Государство и революция - бестселлер В. Ленина 4

[Глава книги  МЕТАМОРФОЗЫ И ПАРАДОКСЫ ДЕМОКРАТИИ: ПОЛИТИЧЕСКАЯ ДОКТРИНА БОЛЬШЕВИЗМА (ИСТОКИ, СУЩНОСТЬ, ЭВОЛЮЦИЯ, АЛЬТЕРНАТИВЫ: 1903-1929 гг.). В 2-х книгах. Кн. II. Большевистская концепция демократии (1917—1929 гг.). Часть первая.— Кишинев: Editura «Arc», 1995.—XVI+280 с.]

3.2. Сочинение В. И. Ленина «Государство и революция»— теоретико-пропагандистская утопия (и ребус) большевизма, «литературный памятник» радикальнопримитивно-демократической,
революционно-охлократической (ясный смысл) и партолигархической (сокровенный смысл) политической культуры, выразитель психологии, менталитета стихийных движений пролетарских, люмпен-пролетарских масс


3.2.1.6. Государство — коммуна (республика Советов) как адекватная институционализированная форма пролетарской демократии

Адекватной институциональной формой пролетарской демократии Ленин признает только республику Советов, отвергая демократическую республику с парламентом, разделением властей, верховенством права, министерствами, профессиональным государственным чиновничеством и столь же профессиональными правоохранительными органами. Вместе с тем, будучи, прежде всего политиком-практиком, он пишет о необходимости функционирования на первом этапе революции комиссии специалистов при полновластных и всевластных Советах рабочих и солдатских депутатов и под их строгим контролем.

В дальнейшем, в работе «Удержат ли большевики государственную власть?» родоначальник большевизма подробнее разработал этот вопрос в ходе предпринятой им попытки опровергнуть шесть доводов против взятия власти пролетариатом и беднейшим крестьянством в лице большевиков, доводов, выдвинутых в передовой «Новой Жизни» от 23 сентября 1917 г.[97] ,и прежде всего против двух ключевых: 3) пролетариат «не сможет технически овладеть государственным аппаратом» и 4) он «не сможет привести в движение этот аппарат»[98].
Аргументы Ленина, как и вся его полемика (в противовес той высокой оценке, которая дается его полемическому мастерству в некоторых апологетических работах самого последнего времени)[99], нуждаются в тщательнейшей проверке логическим анализом, что требует специального дополнительного исследования, которое мы осуществим в параграфе о парадоксах «советской демократии».

В течение первого полугода 1917 г. после возвращения Ленина в Россию значительная часть большевиков не разделяла ленинскую, по сути своей фетишистскую, позицию в вопросе о Советах как единственно возможном, адекватном пролетарской власти государственном институте и республике Советов как единственно приемлемой в условиях России государственной форме будущей диктатуры пролетариата и беднейшего крестьянства, прообразом которой явилась Парижская коммуна.

Несогласие по данному вопросу проистекало, прежде всего (но не только) из более фундаментального противоречия между взглядами двух основных групп внутри РСДРП (б),придерживающихся альтернативных политических стратегий: «старобольшевисгской» (каменевской) — на углубление и расширение буржуазно-демократической революции и «новобольшевистской» (ленинско-троцкистской[100]) — на перерастание буржуазно-демократической революции в социалистическую.

Лишь после нескольких месяцев напряженных внутрипартийных (и в целом внутрисоциалистических) дискуссий и после большевизации Советов основная масса большевиков солидаризировалась с Лениным.

Не рассматривая обозначенный вопрос во всей его полноте[101], остановимся лишь на двух этапных дискуссиях по нему на VII (Апрельской) Всероссийской конференции и VI съезде РСДРП (б).

Но вначале одно принципиальное методологическое замечание. Оно касается проблемы аутентичного истолкования подлинных политических убеждений Ленина в связи с тем, что они не всегда в той или иной мере совпадали с его публичными речами и в частности с тем, что он говорил на VII конференции  по вопросу о Советах  и  республике Советов.

Дело в том, что в ходе обеих дискуссий наглядно выявилась нетождественность политического большевизма политическому ленинизму, т. е. политические высказывания (и взгляды) многих большевиков по поводу роли и статуса Советов в частности и республики Советов в целом на протяжении нескольких месяцев 1917 г. отличались, и весьма значительно, от воззрений Ленина.

Однако проблема состоит не в самом факте наличия этих различий, а в трудностях их адекватной интерпретации вследствие несовпадения убеждений Ленина и его публичных высказываний.

Ленин, будучи убежденным в своей правоте, вовсе не собирался отказываться (как и всегда в таких случаях) от принципиального положения о необходимости замены в ходе социалистической революции парламентской республики республикой Советов, но, столкнувшись с неприятием или непониманием этой идеи со стороны своих соратников на VII конференции, был вынужден внешне несколько уступить им, пойти на компромисс, что отразилось в его речах и текстах. Однако убеждение родоначальника большевизма на этот счет, конечно, не менялось.

Вышеизложенные обстоятельства и затрудняют аутентичную интерпретацию публичных суждений вождя на VII конференции, а его компромиссные формулировки и высказывания на ней не должны вводить исследователя в заблуждение: взгляды вождя оставались тождественными тем, что изложены в «Апрельских тезисах».

