Страницы дневника 1980 год

1-го января, вторник, 1980 год
 
Вчера я, как и в предыдущие два года, работал в бюро добрых услуг, то есть в наряде Деда Мороза развозил подарки детям. Только нынче со мной ездила Снегурочка. Эту роль исполняла студентка из хореографической группы, где я веду клубоведение, Люба Малюгина. Девушка очень старательная и добросовестная. Она со всей душой относится к учебе и к любым поручениям. 28-го декабря она пожаловалась, что плохо чувствует себя, но 30-го и вчера работала очень хорошо. К ней из Подмосковья, где живут ее родители, приехал парень, а она работу не бросила. 30-го она ездила с Дедом Морозом, роль которого исполнял студент пединститута, а вчера со мной. «У вас лучше получается, чем у вчерашнего парня», — сказала мне Люба. 30-го она заработала 20 рублей, а 31-го 30. Осталась очень довольна и благодарна мне. Я заработал 40 рублей. 29-го декабря в бухгалтерию училища пришел исполнительный лист и теперь с меня будут удерживать алименты и мне не надо будет дважды в месяц посылать переводы.
Развозя вчера подарки детям, я заехал домой и Анна Ильинична с Ритой дивились на мое одеяние. Правда, Рита чувствовала себя неловко и проявляла сдержанность по отношению ко мне. Не знаю, что чувствовала она, а мне было неприятно в такой хороший момент испытывать ненормальность наших с ней отношений.
Я очень много думал и думаю над происшедшим скандалом. Думаю в разных вариантах. То я осуждаю себя за то, что так грубо обошелся с Ритой, то допускаю то, что мне надо было проявить хладнокровность и равнодушие к поступку Риты, или разыграть, что я не возмущен и проявить к ней обычную ласку и доброту. И думая над этими вариантами, я не находил какой из них был бы правильным. Все размышления приводили меня к тому, что если бы Рита пришла вовремя, то было бы все просто в идеале. Она бы шла домой со спокойной душой и я бы не вышел из себя и Анна Ильинична бы не расстраивалась. Или в крайнем случае, коль уж Рита не выдержала своего обещания, она бы вошла на кухню и первым делом извинилась, а не произносила глупое «ку-ку».
И все равно я не нашел идеального варианта.
Новый год встречать мы были приглашены Володей Маркиным и вечером поехали к ним, взяв с собой Валю нашу.
Довез нас до Маркиных Виктор Иванович на своей служебной машине. В восемь часов я налил себе, Володе и его жене Любе по стопке водки и сказал:
— Товарищи. Я хочу встретить Новый год по-сибирски. Там уже двенадцакть. Сибирь — моя родина и там живут много моих друзей, родных, которые сейчас наверняка сидят за столом и поднимают тост за Новый год. Я присоединяюсь к ним и говорю им всем: с Новым годом, мои земляки!
И ровно в восемь часов мы выпили. Дальше мне хотелось просто сидеть, разговаривать, петь песни, танцевать. Но Володя то и дело говорил: «Давайте выпьем» и опрокидывал стопку за стопкой. За столом он сидел не аккуратно и проливал налитые рюмки. Скатерть сделалась вся мокрой. Стол почему-то не получился с самого начала красивым. Даже старания Вали не украсили его. И вообще квартира Маркиных какая-то безобразная. Особенно безобразно выглядят кухня, ванная и туалет.
Я сожалел, что мы приехали к ним. Кроме нас уже почти в одиннадцать часов к ним приехали Николай Иванович Петрушин со своей женой и «внуком».
Я пишу внуком в кавычках потому, что он у них с большой историей этот внук. Детей у них своих не было и они взяли себе чужую девочку. Вырастили ее и отдали замуж. Она пожила два года, родила этого Мишку и разошлась с мужем. Мальчика воспитывать сама не в состоянии оказалась и его взяли Николай с Марией.
Когда они пришли к Маркиным, я понял, что спать места всем не хватит. В два часа я засобирался домой. Рита с Валей завозражали, заявив, что еще не нагулялись. Я оделся и вышел на улицу в надежде поймать такси. Но на улице была полная тишина. Только изредка проходили люди.
По телефону-автомату я позвонил Виктору Ивановичу, чтобы он приехал за нами, но его не оказалось на месте. Походив по улице, я вернулся к Маркиным и лег на свободную кровать. Поспал я совсем мало. Проснулся от громкого разговора Риты и Вали с Маркиными. Рита с Валей засобирались домой, а Володя с Любой уговаривали их остаться. Теперь уже и Рита с Валей заявили, что они хотят спать.
— А как ты пойдешь домой? Муж здесь, а ты пойдешь? — сказала Люба.
— Да пусть он остается, — как-то безразлично ответила Рита.
Этот ее ответ возмутил меня. Я просто никогда не думал, что Рита может меня где-то оставить и уйдет домой.
Я поднялся и, быстро одевшись, вышел на улицу. Вслед за мной вышли и Валя с Ритой. Решили идти пешком домой. Я пошел впереди. Идти пришлось долго. Чем ближе подходили к центру города, тем больше встречали гуляющих людей. А в центре и вообще было полное веселье. Люди пели, плясали под гармошки, под баяны. И мы пожалели, что забрались так далеко к Маркиным гулять. Ведь здесь бы и мы могли выйти с баяном и повеселиться с народом.
Вдруг меня подхватили с обеих сторон под руки две женщины молодых. Одна была раскрашена помадой.
— Ты глянь, мужик-то хороший, — сказала женщина с раскрашенными щеками.
— Ты один? — спросила другая.
— Нет, не один, а с женами, — ответил я.
— А где они?
— Сзади идут.
Женщины тут же отпустили меня и подошли к Рите с Валей. Повертелись немного и отстали.
На площади Победы я увидел идущих навстречу Ваню с Тамаркой.
— Здравствуйте, — чуть улыбаясь сказал Ваня.
— Здравствуйте, — сказала Тамарка.
— Здравствуйте, — мрачно ответил я. Так мы на расстоянии и прошли мимо друг друга.
У дома Вали, прощаясь, Рита вдруг сказала ей:
— Поругай братца за то, что он устроил нам такой праздник.
Я ничего не понял, почему она так сказала и еще сильнее возмутился Ритой. Возможно сказывалась обида на нее за 29-ое. Распрощавшись с Валей, я противным тоном спросил Риту:
— Что сообщницу ищешь?
— Какую сообщницу? — удивилась Рита.
— А если бы я сказал Виктору Ивановичу: поругай сестрицу.
Так до дома мы и шли врозь. А дома скандал продолжился. Я высказал Рите свое возмущение ее враньем и манерой оправдываться, когда поступает не так.
— Скажи, в чем я тебя обманываю?
— Ты не только меня, а и мать обманываешь.
— В чем я обманываю?
— Ты сказала, что вас 29-го задержали до семи, а сама ушла в четыре часа гуляш готовить, — с возмущением сказал я и ушел в ванную.
Порой я думаю и ругаю себя за то, что учиняю скандал. Потом анализирую, почему возникает этот скандал и прихожу к выводу, что без причины, без повода я не возмущаюсь. Нет у меня того, чтобы я ни с того, ни с сего стал придираться к кому-то.



8-го января, вторник, 1980 год

Промчалась еще одна неделя со всякими событиями уже в новом году.
С Ритой у нас все хорошо. В субботу мы с ней съездили в гараж и взяли лыжи, а в воскресенье поехали с лыжами к маме и часа три походили по лесу и покатались с горки. Погода была чудесная. Лес в зимнем убранстве выглядел сказочно-прекрасным. Я всей грудью ощущал чистоту лесного воздуха. И Рита была довольна прогулкой.
Только для меня было неприятным моментом, когда мы уже на выходе из леса вдруг встретили мать первого парня, с которым дружила Рита и отдалась, собираясь за него замуж. Но он или не захотел на ней жениться или еще что, и они не поженились. А отношения между его матерью Ритой и Анной Ильиничной остались хорошими. Живет эта женщина в этом же районе, где и мама. Увидев Риту, женщина обрадовалась и разговорилась с Ритой. Я постоял немного и отошел, чувствуя себя неловко. А Рита разговорилась так, что мне пришлось крикнуть ей: «Я пошел, Рита». И когда Рита догнала меня, я сказал:
— Со свекрушкой встретилась?
— С какой петрушкой? — не поняв, спросила Рита.
— Со свекрушкой говорю.
— А-а.
— Вышла бы замуж за ее сына, да и жила бы нормально.
— Это уж мое дело за кого мне замуж выходить. Он парень, конечно, был красивый, высокий, но бесхарактерный до предела и бабник.
— Ну и пусть бы погуливал. Жил-то бы с тобой.
— Нет уж. Мне такая жизнь не нужна.
«А как же ты отдалась ему?», — хотел спросить я, но сдержался и разговор прекратился.
У мамы мы застали Ваню с Тамаркой. Они сидели ели на кухне. Мы сухо поздоровались с ними и прошли в комнату мамы.
Вслед за нами пришла Валя. Она ходила за водой в родник. Раздевшись, она прошла к нам в комнату.
Пообедав, Ваня с Тамаркой ушли в комнату Егора, а мама пригласила нас обедать. После обеда, мы сели играть в карты. А в противоположной комнате играли Ваня, Тамарка и ее родители. Потом Ваня вошел в комнату мамы и, усевшись на диван—кровате, стал делать замечания по нашей игре. Когда мама проиграла и я сказал, что мама подводит меня, Ваня с шуткой сказал:
— Если бы не мама, ты бы все время оставался.
Я ничего не ответил и больше никакого разговора с Ваней не было. Они с Тамаркой ушли первыми от мамы. Тамарка так и не зашла в комнату матери. Из коридора они процедили: «До свидания» и ушли.
Мы еще немного посидели и тоже пошли домой. Мама сегодня была не в духе, но на кого она сердилась, я так и не понял. Проводила она нас с Ритой до самой остановки.
На работе у меня все нормально. Только вот студенты после нового года многие не стали посещать уроки. Кто уже уехал домой на каникулы, кто принимает участие на посту у Вечного огня на площади Победы.
Вчера состоялся педсовет о допуске второкурсников и первокурсников к семестровым экзаменам и многие классные руководители доложили неприглядную картинку с положением дел в группах. Во многих группах студенты не ходят на уроки, имеют двойки.
Директор выслушал информации и в выступлении устроил разнос классным руководителям, Калерии Александровне, Кузину. Все были ошарашены. Я не думал, что он так нетерпимо раскритикует положение дел в училище, которое действительно требует разноса. И я абсолютно согласен был с его возмущением. Но когда он пустился защищать Цветкову из группы Шевцова, с которой я воевал позапрошлый год в совхозе «Красный комбинат», и сказал, что ее не следует исключать, так как мы ее еще плохо знаем, я выступил и сказал, что как раз Цветкову-то мы знаем и знаем как плохую учащуюся, которая дошла до того, что обзывает преподавателей свиньями и дураками.
Во время госэкзаменов нынче, она заступилась за одну из девушек группы Бондарева и обозвала Бондарева свиньей. И Бондарев решил уйти из училища. Не знаю что он будет дальше делать. В училище он не появляется.
Так что обстановка в училище напряженная и если директор не сбавит свой пыл, то перестраивать ему многое придется.
Сегодня я зашел к нему и он пожаловался, что не спал всю ночь, расстроившись вчера.
— Петр Иванович, я вчера душой воспринял ваше волнение за положение дел в училище. Все правильно. Для многих это было неожиданным, так как думали, что и при вас будет все по-прежнему. Но вам сейчас не надо допускать горячности. Во всем надо разобраться и меры какие-то надо принимать уж наверняка.
— Это вы правильно говорите, Виктор Андреевич. Правильно вы вчера и о Цветковой сказали. Положение действительно ужасное.
— Ничего. Я думаю, что после вчерашнего вашего выступления многие задумаются и поймут почему вы сказали: «Перестраивайтесь».
И добавил:
— Я сейчас вплотную взялся за выборы. Дел, конечно, много всяких. Очень многие люди не хотят голосовать идти. Придется самому ходить беседовать.
Вообще обстановка и в стране и международная очень плохая. Такой я и не помню. В стране самую острую тревогу вызывает отсутствие продовольствия в магазинах. И самое страшное то, что и на дальнейшее нет никаких хороших просветов. Наоборот дело будет ухудшаться.
К международным тревогам дополняются наши внутренние. Иранские события пополнились событиями в Афганистане, где американцы хотели сделать переворот в свою пользу. И им это уже было удалось. Они поставили на пост премьера Афганистана своего резидента Амина, который уничтожил бывшего премьера Тараки и, взяв бразды правления в свои руки, начал уничтожать всех неугодных. Тогда наши проявили решительность. Из Москвы был доставлен некий Бабрак Кармаль афганистанец и возглавил борьбу с Амином. Уничтожив Амина, он стал во главе правительства и партии и попросил у нас военной помощи. 4-го января наши войска высадились в Афганистане и начали наводить порядок. Это не понравилось американцам и они резко ухудшили отношения с нами. Картер предложил отложить ратификацию договора об ОСВ-2, порвать торговые связи с нами и добиваться вывода наших войск из Афганистана.
Хотя наши и закрепятся в Афганистане, но обстановка от этого не улучшится. Давление на Советский Союз продолжает усиливаться. И самое страшное то, что в этом давлении участвует Китай. Все заявления Брежнева о том, что советские люди могут быть спокойны за прочность положения, трещат по всем швам, как и то, что улучшение в сельском хозяйстве должны почувствовать советские люди на своем столе.
И к такому положению прибавляется кампания американцев к срыву Олимпиады в Москве. И вполне возможно, что испортить они смогут многое.
Я уверен, что вынашивается план полного уничтожения Советского Союза. Только на сей раз в осуществлении этого плана не проявляется спешки. Готовится все так, чтобы наверняка сработать.
Сейчас американцы разместили свои ракеты в Европе так, что они могут через десять минут быть на территории Советского Союза. И сейчас спастись можно только тем, если первыми разнести всю эту подготовку американцев. И это бы охладило пыл ретивых охотников до Советского Союза.
В Иране никаких изменений нет. Они продолжают держать американских послов, а американцы укрепили свои планы вооруженного давления на Иран так, что им хватит сил разделаться с Ираном в считанные часы.
К такой обстановке прибавляются всевозможные инциденты с безобразным поведением или какого либо начальства, или отшельников. Последним таким событием явился побег восьми бандюг из следственного изолятора. В камере сидело 30 человек и сумели продолбать стену. Убежать решили только восемь человек, а остальные остались на месте. Милиционер, охраняющий изолятор спал пьяный и не слыхал ничего.
А перед Новым годом один из прапорщиков Калужской тюрьмы и замполит, взяв машину начальника тюрьмы, решили покутить. Посадили двух женщин и где-то напились пьяными. Ехали, ничего не видя перед собой, и врезались в машину, за рулем которой сидел частник. Врезавшись, они хотели удрать на машине, но частник успел подбежать к их машине и выхватить ключ зажигания. Женщины, выйдя из машины, убежали, а пьяниц задержали. На место аварии приехал сам начальник тюрьмы и забрал с собой пострадавшего. В своем кабинете он признался пострадавшему, что он полковник, начальник тюрьмы и коммунист. Упросил пострадавшего пожалеть его и написать расписку, что претензий не имеет. А машину он восстановит. Пострадавший написал расписку, а машину никто не взялся чинить. Он пошел в ГАИ, а там ему предъявили расписку и разбираться не стали. А у пострадавшего тесть служит телохранителем у Кандренкова и при прогулке с Кандренковым, он все рассказал ему и Кандренков вместо наказания потребовал восстановления машины. Все, кто знает об этом случае, возмущаются до предела.
Дома у нас все нормально и с Ритой, и с Анной Ильиничной. Не знаю как надолго эта нормальность, но пока все хорошо. Только вот нос мой не проходит, хотя и хожу на УВЧ, и кварц, и закапываю в нос капли, выписанные врачом.
Погода стоит зимняя, но сильных морозов не было.


