День свободы

   Психов развелось повсюду множество. Далеко ходить не нужно, где-то поблизости от моего дома живет человек, который все время сам с собой разговаривает. Громко и убежденно. Вслух выражает свое недовольство, даже, можно сказать, возмущение несправедливым общественным устройством. Спорит с кем-то, волнуется, рукой, крепко сжатой в кулак, воздух рубит, как будто гвозди забивает. Взгляд твердый, сосредоточенный, но на тебя не смотрит, ты для него не существуешь. Он доказывает свою правоту высшим инстанциям. И что странно, никто его не забирает, не изолирует, не сажает в специализированное учреждение. Говорят, что не опасен. А сколько таких, которые делают то же самое тихо, скрытно, про себя? Маскируются и живут среди нас, как ни в чем не бывало.
   Понятно, что я имею в виду. Власть ругать в моей небольшой, но очень высококультурной стране – дело нормальное, стало привычной, можно даже сказать, обыденной процедурой, главное, что безопасно, ничего кроме общественного уважения за собой не повлечет, зато в глазах многих такая критика по инерции выглядит как смелость. Он во всем виноват, истеблишмент проклятый, только никто не знает, как до него добраться, не говоря уже о том, чтоб воздействовать. Причем что поражает: к примеру, по телевизору выступает какой-нибудь деятель, говорит гладко, без всякого стеснения приводит какие-то дикие, за уши притянутые доводы, а в глазах сумасшествие, то есть убежденность в своей правоте абсолютная, потому и выводы получаются чудовищные. У таких всегда факты, да что факты – сама жизнь под идеологию подгоняются, это сразу видно. А что делать? Рот ему не заткнуть, приходится терпеть. Демократия. Каждый теперь имеет право на свое «авторитетное» мнение. Глас народа. То есть самого народа до экрана, конечно, близко не допускают, но все действие происходит как бы от его имени, хотя, с другой стороны, неоднократно наблюдалось, если простого человека заранее не подготовить, не дать текст выступления, то он вообще не может ничего путного выразить, а если выражает, то в прямом эфире раздается такое, что лучше бы он промолчал, так что телевизионщиков тоже понять можно.
   Единственное спасение, что меня это не касается. Разговоры одни. Если надоело слушать, выключил телевизор или переключил на художественный фильм или спортивные соревнования – это, кстати говоря, сейчас единственное, что кажется относительно честным, там каждый выступает строго за себя и никто не делает вид, будто печется об общем деле, об общем благе.
   Хотя мнение, с которым я привык жить, что лично меня это совсем не касается, в последнее время представляется все более спорным. Эти дебаты про свободу, развернувшиеся в печати и на телевидении, откровенно говоря, просто пугают. Пропагандируется весьма опасная затея, на мой взгляд, типичная спекуляция, но все как будто с цепи сорвались. Свобода! Свобода! Кто против свободы? И хотя сейчас обязательная и основная составляющая, можно сказать, основа любой дискуссии – либеральность и политкорректность, выясняется, что никто. Как при коммунизме – все за. Слово «свобода» – это символ, намертво вошедший в массовое сознание, и несет в себе такой потенциал, что ни один общественный или политический деятель не может сказать: «Нет, я против!» Не получается, язык не поворачивается. Каждый понимает – это гарантированный конец карьеры. «Он против свободы», – ярлык на всю жизнь, не отмоется никогда. Поэтому вынуждены поддерживать, хотя очевидно, что у многих перспектива Дня свободы вызывает не только сомнение, но и внутренний протест.
   День свободы – это в каком-то смысле уступка, компромисс. По логике «свободолюбцев» – если невозможно уговорить власти на подлинную свободу, то давайте попробуем отведать «глоток свободы», то есть один день в году как бы ликвидируется государство, нет армии, полиции, законов, зато есть заранее гарантированная амнистия на все, что в этот день произойдет. Как по-вашему? На первый взгляд – бред сумасшедшего, но попробуй возрази. «Вы не уважаете свой собственный народ. Вы считаете, что все построено на страхе? А наши древние традиции? Наша уникальная культура и мораль? Чего вы боитесь? Привыкли жить в полицейском государстве и не представляете себе ничего другого? Опасаетесь, что ваш сосед, с которым вы любезно раскланиваетесь по утрам, вдруг, ни с того ни с сего, нападет, перережет вам горло? Вам кажется это реальным? Наш народ добрый, честный и справедливый, и День свободы докажет это наилучшим образом». Вот такой примерно набор доводов. Кто против свободы, тот не патриот, практически враг народа и прогресса.