На Апрельской конференции Ленин, несмотря на острые дебаты и сопротивление своих оппонентов, добился главного: закрепил в важнейшей — с точки зрения теоретического содержания — резолюции («О пересмотре партийной программы») пункт, согласно которому необходимо исправить соответствующие места партийной программы «в духе требования не буржуазно-парламентарной республики, а демократической пролетарско-крестьянской республики (т. е. типа государства без полиции, без постоянной армии, без привилегированного чиновничества)»[102].

Тем самым Ленину удалось зафиксировать в качестве программного положения важнейший пункт «Апрельских тезисов» — идею «государства—коммуны». А то обстоятельство, что при этом не использовалась адекватная терминология, не имело особого значения, ибо в реальных условиях России 1917 г. эта идея могла подразумевать только республику Советов.

Вместе с тем в двух других резолюциях конференции, где также затрагивался вопрос о возможных органах будущей власти («Об отношении к Временному правительству» и «О Советах рабочих и солдатских депутатов»), альтернативными Советам как институтам рабоче-крестьянской государственной власти назывались еще два учреждения, могущих непосредственно выразить волю большинства народа,— органы местного самоуправления и Учредительное собрание[103].

Но и здесь приоритет Советов как уже реально функционирующих и пользующихся авторитетом у широких народных масс, прежде всего городских, пусть и подпавших временно под влияние соглашателей, перед двумя другими упомянутыми институтами просматривается отчетливо[104].

Ясно, что на решениях Апрельской конференции лежит отпечаток компромисса между различными позициями делегатов по отношению к роли и статусу Советов и их будущности.

Противников ленинской точки зрения на Советы (С. А. Багдатьева, Л. Б. Каменева, М. М. Майорова, В. П. Ногина, П. Г. Смидовича, П. И. Эйланд и др.) объединяла схожая оценка их как временного (или переходного) органа организации масс, предназначенного в основном для завоевания власти[105].
 
Однако в вопросе о будущности Советов взгляды оппонентов Ленина разнились:
Одни (П. Г. Смидович) полагали, что влияние и роль Советов со временем будут ослабевать, «власть к ним не перейдет, но могут выработаться совершенно другие органы»[106];
другие (С. А. Багдатьев) утверждали, что Совет рабочих депутатов, являясь временным правительством, в лучшем случае подготовит созыв Учредительного собрания, а «затем Учредительное собрание может отдать власть в руки нашей партии, или же власть очутится в руках мелкой буржуазии — это неизвестно»[107];третьи (В. П. Ногин) считали, что после победы социалистической революции самые важные функции Советов, временно выполняемые ими ввиду слабости или отсутствия специализированных институтов (и функции государственных органов власти, и роль политической партии — политического руководства пролетариатом, и функции профсоюзов), постепенно перейдут к последним: на местном уровне административные функции возьмут на себя традиционные органы местного самоуправления — муниципалитеты, земские учреждения; в центре первоначально будут созваны Учредительное собрание, а затем парламент, который и будет представлять интересы пролетариата и крестьянства; что же касается политического руководства пролетариатом, то оно целиком перейдет к партии.

Заключительным же аккордом антиленинской позиции явилось противоречивое и не разъясненное заявление Ногина о том, что при Советах в том виде, как они существуют, идея «государства— коммуны» не осуществима[108]. (Буквальный смысл этого суждения означает, что при других Советах идея «государства— коммуны» осуществима, а это никак не согласуется с его рассуждениями о передаче функций от Советов к принципиально другим по характеру институтам);для четвертых же (П. И. Эйланд) будущее Советов было скрыто за дымкой неопределенности: они превратятся то ли в орган самоуправления, то ли в партийные организации[109].

Последняя дилемма явилась показателем нерешенности важнейшей проблемы, дискутируемой большевиками еще в годы первой русской революции и вновь поставленной в 1917 г.: вопроса о соотношении ролей и функций Советов и большевистской партии. Именно теоретическая неразработанность данной проблемы вкупе с практической конкуренцией Советов с большевистской партией в деле руководства революционным рабочим движением и явилась одной из причин недоверия к Советам со стороны большевиков[110].

В. П. Ногин в своем докладе на конференции обозначил указанную проблему как «вопрос о партийной или советской дисциплине» или в другой, более ясной формулировке как вопрос о том, «кто кому должен подчиняться — партия Совету или Совет партии?»[111] (Этой же темы касалась в своем выступлении и Р. С. Землячка[112].)

Нетрудно понять, что Ногин артикулировал не столько реально существующую проблему разграничения функции, осуществляемых конкурирующими между собой институтами — авторитетными в глазах народных низов, многоролевыми и увеличивающими свою численность по стране и политическое воздействие Советами, с одной стороны, и крепнущей организационно и идеологически, усиливающей свое влияние на пролетарские массы и также растущей количественно большевистской партией, с другой — сколько главным образом, одно из имманентных противоречий формирующейся большевистской концепции пролетарской демократии: между идеей свободной самодеятельности, самовластья, самоуправления пролетариата, реализуемой через Советы как институты непосредственной демократии (отражающей примитивно-демократическую и одновременно революционно- демократическую политическую культуру, а также традиции «общинной» демократии России), и идеей авангардной партии «нового типа», означающей в ленинском истолковании на практике монополию партии во главе с ее олигархами на власть и свертывание политической свободы, ликвидацию политического плюрализма и конкуренции (что в этом случае было уже сродни авторитарной традиции России).

[Заметим, забегая вперед, что дилемму «господство/подчинение — партии/Советов» в принципе невозможно было решить в рамках большевистской доктрины и соответственно коммунистического режима, что и подтвердили своими отрицательными результатами предпринимаемые от съезда к съезду большевистской партии в течение десятилетий попытки разграничить функции, компетенцию и предметы ведения между партийными и советскими органами.