 12-го января, суббота

Если сравнить прошедшие дни с предыдущей записью, то можно сказать, что в основном все идет по-прежнему. Только погода ухудшилась в сторону морозов. Они стали доходить почти до 30°.
На работе за счет моего участия в выборах, у меня часто бывают встречи с директором и относится он ко мне с уважением. Правда, никаких откровенных разговоров у нас нет, а деловые разговоры проходят хорошо.
В работе по выборам я продолжал «выбивать» от организаций, входящих в наш участок, по 15 рублей. В четверг состоялось первое совещание председателей избирательных комиссий, в котором участвовал председатель Ленинского района Блудов. Я представлял его солидным и пожилым мужчиной, а он еще совсем молодой. Во всяком случае сорока ему еще нет. Но, чувствуется, товарищ деловой. На мой вопрос как быть с теми, кто отказывается голосовать, он ответил: «Ну и пусть отказываются, обойдемся без них».
Вчера, как всегда, был банный день. Николай Егорович взял с собой бутылочку водки и хотел выпить только со мной. А в баню пришел Валентин и после мытья стал предлагать взять бутылочку. Мы с Николаем Егоровичем «отказались выпивать», сославшись на занятость. Распрощавшись с Валентином, мы пошли ко мне на Кирова.
Как только я вошел в подъезд, я решил проверить почтовый ящик. В нем оказалось письмо от Сережи. Я обрадовался, а, разорвав конверт, увидел открытку, которой я поздравил его с Новым годом. На обратной стороне открытки, было написано им: «Папа! Ты наверное забыл, что у меня есть сестра, а у тебя — дочь и ты не поздравил ее. Поэтому не могу принять твое поздравление. Сережа».
Я спрятал конверт в карман, чтобы Николай Егорович не знал о таком «письме» и скрыл от него свою растерянность. Поднимаясь на лифте и все остальное время я думал что могло случиться. Ведь я послал одновременно открытки и Сереже, и Оле. «Видимо это она подстроила», — думал я.
Распрощавшись с Николаем Егоровичем, я заспешил в училище на собрание, на котором должно быть «выдвижение» кандидата в депутаты городского Совета. Я написал «выдвижение» в кавычках потому, что наше собрание проводится формально, так как заранее Петрову вызвали в горком партии и дали конверт, в котором лежит узенькая полоска бумаги. На этой полоске напечатано, что коллектив нашего училища должен выдвинуть кандидатом директора училища Антонова. Поэтому наше собрание было формальным проявлением демократии.
После собрания ко мне подошел Бедлинский и предложил пригласить ко мне на девятый этаж директора «обмыть» его выдвижение кандидатом. Мы пришли к нему в кабинет, поздравили его и Бедлинский стал предлагать нашу затею.
— Ничего, братцы, не получится, хотя с удовольствием бы посидел с вами. У меня уроки с четырех часов на заочном отделении. Давайте как-нибудь в другой раз.
На том и порешили. Я сходил на Кирова и часика полтора уснул. А, придя снова в училище, я попытался с училищного телефона позвонить Сереже и узнать в чем дело. Но телефон не сработал.
Я сходил в поликлинику и полечил нос. Придя снова в училище, я попытался еще набрать Тулу, но телефон не срабатывал. Время уже было шесть часов и я позвонил Рите, чтобы идти вместе домой.
Сегодня я, проснувшись в шестом часу, принялся за дневник. Хорошо, что я так приспособился писать. Ведь днем совершенно нет времени писать его.
Поднялись мы с Ритой в десятом часу. В одиннадцатом часу я пошел в училище, чтобы написать справку о культурно-шефской работе училища над селом. Написав справку, я принялся дописывать методическую разработку по клубоведению. В третьем часу я закончил и пошел домой. По пути зашел на телеграф и позвонил в Тулу. Трубку поднял Сережа.
— Здравствуй, Сергунь.
— Здравствуй.
— Что за ерунда получилась?
— Да Ольге открытка пришла позже и она, прочитав мою, разобиделась, что ты ее не поздравил.
— Ну а получила она открытку?
— Получила.
— Вот, сынулька, никогда не торопись делать вывод. Разве я могу так сделать? Ты что это? Я решил вас поздравить разными открытками. Послал я их одновременно. Это почта так сработала плохо.
— Да. На Ольгином конверте стоит штамп раньше моего, а принесли письмо позже.
— Ну вот видишь как. Так что впредь учти. Понял?
— Понял.
— Ну как дела?
— Нормально.
— Ездил куда-нибудь на каникулах?
— Нет. Путевку не достали.
— А как полугодие закончил?
— Нормально.
— Сколько «четверок»?
— Четыре.
— По чем?
— По русскому, по черчению, по труду и по истории.
— А у Оли как дела?
— У нее одна четверка.
— Да ты что? По чем?
— По математике. Она болела и подзапустила.
— А она дома?
— Дома.
— Как с гитарой у тебя дела?
— Хорошо. Сейчас пойду к дяде Саше красить ее.
— А так все сделали?
— Да.
— Зачистили все?
— Все. Покрасим и все.
— И струны натянули?
— Нет, струны еще не натягивали.
— Смотри, осторожно натягивай, кабы ее не повело, когда начнешь натягивать.
— Ладно.
— Так ты понял насчет поспешных выводов?
— Да.
— Ты всегда твердо знай, что я никогда ничего дурного не сделаю против вас. И если что-то будет не понятно, то не спеши. Время все поставит на место. Дай Оле трубку.
Я слыхал, как она прыгала около Сережи и просила дать ей трубку. И только Сережа передал, я услыхал:
— Алло. Папа, здравствуй.
— Здравствуй, Оленька. Ты открытку получила?
— Получила.
— А подарок Деда Мороза?
— Получила. Спасибо. А у тебя елка была?
— Нет. Я нынче не дома встречал Новый год.
— А где?
— В гости ходил.
— А как там бабушка?
— Да ничего. Привет вам передает.
— И ты ей передай. Пап, ты привези ее к нам.
— Теперь уж весной как потеплеет. Как твои успехи?
— Нормальные.
— Как нормальные? Четверку получила и нормальные?
— Это я болела.
— Болела. Учить-то все равно надо.
— Я исправлю ее.
— Ну смотри.
— Деньги получили?
— Получили.
— Чем занимаешься?
— Да только из школы недавно пришла.
— А каникулы как провела?
— Хорошо. На коньках каталась.
— Вы одни дома?
— Да.
И только я хотел попросить, чтобы Оля передала трубку Сереже, как услыхал ее голос в трубке. Оля сразу осеклась. Она что-то ворчала. Видимо на детей, что они так хорошо говорят со мной.
— Ну ладно, Оленька. Все?
— Да. Пока, папа.
— До встречи.
И Оля положила трубку.
Домой я шел с великолепным настроением, довольный тем, что состоялся такой хороший разговор с ребятами. Я чувствовал, что они довольны тоже разговором.
Дома хотелось рассказать Рите о разговоре, но сдержался, не зная, как Рита отнесется к этому.
Пока я ходил, Рита навела порядок в квартире и ждала меня. Пообедав, мы пошли с ней в универмаг посмотреть мне пальто. Ничего подходящего не нашли. Из магазина заехали к Вале. Она начинала делать пельмени и мы с Ритой помогли ей.
Рита хотела навестить еще и Мироновых, но из—за сильного мороза мы не пошли к ним. Мороз действительно был сильный и неприятный, доходя градусов до тридцати.


13-го января, воскресенье
 
С утра мы с Анной Ильиничной сходили в гараж и укрыли картошку. Усилившийся мороз забеспокоил ее, что может замерзнуть картошка. Укрыв картошку мешками, я попробовал заводить машину, но аккумулятор снова обессилил и я не смог завести.
Дома мы собрались с Ритой и поехали к маме. И снова застали у нее Ваню с Тамаркой. Ваня сидел у мамы в комнате, а Тамарка у своих. Я чувствовал, что мама чем-то немного возбуждена и ей что-то хочется сказать. Сначала она показывала нам носки, которые сама связала из шерсти и одни подарила Рите. Положив другие носки в шкаф, она неожиданно сказала:
— Этот подселенец ничего не делает. Дверь даже не мог подделать. Пришлось все самой делать. Во наглый какой.
Все поняли, что она говорит о Егоре. Говорила мама громко как будто нарочно для того, чтобы они слышали.
— Да не обращай ты внимания на них, — сказал я.
— Да это я только так говорю. Нужны они мне сто лет. Ну, пойду обед готовить?
— Да, давай, а то мы есть хотим, — сказал я.
Мама ушла на кухню, и в комнате наступила пауза. Не знаю о чем думал Ваня, но он сидел молчал. Через минуты три ушел в комнату к Егору.
Обедали мы с Ритой вдвоем. Мама только посидела с нами. Покормив нас, она позвала к столу Ваню с Тамаркой. Но я не видел, ела Тамарка или нет.
После обеда мы поиграли в карты. Мама играла с Ваней, а мы с Ритой. Разговора, кроме по ходу игры, никакого не было. Правда, я чувствовал, что мама снова расположилась к Ване. Да и он, почувствовав, что она обиделась на него, начал явно заигрывать перед нею своим вниманием к ней. Стал постоянно приносить ей что-нибудь из продуктов, разговаривает с ней, часто стал ездить. Только на долго ли это?
Я постоянно думаю, как он реагирует на то, что живет и мирится со сволочами Машкиными. Ведь он понимает, что и Егор, и Полина, и Тамарка люди плохие. Неужели он поставил выше всего то, что они служат ему и он пользуется их услужливостью. Когда-то Даниил Васильевич, хотя и жил со своей Семеновной, но открыто мне говорил о плохих ее сторонах. И этим он располагал меня к себе, как человек не смиряющийся с плохими проявлениями жены и вызывал у меня уважение к себе. Так же было и с Ваней, когда он нетерпимо относился к неправильным выпадам Зои. Он так же открыто выражал недовольство. Но Зоя в сути-то своей во сто крат порядочней Тамарки. У нее были просто плохие черты характера, а специальной, продуманной подлости у нее не было. А здесь же он имеет дело с явными подлецами и мирится с этим, да еще и защищает их. Этого я понять не могу. Почему так? Что в нем произошло?
Поиграв в карты, мы с Ритой из вежливости сказали всем до свидания и поехали домой. Только с мамой мы попрощались как положено.
Крепкий утренний мороз поубавил свою силу и на улице было хорошо.


18-го января, пятница
 
Дома и на работе все нормально, если не считать злость на меня Турусовой и Грошиковой, которые не знаю на какой почве, но очень сдружились. На меня они рассердились после того, как я отшил их на госэкзамене. Хотя они ничего открыто мне не говорили, но я чувствую, что они кипят злом. А тут я еще не пришел на заседание клубной комиссии и веду так себя, что явно даю понять свою неподчиненность им. Вернее, Турусовой. А Грошикова, солидаризируя с ней, подзуживает Турусову своим возмущением мной.
И вот однажды, оставшись в аудитории вдвоем с Грошиковой, я сказал:
— Валентина Александровна, что это с вами случилось?
— Со мной ничего не случилось, а вот с вами действительно что-то случилось.
— Я каким был, таким и сейчас есть. Вас я всегда считал самой рассудительной и справедливой. И вдруг вы так настроились против меня. Это что, Турусова вас так обработала?
— Не надо так говорить, хотя Турусова плохого о вас мнения.
— Так меня уже Турусова не удивляет. Я удивляюсь вашим таким резким изменением и расположением к Турусовой. Ведь в прошлом году вы ею возмущались, да еще и меня настраивали против нее.
— Не правда. Я вас никогда не настраивала.
— Как не настраивали? Я даже слова ваши помню. «Вам не кажется, Виктор Андреевич, что Турусова зазналась. Не пора ли убрать ее с председателя комиссии?» Это ваши слова!
— Я так не говорила.
— Тогда молчу, Валентина Александровна. Вы даже и порядочность потеряли где-то.
— Вы еще и мораль мне будете читать.
— Да нет. Я знаю, что это бесполезно, тем паче, что я вам ничего плохого не сделал.
Разговор на этом о наших отношениях прекратился. Это было во вторник, а вчера Грошикова заговорила со мной хорошим тоном о делах по подготовке к выборам. Ведь она назначена секретарем избирательной комиссии.
Я не преминул ее такое изменение и подумал мельком: «Может быть, пошел наш разговор с ней ей на пользу». Ведь я и в самом деле к ней всегда относился с уважением. Посмотрим, что будет дальше.
Во вторник я принял участие в игре в волейбол и поиграл с таким азартом и наслаждением, что у меня все тело разболелось. Но сейчас уже все нормально.
Вплотную начал заниматься подготовкой к выборам. Правда, работаю я нынче намного спокойнее.
В «выбивании» 15 рублей столкнулся с начальником горжилуправления Стешиным. Даже по телефону он вызывает антипатию. И удивительно то, что вышестоящее начальство все отзываются о нем плохо, но держат на таком посту.
Вчера позвонил секретарю горкома партии Евстигнеевой о том, что Стешин не дает на выборы 15 рублей, а она вдруг заявила: «У него вы и не возьмете ничего. Он тяжелый человек. Я ему и звонить не буду». Ну разве таким должен быть ответ секретаря горкома партии? Вот она где гниль-то.
Эта неделя идет в подготовке к «золотой свадьбе» тети Шуры с дядей Тимошей, к которой я приурочил свой день рождения. Правда, я предупредил Риту с Анной Ильиничной, чтобы обо мне на гулянии не было и речи. Все должно быть посвящено «свадьбе». Но Рита проявляет внимание ко мне в связи с днем рождения. Вчера мы купили с ней мне пальто и две рубашки. Анна Ильинична, как мне показалось, осталась недовольна, что купили мне пальто, так как ей хотелось собирать последнюю тысячу, чтобы вернуть долг тете Шуре. Но пальто мне действительно надо было купить.
Два дня я думаю над куплетами, которые решил спеть на «золотой свадьбе». Думается очень тяжело и я не совсем доволен тем, что получилось. А получилось следующее.

1.Кто полвека вместе жили,
Учат опытом других
И конечно заслужили,
Чтобы спели мы о них.

2.Нас сегодня здесь собрали
Тимофей со своей женой,
Чтобы свадьбу им сыграли,
Что зовется «золотой».

3.Жизнь их сделала седыми,
Но сегодня все равно
Будем звать их молодыми,
Будем пить за них вино.

4.Но напомним вам для сводки,
Как полсотни лет назад
Сашу, высватав в Слободке,
Тимофей был очень рад.

