Оклеветанные Государыни...

               

  ЕВДОКИЯ ДМИТРИЕВНА – СУПРУГА КНЯЗЯ ДОНСКОГО

Лето 1395 года. Вот уже шесть лет как ушёл в лучший мир святой благоверный князь Дмитрий Иоаннович, наречённый Донским за великую победу на Куликовом поле. На долю его сына Василия Дмитриевича выпадают тяжелейшие испытания – орды Тамерлана врываются в пределы нашего Отечества, берут город Елец, достигают пределов Рязанского княжества и продолжают движение на Москву.
За пятнадцать лет, минувших с кровопролитной битвы с мамаевой ордой, Русь ещё не успела восстановить свои силы, ещё не подросли и не окрепли новые воины, её защитники. Невелика была и дружина Московского князя. Именно тогда Россия впервые услышала слова: «Мертвые срама не имут». Их произнес великий князь Василий Дмитриевич, выходя с немногочисленным своим войском навстречу врагу, на берег Оки, к Коломне. Берег Оки давно уже стал защитным рубежом Москвы, Коломна же – город, в котором венчались родители Василия Дмитриевича Дмитрий Иоаннович и Евдокия Дмитриевна. Василий Дмитриевич и его воины решили стать на смерть на этом рубеже, чтобы враг смог пройти к Москве только тогда, когда не останется в живых ни одного Русского витязя.
В эти дни великая княгиня Евдокия Дмитриевна поручила духовенству взять в Успенском Соборе города Владимира знаменитую икону Божией Матери, именуемую «Владимирская» и после молебна крестным ходом перенести её в Москву для защиты стольного града. Августа 26 числа, года 1395 от Рождества Христова москвичи встретили икону на Кучковом поле, и когда вся Россия возносила свои молитвы к Пресвятой Богородице, возглашая: «Матерь Божия, спаси Землю Русскую», свершилось чудо…
В тот самый день, как потом сообщили сакмагоны – пограничники, наблюдавшие за действиями Тамерлана – всё огромное войско внезапно, словно по тревоге, снялось со своей очередной стоянки, и побежало прочь из русских пределов, впервые, не грабя, не сжигая селений, не уводя полон. Впоследствии стало известно, что в тот самый момент, когда Владимирская икона достигла Кучкова поля, где ныне стоит Сретенский монастырь, Тамерлану, отдыхавшему в ханском шатре, было видение, от которого он пришёл в трепет и немедленно призвал к себе всех своих мудрецов. Он рассказал им, как только что видел, словно наяву, огромную гору, с которой шли прямо не него Православные святители с золотыми жезлами, а над ними в лучезарном сиянии явилась Сама Царица Небесная, грозя ему и требуя покинуть пределы России. Мудрецы пояснили, что явилась ему Пресвятая Богородица, великая защитница Русской Земли и что перечить ей никак нельзя. Тамерлан знал, что даже в Яссах Чингисхана – суровом законе, строго исполняемом не одним поколением ордынцев, было записано требование – повиноваться Православным святителям и не трогать Православную Церковь. Русь была спасена.               
          Евдокия Дмитриевна, по воле которой была перенесена в Москву святая икона, ещё раз напомнила своим соотечественникам, что «Не в силе Бог, а в Правде». Но кто же она, супруга великого князя Дмитрия Донского?
          Александр Нечволодов в «Сказаниях о Русской Земле» писал: «Мы много видели в Древней Руси добродетельных княгинь и счастливых браков, но брак Дмитрия Иоанновича Московского отличался особым благословением Божиим.  Юная княгиня Евдокия была совершенно исключительной женщиной по своей необыкновенной набожности, кротости и глубокой привязанности к мужу… Конечно, брачный союз таких двух людей, скреплённый глубокой любовью, должен был быть весьма счастлив,  и, разумеется, в этом семейном счастье и черпал Дмитрий свои необыкновенные силы для борьбы с теми неожиданными, сложными и чрезвычайно грозными обстоятельствами, которые сопровождали всё его великое княжение.
И недаром Дмитрий Донской, почувствовав приближение своей кончины, строго наказал своим детям быть во всём послушными матери и действовать единодушно во славу Отечества, исполняя материнский наказ и материнскую волю. Сколько усобиц знала Русь, не сосчитать, но Евдокия Дмитриевна сумела удержать своих сыновей от ссор и раздоров. Они любили её, верили ей и всегда слушались её, помня наказ своего великого отца.
