти? Как теперь будет себя чувствовать тот юрист, который жил в доме, где и Тамара и всегда защищал Сашку и даже учил его как надо действовать при случае судебных воздействий на него со стороны Тамары?
С этими мыслями я и приехал к маме.
— Я уже по звонку слышу, что это ты, — сказала она, открыв дверь.
— Здравствуй, мама.
— Здравствуй, сыночек. Раздевайся, проходи.
— Да нет, я не буду раздеваться, я не надолго.
— Ну, рассказывай какие новости?
— Да новости неважные.
— Почему?
— Тамару Сашка убил.
— Ай, правда? — встрепенулась вся мама.
— Да. Я только что говорил с Лёней.
— Я так и знала, что так будет. Я и Яхимовне говорила, что он ее убьет и сам решится. Я ей говорила. Ай-я-я-я-яй. Во какая судьба нашей Томочки. Во богаття до чего доводит. А плюнула бы, ушла и жила бы себе.
— Конечно. У нее и квартира была в Туле, потом в Пскове.
— Да.
— И мать бы была жива и сама и сына ростила.
— Ну, такая ее судьба. От судьбы не убежишь. Ай-я-я-я-яй! Убил усеже. Ну, он уже озверел. Ина его довела. А када это случилось?
— Вчера в одиннадцать часов.
— Вечера?
— Дня. Ушел на работу, а Тамара дома была и он вернулся с работы и убил.
— Во, божечка, мой какая судьба. Во как моя душа чувствовала. Я так и Якимовне говорила. Но это все из—за богаття. Та ряшилась из жадности и эта. Во как. Все теперь осталось, никому ничего не надо. Во и этот наш дурак, как перед гибелью бесится. Уже мать стал упрекать, что он кормит меня, а то, что этих подлецов содержит, так это — как так и надо. Погоди, он успомнит.
— Ну что ты расстраиваешься? Перестань ты и думать. Что ты провинилась? Пусть он думает.
— Да ето я так, что к слову пришлось.
— Проживем.
— Я яму скажу, пусть только приедет ко мне. Скажу: «Не надо мне ничего твоего, мне люди дадут». Я всем скажу, что сын не продает мне ничего. Пусть он опозорится.
— Разозлился на меня, что я не стал помогать строить гараж.
— И пусть бесится. Не ходи, сынок. Ты будешь помогать ему, а он потом укорит: я тебе колбасы давал. Не надо. Пусть строит. За деньги кто хочешь сделает.
— Я сейчас заехал на гараж, они таскают кирпич с Алешей. «Ты что хотел?», — спрашивает с таким злом, что как будто я сделал какое-то убийство.
— Ишь бесится. Он думал, что ты ему будешь все делать, а он командывать. Ишь привык.
— А ему и так солдаты все делали.
— Погоди, он еще одумается. Но я ему теперь все скажу.
— Да ну их к шутам. Хватит. К нам не поедешь? А то я на машине.
— Ты на машине?
— Да.
— Да не, деточка. Как-нибудь в другой раз. Быв у Риты?
— Был.
— Ну как она там?
— Да давление никак не снижается.
— Господи. Да что ж такое у нее с этим давлением, что не могут снизить. Хотяж бы она скорей вышла. Там же лежать — еще хуже заболеешь.
— Завтра, наверное, еще не выпишут.
— И надож во так. Все одно к одному.
— Ничего. Только бы поправилась.
— Ой, не говори, сынок. И она бедная там переживает.
— Я, наверное, не поеду в Псков.
— Гляди, сынок, как хочешь.
— Валька уже уехала, Иван с Тамаркой завтра собираются ехать.
— Я думаю тебе не надо ехать, и так забот хватает. Управляйся.
— Я и приехал посоветоваться с тобой. Думаю, как ты скажешь, так и сделаю.
— Не надо, я думаю.
— Лёне я сказал, что могу не приехать.
— Ну и хорошо.
Мама оделась и вышла проводить меня. Вообще она всегда нас провожает. Настроение ее улучшилось и я был доволен, что она немного успокоилась. О своем настроении я ей ничего не сказал и только на обратном пути предался своим мыслям. К мыслям о Рите прибавилось то, что она опять проявила болтливость. Узнав от Тамарки Ивана о смерти Тамары, я пришел и сказал Рите. А после меня к ней пришла Руденская и Рита тут же все ей донесла о трагедии. И это меня тоже возмутило. Ну, как так можно? Ведь я еще ничего толком не знал, а она уже понесла эту новость по чужим людям. Разве это не возмутительно? Не знаю, для чего Рита так делает? Мне так хочется, чтобы мы изживали свои плохие привычки, а она, как нарочно, продолжает проявлять их даже после моих возмущений.
В душе был настоящий кошмар. Даже мой аутоген не помогал.
Поставив машину, я зашел по пути из гаража к Николаю Егоровичу. Дома была только Мария Александровна. Она немного повеселела и чувствовалось, что ее состояние здоровья стало лучше.
— Пойдет Егорыч завтра в баню? — спросил я.
— Пойдет, пойдет. Уже кое-что собрал.
Дома я собрался тоже в баню и за ужином выпил водки, надеясь, что она развеет мои мысли. Но ничего не получилось. Водка не возымела действия. За ужином меня застала пришедшая с работы Анна Ильинична.
— Поел чуточку? — сказала она.
— Помянул сестру.
— Как помянул? — всполошилась Анна Ильинична и я понял: она подумала, что что-то с Валей нашей случилось.
— Сестру мою в Пскове муж убил, — побыстрее пояснил я.
Анна Ильинична сразу отреагировала спокойнее и я кратенько рассказал ей, что и как получилось. Видя, что я сильно расстроен, она не стала меня расспрашивать подробности и мы, посмотрев «Время», улеглись спать.
Но ночь у меня прошла в бессоннице. В три часа ночи я взялся за дневник, а около пяти часов встал и ушел в баню.
По пути из бани я зашел к Рите. И вдруг, не знаю почему, мое, чуточку улучшившееся, настроение исчезло. На душе снова стало тяжело. Всплыли все вчерашние события и начали щипать меня. Хотя я и не говорил Рите свою обиду на нее, но она скребла душу и я не мог говорить с Ритой нормально. Хорошо, что Рита то и дело надолго оставляла меня в одиночестве. То она была на процедуре в физиокабинете, то на приеме у врача. Я сидел в кресле и старался по—йоговски расслабиться. Это немного отвлекало меня от мрачных мыслей и избавляло от разговора с Ритой. Говорить мне с нею не хотелось и если бы она начала допытываться, почему у меня такое настроение я мог бы ответить ей: «А потому, что ты, зная как мне тяжело сейчас, от всего случившегося, оправдываешь подлости мантровские и низости руденскинские и этим заставляешь делать вывод о себе».
Не знаю, чувствовала ли Рита мое настроение и свою вину за вчерашнее. Или она опять живет с чувством невинности, что она ничего особенного не сказала и не сделала. Я, конечно, абсолютно уверен, что если бы она завела разговор и я ответил ей только что записанными словами, то Рита начала бы оправдываться. Поэтому йоговское сидение в кресле для меня было самым подходящим.
Рита хотела выписаться из больницы и питала надежду, что ее выпишут, но, сходив к врачу на прием, она вышла с мрачным лицом и сказала:
— Ничего не получается. Врач говорит, что если сегодня выпишу, то в понедельник мне надо будет выходить на работу. А если выйду, то меня пошлют в командировку.
— Ну, иди, отдыхай, — сказал я.
— Ты что, торопишься куда-то?
— Домой пойду.
— Ну, побудь со мной еще.
— Иди, отдыхай.
И Рита, видя, что я хочу действительно уйти, распрощалась со мной. И вчера, и сегодня мы расстаемся не целовавшись.
«Вот как жестоко и неожиданно набрасывается жизнь на человека — думал я, — ведь надо же сразу столько неприятностей накинулось на меня: разлад с Ваней, болезнь Риты, убийство Тамары, неприятные разговоры с Ритой и все в один день, даже за вторую половину дня». Как я не держался, но устоять не мог от такого напора. Да еще и думал о том, что не поехал в Псков. Я был уверен, что если кто-то и не заведет разговор там о моем отсутствии, но думать все равно будут, почему меня нет. Ведь те, кто будет там на похоронах всегда видели мою активность в таких моментах, а тут вдруг не приехал. И эти мысли прибавлялись ко всем неприятностям. Да еще ночь не спал.
Придя домой, я чувствовал, что мне надо отключиться от всего и уснуть. Но спать мне не хотелось. И я решил прибегнуть к действию водки. Приготовив кое-какую закуску, я выпил почти стакан водки, но никакого захмеления не почувствовал. Налил еще почти полстакана. Хмель стал чуточку ощутим. Я еще налил, но действие хмеля не усиливалось. Тогда я еще налил почти полный стакан и выпил. Теперь я уже почувствовал захмеление. Но захмеление это я воспринимал как приятное. Оно как будто необходимо мне было. Водки в бутылке оставалось совсем мало и я еще за два приема допил ее всю. Такого у меня еще не было, чтобы я один, за один прием выпил целую бутылку. И я хорошо ощущал, что чувствую себя нормально. То бывает тяжелое захмеление с неприятным ощущением, а на сей раз захмеление было приятным. Я поговорил про себя о тех неприятностях, которые обрушились на меня. Но говорил уже без возмущения, а с удовлетворением, что сумел забыться. Рассуждал обо всем здраво. Я не одобрял Тамару, но зверство Сашки расценил достойным расстрела. Ведь он должен был найти в себе мужество не на такой поступок, а он гад решил облегчить себе участь убийством ее, оставив себя живым. Или его надо так осудить, чтобы он больше до конца дней жил в мучениях, не зная свободы и покоя.
С мыслями о трагедии из-за жадности я перекинулся на рассуждения о Ване и осудил все его действия. Я признал то, что он уже весь окунулся в болото жадности и подлости. И эти выводы я обставлял фактами. Когда-то наличие денег вызывало проявление у него чувство доброты. И я хорошо замечал, какое удовлетворение он испытывал, когда кому-то помогал. Он был тогда морально абсолютно здоровым. И он как-то сам говорил об этом. Вот только я не могу определить, что привело его к тому, какой он стал сейчас, то есть жадность к подлости, или подлость к жадности. Его подлость в том, что он может быть в дружеских отношениях с кем угодно, лишь бы ему эти отношения приносили пользу. И он может порвать отношения с хорошими людьми, если эти отношения ему не приносят пользы, или уже принесли и больше не нужны. При всем при этом я совсем не беру себя в счет. Таких фактов в его действиях и без меня предостаточно. Я хочу только одного: чистых, честных и добрых братских отношений. И малейшее проявление им жадности или подлости вызывает у меня возмущение. Ну, разве не возмутителен его упрек колбасой? Да неужели я за колбасу должен помогать? У нас и речи не должно быть о таких мелочах. Помогать мы должны друг другу только потому, что мы братья. И в идеале я понимаю так, что у нас вообще все должно быть едино: взгляды, цели, действия, мысли. И основа всех этих компонентов должна быть доброй. Такой, какая есть в наших отношениях с Лёней и с Васей.
Начав рассуждать о Рите, я снова заговорил сам с собой о том, что многое в ее душе я не знаю. Но как бы то ни было я ругал себя за то, что иногда бывает так, что я действительно хватаюсь и раскручиваю в себе злость за то, чему Рита не придавала такого значения, какое я придаю ее словам или действиям. Но быть равнодушным к неправильному я не смогу. Я хочу, чтобы Рита была хорошей не только в сути своей, но и в словах, действиях, оценках всех моментов. Люди, близкие друг к другу должны быть уверены в благородстве друг друга.
Долго я сидел с такими рассуждениями за столом. Рассуждал и про себя и вслух. Где-то около пяти часов я решил лечь на диван-кровать, чтобы поспать немного, а в половине восьмого встать смотреть последнюю пятую серию телефильма «Место встречи изменить нельзя». Положив под голову подушку и укрывшись пледом, я лег, не раздеваясь и моментально уснул.