5.Он тогда был бравый малый,
Ворона коня имел
И на хуторе бывало
Под свою гармошку пел.

6.И довольна была Саша,
Что попался удалец
И сказала: «Я не ваша»
Папе с мамой, наконец.

7.И пошла у них жизнь складно,
В доме было все сполна,
Только, будь она не ладна,
Разлучила их война.

8.Много горя в те годины
Им пришлось преодолеть
Это страшные картины
Тяжело о них мне петь.

9.Одержали мы Победу,
Тимофей пришел домой,
Он пришел на зло всем бедам,
Весь изранен, но живой.

10.Ну а дома его ждали,
Больше всех ждала жена,
За нее переживали,
Не осталась бы вдова.

11.И пошла жизнь снова ладом,
Мирным занялись трудом,
И что надо и не надо
Тимофей тащил все в дом.

12.То притащит он железки,
То ведет велосипед,
То несет домой обрезки,
То разбитый вдрызг мопед.

13.Потихоньку обживались,
Время шло за годом год,
Никогда не зазнавались,
Их любил всегда народ.

14.Петь кончать уже мне нужно,
Тосты есть и у других,
Так давайте скажем дружно
Поздравляем молодых!

Не знаю, как завтра отреагируют на эти куплеты. А сегодня после бани я взял такси, погрузил пылесос, что решили подарить «молодым», баян и поехал к тете Шуре. Помог им установить столы, принес воды, хлеба, навел порядок во дворе и вечером пошел встречать Риту. Она утром мне написала: «Лапонька моя, с легким паром! Усе поняла, только встречай меня пожалуйста, а то там страшно идти. Целую, Рита. Твоя».
Простоял на остановке почти сорок минут, но так ее и не дождался. Вернувшись к тете Шуре, я предложил сесть ужинать. И уже когда заканчивали ужин, то есть где-то в половине восьмого пришла Рита.
— Вот поживи тут спокойно с таким поведением жены. Я прождал ее сорок минут по ее просьбе встретить, а она опять не пришла. Ну что мне делать?
— Он ходил тебя встречать. Замерз весь ожидавши, — сказала тетя Шура.
— Не могла я раньше придти, — как-то странно и не уверенно сказала Рита.
И снова она повела себя так, что как будто ничего особенного не сделала. Я-то ожидал, что она войдет в комнату и извинится передо мной, тем паче, что она знала о моей встрече ее. Но она даже и не подумала извиниться. И все мое спокойствие не выдержало. Я в душе был возмущен Ритой. Ужин был скомкан. Делать что-то по подготовке к завтрашнему застолью Рита не стала, сказав, что по телевизору будет последняя серия «Открытой книги» и ей хочется ее посмотреть.
— Ну идите, — сказала тетя Шура.
Выйдя на улицу, я сказал:
— Так ты опять считаешь, что ты хорошо поступила?
— А что я могла сделать, если нас в шесть часов собрал Спирин и сказал сделать сегодня, или завтра приходите.
«Точно такое она уже говорила», — подумал я.
— Так у тебя рабочий день, когда кончается? — сказал я.
— Мы подчиненные. Как ты не можешь понять этого? Что прикажут, то мы и должны делать.
Подходя к дому, Рита пошла по одной стороне улицы, а я по другой.
Дома был так же сухой разговор и я сразу же лег спать.


21-го января, понедельник
 
И так, прошли торжества «золотой свадьбы» тети Шуры с дядей Тимошей и моего дня рождения. Погуляли хорошо. Правда, многих приглашенных гостей не было. Тетя Шура рассчитывала, что будет 28 человек, а пришли только 17.
Первый тост с поздравлением «молодых» поднял Виктор Иванович. Когда выпили по первой стопке и закусили, я встал и сказал, что тоже хочу поздравить молодых. Только я их хочу поздравить музыкально. И я запел свои куплеты. Все были удивлены до предела, так как даже Рита с Анной Ильиничной не знали, что я написал эти куплеты. Слушали очень внимательно и после каждого куплета и хлопали в ладоши, и смеялись, и плакали. Я даже не ожидал такой реакции. Никто не был равнодушным. А уж больше всех куплеты тронули дядю Тимошу. Он достал платок и беспрерывно утирал нос и глаза, то от смеха, то от слез.
Все удивлялись, когда я мог так написать. Рита расцеловала меня.
— Во какой хитрый. То-то он и сидел все по ночам под ковром и что-то писал, — сказала Анна Ильинична.
Ее, конечно, никто не понял, так как никто и понятия не имеет, как я пишу дневник. Поняла эти слова ее только Рита. Но и для нее было удивительно то, что я так написал.
— Ну, Андреич, молодец! Хорошо сочинил. За такой тост стоит, товарищи, выпить, — сказал Виктор Иванович.
Дальше пошло хорошее веселье с песнями, с плясками, с частушками. С опозданием пришли Володя с Варей Агафоновы. Я подошел к ним и заставил выпить «штрафную». Веселились все от души. В один из моментов, когда на баяне играл Александр Афанасьевич (муж тети Кати), пошли плясать одни мужчины. Пригласили в круг и дядю Тимошу, но он отмахивался от приглашения. Тогда я подошел к нему и, схватив его на руки, стал кружиться и делать с ним «присядку». Он сидел как ребенок на руках. Когда я его отпустил, он закашлялся и схватился за бок. Но быстро все прошло и веселье продолжалось.
Часов в девять стали расходиться по домам, договорившись, что завтра собираемся все в одиннадцать часов.
В воскресенье утром я ушел из дома первым, так как решил взять такси и съездить за мамой. Так было и сделано. Мама быстро собралась и я привез ее к тете Шуре.
За столом сели около двенадцати. И снова веселились до вечера.
Когда сели за столы, Рита объявила:
— Товарищи, а сегодня моему Витюшке исполнилось два годика. У него сегодня день рождения.
— Как, именно сегодня? — спросил Виктор Иванович.
— Да. Во сколько он, мама, родился? — спросила Рита маму.
— У двинадцать часов дня, — ответила мама. А время было где-то уже без трех минут двенадцать. Виктор Иванович попросил всех встать и предложил тост за мой день рождения.
— Я сегодня, товарищи, примазавшийся к «золотой свадьбе». Прошу извинить меня за это, но сегодня действительно дата моего дня рождения и я прошу всех выпить за меня.
Так, только этим разговором и завершилось «отмечание» моего дня рождения. Потом я предложил тост за здоровье матерей, выразив этим внимание к маме.
Дальше веселье пошло своим ходом. Где-то во втором часу Виктор Иванович объявил перерыв и предложил сходить прогуляться. Так все и сделали, кроме меня. Я не пошел потому, что к тете Шуре пришли муж с женой, которые когда-то у нее жили на квартире и они поддерживают отношения. Мне приходились с ними встречаться и, зная их, я решил уделить им внимание и угощал их вместе с тетей Шурой и дядей Тимошей.
Время шло незаметно. Гости вернулись разрумяненные и довольные прогулкой. Рита упрекнула меня, что я зря не пошел. Я не стал объясняться, почему я не пошел, надеясь, что она и так поймет.
Снова было застолье и песни. Плясок нынче уже меньше было. Незаметно, но я захмелел даже больше, чем вчера. А получилось так, в основном, потому, что на второй день организм уже менее устойчив против спиртного, а выпивать пришлось много. То я кого-то просил выпить и сам показывал пример, то меня кто-то приглашал выпить, выражая свою расположенность ко мне.
Все было нормально, но когда вечером поехали домой, я завел с Ритой разговор о ее первом парне. Не помню с чего и почему начался этот разговор, но я сказал, что мне известно то, что этот парень не захотел на ней жениться.
Рита допытывалась, кто это мне сказал такое, но я не стал говорить, кто сказал и продолжал давить на то, что он не захотел на ней жениться. Это было видимо отвратительно с моей стороны и сейчас я думаю, что я не должен был говорить об этом Рите. И самое плохое то, что я не помню, почему зашел такой разговор. Я как-нибудь спрошу у Риты, с чего начался разговор. А пока я ругаю себя за такую бестактность. Это просто мерзко. И наверное поэтому Рита рванулась от меня и шла оставшиеся несколько метров до дома с матерями. Я не обиделся на нее за это и считаю, что здесь она права. Для себя я сделаю урок и впредь уже подобного допускать не буду.
Вообще же все прошло хорошо у тети Шуры. Компания была хорошая, простая, веселая и, главное, без пьяной дури. Тетя Шура и дядя Тимоша вчера и сегодня были довольны, что к ним пришли гости и сами под влиянием этого удовлетворения пили водку и были навеселе. Дядя Тимоша то и дело предлагал тосты за то, чтобы не было войны, а тетя Шура просила всех родных не забывать ее.
Наши с ней отношения нормальные, но только я уже больше не откровенен с нею. А так ни у меня и думаю, что и у нее нет антипатии друг к другу. Она, как мне кажется, стала еще добрее и доброта эта более серьезней. Но не знаю так это или нет.
Мама приехала вчера к нам и ночевала у нас. Рита и Анна Ильинична относятся к ней очень хорошо. Приятно видеть их внимание к маме.
Ночью у меня расстроился живот и я дважды поднимался в туалет и вообще спал плохо. А утром я встал совершенно больной. Состояние было просто ужасным, но, что удивительно, лучше, чем то, которое бывает при расстройстве вызванном чьими-то действиями. Когда расстроишься, то кипит все внутри, даже голова начинает в висках болеть, и чувствуешь как организм просто слабеет. Так что самым пагубным для организма являются нервные расстройства.
В училище дел не было в связи с каникулами.
Придя на агитпункт, я позвонил Рите и мы договорились вместе идти обедать домой. Матери наши были обе дома и были рады, что мы пришли вместе обедать. Мне кажется, что самым приятным для матерей являются хорошие супружеские отношения их детей. Во всяком случае на наших матерях это хорошо заметно. А я всегда любуюсь красотой отношений. И это любование сильнее всего трогает душу.
После обеда мы с Ритой пошли вместе снова на работу, договорившись, что вечером после работы мы пойдем с ней к тете Шуре, чтобы помочь там навести порядок после свадьбы и расставить все по местам.
В 16 часов у нас в училище состоялась лекция: «Воспитание активной жизненной позиции в человеке». Читал ее преподаватель Калужского пединститута А.Н. Терентьев. Говорил он много и долго, но это была констатация тех явлений и фактов, которые наблюдают и видят все и которые вызывают тревогу. Никаких предложений или дел, которые направлены против этих явлений и фактов лектор не сказал. Он просто проконстатировал явления пьянства, хулиганства, бездушия, потерю у многих людей хороших стремлений, разгильдяйское отношение студентов к учебе в пединституте и прочее. Под конец его болтовня надоела и люди стали разговаривать в зале.
После лекции я побежал в детский дом. Но ребята на репетицию не собрались, так как одна воспитательница куда-то исчезла и на работу не является, а другая не хочет браться за работу как следует. Они задумали провести сбор о профессиях в форме литературно-музыкальной композиции, а я сегодня предложил привести на этот сбор живых людей разных профессий, чтобы они рассказали, за что они любят свою профессию. А детдомовцы выступили бы перед ними с концертом. Предложение было принято, но не знаю, что получится.
Из детдома я пошел к тете Шуре и до предела удивился, застав у нее наших матерей. Они, проводив нас, поехали к тете Шуре и сидели играли в карты.
Вслед за мной пришла Рита и тетя Шура собрала скромный ужин, предложив мне «стебануть», как она говорит, научившись у меня. Я выпил чуть больше стопки и больше не стал. Это уже было осуществлением моего решения относиться к водке умеренно, чтобы сохранять трезвость. Поужинав, мы поставили стол, телевизор, зеркало на свои места, посмотрели немного телевизор и пошли домой.
— Када теперь придешь? — как всегда, спросил у меня дядя Тимоша.
— Не знаю, наверное не скоро, — ответил я. — Дел много.
— Каких дел? — недовольно сказал дядя Тимоша, — Приходи быстрей, — добавил он.
Его желание, чтобы я приходил к ним, абсолютно искреннее.
На остановке троллейбуса мы сели на такси и через десять минут были дома.
В программе «Время», по радио и в печати говорят о том, что большое значение в сегодняшнем международном положении имеют ответы Брежнева на вопросы корреспондента «Правды». Видимо люди засыпали ЦК письмами с тревогой за сложную международную обстановку и Брежнев решил дать ответ на эту тревогу, сказав, что ничего страшного нет, нас никто не испугает и все будет нормально. И сейчас меньше стали говорить о накалившейся обстановке, создавая впечатление, что все утрясается в лучшую сторону, тогда как в Афганистане гибнут наши солдаты и самолеты прилетают с цинковыми гробами. В Америке началась кампания по срыву Олимпиады в Москве. Чем она завершится сказать трудно, но неприятных и тяжелых моментов с проведением Олимпиады будет много наверняка.


22-го января, вторник
 
Сегодня я с утра занялся вопросами подготовки к выборам. А в десять часов директор провел совещание по вопросу участия преподавателей в ДНД. Меня снова хотят втянуть в дружинники, но я пока сослался на занятость с выборами.
После совещания мы четверо преподавателей пошли в спортзал и поиграли в волейбол два часа.
После игры мы с Лоскуткиным в «Орбите» купили пива и он пригласил меня к себе домой пообедать. Мы пообедали, попили пива, поговорили на разные темы, но больше всего о спорте и о предстоящей Олимпиаде. Потом Саша показал мне свой альбом. Я только сегодня узнал, что он всю жизнь связан со спортом. В этом году он заканчивает институт физической культуры.
Просмотрев альбом, мы пошли с ним в училище, но по пути я зашел в агитпункт и с настроением занялся делами выборов. Даже долго откладывающийся план работы избирательной комиссии писался очень легко. Я позвонил Рите, чтобы она позвонила мне после работы, чтобы идти вместе домой. Так мы и сделали.
Маму сегодня утром я проводил к Вале. От нее она собиралась пойти к Ване, но не знаю, ходила она или нет, так как с Ваней у меня по-прежнему нет никаких связей. В баню он не ходит сейчас по пятницам.