О достоинствах великой княгини можно говорить много. Важно одно. Нет разночтений в том, что именно она смогла содействовать укреплению централизованной княжеской власти в трудное для Русской Земли время.  Вполне естественно, это не нравилось врагам единой и могучей Руси, коих, увы, всегда достаточно на нашей земле.
«Ведя строго подвижническую жизнь, – читаем мы в «Сказаниях о Русской Земле», – Евдокия Дмитриевна, следуя примеру своего мужа, держала это в тайне, а на людях показывалась всегда с весёлым лицом, нося богатые одежды, украшенные жемчугом. Конечно, она делала это, чтобы являться в глазах толпы с видом, подобающим высокому званию великой княгини. Однако, некоторые злонамеренные люди стали распространять о ней дурные слухи, которые дошли и до одного из её сыновей – Юрия. Юрий в беспокойстве сообщил о них матери. Тогда Евдокия Дмитриевна созвала детей в молельню и сняла часть своих одежд. Увидя худобу её тела, изнуренного постом и измученного веригами, они ужаснулись, но Евдокия Дмитриевна просила их не говорить об этом никому, а на людские толки о ней советовала не обращать внимания».
После ухода в мир иной своего супруга Евдокия Дмитриевна основала Вознесенскую женскую обитель. Перед кончиной своей, последовавшей 7 июня 1407 года, она чудесно исцелила одного слепца и приняла иночество с именем Ефросиньи. Православная Церковь причислила её к лику святых.


                «МОЯ БЛАГОЧЕСТИВАЯ МАТУШКА…»

Елена Васильевна Глинская по числу скабрезных анекдотов о ней значительно уступает Екатерине Великой. Ну, во-первых, злопыхатели сочинили миф о том, что своего сына Иоанна, будущего Грозного Царя, она родила не от законного супруга Государя Василия Третьего, а от боярина Овчины-Оболенского. Эта выдумка полностью опровергнута проведёнными недавно антропологическими исследованиями, установившими, что Иоанн Васильевич является сыном своего отца Василия Иоанновича. Впрочем, особенно дерзкой и безнравственной клевете подвергнуты годы правления Елены Васильевны. А ведь она осталась без мужа с двумя малолетними детьми на руках во главе всего Государства Московского. В те времена и поползли сплетни, авторами которых стали бояре-крамольники, коих не устраивала централизованная Самодержавная власть в России, а развили их в так называемых исторических опусах, разумеется, как всегда, иноземцы, для которых клевета на Русскую Землю была делом привычным. Ну а поскольку многие наши учебники истории во многом состоят из клеветнических мифов иноземцев, о правительнице Елене Васильевне сложилось мнение, как о женщине, «позорившей мужнее ложе».
Изучая наследие Иоанна Васильевича Грозного, я обратил внимание, что Государь называет в своих трудах Елену Васильевну не иначе как «Моя благочестивая матушка». Подумайте сами, стал бы сын, имея иные факты, как говорят, дразнить гусей постоянным применением эпитета «благочестивая»? Написал бы скорее просто – «матушка». Поиск привёл к тому, что удалось найти источник злопыхательства. Первым озвучил сплетню, если, конечно, он не придумал её сам, некий Сигизмунд Герберштейн в своих насквозь лживых «Записках о Московии». В сём, с позволения сказать, труде говориться о том, что Елена Васильевна позорила мужнее ложе с боярином Иваном Фёдоровичем Овчиной Телепневым Оболенским. В комментариях к «запискам», выпущенным в 1988 Издательством Московского университета, указано: «Сведения о том, что И.Ф. Овчина был фаворитом Елены Глинской, содержат лишь «Записки о Московии» Герберштейна, который получил их, скорее всего, от И.В.Ляцкого. По данным официальной летописи, арест И.Ф.Овчины после смерти Елены Глинской 3 апреля 1538 года – результат «самовольства» князя В.В.Шуйского, недовольного тем, что «его государь великий князь в приближении держал». Согласно сообщению той же Никоновской летописи, «посадиша его в палате за дворцем у конюшни и умориша его гладом и тягостию железной».
