Дорога на Вьюжный

       На разрисованном морозом стекле перистые узоры,  в углу кабинета, на  раскаленной   лодочной грелке  побулькивает   исходя душистым паром фарфоровый  чайник, а на свободном столе (его хозяин в автономке), на расстеленной газете благоухает  десяток пирожков с мясом, только что доставленных  дневальным из  матросского кафе.
       - Так, щас дернем чифирку, отпишемся и «море на замок», - довольно потирает руки Мариоз Галимыч,  вскрыв сейф и брякнув на стол  «литерное» дело.
       Мы с ним только что вернулись с «объектов», Габидулин  с Сайда-губы, а я  из гарнизонного поселка и изрядно продрогли.
       Когда, немного подкрепившись, мы прихлебываем  обжигающий напиток, сопровождая действо  глубокими затяжками  беломора, на моем столе  звонит телефон, и я снимаю трубку.
       -  Как дела? -  возникает в ней голос дежурного по флотилийскому отделу, моего однокашника  Валеры Шабрина.
       - Дела у прокурора, - отвечаю я.  - У меня делишки.
       -  Понял, - отвечает  Валера. - Давай их в сейф и срочно к  Василию Ефимычу.
       - Озадачили? -   интересуется Габидулин,  выдувая вверх тонкую струйку дыма.
       -  Вроде того, - опускаю  трубку на рычаг. - Адмирал зачем-то  вызывает.   
       -  Озадачит, -  философски изрекает капитан 3 ранга. - Давай,  топай, он ждать не любит.
       Спустя минуту, нахлобучив на голову шапку, я  сбегаю вниз по широкому трапу казармы, пихаю от себя  заиндевелую, с пружиной дверь  и  выхожу наружу.
Легкие наполняются морозным воздухом, и, скрипя по свежему снегу, я топаю в сторону Особого отдела флотилии.
       Он  чуть сбоку от казарменного городка, в белом здании на берегу залива.
Взбежав на широкое крыльцо, с лежащим перед дверью резиновым ковриком, я шаркаю  по нему ногами,  вхожу в небольшую прихожую и давлю  висящую на стене кнопку. 
       Внутри хрюкает ревун, потом щелкает автоматический замок,  и я оказываюсь внутри.
       Стоящий у входа матрос охраны со штыком на поясе бодро козыряет, я в ответ, и направляюсь к комнате дежурного.
       За ее проемом   навстречу поднимается Шабрин, мы пожимаем друг другу руки, и я киваю в конец длинного коридора, - как настроение?
       - Вполне, - улыбается  Валера. - Я бы даже сказал, благодушное.
       Проследовав по длинной ковровой дорожке, окаймленной с боков двумя рядами дверей с табличками,  я ступаю в расположенный в торце  темный тамбур, стучу костяшками пальцев в отделанную шпоном дверь и, со словами «прошу разрешения», вхожу внутрь.
       Навстречу  мягкий свет жужжащих под потолком плафонов,  громадный портрет «Железного Феликса» на стене, и под ним массивная фигура начальника.
       - Присаживайся - кивает он  на приставной стол, и мы пожимаем друг другу руки.
       Василия Ефимовича я знаю давно, еще когда служил  срочную на одной из лодок флотилии и он направлял меня на учебу, а потом, будучи в Москве, пригласил к себе на службу.
       -  Как идет подготовка к выходу? -  отложив в сторону какой-то талмуд, интересуется начальник, и я обстоятельно докладываю.
       -   Ну-ну, - благодушно гудит он, - давай, готовься.
       Через месяц у меня  выход на боевую службу,  и я  «подчищаю» все береговые дела.
       Затем Василий Ефимович наклоняется, выдвигает ящик в одной из тумб стола  и на свет появляются  сложенный в несколько  раз  крейсерский военно-морской флаг и  офицерский кортик.
       - У меня к тебе просьба, -  чуть  выдвигает клинок из ножен, и снова вщелкивает его на место.  - Сегодня во Вьюжном  мой  старинный друг, полковник Колосков, отмечает перевод в Москву. А у нас,  как на грех,  вечером совещание у командующего. Навести его и передай мои поздравления, а заодно и эти сувениры, добро?