24-ое ноября, суббота
 
Уснул я так, что проснулся только в половине шестого утра. Пришедшая с работы Анна Ильинична, включила телевизор, посмотрела кино, программу «Время», а я ничего не слыхал. Она не стала меня будить и я всю ночь проспал в одежде. Зато утром я встал обновленным и спокойным. Даже удивительно, что все расстройства улетучились. Я спокойно оценил то, что не поехал в Псков, с удовлетворением похвалил себя за то, что сдержал себя перед Ритой. Утром мне уже вообще не хотелось сердиться на нее. Только на Ваню была прежняя обида и возмущение. Ведь помимо гадости ко мне, он гадко повел себя с мамой. И у меня было нехорошее предчувствие, что он и в Пскове может проявить свою дурь.
Сходив в гараж 17-го и взяв машину, я заехал за Ритой в больницу и мы поехали с ней к маме. Мама очень обрадовалась Рите. По ее настроению я понял, что она успокоилась и был доволен, что помог ей придти в норму.
Мама угостила нас вкусными котлетами. Разговор был, в основном, о гибели Тамары. Расценивая как тяжело Лёне пережить столько бед подряд, мама сказала, что и он может не прожить долго. Только Лёня схоронил отца, умерла скоропостижно мать через два года, а теперь вот где-то через полтора года, смерть Тамары, да еще в момент, когда у него поднялось давление.
От мамы мы приехали домой и до вечера пробыли дома. Вечером я отвез Риту снова в больницу. Ее отсутствие обошлось благополучно. Договорились, что она и в воскресенье уйдет домой, но в воскресенье ей уйти не удалось. Дежурила слишком вредная сестра и выйти было невозможно.
В понедельник по телефону меня пригласил к себе председатель суда Московского района и сказал, чтобы я принес ему справку о зарплате. Взяв справку, я пришел к нему и он сказал мне, что пришло заявление моей бывшей жены из Тулы о взыскании алиментов и надо в Тулу дать ответ с результатом допроса меня. Председатель вызвал к себе Таню Клещееву и та написала протокол «допроса». Никакого вообще-то допроса не было. Просто председатель продиктовал Тане, что я не возражаю против взыскания алиментов и рассмотрения дела в мое отсутствие. Когда я расписался в «протоколе», председатель сказал:
— Все. Вы свободны, можете спокойно жить и работать.
Неделя пролетела быстро. В работе все у меня нормально. В детском доме приступили к подготовке концерта, с которым должны выступить в Азаровском детском доме и в Обнинске. Должно получиться нормально.
Риту я навещал каждый день. Мы надеялись, что ее во вторник выпишут, но ее не выписали, так как надо было сделать снимок желчного пузыря на пленку. В среду сделали этот снимок и обнаружили воспаление желчного пузыря. Рита расстроилась, да и мы с Анной Ильиничной запереживали, решив, что ее теперь долго продержат в больнице. Но к нашей великой радости в четверг Риту выписали с прописанием домашнего лечения.
Узнав по телефону, что Риту выписали, я летел домой на крыльях. Душа действительно была наполнена радостью.
Вечером мы с Ритой пошли к Вале нашей помянуть Тамару. Уже девять дней прошло, как она погибла. Кроме нас к Вале пришла Зоя. Николай задерживался на работе. Я думал, что он вообще не хочет и не пойдет к Вале. Но когда он пришел домой, Валя сходила за ним и Николай пришел. И меня удивило внимание Вали, которое она проявляла к Николаю. Она то и дело просила его налить стопку и есть. Николай быстро захмелел и разговорился о своей бывшей работе в КГБ. Раньше он об этом никогда не говорил. До его прихода мы разговаривали о нашем детстве и жизни в Николаевке. И я удивлен был тем, что Зоя знает всю свою родословную и даже историю Николаевки. Я высказал свой восторг ею. Ведь, если бы я понимал значение истории, то я бы мог иметь богатейший материал искусства жителей Сибири. Те песни, особенно свадебные, которые мне приходилось слышать, никогда и нигде не услышишь больше. Если бы их записать, то им бы цены не было. Интересно и содержание песен и само исполнение их.
При разговоре с Николаем о его работе, он высказал недовольство работниками милиции, сказав Рите:
— Я недоволен вашей фирмой.
Я возмутился этим и сказал:
— Не прав ты, Николай Семенович.
— В чем?
— В том, что из-за чего-то плохого, зачеркиваешь хорошее. Я уже твердо убежден в том, что во всякой работе есть пресмыкатели и есть истинные и преданные делу люди. Я долго идеализировал органы КГБ. Но, когда однажды пообщался с одним чудесным человеком этой службы и он мне порассказывал какие подлости встречаются из-за того, что попадают подонки на эту службу, то я разочаровался.
— Правильно Витя говорит, — согласилась со мной Зоя. И Рита меня поддержала. Да и сам Николай не мог это отрицать.
Заметив, что у Риты болит желудок и она через силу сдерживает себя, я удивился ее стойкости и выдержке. «Ведь она терпит, чтобы не испортить нашу компанию», — подумал я.
Сидеть и говорить мы могли бы долго, но я предложил идти по домам. Когда вышли на улицу, Рита сказала, что у нее сильно болит желудок. Дома она выпила «алахола» и ей стало лучше. Но вообще ее состояние плохое. Рита сильно изменилась внешне. Лицо стало мрачным, осунувшимся, губы как будто воспалены. Мне очень жаль ее и я ей от души сказал: «Лучше бы я болел».
Вчера я встал около пяти и пошел в баню, захватив с собой бутылочку самогона. Камни в парной нашей бани переложили и она работала. Попарились мы хорошо. После парной я угостил Николая Егоровича и еще одного его коллегу по работе Валентина, которого почему-то зовут «Буйный». Он хотя и редко, но приходит в баню.
Встречу сегодня с Николаем Егоровичем все начинали с разговора о том, что в газете «Знамя» напечатали на первой странице портрет Николая Егоровича и написали маленькую статейку «Надежный человек». Написала статейку наша знакомая с Ритой Роза Игнатьевна Кручинская. И я, и Рита восприняли этот факт с удовлетворением. Приятно, что по достоинству оценен труд нашего близкого друга. И встретившись с ним в бане, я сказал:
— Ты давай, голубчик, благодари нас. Разве ты бы достиг такого успеха, что тебя в газете пропечатали, если бы не мы. Ведь мы тебя здесь в бане отмываем, отпариваем, массажируем, омолаживаем, проводим с тобой беседы о том, что надо честно трудиться. Так что ты в долгу перед нами.
Выпив мою самогонку, мужчинам показалось мало и они попросили еще взять бутылочку в магазине. И хотя одиннадцати еще не было, я купил бутылку водки и мы пошли в домовую кухню. Здесь они с жадностью выпили еще по огромному стакану и Николай Егорович заметно захмелел. Я выпил грамм сто и чувствовал себя хорошо.
Выйдя на улицу, Николай Егорович с Валентином затеяли разговор, а я помчался домой. Я чувствовал, что меня ждет Рита.
Состояние ее не улучшается и она через силу переносит то боль головы, то желудка.
После обеда пришла от Виктора Ивановича Анна Ильинична и принялась лечить Риту горчичниками и компрессом. И Рите действительно стало лучше.
Все, что я записал, это записано за утро субботы. Я проснулся в шестом часу, поставил под ковер светильник и в полулежачем положении пишу. Теперь следует закончить описание дальнейших событий, связанных с гибелью Тамары.
В воскресенье (18-го ноября) у меня был заказан переговор с Василием на девятнадцать часов и я, придя на телеграф, решил позвонить Лёне. Трубку подняла Эла. Говорила со мной бодрым голосом. Спокойно сказала, что Тамару схоронили, все было нормально и все приезжавшие уехали в субботу же по домам. Лёня спал, когда мы говорили с Эллой и я сказал, чтобы она его не будила.
Разговор с Васей был коротким. В Красноярске было уже половина двенадцатого ночи. У Васи все нормально, только с Галкой по-прежнему нет хороших отношений. Возможно в январе он приедет к нам. Вернее, в Москву, но с заездом к нам.
Поговорив с Васей я пошел к Вале, чтобы узнать все подробности о смерти и похоронах Тамары. Вали почему-то дома не было и я зашел к Павлеевым. Зоя подробно все мне рассказала. Снова больше всех хлопот с похоронами взял на себя Владимир Федорович Крылов. Тело Тамары только в субботу взяли из морга и подвезли к подъезду ее дома. В дом так и не заносили. Около дома собралась толпа псковских зевак. Разговоры слышались разные. Многие оговаривали Тамару, многие — Сашку. Много врачей участвовало в похоронах. Схоронили ее рано, поэтому все после поминок успели уехать.
Пашку Тамары взял Лёня, а в ее квартиру приехали Ирка с матерью первой жены Сашки, то есть с бабушкой и они будут втроем жить. Сашка сидит в тюрьме, никакой шизофрении у него медицина не обнаружила, признав его здоровым. Следствие по делу убийства идет и Ваня с Даниилом Васильевичем были у следователя на разговоре и им показалось, что следователь чуть ли не оправдывает Сашку. Разговоры идут, что Сашке могут дать от трех до десяти лет. Я думаю, что сейчас будут изыскиваться всевозможные «смягчающиеся обстоятельства» и ему много не дадут.
Хуже всех, по словам Зои, вел себя в Пскове Ваня. «Он злился кажется на всех», — сказала Зоя. Стал даже упрекать Лёню, что Лёня повинен в смерти Тамары. Он настаивал и на том, чтобы гроб с телом Тамары был занесен в квартиру, но Лёня не разрешил.
Даниил Васильевич, как я понял, занял более мягкую позицию. Видимо он сделал это продуманно и признал, что смерть Тамара готовила сама себе, живя с таким потенциальным убийцей и ведя такой дурацкий образ жизни.
 По ходу всего рассказа я понял, что больше всех Зоя недовольна Ваней. Я ей ничего не сказал о нашей с ним ссоре.
А во вторник у меня состоялась встреча с Валей. Она позвонила мне и попросила зайти к ней.
Валя вела рассказ сухо, без подробностей. Два момента из ее рассказа возмутили меня. Первый — это то, что Ваня обозвал Крылова дураком, а второй то, что Тамарка Ивана в ссоре с Валей заявила: «Вы, норильчане, привыкли только рисоваться». Вот где наглость. И я уже теперь прихожу к выводу, что Ваня дополнять стал наглость Тамарки. С Крыловым он ни в какое сравнение не годится. Крылов живет проявлением доброты не показной, как делает Ваня, а душевной. И если бы я оказался в ситуации спора о доброте Крылова и Вани, то я бы не колеблясь встал на защиту Крылова. И если Ваня действительно оскорбил Крылова, то это еще раз подтверждает его распущенность и наглость.
Что касается Тамарки, то ее наглости я уже не удивляюсь.
В момент нашего разговора с Валей пришла Зинаида Михайловна, потом Зоя и завязался такой разговор вокруг Тамары, что аж жутко стало.
— Я как представила сегодня ночью всю эту сцену убийства, — сказала Зоя, — как он ее ударил ножом и как она погружалась в смерть. Ведь три, пять минут она жила еще…
— А что это определено, что человек сразу не умирает, — спросил я, перебив Зою.
— Да. В любом случае человек живет три, пять минут. Так вот я вообразила это все и не могла уснуть всю ночь. Мне уже мама советует помолиться.
— Да перестаньте вы ерундой-то заниматься, — сказал я. — Вообразить все можно, только дай волю воображению.
— Это правильно, Витя, — согласилась Зоя, — идемте лучше погуляем, развеемся немного.
— Идемте, вы проводите меня, — сказал я.
Валя тоже собралась погулять. Но при выходе из подъезда нам встретилась Таня Николаевская и Валя возвратилась с ней домой, а мы с Зоей и с ее Верушкой погуляли. Разговор вели, в основном, о Тамаре. Я заметил, что Зоя немного заговорила свободнее о различных поступках Тамары. Это, видимо потому, что теперь уже до Тамары не дойдут никакие разговоры. Еще когда они жили в Норильске и Тамара хотела выходить замуж за главврача Норильска Геннадия Ефремовича, который был на много старше Тамары, Зоя отговаривала Тамару не выходить за него, считая это совершенно не подходящей партией. Тамара при встрече с Геннадием Ефремовичем рассказала ему о разговоре с Зоей, которая была в подчинении по работе Геннадию Ефремовичу. Это, как призналась Зоя, очень возмутило Зою и она сильно обиделась на Тамару. Геннадий Ефремович вызвал Зою к себе в кабинет и спросил, почему она настраивает против него Тамару и говорит, чтобы Тамара не выходила за него замуж. Зое было неловко, конечно. И я знал, что Тамара и Зоя были недоброжелательно настроены друг к другу. И Тамара откровенно говорила плохо о Зое.
Заговорили мы с Зоей о том, что во многом повинны в таком разгульном образе жизни Тамары, родственники и прежде всего мать. Ефимовна знала все о ее похождениях, но не пресекала, а умалчивала, да еще била по лицу дядю Проню за то, что он что-то начинал говорить о Тамаре. А Тамара любила, чтобы все ее действия поощрялись и такие поощрения она нашла у Даниила Васильевича и Вани. Все свои похождения и действия она оправдывала сама и находила оправдания у них.
Валя рассказала о том, что 7-го ноября Тамара с Сашкой гуляли вместе с норильчанами и якобы у них было все нормально. А после праздника у них начался дележ добра. Делили с драками. 13-го ноября Сашка ее снова сильно избил и 14-го Тамара не пошла на работу, и вызвала врача домой. Врач пришла, когда уже приехала оперативная группа зафиксировать убийство. Начальник, где Сашка работал, говорит, что перед уходом Сашки с работы на убийство, ему позвонила Тамара и что-то сказала такое, что Сашка помрачнел от злости и попросился сходить домой. Все гадают, что могла сказать Тамара Сашке по телефону. Я думаю, что было сказано о том, что Тамара вызвала врача, который зафиксирует побои и Сашку теперь уже точно посадят. Сашка понял это и решил сесть не за зря. Ведь он понимал, что его могут посадить и он будет переживать за то, что не расправился с ней как следует. Сидеть в тюрьме, когда Тамара на свободе одна, для Сашки было невыгодно. Он не мог такого допустить. Не знаю, будет ли все так определено при следствии, но это так. Ведь накануне убийства Сашка уложил меха Тамарины, золотые и серебряные ложки в мешок и кому-то отнес. Ложки какой-то мужчина вернул Лёне, а меха так у кого-то и остались.
А может быть Тамара ему сказала, что был врач все зафиксировал, дело дошло до милиции и Сашку заберут. Тамара вполне могла его припугнуть.
В общем, картину убийства Тамары я теперь хорошо представляю. Говорят, что Лёня не видел Тамару, лежащую в квартире убитой, так как не мог перенести такое. Я вполне его понимаю. И хорошо бы было, если бы вся эта трагедия не оставила бы плохих последствий для него.
Сегодня в три часа у меня должна была состояться встреча с Виктором Павловичем. Встречу предложил он сам. Договорились, что он придет на Кирова. Я пришел к назначенному сроку, а его еще не было. Чтобы время не пропадало даром, я принялся наводить порядок в квартире, в которой уже все покрылось пылью и паутиной. Проработал два с лишним часа. Квартиру преобразил, а Виктор Павлович так и не пришел. Всегда он был обязательным и пунктуальным человеком, а вот уже два раза обманул меня.
Рите вечером стало лучше. Горчичники и травы, которые она применила по настоянию Анны Ильиничны положительно подействовали. Хотя бы уж все обошлось у нее.
Сегодня мы с ней повалялись вдосталь и в двенадцатом часу поехали в гараж. Погода стоит отвратительная. Моросит мелкий дождь, воздух как будто из одной воды состоит. Благо, что я не стал болезненно реагировать на погоду. Но я уже хорошо и твердо убедился, что состояние моего здоровья реагирует на плохую погоду. И даже в предчувствии ее где-то вскочит водянчик, где-то зачешется. Хорошо, что баня благотворно действует.
Вчера мы с Ваней не обмолвились ни одним словечком в бане. Он был по-прежнему мрачным.


25-го ноября, воскресенье
 
Сегодня проснулся в пять и час поработал над дневником. В седьмом часу снова уснул и почти до восьми проспал.
Анна Ильинична предлагала поехать на барахоловку, чтобы купить Рите белую норковую шапку под пальто. Я отказался ехать из—за того, что грязно, а Рита поддержала мой отказ тем, что нам надо отдавать деньги тете Шуре, у которой заняли на машину в прошлом году две тысячи. Я стою за то, чтобы вообще меньше увлекаться вещизмом, считая, что надо иметь только необходимое.
Сегодня, лежа в постели, Рита затеяла разговор о наших отношениях и вообще, как я понимаю любовь.
— Я стою за разумную любовь, которая помогает жить и решать все самые сложные моменты, выдвигаемые жизнью, и которая помогает иметь хорошие и нормальные отношения между супругами.
— Ты, конечно, не понимаешь настоящей любви, так как ты не любил.
— Ну, конечно, где уж мне понять, — сказал я с иронией.
— Я, например, не знаю что это за любовь, где все предусмотрено и разложено по полочкам.
— А я уверен в том, что если полочки чистые, да на них положено все чистое, да все это содержится в хорошем состоянии при постоянной заботе и уходе, то любовь будет хорошей и чистой. И, главное, прочной и долговечной. А если относиться бездушно, не беречь эти полочки и все, что лежит на них, то все поблекнет и придет в негодность. Что ты не согласна с этим?
— Согласна. Но я стою за сильную любовь, которая не знает никаких преград.
— Слепая, бешеная любовь, как правило, приносит страдания и неприятности. Уж ты-то в этом убедилась, мне кажется, — сказал я с явным намеком на все, что пережила Рита.
Она промолчала, но я почувствовал, что в душе она согласна была со мной. Мне не хотелось лезть в глубину всех дел и говорить Рите о том, что я все прекрасно понимаю и знаю, что она имеет в виду под сильным бешеным чувством, при котором бывают сладкие, опьяняющие моменты, которые опутывают человека и ослепляют его и делают видимым только того, кого любишь. А ведь вокруг жизнь, жизнь со своими грубостями, жестокостями, которые могут растоптать даже, самую нежную любовь.
— Неужели ты одиннадцать лет прожил без любви?
— Десять, — поправил я Риту.
— Ну, десять.
— Я, Рита, всю жизнь хотел и хочу хорошей любви.
— Ну, хотя вначале было хорошо?
— Мне хотелось, чтобы было все хорошо.
— И как же ты жил десять лет?
— С надеждой, что все станет хорошо. Ведь я и старался все сделать хорошо.
— Тяжело это понять.
— В том-то вся и суть, что тебе это не понять. Я теперь уже твердо убедился, что не надо обольщаться хорошим началом. И абсолютно согласен с Пушкиным, который сказал Глинке, когда тот похвалился, что доволен своей женитьбой на Марии Петровне: «Вот проживешь десять лет и скажешь, что счастлив, тогда поверю». И Глинка убедился в правоте слов Пушкина.
— И ты всегда так думал, как Пушкин?
— Нет. Я прочитал о Глинке и Пушкине уже тогда, когда сам все пережил. А до этого я был похож на Глинку, то есть идеализировал всякие начала хорошие и не думал, что они могут стать плохими. И многие, да и пожалуй все, вступают в брак под действием хорошего начала в отношениях, а потом все рушится и даже появившийся ребенок не может укрепить отношения.
— Так ты вообще любовь отрицаешь?
— Почему? Отрицать ее я не могу. И никто не может. Я же сказал, что с любовью надо уметь обращаться. Ведь некоторые даже своим плохим настроением могут калечить любовь. Если бы мы с тобой не придерживались разумности, то у нас бы уже был ералаш в отношениях. Что не так?
— Ну, так.
— Начни я вытворять что-то безобразное, то даже мать сразу же скажет: «Слушай-ка, малый, нам твои фокусы не надо. Мы так не хотим жить».
— Ну, расписал уже все.
— А что не так? Давай позовем мать и спросим. Мама! — позвал я. В комнату вошла Анна Ильинична и я ей рассказал о своей точке зрения на взаимоотношения наши с Ритой.
— Так вы скажете или нет, если я начал бы выкрутасничать?
— Так. А как же? Зачем плохо жить, — ответила Анна Ильинична.
— Ну вот. Так что любовь должна жить вместе с нами и идти с нами по жизни. Поняла? Учиться тебе еще надо, — пошутил я.
Дальше мы заговорили о том, какие нам приходилось переживать моменты, связанные с действиями мужчин и женщин. Рита призналась, что у нее были моменты, когда мужчины пытались побыть с ней в близости. Это было чаще всего при поездках в командировку. Я не думаю, что таких моментов не было у нее при других ситуациях: таких как поездки на юг, на учебу, гуляния в компаниях и прочих.
Когда заговорили о том, что стремление к близости исходит большей частью от мужчин, я согласился с этим.
— Это так и должно быть, но мужчины чаще всего пытаются идти на связь с той женщиной, которая или явно ведет себя так, что с ней можно вступить в интимность, или подает осторожно надежду на интимность. И действия мужчин целиком зависят от поведения женщин. Я знаю много женщин, да и девушек знал, которые ведут себя так, что при них даже слово-то глупое нельзя сказать.
— Ну не все мужчины такие. Некоторые все равно лезут.
— Это уже наглецы со скотским чувством. И такие явления не часты.
— Как-то в разговоре, вот недавно, наш Спирин сказал обо мне: «Я знаю твердо, Рита, что ты не гуляла с мужиками».
Я не стал выяснять, по какому поводу он такое сказал.
Поднявшись с постели, я увидел за окном белую землю. Снега, хотя и влажного, но насыпало много.
После завтрака мы поехали с Ритой к маме в Ольговку. На подходе к ее дому мы увидели впереди Ваню с Тамаркой.
— Мне даже идти расхотелось, — сказала Рита.
Мне тоже не хотелось с ними встречаться и мы даже растерялись на некоторое время и хотели не идти к маме. Я удивился такой реакции Риты. Ведь она ничего не знает о накале в наших отношениях с Ваней. Видимо она просто чувствует мое настроение.
И все же мы решили идти к маме и вошли в коридор вслед за ними. У мамы была уже Валя и они мотали с мамой черные нитки на клубок. Я заметил, что мама растерялась, не зная как ей вести с Ваней. Но через несколько минут мама заговорила с ним нормально. Но атмосфера настроения в квартире была явно ненормальной. И Рита, видимо, чувствовала это.
Я помог Вале домотать нитки и Валя предложила пройтись по лесу до родника.
— Ты не против прогуляться? — спросил я Риту.
— Конечно. Я очень даже хочу подышать воздухом.
И мы часа три погуляли. В лесу было очень красиво. Все деревья были покрыты легким снегом и я любовался красотой зимы.
Я думал, что пока мы ходим, Ваня с Тамаркой уйдут от мамы, так как Ваня явно был обескуражен встречей со мной. Но когда мы вернулись, то они не только не ушли, а сидели пока мы пообедали. Я за обедом с аппетитом выпил три стопки водки.
После обеда кто-то предложил сыграть в карты, и мы вшестером сыграли несколько партий.
Домой поехали все вместе.
А вот и упустил моментик. От мамы я выходил последним и мама вдруг позвала меня в коридор обратно.
— Ты не знаешь чаво ето он спросил у меня: «Виктор не выписался?»
— Не знаю. Затевает поди что-то опять. Ты, если что, скажи: разговаривай с Виктором. А то он придумает что-нибудь под влиянием Томарки, чтобы ее родителям улучшить условия.
— Да-да я понимаю. Ничего без тебя не буду решать. Ну иди, приедешь как-нибудь поговорим.
Видимо что-то Ваня снова задумал, но со мной на разговор не пошел. Я тоже не буду говорить с ним.