   Интересное соревнование намечается – общество против государства! Все против всех. Замечательный конфликт. Захватывающий. Такого в истории еще не было, там, по крайней мере, всегда борьба шла стенка на стенку – один народ против другого, бедные против богатых, христиане против язычников и так далее. То есть всегда люди объединялись в группы, чтоб чего-нибудь захватить или, наоборот, защитить, а свобода, которая сейчас нам предлагается, – это когда каждый против всех, потому как все окружающие моей свободе помеха. Это ясно, как божий день. Вопрос один, по крайней мере, я его перед собой так сформулировал: «Как День свободы пережить?» Имеется в виду сохраниться, выжить физически, если хотите. Поэтому извиняюсь за резкие и, возможно, не вполне объективные высказывания, приведенные вначале, прошу меня правильно понять, – я крайне взвинчен сегодня, когда объявили дату Дня свободы.
   По дороге на работу увидел примечательную сцену, как никак лучше иллюстрирующую мои сомнения. Какой-то водитель начал выделывать на шоссе такие фортели, что я, образно говоря, рот открыл от изумления. Что-то с ним, по-видимому, не то сделали, подрезали или дорогу не дали. Есть категория людей, которые от подобных «несправедливостей» звереют, то есть в буквальном смысле теряют человеческий облик. Он, «обиженный», захотел высказать «обидчику» все, что он о нем думает. Он его догнал, нарушая все мыслимые и немыслимые законы, что-то кричал ему в окно, пальцем крутил у виска, показывая, что тот сумасшедший. Все кругом от этого «обиженного» шарахались в сторону, как от прокаженного. Такому дай День свободы, он всем покажет, на что способен. 
   Хочу пояснить: живу я в европейском государстве, умеренном, богатом, с благожелательном, по причине обширного туризма, населением. Работаю в местном университете, преподавателем на кафедре истории. У меня есть жена и пятилетний сын. Жена – учительница. Мы вполне обеспечены, имеем хорошую квартиру в приличном районе, позволяем себе регулярно ходить в ресторан, путешествуем, у нас много друзей и знакомых. Когда в недрах общества, в среде местных анархистов, возникла идея, что наш народ в своем развитии опередил все другие страны, достиг такого уровня самосознания, что ему уже не нужны карательные институты, мы, образованные люди, восприняли это с некой долей иронии, хотя, нужно честно сказать, никто не придал тогда этой, в каком-то смысле утопической идее, должного внимания. Конечно, приятно осознавать себя самыми-самыми. Самыми духовными, прогрессивными и цивилизованными, но не до такой же степени. Для меня все-таки лучше, чтоб полицейский стоял на своем обычном месте, так как-то спокойнее. Это на бытовом уровне, а на профессиональном, как историк, вообще не приемлю подобной глупости, абсолютный нонсенс.
   Но что бы там не говорили отдельные интеллигенты, мало-помалу идея свободы начала свое шествие по нашей небольшой, но очень демократической стране. То угасая, то возгораясь с новой силой, она зрела в недрах общества, как раковая опухоль в теле человека, и в конце концов, прорвав «заговор молчания», как лава из жерла вулкана, обрушилась на наши головы. К движению примкнули антиглобалисты, затем «зеленые». Начались массовые дискуссии в прессе, появилась мощная общественная организация «За свободу», в общем, с какого-то момента в обсуждение вопроса «созрел ли наш народ до подлинной свободы» оказались втянутыми все. Причем «толкачи свободы», по другому их просто невозможно называть, оказались крайне агрессивными и напористыми. Например, я как-то на кафедре высказался в том смысле, что, мол, неограниченная свобода в обществе нереальна, смахивает на анархию, так тут же получил в ответ от лаборанта, мальчишки лет двадцати: «Вы не доверяете нашему народу? Вы боитесь его? Из-за таких ретроградов мы не можем двигаться вперед!» И никто не вмешался, все как-то принижено замолчали и начали суетливо заниматься своими делами.