Вместе с тем только симбиоз «партия - Советы» с явно смещенным в сторону партии центром власти парадоксальным и вместе с тем понятным образом (ибо он позволил соединить в напряженном, внутренне противоречивом динамическом равновесии несоединимое — стихийную пульсацию общественной энергии «разбуженных» низов, примитивно, - революционно-демократическую политическую культуру и традиции «общинной» демократии, с одной стороны, и жестко централизованную управленческую вертикаль, патриархальные и авторитарные традиции — с другой) обеспечивал стабильность и жизнеспособность «большевистского» режима. А то, что это достигалось неимоверно большой социальной и человеческой ценой вполне объяснялось в системе ценностных координат большевизма, его концепцией нового человека, долженствующего быть и винтиком, и солдатом, и героем.]

Точно так же, как и указанная проблема, в большевизме не был разработан, как видно из разноголосицы мнений на конференции, и вопрос о соотношении Советов и Учредительного собрания.

В теоретическом плане для Ленина здесь не было неясностей, так как для него республика Советов со всей непреложностью и очевидностью должна рано или поздно заменить парламентскую республику. Данная политическая аксиома на практике в принципе могла быть реализована двумя основными вариантами развития событий: а) если на выборах в Учредительное собрание большевики получают большинство, то Учредительное собрание, конституировав PC, само себя распускает; б) если же в Учредительном собрании большевики оказываются в меньшинстве и их программа отвергается, то Учредительное собрание ими разгоняется.

(Как мы показали в первой книге, идея разгона Учредительного собрания латентно содержится еще в ленинских работах 1905 г.[113]).

Иные же высказывания о взаимоотношении Советов и Учредительного собрания просто не соответствовали ленинским убеждениям и были продиктованы задачами тактики, политической целесообразностью.Правда, в большевистской среде в 1917 г. циркулировала и идея (Зиновьева и Каменева) комбинированного типа государственных учреждений — «Учредительное собрание плюс Советы»[114]. Однако ясно, что в стратегическом плане эта идея, противоречащая концепции «государства-коммуны», была неприемлема, хотя и могла быть кратковременно использована в прагматических целях. (Здесь следует заметить, что идея комбинированного типа государства при ее воплощении в жизнь означала бы компромисс между всеми социалистическими партиями, мирную и легальную политическую борьбу между ними и могла если не предотвратить, то хотя бы придать гражданской войне в России менее жесткие формы.
 
Даже Ленин не исключал реализацию комбинированного типа государственных институтов как переходную ступень[115]. Что, понятно, в принципиальном плане ровным счетом ничего не значило, ибо вождь большевизма для достижения своих тактических целей готов был использовать и использовал большой спектр идей (будучи в этом плане утилитаристом, в том смысле, в каком использует данный термин по аналогичному случаю А. С. Ахиезер[116]), если только применяемая идея могла, предположительно принести в данной ситуации политические дивиденды.
 
Среди выступивших на конференции сторонники ленинской концепции государственности нового типа, т. е. Г-К (PC), составили меньшинство. К тому же их высказывания были, как правило, менее содержательными и аргументиро¬ванными, чем у оппонентов, полны недоговоренностей [В. В. Кураев, Е. И. Бумажный (Ефимов), М. М. Костелевская (Михайлова) и др.[117]].

Исключение составляли речи Г. Е. Зиновьева. В прениях по текущему моменту он прямо высказался за республику Советов[118], а в своем докладе, комментирующем «Резолюцию об отношении к Временному правительству», Зиновьев, несмотря на ее компромиссный характер (в ней наряду с Советами, как мы уже отмечали, упоминались еще два органа, к которым гипотетически был возможен переход государственной власти в случае, если они непосредственно стали выражать волю большинства народа — органы местного самоуправления и Учредительное собрание), акцентировал внимание делегатов лишь на двух ключевых положениях концепции «государства—коммуны»: 1) О том, что первостепенное значение имеет все же переход власти именно к Советам рабочих и солдатских депутатов, а не других институтов («Данное место является нервом нашей агитации и плана. Это гвоздь...»[119]);

2) О том, что местные Советы должны обладать такими властными полномочиями, которые бы означали полное самоуправление той или иной административно-территориальной единицы и подразумевали прежде всего отмену назначений из центра всех местных должностных лиц (а тем более их присылку), которым бы подчинялись местные выборные органы («присылка из центра чиновника есть акт монархический»[120],— разглагольствовал Зиновьев по поводу посылки Временным правительством своих комиссаров в регионы с правом контроля Советов. Нет нужды напоминать, сколь скоро после переворота ленинцы сами превратятся в «монархистов», причем приверженцев «абсолютной монархии»).

На VI съезде РСДРП (б) дискуссия была продолжена. Сразу же уточним, что полемику вокруг этого стратегического вопроса следует отличать от дебатов вокруг взаимосвязанного с ним и тоже обсуждавшегося, но все же другого, подчиненного ему тактического вопроса о лозунгах момента в отношении Советов.

В ходе дискуссии обозначились две существенно различающиеся точки зрения, а также своего рода срединная, более гибкая позиция И. Сталина и отчасти Н. Бухарина. Сокольников, Залуцкий, Бубнов выступили против фетишизации Советов как организационной формы органов восстания, революционных органов власти. Они утверждали, что органами классовой борьбы, восстания могут быть и совершенно иные, чем Советы, организационные формы, например фабрично-заводские комитеты или те, которые впоследствии будут созданы революционным народным творчеством.