       - Нет вопросов, - отвечаю я, после чего адмирал помещает  подарки в  специально приготовленную  коробку и передает мне.
       -  Поедешь с Огневым, на   грузовом ГАЗе, - добавляет он. - И возьми пистолет, на всякий случай.
       - Есть, - поднимаюсь я со своего места. - Разрешите идти?
       - Давай, - кивает Василий Ефимович, и я направляюсь к выходу.
       Спустя полчаса, недавно полученный отделом новенький ГАЗ-66 с крытым тентом  отъезжает от отдела и рулит в сторону опоясывающего базу серпантина. На землю опускаются ранние сумерки. 
       - За час доедем?  -  закуриваю я папиросу и протягиваю пачку водителю.
       - Должны, - тянет тот оттуда  пальцами вторую и прибавляет газу.
       Натужно ревя мотором,   грузовик  взбирается на серпантин,  слева, внизу, проплывает режимная зона  с  парящим от холода заливом и застывшими у пирсов  черными телами ракетоносцев.
       Потом мы   спускаемся  в  окаймленную причудливо изогнутыми полярными березками и кустарником  распадок,  в центре которого замерзшее озерцо, водитель врубает очередную передачу и  ГАЗ, завывая, берет очередной подъем.
       За ним, в обширной, окаймленной сопками долине, раскинулся гарнизонный поселок со скальным плато и заснеженными пятиэтажками,  и  полого уходящая   вверх,    накатанная дорога, сливающаяся с горизонтом.
       На въездном КПП я предъявляю  укутанному в тулуп  матросу служебное удостоверение, то машет рукой,  и  второй  поднимает шлагбаум.
       -  Погнали наши городских, -   довольно ухмыляется Огнев,  и грузовик, плавно набирая ход,  катит  в  белое безмолвие.
       Оно открывается сразу,  поражает своей безмерностью и   мрачной красотой мироздания.
       Я  протягиваю руку к закрепленной на панели  старенькой, в кожаном чехле «Селге», щелкаю колесиком  и кабину наполняет  тихая мелодия.
 
       Мне не забыцца песні той даўняе вясны:
       На мурамскай дарожцы стаялі тры сасны .
       Цяпер магу прызнацца - тады пачаў кахаць,
       Цябе з ніякай кветкай не мог я параўнаць.

под серебряные переборы  гитар поют молодые голоса  и  безмолвие исчезает.
       Кругом  белые  искрящиеся просторы, со все  темнеющим  вверху  небом, первые, едва заметные звезды в вышине  и очарование  прекрасной  музыки.
       - Хорошо поют,  -  вздыхает Огнев. - Душевно.
       - Хорошо, - соглашаюсь я, и мы слушаем дальше.
       Разница в возрасте у нас лет семь и восприятие, по- видимому, одинаковое.  Первая любовь, грусть  и оставшиеся надежды.
       Между тем  колеса «шишиги» (так у нас почему-то зовут ГАЗ) исправно накручивают километры,   звезд на небе становится больше, и Огнев  включает т фары.
       В их свете,  по сторонам хорошо расчищенной трассы мелькают причудливые тени, перед ветровым стеклом возникает белый рой, откуда-то,  с просторов  Арктики, налетает  снежный заряд.
       Через минуту все исчезает в бешеной круговерти,  мы сбавляем скорость, по стеклу со скрипом гуляют «дворники».
       -  Только на Севере такое, - то и дело выворачивая руль, недовольно бубнит Огнев. -  Все наоборот. Кому расскажешь, не поверят.
 
       Александрына, цяпер прыйшла зіма.
       Александрына, шукаю я - няма...
       Александрына, і з песьняй ты цьвіла.
       Александрына, якою ты была?

выдает  приемник последний куплет, после чего  следует  завершающая импровизация. 
И, как по волшебству, за окном все прекращается.
        Ветер  с воем улетает  в просторы тундр, метельный рой исчезает, фиолетовое небо становится выше.