   Дело в том – это существенно проясняет ситуацию – что я в этой действительно прогрессивной и демократической стране эмигрант. Привезли меня родители много лет назад. Язык знаю лучше, чем многие местные, никакого акцента нет, но как только дело касается патриотизма, для меня это узкая тема, щепетильная, то есть «за» – можно, а «нет» – ни в коем случае. По-видимому, генетически во мне это сидит, чувствую, что отличаюсь от них, и они это чувствуют, хотя никто никогда, ни словом, ни намеком, не дай бог.
Нехороший осадок у меня после того разговора остался, твердо решил – больше на эту тему высказываться не буду. Остальные мои коллеги, видимо, решили так же, поэтому на кафедре истории никто больше ценность свободы под сомнение не ставил.
   Патриоты и, что совсем удивительно, моя собственная жена, утверждают, что ничего особенного не произойдет, все будет «как всегда». У меня на этот счет большие сомнения. Лилиан человек хороший, добрый, хотя иногда на нее тоже находит. У нее в мыслях нет кого-нибудь ограбить или убить, однако не все же такие, как она. Мой исторический опыт подсказывает, что в любую эпоху существуют люди, у которых в мозгах такое крутится, что нормальному человеку представить себе невозможно. Они, в основном, остаются невостребованными, поэтому их никто не замечает, но они присутствуют, живут среди нас, это факт, потому что случись какой катаклизм и существует, как говорится, историческая потребность, то выясняется, что подходящие уже готовы и могут сразу, без проволочек приступить к действию. В истории тому существует масса доказательств. Все это я попытался объяснить своей жене, но Лилиан уперлась и ни в какую.
– А если тебя целый день будут насиловать, все кому не лень, начиная прямо с автостоянки у нашего дома? – в сердцах закричал я. – Что ты тогда запоешь? Ну как можно настолько не понимать... ничего?
– Какие у тебя фантазии, – с улыбкой отвечает. – Ты со своим Средневековьем (это моя специализация в истории) не видишь и не можешь понять, что люди с тех пор принципиально изменились, стали совершенно другими. Мы живем в современной цивилизации, постарайся вникнуть – в нашей стране общество неагрессивно, люди научились взаимодействовать друг с другом, – говорит, как будто урок в своей школе ведет. – Как только такая дикость про изнасилование могла тебе в голову прийти?
   Когда дату объявили, причем с воодушевлением, подъемом, представляя это событие, как большую народную победу, я не выдержал и сразу позвонил жене.
– Лилиан, давай уедем на пару недель, – стараюсь говорить ровным, спокойным голосом, хотя внутри все кипит, – от греха подальше.
       А она мне недоуменно так отвечает, обыденно, как будто я ее в кино приглашаю:
– Сейчас никак не получится, середина семестра. В другой раз поедем.
      То есть ничего не понимает, даже не представляет о чем я, в сущности, с ней разговариваю. Оторванность полнейшая.
– Тогда я сам поеду и ребенка возьму, – объявил сгоряча, – не хочу в этом безумии участвовать.
– Ты что, с ума сошел? – отвечает, ощетинившись, не переносит, когда что-нибудь решают за нее. – Никто тебе ребенка не отдаст! – обрезала сразу и бросила трубку.   
  Прав был Плутарх – жениться нужно на девушке со своей улицы. Ментальность объяснить невозможно. Делать нечего – остаюсь, хотя для интереса все же позвонил в турагентство – билетов на самолеты уже нет, ни в одном направлении. Когда успели все расхватать? Неясно. Наверное, те, кто это придумал и поддерживал, заранее о билетах заграницу позаботились, ведь даже наголову разбитая армия должна сохранять в живых своих генералов. Закон для любых военных действий и на гражданке то же самое – номенклатура умирает последней, в основном в своих постелях.   