В противовес им Ногин, Ярославский призывали «дорожить уже создавшимися организациями, какими являются Советы»[122].

И. Сталин в своих дополнительных разъяснениях к сделанному им на съезде докладу о политической деятельности ЦК, следуя одной из линий классической марксистской традиции и в то же время в согласии с Лениным, отмечал, что Советы являются наиболее целесообразной формой организации борьбы рабочего класса за власть, но вместе с тем они не являются единственным, типом революционной организации. «Эта форма чисто русская, — обосновывал он свою мысль, — за границей мы видели в этой роли муниципалитеты во время Великой французской революции, Центральный комитет национальной гвардии во время Коммуны. Да и у нас бродила мысль о революционном комитете. Быть может, рабочая секция явится наиболее приспособленной формой для борьбы за власть»[123].

Позиция Ленина была более жесткой. Сталин же, аргументируя свой тезис, еще больше отходил от его точки зрения: «Надо ясно дать себе отчет, что не вопрос о форме явится решающим. Действительно решающим является вопрос, созрел ли рабочий класс для диктатуры, а все остальное приложится, создастся творчеством революции». И резюмируя, Сталин еще раз, в более категоричной форме повторил: «Вообще говоря, вопрос о формах организации не является основным. Будет революционный подъем, создадутся и организационные формы. Пусть вопрос о формах не заслоняет основного вопроса: в руки какого класса должна перейти власть»[124].

В  отличие от Сталина  Ленин, даже  аргументируя  необходимость временного отказа от лозунга «Вся власть Советам», продолжал считать их искомой, единственно приемлемой организационной формой диктатуры пролетариата  (пролетарской  демократии), отвергая  в принципе другие институты,   могущие  лечь   в   основу   государственного   строительства[125].

 В заочной и скрытой полемике Сталина с Лениным с точки зрения политической прагматики правота, на первый взгляд,  была  на  стороне  Сталина,  Сокольникова  и других, целесообразно  не  связывающих  руки  пролетариату   (а фактически  —  большевистской  партии)   в  отношении  будущих государственных институтов  его диктатуры. 
Однако  с  позиции не сиюминутной  политической  выгоды  —  взятия  политической   власти   любой   ценой   без   гарантии   ее   прочного удержания сколь-нибудь долго, а исходя из достижения долговременной цели — установления стабильного политического господства большевистской  партии под прикрытием  ширмы диктатуры  пролетариата,  правота  была  на  стороне Ленина, еще в годы первой русской революции, как мы  показывали, разглядевшего те особенности Советов, которые позволяли  им   служить  и  органом  взятия  власти,   и   институтом   прямой демократии  пролетариата,  и  учреждением,  позволяющим   большевистской  партии   манипулировать  пролетариатом.
 
Вскоре после написания  «Государства  и революции» Ленин в своей брошюре «Удержат ли большевики государственную  власть?»   еще   раз,   более   подробно   рассмотрел вышеупомянутые особенности Советов.

Среди шести особенностей Совета как типа государственного аппарата, которые перечисляет Ленин, есть черты, не только актуально присущие реально функционирующим Советам, но и заложенные в них лишь потенциально, в эмбриональном виде. Эти черты для своего развертывания требовали особых условий, и не могли осуществиться самопроизвольно, а кроме того, эту потенциальную возможность надо было суметь разглядеть, что и удалось Ленину.

Ленин в своем ряде из шести особых черт пытается парадоксальным образом соединить несоединимое в организации и функционировании Советов: с одной стороны, они — орган, созданный самодеятельностью масс, способный реально обеспечивать свободную канализацию их стихийного политического творчества, бунтарско-бакунинского начала, установление охлократического режима,  с другой же стороны, они должны стать органом, легитимирующим установление партократического, партолигархического, мессианско-вождистского, идеократического и, т. д - режима.

Действительно, с одной стороны, Ленин среди положительных качеств Советов называет: 1) опору его на вооруженных рабочих и крестьян, тем самым в первую очередь подчеркивает способность Совета вооруженным способом отстаивать свою власть, подавляя сопротивление несогласных и вынуждая их подчиняться своим решениям при помощи насилия или угрозы его применения; 2) неразрывную связь с большинством народа, проверяемую и возобновляемую в силу выборности и сменяемости состава Совета по воле народа «без бюрократических формальностей», тем самым опять-таки подразумевая, прежде всего его способность как органа революционного преобразования адекватно и почти мгновенно отражать смену настроений, психических состояний возбужденных революционных масс, чутко реагировать на их страсти, эмоции, легко следовать за их инстинктами, без труда разжигаемыми у людей с низким уровнем жизни, но едва в своей деятельности (учитывая вышеописанные факторы, а также низкий уровень образования, культуры) могущих руководствоваться доводами разума и умеренности; 3) строительство по производственному принципу, что «дает крепкую связь с самыми различными профессиями, облегчая тем самым различнейшие реформы самого глубокого характера без бюрократии»; 4) соединение выгод парламентаризма с выгодами непосредственной и прямой демократии, т. е. соединение в лице выборных представителей народа и законодательной функции и исполнения законов[126]; здесь отмечается способность Совета сверхоперативно, почти что импульсивно, не дожидаясь спада возбуждения, охлаждения страстей революционных масс, тотчас же исполнять принятые решения не вынося их на суд разума и не соотнося их с нравственными нормами, выжимая максимум из благоприятной  политической  конъюнктуры, к тому же создаваемой  по мере  возможности  и  самой  большевистской  партией.