То, что боярин Овчина был приближённым Государя Василия Третьего известно. Известно и то, что перед смертью Государь просил опекать его малолетнего сына Иоанна до того, как наберёт он силы для царствования. Помня об этом, Елена Васильевна дала боярину власть, даже большую, что была у её родного дяди и у других бояр. Александр Нечволодов указал: «Несомненно, великая княгиня Елена Васильевна, глубоко проникнутая всеми заветами собирателей Русской Земли, весьма скоро убедилась, что Михаил Глинский и Шигона Поджогин намерены преследовать свои личные цели, и вовсе не будут верными и беззаветными слугами её маленького сына, как от них требовал того умирающий Василий. Всю свою привязанность и доверие правительница перенесла на мамку маленького великого князя – Аграфену Челяднину и на её брата Ивана Овчину Телепнева Оболенского. Аграфена Челяднина с братом были вполне искренно привязаны к своему Государю и его матери, причём князь Иван Оболенский обладал при этом чрезвычайно твёрдой волей и большими воинскими дарованиями».
Крамольным боярством двигали зависть и страсть к обогащению за счет государства, которое осталось после смерти Василия Третьего на трёхлетнем царе Иоанне. Это было время, когда удельные князья и большие бояре несколько изменились по сравнению с тем, что представляли собой их предки, служившие великим князьям Московским в годы борьбы со страшным ордынским игом. Тогда стоял вопрос о том, быть или не быть Московскому княжеству. И боярство на время оставило мечты об утолении «многомятежных человеческих хотений», думая о том, как уцелеть. Но вот иго было сломлено, а великие князья Московские, потомки победителя Мамая Дмитрия Донского, стали постепенно превращаться в полновластных Самодержавных Государей, сосредоточивающих в своих руках власть над всею Русской землёй.
При Дмитрии Донском в Москву тянулись для того, чтобы собраться с силами и отстоять Русь от орды. Теперь, когда страшная опасность, по их мнению, миновала, они стали с ревностью относиться к тому, что полную власть над Русской Землёй получили потомки Дмитрия Донского, что изменилась сама структура власти, что они лишились возможности беспредельничать в своих вотчинах, жестоко эксплуатируя народ. Они очень надеялись, что, пользуясь малолетством Иоанна Васильевича и правлением слабой женщины, смогут хорошо поживиться и вновь обрести былую власть, урвав себе хорошие куски. Но Елена Васильевна показала себя правительницей строгой и твёрдой, что и взбесило жадных до добычи крамольников, иные из которых даже продались иноземцам, чтобы вместе пограбить на Руси.
Елена Васильевна Глинская была отравлена и оклеветана, однако хотя бы малейших документальных фактов о её неблагочестии просто не существует в природе, ссылка же на некоего Ляцкого, который, якобы, рассказал о том Герберштейну, доказательством не является. Мало ли кто и кому мог что-то рассказать. Этим сплетням противостоит утверждение самого Государя Иоанна Васильевич Грозного, что матушка его была благочестива. Справедливее верить сыну, нежели, какому-то сплетнику.

                ДО ФАНАТИЗМА ЛЮБИТ СВОЙ НАРОД
Когда Елизавета Петровна вступила на Русский Императорский престол, послы западных стран всполошились, потому что не могли определить, как вести себя, какие направления деятельности выстраивать при дворе. Историк Владимир Васильевич Мавродин в книге «Рождение новой России» писал: «Вступление на престол Елизаветы Петровны, умело ускользнувшей в период дворцового переворота от пут французской и шведской дипломатии, и её первые шаги обескуражили иностранных дипломатов. «Трудно решить, какую из иностранных наций она предпочитает прочим, – писал об Елизавете Петровне Лафермлер. – По-видимому, она исключительно, почти до фанатизма любит один только свой народ, о котором имеет самое высокое мнение». Иноземцы лгали, когда писали историю России, но не могли не говорить правду в донесениях своим правительствам.
Уже вскоре по восшествии на престол Елизаветы Петровны прусский посланник Мардефельд, привыкший в годы «бироновщины» управлять политикой России, а вслед за ним посланники Англии, Франции и других стран были крайне удивлены тем, что русский канцлер Бестужев-Рюмин стал добиваться самостоятельности в международной политике. Постепенно он сумел повернуть дела так, что во внутренней и внешней политике Россия стала преследовать свои, чисто русские интересы.
Автор «Истории русского масонства» Борис Башилов отметил, что Елизавета Петровна по своим привычкам была русской женщиной, любила ходить в церковь, щедро жертвовала на восстановление разорённых её отцом и его последователями храмов и монастырей. По указу Елизаветы Петровны были возвращены из тюрем и ссылок многие духовные лица, на первую роль в Святейшем Синоде она определила архиерея Амвросия.