 
30-е ноября, пятница

В понедельник Рита вышла на работу. Чувствует она себя не совсем еще хорошо, но крепится. Отношения у нас с ней хорошие и мы оба довольны ими. И с Анной Ильиничной у нас все хорошо. Я чувствую, что и она довольна от всей души нашим ладом.
На работе у меня ничего нового нет. Как-то Турусова и Грошикова пошли ко мне на урок клубоведения в группу 3-го курса хореографов. Обе высказывались потом с завистливым удивлением моим спокойствием и хорошим контактом со студентами. Но кое на какие упущения в уроке они указали мне. Упущения эти совсем незначительные, а некоторые и спорные.
Вчера состоялось партсобрание по итогам Всесоюзного совещания идеологических работников. Доклад сделала Кочеткова. Выступали все по готовым записям и только Бондарев выступил вне списка записанных в прения и бросил Кочетковой пилюлю, сказав, что он еле сдерживал себя от того, чтобы не заснуть при докладе. Вообще он ведет себя по-дурацки. В работе, как преподаватель режиссуры показывает полную неспособность в сравнении с Шевцовым.
Я хотел выступить на собрании, но, поняв, что прения идут по списку, не стал выступать. И вообще я занял позицию молчания. Не потому, что я признал удобность такой позиции, а потому, что моя активность, как я уже теперь твердо знал, может истолковываться совсем не так, как есть на самом деле. А потом еще и потому, что многое в училище требует принципиальности, а ее нет.
Как-то заведующая практикой Антонина Лаврентьевна Самохина сказала мне, что в январе ей исполнится 55 лет и она уходит на пенсию.
— Не согласитесь снова занять должность зав. практикой? — спросила она.
— Ни в коем случае, — твердо ответил я.
— Я понимаю вас, — сказала Самохина.
В ведение уроков я уже хорошо втянулся. Отношусь к их подготовке и ведению с полной ответственностью. В училище четыре дня бываю по 9—10 часов. Сегодня третьекурсники закончили свои уроки. С первого декабря они начинают сдавать сессионные экзамены, а потом будут сдавать госэкзамены. Клубоведение хореографы сдают 26-го декабря, а художники 28-го. Так что к Новому году они закончат учебу. Волнуюсь за то, как они сдадут госэкзамены. Все-таки по сравнению с группами моей и Шевцова они слабее намного. Председателем госкомиссии должен быть Курганов. Все наши преподаватели говорят, что это хорошо, что Курганов будет. С января мне уже будет легче и времени свободного должно быть больше.
Сегодня я, как всегда по пятницам, поднялся без двадцати пять и в пять ушел в баню. Погода стояла прохладная, чуть-чуть подморозило. Снег, который выпал в прошлое воскресенье почти весь растаял. У бани стоял один Валентин «Буйный». Пришлось постучать по стеклу. Валера услыхал и открыл нам дверь. Вскоре вслед за нами пришел Николай Егорович, за ним Ваня. И опять я чувствовал, что он не в настроении. Даже голос его был болезненным. Николай Егорович с Валентином стали шутить с ним и Ваня, пересиливая свое настроение плохое, тоже пытался улыбаться.
В парной сделали ремонт и от новых досок приятно пахло сосной. Ваня парился с Валентином. Николай Егорович и Валентин предлагали Ване отказаться от Семена Антоновича и найти себе напарника посильней. Ваня промолчал, но за этим молчанием чувствовалось, что он с удовольствием отказался бы, но ему просто неудобно.
Попарились мы сегодня просто отменно. В один из моментов, когда мы шли на очередной заход в парную, я спросил у Вани:
— Там топор мой цел? Я солдатам давал.
Он промолчал, а когда попарились и помылись, он, уже выходя из бани, выдавил мне:
— Топор я завтра принесу домой, придешь возьмешь.
Мы вышли все втроем одновременно из зала, где раздеваются. Николай Егорович, еще когда мы одевались, сказал: «У меня есть бутылочка».
И только мы расположились выпить в комнатке перед залом, как вошел директор бани Михаил Никифорович. Я налил и ему стопочку. Он выпил и ушел.
Выйдя из бани, мы заговорили, что надо бы еще взять бутылочку. Я зашел в «Орбиту» и взял еще. «Домовая кухня» оказалась закрытой, а на улице шел сильный снег с небольшим ветром и метель была неприятной. Погода изменилась неожиданно, пока мы мылись в бане.
Я предложил поехать ко мне в гараж.
— Поехали, — согласился Валентин, — я хоть посмотрю что у тебя за гараж.
В гараже я завел машину и подзарядил аккумулятор.
Время прошло быстро. Валентин не переставал восторгаться гаражом. У него тоже есть «Москвич» и он сделал только недавно гараж.
— У меня хороший гараж тоже, но какой-то не такой культурный как твой, — говорил он.
Захмелели мы все изрядно, так как закусывали только одними яблоками. Из гаража я поехал к тете Шуре. В одной из будок телефона я позвонил Рите и попросил, чтобы она приходила обедать к тете Шуре.
27-го ноября тетя Шура вернулась из санатория. Самочувствие ее не очень хорошее и санаторий ей плохо помог. Она заметила, что я выпивши. Я попросил подушку и лег на диван-кровать.
Разбудила меня пришедшая Рита.
— Вставай, Витюша. Виктор наш пришел с Ромкой. Нес бутылку и уронил ее уже у крыльца.
— И разбил? — удивился я.
— Ну конечно.
Я встал, но хмель в голове еще не прошел. Тетя Шура приготовила обед и на столе появилась еще бутылка водки. Я пить не стал, сказав, что я и так изрядно пьян.
Пообедав, Рита ушла на работу, а Виктор Иванович, налив мне и себе очередную стопку водки сказал:
— Я прошу тебя: давай выпьем, забудем, что у нас были фокусы, ты на меня не обижайся.
Я как будто отрезвел от этих слов. «Вот и лопнул пузырь», — подумал я. Я хотел сам подобрать момент и заговорить с Виктором Ивановичем, а тут вдруг он сам без всяких сказал то, что нужно.
— Вот за это я даже в ущерб себе выпью, — сказал я, — ты попал в самую точку. Я не безразлично относился к твоим «фокусам», но сердиться на тебя не мог. Наоборот, я просил мать передать тебе, что у нас нет никаких причин для того, чтобы жить плохо. По-моему ни я тебе, ни ты мне ничего не сделал плохо. И когда ты стал выражать мне явное неуважение, я расценил это как ошибку и был уверен, что время разрешит все. Я в жизни много уже раз испытывал роль времени.
— Ну и хорошо, что ты не обиделся на меня. Я тебе скажу причину моего такого поведения. Давай выпьем.
Мы выпили и прошли в спальную комнатку. Виктор Иванович был уже тоже изрядно захмелевшим, но мне он казался трезвым, так как я ощущал сильный хмель в своей голове. Закрыв дверь, он сказал:
— Так вот, я обиделся на тебя тогда, когда узнал, что Рита лежит в больнице с абортом. Я даже плакал.
— Я знаю. Мне Рита говорила. Твое желание вполне хорошее, человеческое и за него было бы грех мне сердиться на тебя. Но меня удивляет, как ты можешь не учитывать другого обстоятельства у нас с Ритой.
— Ты имеешь в виду, что вам уже по сорок лет?
— Конечно.
— Ну, это ерунда.
— Это не ерунда. Я считаю, что всему есть свое время.
— Ну, еще сейчас не поздно иметь ребенка. Мне очень хочется, чтобы у вас был ребенок.
— Я понимаю твое желание. У меня оно может быть сильнее твоего, но есть же еще и разумность. Мы с Ритой уже говорили на эту тему.
— Ну, вам же еще только по сорок лет.
— А ты подумал, сколько нам будет через двадцать лет?
— По шестьдесят. Ну и что? Нормально.
— Не нормально. Не нормально, когда ребенку двадцать, а родителям по шестьдесят.
— Но ведь вы раньше с Ритой не знали друг друга.
— В этом вся и беда наша с ней. Иначе у нас бы было все нормально. А сейчас я не хочу ее наказывать за то, что не сложилось все нормально в свое время.
— Ничего, мы вам поможем. Я тебе, если у вас будет ребенок, последнюю рубашку отдам.
Виктор Иванович обнял меня и поцеловал.
— Ну, ты знаешь, как я тебя буду уважать. Мне очень хочется, чтобы у моих детей был или брат, или сестра.
— Все понятно. Ну, ты веришь, что мне все это понятно очень близко? И стоит мне переступить через разумность как желание возьмет верх. А потом жизнь спросит и покажет, что значит переступать через разумность. И сейчас вот между нами идет борьба разумности с желанием. Ты желанием руководствуешься, а я разумностью. Я тебе говорю, что все, что ты мне говоришь, я все переварил во всех вариантах. Ты просто ничего не знаешь…
Мне хотелось сказать ему и то, как я в мыслях рассуждал над вопросом рождения ребенка. Я перебрал все варианты. Я ходил по улицам и смотрел на шестидесятилетних стариков и прикидывал годятся ли они в отцы, я с горечью наблюдал ненормальность таких явлений, брал во внимание и то, что жизнь сейчас не наполнена оптимизмом, кругом одни проблемы. Я брал во внимание и то, что вся тяжесть воспитания ребенка ляжет на наши с Ритой плечи. А все будут восторгаться да удивляться про себя, что мы народили ребенка. И случись что-то вообще в жизни или с нами, то ребенок никакого счастья не увидит.
И хорошо, что этот разговор я не завел с Виктором Ивановичем сейчас, так как мы могли бы долго проговорить не на трезвую голову. А этот разговор требует трезвости.
— Нет. Я все же не согласен. Вам надо ребенка. Вы с Ритой хорошая пара. Дети у вас могут быть красивые. Ты же сильный и здоровый мужик…
— Я думаю, ты понял все. Давай этот вопрос сделаем ясным… — перебил я его.
— Будут или нет дети?
— Нет.
— Не правильно это. Ты меня огорчаешь.
— Я прошу не огорчаться и не сердиться.
В это время открылась дверь и в спальню вошла тетя Шура.
— Ну-ка, хватит вам болтать. Идите за стол. Набрались и начали бог знает что болтать.
Мы сели за стол и еще выпили спирта. Ромка стал звать Виктора Ивановича домой. Тетя Шура тоже заговорила, чтобы Виктор Иванович шел.
— Иди, иди, а то малый уже извелся, — сказала она.
И Виктор Иванович ушел.
— Что он у тебя все время добивался? — с любопытством спросила тетя Шура.
— Почему у нас детей нет с Ритой.
— Во. Сдурел спьяну. Ты бы сказал, что нам уже не по двадцать лет, а по сорок.
— Вот именно, — ответил я, а в мыслях пожалел, что открыл тете Шуре суть нашего разговора с Виктором Ивановичем.
Больше я ей не стал ничего говорить и засобирался домой. Но, выйдя во двор, я увидел, что дядя Тимоша сгребает снег, которого навалило очень много за день. И казалось, что зима наступила уже давно.
Сгребал дядя Тимоша снег как попало, оставляя его много на ступеньках крыльца и по двору. Я взял метлу и начал подметать все до самой земли. Втянулся в работу так, что проработал минут сорок, пока не навел порядок.
Дома Анна Ильинична заметила, что я выпивши. Я сказал ей, что был в гараже, у тети Шуры и пришлось выпить. Подробности я не стал говорить.
— А ты Рите звонил?
— Звонил, но ее нет ни на Мичурина, ни в управлении.
— А где же она?
— Не знаю.
И домой Рита пришла уже около восьми часов. Я перед ее приходом уснул, но когда она пришла, я проснулся и слышал, как она сказала Анне Ильиничне «Нас Спирин задержал». Меня почему-то взяла обида на Риту за то, что я не нашел ее по телефону и за то, что она поздно пришла. Она заметила это и начала меня успокаивать, целовать, гладить, прижимать голову к своей груди.
Я поднялся, пошел на кухню и выпил еще почти целую стопку водки. Посмотрев последнюю серию телефильма «Подпольный обком действует», я посмотрел программу «Время». Вот уже скоро месяц весь мир переживает напряженную обстановку в Иране, где студенты продолжают держать в неволе шпионское посольство Америки. Америка на эти действия Ирана хочет ответить военными действиями. Каждый день к Ирану стали подходить военные корабли и авианосцы. И мне кажется, что если бы Америка не побаивалась того, что для нее война может плохо обойтись, она бы уже давно развернула эти военные действия. Дело в том, что против Америки может выступить Пакистан, Афганистан, Индия и наверняка не будет в стороне и Советский Союз. Так что Америка пока проявляет осторожность.
Интересным событием является и то, что на пост президента США выдвинул свою кандидатуру Эдвард Кенеди — брат президента, которого убили в 1963 году. Я много читал о семье Кенеди и был уверен в том, что последнему брату не следует претендовать на пост президента, а если он соблазнится, то его постигнет участь брата. И вчера передали, что Эдварда пыталась убить какая-то женщина, ворвавшись с ножом в его дом.
Спокоя в мире по-прежнему нет. И в настоящее время, как никогда, ожесточились попытки уничтожить Советский Союз. Мои суждения о том, что переговоры с Брежневым Америки об ограничении ОСВ-2 являются для Америки просто уловкой, подтверждаются и до сих пор не вступил в силу принятый договор. НАТО продолжает вооружаться.
Я уверен, что много сложностей будет в связи с проведением в Москве летом Олимпиады. Наши уже ломают голову, как укрыть от приезжих все изъяны. Видимо будут блокировать Москву всевозможными мерами. Но вряд ли удастся стопроцентно обеспечить спокойное проведение Олимпиады. Как бы эта затея не обошлась слишком дорого. И вполне возможно, что Иранский конфликт может послужить срывом Олимпиады. А пока положение с условиями жизни у нас плохое. В плане на 1980—ый год уже откровенно сказано, что будет еще хуже с мясом, птицей, молоком, так как мало заготовлено кормов. А по радио все лето трезвонили, что корма заготавливаются с избытком.


1-го декабря, суббота
 
Нынче природа показывает пример пунктуальности в соответствии времен года. Вчера выпал снег, а сегодня стоит настоящий зимний день. Вполне можно было бы идти на лыжах. Зимний месяц начался с прихода зимы.
Сегодня мы планировали навестить Галку и съездить к маме. Но зашли к Галке и засиделись так, что к маме не смогли съездить. Галка устроила нам хороший обед, потом поиграли в карты и пошли домой.
Вот такую бы можно было оставить сегодняшнюю запись. Но за этими общими событиями есть много подробностей.
Во—первых, с утра я писал дневник, а потом, когда встали, Рита принялась убираться в квартире, а я сел за баян. Сейчас я уже твердо ощущаю, что продвижения в игре на баяне нет. Это благо, что не порываю с детским домом, но этой работы совсем недостаточно для нормальной поддержки формы. Я завидую тем баянистам, которые играют у нас в училище на уроках хореографии.
Рита думала, что я примусь помогать ей убираться в квартире и помою пол, но я не стал. Сегодня она не такая добрая и ласковая, какой бывает обычно. Как будто у нее что-то есть тяжелое на душе. А тут я еще не стал помогать в уборке квартиры, она и вовсе надулась. И в один из моментов бросила:
— Иди один, я еще не скоро, мне надо в квартире убрать.
Я решил подождать ее, а она, как будто нарочно, делала все медленно. Закончив уборку, она минут двадцать стояла перед зеркалом, делая экзекуции на лице.
— Ты долго будешь стоять перед зеркалом? — сказал я.
— Должна же я себя привести в порядок. Ты сидел играл на баяне, а я работала, — с упреком сказала Рита. И на лице ее была злая обида.
Я хотел ей что-то сказать резкое, чтобы она прекратила такое поведение, но остановил себя тем, что виной ее такому поведению выдвинул болезнь. «Видимо она плохо себя чувствует», — подумал я.
Рита чуточку заторопилась и мы пошли сначала к нашей Вале, чтобы взять у нее травы, из которой Рита делает себе настой и пьет. Вали дома не оказалось. Вниз с четвертого этажа мы шли пешком и я в почтовом ящике увидел конверт. Открыв, я взял письмо и увидел, что оно из Тулы от Комиссарова, которого я просил взять мне билеты в Тульский цирк. Просил я его еще давным давно и уже забыл об этой просьбе, а он вспомнил и прислал мне их. Наши отношения с ним совсем расконтачились, ведь я перестал ездить в Тулу с ночевками и ночевать к нему не хожу.
От Вали мы пошли в «Орбиту» и я купил маме курицу. Из «Орбиты» зашли в промтоварный «Юбилейный» магазин и купили чемодан. Так прямо с чемоданом и заявились к Галке.
Не написал я в записи за четверг о том, что Рита разругалась со своими женщинами-коллегами Беззаботиной Тамарой Семеновной и с Денисовой Маргаритой Филипповной. Разругались из-за того, что их посылают в командировку в районы, над которыми курирует Рита. Беззаботина назвала Риту «артисткой», сказав, что она прикинулась больной и месяц провалялась в больнице. «У тебя вон щеки как яблоки», — бросила Рите Беззаботина.
Когда дома Рита рассказывала мне об этой их ссоре, то сказала, что Беззаботина вполне может не верить в ее болезнь и считает, что Рита воспользовалась блатом, упросив Зою положить ее.
— А она разве знает о твоем знакомстве с Зоей? — спросил я.
— Я ей говорила, что к нам в поликлинику пришла работать твоя родственница.
Меня эти слова просто взбесили.
— Так тебе и надо, чтобы ты знала как распускать язык. Ведь я ненавижу тебя за твою болтовню. Ты думаешь, что я просто так возмущаюсь этой твоей отвратительной чертой? Я знаю, что сволочи могут воспользоваться и тем, что им скажешь по секрету. Вот ты и убедилась в этом. Твоим же салом тебе дали по мусалам. А то ты уже всех делаешь своими друзьями. И тебя надо как следует проучить.
Я вспомнил об этом потому, что плохое настроение Риты еще и этой причиной объясняю. Ведь вчера она даже не заходила в кабинет к себе, так как не хочет видеть Беззаботину и Денисову.
Когда обедали у Галки, я выпил три совсем маленьких стопочки и с аппетитом ел, приговаривая в адрес Риты: «Вот как надо готовить. Ни разу такой вкуснятины не ел». Говорил я тоном шутки и Галка, и ее мать тетя Лиза понимали, что я шучу. А Рита вдруг серьезно сказала: «Он сидел на баяне играл, а я убиралась в квартире».
— Все правильно. Ты жена, — сказала Галка, улыбаясь. Но за этим «правильно» и улыбкой явно чувствовалось осуждение меня и сочувствие Рите. Но я нарочно принял слова Галки за искренность и сказал:
— Видите ли в чем дело. Я не делаю проблему из того, что я умею делать и что делаю, а, что она делает.
Не стал я им объяснять то, что игра на баяне — это не просто удовольствие, а труд, который во много раз сложнее мытья полов. И этот труд требует постоянства. И я играю не потому, что я хочу играть, а потому, что надо играть, чтобы не запустить окончательно те навыки, которые есть. Уж кому кому, а Рите бы это надо знать. Ведь я не раз ей говорил об этом.
Когда шли домой от Галки, я взял Риту под руку и начал что-то в шутку говорить. Рита молчала.
— Ты что? — спросил я.
— Не надо. Я обижена на тебя.
— За что?
— За то, что ты так нехорошо сегодня вел себя.
— В чем?
— В том, что не знаешь мать Галкину, а говоришь такие вещи при ней.
— Какие?
— Что я не умею готовить, что ты утром уходишь голодный на работу, что ты совсем брошенный. Они ведь все это могут принять всерьез.
— Ну и пусть, если они не понимают или не чувствуют тон шутки. А потом, разве большая беда, если они примут всерьез? Пусть принимают, а мы-то знаем себя. Вот ты действительно серьезно упрекнула меня, что я, как тунеядец, играю на баяне.
— А что, разве это не так?
— Пусть будет так. Только знай, что я больше не буду ничем заниматься в квартире.
— Ну и не занимайся.
— Я больше всего в жизни ненавижу неблагодарных людей.
— Надо не ради благодарности делать.
— Но если что-то человек сделал хорошее, то ты не имеешь права его осуждать. Это бесчеловечно. И давай лучше прекратим этот разговор, а то я чувствую дело идет к скандалу. Ты поругаться хочешь? Так это можно сделать запросто.
— Вот видишь, как тебе не нравится, когда я тебе порчу хорошее настроение. А ты мне сколько раз его портил?
— Я зря никогда ничего не затевал.
Рита ничего не ответила и тут же изменила свое настроение, заговорила нормальным тоном и все стало на место. Наши отношения пришли в норму.