Все названные черты, в основном свойственные реально существующим Советам (и вообще частично присущие любому институту прямой демократии), обладали — в сцеплении друг с другом создавая социально-кумулятивный эффект — той известной с античности особенностью (о которой Ленин прямо предпочитает не говорить), что позволяла достаточно легко манипулировать как массами, так и самими депутатами (делегатами), их представляющими.

[Великий русский писатель и мыслитель А. И. Солженицын и в «Марте Семнадцатого», и в «Апреле Семнадцатого» исторически, социально-психологически достоверно и вместе с тем высокохудожественно живописал механизм манипулирования лидерами советских партий большинством депутатов — солдатами, рабочими — Петроградского Совета, сумбурность и крайнюю противоречивость его деятельности как органа революционной демократии, революционной охлократии, в условиях накала и разнузданности страстей, бесправия и полуанархической политической свободы, конфронтационной политической культуры[127].]

С другой стороны, Ленин особо подчеркивает, что Советы, представляя собой «форму организации авангарда, т. е. самой сознательной, самой энергичной, передовой части угнетенных классов, рабочих и крестьян», явились именно тем институтом, «посредством которого авангард угнетенных классов может поднимать, воспитать, обучать и вести за собой всю гигантскую массу этих классов, до сих пор стоявшую совершенно вне политической жизни, вне истории»[128].
 
Тем самым он недвусмысленно лишает «гигантскую массу» по-большевистски невоспитавшихся, необученных пролетариев и крестьян права на свободную политическую самодеятельность, отстаивание своих — отличных от авангарда — интересов, представительство самих себя, вынуждая их передоверять все это «авангарду» — большевистской партии.

Подводя итог своему анализу Советов в конце сентября 1917 г., Ленин вполне обоснованно и провидчески писал: «Если бы народное творчество революционных классов не создало Советов, то пролетарская революция была бы в России делом безнадежным, ибо со старым аппаратом пролетариат, несомненно, удержать власти не мог бы, а нового аппарата сразу создать нельзя»[129].

Вместе с тем в пункте 4 плана ненаписанной седьмой главы Ленин был озабочен — с точки зрения интересов прочного и стабильного завоевания власти большевистской партией и им самим как вождем ее (оба интереса у него сливались) — «слабостью» Советов, видя эту слабость в зависимости от мелкой буржуазии, что, конечно, было естественным для России[130]. Ленин, видимо, уже тогда был озабочен и размышлял над тем, как преодолеть эту «слабость», в частности, как с российской социальной структурой (преобладание крестьянства, мелкой буржуазии) и при неблагоприятной политической конъюнктуре устранить зависимость Советов от влияния различных партийных организаций[131].

Данная проблема для ленинской трактовки Советов как найденной, наконец, государственной формы имеет решающее значение. Ленин по существу являлся противником «советской демократии» — политического плюрализма, демократических процедур, компромиссов между политическими силами, представленными в Советах. Исписав множество страниц о Советах как органах, институционально обеспечивающих функционирование пролетарской демократии, по сути своих политических взглядов Ленин был противником и подлинной пролетарской, и подлинной советской демократии.
 
Последнее предполагало свободное и равноправное соперничество, конкуренцию советских партий, комбинации, коалиции между ними. И то и другое Ленин отвергал. Он полагал, исходя из своей суперрадикальной, левацкой оценки характера и движущих сил происходящей в 1917 г. российской революции, что лишь одна партия — его собственная, большевистская — является истинной выразительницей интересов пролетариата, а меньшевики, а тем более эсеры по социальной сущности своей политики и составу не социалистические, а мелкобуржуазные и коалиция с ними невозможна.

3.2.1.7. Большевистская политическая технология завоевания власти

В подготовительных материалах к «Государству и революции» вождь большевизма специально останавливается на вопросе об условиях полной демократии:1) «пробуждение (революционным    пожаром,    революционной    активностью) трудящихся масс, большинства населения, их активное участие вместо чиновников в государственных делах»; 2) «пролетарское руководство, ими должны руководить организованные, централизованные пролетарии»; 3) <<сокращение рабочего дня до 8—6—4 часов; соединение производительного труда всех с участием всех в «государственном» управлении>>[132].

В двух первых условиях отражена квинтэссенция большевистской политической технологии: разжечь революционную стихию трудящихся масс, предоставив ей относительную свободу действий на первом, разрушительном этапе с тем, чтобы впоследствии все в большей степени подчинять ее руководству и диктату пролетарской (читай: большевистской) партии.

Политическая технология большевизма была ясна, прозрачна и тогда, в 1917 г., и позже практически для всех его противников: от социал-демократов до монархистов, от профессиональных политиков до военных.

Так, к примеру, А. И. Деникин, показавший себя в «Очерках русской смуты» по целому ряду вопросов общественно-политической жизни революционной России проницательным социальным писателем, апостериори весьма точно охарактеризовал и разрушительно-инициирующую, разложенчески-активирующую роль Советов как института революционной демократии в по отношению к старым государственным структурам, армии, правоотношениям и стихийному движению народных масс, и политические приемы, средства, технику большевиков как вне, так и внутри Советов.

«Если до сих пор еще,— отмечал он в 1921 г. в первом томе своих «Очерков», касаясь первого из двух аспектов,— среди небольшой части умеренной демократии сохранилось убеждение в «сдерживающей народную стихию» роли Совета, то это результат прямого недоразумения.