23-го января, среда

Мое плохое душевное состояние сказывается и на поведении. Я сделался задумчивым, невеселым, неразговорчивым. При хорошем настроении мы с Ритой то и дело игрались, шутили, а теперь этого нет. И это настроение замечает Анна Ильинична.
— Ты что-то невеселый? — сказала она сегодня. — Что-то у тебя не то.
— Да вы что? Все нормально.
— Нет, что-то не то. Ты был не таким.
Я ничего не ответил, но с благодарностью подумал об Анне Ильиничне: «Вот это и есть познание человека, что при малейших отклонениях души близкий человек может заметить настроение и попытается выяснить в чем дело», — подумал я.
Я не знаю, от чего некоторые люди не могут «читать» другого, близкого себе человека. Или им безразлично, или они не видят, не ощущают внутреннее состояние другого. Так я сейчас думаю и о Рите. Даже когда сегодня я стал одеваться в старые брюки и в старый костюм, она ничего не говорила, видя эту необычность. А Анна Ильинична заметив, спросила:
— А куда это ты так собираешься?
— На работу, — неприятным тоном ответил я. Неприятным потому, что я злился на Риту. Ведь она должна была сразу же задать мне этот вопрос. А ей было как будто безразлично, почему я так одеваюсь.
— Что-то непохоже, что на работу, — продолжила Анна Ильинична.
— Почему не похоже? Что, не тот костюм надеваю?
— Да. Это ты куда-то еще собрался.
Я промолчал, но Анна Ильинична была права. Я собирался в училище не так, как обычно потому, что сегодня был объявлен в училище спортивный день и меня физкультурники попросили принять в нем участие. Планировалось, что будут устроены соревнования по лыжам. Я не хотел принимать участие из-за того, что было много дел по выборам и просто не было настроения.
Придя в училище, я сказал, что я одет не по спортивному и распахнув пальто, показал рубашку с галстуком.
— Ничего. Мы тебе дадим свитер, — сказала Царева.
Она покопалась в шкафу и достала толстый темно-синий свитер.
— На, одевай,
Здесь уже я ничего не мог сказать.
Сняв галстук, я надел свитер.
Люди подходили и подходили. Большинство были одеты по-спортивному.
— А где будут соревнования? — спросил я у Лоскуткина.
— Здесь не далеко, в Ромоданово. Там на той стороне Оки есть лыжная база «Спартака». Там и лыжи будем брать.
— Ну собирайтесь. Я пойду, позвоню кое-куда, — сказал я.
На завтра на десять часов утра я задумал собрать членов избирательной комиссии и кое-кому еще не позвонил, чтобы пришли.
Звонить я пошел в агитпункт. Обзвонив, я принялся дописывать план работы избирательной комиссии. Но и на этот раз не дописал.
— Давай три рубля, — сказала Царева, как только я вошел в спортивную комнату.
— Зачем?
— Там после соревнования пообедаем, не понимаешь что ли?
— Это тогда будет пьянка, а не соревнование.
— Давай, давай. Жалко что ли? Уже все сдали.
Я с нежеланием, но отдал три рубля. Водку пить мне действительно не хотелось.
Сборы продолжались. Откуда-то принесла Царева ведро картошки, Палтусова принесла несколько буханок хлеба, кто-то хвалился, что взял с собой сала.
Наконец, сели в автобус и поехали. По пути купили одиннадцать бутылок водки, консерв, ситра, сыра.
«Это будет точно пьянка», — подумал я и сказал вслух:
— Куда вы столько набрали?
— Да этого еще мало будет, — сказал Банин, — нас сколько здесь?
— Пятнадцать человек, — сказал Сиваков.
— Ну вот. Я же говорю, мало будет, — сказал уверенно Банин.
— Пошлем тогда Баркунова в магазин, — сказал Сорокин.
До самого домика автобус не дошел и метров двести шли пешком. Домик действительно построен под лыжную базу. В одной из комнаток живет старушка, числящаяся сторожем этого домика. Лыжи выдает подруга Царевой.
Лыжи получили не все. Кое-кто остался готовить стол.
Пробежав по ручью километра полтора, мы свернули влево, поднялись в гору и стали кататься с горы. Я еще раз убедился, что катание с горы требует тренировки. Как и в первый раз катания с горы в Ольговке, я сначала съезжал неуверенно, а потом уже ездил легче. Мне понравилось, что почти все наши мужчины ездили уверенно и смело. Некоторые даже с очень крутых склонов съезжали, откуда я не решился съехать.
Женщин было только трое. Покатавшись час, все заспешили снова в домик. Мне удалось минут десять удержать их предложением, что там еще ничего не готово.
Приехав в домик, я спросил все ли в сборе. Оказалось, что не возвратилась еще Палтусова. Она на лыжах ходит совсем плохо и где-то отстала от всех.
— Да придет, куда она денется, — сказал Банин, — давайте садиться.
— Никаких садиться. Надо поехать ее поискать. Ведь она может и заблудиться, — сказал я.
— Да брось ты. Где тут блудить? — сказал Буланов.
— Баркунов прав. За ней надо идти. Дело не в том, что она заблудится, а в том, что может не найти этот домик, — сказал Юрий Васильевич.
— И я про это говорю. А потом и вообще нехорошо садиться за стол, зная, что человека одного нет и не известно почему его нет. Лучше давайте все сделаем как положено, — сказал я.
— Правильно, — согласилась подруга Царевой.
Было решено идти искать Палтусову. Лоскуткин быстро переобулся, взял лыжи и вышел на улицу. Пока он закреплял лыжи, мужчины давали ему «напутствия» по поводу поведения с Палтусовой, если он ее найдет.
— Сделай все, чтобы человека привел довольным, а то бросили одну в лесу, — с иронией сказал Юрий Васильевич.
Кто говорил: «не подкачай», кто: «слишком не увлекайся, а то холодно», кто: «да побыстрей, а то ждем».
Ждать Лоскуткина пришлось не долго, но мужчинам, да и женщинам не терпелось поскорее выпить. Кто-то предложил сесть за стол и Царева уже поставила на стол бутылки.
— Нельзя так делать. Послали человека, а сами за стол. Это не честно, — сказал я.
Царева убрала бутылки. То и дело один за другим выходили на улицу и смотрели, идут или не идут. Наконец кое-кто не выдержал и сели за стол. Коньков взял баян и стал играть «Шаланды полные кефали». Вдруг вбежала с улицы Блохина (жена Клименко) и сообщила: «Идут». Юрий Леонидович заиграл марш Мендельсона.
Все быстро сели за стол и налили по стопке водки. Банин встал сказать тост.
— Товарищи, сегодняшнюю нашу компанию будем считать спортивным мероприятием. Я предлагаю и впредь проводить такие мероприятия. Ну вы поняли меня?
И дальше пошло застолье, какое обычно бывает в подобных случаях. Водку все пили с жадностью. Благо, что была хорошая закуска. Много пили и женщины. Но больше всех пила Блохина. Если остальные не допивали стопку сразу, то она опрокидывала одну за другой.
Я выпил всего две стопки и больше не стал. В таких ситуациях я всегда, как уже отмечал, соблюдаю умеренность и жадность к водке не проявляю. А сегодня мне еще и не хотелось ее пить.
Все быстро захмелели и потянуло на песни. Баян снова взял Коньков. Играет он бесподобно. Это второй баянист после Бороздинова, который владеет баяном без всякого труда. И вся красота этой легкости в гармонии левой и правой рук. Я восторгался им от души.
Песни пели не слаженно, но с задором. Водку пили уже кто хотел. И, не переставая, пила Блохина. Когда начались танцы, она часто выбегала на улицу и возвращалась в комнату вся обсыпанная снегом. И все же я удивлялся ею, что при таком количестве выпитой водки она держалась хорошо: танцевала, пела, шутила.
Вдруг Царева объявила, что водка кончилась и надо еще собрать по рублю. Денег ни у кого почти не оказалось, но минут через тридцать на столе появилось две бутылки «Пшеничной». На них набросились с еще большей жадностью. И когда я сказал, что не буду пить, то это вызвало радость. «Хозяин барин. Нам больше достанется», — сказал Сорокин.
И все же все, кроме Блохиной, держались нормально. Никаких безобразных действий никто не допускал. Все пели, плясали, танцевали.
В пять часов я засобирался домой, зная, что мне еще надо зайти в детский дом. Вслед за мной засобирались и другие. Назад мы шли вереницей пешком через Оку.
На площади Ленина меня окликнул Лоскуткин и предложил подождать всех. Я увидел, что Блохина шла под руку с Баниным. Когда они подошли ко мне, он сказал, передавая мне Блохину.
— На подержи ее.
И только теперь я увидел, что Блохину развезло. Она просто не могла стоять на ногах. Хорошо, что подошли Царева и все остальные и взяли у меня ее. Мне было просто неудобно.
Я отозвал Лоскуткина в сторону и предложил ему пойти вместе домой.
— Да мы еще собираемся посидеть, — сказал он.
— Зачем? Ведь ты уже и так изрядно выпивши. Придешь домой вовремя, в нормальном состоянии. Пошли.
— Нет. Я все же пойду посижу еще.
— Ну смотри. Я пошел.
В детском доме я порепетировал песни только с Мариной Лебедкиной. Воспитателей сегодня ни одной не оказалось.
Татьяна Степановна в разговоре со мной высказала недовольство работой воспитателей. Ведь они и в самом деле никакой работы, кроме подготовки уроков с ребятами не ведут.
Дома встретила меня Рита. Ничего снова не спросила у меня и я ничего не сказал о проведенном дне. «Это уже совсем ненормально», — подумал я. Ссоры между нами нет, но и в молчании я вижу и чувствую ненормальность. Риту же не могу понять. Такого я не ожидал. Неужели она специально замкнулась? Я даже не понял заметила ли она, что я выпивши или нет.
В общем, все было нормально-ненормально. Мы перебрасывались кое-какими фразами, смотрели телевизор и я все время думал какое настроение и чувство сейчас у Риты.
Пришла Анна Ильинична с работы и Рита предложила поиграть в карты. Мы поиграли немного и посмотрели «Время». Сегодня передали, что Сахаров выселен из Москвы, но куда — неизвестно.
Надо отметить, что вот уже довольно продолжительное время у нас хорошие отношения с Анной Ильиничной. Она чувствует себя нормально, с хорошим настроением приходит с работы, доброжелательно относится к нам и все идет хорошо. Я, конечно, доволен, но не обольщаюсь, так как не могу считать это благополучие постоянным. Ведь плохое может ворваться неожиданно. Я себя не могу упрекать в том, что могу ни с того, ни с сего начать кромсать хорошее. Я постоянно думаю, понимают ли это Анна Ильинична с Ритой. Очень плохо, если не понимают. Ведь мое плохое поведение есть результат воздействия на меня. И это воздействие стало исходить со стороны моих близких людей. Я замечаю, что чужие люди меня так не раздражают, как близкие. Вот, например, я вижу как плохо ко мне относятся Турусова, Кочеткова и Грошикова. Их бесит, что я не признаю их и они стараются меня щипать при малейших возможностях. А я, понимая их, даю им отпор и они еще больше злятся. Пыталась чего-то добиться от меня Мартынова, но, убедившись в бесполезности диктовать мне действия в тех или иных ситуациях, притихла, затаив злобу на меня. Даже здоровается со мной только кивком головы.
Я понимаю, что это отношения не здоровые, не красивые, бесчеловечные, но остаюсь спокойным, понимая что они мне чужие люди, которым я не раскрываю душу, с которыми не решаю проблемы своей жизни, с которыми я не бываю самим собой. А дома я не могу быть безразличным и равнодушным к плохим действиям и к тому, чтобы не реагировать на плохие отношения. Я выбиваюсь из колеи, делаюсь просто больным, если на меня действует какая-то ненормальность.


27-го января, воскресенье
 
Давно я уже не писал похвалы времени, а оно вот даже за прошедшие три дня многое изменило. И изменило в лучшую сторону, чем я очень доволен.
Не знаю почему, но совсем нормальным стало отношение ко мне Грошиковой. В четверг и в пятницу мы работали на избирательном участке и она была со мной в добрых хороших отношениях. Я удивился ее перемене, но не стал ничего говорить. Видимо она просто поддалась Турусовой и та настроила ее против меня. А сейчас Грошикову освободили от работы на месяц в связи с выборами и я определил ей рабочий день на избирательном участке с 10 до 17 часов.
В четверг я провел первое заседание участковой избирательной комиссии. Как и в прошлом году в нее выбрано 11 человек. Пришли на заседание все. 7 человек участвовать в такой комиссии будут впервые. Я рассказал им, что и как они должны делать. Контакт завязался вроде бы не плохой. Всем я дал сразу же поручения и некоторые сразу же приступили к их выполнению. Многие жители участка отказываются голосовать и я попросил членов комиссии обойти квартиры их и узнать подробно причину отказа. В основном отказываются из-за плохих условий жилья.
В пятницу плохо прошла у нас баня. Валера плохо натопил и пара хорошего не было. Удовольствия мы не получили.
В 17 часов в пятницу я побывал на совещании в райисполкоме. На сей раз его проводила Ахлебинина. Чувствуется, что организация выборов проходит нынче тяжело. Многое не успевается делаться в сроки. Кандидатов, как я уже отмечал, выдвигают по заранее расписанному горкомом партии списку. И снова в основном остаются те же самые что и были. Особенно начальство. Никаких бурных собраний нигде не проводится. Секретари партбюро готовят человека, который предлагает кандидатуру и тех, кто поддержит ее, а люди сидят и соглашаются с тем, что им предлагается.
Трудность выборов в том, что очень много работы с оформлением кандидатов, которых набирается очень много.
Наладились отношения и с Ритой. Моя душевная боль прошла и я чувствую себя нормально. Правда, и здесь я уже не восторгаюсь и не тешу себя тем, что теперь постоянно будет у нас с ней все хорошо. Я часто задумываюсь над ее словами, сказанными в один из наших разговоров во время ссоры: «Тебе надо было жениться на молоденькой девчонке и воспитать ее в своем духе, а меня ты уже не перевоспитаешь».
Однажды я ей сказал: «Ведь у тебя какая черта: ты что-то напроказничаешь и не любишь, чтобы тебя за это ругали. И эта у тебя всю жизнь есть такая черта». Рита с этим согласилась. Она рассказывала, что в детстве ей чаще попадало от матери, чем Виктору Ивановичу, потому что Виктор Иванович, провинившись, извинялся перед матерью, а Рита нет. Она просто не понимает, как все сглаживает признание вины.
Сейчас у нас с ней все хорошо. Я звоню ей, чтобы пойти с ней домой вместе обедать, и вечером после работы идти вместе домой. И мы так и делаем. Рита на место встречи приходит вовремя.
Если говорить обо мне, то я во многом уже изменил себя в лучшую сторону в отношениях к Рите. Никому не понять сложности процесса этого изменения. Ведь я уже был вжившимся в свободный образ одинокой жизни. И только активная напористость Риты вывела меня из этого психологического настроя. Я хорошо ощущал как сложно и тяжело проходил процесс перерождения из этого состояния. Ведь я был настроен на то, что обменять одинокую жизнь на супружескую я могу только при стопроцентной гарантии точно, что супружеская жизнь будет хорошей. И понимал так, что одинокая жизнь лучше, чем плохая супружеская. Это убеждение и сейчас у меня такое, поэтому я не хочу плохой жизни с Ритой.
Ну и дальше о событиях. В субботу мы с Ритой поехали к маме в Ольговку, чтобы проведать ее и покататься на лыжах. Настроение у нас у обоих было кисловатым, но я его не проявлял явно, а у Риты эта вялость была явно заметна. Я подбадривал ее и просил оживиться.
Мама была рада нашему приезду, но с огорчением сказала, что у них нет газа и она не может приготовить обед. Перед нашим приходом от мамы ушла Валя кататься на лыжах. Мы тоже с Ритой быстро переоделись и пошли в лес. Придя на горку, я смело поехал с нее, но лыжи катились так плохо, что порой затормаживались резко и я не смог удержать равновесие и упал. Потом все же я стал съезжать без падения, но лыжи катились плохо. Рита ездила по лесу в надежде разыскать Валю. Однако первым Валю увидел я. Она подходила к горке снизу. За спиной на поясе куртки у нее был привязан пластмассовый синий бочонок. Они с Ритой несколько раз съехали с половины горки, а больше стояли и о чем-то разговаривали. Наконец заявили, что едут к роднику и, набрав воды, пойдут домой.
— А я еще разок съеду, — сказал я.
— Смотри, не сломай лыжи, — сказал Рита.
Они ушли от меня, а я, стоя на горе, почувствовал усталость. Подумал: «Может не надо больше съезжать». Но все же решил поехать. И вдруг уже почти внизу, лыжи резко тормознули и я упал. Даже не заметил как воткнулась в снег правая лыжа и не почувствовал как отломался загнутый нос лыжи. Только поднявшись, я увидел, что нос отломан. С трудом нашел его в снегу и держа в руке подумал: «Вот как подтвердилось предчувствие. Ведь не хотел же ехать».
Не снимая сломанную лыжу, я пошел к роднику. Рита была удивлена на мой взлохмаченный вид, не замечая, что я иду со сломанной лыжей. Когда я показал им нос от лыжи, то Валя сказала Рите: «Вот как ты ему накаркала».
Так на сломанной лыже я пошел и домой. Шел не очень быстро, но пришел на много раньше Вали с Ритой.
Газа у мамы все еще не было. И когда Валя с Ритой пришли, мы без задержки поехали домой.
К вечеру мороз еще больше усилился и мы никуда не пошли больше и всю оставшуюся часть дня читали с Ритой газеты. Прочитали «Неделю», «Правду», «Советскую культуру» и я прочитал «За рубежом». Эта газета всегда мне нравилась своим более-менее истинным изложением событий, а в этом номере об Афганистане написано в искаженном виде. И больше всего я возмутился явной ложью о Бабраке Кармале. Написали так, что неизвестно откуда он взялся. Ничего не сказано о вводе наших войск в Афганистан. А ведь сейчас весь мир кипит афганскими событиями. И хотя был расчет на то, что ввод войск в Афганистан успокоит положение, но ничего из этого не получилось. Многие страны зажужжали как пчелы. Жаль только того, что гибнут наши солдаты на чужой территории. Наши об этом ничего не пишут и не говорят. А американцы передают о столкновениях наших солдат с партизанами. Любопытно то, что тех, кто недоволен вводом наших войск, наши средства информации называют бандитами, бандами наемников, а американцы их называют партизанами.
События продолжают быть тревожными. Американцы возмущены до предела вводом наших войск в Афганистан, но сделать ничего не могут. Сдерживает их только то, что боятся быть побитыми. Если бы они не чувствовали нашу силу, они бы давно проявили себя. А так пока даже против Ирана никаких действий не проявляют, кроме сосредоточения войск и авианосцев вокруг Ирана.