Появились надежды на возрождение православных традиций, на восстановление Патриаршества. Елизавета Петровна оказалась действительно ближе к русскому народу, нежели её предшественники, поскольку её сблизило с народом тяжелейшее, бесправное, унизительное положение, в котором она находилось во времена «бироновщины». Но она, к сожалению, не оценила важности возвращения к старым и добрым порядкам допетровской Руси, начало утраты которым положил Алексей Михайлович, отменивший земско-поместные соборы и допустивший церковный раскол. При Елизавете Петровне прекратились разгром Православия и издевательства над русскими людьми, но всё же чужеродные порядки и правила в стране были ещё достаточно сильны.
К несомненным заслугам её можно отнести, как указал в книге «Масоноство в России от Петра Первого до наших дней» В.Иванов, то, что «началось возвышение на иерархические ступени лиц из великорусских монахов, тогда как раньше архиереи преимущественно назначались из малороссов. Первым из великороссов во время её царствования выдвинулся Дмитрий Сеченов, достигший важной митрополии – Новгородской… При  набожной Елизавете Петровне церкви опять стали получать отобранные вотчины и угодья, получали и новые. Им было возвращено управление вотчинами...»
        Обратим внимание на слова историка: «При набожной Елизавете…». А как же тогда быть с её фаворитизмом, который во многих исторических труда принят за аксиому?
Действительно, самыми влиятельными сановниками были в период её правления граф Алексей Григорьевич Разумовский и его младший брат Кирилл Григорьевич Разумовский. Сразу после переворота 25 ноября 1741 года Алексей Разумовский стал поручиком лейб-гвардии, с чином генерал-поручика, и действительным камергером, а в день коронации Елизаветы Петровны был награждён поистине царской наградой – орденом Святого Андрея Первозванного.
С чего бы это? За какие такие заслуги? Коснёмся истории их сближения. В период царствования Екатерины Первой Елизавета Петровна была помолвлена с католическим епископом Карлом Любским, но жених не дожил до свадьбы, видно, перемена веры Православной великой княгини не было попущено Богом. Но однажды Елизавета Петровна, любившая хоровое пение, получила из придворной капеллы привезённого с черниговщины молодого малороссийского казака Алексея Разума, красавца, имевшего замечательный голос. Вскоре, ещё в бытность её великой княгиней, он стал камердинером и ему даже адресовались челобитные на её имя. Судя по дальнейшим событиям, разговоры о близости Елизаветы Петровны и Алексея Разума, ставшего Разумовским, основания не лишены. Став Императрицей, Елизавета Петровна по обстоятельствам государственного свойства не могла сделаться официальной супругой Алексея Разумовского. Да и нужды в том для продолжения уже существовавших отношений не было. Разумовский не мог стать её официальным мужем и отцом наследника престола. Тем не менее, существует достаточно много фактов, подтверждающих то, что Елизавета Петровна венчалась с ним.
Е.Анисимов в книге «Россия в середине ХУ111 века» указывает на то, что «Алексея Григорьевича Разумовского принято считать тайным мужем императрицы, обвенчанным с нею в подмосковном Перово в 1742 году». В 1747 году секретарь саксонского посольства Пецольд докладывал: «Все уже давно предполагали, а я теперь знаю достоверно, что императрица несколько лет назад вступила в брак с оберегермейстером (Алексеем Разумовским)».
Зачем же венчалась Императрица? Думается, ответ прост. Будучи нелицемерно верующей, она понимала, что отношения её греховны и, вполне возможно, стремилась узаконить их перед Богом, что важнее, чем перед людьми. Что же касается некоторых публикаций о разврате, царившем при её дворе, то всё это лишено каких-либо документальных подтверждений и является продуктом досужих вымыслов тех, кто клеветал и клевещет на Русских Государей.





                …И НАЗВАЛА ЕЁ «ЧИСТОЙ ЖЕНЩИНОЙ»
 Более всех из перечисленных выше, несомненно, великих русских женщин досталось от клеветников именно Екатерине Великой. Но это произошло вовсе не потому, что она была любвеобильна, а потому что успехи её царствования превышали достижения многих даже весьма удачливых самодержцев. Именно это не нравилось тем, кого радуют отнюдь не успехи, а именно неудачи Русской Державы.
