Воробей-оляпка

Льдом покрылася речонка
И уснула до поры,
С звонким смехом ребятенки
Уж катаются с горы.
С.Дрожжин

Колька немного завидовал мне, ведь не он, а я сходил на остров, увидел, как ловит зайцев дядька Федор, да и картинку нарисовал опять же я.
 
– Я бы тоже нарисовал, но у меня так похоже не получится, – помрачнев, сказал он, а чтобы как-то возвыситься в глазах моих сестер, похвалился:
 
– Вовка, а я сегодня с мамкой такое видел! Не поверишь! На речке птичка купалась. Мамка даже вспомнила, что эту птичку кто-то называл воробьем-оляпкой.
 
– Вот врун! – подумал я.

– Если хочешь, пойдем завтра, посмотришь, – предложил он, уходя домой.

Утром рассвет чуть-чуть пробился сквозь разрисованные морозом окна, а я уже слонялся по комнате, не зная, чем заняться. Рисование тоже на ум не шло. Мне не терпелось поскорее увидеть интересную птичку, которая купается зимой.

– Ты почему рано встал? Че опять задумал? –высунувшись из-под одеяла, спросила Тамара.

– С Колькой пойдем на речку смотреть птичку-оляпку, – сказал я и снова подошел к окну.
 
Солнце лениво выкатывалось из морозной синевы. Мама ушла на работу рано. Мы даже не слышали. В комнате было холодно и неуютно, и я даже пожалел, что выбрался из-под одеяла.
 
– Беги, оттыкай трубу да лучин нащепи, затопить печку надо, – сказала Тома и, поеживаясь от холода, натянула платье.
 
Когда от топившейся печки тепло расползлось по комнате, а солнце, поднявшееся над Петушинской горой, желтоватым цветом подкрасило ледяные узоры на окнах, я оделся и пошел к Кольке.

За его избой на тополе сидели, свесив длинные хвосты, сороки и молча следили за мной. А вокруг трубы на выступах кирпичей, съежившись от мороза, примостились чумазые воробьи. «Наверно, наврал Колька, – остановился я, глядя на воробьев, – какое сейчас купание? Такие же птички, сидят, дрожат, ждут, когда затопят печь».
 
Я вошел в избу. Колька еще нежился под одеялом. Мать выгребала из печки золу, чихала и ругалась: «Когда только зима кончится!?»

– Ты че так рано? Пусть солнце хоть немного поднимется, а то в такой холодище она купаться не захочет, – зевая, говорил Колька и нехотя стал натягивать штаны.

– Идти-то ведь далеко. Сам говорил, что оляпку видели, где Крутая речка вливается в Иртыш. Пока доберемся, и обед будет, – уговаривал я. Колька все же дождался, когда мать затопила печь и в умывальник вылила ковш теплой воды. Побрякав им, Колька вытерся и сразу – за стол. Пока Колька завтракал, кусал круглую вареную картошку, из блюдца швыркал чай и, раздирая на клочья горячую, только что испеченную лепешку, запихивал в рот, я сидел на скамейке под порогом и в кармане щупал кусок хлеба, который взял с собой, чтобы съесть по дороге. Тетя Катя не пригласила меня завтракать, наверно, думала, я успел поесть, раз так рано заявился.
 
– Ладно, сейчас оденусь и пойдем, – вылезая из-за стола, сказал Колька и похлопал себя по тугому животу.
 
– Долго не ходите, закоченеете, – наказывала мать.

Мы шли без лыж по санной, избитой копытами лошадей дороге. По обе стороны горбились сугробы. Как волны моря, застывшие на бегу, красуясь ослепительной белизной, они уходили полем до самого Иртыша. Кругом – ни души. Тихо и тревожно. Только скрипит под ногами снег, да бегут впереди нас синие тени. К полудню дорога привела нас, как и говорил Колька, к Крутой речке, к тому месту, где она впадала в Иртыш. Здесь Колька свернул с дороги и полез по своим вчерашним следам. Я – за ним. В стороне темнела полынья.

– Видишь, незамерзшая вода. В ней вчера и бултыхалась птичка, – сказал Колька и остановился.

– Давай поближе подойдем, а то не видно никакой птички, – зашептал я, как будто она услышит.

И мы, проваливаясь, набирая в пимы снегу, побрели к полынье.
 
– Хватит, а то промочим пимы, вчера под снегом проступала вода, – остановился Колька.
 
Полынья теперь была почти рядом. Над ней кучерявился легкий парок, с боков пушистые от инея склонились над водой кустики. Они словно любовались своим отражением. Из черной воды под ослепительно-белыми шапками торчали камни. Этот маленький кружочек незамерзшей воды, окруженный белым безмолвием, показался мне каким-то волшебством, сотворенным Дедом Морозом. Как будто кому-то до нашего прихода раскрыли «волшебную шкатулку» зимы и позабыли закрыть. До чего же было все красивым и сказочным! Не хватало только музыки и... вдруг! Тихая, похожая на журчание ручейка и перезвон серебряных колокольчиков, она полилась от полыньи. Мы замерли, отыскиваем глазами певца.

– Да вот же она! – толкнул локтем меня Колька. Темная птичка с чистенькой белой грудкой сидела на камушке, возле самой воды, и пела песенку, но вот песенка оборвалась, оляпка поднялась на коротеньких лапках и стала приседать, приплясывать, подергивая куцым хвостиком.

– Вот это да! Она не только поет, а еще и пляшет в такой-то мороз! – удивлялись мы.

– Тише! Смотри! Сейчас будет нырять, – зашептал Колька.
 
И правда, она нырнула, исчезла, как будто ее и не было только что.

– Раз, два, три... – начал я считать. Досчитал до двадцати. Птичка вынырнула, взобралась на краешек льда, унизанный сосульками. В клюве она что-то держала.

– Давай еще подойдем, может, увидим, что она делает под водой, – попросил я Кольку, и мы, как только оляпка снова нырнула, добежали до кустов, выглядываем. С каким-то червячком она вынырнула, взобралась на камень, проглотила свою добычу и опять скрылась под водой. Сейчас, вблизи, вода не казалась черной, и через нее, прозрачную, хорошо стало видно, как, растопырив крылышки, оляпка бежала по дну, клювом ловко и быстро переворачивала камешки. Вот кого-то схватила и опять показалась на поверхности. В ее клюве была кособочка, так мы называли водных рачков-бокоплавов.

– Видишь, Колька, она не купается, ей, наверно, не жарко, а ныряет в воду за кормом, – сказал я.

А оляпка, перекусив, уселась на том же камушке, подобрала под себя лапки и снова запела. Ей хоть бы что, мороз нипочем, а мы уже тряслись, позавидовав оляпке, заторопились домой отогреваться. Как только выбрались на дорогу, я почувствовал, что страшно хочу есть. Вытащил из кармана подмороженный хлеб, разломил пополам, и мы с Колькой с удовольствием, оба довольные, веселые, кусали холодные, побеленные морозом куски.

Мы теперь оба видели маленькое чудо! «Наверно, никто из мальчишек нашей улицы не видел, как оляпка зимой ловит кособочек, а мы видели», – думал я, с благодарностью глядя на Кольку. А Колька, собирая с озябшей руки последние крошки, сказал:

 – Молодец! А я не догадался взять хлеба.