2-го февраля, суббота
 
Так и не получается у меня ежедневных записей. Не знаю, как этого добиться. Если только бросить занятия всеми другими делами: чтение газет, игру на баяне, просмотр телевизора, прослушивание радио. Но ведь эти дела тоже необходимы.
Недели стали проходить быстро. 28-го января студенты приступили к занятиям после каникул и у меня во вторник и в среду были уроки. Все свободное от уроков время я занимаюсь подготовкой к выборам. Дел находится много. Грошикова работает с ленцой. То и дело ей приходится говорить, что надо делать какую-нибудь работу. Она отдала печатать Александре Дмитриевне списки, не обработав их до конца. И Александра Дмитриевна находит много недоделок. От разноса Грошиковой я воздерживаюсь, стараясь ей намеками дать понять, что дело надо делать хорошо.
В училище с понедельника начало проводить ревизию КРУ (контрольно—ревизионное управление). Кто-то написал анонимку о том, что в училище многим лицам платятся незаконно деньги. Все шишки теперь полетят на Калерию Александровну. Она уж как не старалась всегда держаться спокойно, на сей раз помрачнела. Мне жаль ее. Ведь она всем хотела сделать хорошо. И тем, у кого часов не хватало в конце года, она давала возможность восполнить их, вернее находила такую возможность. И ей теперь обидно за то, что приходится объясняться перед комиссией. Поговаривают, что на сей раз дело может обернуться серьезно для нее. Но я думаю, что дело до снятия ее с работы не дойдет.
Дома у нас все хорошо. Идет нормальная добрая жизнь. Никто ни кому не портит настроение. Когда собираемся дома все втроем, то много шутим, играем в карты. Не знаю как Рите, а мне нравится с нею барахтаться. Иногда я взваливаю ее себе на спину и приседаю с нею. Я всегда любил и люблю поиграться, пошутить. И сейчас я это делаю от души.
Перемены во мне произошли большие. Время работает на то, что Рита делается мне все роднее и роднее. И я не вижу ничего серьезного, что бы могло портить нашу жизнь с ней.
О себе следует написать, что я во многом изменился в сравнении с тем, что было пять лет назад. Тогда я возраст не ощущал ни в чем. А сейчас я его чувствую и в суждениях, и в энергии, и даже в своей внешности. На голове прибавилось седин и наверное их уже стало наполовину с моими темными волосами. Я заметно располнел и лицом, и шеей, и телом. Не знаю, как я выгляжу со стороны, но сам вижу в зеркало, что тело стало не то, что было. Наверное, теперь я уже полностью стал мужчиной. И если раньше мне казалось доступным все в энергии, в движениях, в действиях, то теперь я чувствую, что кое-что не могу так делать, а кое-что наверное и не сделаю. Ну, например, заниматься на турнике не смогу так, как занимался, в плясках кое-что делаю с затруднением.
Но вообще-то энергия молодости еще вся не исчезла. Я стараюсь не поддаваться неуклюжести и веду себя так, чтобы не выглядеть и не ощущать себя увальнем.
Сегодня мы с Ритой побывали у тети Паши на поминках Ивана Григорьевича. Исполнилось год, как он умер и она пригласила нас.
Рита почему-то сначала не хотела идти, ссылаясь на то, что она не знала тетю Пашу, была не знакома с Иваном Григорьевичем. И странно. Если я когда-то больше хотел быть в компаниях один, то теперь я бы даже не пошел сам, если бы Рита отказалась идти со мной в гости туда, где мы должны быть вдвоем. Я просто хочу везде быть с нею. И Анна Ильинична, когда услыхала сегодня, что Рита не хочет идти, сказала:
— Ты что это, девочка? Раз Виктор идет, то и ты должна идти. Как говорится: «Куда голова, туда и шея».
И Рита согласилась. Я даже подумал: «Может быть, она отказывалась потому, что хотела проверить хочу ли я с нею идти».
По пути к тете Паше мы зашли к Вале и пошли с нею вместе.
На поминки приехала и мама. На улице вчера резко потеплело и все покрылось льдом так, что идти очень трудно. Но мама добралась.
Кроме нас в компании еще были Зоя с Николаем и сосед тети Паши с женой.
Поминки прошли очень хорошо. Снова многое было вспомянуто из прошедшей жизни. Все друг друга слушали с интересом.
Тетя Паша с восторгом вспоминала, как я интересно вел себя на свадьбе Володи, переодевшись в женщину.
Потом вдруг кто-то предложил выпить за память о Тамаре дяди Прониной. После тоста заговорили о ней.
Разговор был таким простым и душевным, что даже Рите было интересно.
Я был доволен, что выдержал умеренность в употреблении спиртного и чувствовал себя нормально. А Николай опьянел и на него сыпались упреки Зои и тети Паши. Он никаких глупостей не допускал, но им не нравилось, что он, опустив лицо на растопыренные пальцы рук, уснул. От их упреков он сразу же проснулся и участвовал с нами в разговоре.
Мы с Ритой думали, что на поминках будут Ваня с Тамаркой, но их не было, хотя тетя Паша и приглашала их. Не пришли они якобы из-за плохого самочувствия Вани. Но не знаю, так ли это. Никто ничего не стал говорить о них, но кажется, не только я почувствовали, что хозяйка не очень-то и хотела, чтобы они здесь были. И я думаю, что если бы они были, то такой бы простоты и душевности в компании не было. Когда заговорили о смерти Тамары, то мама вдруг как-то неуверенно сказала:
— Лёне надо было давно забрать Тамару от этого зверя, а то он все с ним по-хорошему обходился.
— А что Лёня мог сделать? — сказала Зоя, тоже не твердым тоном.
— Это ей уже Иван так вправил толкование о Лёне. Сама она была совсем другого мнения о Лёне, — резко сказал я. — Мама, ты же знаешь все о Лёне. Зачем ты сейчас так говоришь?
Я заметил, как такому моему заявлению удивилась тетя Паша. Даже выражением лица она среагировала. Она как будто не ожидала, что я могу так прямо заговорить против Вани.
Сразу же меня все поддержали в том, что Лёня не при чем и мама, следуя своей манере, сразу же со всеми согласилась и стала говорить, что Лёня не виноват. Я, кажется, отмечал черту мамы не иметь своего прочного мнения и соглашаться с разными мнениями об одном и том же деле.
Домой мы пошли вместе с Валей, с Зоей и с Николаем. Но нам с Ритой надо было зайти к Виктору Ивановичу за Анной Ильиничной. Валя тоже решила зайти с нами и мы распрощались с Зоей и с Николаем.
Анны Ильиничны не оказалось у Виктора Ивановича, она уже ушла домой. Валентина Васильевна предложила нам попить чая, но мы отказались и пошли домой.
Анна Ильинична действительно была дома и я в шутку сказал:
— Вот как. А просили нас зайти за вами. Чтоб я теперь еще заходил.
Анна Ильинична ничего в ответ не сказала, а потом мы с Ритой заметили, что она сидит с плохим настроением.
— Что с тобой, мама, случилось? Почему у тебя такое плохое настроение?
— Обижать не надо.
— Да ты что? Чем мы тебя обидели? — с удивлением спросила Рита.
— Это что-то не то, — добавил я.
— То, что вы мне высказываете, что зашли за мной и больше не зайдете, — сказала Анна Ильинична.
— А вы разве не заметили, каким тоном это было сказано? — сказал я.
— Ну и что.
— Да мы просто так тебе сказали.
— Это вы зря. Мы не можем обижаться за то, что вы не дождались нас. У нас и договоренности твердой не было. Мы просто зашли на всякий случай. Никто на вас не обиделся.
— Ну ладно вам, — все еще сердитым тоном сказала Анна Ильинична и стала стелить себе постель.
— А в картишки не хотите сыграть?
— Не хочу.
Мы тоже постелили постель и легли.


3-го февраля, воскресенье
 
Утром я проснулся около шести часов и, включив под ковром фонарь, стал писать дневник.
Через час встала Анна Ильинична и начала делать зарядку. Она махала руками, потом наклонялась вперед. «Видела, как я делаю и повторяет теперь», — подумал я.
— Мама, я прошу извинить меня и не обижайтесь, пожалуйста. Я просто пошутил.
— Да ладно. О чем ты говоришь, — теперь уже хорошим и согласным тоном сказала Анна Ильинична.
В девятом часу Анна Ильинична ушла на работу, а мы с Ритой еще лежали в постели. Вскоре и я встал, так как мне к половине десятого надо было быть в училище. Еще в четверг на совещании у директора меня попросили принять участие в агитпоезде, который должен обслужить лекциями и концертами пригородные населенные пункты. Мне предложили выступить с лекцией в Шопинском Доме культуры и в Секиотовском сельском клубе.
Автобусы с участниками агитпоезда собрались в одиннадцать часов у Ленинского райкома партии.
Вышедшая на улицу из райкома третий секретарь райкома партии Тамара Петровна Балашенко поздоровалась со мной и спросила, с чем я еду в агитпоезде.
— С лекцией, — ответил я.
— Тогда зайдемте ко мне.
Придя в ее кабинет, я рассказал ей о тех людях совхоза «Циолковский», о которых я буду говорить в лекции.
— А кто вам назвал этих людей?
— Я звонил в совхоз и разговаривал с председателем рабочкома совхоза Афанасьевым.
— Вот молодцы. Очень хорошо, что вы так осведомлены. Желаю вам успеха.
Мы вышли с ней на крыльцо. Здесь стояли два милиционера и молодая женщина из орготдела райкома партии.
— Значит вы маршрут знаете? — спросила Балашенко у капитана.
— Да.
— Ну поезжайте тогда.
И милиционер на «Жигулях» поехал впереди, за ним четыре раскрашенные лозунгами автобуса, а за ними другой милиционер ехал на «Волге». Сначала мы проехали по центральным улицам Калуги и выехали на дорогу за город. В Доме культуры Шопино в зале сидело только человек 5—6. Но буквально через минут десять зал был заполнен. Девушка — работница Дома культуры объявила меня как лектора.
Выступал я нормально. Материала в голове было много и я мог бы говорить долго. Люди слушали внимательно и я видел по лицам их, что они относятся с интересом к тому, что я говорю. И я сам почувствовал удовлетворение от того, что у меня нормально получается выступление и от того, что я располагаю материалом и по выборам и по международному положению. Я сначала рассказал об организации выборов нынешних, а потом о международном положении. Выступал 20 минут.
После моего выступления наши студенты дали концерт.
Неприятным было то, что на этом мероприятии не было никого из начальства. Как будто их это не касается.
Из Шопино мы поехали в Секиотово. Здесь в маленьком клубике человек на 100, состоящем из зала и кинобудки, были только зав. клубом и еще три человека. Минут через десять подошло еще несколько человек и среди них один пьяный парень. Я удивился, что войдя в клуб, он вел себя нормально. Побыв немного в клубе, пришедшие ушли. Прождав еще минут десять, мы сели в автобус и поехали домой.
Дома меня ждала Рита и мы всю оставшуюся часть дня провели с ней дома.
Погода стоит хорошая и зима легче переносится.
Тревогу вызывает только международная обстановка. Ее напряженность не ослабевает, а наоборот усиливается. Интенсивные действия Америки против Советского Союза делают незаметными действия Китая против нас. О Китае почти совсем ничего не говорят, как будто Китай перестал разносить нас. Это я понимаю как умышленное молчание. Ведь начни сейчас говорить еще и о действиях Китая, то и вообще люди устрашатся плохим положением дела. Действия Америки переключили внимание людей с Китая на себя. Теперь уже все видят опасность не в Китае, а в ней.
Сказать, что человечество находится на грани войны, нельзя. Но я хорошо понимаю и ощущаю, что идет усиленная подготовка к тому, чтобы оцепить Советский Союз мощным канатом всевозможных военных средств, чтобы одним махом затянуть этот канат и решить с Советским Союзом вопрос так, чтобы его не было.
И наверное действия, которые сейчас делаются открыто просто умышленно затмевают истинный план и цель.