Не будем тратить время на перечисление клеветнических нападок на Государыню. Они достаточно хорошо известны, поскольку тиражируются уже более двух веков, причём в острые периоды жизни России нападки на Екатерину Великую усиливаются особенно. Между тем, не существует ни одного документа, подтверждающего недостойные выдумки о Государыне. Но, что особенно печально, авторами многих из них являются мужчины, а мужчине, если он действительно по заслугам носит это звание, вообще недостойно заниматься столь постыдным делом, коим является сбор и обсасывание информации о любовниках той или иной женщины, тем паче Государыни. Это удел тех особей, о которых княгиня Ливен в своё время сказала, что они «сплетники хуже старой бабы».
Между тем, ни один из добропорядочных современников ничего недостойного о Екатерине Великой не писал. А сын екатерининского адмирала Василия Яковлевича Чичагова тоже адмирал, Павел Васильевич Чичагов, так отозвался о бестолковых выдумках: «При восшествии на престол ей было тридцать лет, и её упрекают за то, что в этом возрасте она была не чужда слабостей, в значительной доле способствовавших популярности Генриха 1У во Франции. Но мы ведь к нашему полу снисходительны! Нелепой мужской натуре свойственно выказывать строгость в отношении слабого, нежного полка и всё прощать лишь своей собственной чувственности. Как будто женщины уже не достаточно наказаны теми скорбями и страданиями, с которыми природа сопрягла их страсти! Странный упрёк, делаемый женщине молодой, независимой, госпоже своих поступков, имеющей миллионы людей для выбора. Эти самые яркие обвинители обоих полов именно те, которые имеют наименее прав обвинять, не краснея за самих себя. У Екатерины был гений, чтобы царствовать и слишком много воображения, чтобы быть нечувствительной к любви».
 И ещё одну мысль высказал Чичагов: «Всё, что можно требовать разумным образом от вершителей наших судеб, то – чтобы они не приносили в жертву этой склонности интересов государства. Подобного упрёка нельзя сделать Екатерине. Она умела подчинить выгодам государства именно то, что желали выдать за непреодолимые страсти».
Теперь нам, в отличие от тех «исследователей», которые посвятили целые труды подсчету фаворитов, нужно фактами установить обратное и подтвердить то, о чём писал Чичагов. К счастью, далеко не одни злопыхатели брались за изучение данного вопроса. Наш современник Вячеслав Сергеевич Лопатин издал фундаментальный труд «Екатерина 11 и Г.А. Потёмекин: личная переписка (1969–1791)». В разделе «Письма, без которых история становится мифом», Лопатин привёл удивительные и неопровержимые факты. Особенно интересны его ссылки на исследования, проведённые в эмиграции в 30-е годы ХХ века Анной Кашиной-Евреиновой, женой известного театрального режиссера Н.Н.Евреинов, вынужденного покинуть Россию после революции. С глубоким возмущением писала Анна Кашина о скабрёзных поделках западных писак, распространявших клеветнические нападки на Русскую Императрицу. Лидерами в этом недостойном деле были Бернард Шоу и Альфред Савуар, которые работали исключительно на потребу публики с давно испорченными нравами.
Некий французский журналист Жорж Удар, побывав в Советской России, каким-то образом сумел вывести оттуда незадолго перед тем найденную и ещё неопубликованную переписку Екатерины Великой с Г.А.Потёмкиным. Он решил её опубликовать и попросил Анну Кашину сделать перевод, которая впоследствии призналась, что, получив интимные письма Государыни, опасалась «потоков сладострастия, которые будут хлестать из каждой строчки этих писем». Она писала: «Я принесла письма домой и, набравшись ''ратного духа’’, засела их читать. Прочла, не отрываясь, всю объёмистую пачку, и, только окончив  последнее письмо, я глубоко вздохнула и подумала: «И может же обывательская легенда и хлёстко-фривольные анекдоты до такой степени опоганить образ прелестной женщины, написавшей такие прелестные письма». Екатерина показалась мне до такой степени привлекательной, человечной, обаятельной и такой  ''чистой женщиной'', несмотря на свои 44 года, возраст, в котором она писала свои письма к Потёмкину, что мне естественно захотелось узнать, что представляла её жизнь до этого возраста. Труд по изучению её предшествующей жизни занял немало времени, но зато доставил и много радости. Да разве есть большая радость, как реабилитировать невинно оклеветанную. Да ещё женщину. Да ещё такую прелестную женщину. Да ещё русскую Императрицу!».