   Хотел, просто от любопытства, посмотреть на какое-нибудь стрелковое оружие, личный пистолет в такой ситуации совсем не помешает. Отстояв двухчасовую очередь, смог наконец войти в магазин и, долго не раздумывая, купил «магнум», самый тяжелый и мощный пистолет из всего, что там было, вернее сказать, осталось. Приехал домой, вынул свой «магнум» из кобуры. Не понимаю, почему люди так романтизируют оружие, – просто тяжелый кусок металла с дыркой, даже не верится, что человек, у которого в руке такая штуковина, вызывает страх и ужас.
   Вообще создается впечатление, что фирмы торгующие стрелковым оружием сами все это инициировали, – скупили у них все стреляющее подчистую. Любое несчастье – это кому-то очень выгодный бизнес. Так сейчас устроено.
– Я покончу с собой, я этого выдержать не могу, – коротко ответил один мой знакомый и, нервно развернувшись, сразу ушел.
   Что он имел в виду? Боится людей, а может, себя? Сам не знает на что способен? Непонятно, хотя очевидно, что это будет день испытаний для всех. В общем, люди готовятся. Я жду Дня свободы с ужасом, хотя, если ретроспективно взглянуть на прожитую жизнь, то выясняется, что это обычное состояние – все время чего-то ждешь. Только по прошествии многих лет понимаешь: не ясно чего ждал, о чем мечтал. Все происходит не так и не тогда. Эти постоянные ожидания – эфемерность одна неконструктивная.
   «Может, стоит самому грабануть банк. Один удар – и на всю жизнь обеспечен, – вдруг пришло в голову. – Люди ведь, в сущности, делятся на «нападающих» и «попадающих», так лучше самому проявить характер, а не ждать пока с тобой что-нибудь сотворят. Пистолет у меня уже есть, осталась ерунда – решиться. Конечно, мне это не свойственно, я всегда был законопослушным гражданином, но в такой день просто глупо сидеть дома и ждать неизвестно чего».
   С Лилиан, после нашего разговора об отъезде, отношения холодные и натянутые. Замерли отношения, замерзли. Используем минимум слов для поддержания видимости порядка в доме. Обиделся я тогда: серьезный вопрос, а она продемонстрировала полную автономность, даже более того, игнорирование моего мнения. Так мы никогда не жили. В связи с этим вспомнил я один эпизод. Произошло это несколько месяцев назад, когда кампания День свободы была еще в колыбели, только голову с трудом поднимала. Появился у нас в доме страховой агент, ну, как обычно, что-то там рассказывал, цифры считал, уговаривал. Я рассеянно слушал, но, честно говоря, не слышал, а ждал когда он закончит и уйдет.
– Тебе необходимо застраховать свою жизнь. Он прав, – неожиданно для меня сказала Лилиан.
– Хорошо, давай застрахуюсь, – согласился я без особого энтузиазма.
   Заполнил бланки, где-то подписался.
– Кому завещаете сумму страховки? – спросил агент.
– Ребенку, сыну моему, Сержу, – ответил я автоматически.
– Почему ему? – вдруг вмешалась жена. – А мне ты значит не доверяешь?
– Да что ты! Можно на тебя все записать, – ответил я тогда с улыбкой, – хотя опасно. За два миллиона ты ведь и убить можешь.
   Все тогда засмеялись, даже страховой агент, а сейчас мне стало не смешно. Конечно, я ей доверяю и ребенок у нас общий, но в чужую душу не залезешь. Кто ее знает, что у нее там на уме? Почему не хотела со мной уехать? Может, неспроста меня тогда застраховала, может она все первая поняла и готовится? В жизни никогда бы в это не поверил, но в такой момент невольно становишься подозрительным. Ничего с собой поделать не могу, возникли подозрения, вползли в душу, как холодная, скользкая змея, отравляют жизнь. Неспокойно мне стало, зыбко, ведь тыл – это самое главное при такой заварухе. Выяснить отношения, узнать правду никак невозможно. Сделает большие глаза и ответит что положено.