2-го декабря, воскресенье
 
Вставать сегодня не спешили, хотя Анна Ильинична то и дело говорила нам, чтобы мы поднимались.
Рита встала первой, а я продолжал писать дневник.
Вдруг около десяти часов раздался звонок и я услышал слова Анны Ильиничны: «Проходите, проходите». Я бросил дневник, вскочил с постели и вмиг влез в домашние штаны. А Анна Ильинична продолжала говорить: «А наши еще спят». «Не правда, я уже давно встала», — заговорила Рита, выйдя из ванной.
Я вышел в коридор и увидел на кухне, заливающуюся от смеха Анну Ильиничну. Никого в коридоре не было.
— Надули нас, — сказал я.
— А иначе вас не подымешь, — сквозь смех выговорила Анна Ильинична.
Мы с Ритой тоже рассмеялись.
— Я-то ладно, а ты бы видела, как Виктор штаны надевал, прямо сразу двумя ногами впрыгнул в них, — говорила Рита.
Дело в том, что сегодня к нам обещались придти тетя Шура с дядей Тимошей и мы должны были приготовиться к их встрече. Но они пришли только в первом часу. Я уже дал команду начать завтрак, как они пришли. Так до часа мы и не ели. И получился не завтрак, а обед. Пообедали хорошо. Хотя я и не хотел выпивать, но пришлось две стопки выпить. Тетя Шура совсем не стала выпивать, так как в санатории определили плохое состояние ее сердца и прописали всевозможные лекарства.
После обеда мы поиграли в карты и, проводив тетю Шуру с дядей Тимошей домой, стали собираться с Ритой в концертный зал на концерт ансамбля «Веселые ребята».
Придя в концертный зал, мы разделись и прошли на 21 и 22-е места шестого ряда.
Вдруг к нам подошли два парня и сказали, что это их места. Я достал билеты и показал, что и у нас эти же места. Парни ушли.
— А может быть у нас не то число? — спросила Рита.
Я достал из кармана снова билеты и увидел, что там стоит 1 декабря. С трудом сдержал свою реакцию.
— Ну что? — опять спросила Рита.
— Сиди, — ответил я, рассчитывая, что парни где-нибудь будут посажены.
Но через несколько минут парни подошли снова и попросили мои билеты. На сей раз они посмотрели дату и увидели, что билеты у меня на вчерашнее число.
— А, ну вот. Так что освободите наши места, — сказал один из парней.
Пришлось нам выйти. Я пошел в вестибюль искать кого-то из распорядителей зала и объяснить о недоразумении. В душе я ругал на чем свет стоит Хидирову, которая продала мне билет.
Рита вышла тоже в вестибюль и с кислым выражением лица молча наблюдала. Было явно видно, что она злится. И опять я все отнес за счет ее болезни.
Нам предложили приставные места, но я тут же увидел два свободных места в партере и, усевшись сам, позвал Риту.
Концерт, в добавок ко всему, оказался отвратительным. В течение часа был бешеный грохот оркестра и крик певцов.
В антракте рядом с нами сели новые соседи и Рита запаниковала, что нас опять прогонят.
— Пойдем, — сказала она.
— Иди, — ответил на сей раз я.
Она не ушла и нас никто не потревожил. Но только до конца концерта мы не досидели, так как надоел шум.
Идя домой, мы всю дорогу осуждали тех, кто разрешает таким ансамблям выходить на большую сцену.
Погода опять испортилась. Температура плюсовая и снег стал таять.


3-го декабря, понедельник.
 
Ночью шел дождь и к утру почти весь снег растаял.
Из дома мы с Ритой вышли вместе. Она собиралась до среды не приезжать домой из Малоярославца и я даже не понял почему она не хотела приезжать. Уже собирала все, что нужно в командировку.
— Вот так, — сказал я, — а потом будешь говорить, что я не брошенный. Только вышла из больницы и уже опять покидает меня.
И то ли это, то ли что-то другое заставило Риту изменить решение и она сказала, что сегодня приедет.
Я проводил ее немного и пошел в училище. Сегодня у меня уроков вообще-то нет, так как третьи курсы уже закончили, но я решил сходить на урок к Зинаиде Васильевне Митрофановой. Она давала урок в группе II курса на базе восьми классов.
Вечером я сходил в детский дом и провел репетицию. Вообще подготовкой поездки с концертом в Обнинске я не доволен. Я хочу отрабатывать все капитально, а Татьяна Степановна мало помогает мне в этом. Дети очень трудные, они за все хватаются, но до конца не доводят как следует, так как им надоедает заниматься одним и тем же, а силы воли нет. Не знаю, что получится.
В училище директор издал приказ о создании комиссии из преподавателей, которая должна готовить новогодний вечер. Я определен заместителем председателя комиссии Бедлинского, но Бедлинский нынче не появляется почти в училище. Он то болеет, то занимается со студентами в Доме учителя. Я в четверг пошел к директору и сказал о положении дел. В его кабинете сидел Василий Ильич и как-то холодно отреагировал на меня и я не стал ни о чем с ним разговаривать. Антонов ответил, что он соберет всю комиссию и будет все оговорено по подготовке к Новому году. Боюсь, что будет поздно.
Сегодня я узнал в училище о разладе Ларисы с Болховитиным. Он встречался с тем мужчиной, с которым Лариса вступила в любовную связь. Их могут развести без суда, так как нет детей. Эту затею хотела предотвратить Калерия Александровна, но Болховитин стоит на своем. Лариса пока вида не подает, но чувствуется, что в душе сильно переживает. История, конечно, неприятная. Полный разлад и у Сорокиных, хотя дело до развода еще и не дошло.
В училище хотя и тихо, но только об этих историях и идут сплетни.

 
4-ое декабря, вторник
 
Сегодня тоже погода сырая, на улице плюсовая температура.
Собираясь в училище, я взял с собой спортивную форму.
Вчера мы договорились со многими преподавателями поиграть в волейбол, но пришел сегодня только один Банин и мы с ним очень хорошо поиграли. Не знаю почему, но я чувствовал необыкновенную легкость и подвижность сегодня. Даже «пируэты» делал. Поиграли почти два часа.
Из спортзала я приехал домой пообедать. Анна Ильинична сидела на кухне и что-то шила на машинке. Только я сел обедать, как она сказала:
— Ты вчера не отдал мне сотню рассчитаться за машину?
— Как не отдал?
— Сколько ты отдал?
— Сколько положено.
— Да где ж сколько положено? Это вы меня обманули с Ритой.
— Как вы так можете говорить о нас? Я просто поражаюсь вами. Да что мы с Ритой отшельники какие?
— Но деньги-то не все положили. Это была моя сотня, которую вы положили.
— А мои пятьдесят рублей где, которые я получил восемнадцатого?
— Это твои были? А я думала мои.
Это меня сразу вывело из нормального состояния. Вывел сам разговор о деньгах, который я терпеть не могу, тон Анны Ильиничны и ее такое заявление: «А я думала это мои деньги».
— Так вот вы не так думали. Думать-то надо хорошо.
— Ну ты не обижайся, а за машину надо рассчитываться. Может тебе еще куда-нибудь устроиться и подработать чуточку, пока долги отдадим?
И эти слова резанули душу. Мне хотелось в ответ сказать Анне Ильиничне какую-нибудь грубость, но опять победила выдержка.
— На работу я не смогу устроиться.
— Но как-то надо нам рассчитываться. Я уж из последних сил бьюсь, чтобы помочь вам.
— Я вам уже тысячу раз говорил, что из-за нас вы не убивайтесь. Нам машина не нужна. Давайте ее переоформим на Виктора Ивановича и пусть ваша душа будет спокойна. Или давайте продадим ее.
— Ну что ты опять: «продадим, продадим»?
— А то, что мне такая машина не нужна, из-за которой идут скандалы. Мне, честно говорю, даже неудобно.
— Ну разве это скандал. Я просто сказала и все.
— Я ненавижу разговоры о деньгах. Поговорите с Виктором Ивановичем и давайте переоформим все.
— Так он может купить себе, очередь-то небось скоро подойдет.
— А тут можно без очереди взять готовую.
— А ездить тогда у двоих будете.
— Да нет. Я ездить не буду.
— А если он купит новую, то нешто хуже будет. В крае чего можно одну продать будет.
— Дело ваше. Знайте, что я не дрожу за машину и ради Бога не убивайтесь за нас с Ритой. Мы себя как-нибудь обеспечим.
— Да где ж вы себя обеспечите?
— Я вам говорю, что обеспечим и будем чувствовать себя гораздо лучше и спокойнее.
— Вот видишь, какой ты. Ну продашь машину, деньги проведете.
— За то нас никто не будет обвинять в обмане и мы будем знать, что живем на свои деньги.
— Ну нешто машину плохо иметь. Вон Иван ваш как живет хорошо с машиной.
— Зачем вы говорите то, чего не знаете. Иван на эту машину уже еще столько же потратил, сколько она стоит.
— Ну и мы еще зиму помучаемся и потом нам легче будет.
— Это вам так кажется. Там появятся другие проблемы. А я хочу доказать вам, что мы с Ритой сможем самостоятельно жить. Лишь бы было у нас здоровье и дружба. Так что переговорите с Виктором Ивановичем. Я об этом говорю вам твердо.
Еще с самого первого раза, как я только сказал о переоформлении машины на Виктора Ивановича, я почувствовал, что Анна Ильинична не против этого, но она считает этот ход неудобным перед людским мнением, что его могут истолковать по всякому и в первую очередь родственники. И как Анна Ильинична не пыталась промолчать об этом, все же не выдержала и сказала:
— Это тогда разговоров не оберешься. Та же Катька скажет первая.
— Это все ерунда. Поговорят да и перестанут.
— Не знаю что делать.
— Решайте. Спасибо за обед, — сказал я.
— Решайте, решайте. А ты зарядил одно: продать да и все. Зачем тогда покупали?
— Я не думал, что будут такие разговоры.
— Какие?
— Такие вот, какой вы затеяли.
— Люди покупают и ездят, а тут — продать.
— Покупают и ездят те, у кого деньги некуда девать. Те, кто живет только на свой заработок, машину никогда не смогут купить, — сказал я громко, уже сидя и обуваясь в коридоре.
— Тише, не кричи, — сказала Анна Ильинична, подойдя ко мне.
— А чтобы обслуживать машину, тоже нужны деньги. Случись что, на станцию без денег не поедешь. Ведь запчасти не спроста в два раза подорожали. Вечером решим втроем что делать. Побежал я на урок. Риту я встретить сегодня не смогу, я дежурный сегодня по училищу.
— Тогда мне ее идти встречать?
— Если приедет в семь, то пусть позвонит мне.
— Ладно скажу.
Я вышел за дверь и тут же вернулся и еще раз сказал:
— Так не забудьте сказать, чтобы позвонила, как приедет.
В училище я бежал с плохим настроением. Мысли были о только что прошедшем разговоре с Анной Ильиничной. Поражала ее безжалостность к нам с Ритой. Ведь мы ведем с Ритой до предела скромный образ жизни. Деньгами мы не швыряемся, ни на что не претендуем, ведем с Анной Ильиничной во всем честно. И вдруг: «Вы меня с Ритой обманули». «Анна Ильинична уже избаловалась деньгами и стала жадной до них. Торопит с отдачей долга тете Шуре она не потому, что тете Шуре надо срочно деньги, а потому, что деньги нужны на машину Виктору Ивановичу и чтобы деньги были у нее», — думал я.
В училище я спешил на открытый урок к Логвинову. Кроме меня пришло еще человек десять, в том числе и директор с завучем. Логвинов сделал перекличку студентов, приговаривая: «Молодец, ни одного урока не пропустила», дабы показать, что на его уроки ходят все студенты.
На заданные вопросы учащиеся отвечали плохо и он явно завышал оценки. Потом начал объяснять новый материал. Здесь все было нормально, но студенты сидели просто слушателями, активность их не вызывалась совсем. А были моменты, когда можно было проверить и знания студентов и их суждения. Говоря о классовости культуры, Логвинов показал три картины Репина: «Бурлаки на Волге», «Иван Грозный и сын его Иван» и «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Он сам пояснил в чем классовость этих картин только с одной стороны, то есть, что эти картины выступают против царя. А о том, что показывается характер и психология человека, не сказано ни слова.
Записывается студентами совсем мало. Слова: «Вы, как клубные работники», вставляются формально, связи с их будущей практической работой нет никакой.
И самое страшное то, что Логвинов закончил лекцию, а время еще осталось. Это очень неприятный момент и он свойственен молодым начинающим педагогам. Под конец лекции Логвинов и сам скис и уже говорил еле-еле. Вместо того чтобы в оставшееся время закрепить материал, он отпустил студентов с урока раньше звонка.
Когда студенты вышли из аудитории, было предложено высказать свое мнение по уроку. Все сидели молчали. И первому пришлось мне выступить. Сказал я следующее:
— Чувствуется, что тема урока для Логвинова любимая тема, он ее хорошо знает, использует вспомогательные средства: картины, фильмоскоп, интересные факты. Студенты, да и мы преподаватели сидели слушали, что называется, разинув рты. А мы всегда говорим о том, чтобы была активность учащихся на уроке, и педагогика этого требует. Надо узнать у учащихся как они поняли ту или иную мысль преподавателя. А так, мне кажется, у Николая Павловича получилась самая настоящая публичная лекция.
Я чувствовал, что Логвинову это не понравилось. Высказался я так потому, что очень уж было заметно то, что Логвинов не столько учил ребят, сколько показывал себя.
После меня выступила Ивашковская и сказала в очень мягкой форме о том, что у Логвинова не соблюдена межпредметная связь. И с этим все согласились. Кто-то с места сказал о том, что ни слова не сказано как надо будет использовать данную тему в своей практической работе. Все было правильно. И вдруг директор заявил:
— Я думаю, товарищи, что все высказанные замечания можно оправдать в защиту Николая Павловича.
И он действительно стал оправдывать так, что все ошибки Логвинова являются не ошибками, а вполне нормальным и правильным явлением. В мой адрес высказал даже несогласие, сказав, что тема очень сложная и использовать активность класса нельзя.
Такое поведение директора и удивило меня и возмутило. Ведь я сидел рядом с Калерией Александровной и видел у нее в записи, что класс не привлекается к уроку, показал ей свою запись и она согласилась со мной. При анализе она промолчала, мне кажется, из-за хитрости, чтобы не разносить Логвинова, перед которым она постоянно почему-то заигрывает, как перед человеком, от которого она зависит. Я только не могу понять в чем она зависит.
Неприятное осталось впечатление от такой нечестности Антонова. Я все время думал, что он честный и принципиальный коммунист. Хотя он, видимо, как бывший работник обкома комсомола и горкома партии, уже пропитался этим духом нечестности, когда за черное выдается белое.
После открытого урока я остался в училище дежурить. Все шло нормально и вдруг около восьми часов погас свет в училище. Потом оказалось, что погас в большой части города.
Я дал команду всем студентам покинуть училище и вместе с гардеробщицей Александрой Семеновной стал закрывать все входы в училище. Идя по двору, я сказал о беспорядке во дворе.
— Никому ничего не надо. Тому не надо было и этому тоже дела нет до порядка, — сказала Александра Семеновна.
— Это как же так? — удивился я.
— А так. Вот потом убедитесь, что я была права.
Я ничего не ответил, но про себя подумал, что Александра Семеновна действительно права. Во-первых, меня удивляет, что директор приходит не к началу уроков, а к девяти часам. Во-вторых, он уже явно разобрался во многих беспорядках, но смотрит сквозь пальцы. Взять хотя бы плохую хозяйственную сторону, плохую дисциплину студентов. «Если он равнодушно на все смотрит, то это страшная вещь, еще страшнее старческой неспособности Василия Ильича», — заключил я про себя. Равнодушное отношение к делу наносит огромный ущерб и вред, а в воспитательной работе особенно вредно равнодушие. Я уже об этом много писал. Сейчас я постоянно слышу в учительской о том, что в одной из групп на базе 8 классов очень плохая дисциплина. Преподаватели приходят из этой группы расстроенными вконец с уроков, но дальше возмущения в учительской никто ничего не делает. Я не могу понять этого. Как можно не поднимать тревогу, когда люди видят явное безобразие? Я вспомнил уже в который раз свою работу в группе на базе 8 классов в Туле. У меня никаких проблем не было в поведении детей. И это не хвальба, а правда. Но следует сказать, что я много занимался всякими инцидентами в этой группе. Даже малейших отступлений в поведении не оставлял без внимания. И родители меня считали классным руководителем. По всем вопросам шли ко мне. С такими мыслями я шел домой. А дома сразу пришлось перестроиться.
Рита с Анной Ильиничной сидели на диван-кровате рядышком и смотрели телевизор. «Наверное уже обговорили все», — подумал я.
Анна Ильинична ушла на кухню и я шепнул Рите:
— Ничего тебе мать не говорила?
— Нет, а что?
— Да разговор у нас был снова сегодня.
— О чем?
— О деньгах опять. Обманули мы ее оказывается.
— Как обманули?
— Ладно, потом скажу.
Анна Ильинична позвала ужинать. После ужина она взяла сапог Риты и сказала, обращаясь ко мне:
— Нельзя ничего с ним вот тут сделать, чтобы не протекал?
— Сейчас попробуем, — сказал я, посмотрев сапог, и принялся пришивать подошву, усевшись на полу в коридоре. В голове сверлил вопрос: начинать или нет разговор о машине. Я чувствовал по подобревшему поведению Анны Ильиничны, что она не настроена говорить на эту тему. Но чтобы довести все до конца я сказал:
— Рита, иди на разговор.
— На какой разговор?
— Опять о машине, — сказал я нарочно погромче, чтобы слышала Анна Ильинична.
— А что случилось? — как будто ничего не зная, сказала Рита.
— Мать считает, что мы плохо собираем деньги для возврата долга тете Шуре. Вчера мы ее обманули, не додав 25 рублей.
— Что 25 рублей не хватает? Так отдам я, о чем разговор.
Анна Ильинична подошла с табуреткой в коридор и села. Рита сидела на тумбочке зеркала.
— Сегодня она предложила мне устраиваться на третью работу, чтобы приносил побольше денег. Видимо мне в ночную еще придется где-то подработать.
— Да я просто так сказала, что может поработать, пока расчитаемся с долгами, — сказала Анна Ильинична.
— Как же вы так можете говорить, когда видите, что я ухожу из дома в восемь часов и прихожу в девять?
— Правда, ты что мама? Когда ему еще работать? — сказала Рита.
— Поэтому я и пришел к решению, что машину надо продать.
— Вот он зарядил одно: продать и все, — сказала Анна Ильинична.
— Я не пойму к чему этот разговор? — снова сказала Рита.
И я рассказал, как все получилось.
— Так выходит мать права. Мы же решили каждый месяц все по сто рублей вкладывать, — сказала Рита, выслушав меня.
— Так я же тридцать рублей положил с аванса.
— Но ты взял 25, — сказала Анна Ильинична.
«Значит они не считают то, что я купил тиски и краску», — подумал я.
— Хорошо, отдадим мы вам 25 рублей, — сказал я. — Но я стою за то, чтобы машину продать или переоформить ее на Виктора Ивановича.
— Ну и что это даст вам? Съездите два раза на юг и деньгам вашим конец, — сказала Анна Ильинична.
— Но зато вам будет спокойнее и нам.
— Не надо вести разговор о продаже, — сказала Рита, — надо уж помучиться еще немного, чтобы отдать долг и все.
— И я так говорю. Люди наоборот наживают машину да достать не могут, а тут купили и на тебе: продать, — сказала Анна Ильинична.
— Я не хочу никаких разговоров ни о машине, ни о деньгах. А у нас то и дело затевается этот разговор.
— Да это мы только между собой поговорили.
— Я думаю, что вы уже поняли, что я не люблю деньги и никогда не жалею их. И если нужно решить какое-то дело, я ценю его выше всяких денег. И я никогда не портил и не буду портить из—за денег хорошие отношения.
— И я просто так сказала, — уже тоном примирения сказала Анна Ильинична.
— Ну вот. Пойдет? — сказал я, отдав посмотреть сапог Анне Ильиничне.
— Вот умник-то, а то надо было нести в мастерскую, — сказала она.
Когда мы с Ритой стали стелить постель, а Анна Ильинична что-то делала на кухне, я сказал Рите:
— Ничего ты не поняла, Риточка.
— Все я поняла, — твердо сказала она.
Сказала она таким тоном согласия, что я принял ее ответ за понимание и в самом деле все так, как я понимал. А понимал я так, что Анна Ильинична не ценит нашего поведения с Ритой и в том числе то, что мы относимся к ней с уважением и как к матери и как к старшему человеку, который должен являть нам во всем пример. И я еще раз убедился, что она жадный человек и ей ничего не стоит испортить отношения из-за денег. Я вспомнил, как у меня съедали хозяева, у которых я жил на квартирах во время учебы в школе, продукты, а я боялся сказать им об этом, считая, что этим я испорчу отношения.
А сколько раз, уже живя с Ритой, я покупал что-то из дефицитных продуктов, а Анна Ильинична относила их Виктору Ивановичу. Но я ни разу не сказал об этом ей, опять же считая отношения выше колбасы, или окорока. А у Анны Ильиничны даже тон меняется сразу и делается неприятным. Он как тупой нож режет душу. И то, что вечером она заговорила уже добрым тоном — это результат того, что она заметила, как я болезненно среагировал в обед на ее разговор о деньгах и решила изменить тон.
Уже ложась спать, я дал Рите 25 рублей и сказал: «Отдай ей деньги».