Эти выводы сделаны не на основе пустых сплетен и скабрезных анекдотов, подобных анекдоту о зазывании в постель истопника, тиражируемого профессором Н.Павленко, да, к сожалению, ни где-то, а в книге, вышедшей в прежде точной на оценки серии ЖЗЛ.  Выводы Анны Кашиной сделаны на основе документов, на основе писем, написанных самой Государыней, менее всего заботившейся о том, что будут говорить о ней, а думавшей денно и нощно о славе и величии Российской Державы и способствовавшей приобретению этой славы. Её любовь к Потёмкину не только не мешала добиваться выдающихся успехов в государственном строительстве, в политике, дипломатии, в военном деле, а напротив, способствовала всему этому, ибо именно эти два великих человека – Екатерина, по достоинству названная Великой, и Потёмкин, гений которого, по словам Чичагова, «царил над всеми частями русской политики» и содействовали укреплению мощи, расширению пределов, авторитету на международной арене и процветанию России. Недаром знаменитый екатерининский канцлер А.А.Безбородко, уже после кончины Государыни, на встрече с молодыми дипломатами, заявил, что «при матушке Екатерине ни одна пушка в Европе не смела пальнуть без её на то ведома».
В.С.Лопатин пишет: «Рассказав романтическую историю любви Императрицы к Потёмкину, журналистка не могла не отметить писем, в которых Екатерина называет своего возлюбленного «мужем», а себя – его «верной женой». Даже после того, как Потёмкин уехал в Новороссию, и брак фактически распался, по словам Анны Кашиной «Екатерина ещё неотступнее тянется к нему… Ведь любовь к нему заполняет всю её жизнь… Она впервые узнала, что значит любить по-настоящему. Она ясно понимает, что уже никогда больше она не полюбит так, как она любит сумасшедшего, но гениального Потёмкина… При желании дать какое-нибудь определении характеру любви Екатерины к Потёмкину, я бы сказала: суеверная любовь… она плачет по Потёмкину, как будто смерть его застала её в самый разгар их любви, а между тем, прошло пятнадцать лет с тех пор, как эта связь оборвалась. Екатерина оставалась душой всегда верна Потёмкину».
Так писала на чужбине русская женщина, потрясённая любовными письмами другой женщины, жившей полтора века назад, заключает В.С.Лопатин.

           «Есть ли б смолоду получила мужа, которого любить могла…»      
               
Но, позвольте, резонно заметит читатель, почему Екатерина Великая называла Потёмкина мужем, а кругом только и слышно, что он фаворит, даже роман такой существует? И неужели у Государыни не было ни одной любовной связи? Попытаемся ответить на эти вопросы с помощью самой Государыни, которая ничего не скрывала от своего возлюбленного и даже адресовала ему письмо, получившее название «Чистосердечной исповеди». Но обо всём по порядку.
В декабре 1773 года, в разгар «пугачёвщины», когда Екатерине Великой понадобилась надёжная опора, надёжное мужское плечо, на которое можно опереться, она вызвала в Петербург из действующей армии прославленного в боях генерал-поручика Григория Александровича Потёмкина. Она его знала ещё со времён государственного переворота, она помогала ему, наставляла его. Но никаких видов до сих пор на него не имела. Тем не менее, забыть о нём, убывшем на театр военных действий ещё весной 1769 года, не давала её близкая подруга Прасковья Александровна, родная сестра генерал-фельдмаршала П.А.Румянцева, под началом которого и служил Потёмкин.
Григорий Александрович прибыл в Петербург в феврале 1774 года и сразу был обласкан Государыней, о чём свидетельствуют сохранившиеся письма и записочки. Но он, поняв, зачем его вызвали, заявил, что ни на какие отношения, не освещённые Православной Церковью, пойти не может. В своё время Екатерина отказала Григорию Орлову, предлагавшему ей руку и сердце. Теперь она набрала силы, укрепилась во власти и могла дать согласие, если бы было на то веление сердца. А такое веление, судя по всему, было. Но Потёмкин пошёл дальше. Он заметил, что при дворе ходит много слухов о любовных связях Государыни, и попросил рассказать, что правда, а что выдумки. Вопрос, прямо скажем, нелегкий для женщины. Но Екатерина отнеслась к нему с пониманием. Она заперлась на целый день у себя в кабинете, никого не принимала, чем напугала придворных, и писала, писала, писала. Так родилось письмо – «чистосердечная исповедь». Оно и проливает свет на то, как жила и кого любила Екатерина Алексеевна все годы, предшествовавшие появлению в её сердце Потёмкина.