   Думал я про свою Лилиан, думал, сопоставлял события, фразы и как будто прозрел, увидел ее совершенно в другом свете. Если проанализировать все холодно и спокойно, то следует признать – Лилиан понимает все. Она хваткая, в обществе ориентируется, как рыба в воде. Значит, это спектакль, который она для меня разыгрывает, представляется простушкой доверчивой. У учителей нервная система железная, сильнее, чем у теннисистов, там один на один бьются, а она против всего класса, и всегда побеждает. Все это накладывает отпечаток на характер, а следовательно, и на отношения. Как я раньше этого не понимал?
   Доверие исчезло, было полное, а теперь никакого нет, даже не знаю, что делать, как дальше жить вместе. Добились они своего – собственную жену в криминале подозреваю! Действительно, все против всех, а некоторые наивно полагают, что человек автономен, связан с обществом настолько, насколько сам хочет. Вот вам наглядный пример. Так замутили ситуацию, что непонятно кому верить, на кого опереться, причем следует отметить особо, я не какой-нибудь необразованный болван, которому можно любую чушь в сознание внедрить, а так меня скрутило, что ни образование историческое, ни здравый смысл не помогают. Впервые в жизни не понимаю, как себя вести, к чему стремиться.
   От идеи с ограблением банка или, скажем, ювелирного магазина пришлось сразу отказаться. Как представил себе, сколько там будет желающих, сразу понял – это не для меня. Грабителям наверняка придется записываться в очередь или предварительно перестрелять друг друга. В такой день тут пистолетом не обойдешься, нужен пулемет крупнокалиберный, а еще лучше танк, иначе даже в помещение не войдешь.
– Ты что собираешься делать в День свободы? – спросил я у нашей соседки по лестничной клетке. 
– Я пойду в Луна-парк и буду целый день кататься на всех аттракционах, бесплатно, – сказала и улыбнулась стеснительно.
   Она, в сущности, еще ребенок, ей лет пятнадцать. Лицо детское, а фигура женщины. Акселератка. Она меня сексуально волнует. Очень. Понятно, что я этого никак не показываю. Достанется ей, чует мое сердце, а она ничего не понимает, по глазам видно, всем доверяет. А что делать? Пусть родители ее думают. Хотя, с другой стороны, если все равно этого не избежать, может, лучше, если я буду первым. Даже голова от этой мысли замутилась, затуманилась, понял, что с собой не совладаю. Всех, кто на нее посягнет, перестреляю, как бешеных собак, и для себя отобью. Даже представил себе, как с нее одежду снимаю медленно, а она смотрит испуганно и не сопротивляется. Даже покраснел от возбуждения.
   Радостно мне стало, весело. Если человек сильный, ему День свободы не страшен, он для него праздник жизни. Пришел домой, вытащил свой «магнум», пощелкал курком. Тяжелый он, внушительный, с такой штукой в руке все можно. Кстати, наш зав. кафедрой. Не должен он такой день пережить, просто не имеет права. Надо мной измывается, не дал курс этики в средневековом обществе провести, хотя лучше меня этой темы никто не знает, и вообще, ставит палки в колеса при каждом удобном случае. А как разговаривает? Свысока, пренебрежительно. В последний раз при всех отчитал, так я ему это припомню. Настал момент истины. Интересно будет посмотреть на выражение лица, как спесь его улетучится, когда дырка моего «магнума» ему в лоб посмотрит. Дрожать начнет, прощение просить, плакать и в ногах валяться, да поздно, господин зав. кафедрой, раньше нужно было человеком быть.
   Однако поистине невероятное событие, ставящее под сомнение всю систему моих стройных умопостроений, произошло прямо накануне Дня свободы. Лилиан объявила, что хочет переехать к родителям, всего «на пару дней», как она дипломатично выразилась.
– Нам необходимо какое-то время пожить раздельно, это пойдет на пользу обоим. Серж поедет со мной.
   Так она решила, а меня, значит, просто извещает, ставит перед фактом. Однако не уязвленное самолюбие расстроило меня. Смешались все карты в голове. Получается, что я ошибался. Ошибался с начала до конца, и с таким трудом, в муках построенная логическая цепочка, доказывающая злой умысел жены, по сути дела, плод моего болезненного, гипертрофированного и, как выяснилось, абсолютно беспочвенного страха. 