7-го декабря, пятница
 
Утром в среду Анна Ильинична взяла 25 рублей, лежавшие на тумбочке и куда-то дела. Ее отношение ко мне после разговора о деньгах стало еще лучше. Она явно это показывала, приглашая завтракать, обедать или ужинать. Этим вниманием и заботой она как бы извинялась за тот разговор, который завела во вторник. Интересно, как на долго пойдет этот урок? Сердиться на сей раз я уже не стал на нее, признав, что эту ее черту характера не исправишь. Но машину мне действительно хочется продать, так как она идет не в радость. За такой короткий срок она уже столько доставила неприятностей. Анна Ильинична живет с постоянным контролем над ней. Я уверен, что для нее неприятны любые мои поездки куда-то.
Вопрос с продажей машины я бы решил. Но мне хочется, чтобы до людей дошло, что сейчас купить машину и содержать ее очень сложно. И если быть до конца честным, то просто невозможно на зарплату купить. Об этом знают все, кто живет только на зарплату.
Ну и хватит пока об этом. Время покажет, что будет дальше. Но я видимо не выдержу, если заведется еще разговор о деньгах или о машине. Приму какие-то крутые меры. Сейчас все держится на том, что Рита ведет себя молодцом. Если бы я увидел с ее стороны жадность и поддержку матери, то дело бы было плохо. Доброе и хорошее поведение Риты просто радует меня.
Групповые уроки у меня теперь остались только в двух группах первого курса. Со второго семестра у меня начнутся с ними индивидуальные уроки.
В бане сегодня было все хорошо, но и у меня и у Николая Егоровича было не совсем хорошее самочувствие и мы были кисловатыми. Да и народа сегодня было очень много.
Ваня по-прежнему выглядит мрачным. Сегодня он то и дело левой рукой трогал в локте правую. Уже давно она у него стала болеть и шерстяная ниточка, которой он перевязал ее, не помогает. И снова мы с ним не обмолвились ни одним словечком. Он два раза сходил в парную и ушел раньше всех из бани.
Мы после бани разошлись каждый по своим делам. Что-то Николай Егорович был сегодня не таким, как обычно. Что-то у него было на душе. Распрощавшись с ним и с Валентином, я поехал к маме. Ведь я у нее почти две недели не был. Мама обрадовалась моему приходу и быстро приготовила мне обед. Я выпил за обедом немного и поговорил с мамой. Говорили, в основном, о Ване. Он в прошлое воскресенье приезжал к ней и вел себя явно заигрывающе.
— Привез мне две курицы и говорил со мной долго. Тамарка Валерку провожала в Харьков, а он ко мне приехал, — сказала мама.
— А что Валерка приезжал?
— Болел и на три дня приезжал.
— Так поговорила с Иваном?
— Говорили, долго говорили.
И по тону мамы я понял, что сердитость свою она ему не высказала, растаяв перед «вниманием» Вани и его расположенностью к разговору с ней.
— Это он почувствовал, что опять залез не туда, вот и давай умасливаться перед тобой, — сказал я.
— Ну конечно. Я все, сынок, понимаю. Жалко, что он больной. Боюсь его расстраивать.
Я понял из разговора и то, что они много говорили и обо мне. Ваня оправдывал себя и мое такое резкое решение порвать с ним он объяснил маме, что у меня что-то с головой не в порядке.
— Ничего у него нет. Он не любит, что ты на его кричишь, сказала я яму.
— Да на крик я не обращаю внимания. При работе бывает всякое. Я возмутился тем, что он меня упрекнул: «Я тебе колбасы дал». Не дал, а продал. Если бы он дал бесплатно, тогда вообще не знаю что было бы. Как он еще не сказал тебе, что я два раза обедал у него?
— Говорит, что и с Лёней поругался.
— Вот, вот. Поэтому он к тебе и приехал. Чувствует, что со всеми переломал отношения, так давай мириться хотя бы с тобой.
— Он чувствовал, что и я обиделась.
— Ну с тобой он уже знает как мириться: привез курочку, заговорил ласково ты и растаяла, — сказал я.
— Да он чувствует, что и с тобой не так обошелся.
— Распустился он и обнаглел. Больше я никаких причин не вижу в его дури.
Я не стал маме ничего говорить о том, что она обошлась с Ваней не принципиально. Она действительно расслабилась перед ним и все забыла. Теперь снова злость вспыхнет при новом выкрутасе Вани. А выкрутас наверняка будет и он опять обидит маму. Ей следовало бы отчитать его и дать ему понять, чтобы он одумался. Ну да Бог с ними.
— Гараж построил? — спросил я.
— Крышу, говорит, сделал, а остальное оставил до лета. Ну, а у вас все нормально?
— Все хорошо.
— Рита работает?
— Да. В командировку всю неделю эту ездит в Малоярославец. А тут погода вон какая гнилая. Приезжает с промокшими сапогами.
— Ой, не говори. Плохо ей с этими командировками. А она еще и безотказная.
Посидев со мной, мама села прясть шерсть. Ей какая-то соседка дала прялку и она теперь прядет целыми днями. Хотя и устает, но старается допрясть всю шерсть. «Вот и у меня такая же черта, — подумал я. — Я ведь тоже могу работать до изнеможения, лишь бы довести дело до конца»,— подумал я.
— Посиди, успеешь ты спрясть, — сказал я.
— Да нет. Надо попрясть пока видно. А тож те скоро приедут. А я хочу до них закончить.
— Нынче не спешат.
— А чавож им спешить? Им там такие удобства сделал: и телевизор, и баню. Разве не обидно? Променял мать на подлецов, — уже с раздраженной обидой заговорила мама
— Да перестань ты себя волновать. Пропади она эта баня. Вон он все равно ходит с нами в баню.
— Да это так. Я токо что с тобой поговорю. А так хай они там подавятся.
— Ты больше думай про хорошее, а не про плохое. Пряди себе и думай.
— Отвыкла уже прясть. Сначала не получалось. А сейчас уже, слава Богу, ничего. Чтож ты хочешь, столько лет не прясть.
— Ну ладно, пойду я.
— Ты ж домой пойдешь?
— Зайду, сумку положу и поеду в детский дом.
— Ну езжай с Богом. Передавай привет Рите со свахой. Живите дружно. Она Рита хорошая. Как хорошо, что ты приехал, аж на душе лёгенько стало.
— Ничего тебе не надо привезти?
— Да, а что мне надо? Усё есть. Только лампочек может привезешь. На сорок только, а то большие много нажигают.
— Посмотрю в магазине.
От мамы я заехал домой и сразу же поехал в детский дом. Сюда я езжу эту неделю каждый день, так как завтра запланирована поездка с концертом в Обнинск.
Репетиция прошла нормально, хотя каждый день очень много бывает всяких моментов работы с ребятами. Они заинтересованы в подготовке и понимают ответственность поездки. Хорошо мне помогает Татьяна Степановна. А Нателла ни одного раза не была на репетиции. Не представляю такого равнодушия.
Огорчились сегодня все тем, что Нателла Ивановна не решила вопрос с автобусом и завтра нам придется ехать на электричке. Я возмущен и Нателлой и теми, кто отказал в автобусе. Это еще пример того, что мы только кричим о каком-то деле, а как коснется его решать, так встречаешься с бездушием к этому делу. Я имею в виду то, что у нас очень много кричат о международном нынешнем годе ребенка. А тут к детям отнеслись бездушно. Как тут не возмущаться?
Погода начинает поворачивать к холоду. Сегодня и синоптики уверенно сказали, что завтра температура будет минусовая?
Рита сегодня последний день была в Малоярославце. Все больше и больше она говорит о том, что никому эти командировки не нужны, так как везде она встречает грязь и бездушие, которые никто не вытравливает. Соглашается и с тем, что большинство работников милиции не пригодные для такой важной работы. И эта болезнь поразила все органы нашего строя, что и приносит большой ущерб жизни людей. И самое страшное то, что эта болезнь не излечивается, а продолжает прогрессировать, поражая хороших людей.


8-го декабря, суббота
 
В десятом часу я был в детском доме. Ребята уже были во дворе и увидев меня, с радостью кинулись мне навстречу.
В Обнинск мы поехали от станции «Калуга-2». В начале первого мы уже были во Дворце культуры обнинского завода «Сигнал». И здесь опять встретились с бездушием. Никто нас не встречал и мы полтора часа сидели в вестибюле Дворца. Дети возмущались, хотели есть. Я тоже возмутился тем, что так плохо обо всем договорилась Татьяна Степановна.
Наконец, пришла зав. детским сектором Дворца и сказала, что мы можем выступить у них перед детьми и родителями, так как они сегодня проводят день отдыха родителей и детей. Я попросил предоставить нам сцену для репетиции. Научил детей выходить и уходить со сцены, показал, где и как надо стоять. Еще со среды я начал работать с Машей Демкиной, которая должна объявлять номера. Сначала у нее ничего не получалось, но сегодня она уже делала все хорошо. Девочка очень милая и добрая.
Репетиция была прервана приглашением нас обедать. Пока мы репетировались, пришла некая Зоя Алексеевна, с которой была договоренность о нашем приезде, и она организовала нам обед в буфете Дворца. Были составлены столики и дети сели за них. За обедом перед ребятами выступил Павел Алексеевич — бывший колонист колонии «Бодрая жизнь», которая была организована сразу же после революции. Располагалась колония на территории теперешнего города Обнинска. Павел Алексеевич рассказал вкратце о жизни в колонии и о своей дальнейшей судьбе. Мне он понравился простотой и душевностью рассказа и я задал ему много вопросов о колонии, ее организаторе Шацком. Состоялась очень хорошая беседа. Жизнь в колонии шла на самообеспечении, то есть колония имела свое хозяйство, которое вели сами колонисты. Так они содержали сто коров, 40 лошадей, свиней, кур. Все у них было, кроме овец. И я подумал, что такую организацию жизни и теперь бы не плохо организовать. А то растим иждивенцев, которые неспособны трудиться и эта неспособность переходит в нежелание. Самообеспеченность хорошо бы организовать для всех подонков, ведущих хулиганский и тунеядский образ жизни. Для них бы надо сделать специальные хозяйства, собирать бы их повсеместно и свозить в эти хозяйства. Никакого готового обеспечения им не делать, а поставить условия: кто хочет жить — трудись. Вот и пусть бы познали цену молока, мяса и прочих деликатесов. Кормить в этих хозяйствах надо только тех, кто работает. И одевать тоже только работающих. А кто не хочет — сажать в специальные камеры и пусть замучивают сами себя голодом. И в такие хозяйства надо свозить бы людей всех возрастов, то есть сделать бы для них нормальные населенные пункты, где жизнь нормальная может быть обеспечена только для тех, кто трудится. Мне кажется, это была бы польза и для государства и для исправления паразитов. Жить они должны бы под самым строгим надзором. Ведь у нас сейчас вся бедность от того, что люди не хотят работать, а поесть хотят поизысканнее. А такая бы организация жизни и была бы осуществлением ленинского закона: «Кто не работает, тот не ест».
Я бы мог написать такое предложение в правительство, но знаю, что оно у нас считает нормальным то ненормальное положение, которое есть и заниматься улучшением жизни не хотят. Занимаются только болтовней. Ведь разве не болтовня слова Брежнева о том, что нам надо улучшить положение с сельским хозяйством так, чтобы это улучшение люди почувствовали на столе. А от этих слов в магазинах нет ничего. Ну об этом я еще порассуждаю. А сейчас дальше о нашем пребывании в Обнинске.
После обеда, мы снова начали репетировать свои номера. В три часа репетицию прервали и сказали, что пора начинать концерт.
Когда открыли занавес, то в зале я увидел всего человек 30 детей и несколько взрослых. А зал рассчитан человек на 600—700. Правда, по ходу концерта детей прибавлялось и к концу их уже было более сотни.
Выступили мои девочки все нормально, но не так, как бы я хотел. У некоторых не было свободы пения. Ведь все они впервые вышли на такую большую сцену. Марина Прохорова спела очень хорошо, а Маша Демкина вела хорошо программу концерта. Кое—какие номера нам пришлось сократить, так как поджимало время для других мероприятий. И только мы кончили выступать, как на сцену вышла женщина со слепым баянистом и начала проводить игры с командами ребят на сцене.
Мы сели на автобус и доехали не до самого вокзала. Пришлось бегом бежать до платформы. Ребята переживали, что мне тяжело бежать с баяном, а я переживал, что тяжело бежать не мне, а Татьяне Степановне. Ведь ей уже за пятьдесят и она физически не закалена. И действительно после пробега она задыхалась и кашляла.
Дорогой я организовал игру с девочками в номера-ритмы и мы играли до самой «Калуги-2». Отношения мои с детдомовцами уже совсем стали хорошие. Приятно, когда видишь и ощущаешь их детскую доброту и расположенность, которая приходит не сразу, а является результатом длительной работы с ними. Это подтвердила и Галя Чекулаева, которая занималась у меня вокалом три года, а нынче учится в пединституте и по нашей просьбе ездила с нами в Обнинск. Ее развитие очень хорошо заметно. Ведь она была совсем «сырой» девчонкой и в поведении и в пении. А сейчас стала взрослой, воспитанной девушкой. Моя работа с ней не прошла даром. В пединституте ее взяли в состав агитбригады. Ведь я много работал с нею и над художественным чтением. И я с удовлетворением воспринимаю долю своей работы.
У дома меня встретила Рита и как бы продолжила мое удовлетворенное настроение. На душе стало еще лучше и приятнее. И я переживал чувство, которое переживают от своих хороших отношений самые родные, близкие и дружные люди. И в таких случаях я говорю: «Готов до неба подпрыгнуть от радости». За ужином я рассказал Рите о поездке в Обнинск.