        Минут через десять грузовик подкатывает к нужной нам, заснеженной  развилке.
        Следующая  от нее влево, дорога ведет в сторону Полярного, откуда ходят разъездные катера на в Североморск,  вправо -  к затерянной в сопках погранзаставе,  а та, что перед нами, во Вьюжный.
        Там расположен небольшой судоремонтный завод «Нерпа», гарнизон военных строителей и еще какие-то, неизвестные мне объекты.
        Искрящиеся огни поселка возникают километров через десять, за очередным, опушенным редким  ельником поворотом.
        Ухабистая дорога за ним,  тянется вдоль  гладкой заснеженной поверхности, а  далекие, желтеющие окнами  пятиэтажки, расположены   на противоположной стороне.
        - Тут объезжать еще километра три, -  оборачивается ко мне активно работающий рулем Огнев. - Может рванем напрямик, через озеро?
        Грузовик  с воем преодолевает очередную рытвину, нас бросает  из стороны в сторону, и я  ору моряку, - стой!
        Рев двигателя тут же затихает, в ушах звенит приятная тишина, и слышно как  что-то потрескивает  под капотом.
        Открыв дверцы, мы  выбираемся из кабины, разминаем затекшие ноги и топаем к кромке берега.
        - Во, - отгребя сапогом  слой снега, стучит кованым каблуком  в лед Огнев. - Хорошо промерзло, можно ехать.
        Я делаю то же самое   и  соглашаюсь.
        Неделю назад была оттепель, а потом грянули  морозы.   
        - В кабину, - говорю я, и мы  направляемся обратно.
        Через минуту  ГАЗ  трогает с места, потрескивая береговой кромкой  выбирается на лед, и мы катим по белому полю в сторону огней.
        - Ну вот, - довольно шмыгает носом Огнев. - А там бы  всю душу вытрясло.
        Когда до противоположного берега остается половина, мы видим на нем  несколько автомобилей и  какие-то мечущиеся тени.
        - Что за черт? - переглядываюсь я с водителем и верчу рукоятку опускания стекла.
        -   ...ад!  - неясно доносится оттуда. -  ..ад, мать ..ашу!!
        -  Назад поздно, - косится на меня  матрос, и я  киваю, -  прибавь газу.
        Вот, наконец, и пологий берег.
        А в следующую минуту впереди  возникает змеящаяся трещина, потом вторая, и они начинают набухать водой.
        - Черт, - шипит Огнев,  и  его лицо бледнеет.
        Трещины между тем становятся ветвистее, и зад машины проседает.
        - Врубай передний мост!  -  подсигиваю я на сидении, - быстро! 
        Вслед за этим слышен скрежет передачи, «шишига», круша ледяной припай, с воем вползает на берег  и останавливается.
        - Мать вашу! - возникает в свете  фар  автоинспектор  в белом полушубке, и выдает все, что о нас думает.  Здесь же, рядом, на все с интересом взирает  морской патруль и несколько зевак, после чего его старший - мичман, требует предъявить документы.
        Когда выясняется, кто мы и откуда,  милицейский капитан  добреет, сообщает, что он занаряжен  для нашей встречи на  КПП* и предлагает сопроводить к полковнику.
        - Мероприятие уже началось, - доверительно сообщает он. -  Прошу в мою машину, - и делает знак рукавицей в сторону  гаишного УАЗа.
        - Давай за нами, - оборачиваюсь я к  старшему матросу и  усаживаюсь на переднее сидение.
        - Повезло вам, - говорит капитан, когда машины выруливают на  заснеженный асфальт и следуют вдоль длинной череды освещенных фонарей пятиэтажек. Здесь  прошлой зимой  военторговская машина тоже чуть срезала дорогу.  Кладовщика и шофера вытащили, а грузовик  того,  булькнул.
        -  Знать судьба, - отвечаю я и  закуриваю. Информация не из приятных.