Совет, в действительности, не прямо разрушал русскую государственность — он ее расшатывал и расшатал до крушения армии и приятия большевизма»[133].

Далее, указывая на неразрывную взаимообусловливающую связь между деятельностью Петроградского Совета как органа революционной охлократиив и стихийным движением масс, А. И. Деникин, несколько упрощая проблему, но все же в основном верно продолжает свои рассуждения: <<Но Совет (позднее и Всерос. Центр. Комитет), в силу своего состава и политической идеологии, не мог и не хотел оказывать в полной мере хотя бы сдерживающего влияния на народную стихию, вырвавшуюся из оков, мятущуюся и бушующую, ибо члены его были вдохновителями этого движения, и все значение, влияние и авторитет Совета находились в строгой зависимости от степени потворствования инстинктам народных масс. А эти массы, как говорит даже сторонний наблюдатель из марксистского лагеря Карл Каутский, «как только революция втянула их в свое движение, знали лишь о своих нуждах, о своих стремлениях и плевали на то, осуществимы ли и общественно полезны или нет их требования». И сколько-нибудь твердое и решительное противодействие их давлению грозило смести бытие Совета>>[134].

В главном Деникин, конечно, прав. Однако все же некоторой фаталистичностью и односторонностью выводов веет от процитированного текста. Ибо понятно, что подъем или спад стихийного революционного движения в России в 1917 г. зависел, кроме всего прочего, и от политики Временного правительства, от своевременности и правильности решения им созревших проблем, а не только от провоцирующей деятельности Совета.

Далее. Стихийное народное движение не самодостаточный и запрограммированный процесс, автоматически саморазворачивающийся во времени и обреченный достигнуть своего пика вне зависимости от пропагандистского, агитационного воздействия партий, а как раз, наоборот, такое явление, которое нуждается для своего развития, кроме всего прочего, в идеологической и психологической подпитке со стороны разжигающей страсти, обращающейся к инстинктам, подсознанию масс политической силы.

Поэтому очевидно, что сдерживающее влияние на стихийное движение в России мог оказать и сам Совет, не опасаясь при этом потерять свое влияние на него, но только для этого Совету надо было твердо и решительно противодействовать в первую очередь большевикам в их сознательной политике разжигания страстей в стихийном движении масс. Что, кстати, можно и надо было осуществить хотя бы после событий 3—4 июля 1917 г., а не ограничиваться полумерами.

Анализируя политическую тактику большевистской партии, А. И. Деникин правомерно разюмирует, что она исходила из трех положений: 1) свержение Временного правительства и разложение армии; 2) возбуждение классовой борьбы в стране и даже внутриклассовой — в деревне; 3) отрицание демократических форм государственного строя и переход власти к меньшинству (партии с.-д. большевиков) — «меньшинству, хорошо организованному, вооруженному и централизованному»[135].

Однако последующий вывод Деникина о том, что идеология большевистской партии была недоступна пониманию не только «темных масс русского народа», но и местным большевикам[136], — ошибочен, если только автор не имел в виду «идеологию» «Апрельских тезисов», да и то, лишь некоторых из них.

Но дальше Деникин, противореча предыдущему доводу, адекватно описывает характер лозунгов и политическую технологию большевиков, и их взаимоотношение с революционным стихийным движением: «Массам нужны были лозунги простые, ясные, немедленно проводимые в жизнь и отвечающие их желаниям и требованиям, чрезмерно возросшим в бурной атмосфере революции. Этот упрощенный большевизм — с типичными чертами русского бунта — проводить было тем легче, что он отрешился от всяких сдерживающих моральных начал, поставив целью первоначальной своей деятельности одно чистое разрушение, не останавливаясь при этом перед угрозой военного разгрома и разорения страны»[137].

ПРИМЕЧАНИЯ
97 См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 302—320.
98 Там же. С. 297.
99 См., например: Чебыкин В. А. В спорах о судьбах социализма в России: публицистическая полемика. Астрахань: Изд. Астраханского мед. ин-та, 1993.— 163 с.

100 Л. Д. Троцкий 6 марта  1917 г., находясь, как известно, в Нью-Йорке, независимо от Ленина сформулировал положение (многократно затем повторенное им), суть которого— провозглашение курса на перерастание буржуазно-демократической революции в России в пролетарскую при опоре на Советы (см.: Троцкий Л. Д. Сочинения. Т. 3. Ч. I: ( От Февраля до Октября. М.: Госиздат, 1925. С. 13).

Мы при  этом выносим за скобки имеющиеся у Ленина и Троцкого  разночтения в теоретическом обеспечении курса на пролетарскую революцию, которым придают неадекватное знание некоторые исследователи, в частности Н. А. Васецкий (см.: Васецкий Н. А. Троцкий. Опыт политической биографии. М.: Республика, 1992. С. 70—73). Кроме того, надо, отметить, что как Л. Д. Троцкий, так и некоторые большевики, склонявшиеся уже в марте 1917 г. к мысли о переходе  к диктатуре пролетариата посредством использования СОВЕТОВ, в отличие от Ленина не связывали свои идеи с разработкой новой концепции пролетарской государственности концепции «государства-коммуны» (см. Леонов С. В. Советская государственность: замыслы и действительное (1917—1920 гг.) //ВИ. 1990. № 12. С. 31—32).