9-го декабря, воскресенье
 
Утром мы повалялись в постели, а после позднего завтрака поехали с Ритой в гараж. Решили завести машину и съездить к маме.
Мы съездили к маме и к тете Шуре. У всех все нормально и мы долго не засиживались ни у мамы, ни у тети Шуры. Поставив машину, мы решили навестить подругу Риты Валю Миронову. Не так давно она вернулась из Франции, где жила и работала год.
Рита давно предлагала мне сходить к ним, но все никак не получалось у нас со временем.
Валя очень спокойно отнеслась к нашему приходу и, прикрыв длинной юбкой ноги, сидела в кресле. Валера засуетился и стал убирать печатную машинку и бумаги со стола.
— Да вы не беспокойтесь, мы совсем не надолго зашли, — сказал я.
— Ничего, ничего. Проходите, садитесь, — сказал Валера.
Убрав все со столика, он ушел на кухню, а Валя подала Рите журнал французский для женщин.
— А я вот болею и мы никуда с Валерой не выходим, — сказала Валя.
— Что с тобой? — спросила Рита.
Валя шепнула ей что-то на ухо.
Мне Валя тоже дала журнал, где показывалось как надо обставлять квартиру мебелью.
Когда мы с Ритой обменялись журналами, я увидел в журнале для женщин не только моды на платья, костюмы, пальто и прочее, но и уход за телом женщины. На многих страницах показывались голые женщины, на теле которых стрелками показывалось как надо делать массаж тела.
Наш просмотр журналов прервал Валера. Он поставил столик, принес бутылку сухого вина, салат и вареники, начиненные вишнями. Выпитые мною две стопки вина даже аппетита не придали. Разговор вели большей частью о жизни и делах в пединституте, где Валя и Валера ведут иностранные языки. Они рассказывали, что и в институт сейчас устраивают преподавателей, в основном, по блату. Даже одну преподавательницу уволили из института, чтобы дать возможность трудоустроить блатную женщину.
Спросил я Валю и о жизни во Франции. Она рассказала, что жила в одном из городков Франции, работала в лицее, где преподавала русский язык. Говорит, что учащиеся лицея лучше усваивают язык наш, нежели наши учащиеся французский.
— А как там дело с продовольствием в магазинах? — спросил я.
— Все есть. Легче сказать чего там нет. Придешь в магазин и можешь купить все, что хочешь. Мясо продают без костей. И преподносится в витринах все очень красиво.
— Вот тебе и капиталистическая страна, — сказала Рита.
Поговорив, мы распрощались с Мироновыми и ушли домой. Погода на улице была чудесной и мы решили пойти пешком. На замерзшую землю выпали блестящие серебристые снежинки и красиво смотрелись при вечернем свете.
— Валя забеременела и решила оставить ребенка, — сказала Рита.
— Ну ей еще можно. Ей сколько лет, тридцать?
— Тридцать шесть уже.
— Ну все равно ничего.
Дальше Рита начала хвалить Валеру за то, что он сам выполняет все функции хозяйки.
— А мне не понравилось, что Валя сидит в кресле, а он топчется на кухне.
Спорить с Ритой не стали, но каждый остался при своем мнении.
Идя по улице Степана Разина, мы встретились с Васей и Лидой Агафоновыми. Они шли из Дворца культуры турбинного завода, где был устный журнал «Молодость». Предлагали вернуться к ним, но мы отказались.


14-го декабря, пятница
 
В понедельник температура снова стала плюсовой и выпавший снег стал таять. Все улицы были в воде. Да и настроение у людей было кислым.
10-го декабря в Брюсселе собралась сессия НАТО для решения вопроса о размещении в Европейских странах стратегических ракет, которые легко могут долететь до Советского Союза. Как наши не пытались помешать этой затее Америки, но сессия состоялась и решение принято. Решено разместить ракеты в ФРГ, в Англии и в Италии. То есть получается кольцо. Положение наше все ухудшается. Если бы мы не потеряли дружбу с Китаем, то не было бы никаких тревог. А так сейчас мы остались только с несколькими европейскими странами. И то на Румынию и Югославию рассчитывать нечего. И положение прогрессирует к ухудшению. И здесь слова Брежнева о том, что советские люди могут жить спокойно, являются болтовней.
Во вторник я снова ходил в спортзал и поиграл в волейбол.
В среду мы с Петровой ходили в пятую среднюю школу, где мы должны проводить выборы в республиканский и местные Советы. Как я ни отказывался быть председателем избирательной комиссии, ничего не получилось. Придется снова исполнять эту миссию. В школе с директором и с парторгом познакомились со всеми условиями для выборов. Они внимательно отнеслись к нам и мы обо всем договорились. Прошлогодний опыт у меня не прошел даром. Я уже знаю почти все моменты по организации избирательного участка.
Кроме этой общественной работы, мне поручили возглавить комиссию по подготовке новогоднего вечера.
Директор обещал мне, что соберет комиссию сам и обговорит все вопросы подготовки и проведения вечера. Но он никого не собрал и с понедельника уехал на сессию в ВПШ. И вряд ли он вернется к Новому году.
Смешно проходят нынче и госэкзамены в училище. Председателем назначен Курганов, а заместителем Калерия Александровна, которая заболела и в четверг госэкзамены по специализации у хореографов принимал один Курганов. Сейчас по новому приказу министра культуры РСФСР члены ГКК сидят только тогда когда идет госэкзамен по их предмету и в тех группах, где они ведут предмет, то есть я по идее должен сидеть на госэкзамене, когда будут клубоведение сдавать мои хореографы и художники. Такая организация явно подрывает ответственность госэкзаменов. Какой-то дурак нашел возможность сэкономить деньги на госэкзаменах, не считаясь с вредом такой экономии.
По вечерам я хожу в детский дом. Здесь уже вовсю бы должна идти подготовка к Новому году, но пока ничего не делается. Я решил нынче не готовить сам сценарий. Пусть воспитатели готовят, а я подыграю, если надо будет. А то воспитатели уже вообще ничего не делают с ребятами, кроме подготовки уроков с ними. Так что дел у меня прибавилось взамен того, что не веду уроки на третьих курсах.
Во вторник к вечеру резко похолодало до минус 9° и ночью выпал снег. В среду весь день шел снег с небольшой метелью и снова наступила настоящая зима. Теперь можно и на лыжах походить, если не растает снова.
Дневник я пишу и по ночам. Уже трижды просыпался то в два, то в три часа ночи и почувствовав, что быстро не усну снова, зажигал под ковром фонарь и писал. Вчера Анна Ильинична видела как я писал ночью и утром сказала:
— Ты же скоро целый роман напишешь. Даже ночью пишешь.
Я ничего ей не ответил.
Дома у нас все хорошо. Здоровье Риты вроде бы улучшается. Во всяком случае она стала веселее. Терпеливо пьет разные настои из трав. В последнее время я почему-то переполнен к ней нежностью такой, что готов бы ее зацеловать. Аж прямо боюсь такого обилия чувств. Не знаю, чувствует она это или нет. Я с нетерпением жду вечера, когда мы с ней очутимся в постели с объятиями и поцелуями. Кажется, мы все больше и больше понимаем друг друга и становимся все ближе и ближе друг к другу. Это самое ценное в отношениях и дай Бог нам не потерять значение этой ценности.
Вечером сегодня зашел к Вале. Мы упрекнули с ней друг друга, что редко видимся. Она пожаловалась на плохое здоровье и я заметил, что она похудала. Угостила меня самогонкой, которую сделала сама. Получилась хорошая.
Вместе со мной она пошла в стоматологическую поликлинику. По дороге договорились завтра съездить в Азаровский детский дом, куда хотят перейти работать она и Рита.
Поговорили о встрече Нового года. Определимся видимо у меня на Кирова. К ней снова должны приехать Гена с Тамарой из Москвы.
— Ты у Ивана был? — спросила Валя.
— Не был и быть не хочу, — ответил я, — а ты была у них?
— Нет.
— Что-то он сегодня не был в бане.
Придя домой, я поиграл на баяне и вышел на улицу встречать Риту с работы. Только вышел и увидел Риту уже подходившую к дому.
Поужинав, я лег в постель, а Рита ушла в ванную мыться. Настроение у меня было отличное и когда за ужином Рита сказала, что я давно не был у Ивана и вообще молчу о нем, то я сказал:
— Могу дать почитать дневник. Попала под хорошее настроение.
Я дал ей 28-ую тетрадь. Дал тетрадь, чтобы не рассказывать ей об отношениях наших с Ваней, а чтобы она прочитала в дневнике. Но Рита прочитала не только о Ване, а и о себе. Высказала недовольство, что я так плохо о ней написал по поводу ее разговора о Руденской и Мантрове.
Я сказал:
— Может быть. Здесь уж жизнь должна поставить все на место. А пока я описываю только моменты, свидетелями которых бываю. Ведь если бы ты сказала тогда например так: «Ты знаешь, Руденская до чего уже опустилась; она продавать себя стала начальству, лишь бы они по работе делали ей поблажки», то я бы так и записал.
— Ты многое не так описываешь. То написал, что я своей активностью заставила вступить в отношения со мной Толика. Я никогда не подавала никому никакого повода. И не я, а Толик ходил за мной по пятам. Хочешь я тебе дам его письма почитать.
— А откуда ты знаешь, что я так написал? — удивленно спросил я.
— Ты мне сам давал прочитать.
— Такое я не мог дать тебе прочитать.
Этот момент меня окончательно убедил, что Рита читает мои дневники. Возможностей ей для этого предостаточно. Иногда я ухожу из дома надолго и она знает, что меня не будет.
Сейчас я не стал серьезно упрекать ее, так как не могу доказать ей, что она читает, а во—вторых, и потому, что сам виноват в том, что не прячу дневники в надежное место. А у меня их здесь сейчас три последних тетради.


21-го декабря, пятница

Вчера, да и в предыдущие дни я снова испытал приятное удовлетворение от творческой работы.
Я написал кусочек сценария, в котором ввел в действие главного героя фильма «Карнавальная ночь» Огурцова. Закончил кусочек словами:

У нас теперь директор новый,
Он на подвиги готовый,
Заявляет всем он смело,
Что поправит в корне дело,
Общежитья он добьется,
Во всех вопросах разберется
И училище тогда
Будут славить все всегда. Да! Да!

Кузин, когда я прочитал ему эти слова, сказал, что это слишком прямолинейно против директора слова направлены. Шевцов и все другие члены комиссии одобрили слова, но тоже заявили о резкой направленности.
Пришлось мне заменить все и написать так:

Заведем порядок новый
Мы на подвиги готовы,
Заявляем всем мы смело,
Что поправим в корне дело,
Общежитья мы добьемся,
Во всех проблемах разберемся
И училище тогда
Будут славить все всегда. Да! Да!

Потом я написал частушки для Бабы Яги и старухи Шапокляк. Получилось следующее:

Баба Яга:
Кто испортить все стремится,
В ком вы видите врага,
Кто мешает веселиться?
Это я — Баба Яга.

Шапокляк:
Наяву, а не по слухам
Нынче в моде, знает всяк,
Современная старуха,
Я — старуха Шапокляк.

Баба Яга:
Цыц, негодная девчонка,
Не волнуй Бабу Ягу,
У меня болит печенка,
Сделать зло тебе могу.

Шапокляк:
Ой, подружка, устарела
Вся теория твоя.
Ты молчала бы сидела,
Нынче в силе только я.

Баба Яга:
И в кого ты уродилась,
Не понятно для меня,
Ты хотя бы постыдилась,
Я ведь бабушка твоя.

Шапокляк:
Не смеши народ, бабуля,
Ты родство мне докажи,
Кто же будет мой дедуля,
Ты по честному скажи.

Баба Яга:
Так судьба моя сложилась
И сложились так дела,
Я в Горыныча влюбилась
И Кащея родила.

Шапокляк:
И теперь выходит что же,
Что Кащей ведь мой отец,
Как я счастлива о, Боже,
Отыскался наконец.

Вместе:
Породила нас природа,
Чтобы зло могли творить
И сегодня: «С Новым годом»
Мы не будем говорить.

Получились частушки хотя и с трудом, но быстро.
Вместе с этими делами я думал и над поздравлением Сережи с днем рождения. 20-го декабря ему исполнилось 15 лет, то есть вчера. Ему я написал так:

Тебе исполнилось пятнадцать,
Совсем ты взрослым стал душой,
Но все ж не надо задаваться
И всем кричать: «Я уж большой».
Поверь, сынок, ты убедишься
Как в жизни ценятся года
Я верю, ты не загордишься
Ни в тридцать пять и никогда.
И мысль сегодняшнего века
Ты помни, мой сынок, всегда
Не годы красят человека,
А человек красит года.
С годами станешь ты взрослее
И разберешься, что к чему,
Отца рассудишь ты мудрее
И многое простишь ему.