Пояснение к записи за 16-е ноября (пятница) 1979 г.
В связи с тем, что у меня пропала тетрадь № 28, я вынужден сделать некоторые пояснения к тетради № 29.
Во-первых, о Тамаре и ее трагедии. Это дочь дяди Прони и Марии Ефимовны, то есть родная сестра Лёни, а нам — двоюродная.
Много лет она прожила в Норильске и работала врачом. Она была красивой, интересной и по-своему простым и добрым человеком. А вот свою личную жизнь она не могла устроить. У нее было много поклонников, но настоящего мужчины, который бы пришелся ей по сердцу и она могла бы связать с ним свою судьбу, у нее не было. Были многочисленные увлечения и временные отношения с мужчинами.
И вот она познакомилась в Норильске с Александром Казаковым. Не знаю, любила ли она его, а он любил ее безумно. У него была жена, но почему-то покончила с собой, оставив его с двумя детьми: дочерью и сыном.
И Тамара решила связать с ним свою судьбу, зарегистрировала с ним брак. У нее тоже был сын внебрачный. Они стали строить совместную жизнь с большим размахом. Это им позволяли большие деньги, имеющиеся у них от долголетней работы в Норильске.
Они купили хорошую квартиру в Пскове, куда сначала Саша переехал один, а Тамара продолжала жить в Норильске.
То ли из ревности, то ли из-за подозрений Сашка поручил своему родному брату, живущему тоже в Норильске, следить за Тамарой. Брату кто-то доложил, что Тамара встречается с каким-то мужчиной. Он взял нож и явился на квартиру. Не знаю, был ли у нее мужчина, но он утверждает, что был и набросился на Тамару с ножом. Она как-то успела ухватиться рукой за лезвие ножа и убийство не состоялось.
Через какое-то время Тамара переехала в Псков и они стали жить с Сашкой. Не знаю на какой почве Тамара стала увлекаться спиртным. В Пскове она работала врачом, пользовалась авторитетом и как врач, и как хороший человек. Но, придя после работы домой, она организовывала выпивки, на которые не хватало заработанных денег. В ход пошли норильские запасы. К питью она приобщила и Сашку.
Время шло и они продолжали вести разгульный образ жизни. Начались скандалы на почве растрачиваемых денег. Они стали ненавидеть друг друга.
Лёня пытался что-то переделать и предлагал Тамаре развестись с Сашкой и жить самостоятельно и растить своего Павлика. Но Тамара почему-то не шла на это. К тому же она, якобы, завела любовника в Пскове и это стало известно Сашке. Отношения их еще более обострились и стали невыносимыми. Они были обозлены друг на друга так, что готовы были проявить любую жестокость в наказание друг друга. И Сашка пошел на крайнюю меру — он убил ее. Жизнь Тамары закончилась трагически в 44 года.
Как бы там ни было, но я целиком и полностью вину кладу на Сашку. Он проявил себя не как мужчина, а как жестокий убийца и ему надо было присудить такой срок, чтобы он скончался в тюрьме, а не ходил по земле.
Если Тамара не могла порвать с ним, он должен был сам это сделать и жил бы как человек и растил своих детей. А так он для всех стал убийцей. Отсидел он сколько-то лет из девяти, и вышел досрочно. Но как он себя ощущать будет после такого зверства — не знаю. Это изверг, которому не должно быть места на земле. До конца дней его должны преследовать постоянно слова: «Я — убийца», «Я — убийца», «Я — убийца…».
Вот такая трагедия случилась с нашей Тамарой.

А теперь о Рите. Уже по первой книге моей «Протокол жизни» можно понять, что отношения у меня с ней не получились идеальными, каких я хотел. Она оказалась человеком далеким от идеала. А идеал в моем понимании — это человек, у которого чистые и хорошие мысли и дела. Кто-то из французов сказал, что хороший человек должен быть и наедине с собой хорошим. Я абсолютно с этим согласен. Хороший человек должен контролировать все свои мысли и действия.
Есть люди, которые имеют хорошие суждения о хорошем, осуждают кого-то за неблагодарные действия, а сами, попав в какие-то ситуации, легко подстраиваются под эти ситуации, даже если они и явно не благородные.
Так вот, Рита оказалась таким человеком. Она с желанием и пониманием рассуждала о благородстве, но действовать благородно и порядочно не могла. В этом вся суть ее натуры. Таких людей много, у которых соблазн к неблагородным действиям сильнее того, что есть в мыслях и суждениях.
Хочу это подтвердить на живом примере. Рита осуждает непорядочность в супружеских отношениях, но, увидев как ее начальник полковник Мантров при очередной пьянке в бору волочился за милицейской красавицей Тамарой Руденской, она с одобрением отнеслась и к действиям Мантрова и к готовности Руденской отдаться Мантрову из-за того, что он ее начальник.
Я не признавал такое и возмущался, как Рита может одобрять явную непорядочность и аморальность начальника и его подчиненной, которые проявлялись у всех на виду.
И еще об одном моменте, о котором написано в 28-й тетради. Это об училище. В конце августа 1979 года на педсовете нам был представлен новый директор культпросветучилища Петр Иванович Антонов. Обком партии вместе с управлением культуры все же сместили Василия Ильича Сахарова с поста директора, который он занимал долгое время, который по-настоящему относился к воспитанию кадров культпросветработников, был авторитетом для преподавателей училища и работников культуры области. Он получил звание Заслуженного работника культуры РСФСР.
Вместо того чтобы проводить его с почестями на заслуженный отдых, обком КПСС, облисполком, областное управление культуры его просто освободили от должности директора. Освободили тихо, когда преподаватели были в отпуске, показав непорядочность работников руководящих органов.
Петра Ивановича Антонова я знал как заведующего отделом пропаганды и агитации Калужского горкома КПСС. Мне приходилось обращаться к нему по вопросам выборов, когда я был председателем участковой комиссии, был его доверенным лицом, когда он выдвигался кандидатом Калужского городского Совета депутатов трудящихся.
Знал я и то, что Антонов своим поведением проштрафился и он не мог занимать такой высокий пост в горкоме партии. Его надо было освобождать. И, чтобы он был трудоустроен, ему предложили стать директором Калужского областного культурно-просветительного училища. Это назначение можно считать жестоким наказанием его. Ведь он уже привык к руководящей работе и какие-то отступления от этики партийного руководителя он не брал во внимание, считая, наверное, что ему все позволено. Но в советское время все же был контроль за действиями руководителей. И зарвавшихся, или потерявших совесть наказывали жестоко. К сожалению, это было редко. В основном, они отделывались или переводом на другую должность, или выговором по партийной линии.
Антонов попал под жестокое наказание. На первом же педсовете он сказал:
— Признаюсь честно, я на должность директора вашего училища пришел не по своей воле.
Ему явно не хотелось быть директором. И в дальнейших его действиях, описанных мною, он это подтверждает. А Василий Ильич стал пенсионером. Ему шел восьмой десяток лет.


8-го февраля, 1980 г., пятница

В понедельник (4-го февраля) я весь день посвятил оформлению списков избирателей. Сам сделал три обложки из картона. Грошикова подготовила списки для печатания плохо. То у кого-то не было года рождения, то адреса, то кто-то из избирателей повторялся дважды, то была неясно написана фамилия. Но 4-го списки должны были быть отпечатанными и подписаны в райисполкоме. И я просил строго настрого завершить работу над ними и Грошикову, и Александру Дмитриевну.
В 16 часов состоялось совещание в райкоме партии по подготовке к выборам. Вел его первый секретарь райкома Кучин Игорь Сергеевич. С информацией о подготовке к выборам выступила секретарь райисполкома Ахлебинина Людмила Петровна и в этой информации сказала, что наш восьмой избирательный участок не сдал списки избирателей.
Вечером списки были готовы и Грошикова отнесла их в райисполком.
Во вторник и в среду я проводил уроки и занимался делами на избирательном участке.
К 11 часам я побежал в Дом политпросвещения на областное совещание работников культуры и искусства. Прошло оно как обычно. Нового и интересного ничего не было. И даже если сравнивать с предыдущими совещаниями, то оно было хуже тем, что формальность его проведения еще больше ощущалась.
После совещания состоялся концерт филармонии музучилища и ансамбля «Ровесник» нашего училища. Прошел концерт хорошо. Но больше всего я восторгался певцом филармонии Калайда. Талант его поистине превосходный. Мне кажется, что он является самым лучшим солистом в стране. Покоряет не только отличным голосом, но и приятной внешностью. Одет был в коричневый костюм и в белую рубашку с галстуком. Ведет на сцене свободно и просто. Готов бы слушать его без конца…
Дома я рассказал Рите о сегодняшнем дне и улегшись в постель, мы еще долго с нею шептались и нежились. В душе у меня было такое приятно чувство к ней, что я беспрерывно целовал ее. И Рита была такой милой и доброй, что я в душе ощущал чувство счастья, что у нас такие хорошие отношения.
Никаких плохих инцидентов у нас нет. Идет нормальная, дружная, хорошая жизнь. Мы стали часто приходить с Ритой домой обедать. Вечерами я захожу за ней на работу и мы идем вместе домой с работы. Дома шутим, играемся и со стороны мы похожи на счастливых детей. И я постоянно про себя в такие моменты думаю: «Вот то, что я хотел. Если бы мы с Ритой с молодости знали друг друга, то могли бы построить хорошую жизнь».
По утрам в семь часов я включаю приемник и мы слушаем «Голос Америки». Они очень много говорят об Афганистане и о Сахарове. Говорят, что у нас нет свободы на права человека, нет демократии. Только их эта говорильня не убедительная. Никакой веры они не вызывают.
В среду я сходил первый раз в бассейн. Покупался хорошо, но только вода в бассейне слишком теплая. В Челябинске была нормальная и купалось приятнее.
А в четверг утром я почувствовал, что у меня заложило уши. И сегодня я хожу глухим. В ушах неприятное ощущение.
В среду, когда я пришел с бассейна домой обедать, я застал у нас тетю Шуру. Анна Ильинична с Ритой посадили ее обедать, но не предложили стопочку.
— Плохо мне без тебя, Андреич, — сказала тетя Шура с намеком.
— Сейчас поправим положение, — сказал я и налил ей стопку водки.
— А я не догадалась ей налить, — сказала Анна Ильинична.
— Вы вообще бы без нас засохли, — пошутил я.
Тетя Шура пригласила нас к себе в субботу в гости. Приедут ее друзья Петраковы из Воротынска, которые не смогли приехать 19—го к ней, и тетя Шура хочет, чтобы мы побыли у нее при них. Так что завтра снова гости.


9-го февраля, суббота

Сегодня я к десяти часам ушел на агитпункт дежурить за одного заболевшего члена комиссии, а Рита ушла в управление. К ним приезжает комиссия из Москвы и они подгоняют все дела по работе. В последнее время она чувствует более спокойней на работе. Не стала приходить расстроенной и ворчать, что ей не нравится работа, что она ходит в это управление как на каторгу. Не знаю чем это объяснить. Видимо тем, что ее меньше стали ругать за недоделки. Перестала она жаловаться на Мантрова, а то каждый день говорила, что он ее изводит.
В агитпункте, пока я дежурил, сделал поздравительный рулон тете Шуре с дядей Тимошей в честь их «золотой свадьбы», на котором написал свои куплеты.
В час мы созвонились с Ритой и поехали к тете Шуре. У них уже шло застолье. Кроме Петраковых за столом сидела наша Валя. В понедельник она ходила на день рождения к Ване, но на мой вопрос: «Как погуляли?», ответила: «Да ничего».
Я даже не стал спрашивать приглашал ее Ваня, или она сама пошла. Познакомившись с Петраковыми, мы выпили снова «за молодых». Тете Шуре не терпелось, чтобы я спел куплеты.
Аграфена Федоровна и Василий Павлович слушали внимательно куплеты и тоже не выдержали и прослезились. Аграфена Федоровна реагировала на каждую строчку. Дядя Тимоша тоже расстроился и даже в слезах вышел из-за стола.
После куплетов мы пели песни «общие». Гости оказались большими любителями пения. Василий Павлович спел предлинную песню о коварной любви девушки и парня, которую я никогда не слыхал. И манера пения у него необычная. Если бы записать это пение, то получилась бы очень любопытная запись.
В перерывах между песнями, Василий Павлович с Аграфеной Федоровной рассказывали, как они поженились. Им было всего по шестнадцать лет, когда они стали мужем и женой. Жизнь, конечно, прожили трудную и сложную. Сейчас у них уже большие внуки и есть даже правнуки.
— Вот только изменял мне Василий Павлович. Любил погулять с чужими женщинами, — сказала Аграфена Федоровна.
— Вот это правда. Сознаюсь. Что было, то было, — сказал, прикладывая руки к груди, Василий Павлович.
Песен было спето много и я заиграл «Барыню». И в пляске Петраковы оказались удальцами. Василий Павлович пляшет спокойно, но очень ритмично. Каждое движение четко сочетается с музыкой. Каждый хлопок ладонями и каждый притоп — к месту. Я поражался, что 65—летний мужчина так хорошо пляшет. Пляшут они с пением частушек. Василий Павлович то и дело поглаживал лысую голову. Выглядит он старше Аграфены Федоровны. Она — моложавая, симпатичная, рослая женщина.
Пляски чередовались с песнями, с разговором. Если бы не жара в квартире, то вообще бы отдыхалось хорошо. Но от жары в квартире было душно.
Домой мы пошли в девятом часу. Петраковы остались ночевать у тети Шуры.
— Завтра приходи, — говорил дядя Тимоша мне. — Во скоко придешь?
— Не знаю, дядя Тимоша?
— У девять приходи.
— Нет. В девять я не приду. Попозже.
— Ну жду тебя.
Анна Ильинична уже была дома и мы рассказали ей как погуляли у тети Шуры. Наш рассказ о том, что Петраков изменял жене, она дополнила тем, что он ее и бил не раз.
Уснул я первым, не досмотрев программу «Время».