На её судьбу наложило отпечаток, прежде всего то, что появилась она в России не случайно. Елизавета Петровна, поняв, что великий князь Пётр Федорович не годится в Государи, решила быстро женить его и, получив от брака чадо, сделать это чадо наследником престола. Она не хотела именитых невест, хотя предлагали на выбор и сестру Фридриха Второго, и принцесс: английскую, французскую, польскую. За ними стояли придворные партии, которые могли помешать передать престол через голову великокняжеской четы, сыну этой четы. Она и выбрала девушку незнатного рода, которая была дочерью сестры епископа Карла Любского, несостоявшегося жениха Елизаветы Петровны.
София Фридерика Ангальт Цербстская, ставшая в Православном крещение Екатериной Алексеевной, была тайно привезена в Россию и быстро обвенчана с великим князем, но надежды, которые возлагались на этот брак, не оправдались. Пётр Фёдорович не мог быть ни мужем нормальным, ни отцом ребёнка. Недаром Екатерина с горечью написала Потёмкину в своей исповеди, что измена великому князю была вынужденной: «Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, а есть ли б я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась».
Что же произошло? Императрица писала, что по прошествии девяти лет после свадьбы, когда стало ясно, что детей не дождаться, приставленная к ней Марья Чоглокова была бранена Государыней за бездействие и «не нашла иного к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтобы выбрали по своей воле из тех, кого она на мысли имела». У великого князя ничего не получилось. К Екатерине же приставили двух знатных молодых людей – Нарышкина и Салтыкова. Но Екатерина не пошла ни с одним из них ни на какие отношения, и Чоглоковой пришлось проводить с ней специальную беседу. После долгих разглагольствований о необходимости произвести на свет наследника престола, она прямо заявила, по словам самой Екатерины, следующее: «Представляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то последний. На что я воскликнула: «Нет, нет, отнюдь нет». Тогда она мне сказала: «Ну, если это не он, то другой, наверно». На это я не возразила ни слова».
Далее Императрица писала Потёмкину: «По прошествии двух лет Сергея Салтыкова послали посланником, ибо он себя нескромно вёл». Дело было сделано, свидетеля надо было удалить, чтобы сохранить тайну рождения Павла, предупредив о необходимости молчать.      
 Следующие строки письма свидетельствуют о том, что Екатерина всё–таки была увлечена Салтыковым, в чём она признаётся Потёмкину: «По прошествии года и великой скорби, приехал нынешний король польский (Станислав Август Понятовский, в то время посланник в России – ред.). Сей был любезен и любим от 1755 до 1761. Но тригодишная отлучка, то есть от 1758 года, и старательства князя Григория Григорьевича.., переменили образ мыслей». Мы знаем, что Григорий Орлов был одним из главных деятелей переворота 28 июня 1762 года. О нём Екатерина сказала Потёмкину: «Сей бы век остался, есть ли б сам не скучал». Далее она сообщает о его измене и говорит, что «узнав, уже доверки иметь не могу». О Васильчикове же, который был избран ею после Орлова, вообще отзывается походя, поскольку этот красавчик офицер вообще никакими способностями к государственной деятельности не обладал. И заключает: «Извольте видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих: первого по неволе, да четвёртого из дешперации». То есть от отчаяния. Салтыкова ей навязали, потому что нужен был наследник, но и отослали из Петербурга. Васильчикова выбрала сама, но лишь потому, что разочаровалась в Орлове.
В.С.Лопатин, тщательно проанализировавший письма того периода, подсчитал, что Екатерина в 28-ми записочках называет Потемкина «мужем» и «супругом» 30 раз, а себя именует женой 4 раза. Он доказал, что венчание Императрицы с Потёмкиным произошло 7 июня 1774 года в праздник Святой Троицы: «Стояла светлая белая ночь, когда шлюпка отвалила от Летнего дворца на Фонтанке, затем вошла в Неву, пересекла её и двинулась по Большой Невке. Там, в отдалённой, глухой части города возвышался храм Святого Сампсония Странноприимца, основанный в честь Полтавской победы. Храм сохранился до наших дней. Чуть более 500 шагов отдаляют его от берега Большой Невки. В соборе перед красным иконостасом духовник Императрицы Иван Панфилов и обвенчал её с Григорием Александровичем Потёмкиным. Свидетелями были: камерюнгфера Марья Саввишна Перекусихина, камергер Евграф Александрович Чертков и адъютант Потёмкина, его родной племянник Александр Николаевич Самойлов, поручик лейб-гвардии Семёновского полка».