Это поздравление тоже потребовало напряжения мыслей. В конце концов получилось то, что я хотел.
Утром вчера я без десяти восемь был на телеграфе и набрал номер Тулы. Трубку подняла Оля. Я попросил, чтобы она передала трубку Сереже. Сережа взял трубку, но я не смог прочитать ему стихи, так как в кабине было темно, а работники телеграфа еще не преступили к работе. Пришлось поздравить Сережу прозой. Поздравив его, я сказал, что завтра приеду в Тулу и зайду к ним.
Но прежде чем написать о сегодняшней поездке в Тулу, я напишу об отношениях с Ритой. Опять у нас получилась запинка в хороших отношениях.
Рита в понедельник уехала в командировку в Жуково.
— Еду с каким-то старичком из ПТУ, — говорила она, — он мне звонил и старческим языком спрашивал, когда поедем и в каком вагоне встретимся.
В понедельник вечером она приехала ночевать домой, а уезжая во вторник обратно в Жуково, она сказала:
— Встреть меня, пожалуйста, а то я куплю мяса в Обнинске и мне будет тяжело нести.
Сначала она просила встретить на вокзале, а потом, как будто обдумав что-то, она сказала, что бы я пришел не на вокзал, а к концертному залу. Я с подозрением отнесся к ее этому передумыванию, но ничего ей не сказал. И вечером во вторник я поехал на вокзал, бросив все дела. Когда троллейбус подошел к вокзалу, люди уже шли к нему с электрички. Выйдя из троллейбуса, я сразу же увидел Риту, идущую к троллейбусу с мужчиной. И мужчина этот был не дряхлый старичок, а вполне бравый и солидный, одетый в темно—коричневое пальто с черным воротником и в черную шапку. В руках у него был портфель. Они увлеченно о чем-то говорили с Ритой.
Увидев их, я свистнул по-милицейски. Рита, как мне показалось, услыхала свист, но не среагировала. Я свистнул еще, еще, но Рита не обращала внимания. И тогда я решил пойти дальше к вокзалу, сделав вид, что я не заметил их. Зайдя за толпу людей, я остановился и стал наблюдать за Ритой. Постояли они не долго и мужчина пошел в троллейбус, а Рита осталась.
Я пошел к ней и разыграл, что только увидел ее. А в душе уже кипело возмущение Ритой. Возмущало меня ее очередная ложь. Даже вчера, когда уже побыла день в командировке с мужчиной, она говорила, что он старенький и чуть ли не тщедушный.
«Видимо она потому и передумала, чтобы я ее встретил не на вокзале, а у концертного зала, чтобы я не видел этого мужчину», — подумал я.
Взяв сумку у нее, я ощутил, что она легкая.
— А что такая сумка легкая?
— А я мяса не купила.
— Вот видишь, а я бежал, сломя голову встречать тебя.
— Так ты только из-за мяса меня встречал?
— Конечно.
— Ну вот так. Я рвалась домой, чтобы быть с тобой, а ты, оказывается мяса ждал.
— У меня было дел полно, а я бросил все. Больше не проси меня встречать.
— Я не успела купить мяса. Иначе я бы опоздала на электричку.
— Зачем, ты тогда просила меня встретить тебя?
— Я думала, что успею.
— А раз думала, то надо было успевать.
Я понимал, что говорю с Ритой резко и даже бездушно, но этим я высказывал ей свое возмущение.
Подходя к дому, мы встретили прогуливающуюся Анну Ильиничну.
— Ругает вот меня всю дорогу, — сказала ей Рита.
— За что?
— Что я мяса не купила и он зря встретил меня.
— Теперь мать сбивай с толку, — сказал я.
— Что-то у вас не то, братцы, — сказала Анна Ильинична.
Я не стал больше ничего говорить. И дома мне не хотелось говорить с Ритой.
Уезжая в среду, Рита подошла к постели, где я еще лежал, поцеловала меня и сказала:
— Не приеду сегодня.
— Ну и не приезжай, — сказал я.
И Рита не приехала. А я вчера договорился по телефону о встрече с Виктором Павловичем. И он приехал в училище ко мне, где я проводил консультацию у художников.
Закончив консультацию, мы пошли с Виктором Павловичем ко мне на Кирова и выпили бутылочку водки. Разговоров у нас накопилось много и мы пошли с ним на Труда. Здесь я еще налил ему водки и мы продолжили разговор.
В девятом часу пришла с работы Анна Ильинична и сухо поздоровалась с нами.
— Ты что не пойдешь встречать Риту? — спросила она.
— Нет.
— Почему?
— Она не просила меня.
Анна Ильинична ничего не сказала и ушла на улицу. Минут через двадцать они пришли с Ритой.
— Ну вот, я ее привела, — сказала Анна Ильинична.
— Здрасьте, — сказала, улыбаясь, Рита и проскочила в комнату.
Мы еще немного посидели с Виктором Павловичем и я проводил его на автовокзал. Вернувшись домой, я сразу лег спать. Но поспал совсем мало. Проснувшись в два часа ночи, я больше не смог уснуть и в четыре часа поднялся и ушел в баню.
Пар был хороший и я усиленно парил Николая Егоровича. У него еще не совсем прошел грипп и я «выгонял его». Сам я не мог сильно париться, так как чувствовал себя устало.
После бани я предложил Николаю Егоровичу пойти к нам на Рылеева и «полечиться» от гриппа. Он согласился и мы быстрым шагом дошли до нашего дома. По дороге я чуточку волновался за то как к нам отнесутся дома. Я знал, что дома и Анна Ильинична, и Рита. Рита сегодня в командировку не поехала, так как вчера все дела были сделаны.
На сей раз Анна Ильинична поразила настоящей добротой. Она так хорошо отнеслась к тому, что я не один пришел. Я испытывал настоящее чувство радости. Она быстро приготовила нам еду и мы сели завтракать за стол на кухне. Я выпил совсем немного, а Николай Егорович с аппетитом выпил почти все, что было в 760 граммовой бутылке. Мы разговаривали с ним обо всем и два часа пролетели незаметно.
Рита, когда мы пришли с Николаем Егоровичем, еще лежала в постеле и лечила свой желчный пузырь. Я подошел к ней и поцеловал. Рита обрадовалась и повеселела. Ведь почти целую неделю наши отношения были натянутыми. Полежав еще немного она встала и по-доброму поздоровалась с Николаем Егоровичем. «Не то, что вчера с Виктором Павловичем», — подумал я. —
Позавтракав, я стал собираться в Тулу. Рите я отдал билет на завтра и сказал, что в Туле ее встречу.
Вместе с Николаем Егоровичем мы дошли до автовокзала и распрощались. Он то и дело высказывал мне удовлетворение моим приглашением. «Отлично чувствую себя», — говорил он.
В первом часу автобус отправился на Тулу. Дорога была плохая и автобус шел медленно. В Тулу приехали в половине третьего. Я сразу же взял билеты на воскресенье на обратный путь в Калугу. Взяв билеты, я поехал на телеграф и позвонил в Щекино Даниилу Васильевичу домой. Трубку подняла Семеновна и сказала, что Даниил Васильевич уехал в Москву. Мой план съездить в Щекино отпал и я из телеграфа поехал к детям. Подходя к дому, я увидел в окне свет. Но на звонок никто дверь не открыл. Я спустился вниз и решил позвонить по телефону. Трубка тоже долго не поднималась. Наконец я услышал голос Оли. «Алло».
— Ты дома? — спросил я.
— Дома.
— А почему ты дверь не открыла?
— А ты разве звонил?
— Да.
— Я не слыхала.
— А почему ты не в школе?
— Я болею.
— Ты что ж это? Вчера была здорова, а сегодня заболела. Ну открой дверь, я сейчас приду.
— Приходи.
И я вернулся снова домой. Оля была одна дома. Открыв дверь, она пошла сразу же в постель.
— Ты почему не поздоровалась? — сказал я удивленно.
Оля молчала.
— Да ты что? Что случилось?
Оля снова ничего не говорила.
— Тебе приказано не здороваться со мной?
— Не знаю, — пожав плечами, сказала Оля. И по этому «Не знаю» я понял, что так и есть.
— Это плохо, Оленька. Здороваться все равно надо. С тобой-то мы дружим. Так?
— Так.
— Ну, иди, поздороваемся.
Оля поднялась из под одеяла и поцеловала меня.
— Что бы ни было, а мы, Оленька, не должны с тобой разрывать нашу дружбу. Вот подрастешь и убедишься, что я был прав.
Оля задумалась. Я чувствовал, что она хочет мне что-то сказать, но не решается. Раньше такого не было.
— А где Сережа?
— В магазин ушел. Он ждал, ждал тебя и ушел.
— А в какой магазин?
— В музыкальный. Купить ему там что-то надо для гитары.
— Странно.
И в этом действительно была странность. Видимо она им дала накачку за то, что они хорошо ко мне относятся. Я думаю, что ей стало известно, что я женился и она решила последними порывами проявить свою злость. И подача в суд о взыскании с меня алиментов и есть проявление этой злости. Я теперь постоянно думаю: «Неужели ей удастся внушить детям гадость, что они могут настроиться против меня?» Меня также удивляет то, что она искусственно хочет лишить детей того, что в их жизни очень дорого. Я бы считал себя скверным, если бы хотя бы мысленно допустил свое равнодушие к детям. Я к ним питаю самое искреннее и чистое чувство. И это чувство хотят растоптать. Сложно это все.
Дальше встреча с детьми сложилась так. Буквально минуты через три—четыре пришел Сережа. Я открыл ему дверь. Не знаю, радуется он встречам со мной или нет, но действия его при встрече спокойны. Равнодушными их нельзя назвать, но и явных действий радости нет. Каково его настоящее чувство я не знаю. Возможно, когда-то я и поговорю с ним на эту тему, но пока еще рановато.
Раздевшись, он принес в зал сначала гриф от гитары, а потом и корпус, который он сделал сам. Работа, конечно, плохая. Фанера не зачищена, из нее торчат гвозди, детали корпуса не обработаны, эпоксидной смолой он добавил неаккуратности.
Я не стал его разносить за то, что все сделано плохо, но он понял, что я не доволен.
С учебой у него и у Оли дела идут нормально. У Оли все «пятерки», а у Сережи есть «четверки».
И с Олей, и с Сережей мне постоянно хочется поговорить о многом, но сдерживаю себя тем, что сейчас еще рано с ними говорить и каждый раз я откладываю разговоры.
И на сей раз я не стал говорить ничего об их настрое и о других вопросах.
В шестом часу Сережа засобирался в комнату школьника, где он занимается в эстрадном ансамбле и я пошел вместе с ним.
Прощаясь с Олей, мы много раз с ней расцеловывались. Она попросила передать привет бабушке, дяде Ване и тете Вале.
На лестнице я спросил у Сережи:
— Пустит мать на каникулы в Калугу?
— Пустит, — твердо сказал Сережа.
— Приезжай тогда. Только позвони мне заранее. Ты знаешь, как надо звонить из домашнего телефона в Калугу?
— Знаю.
Я проводил немного Сережу и мы распрощались с ним.
— Передавай привет всем, — сказал Сережа.
И снова я заметил отсутствие нежных действий с его стороны по отношению ко мне. И я не могу понять причину его сдержанности. Даже когда я дал ему дома десять рублей в честь его 15-летия, он только от души сказал: «Спасибо».
Около семи часов я был у Полины Андреевны. Она равнодушно отнеслась к моему приходу. Ее равнодушие понятно мне и не вызывает ни удивлений, ни интереса. Она эгоистична и бездушна по своей натуре. Я пришел к ней узнать можно ли переночевать нам у нее завтра с Ритой.
Полина Андреевна, открыв мне дверь и сухо поздоровавшись, пошла спокойно на кухню продолжать печь блины. Раздевшись, я тоже прошел на кухню и мы разговаривали о смерти Тамары. Она поругала нашу Валю за то, что она не согласилась занести в квартиру тело Тамары.
— Так это Лёня не захотел — сказал я.
— И Валька тоже сказала, что не надо заносить.
Потом Полина Андреевна стала ругать Сашку, говоря:
— Он бы и меня убил, если бы я там еще пожила. Убил бы убил, раз уж он такой зверь. И что ее, эту Томку, держало около него?
— Богатство, — сказал я.
— Богатство. Кому во теперь надо это богатство? Ирки его? Все там осталось. Хотя бы ее вещи забрали. Ведь личные вещи не делятся.
— А кому нужны ее вещи? Если Ирка или еще кто оденет их, то это уже сразу может определить что это за человек.
— Оденуть и будут носить. Что думаешь Ирке жалко Тамарку? Она как только получила телеграмму, так сразу сказала: «Она его довела до этого».
— И не только она, а и все их родственники будут обвинять ни его, а ее.
— Канешна.
— И им есть чем обвинять. Скажут, что деньги провела все и оставила его без копейки, с мужиками крутила, его ни во что ставила.
— Я Тамарке всегда говорила, что если бы была ты безгрешна, то все его действия были бы ясны и их можно было бы осуждать.
Полина Андреевна напекла блинов, растопила в чашке масло и, помакнув блин в масло, складывала вчетверо и ложила в другую чашку. Когда масло кончилось и блинов осталось немного, она сказала:
— Поешь блинов, а то они застынут и завтра будут не хорошие.
— Да вы сами ешьте.
— Я уже поужинала. Ешь.
Я есть очень хотел и съел несколько блинов.
По телевизору передавали матч на кубок газеты «Известия», точнее, на приз между командами СССР и Чехословакии. И на этот раз не обошлось без драки. Неприятно было видеть настоящую драку. Наши выиграли матч, но игра была неинтересная.
— Давай ложиться спать. А то завтра рано подниму. Я пойду в церковь, надо отслужить обедню за Тамару. Да вот только боюсь, что зуб разболится, щека уже начинает пухнуть.
Но лечь сразу мы не легли. Полина Андреевна рассказала мне о том, что прошедшим летом ездила в Сибирь и долго жила в Юрьевке и в Боготоле. В Юрьевке, говорит, живут люди хорошо, но запиваются все водкой. Пьют и мужчины, и женщины. А так им сейчас там жить можно. Дают свободно накашивать сена и все почти держат коров, овец.
— Я планирую этим летом поехать в Сибирь.
— А я думаю обменять квартиру на Боготол. Хочу уехать туда. Там хоть кто-то да есть из своих, а тут одна. Кому останется все?
Сказала эти слова Полина Андреевна с таким переживанием за добро, что кажется она только теперь и думает кому определить добро.
«Вот и ее мучает этот вопрос добра», — подумал я.
Рассказала она и о том, что в Сибири лето было жаркое, вырос хороший урожай, а в августе пошли проливные дожди и весь урожай погиб.
Я сидел в кресле и чувствовал усталость, но Полина Андреевна больше не предлагала ложиться спать. Тогда я встал и пошел в туалет. Пока умывался, она постелила мне постель и сказала: «Иди ложись».
Я с радостью ушел в спальню, разделся, лег и сразу же уснул.


22-го декабря, суббота
 
Но рано Полина Андреевна не подняла меня и я встал в половине девятого. Она уже жарила глазунью с салом на кухне.
— Что ж вы меня не разбудили? Не пойдете в церковь?
— Куда ж идти? Ты видишь, как щека раздулась. Как нарошно. Сейчас позавтракаем, да я поеду в Щекино.
— Я бы тоже с удовольствием туда съездил…
— Поедем.
— Да некогда. Пойду сейчас узнавать есть ли места в гостиницах, а то Рита приедет и вечером после цирка надо ж будет поспать.
— Она тоже приедет?
— Да. Я взял билеты в цирк на сегодня. Если уж мест не будет, то придется после цирка ехать в Щекино.
— Да будут поди места.
Позавтракав, Полина Андреевна стала собираться. Положила в сумку бутылку вина и бутылку водки, колбасы, переодела платье и сказала:
— Надо гроши взять, а то еще залезут в квартиру да украдут.
И она положила целлофановый пакетик с деньгами в сумку.
Мы доехали с нею до центра и я проводил ее до автостанции и посадил на щекинский автобус, а сам пошел в гостиницу «Центральная».
Администраторша, выслушав меня, сказала:
— Пусть жена приезжает, приходите сюда и я вас поселю.
Я обрадовался и прошелся по магазинам, по базару и зашел в училище. Здесь было много интересных встреч. Все, даже Игнатенко, Баранова, Морозова, увидев меня, радостно улыбались. Но я здоровался с ними сухо и явно показывал, что до сих пор не уважаю их. Многие рассказывали мне о делах в училище. Гирько сказал, что директора проводили на пенсию, но он еще не ушел с работы и против него снова обрушились недовольства. Обстановка в училище плохая, дисциплины нет. Даже на педсоветы не стали люди ходить.
Гирько по-прежнему ведет себя хитро. Душевной доброты у него нет. Волосы его отросли и выглядит он хорошо.
Самой радостной встречей была встреча с Михаилом Ивановичем Перовым. Жаль только, что не пришлось с ним поговорить. Вот у него хорошая чистая душа.
Встречи шли одна за другой. Приятно ощущать, что люди радуются встрече со мной, расспрашивают о жизни, сами рассказывают о себе. И вернись я снова в этот коллектив, я бы никаких трудностей в отношениях с людьми не встречал. Я почти всех знаю и меня знают.
Интересным был разговор с Женею Хабаровой, с Елизаровой, с Васильковым. Позвонил я и Хромовой. Она сначала не узнала меня, а потом сказала: «Узнаю, узнаю знакомый смех». После нашего похода с инцидентом в ресторан обедать, мы с ней не виделись. Это уже года три прошло. Она по-прежнему директорствует.
Без пятнадцати два я был на автовокзале. На улице было холодно и я, учитывая, что вчера автобус пришел в половине третьего, вышел на крыльцо десять минут третьего. И только вышел, как увидел Риту, стоящую спиной ко мне.
— Давно ты приехала?
— Ой, я уже вся переволновалась. Мы в два часа приехали. Я и по вокзалу прошлась. Уж не знала, что и думать.
— А я уже давно здесь.
Сразу же поехали в гостиницу. Номер нам дали отвратительный. Стены разбиты, диван и кровать старые, обшарпанные, белье на кровати застиранное, у гардероба нет одной дверцы, пол черный, грязный и весь воздух, казалось, в комнате старый и грязный.
Рита начала высказывать недовольство комнатой.
— Да шут с ней, что нам много дней здесь жить, что ли? — сказал я.
Расположившись, мы пошли в ресторан обедать. Народа было немного в ресторане и парень-официант в синем костюме с выложенным на костюм воротом белой рубашки принял заказ. Я заказал 200 грамм водки и с аппетитом выпил. Обед был приготовлен отвратительно. И борщ, и антрекот были безвкусными. Я попросил официанта принести еще 100 грамм водки. И выпив 300 грамм я чувствовал себя совершенно нормально. Когда я попросил официанта посчитать стоимость обеда, он сразу подошел к нам с блокнотиком и сказал:
— С вас 14 восемьдесят.
— Что-то дороговато?
— Не знаю. Все верно подсчитано.
Я отдал деньги и сказал:
— А посчитайте-ка еще раз. Что-то все же не верится, что мы столько должны платить.
— Пожалуйста.
Официант взял счеты и стал на них откладывать косточки, приговаривая:
— Винегрет — два семьдесят, два борща — два тридцать две…
— Борщ-то у нас один, а не два.
— Почему один? Вы же оба брали борщ.
— Так мы по полпорции брали.
— А я вам полные порции принес.
— Зачем вы нам приносили полные? Мы заказывали по полпорции.
— Ничего не знаю. Вы разве не видели, сколько было налито борща? Дальше. Пиво — одна бутылка — это еще семьдесят восемь копеек.
— Пиво можете забрать обратно, — сказал я.
— Ну хорошо. Вот вам рубль. Возьмите.
— И борщ считайте один, а не два.
— Я вам говорю, что я приносил вам две полных порции.
— Ничего не знаю. Вы могли бы хоть по ведру нам принести. А мы знаем, что мы заказывали вам по полпорции.
— Что ты мелочишься? — вдруг грубо сказал повернувшийся к нам мужчина, сидевший за столом впереди нас.
— Ваше какое дело? — сказал я.
— Такое. Обсчитали его видите ли.
— Какое ваше дело? Отвернитесь и помалкивайте.
— Я тебе сейчас помолчу. Вот отправлю сейчас в райотдел.
— А вы не пугайте, пожалуйста, — сказала Рита.
— Я не пугаю. Я работник ОБХС.
— А я между прочим тоже капитан уголовного розыска, — резко и скороговоркой выпалила Рита.
— Не похоже, что вы капитан.
— Не похоже, что вы работник ОБХС. Если вы работник ОБХС, то вы бы не защищали вот таких официантов.
— Я его знаю. Ему твой рубль не надо.
— Ели бы в столовой, а не по ресторанам ходили, — сказала официантка, обслуживающая соседние столы.
— Это дело наше. Куда хотим, туда и идем, — сказал я. — А вы должны честно работать.
Официантка замолчала.
— Ладно. Хватит с ним спорить. Пойдем, Виктор, — сказала Рита. Она встала и пошла к выходу. А я пошел в служебное помещение и зайдя за перегородку, отгораживающую зал, спросил у одной из работниц кухни.
— Где директор ресторана находится?
— А что вы хотели? А то вот метродотель.
— Слушаю вас. Что случилось? — сказала, подошедшая ко мне женщина в коричневато-сером платье.
— Я прошу книгу жалоб. Мало того, что накормили отвратительным обедом, да еще и обсчитывают.
— Кто вас обслуживал?
— Парень.
— Сейчас я его позову. Я только что сообщила ему, что он получил выговор.
— Я слыхал, как вы ему это говорили. Я прошу дать мне книгу жалоб.
— Успокойтесь, мы сейчас разберемся.
Она позвала парня за перегородку.
— В чем дело, Володя? — спросила она.
— Они заказали по полпорции борща, а я им принес по полной порции и посчитал за полные.
— Ты не прав, Володя. Верни людям деньги.
— Я не буду им возвращать.
— А я тебе говорю, верни. Иначе я отдам им свои, а ты будешь уволен с работы. Ведь я только тебе сообщила о выговоре. Верни немедленно деньги.
— Ну хорошо, хорошо верну.
И парень со злом вернул мне еще рубль шестнадцать.
— И все же я хотел бы записать вам в книгу о таком безобразии. В обслуживании у него нет никакого ни такта, ни этикета. Антрекот приготовлен безвкусно, из сырого мяса.
— Я обещаю вам, что разберусь во всем, только прошу вас, не пишите в книгу. Ведь это для нас большая неприятность будет.
— И не надо из—за одного делать вывод обо всех, — сказала одна из собравшихся вокруг нас официанток.
— Я говорю о конкретном лице. Ему не место здесь, — сказал я.
— Мы учтем ваше замечание. Вы абсолютно правы. Впредь подобного не повторится.
— Это вот ваше такое хорошее обращение со мной сглаживает все. Но вы учтите этот момент. Парень действительно дрянь. После того как вы сообщили ему о выговоре и ушли, к нему подсели двое мужчин и он с матом и перематом возмущался вами. Я делал вид, что не слышу ничего и про себя возмущался им.
— Спасибо, что учли мою просьбу. Ведь все мы люди и у всех что-то не ладится.
— Всего доброго, — сказал я и пошел к выходу.
Рита вернулась в зал и шла мне навстречу.
— Ну что там?
— Ничего. Все нормально, — со злом сказал я. Я готов был с гневом обрушиться на Риту за то, что она не дала мне разобраться до конца с «ОбэХээСником».
— Сегодняшний твой поступок здорово характеризует милицию.
— Чем это он характеризует?
— Тем, что ты вместо того, чтобы разобраться, удрала.
— Да бесполезно с ним связываться. Он, видимо, и в самом деле сотрудник. Отправил бы тебя в отделение, а там попробуй докажи.
— Да как бы это он отправил? Я что нахулиганил, оскорбил кого-то? Я потребовал честности от официанта. И я просто не понял тебя. Никогда не думал, что ты в таком моменте так смалодушничаешь.
— Да прекрати. Мне эти моменты уже в печенках сидят, — раздражительно сказала Рита.
И я не стал дальше возмущаться ее действиями в той ситуации, где она могла бы проявить себя как настоящий работник милиции. Успокоил себя мыслями: «А может быть Рита и права. Возможно, у нее есть какие-то свои соображения на этот счет, которых я не знаю. И потом она права в том, что я выпил водки и я уже не имею стопроцентных преимуществ».
Постепенно кипящее внутри возмущение прошло. Но я рассуждал: «Почему Рита так поступила? Правильно ли она поступила?» И сейчас, когда я пишу эти строки уже через неделю после этого инцидента, я задаюсь этими вопросами и думаю, что как-нибудь я все же задам их Рите.
Одевшись, мы пошли гулять по городу. Прошлись по многим магазинам и удивились, что из того множества различных товаров нет выбора по душе, или хотя бы просто красивого и оригинального чего-то.
В семь часов мы пошли в цирк. Места у нас были хорошие, но я увидел свободный ряд в более лучшем месте и перешел туда, позвав с собою Риту.
Представление нам понравилось и мы остались довольны.
Я думал, что встречу кого—нибудь знакомых в цирке, но никого, кроме одного флейтиста из циркового оркестра не встретил.