10-го февраля, воскресенье

Утром я проснулся с нормальным настроением и самочувствием. Про себя подумал, что как хорошо когда не злоупотребляешь лишнего водки. Рита проснулась еще раньше меня и, выпив какую—то противную воду, лежала на грелке, чтобы шел процесс очищения печени. Эту процедуру она называет «дюбаш».
Все утро мы провели в ласках и нежностях друг к другу. Не знаю, как чувствовала она ко мне, а я был от души переполнен к ней хорошими чувствами. Да и она то и дело целовала меня, приговаривая: «Сладенькая моя, лапочка. Хорошенький прехорошенький. Никому я тебя не отдам». Все было хорошо.
С постели Рита поднялась раньше меня, а я включил грелку и стал греть ухо. Она то и дело подходила к постели и, целуя меня, ложилась рядом со мной, кладя голову мне на грудь.
Наконец встал и я. Анна Ильинична встала раньше нас и хлопотала на кухне.
— Завтракать будете? — спросила она.
— А зачем? Мы же пойдем к тете Шуре там и поедим. Вы пойдете с нами? Мы хотим пешочком пройтись до них, — сказал я.
— Да пойдем, прогуляемся.
Все стали собираться.
— Рубашка-то моя вчерашняя грязная, — сказал я.
— Конечно, грязная. Это безобразие. Каждый день ты одеваешь новую рубашку, — ворчливо сказала Рита.
— Ну а что сделать? — все еще спокойно говорил я.
— Ничего. Аккуратным надо быть, — еще более противным тоном говорила Рита.
Я сначала думал, что она шутит.
— Ты о чем это разговор заводишь? Зачем ты так говоришь? — сказала Анна Ильинична.
— Ни зачем. Ведь он только вчера надел рубашку.
— Ну и что? Он же не виноват. Вы же говорите жарко было у тети Шуры и он потел поди, — защищала меня Анна Ильинична.
— Причем тут потел. Он просто не аккуратный. Шею надо по утрам мыть, а он не моет ее.
— Он только что в баню ходил. Перестань, Рита. Ты что это завелась?
Ее слова «он шею не моет по утрам» вывели меня из нормального состояния. Возмутился я до предела.
— А ну-ка прекрати. Мне стыдно за тебя, — повысил голос я.
— И не кричи на меня.
— Прекрати, говорю.
— Сам стирай свои рубашки и кипяти их.
— Рита, перестань. Ты что это взялась сегодня? — сказала Анна Ильинична.
Но Рита не унималась. Такой я ее ни разу не видел. Но больше всего меня поражало то, что всего каких—то пять минут назад она ласкалась со мной и была милой и доброй. Казалось, что она не только рубашку бы мне готова заменить, а и вообще готова душу отдать. Эта ее перемена убивала меня. Я даже понять ничего не мог. А она вдруг сказала со злом:
— Никуда я с вами не пойду. Идите одни.
— Да ты что-то, девочка, я вижу, совсем не туда гнешь. Ведь мы уже собрались идти.
— Идите. Мне там делать нечего. Это не жизнь. Ни на лыжах, ни в кино никогда не ходим. Только и знаем к тете Шуре да в Ольговку ходим. Он только о себе думает. А мне завтра на работу идти, я должна отдохнуть.
В это время я увидел в окно машину, собирающую отходы домашние и мусор. Схватив ведро, я побежал к машине. Когда вернулся, Анна Ильинична уже совсем другим тоном сказала:
— А может правда не пойдем к тете Шуре? Сходите лучше в бор.
— Идите куда хотите, — ответил я.
— Вот так вот, — подхватила с издевкой Рита.
— Я с тобой разговаривать не хочу, а не то, чтобы идти с тобой куда-то.
— И я с тобой не хочу.
— Ну что ты один пойдешь к тете Шуре? Вон выпил бы стопку, поели, да в бор.
— Я на выпивку не размениваюсь и дури ее придерживаться не буду. Что вы не видите, что она ошалела?
Меня возмутило, что пока я относил мусор, Анна Ильинична перешла на сторону Риты. Та видимо ей наговорила, что я хочу опохмелиться идти, что ей надо в лес и Анна Ильинична согласилась с ней.
Видя, что я все равно собираюсь. Анна Ильинична сказала:
— Тогда собаке возьмешь суп да вон объедки?
— Возьму.
— Тут и чашки их есть. Возьмешь?
— Давайте.
Она помогла уложить мне все в сетку и я пошел.
Вслед за мной, накинув шубу, выбежала Рита.
— А ты куда? — спросила ее Анна Ильинична.
— Пойду Виктору позвоню, они с Валей собирались тоже идти в бор.
И Рита пошла к телефону, а я пошел по улице.
В голове творился кошмар. Я не мог поверить, что эта ужасная сцена произошла у нас с Ритой. Что могло с ней случиться? «Вот и раскрыла она себя», — сказал я вслух. Все мое уважение и душевная расположенность к ней куда-то улетучилась. Я стал ругать себя за то, что позволил себе расслабиться и расположился доверием к Рите. Снова вспомнились слова Оксова: «Ничего идеального нет, Витек». И я стал ругать себя за то, что поддался хорошим моментам и начал тешить себя вообще счастливым. И было даже то, что я стал считать себя неправым в том, что находил в Рите вредность, хотя она сама говорила мне, что мне с ней будет нелегко, что у нее могут проявляться дурные моменты, что у нее есть признаки истерии. И удивительно то, что они у нее появляются ни с того ни с сего. Я уже не раз замечал, как она начинала нервно твердить что-то одно и тоже, не обращая ни на что внимания. И твердит так, что чуть ли не топает ногами. Так делают нервные дети. Я тоже бываю злым, но тогда, когда меня доведут возмутительными действиями кто-то.
Замечал я не раз за Ритой и то, что она ради оправдания себя может обвинить другого человека, наговорить на него безжалостно всякой ерунды. Это я замечал, когда Анна Ильинична начинала выговаривать какие-то упреки ей. И Рита жестоко говорила, что это не она, а я виноват. И частенько Анна Ильинична верила ей. И на сей раз Анна Ильинична перешла на ее сторону потому, что Рита наверняка наговорила ей уйму моментов, которые допускаю я. Тут видимо и то, что мы никуда не ходим, что я эгоист, что я хожу только туда, где есть выпить и прочее. И Анна Ильинична согласилась с этим.
А я перед своей матерью наоборот хочу, чтобы она о Рите думала хорошо и никогда я ей не сказал о каких-то плохих моментах в наших отношениях с Ритой. И вообще я никому не говорил, что-то плохое о Рите. И когда, видевшие наши отношения с Ритой восторгаются ими, я говорю: «Рита молодец у меня». Я нисколько не обижаюсь на Виктора Павловича за то, что он подмечает вслух мои недостатки. И это исходит из того, что я хочу, чтобы о Рите думали хорошо.
Когда-то, когда мы жили с Марийкой многие сочувствовали мне и не понимали, как я выношу все. Мне было неприятно и тяжело. И конечно, приятнее слышать хорошее. И мне хотелось, чтобы Рита поняла это и старалась наоборот делать так, чтобы оправдывать хорошие мнения и впечатления и не допускать ничего плохого не только на людях, но и дома.
И вспомнились мне слова Тамарки Ваниной, которая увидев первый раз Риту со мной, сказала: «Подожди, она тебе еще покажет». Я тогда возмутился Тамаркой. А после сегодняшнего выкрутаса Риты я подумал: «А может Тамарка и права. Может это только начало. Ведь мне и Виктор Иванович сказал однажды: «Рита не плохая, но вывихи у нее бывают. Так что порой надо ее подкручивать». Тогда я этим словам не придал значения, кроме того, что расценил их так, что у всех бывают своего рода вывихи, но надо брать суть человека. И я придерживался этого понятия и был доволен, что так расценил тогда слова его.
А сегодня я подумал, что может быть он не случайно это сказал, ведь он ее знает с детства.
Придя к тете Шуре, я застал дома одного дядю Тимошу. Постарался не показывать своего скверного настроения.
— А где остальной народ? — спросил я.
— Пошли в город. Петраки домой поедут и тетя Шура пошла их провожать.
 Дядя Тимоша долго ковырялся в гардеробе и наконец принес бутылку «Перцовки».
— Нашел. В кармане у моем пальте была.
Мы выпили с ним понемногу и я почувствовал, что на сей раз спиртное не улучшит мое настроение. Дядя Тимоша предлагал еще выпить, но я отказался.
Только я собрался уходить, как пришел со своими детьми Виктор Иванович.
— Ты что уходишь уже? — спросил он, поздоровавшись со мной.
— Да. Пойду.
— А мне Рита звонила и сказала, что придет сюда.
— Ну, пошел я.
— Так Рита сюда придет, — сказал Виктор Иванович.
Но в его голосе я снова не почувствовал никакой твердости к моим действиям. То обычно он твердо что-то мне предлагал, или просил.
— Да может я захвачу ее дома, — сказал я.
И, распрощавшись, я ушел.
Дома никого не было. Я включил телевизор, но передача была не интересная и я, выключив его, сел за баян. Пальцы слушались плохо и это я расценил как результат скверного настроения. Поиграв немного, я взялся за дневник. Но и дневник писался тяжело. И это было тоже результатом настроения.
Даже, включив снова телевизор, я плохо воспринимал передачу «Клуб кинопутешествий».
Чтение газет тоже не было интересным. Кроссворд разгадывал также без интереса.
Давно уже я не выбивался так из колеи, чтобы даже жизнь стала не интересной. Мне действительно ничего не хотелось делать. Все потеряло смысл. Да и какой может быть интерес, когда идеализация моих отношений к Рите рубанулась такой ее низкой дурью. Я действительно не ожидал, что Рита дойдет до такой низости, что упрекнет меня тем, чем нельзя упрекать. Ее упрек за то, что она стирает мне рубашки перекликался с упреком Вани, что он продал мне колбасы. Так она же сама осудила Ваню и сказала мне: «И не ходи больше к нему. Обойдемся». Я понимаю так, что действия, вытекаемые из сути отношений не должны никогда оговариваться и тем паче выставляться в упрек. Когда хорошие отношения, то я любое, даже и очень трудное дело, воспринимаю как удовлетворение от того, что сделал хорошее для близкого человека. Я таким житейским делам вообще не придаю значения, понимая, что из этих дел и строится жизнь.
Мою игру на баяне прервал звонок. Я открыл дверь и увидел соседа, дверь в квартиру которого располагается рядом с нашей.
— Возьмите немного рыбки для ухи из моего улова, — сказал он.
— Ой, спасибо. Ну зайди, стебани сто грамм.
— Сейчас, минутку.
Сосед скрылся за дверью и тут же пришел ко мне.
Я выставил ему закуски и налил большую стопку водки. Он выпил и разговорился. До этого мы просто здоровались с ним и все. А теперь я узнал, что он работает на заводе, является депутатом горсовета, коммунист. Пообещал брать меня с собой на рыбалку и летом, и зимой, достать мне резиновый костюм. Я налил ему еще почти целую стопку и он выпив, ушел домой, сказав:
— Я не спавши ночь, пойду посплю.
Сам я водку не стал пить и после ухода Михаила, я почистил рыбу и сварил уху. Получилась уха, конечно, жидкая, но свежей похлебал с удовольствием.
Только к вечеру пришли домой Анна Ильинична с Ритой. Анна Ильинична была добра со мной, но я не мог с ней разговаривать легко и свободно из-за плохого настроения. А уж с Ритой они разговаривали самым дружным и мирным тоном, как бы нарочно демонстрируя передо мной этот мир и дружбу.
Так я и лег в постель, отвечая короткими фразами на разговор Анны Ильиничны и ни словом не обмолвившись с Ритой.
По пути от дяди Тимоши, я позвонил в Тулу и поговорил с Сережей. Он был один дома.


11-го февраля, понедельник

Спать почти всю ночь не спал. Мысли сверлили голову. Рита легла вчера на край постели спиной ко мне и так всю ночь и спала. Я лежал и думал: «Неужели даже и на этот раз она считает себя правой? Если у нее такая оценка вчерашнего поступка, то кто же она тогда? Кем мне ее считать?
Бессонницу я заполнял дневником. Думаю, что следует кратенько описать разговор с Сережей.
Дела у него и у Оли идут нормально. Правда, Оля переболела краснухой. Тапки, которые я ей послал, подошли. С учебой у нее и у Сережи все хорошо.
Я кажется писал, что подача Марийки на алименты обернулась тем, что она теперь рублей на пять—шесть будет получать меньше. Ее беспокоило только одно: какую бы сделать мне гадость.
Сережа похвалился, что сделал гитару. Говорит, что получилось хорошо и я должен буду выдать ему обещанную премию. Когда поеду в Тулу, посмотрю, что за гитара.
Весь день у меня прошел в хлопотах по выборам и в проведении индивидуальных уроков.
Вечером работал в детском доме. Получил большое удовольствие от занятий танцами с девочками младшей группы. Перед Новым годом я немного позанимался с ними работой над танцевальными движениями и они теперь уже совсем по-другому воспринимают и музыку, и мою команду.
Поработал и с солистками Надей Березиной и Мариной Лебедкиной. Их развитие тоже хорошо заметно.
Возвращаясь домой, я увидел около дома прохаживающуюся по улице Рылеева Риту. Медленным шагом она шла навстречу мне, а как только я уже совсем близко подошел к ней, она повернулась и пошла в обратную сторону. Я обогнал ее и ни она, ни я ничего друг другу не сказали.
Рита гуляла, пока не встретила идущую с работы Анну Ильиничну. И опять меж собой они говорили по-доброму. Я с Ритой вообще не разговаривал, а с Анной Ильиничной говорил все так же короткими фразами.


