Люська. Нравы московской Чудовки. Глава 8

Глава 8

Бесшумно проходя от буфета к двери, Софья Владимировна осторожно заглянула через плечо мужа, неподвижно сидевшего за письменным столом над раскрытой книгой. С трудом удержала вздох: всё на той же странице, что и полтора часа назад!..
«Да что с ним? Что у него могло произойти?!.» — выходя из комнаты и тихонько закрывая за собой дверь, с болью подумала она. Томимая нехорошими предчувствиями, она устало вошла на кухню, села за столик, на котором были разложены её материалы по работе, и, облокотившись, застыла, глядя на матово-округлую дверцу холодильника. Столько всего ей нужно было успеть сделать к завтрашнему утру! Но вот всё валится из рук, и ни к чему не лежит душа. Который день с мужем опять происходит что-то непонятное. Он вновь стал рассеянным, задумчивым и виновато прятал глаза, стремясь под любым предлогом вырваться из дому.
Придя же домой, часами слушал классическую музыку, как бы отгородясь ею от всего мира и уйдя во что-то сокровенное. Вначале Софья Владимировна подозревала, что произошла какая-то неприятность в институте. Но Фёдор Васильевич уверил, что там всё в порядке и поводов для беспокойства нет. «И разве б он не рассказал обо всём в противном случае?» — она не знала, что и предположить.
В передней раздался звонок. Софья Владимировна резко встала: «Вадик?.. Нет, для него ещё рановато…» На цыпочках поспешила к двери, отворила. Это был Фёдор Васильевич. Выслушав высказанные шёпотом озабоченности жены друга, он с тревогой распахнул дверь в комнату:
— Ну, затворник, работаешь? Над докторской трудишься?.. Получается? — подходя и пожимая руку, деловито осведомился Фёдор.
— Да как тебе сказать, — нарочито энергично отвечая на пожатие, бодро ответил Борис. Но не выдержал взятого тона и закончил, опуская глаза:
— Вообще-то — не особенно…
Софья Владимировна, с болью посмотрев на осунувшееся и постаревшее за последние дни лицо мужа, поспешила на помощь:
— Он, Фёдор Васильевич, устал. Да, да, Борис, и не спорь, пожалуйста! Тебе необходимо недельку-другую отдохнуть от научной работы. Поверь, это пойдёт тебе только на пользу!
«Ох, боюсь, что здесь всё-таки не научная работа виновата!.. — пристально глядя на друга, с тревогой подумал Фёдор Васильевич, — неужто не углядел я?»
— А может, пройдёмся, дружище, свежим воздухом подышим, а?
Борис Степанович растерянно обернулся к жене… В продолжении почти всей прогулки Борис Степанович в основном молчал и, несмотря на все ухищрения, разговор с ним не клеился. Поняв, что вывести друга на откровенную беседу намёками не удастся, Фёдор Васильевич отбросил дипломатию спросил напрямик:
— Послушай, дорогой, да что у тебя стряслось в самом деле? Что с тобой опять?
— Со мной? Ничего! — заволновался Борис Степанович, - вообще-то, Соня права: я, вероятно, действительно несколько переутомился!
Фёдор Васильевич пристально посмотрел ему в глаза и ещё более убедился, что не в переутомлении здесь дело. Но настаивать не стал, прекрасно зная упрямый характер друга. «Опять эта хищница?.. — терялся он в догадках, — так зачем бы ему сейчас скрывать, признался ведь однажды?» Вспомнил, что Борис в последнее время старался уехать из института один…
Через несколько дней, выйдя из метро, Фёдор Васильевич натолкнулся у овощного фургона на своего друга. Тот стоял по-свойски, опершись о прилавок локтями, с чемоданом возле ног.
«Так и есть — не уберёг!» — подумал, глядя на него, Фёдор сказал:
— А ты что здесь поделываешь, дорогой?
Борис Степанович резко обернулся и затравленно посмотрел.
— Да понимаешь… помидоры жду… должны привезти… Из окошечка выглянула Люська, узнавая подошедшего человека.
— А вы… знакомы, да? — насмешливо спросила она и скользнула пытливым взглядом, ещё не определив точно, кто перед ней: друг или недруг.
— Да-да! Позволь представить тебе, Людмила, — заволновался Борис, — это мой товарищ. Мы с ним работаем на одной кафедре!
— Очень приятно, очень приятно, — сдержанно отреагировала Люська и ожгла Фёдора кокетливым взглядом. Она положила на прилавок плитку шоколада, которую держала в руках,
протянула по направлению к нему свои тонкие пальцы. Первым побуждением Фёдора было – сделать вид, что он не замечает вытянутой руки. Но быстро смекнул, что так можно обидеть Бориса и навсегда отрезать к нему путь. Посмотрев на шоколад и стиснув зубы, он всё-таки заставил себя пожать холодную кисть. «Эх, Боря, Боря, что же ты делаешь, безумный! Неужели не видишь, что это за пташка!» — быстро пронеслось в его мозгу… Подошли покупатели, и Люська, включив свет, занялась ими.
— Борис, ты мне очень нужен.
— Я?! Хорошо-хорошо!
«И всё это под боком у Сони, рядом с домом! — ужаснулся Фёдор Васильевич, — он же просто сумасшедший!»
— Пойдём, Федя, — виновато кивнув Люське, проговорил Борис и потупился, словно провинившийся школьник перед учителем.
