Кошкины слезы

   Из этого колодца брали воду все жители с нашего конца деревни. И вот как-то поутру вижу: Иван Марков со своей толстухой Афанасьей топчутся возле колодца, заглядывают в него так и эдак, ложась грудью на сруб, словно хотят выудить оттуда неведомую рыбу. «Да кошка у них в колодце утонула, проступилась, видно, - отвечает бабушка на мой немой вопрос. - Воду-то все на питье носим, не испортить бы колодец». А старики, честно неся ответственность за свою животину, уже часа 2 пытались подловить ведром несчастную, но все впустую. Устали, отчаялись, и ушли домой.
   Тогда мы, ребятня, решили попытать счастья. Может, у нас получится? Нашли большую плетеную корзину, положили в нее камушек, чтобы легче тонула, привязали веревку и тоже пошли «рыбачить» - ловить дохлую кошку в колодце.
Колодец-то не мелкий – метра 2,5-3 до воды, а может и все 4, а бедную кошку то относит колыханиями воды под свод сруба, то опять на середину выплавит. Сколько раз краешком корзины зацепляли, а вытащить - никак. Тем временем уже народ начал собираться. Дедушка с телятника, где ограду правил, пришел. Откуда ни возьмись, Любка Левина, глубоко беременная востроглазая бабенка, вместе со своим благоверным Колькой Мамоновым нарисовалась!
Дед говорит:  «Спускай меня в колодец, да и все недолга!» А бабушка воспротивилась: - «Что ты, что ты! Старый ведь, и с сердцем неладно, а в колодце воздуха мало! А ну как сердце прихватит? Дедушка тут взъярился, заругался, заматерился. Ух ты! Я никогда его таким не видела. Тогда Колька вперед вышел: «Спускай меня! Где я только ни бывал, только в колодце не приходилось!» Имея три ходки по тюрьмам и лагерям, Колька – вертлявый разбитной мужик в полосатой  тельняшке - поглядывал на деревенских с превосходством, хмельно и весело. Привязали веревку к полену, посадили смельчака и осторожно спустили вглубь земли. Наконец утопленницу вызволили из водяного плена и колодец спасли.
       Вскоре после этого Мамонов с Любкой укатили обратно в Березники, молодые, веселые и счастливые. А как же! Вся жизнь впереди, сил полно, скоро первенец родится, живи да радуйся! Только у этой истории есть своя предыстория, да и послесловие имеется.
Любку мать восемнадцатилетней девчонкой отправила в город на вольные хлеба. Неужели молодой девке в доярки или телятницы идти, горбатиться в деревне за копейки, как ее матери?! Вот и приехала, как многие из наших земляков, в строящийся город в поисках лучшей доли. Моя мама взяла родственницу на постой с условием, что будет помогать ухаживать за детьми. Мы с сестрой совсем маленькие были. А Любке свободы хочется! Когда накормит нас, когда позабудет, да и шмыг через балкон на улицу – благо наша хрущевка на первом этаже была. Красивая жизнь и романтика подворотни манила деваху, вот и вскружил ей голову высокий, смазливый и щедрый Колька, вор-рецидивист со стажем. То колечко любимой подарит, то часики, как тут не влюбиться деревенской дурехе! Так и закрутилось у них.
А с квартиры мама Любку выгнала, когда невзначай зайдя на собственную кухню увидела, как Любка запускает руку в поостывший свежесваренный борщ, достает кусок мяса и ест. Вот это номер!
С тех пор влюбленные мыкались по съемным углам да комнатам. Потом, по слухам, даже квартиру получили, когда уже двое пацанят было – Славка и Андрюшка. Любка где-то работала: то там, то сям, нигде особо не задерживаясь. А у главы семейства своя работа: сядет-выйдет, сядет-выйдет. И в отдельной квартире, наверное, потому недолго и прожили, сами не заметили как оказались в неблагоустроенной комнате в бараке на Ждановских. Люди говорили: пропили они квартирку. Из этой комнаты Любку и хоронили. Было ей всего 32. Отчего она решилась на криминальный аборт, один Бог знает. Боли были адские, вот и выпила Любка карбофосу, чтобы покончить со всем разом. А в больнице сначала от отравления лечить начали, потом, когда разобрались что к чему, было уже поздно – заражение крови. Перед смертью, говорят, плакала все и просила Кольку детей не бросать. А когда Любина мать из деревни на похороны приехала, ничего из своих подарков у дочери в шкафу не нашла: то ли заботливые друзья-приятели прибрали к рукам, то ли покойница сама пропила… Да у матери и у самой пуховую шаль, в которой приехала, тут же украли, ищи-свищи.
И вот накрыт небогатый поминальный стол в тесном бараке. За столом мать усопшей, два брата и какие-то помятые личности – соседи и друзья, наверное. Тишина. «Да-а, была Люба…» - подает голос кто-то из гостей. Васька, брат, тоже вспоминает: «Помню, посидим мы с ней на порожке, покурим… Да…» пауза. Тут соседка, грустно: «Вот помню, прибегает она ко мне как-то, говорит: дай сто рублей! Да-а-а…» Прожил человек жизнь на земле, 32 годочка, только и следу – что двое мальчишек, почти совсем сироты. Матери Бог короткий век дал, а батя – весь в трудах неправедных, все также - сядет-выйдет, сядет-выйдет. Может, останься Любка в телятницах, все по-другому бы вышло, да чего уж теперь… Уже и братья Любины, и мама, ушли в мир иной. И следы Славика и Андрюшки с тех пор затерялись где-то на городских улицах. Вот как бывает: только раз, в погожий летний день, когда ничто не предвещает беды, поскользнись на краю колодца, обратный путь наверх можно и не найти…