101 Дополнительно см., например: Леонов С. В. Указ. соч.
102 Седьмая (Апрельская) Всероссийская конференция: РСДРП (б). С. 258.
103 См.: Там же. С. 245, 259.
104 Поэтому не совсем точен С. В. Леонов, когда пишет, что в резолюциях конференции «Советы были названы лишь как один из  возможных,  альтернативных органов  будущей
власти...» (Леонов С. В. Указ. соч. С. 31). Правильнее будет сказать, что Советы в упомянутых резолюциях обозначены как наиболее желаемые органы,  но  в  принципе возможны и иные — Учредительное собрание или органы местного самоуправления,   если   они   непосредственно   выражают   волю большинства народа.

105 См.:  Седьмая   (Апрельская)   Всероссийская  конференция  РСДРП (б).  С.  80—81, 90, 92,   102—103,  141,  144, 196, 206 и др.

106     См.: Там же. С. 90.
107 См.: Там же. С. 92.
108 См.: Там же. С. 102—103, 129--132.
109 См.: Там же. С. 144.
110 См.: Там же. С. 129—132, 152—155.
111 См.: Там же. С. 130.
112 См.: Там же. С. 153—154.
113 См.: Волков-Пепоянц Э.Г. Метаморфозы и парадоксы  демократии.  Кн.  1.  Кишинев: Leana,   1993. С. 338—340.

114 См.: Протоколы Центрального комитета РСДРП(б ).Август 1917 —февраль 1918. М.: Политиздат,  1958. С. 87-88; Зиновьев Г. Сочинения. Т. 7. Ч.I. Л.: Прибой, 1925. С. 434—435.

115 См.: Седьмая   (Апрельская)   Всероссийская  конференция РСДРПб). С. 146. 
116 См.: Ахиезер А. С. Россия как большое общество //ВФ. 1993. № 1. C.14—17.
117 См.: Седьмая (Апрельская) Всероссийская  конференция РСДРП (б). С.  132-133, 134,143.

118 См.: Там же. С. 105.
119 См.:  Там же.  С.  181. См. также с. 183:  «Власть неизбежно должна перейти в руки Советов рабочих и солдатских депутатов».

120 Там же. С. 182.
121 См.:   Шестой  съезд РСДРП (большевиков). С. 126,139.
122 См.: Там же. С.  129, 140.
123 Там же. С.  122.
124 Там же. С. 124.
125 Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 16.
126 Там же. С. 304—305.
127 См.:   Солженицын  А.   И.  Март Семнадцатого.   Главы:120,  138,  145,  157,  165,  168,  194, 201, 202, 225, 244, 255, 256,259, 273, 283, 290, 293, 298, 302, 312, 324, 325, 333 и т. д. //Нева.   1990. № 5. С. 50—53; № 6. С. 8—11, 25—27, 57—60,77—79, 83—85;  1991. № 7. С. 49—52, 68—70; № 8. С. 65—67;   №   10.  С. 21—23,  62—63,  90—95;   №11 — 12.   С.  5—8,36—39, 62—66, 85—86, 93—97,  107—110,  115—117,  141—143,168—173,   194—196 и   т.  д.;   Он  же.  Апрель Семнадцатого. Главы: 1, 3, 5—6, 21, 29, 31, 47, 53, 60, 65, 73, 82, 84 и т. д. //Новый мир.  1992.   №   10.   С.   4—10,   15—27,   29—44;   №   11.С. 81—85, 113—120, 129—133; № 12. С. 29—33, 43—46, 60—66, 78—84,  102—105,  131 — 133,  134—142 и т. д.

Чтобы убедиться в скрупулезной точности и стереоскопической,  полифонической,  многоцветной  достоверности   исторических   эпизодов   деятельности   Петроградского   Совета,   его   Исполнительного   комитета,   лидеров   и   депутатов,   воссозданной   в художественной форме А. И. Солженицыным, необходимо сопоставить  соответствующие  сюжеты  и  новеллы Узлов  эпопеи с источниками   (документами,  воспоминаниями  и  историографической    литературой).

См., например:    Петроградский   Совет   рабочих   и  солдатских  депутатов   в   1917   году (Протоколы, стенограммы и отчеты, резолюции, постановления общих собраний, собраний секций, заседаний Исполнительного      комитета   и   фракций   27   февраля—25    октября 1917 года). В 5-ти т. /Под общ. ред. П. В. Волобуева. первый (27 февраля—31 марта 1917 г.). Отв. сост. Б. Д. Гальперина; отв. ред. В. И. Старцев, Ю. С. Токарев. Л.: Наука, 1991.— 663 с.; Политические  деятели России  1917: Биографический словарь / Гл.  ред. П.  В. Волобуев. М.: Большая Российская энциклопедия, 1993.— 432 с.; Россия на рубеже  веков: исторические портреты. М.: Политиздат, 1991. С. 7 111,  153—280, 296—334; А. И. Гучков  рассказывает // ВИ. 1991. № 9—10. С. 200—211; №.12. С. 171 — 175; Деникин А. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии. Февраль -  сентябрь 1917. М.: Наука, 1991. С. 172—195; Керенский А. Россия на историческом повороте // ВИ. 1990. № 11. С. 120-135; №  12. С.  131 —153; Милюков П.  Н.  Воспоминания. Политиздат,   1991.   С.  453—501;   Набоков   В.  Д.   Временное правительство  и  большевистский   переворот.  L.:  OPI,   1988; Октябрьский переворот:  Революция     1917 года глазами руководителей: Воспоминания русских политиков и комментарии западного историка. М.: Современник, 1991. С. 135—1 154—167; Раскольников Ф. Ф. Кронштадт и Питер в 1917 году. 2-е изд. М.: Политиздат, 1990. С. 21—80; Родзянко М. Крушение империи. Харьков,  1990.— 263 с.; Страна гибнет  сегодня.   Воспоминания   о   Февральской   революции   1917 М., Книга, 1991. С. 231—253; Суханов Н. Н. Записки о революции:   В  3-х  т.   Т.   I.   Кн.   1—2.  М.:   Политиздат,   1991 383 с.; Т. 2. Кн. 3—4. М.: Политиздат, 1991. С. 4—174; Троцкий Л. Д.  К истории русской революции. М.:  Политиздат, 1990. С. 289—333; Он же. Моя жизнь. Т. 2. М.: Книга, 19 С.  5—17;   Церетели   И.   Г.   Кризис  власти.  М.:   Луч,   1992. С. 7—115; Шляпников А. Г. Канун Семнадцатого года. Семнадцатый год. В 3-х кн. Т. 2:  Семнадцатый год.  Кн.   1-М:   Республика,   1992.—496  с.;   Шульгин   В.   В.  Дни.   1920: Записки.  М.:  Современник,   1989.   С.   172-282.   См.   также Бьюкенен Дж. Мемуары дипломата / Пер. с англ. 2-е изд.: М.: Международные  отношения,  1991. С. 213—256;   Палеолог Царская Россия накануне революции / Пер. с фр. 2-е и: М.: Международные отношения, 1991. С. 237—335; и др.