 29-го декабря, суббота
 
Прошедшая неделя была очень загруженной у меня. К тому же мы с Ритой очень сильно заболели гриппозным состоянием и я никак не мог писать дневник. И у меня и у нее был сильный насморк. Самым тяжелым моментом было 26—ое декабря, когда я приняв экзамены у художников, проводил консультацию у хореографов. Нос так заложило, что я даже говорить не мог.
Художники мои сдали все хорошо госэкзамен. 12 человек из 27 получили «пятерки» и 13 — «четверки». На госэкзамене сидели Турусова и Грошикова. Хотя они ничего не сказали по итогам, но мне кажется, что они с завистью отнеслись к таким итогам. И такой вывод мне позволяет делать их поведение после вчерашнего госэкзамена хореографов. При подведении итогов они стали протестовать против «пятерки» Ире Бахметьевой, которая имеет по всем предметам «пятерки» и из—за «Клубоведения» могла лишиться красного диплома. Курганов тоже стал говорить, что надо поставить «пять». Турусова и Грошикова набросились на него, что он проводит плохо госэкзамены. Тогда я решил повернуть дело по другому и сказал:
— Коль вы так активно участвуете в решении оценок, то я вам вот что скажу: вы не имеете права решать оценку учащимся, так как согласно положения и приказа директора, вы, Вера Алексеевна, не включены в приказ членов госкомиссии, а Валентина Александровна имела право решать оценки только тогда, когда сдавали ее группы. Сейчас сдала моя группа и право решать оценки имеем только я и Василий Васильевич.
Это ошарашило и в то же время отрезвило женщин. Ведь они поняли, что я прав. Поэтому они ничего возразить мне не могли и притихли. А я, видя такую их реакцию, сказал:
— Василий Васильевич, вы что Бахметьевой ставите?
— Пять.
— Все. Ставим ей пять. Хозиковой что у вас?
— Четыре.
— Все. Хозиковой четыре.
Не знаю как они будут дальше вести себя, но по—моему они обозлились на меня, получив такие пощечины. Особенно меня удивило поведение Грошиковой. Она показала себя злой, бездушной и грубой. Такой я ее видел впервые и согласился с теми, кто относится к ней с неуважением.
Ведь я никаких несправедливостей не допускал при подведении итогов. Госэкзамен вел абсолютно справедливо ко всем студентам. И при подведении оценок я сказал, что ответ Бахметьевой у меня оценен «четверкой» и «пятерка» будет просто проявлением нашей человечности. И когда я увидел, что от них человечности не добьешься, я поэтому так и повернул дело.
Получил я на этой неделе письма от Лиды и Нади из Крыма. Их долгое молчание теперь мне стало понятным. Лида забеременела, так и не зарегистрировав свой брак и к тому же совсем недовольна своим таким замужеством. Видимо ничего путного не получится от этого брака и останется она с ребенком.
А у Нади плохо дело с работой. Ей пришлось столкнуться со сволочным директором совхоза, который отбил ей желание работать на клубной работе. Хочет бросить директорство и перейти на другую работу. Темное и непонятное дело у нее с каким-то «другом», за которого собирается выйти замуж, да боится, что повторится Лидин оборот.
В общем, девчонки в кризисном положении и поддержать их там некому.
Рита, прочитав их письма, упрекнула меня в том, что я не приучил их к трудностям.
— Ничего подобного, — ответил я, — я им неоднократно говорил о том, в каких ситуациях они могут оказаться, как себя надо вести в них. Даже на выпускном вечере я им говорил об этом и приводил слова Маяковского, что рядом с хорошим много всякой «дряни и ерунды». Все дело в том, что здесь они жили в нормальной обстановке, где пресекались малейшие несправедливости с любой стороны. Я их очень хорошо знал, был к ним всегда во всем справедлив и они чувствовали себя нормально. А на работе их никто не знает. Вот они и теряются. Даже взрослым людям при неприятностях нужна поддержка, а у них нет поддержки.
Я удивился, что Рита это мое объяснение не восприняла правильным и продолжала меня упрекать, что все мои девчонки странные. Она имела в виду Лиду, Надю, Нину Трусову, Любу Алексанову.
Я не стал с ней спорить и доказывать что-то и только про себя подумал: «А ведь и у самой этих странностей и всяких приключений в жизни было полно, а девчонок осуждает».
Я всю неделю занимался вопросами подготовки новогодних мероприятий в училище и в детском доме. В детский дом ходил каждый день. Театрализованное представление готовила нынче сама Татьяна Степановна. Я помог ей подготовить танцы с малышами. Девочки готовили «Танец снежинок», а мальчики «Танец зайчат». Подготовил я и свои частушки. Пели их за Бабу Ягу Лена Зубакова, а за старуху Шапокляк Марина Прохорова. Эти же частушки пели и две студентки нашего училища, которым я тоже помогал в репетициях. И надо сказать, что с Леной и Мариной было меньше работы, чем со студентками. Особенно я всегда приятно удивляюсь Мариной Прохоровой. Она умеет работать так, что не всякий взрослый так может. Трудно передать все нюансы ее работы. Я всегда в душе радуюсь за нее и доволен, что имею возможность работать с ней. И вообще детдомовские дети, работающие со мной, во многом изменились в лучшую сторону и я это хорошо и замечаю, и ощущаю.
Насморк мой не прошел и я чувствую себя плохо. Надо бы отлежаться, но я не могу оставить себя дома в постели. Кажется, что если я останусь дома, то без меня многое не сделается и я многое не увижу.
Уходя сегодня утром на работу, Рита спросила, как всегда:
— Ты, Витюша, во сколько приедешь вечером домой?
— Не знаю, как управлюсь.
— Приходи пораньше. Я часов в девять уже буду дома.
Здесь следует сказать, что наши отношения с Ритой были нормальными и я был от всей души доволен ими. Шла абсолютно нормальная жизнь. И вот дня три-четыре назад Рита сказала, что у них собирается компания на новогодний вечер. Я удивился тому, что до этого Рита высказывала недовольство работой, недовольство людьми, с которыми работает, а тут вдруг заявила, что она будет принимать участие в компании. Я удивился, но вслух ей ничего не сказал.
И вот сегодня Рита собиралась на работу и на вечер. У меня было впечатление, что она идет на вечер просто для того, чтобы не быть в стороне от людей, как это делаю и я. Правда, я про себя отметил то, что Денисова и Беззаботина отказались от вечера, а Рита, так много возмущавшаяся всей обстановкой в УВД будет гулять в компании, где будет и Мантров и другие неприятные ей люди.
Я думал обо всем этом с недовольством Ритой. Но когда она мне сказала, что придет рано домой, я твердо пришел к выводу, что ей не хочется быть в стороне.
Новогодний вечер в детском доме начался в шесть часов. Я пришел в детдом в пять и прорепетировав кое-какие номера, стал гримировать Деда Мороза, роль которого играл один из воспитанников, Снегурочку, Бабу Ягу, Шапокляк. Все просили загримировать их побыстрее и этот процесс проходит интересно всегда.
Прошел вечер нормально. Если бы участники представления хорошо знали слова и исполняли свои роли, то и вообще бы все было хорошо.
В восьмом часу вечер закончился и я поехал в обком комсомола, где я должен был по договоренности с Зинаидой Алексеевной и с Николаем Кузнецовым выкупить пакет с продуктами. Ко мне с просьбой «достать что-нибудь к Новому году» обращалась бухгалтер нашего училища Валентина Николаевна и я решил этот пакет отдать ей. Пакет Николай мне принес уже в девятом часу, так как сегодня «отоваривались» все работники обкома партии и комсомола и была большая очередь. Да я и не спешил домой, зная, что Риты дома нет, а без нее мне неинтересно дома быть.
Подходя к дому, я думал, что увижу свет в окне, но света не было. И Риты дома не было. Вслед за мной пришла Анна Ильинична и спросила где Рита.
— У них сегодня вечер, — ответил я.
В половине десятого Риты не было и я начал сердиться. Как ни сдерживал себя, а не мог остаться равнодушным. «Разгулялись поди во всю и она забыла о своем обещании придти в девять часов», — подумал я и злость за ее непорядочность еще больше усилилась. Я хорошо представляю вот такие импровизированные компании и знаю, как ведут себя в них люди. Многие теряют контроль над употреблением водки. Кажущийся подъем в настроении подталкивает выпить еще и еще. А некоторые, захмелев, теряют контроль в поведении. Если есть в таких компаниях женщины, то мужчины начинают определяться кому с какой женщиной поиметь дело. И, как правило, женщины в таких ситуациях проявляют доступность и бывают довольны, что к ним кто-то из мужчин относится со вниманием.
Анна Ильинична видела, что я переживаю и сама она не могла быть спокойной и ходила взад вперед с кухни в комнату и из комнаты на кухню. Видя, что кроме расстройства я еще и плохо чувствую себя, она предложила нагреть мне воды, чтобы я попарился над содовым раствором.
Время уже было десять часов, а Риты все не было.
В одиннадцатом часу я залез под одеяло париться над кастрюлей. Минут через десять я услыхал, как открылась дверь и вошла Рита. Не знаю, разделась она или нет, но прошла на кухню и увидев меня под одеялом с улыбкой произнесла.
— Ку-ку.
— Пошла на хрен отсюда, — вырвалось у меня.
— Я так и знала, — уже с тоном ошарашенной улыбки и шутки произнесла Рита и ушла в комнату.
Не знаю, что за разговор был у Анны Ильиничны с Ритой, но когда я вошел в комнату, Анна Ильинична сказала Рите:
— Что это ты сердитая?
— Так меня встречают, — со злом сказала Рита.
— Как пришла, так тебя и встречают, — сказал я тоже со злом.
— Меня никогда еще никто на хрен не посылал.
— Ты заслуживаешь еще большего за свою наглость.
— Ну что она сделала, Виктор? Чего вы заругались-то? — сказала Анна Ильинична.
— Она же меня утром просила: «Ты, Витюшка, приходи побыстрей домой, я в девять уже дома буду».
— Ну задержалась на час. Что не бывает так? — заступилась Анна Ильинична.
— Обнаглела она уже до предела. Хотя бы чуточку порядочности проявила, — ругался я.
— Что ж ты так делаешь? Уж коль сказала, что в девять придешь, то надо и приходить, — без всякого возмущения сказала Анна Ильинична.
— Я ж не виновата, что нас задержали. Мы думали в четыре начать, а пришел Расторопов и продержал нас до семи, — оправдывалась Рита.
— Меня это не касается, кто тебя и где задержал. Ты просто, я говорю, обнаглела. Как можно гулять спокойно, зная, что нарушает порядочность? — говорил я уже улегшись в постель.
— Ну ладно, хватит вам. Ошиблась и чтоб такого больше не было, — сказала Анна Ильинична.
— Меня итак не отпускали. Руденская говорит, что ты Кузина уже только и знаешь один дом.
— Иди догуливай, а то не уснешь, — сказал я.
— Я ни грамма не выпила, сидела там как дурочка, — говорила, раздеваясь, Рита.
— Иди догуливай, я говорю.
— Ну хватит вам. Она уже поняла, — говорила, лежа на кровати Анна Ильинична.
— Да меня не это бесит, что она поняла или нет, выпила она или нет, а то, что потеряла всякую совесть. Руденская ее ругает. Ну и иди к Руденской и будете вольготничать, — сказал я.
Возмущение мое било через край. И к нему добавилось еще то, что Рита, вместо того, чтобы извиниться, оправдывалась. И оправдывалась со злом и возмущением мною, что я грубо с ней обошелся. Так сильно я уже давно не выходил из себя. В висках появилась боль и я ощущал как стучала в них кровь. Сон пропал. Разговаривать с Ритой я больше не стал. В голове были мысли сожаления о том, что я не ушел из дома. Было бы лучше тем, что я не увидел бы и не услыхал этих возмутительных оправданий Риты. Честно говоря, я просто не ожидал, что Рита способна быть такой дерзкой.
В дальнейшей переброске фразами с Анной Ильиничной, Рита проговорилась о том, что она ушла с кем-то с работы в пятом часу готовить закуску. И это меня еще больше возмутило, так как до этого она говорила, что их продержал зам. прокурора области Расторопов до семи.
До сегодняшнего дня я не думал, что могу выходить из себя и так расстроить нервы, а сегодня это произошло.
Раздевшись, Рита достала из гардероба спальный мешок, легла в постель и укрылась этим мешком.
— Во два дурака-то, — сказала Анна Ильинична, увидев это действие Риты.


30-го декабря, воскресенье
 
Спать я, почти всю ночь не спал. Утром состояние было плохое.
В девять часов я был в училище. Надо было проверить, как идет подготовка к вечеру. Расчет на то, что не соберутся люди на вечер отпадал, так как по собранным сведениям кто будет на вечере определилось человек 70—80. Да я и не допускал отмену новогоднего вечера. Можно любой вечер отменить, но не новогодний.
Часов в десять мне позвонили из бюро добрых услуг и попросили провести утренник с детьми работников управления быта. Баянистом со мной пошел Виктор Александрович Болховитин. Мне привезли костюм Деда Мороза и я оделся и загримировался по-настоящему.
Детей было мало, но я сумел их так организовать, что они все активно и пели, и плясали, и читали стихи, и играли. Даже родители пускались в пляс. Час пролетел незаметно.
После утренника я пошел домой. Рита наводила порядок в квартире. Я помог ей расстелить ковер и починил люстру. Разговаривать я не мог с ней. И она, и я все делали молча.
В половине шестого я пошел в училище, чтобы взять призы и пойти в ТЮЗ на наш училищный новогодний вечер. Подходя к училищу, я увидел, что в училище нет света. «Закрыли уже», — подумал я. И действительно училище было закрыто. А без призов вечер проводить нельзя было. Я пошел в ТЮЗ. Здесь уже были кое-кто из студентов и преподавателей. Пришла посмотреть, как будет проходить вечер Петрова.
— Вы не знаете, где живет наша завхоз? — спросил я Петрову.
— Знаю. А что?
— Призы в училище, а училище уже закрыли. Не съездите со мной?
— На чем?
— Такси надо вызвать.
Я позвонил в диспетчерскую и мне повезло. Минут через пять такси подъехало к ТЮЗу и мы с Петровой поехали к Зименковой. Ключей у Зименковой не оказалось и она сказала, что ключи у Раисы Ивановны.
Мы поехали к Раисе Ивановне. Она дала ключи и сказала, чтобы я их привез обратно, так как ей завтра надо убирать училище.
Мы поехали в училище и я взял призы. Петрова с ними сошла у ТЮЗа, а я повез ключи. Отдав их, я вернулся в ТЮЗ.
Вечер прошел нормально, только представления не получилось. Студенты забывали слова и действовали плохо у елки.
Из начальства на вечере был один Кузин. И надо сказать, что он почему-то изменился в лучшую сторону. Стал попроще вести себя и активнее. Во многом он побеспокоился за сегодняшний вечер.
Когда вечер начался и мы увидели, что он пошел нормально, Александр Дмитриевич Цветков предложил взять водки и «поднять настроение». Никто из преподавателей не возражал и Цветков принес из ресторана две бутылки водки.
Я выпил совсем немного. Больше всех выпили Кузин и Шевцов. Располагались мы в маленькой комнатке ТЮЗа. Разговорились о супружеских отношениях и перешли на разлад Болховитиных. Все одобрили Виктора Александровича за то, что он порвал с Ларисой.
Кузин отстаивал точку зрения, что поведение жены зависит от мужа, что муж должен наводить порядок в семейных отношениях.
— Он должен наводить порядок также, как и жена должна наводить. Я понимаю так, что порядок будет тогда в семье, когда муж и жена будут обоюдно поддерживать его. Стоит только кому-то задурить, так уже другой ничего не сможет сделать и начнется разлад, — сказал я.
Кузин пытался возразить и отстоять точку зрения свою.
— Ну вот, если ваша жена загуляет, что вы сделаете? — сказал я.
— Выгоню ее или сам уйду.
— Так, а это уже разлад.
— Андреич прав. Надо мужу и жене иметь голову на плечах, — сказал Шевцов.
И все с этим согласились
Потом разговорились о положении в стране. Здесь высказывались разные суждения и хотя каждый говорил что-то свое, суть суждений сводилась к одному выводу: порядка в стране нет. Люди пьют, воруют, кричат громкие слова о марксизме-ленинизме, о коммунизме и ни слова об истинном положении дела.
В одиннадцать часов я дал команду заканчивать вечер и все беспрекословно пошли одеваться. Я хочу отметить, что сегодняшний вечер был самым спокойным и хорошим из всех вечеров, которые проходили раньше. Никаких инцидентов не произошло. Вот так бы было всегда.
Домой мы шли втроем: Кузин, я и Шевцов.
А дома — опять молчание с Ритой. Сегодня утром Анна Ильинична сорвала с нее спальный мешок, сказав:
— И чтоб больше такого не было.
Она действительно хочет хорошего и переживает, если у нас разлад. Я уже сейчас не рассчитываю на то, что она может поступить по справедливости, так как с одной стороны Рита ей так все безвинно преподносит, а с другой Анна Ильинична не может устоять перед жалостью к Рите.