Избегая касаться друг друга плечами, они отошли от фургона и направились в сторону Крымского моста. Мимо стремительно пролетали автомашины, густым потоком навстречу им шагали прохожие. Со стороны Замоскворечья, озаряемая снизу фосфорическим светом, на город медленно и с какой-то неотвратимостью надвигалась тёмно-лиловая, переходящая в чёрное, туча. И там, под этой тучей, как бы уже наступила ночь. Пахло автомобилями, сыростью и… тоской.
Обойдя забор, за которым не утихала работа, друзья по молчаливому уговору не пошли на мост, а стали спускаться по полого бегущей вниз пустынной серой мостовой к Москве-реке, гранитный парапет которой виднелся метрах в двухстах впереди. Оказавшись возле реки, они двинулись по безлюдной набережной в сторону Лужников.
— Ты мне вот что скажи, — глядя на реку, с усилием заговорил без всякого вступления Фёдор, — теперь это — всерьёз?
Борис некоторое время шёл молча и словно не слышал обращённого к нему вопроса. Потом твёрдо ответил:
— Да.
Снова шагали безмолвно. Все слова были лишними. Фёдор скорбно думал о том, как воспримет случившееся Софья Владимировна, что станет с этой полюбившейся ему семьёй, как отнесеется к этому событию Вадик.
— Поверь мне, Федя, — глухо заговорил вдруг Борис, слепо глядя вперёд, — я боролся с собой, ты же сам видел, как долго боролся. Ну ничего не могу поделать. Она преследует меня. Иду по улице — вижу её, вхожу в аудиторию читать лекцию — она там, раскрываю книгу — она! Что мне делать? Я давно её люблю, понимаешь?! С детских лет! Я ж тебе рассказывал… Я благодарен Соне за всё то хорошее, что она для меня сделала. Я уважаю её, но любовь так и не пришла. Молчи, знаю, что скажешь! А что делать?
Борис неожиданно остановился и крикнул Фёдору прямо в лицо:
— Так что мне делать, я спрашиваю, посоветуй, ты же мой друг!
— Обожди, постой! – Фёдор растерянно отступил, — я никак в толк не возьму… Уж больно всё неожиданно-то…
— А! В толк не возьмёшь! Неожиданно! — остервенился Борис, — ты думаешь, для меня это «ожиданно»? Думаешь, я сейчас в чём-нибудь разбираюсь?! Но тебе легче, ты смотришь на всё со стороны! Ты…
— Да как тебе не стыдно, Борис! — гневно перебил его Фёдор, — да мне кажется, что это всё со мной происходит, что это в моей семье стряслась такая беда!
Борис Степанович посмотрел на друга, словно только что увидел его.
— Прости, Федя, — проговорил он дрогнувшим голосом, — прости, пожалуйста! Сам не знаю, отчего всё злоблюсь… Но ты обернись, посмотри, куда мы с тобой забрели!
Фёдор Васильевич огляделся. В сумраке наступающей ночи, чуть поблескивая, покойно несла свои воды Москва-река. На противоположном берегу, высоко над рекой, смутно виднелись силуэты деревьев. Позади — бесшумно въезжал на мост тепловоз и время от времени требовательно свистел кому-то. Ещё правее, на западе, на зеленовато-водянистом, словно светящемся из-нутри небе мирно плыло узкое серебристое облачко и, казалось, вот-вот зацепится за чёткий силуэт заводской трубы. И было так тихо вокруг, так покойно, что Фёдору всё житейское стало казаться лишним и ненужным: и его друг со своей непонятной любовью, и он сам со своим страхом за счастье других, пусть даже близких ему людей. Так захотелось замереть, молчать и жадно впитывать в себя гулкую прелесть этой прозрачной осенней ночи.
— Ничего, — ответил он как бы собственным мыслям, — не такое в жизни бывает, и не такое превозмогает человек! Он выпрямился и, обведя пространство перед собой, сказал: — Ты только взгляни, Боря, как хорошо-то кругом: и эта река, и лес на Воробьёвых горах, и вон то облачко на изумрудном небе. А мы только и стараемся огорчить друг друга, причинить друг другу боль. Тяжело мне что-либо советовать тебе! Никогда не боялся ответственности, а вот сейчас, не взыщи, боюсь. Но одно знай: что бы с тобой ни случилось, Софью Владимировну и Вадика я не оставлю!
Несколько секунд Борис Степанович стоял, всматриваясь в лицо друга, затем с глухим стоном, который вырвался из-за стиснутых зубов, сжал его кисть обеими руками.
— Но постой! — высвобождая руку, воскликнул Фёдор, — ведь ты же за помидорами отправился! Где же твой чемодан?!..
— В самом деле… — пробормотал Борис. — Я ж его возле фургона забыл. Скажем Соне, что к тебе зашли и у тебя оставили. Помидоров не оказалось, и мы оставили. А я попробую в последний раз во всём разобраться! Как следует попробую!
— Давай, Борис, — горячо подхватил Фёдор, — попробуй, дорогой!..
Для Бориса Степановича снова потянулись дни полные напряжения и мучительной борьбы с собой. Он ещё более похудел и замкнулся. Товарищи по кафедре, объясняя это переутомлением, сочувственно советовали ему отдохнуть, взять отпуск недельки на две — на три. Даже заведующий кафедрой всерьёз обеспокоился состоянием здоровья одного из лучших своих преподавателей.
С волнением наблюдая за поведением друга, Фёдор Васильевич в душе восхищался его стойкостью и выдержкой, опять дневал и ночевал в семье Кузьминых, увлекая их то в театр, то в концертный зал, то на прогулку по холмам уже сквозного и по-осеннему прекрасного Нескучного сада. К концу второй недели у него даже стала складываться уверенность, что всё окончится благополучно и дорогая ему семья будет спасена.