Одно замечание. Читатель «Красного Колеса» при восприятии исторических эпизодов должен быть внимательным, чтобы, помня о богатстве разнообразнейших художественных средств, приемов, интонаций, стилистики, используемых А. И. Солженициным, не перепутать мнения, оценки, «поток сознания» по тому или иному поводу изображенных в эпопее реальных исторических лиц [М. В. Алексеева, А. А. Бубликова, К. А. Гвоздева, В. И. Гурко, А. И. Гучкова. Ф. И.Дана, Л.Б. Каменева, А. Ф. Керенского, А. Ф. Коллонтай, А. В. Колчака, Л. Г. Корнилова, А. М. Крымова, В. И. Ленина, Г. Е. Львова, П. Н. Милюкова, В. Д. Набокова, Николая II, А. В. Пешехонова, Г. В. Плеханова, М. В. Родзянко, М. И. Скобелева, Н. Д. Соколова, И. В. Сталина, В. Б. Станкеви¬ча, М. Ю. Стеклова (Нахамкиса), Н. Н. Суханова (Гиммера), М. И. Терещенко, И. Г. Церетели, В. М. Чернова, Н. С. Чхеидзе, А. И. Шингарева, А. Г. Шляпникова, В. В. Шульгина и многих, многих других. Мы перечислили лишь некоторых деятелей, упомянутых в «Красном Колесе», имеющих отношение к интересующей нас теме] с авторской позицией.
 
Приведем характернейший пример из «Марта Семнадцатого»: «Постепенно Исполнительный Комитет — сморился, растекся,— пишет в начале маленькой главы 290 (целиком посвященной Н. Гиммеру) А. И. Солженицын,— и никто не получил полномочия вести переговоры с думцами, а просто, кто при деле остался: Нахамкис, не выпускавший пункты из руки,— и Гиммер.

Нахамкис однако, очень осмотрительный: чего б никогда Гиммер не пошел делать, а Нахамкис не поленился: сходил в полупустую 12-ю комнату и перед остатком неразошедшегося сброда (подчеркнуто нами.— Э. В.-П.) прочел свои девять пунктов,— и докажи потом, что они не утверждены Советом». (Солженицын А. И. Март Семнадцатого // Нева. 1991. № 11 —12. С. 85).
 
Текст, процитированный нами, построен таким образом, что неискушенный читатель может предположить, будто словосочетание «неразошедшийся сброд» принадлежит Н. Гиммеру, используется им для характеристики основной массы депутатов Петроградского Совета первых дней революции. Однако для мало-мальски знакомого с личностью и взглядами исторического Н. Н. Суханова, а также с его «Записками о революции» в целом и с соответствующим главе 290 «Марта...» фрагментом в частности (см.: Суханов Н. Н. Указ, соч. Т. I. С. 144—147), очевидно, что максимально, что мог позволить себе исторический Суханов в нелицеприятной оценке личных качеств и деятельности депутатов на пленуме Совета, так это назвать их «толпой» (там же, с. 135).
 
(Кстати, у А. И. Солженицына в другом месте «Марта» так их и называют члены Исполнительного Комитета Гиммер  и Нахамкис — «безголовая толпа», и там это сочетание органично мировоззрению упомянутых деятелей социал-демократии. См.: Солженицын А. И. Март Семнадцатого//Нева. 1991. № 11 —12. С. 38.) Слово же «сброд», конечно, не адекватно убеждениям исторического Н. Н. Суханова, а выражает оценку пленума Совета, да и вообще Совета, самим автором «Красного Колеса», или, к примеру, генералов А. М. Крымова («сволочь»), Л. Г. Корнилова или даже А. И. Гучкова.
128 Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 304.
129 Там же. С. 305.
130 Там же. Т. 33. С. 323.
131 Там же. С. 324.
132 Там же. С. 227—229.
133 Деникин А. И. Очерки русской смуты. С. 180.
134 Там же. С. 184.
135 См.: Там же. С. 186.
136 См.: Там же.
137 Там же.