За дьячка был во время венчания Самойлов. Он вспоминал, что, когда была произнесена фраза «жена да убоится мужа», положенная по обряду, священник вздрогнул – женой-то становилась Государыня, но Екатерина сделала мягкий жест, мол, всё правильно. Здесь к месту добавить, что Платон Зубов, последний генерал-адъютант Императрицы, на старости лет признался управляющему Братковскому, что, как ни пытался, так и не сумел подорвать авторитет светлейшего князя. Он сказал: «Императрица всегда шла навстречу желаниям Потёмкина и просто боялась его, будто взыскательного супруга». 

               Елизавете Григорьевна Тёмкина
В 1774-м году в Москве было назначено празднование в честь победы над Османской империей и Кучук-Кайнарджийского мира. На 12 июля были запланированы народные гулянья на Ходынском поле, которые затем внезапно для всех отложили на неделю. Поступило сообщение о болезни Императрицы. Что это была за болезнь? Сама Екатерина поясняла своим корреспондентам, что, якобы, съела немытые фрукты. Не скоро исследователи докопались до истины. Вячеслав Сергеевич Лопатин так пояснил случившееся: «12 или 13 июля Екатерина подарила своему мужу девочку. Это был пятый ребёнок Екатерины. Первым был Павел, второй Анна (дочь Понятовского), затем дети от Григория Орлова – сын Алексей (будущий граф Бобринский) и, если верить слухам, дочь Наталья (будущая графиня Буксгевден). И, наконец, дочь Елизавета, рождённая в законном браке, от горячо любимого мужа. Елизавета Григорьевна Тёмкина воспитывалась в семье племянника Потёмкина графа А.Н.Самойлова. Вряд ли она знала, кто её мать. Тёмкиной не было и двадцати, когда её выдали замуж за генерала И.Х.Калагеорги, грека на русской службе. Кисть В.Л.Боровиковского запечатлела её облик. На двух портретах мы видим молодую женщину, черты лица которой напоминают отца, фигура – мать. У Елизаветы Григорьевны было несколько сыновей и дочерей. Потомство её живёт и по сей день».
                Генерал-адъютанты или фавориты?
О фаворитизме Екатерины Великой написано много, но, как мы уже говорили, нет ни одного документального свидетельства, подтверждающего, что генерал-адъютанты Императрицы были её фаворитами, состоящими с ней в интимных отношениях. В подтверждение этого обычно приводят главный аргумент, используемый сплетниками: «чбс» или «так то ж всем известно». А между тем, опираясь на это странное заявление, можно любого человека опорочить самым дичайшим образом. Павел Васильевич Чичагов писал: Самый упрёк, обращённый к её старости и обвинявший её в продолжении фаворитизма в том возрасте, в котором, по законам природы, страсти утрачивают силу, – самый этот упрёк доказывает, что не ради чувственности, а скорее из потребности удостоит кого-то своим доверием она искала существо, которое по своим качествам было бы способно быть её сотрудником при тяжких трудах государственного управления».
Императрица и сама говорила, что приближает к себе молодых людей, пытаясь найти из них способных к государственному управлению. Она искала равных по способностям Потёмкину, но так и не нашла. С трудом верится, что, к примеру, Платон Зубов, совсем ещё молодой человек, состоял в интимных отношениях с пожилой уже женщиной, которой было далеко за шестьдесят. Впрочем, всё это не может подлежать обсуждению в кругу культурного слоя общества и скорее является уделом ордена русской интеллигенции, то есть сообщества, которое лишено присущего народу хорошего вкуса.
Достижения России в период правления Екатерины столь велики и необозримы, что являются темой для специального разговора о них. В заключении же хочется сказать, что досужие домыслы и сплетни не могут и не должны быть основанием для умозаключений историков. Пока они таковыми будут, останутся справедливыми слова, сказанные в книге «Царская власть и революция» А.Гулевичем: «Национальная история пишется обыкновенно друзьями. История России писалась её врагами».