   Бояться собственной жены? Лилиан? Самого дорогого мне человека, женщины, которую я люблю? Как я мог дойти до такой паранойи  – поверить, что она может убить из-за страховки? Почувствовал раскаянье, захотелось обнять, прижаться к ней всем телом, поцеловать мою родную Лилиан, начать новую страницу в наших, подпорченных последними событиями, отношениях, но что-то остановило меня.
   А если она наняла убийцу? Ясно, что сама не в состоянии такое совершить. Зачем ей подобные переживания и ребенка не хочет травмировать. Сделать все чужими руками, а самой остаться чистенькой. Не верю я ей! Не верю ни на грош! Поэтому решила уехать, чтоб место освободить, в доме не присутствовать, чтоб даже свидетелем не быть.
 – Мне кажется, – произнес я металлическим голосом, – что семье в такой день нужно быть вместе, на то она и семья. Завтра ведь всякое может произойти, – добавил угрожающе и посмотрел на нее пристально, испытующе, прямо в глаза.
   Она вздрогнула, отвела взгляд и вдруг заплакала.
– Я не могу, я боюсь тебя! Твоего каменного лица, этого ужасного пистолета, который ты купил, – сквозь всхлипыванья выкрикивала она. – Что ты замышляешь? Ты никогда в жизни таким не был. Что с тобой произошло?
   Тут до меня дошло – она же думает совершенно симметрично, также как я. Она боится меня, как я боюсь ее! Эпидемия страха захватила нашу семью, разъединила и ожесточила всех. Как она от этого страдает, мучается, бедняжка. Молча подошел к ней, обнял вздрагивающие плечи, коснулся губами щеки, ощутив соленые слезы, катящиеся из глаз.
– Успокойся, дорогая. Мы оба не виноваты, это они свели нас с ума.
   Мы долго стояли, прижавшись друг к другу, и нам было горько и сладко одновременно. Слова, объяснения были не нужны, они ничего не стоили.
– Может все-таки останешься?
– Нет! – ответила она сразу.
– Хочешь, я поеду с вами?
– Нет, – сказала она после некоторого раздумья, – сейчас не стоит. Дай мне время. Все образуется.
   Вошел Серж.
– Папа, посмотри, что я нарисовал.
   Серж меня любит. Он хороший мальчик, с тонким лицом и печальными глазами. Он рисует. В его детских картинках – необыкновенный мир, такой красивый, неожиданный, многоцветный. Там нет фальши. У него настоящий талант, я это вижу и чувствую. Я посадил сына на колени, погладил по светлой головке, рассказал его любимую сказку, – дети ведь не должны страдать от психозов взрослых.
   Потом попили чай и я помог спустить вещи в машину. Еще раз поцеловал их обоих. Что случилось с моей семьей? Даже в страшном сне нельзя было такое предположить.
– Береги себя и Сержа.
– Я скоро вернусь, – сказала Лилиан и снова заплакала.
   В преддверье «Дня свободы» на улице веселье. Кругом развесили флаги, играет музыка. Победа народа, радость, как при взятии Бастилии. Прямо по мостовой, перекрыв движение, прошла толпа молодежи, некоторые, как мне показалось, были сильно пьяны. Они пели, размахивали самодельными плакатами и флажками. Иногда толпа дружно скандировала: «Fuck the system! Fuck the system!» Ощущение безумного, радостного праздника охватывало город.
   После отъезда Лилиан и Сержа мне открылась простая истина. При любом раскладе нужно прожить День свободы, завтрашний день, так, чтоб послезавтра не захотелось повеситься. После этого у меня на душе стало легко и спокойно. Я накупил продуктов на неделю вперед, забаррикадировал квартиру, отключил телефон и телевизор, хотя вполне возможно, что я просто паникер и не знаю своего собственного народа. Ведь мы живем уже в двадцать первом веке, это не какое-то дикое Средневековье. Может, жена права и все обойдется?