        Минут через пять, свернув на какую-то улицу, мы останавливаемся перед освещенными окнами типового кафе, в  военных городках они  почему-то все похожи, после чего инспектор уезжает, а я,  получив от Огнева коробку, направляюсь к двери под вывеской.
        Внутри    небольшой холл, со скучающей   гардеробщицей  и мерцание экрана портативного телевизора. 
        - Вы из приглашенных? - оживляется  бабуля, я молча киваю, передаю ей  шинель с шапкой, и,  мельком взглянув в зеркало,   направляюсь в сторону банкетного зала.
Там  сияние люстр, приглушенный шум голосов   и  звяк посуды
        - А вот еще один опоздавший! - кричит кто-то из   гостей, и ко мне поворачивается десяток голов.  За  расставленными буквой «П» столами сидят человек двадцать, женщин и мужчин, отдавая дань  кушаньям и напиткам.
Отыскав глазами  виновника торжества, он восседает в центре, я подхожу  к нему, представляюсь и вручаю  коробку.
        -  Спасибо, - довольно  сопит полковник, жмет мне руку и передает коробку,  возникшему рядом  майору.
        Потом, невзирая на  желание следовать обратно, он усаживает меня рядом  и наливается «штрафная».
        Делать нечего, встаю,  провозглашаю короткий тост и  выцеживаю  стакан водки.
        - Могет флот, могет, -  шелестит среди гостей, и я наваливаюсь на закуску.
        Утолив первый голод, вспоминаю про Огнева.
        - Товарищ, полковник,  - наклоняюсь к Колоскову. - У меня в машине матрос, - и тот понимающе  кивает.
        По его знаку к нам  подходит все тот же майор,  теперь я знаю, что это замполит  и получает ценное указание.
        Спустя час, распрощавшись с радушными хозяевами,  я покидаю набирающее обороты застолье, и наш заиндевелый ГАЗон   направляется к выезду из поселка.
Огнев  весьма доволен, его от пуза накормили, да еще  вручили  объемный пакет в дорогу.
        -  Давно так не шамал, - икает он. - Хорошо, однако, служить в  милиции.
        Потом мы минуем выездное КПП,  со стоящим у него знакомым УАЗом,  и объезжаем по ухабистой дороге коварное озеро.
        На нем наш старый след, четко пропечатанный рубчатыми колесами, и мы молча переглядываемся.  Хорошо все, что хорошо кончается.
        А погода между тем явно  изменилась.
        Мороз  упал, небо стало выше и светлее,  к утру не иначе будет оттепель.
        Я снова включаю «Селгу»,  оттуда тихо льется музыка,  навевая лирические настроения.
        Когда  мы подъезжаем к развилке, то видим  пританцовывающую там, группу. Двое  военных в шинелях,  и гражданские женщина и мужчина, с ребенком на руках.
        - Тормози, - видя как они «голосуют»,  особождаюсь я от полудремы,  и  грузовик плавно  плавно останавливается.
        В следующее мгновение слышен  быстрый хруп снега,  и  я открываю дверцу кабины.
        -  Не в Гаджиево?  - возникают внизу два  побелевших от холода лица.
        -  Точно так, - чуть улыбаюсь я, -  садитесь.
        - Грузимся ребята! - оборачивается  старший,  с  погонами капитана 3 ранга.
        Мы с Огневым выбираемся наружу, он гремит запорами кузова  и откидывает заднюю стенку. 
        Женщину, с  укутанным до глаз пацаненком, мы помещаем в  теплую кабину, а все остальные, прихватив вещи, лезут в кузов.
        Там, у противоположного борта, мы вооружаем  откидную скамейку, тесно усаживаемся в ряд и я стучу рукой  по кабине, - поехали!
        «Шишига», урча, набирает ход,  стенки кузова чуть подрагивают. 
        - Будешь? -  отвинтив крышку, протягивает мне  капитан 3 ранга мельхиоровую  шильницу.
        - Нет, - отвечаю, - спасибо. Я уже принял.
        - Ясно, - делает тот глоток и передает флягу спутникам.
        В светлом проеме  роятся снежинки,  вдаль убегает лента дороги, на душе легко и благостно.