16-го февраля, суббота

Все прошедшие дни прошли в моем молчании по отношению к Рите. На этот раз молчание какое-то тяжелое и обидное. Видимо от того, что Рита закатила совсем необоснованную сцену. Я никакого повода ей не давал для этого. И меня постоянно это заставляло вслух говорить: «Ну, как так можно?».
Правда, Рита делала попытки к примирению со мной. Так, во вторник она позвонила мне по телефону и сказала:
— Вы все еще сердитесь на меня.
— Да.
— Очень?
— Очень.
— И дома не будете со мной разговаривать?
— Нет.
Рита что-то еще пыталась сказать, но я положил трубку. Во—первых, я действительно не хотел с ней разговаривать, а, во—вторых, я вел индивидуальный урок прямо на избирательном участке, где были еще другие люди.
В среду я, уходя на работу последним, написал ей записку: «Рита! Если ты придешь домой раньше меня, то не вздумай гладить или стирать мои вещи. Я всей душой не хочу, чтобы ты утруждала себя из-за меня. Если ты не выполнишь эту мою просьбу, то еще больше огорчишь меня. В.»
Но вечером я пришел раньше всех домой и записка лежала на столе. Я порвал ее и никто ничего не знал о ней.
В четверг, придя с работы, я лег в постель. Вслед за мной пришла Рита и подсев ко мне сказала:
— Ты очень обиделся на меня?
— Очень, — ответил я.
— Ну, прости меня. Это нервы сдали. На работе каждый день напряжения.
— Меня это не касается. У меня может быть хуже бывает на работе, но я знаю, что я не имею права приносить дурь домой и перебрасывать ее на тебя. Если тебе одной лучше, то ты так и скажи.
Мне не понравилось то, что она говорила не раскаявшимся тоном, а таким казенным, вынужденным. «Видимо Анна Ильинична ее заставила попросить извинения», — подумал я и сказал:
— И не вздумай впредь что-то делать для меня. Я сам и постираю, и поглажу. За то может быть гадостей не услышу.
Больше никакого разговора я не стал с Ритой вести и примирение не состоялось.
Вечером я собрал все принадлежности, с которыми хожу в баню с расчетом, что я буду ночевать на Кирова.
— Ты что будешь на Кирова ночевать? — спросила Рита.
— Не знаю, — ответил я сердитым тоном.
Этот вопрос Рита задала таким тоном, что как будто мы помирились и у нас все нормально. Мне это не понравилось.
Я допоздна задержался на избирательном и ночевать пошел на Кирова. Поднимаясь на девятый этаж, я зашел к Вале.
— У тебя нет чего-нибудь перекусить? — спросил я.
— Ничего нет.
— Ну ничего. Обойдусь.
— Ты принеси мне все мое, что у тебя там есть на девятом этаже.
— Все принесу сейчас.
И я принес ей флягу, кастрюлю, банки, змеевик, шланги и кружку с блюдцем.
Увидев в кастрюле банку с самогонкой, она обрадовалась и повеселела.
— Если ты еще хоть раз оскорбишь меня, то потом не обижайся. Я тебе устрою такое, что ты будешь плохо выглядеть. А то ты совсем обнаглела.
— Где это я обнаглела?
— Я знаю где. И ты знаешь. Так вот учти. Если ты не понимаешь нормальной жизни родственников, то я хорошо понимаю и твою наглость не потерплю. Люди живут так, что на их отношения приятно смотреть. А это же срам. Она уже ни людей не стесняется, никого.
— Самому надо вести себя хорошо.
— Я тебя не оскорбляю и помню не только о совести, но и о тактичности, а ты, я говорю, все потеряла.
— А ты не потерял? Закатил Рите сцену в воскресенье.
«Значит она уже и Вальке натрепала», — подумал я о Рите.
— Какое твое дело до наших отношений с Ритой? Ты что хочешь сказать, что ты знаешь их и можешь рассудить правильно.
— Я бы на ее месте…
Валя осеклась и ничего больше не сказала.
— Я понял тебя. Лучше уж, конечно, промолчать, чем соваться со своими выходками…
Я тоже не стал договаривать то, что эти ее выходки и привели к тому, что она живет одна. Валя поняла меня и больше ничего не сказала.
— Пока. Спокойной ночи, — сказал я.
— Так может сала бы поел? — добрым тоном сказала она.
— Нет, не хочу. Обойдусь.
И я, поднявшись на девятый этаж, думал и о бесчеловечности Вали и о трепотне Риты, которая так и не может избавиться от этой вредной привычки.
С Валей я уже давно хотел завести такой разговор. Ей ничего не составляет в присутствии посторонних сказать какую-нибудь гадость в мой адрес. При чем говорит о возмущении мной совсем необоснованно.
Улегшись в постель и укрывшись двумя старыми одеялами и пальто, я вспомнил свою одинокую жизнь, к которой я было уже совсем привык и приспособился. Она была, конечно, спокойней, но без ощущения чувства счастья и удовлетворения, которые бывают при общении с Ритой, когда наши с ней отношения хорошие и нормальные.
Мысли прогнали сон, хотя я хотел побыстрее уснуть, чтобы завтра проснуться в четыре часа в баню. Чтобы отвлечься от мыслей, я встал и достал из стола два альбома и стал смотреть фотографии. Альбом просматривался как чтение книги о себе. За каждой фотографией — целая история. Смотрел фотографии пока не захотел спать.
В пятницу я и без будильника проснулся около четырех часов. В баню пришел третьим за Семеном Антоновичем и дядей Ваней.
Попарились сегодня хорошо. Пребывание в бане всегда проходит в интересных общениях. Узнаешь много нового о прошедших и предстоящих событиях. Больше всего идет разговор о плохом положении в нашей стране с продуктами питания и в сельском хозяйстве. Летняя болтовня о том, что в области идет успешно заготовка кормов, сейчас снова опровергается. Скот кормить во многих районах нечем. Горожане ездят заготавливать ветки, которые дают вместо сена. Удивляешься, как еще держится скот.
После бани я окунулся в дела подготовки к выборам и в индивидуальные уроки. Домой пришел только вечером. Никакого разговора с Ритой не было. И жизнь можно считать ненормальной.
А сегодня я в восемь часов был на избирательном, так как с восьми до девяти была назначена контрольная проверка по подготовке к выборам.
В 10 часов пришли все члены избирательной комиссии и я провел заседание по организации проведения выборов. Все прошло хорошо. Я дал заранее подписать все 22 бланка протоколов по итогам голосования. Теперь в день выборов останется только написать цифры с результатами голосования и все.
Часа в два я пришел домой, планируя после обеда съездить к маме. Но дома у нас был Виктор Иванович, и Анна Ильинична с Ритой готовили обед. И хотя я не думал и не хотел пить спиртное, пришлось ставить на стол бутылку водки. Как только сели за стол и выпили по первой стопке, пришла Валентина Васильевна. Они тоже рассорились почему-то с Виктором Ивановичем и она вообще не хотела идти к нам. И получилось так, что и мы с Ритой, и Виктор Иванович с Валентиной Васильевной были в ссоре. Валентина Васильевна и за столом сердитым тоном разговаривала с Виктором Ивановичем. Я чувствовал, что ему было это не приятно и он переживал, но сдерживался и вел себя спокойно. Только водку сегодня он пил с необычным аппетитом. На упреки Валентины Васильевны он не обращал внимания и то и дело наливал себе и мне. Я выпивал все, что он наливал, но чувствовал себя по трезвости нормально по сравнению с Виктором Ивановичем. С Ритой за столом мы не разговаривали, но злобность друг к другу не проявляли. Однако ситуация таких наших с ней отношений и Виктора Ивановича с Валентиной Васильевной не создавали дружной хорошей обстановки и мы с Виктором Ивановичем ушли на кухню.
Здесь к нам присоединилась Анна Ильинична и мы откровенно заговорили о наших отношениях с женами. На сей раз Виктор Иванович откровенно признался, что он плохо живет с Валентиной Васильевной, но и я, и Анна Ильинична заявили ему, что ему надо меньше обращать внимания на отношения с женой, а больше уделять внимания детям, тем паче, что его отношения с детьми хорошие. Он даже приободрился от этого совета и попросил Анну Ильиничну еще налить нам по стопке водки. Анна Ильинична хотя и говорила, что нам уже хватит пить, но была так душевно расположена сегодня к нам с Виктором Ивановичем, что отказать не могла и принесла из комнаты недопитую бутылку самогона. Мы выпили еще по стопке и заговорили о наших отношениях с Ритой.
Анна Ильинична сказала, что уже давно собирается поговорить со мной. Я рассказал, почему так долго не разговариваю с Ритой и она, и Виктор Иванович согласились со мной.
— Я ей знаешь, как поддала за тот раз. Это она молчит только, — сказала Анна Ильинична, — но ты разве не видишь, как она переживает? И ты погляди на кого стал похож? Не знаю, как так можно серчать.
— А я не знаю, как можно вдруг ни с того, ни с сего такую дурь проявить? Ведь я никакого повода для этого не дал.
— Рита не права, конечно. У нее бывает дурь. И ты, мать, сдерживай ее. А то их только распусти.
— Понимаете. Мне ее упрек за рубашки стоит колом в душе, как упрек Ивана, который сказал: «Я тебе колбасы продал». Разве так можно? А ты бы, Виктор Иванович, послушал каким тоном она выставляла меня перед матерью. Как будто отвращение ко мне хотела вызвать. И я до глубины души на нее обиделся. И скажу вам честно: до этого наши отношения с ней были прекрасными, а сейчас не знаю, смогут ли они стать снова такими же хорошими. Не знаю.
— Да не обращай внимания. Она уже и сама переживает.
Разговор об отношениях Виктор Иванович перевел на то, что нам с Ритой надо иметь ребенка.
— Всему свое время, — сказала на сей раз Анна Ильинична, — они уже не молодые и я им не могу помочь, как могла бы помочь в молодости.
Но Виктор Иванович стал снова твердить, что нам нужен ребенок, что мы оба красивые, что он нам поможет, что Роману нужен брат.
Прервала разговор Валентина Васильевна, вошедшая на кухню.
— Хватит ерунду-то болтать, пошли домой, — сказала она и мы все стали собираться.
Виктор Иванович опьянел сильно. Таким я его еще ни разу не видел. Проводив их до улицы Суворова, я предложил Анне Ильиничне пойти обратно, но она не согласилась и мы пошли дальше. Мы с Виктором Ивановичем шли впереди, а женщины и Ромка за нами.
Вдруг напротив переулка Огарева нам навстречу вышли двое парней и один сказал:
— Мужики, закурить есть?
— Нет. Мы не курим, — ответил я.
— Ну и… вы мужики, — сказал один из парней и ударил Виктора Ивановича.
Я тут же размахнулся и ударил одного из парней, закричав:
— Ты кого бьешь, гад. Ты ударил подполковника милиции.
Другой парень подскочил ко мне и ударил меня. Началась драка. Я упал и чувствовал, что кто-то из парней пытается бить меня ногами, но я уходил от ударов и поднявшись ударил еще какого—то из парней.
В это время подбежали женщины и Валентина Васильевна схватила меня, уговаривая: «Виктор Андреевич, да ты что, зачем вы связываетесь с ними?»
— Да ведь это сволочи, разве можно им прощать? — сказал я, — пусти, а то они на Виктора Ивановича налетят.
Валентина Васильевна отпустила меня и я снова кинулся к парням. А Виктора Ивановича не было. Я снова ударил парня и драка продолжилась. На сей раз злая ярость взбудоражила меня и я пытался разделаться с парнями так, чтобы они всю жизнь помнили. Мне хотелось, чтобы и Виктор Иванович вступил в драку, но его окружили женщины и не пускали и я дрался один. В моменты, когда я оказывался один на один с кем—то из парней, то я легко справлялся. Но тут подбежал еще один паренек и сначала осторожно вступал в драку, а когда я сбил одного из парней и придавив его за волосы в снег, стал звать Виктора Ивановича, этот паренек накинулся на меня. Но тут подбежали Рита и Анна Ильинична и оттащили этого парня. Анна Ильинична закричала: «Люди, помогите, убивают!»
В это время и в самом деле проходили мимо люди и остановившись, глядели на драку. Никто и не думал ничего предпринимать. А я еще набросился на одного из парней и продолжал бой. Ударив его, я сбил его с ног но и сам, поскользнувшись, упал. Анна Ильинична с Ритой уговаривали, то меня, то парней, но парни крыли их матом. Вдруг Рита подбежала к одному из парней, одетому только в клетчатый коричневый пиджак и схватила его за руку. Парень, ругаясь матом, пытался высвободиться от нее. И мне показалось, что он сейчас ударит Риту. Я подскочил к нему и ударил его. И опять драка стала продолжаться. И вдруг парни побежали. Или они испугались, что собирается народ, или почувствовали, что им с нами не справиться. Я хотел догнать их еще, но меня схватила Рита и стала уговаривать: «Витенька, не беги за ними, посмотри, ты весь в крови. Они с ножами. Не беги, прошу тебя!»
Я провел ладонью по лицу и действительно увидел на ладони кровь. Рита поднесла мне зеркало и я увидел, что около глаза, на щеке и на лбу у меня ссадины. Я стал набирать в ладони снег и мыть им лицо.
Парни кинулись убегать, а Анна Ильинична пошла за ними. Рита кинулась уговаривать ее, чтобы она не ходила.
— Иди, вызывай скорей милицию, а то они уйдут, — сказала Анна Ильинична.
— Я сейчас вызову, только ты не ходи.
Но Анна Ильинична прошлась немного за угол общежития и видела, что хулиганы побежали по снегу к сараям, расположенным напротив строящегося дома.
Вернувшись, она пошла со мной к стоявшим у дороги Виктору Ивановичу, Валентине Васильевне и Рите. Вид у Виктора Ивановича был ужасный. По лицу текла струйка крови, лицо было вспухшим.
— Пошли домой, — сказал я, — а ты, Рита, иди, вызови милицию.
Мы повели Виктора Ивановича домой.
У дома он стал вырываться и намеревался вернуться к месту драки. Мы все запротестовали и он пошел в подъезд.
— Вы его только не ругайте, — сказал я Валентине Васильевне.
— Да что ж теперь ругать. Откуда они налетели эти гады, — сказала Валентина Васильевна.
— Ну ладно, мы пойдем, а то там Рита одна, — сказал я.
На обратном пути мы обсуждали случившееся и переживали, что хулиганы удрали. Больше всего мы удивлялись тому, что никто из прохожих не оказал нам помощь.
Подходя к общежитию, я увидел у крыльца милицейскую машину и выходившую из общежития Риту. Из машины вышли два сержанта и спросили в чем дело. Рита коротко им пояснила, а Анна Ильинична пошла показывать, куда побежали парни.
Сержанты перелезли через невысокий тесовый забор и пошли по следам. Я тоже пошел с ними. Первый расчет был на то, что хулиганы спрятались в строящемся доме и мы стали ходить по темным коридорам. Я без всякого чувства страха заходил один в самые темные закоулки и обшаривал досконально все места. Вдруг мы услышали милицейский свисток и лай собак. Мы с сержантами кинулись на свист. Оказалось, что это свистел сторож, но кого он предупреждал, я так и не понял. Выйдя на дорогу, мы пошли снова к машине. И, подходя, увидели еще одну машину милицейскую.
— Взяли двоих, — сказал кто-то.
— Посмотрите они нет? — сказал милиционер.
— Вот он сволочь, — закричал я, увидев в машине хулигана в пиджаке.
— Ну садитесь, поехали в отдел.
В машину сели два милиционера, Анна Ильинична и я.
Рядом со мной сидел маленький паренек, тоже раздетый.
— А ты откуда взялся? — спросил я.
— Там же взяли, — сказал милиционер.
— Но его не было при драке. А где другой, который был? — спросил я.
— Не знаю, — ответил паренек, испуганно глядя на меня.
В отделе милиции с нашим приходом начался шум и переполох. Парней поместили в камеру и я впервые увидел, что она собой представляет. На нормального человека она может произвести неприятное действие. Оказаться в узком глухом коридорчике, из которого уже не выскочишь, дело, конечно, плохое.
Дежурные работники милиции сразу куда—то позвонили и сообщили, что хулиганы избили подполковника милиции Кузина. В ответ им было сказано, что дела по избиению работников милиции выясняет следователь прокуратуры. Капитан позвонил куда—то и получил ответ, что сейчас следователь прибудет в отдел.
— Придется вам подождать, — сказал он нам.
Вдруг в отделение привели еще двоих парней, один был тот, который ударил Виктора Ивановича и с которым я потом дрался. Я от души обрадовался, что и этого быстро поймали. Парней поместили в другую камеру, но дали возможность встретиться с теми, которых посадили первыми.
— Знаете друг друга? — спросил капитан.
— Нет, не знаем, — ответил парень в сером пиджаке и в шапке, которого только что привели и который в драке не участвовал. Но вид у него был бандитский.
— А тебя за что взяли? — спросил я с презрением.
— Не знаю, — заорал парень, — ведь вы ни за что забираете.
— Тебе только тут и место, — сказал я.
Вскоре пришла молодая женщина — следователь прокуратуры и первым почему—то вызвала парня в клетчатом коричневом пиджаке. Проходя мимо нас, он пристально смотрел на нас, но в этом взгляде было не раскаяние и извинение, а скорее желание запомнить нас.
Парня следователь отпустила быстро и вызвала меня в комнату на втором этаже. Она долго записывала мой подробный рассказ о случившемся.
Правда перед тем, как начать расспрашивать меня, она позвонила домой прокурору города Калуги Шарафанову Ивану Давыдовичу и сказала что избит подполковник милиции и еще один мужчина.
— Скажите, что этот мужчина является председателем участковой избирательной комиссии того участка, где вчера Иван Давыдович проводил встречу с избирателями, — попросил я ее.
Следователь передала мои слова и получила ответ, что надо возбуждать дело против хулиганов.
И вот, записав все, что я ей рассказал, она попросила прочитать то, что записала и расписаться. Потом завела другой протокол, который я тоже подписал, прочитав в нем то, что я являюсь потерпевшим.
Потом следователь допросила Анну Ильиничну, а Рита сама писала протокол.
Домой мы ушли уже в первом часу. И дорогой, и дома разговор был только о драке.
— Не надо было идти провожать Виктора Ивановича, — сказала Рита.
— Я ж вам предлагал вернуться от Суворова.
— А если бы они на Виктора на одного налетели. Это хорошо, что мы пошли, — сказала Анна Ильинична.


17-го февраля, воскресенье

Первой сегодня встала Анна Ильинична и пошла позвонила Виктору Ивановичу. Мы вчера переживали, что Валентина Васильевна вместе со своей матерью теперь изживут Виктора Ивановича за то, что вчера так сильно напился пьяным. Позвонив, Анна Ильинична пришла довольная и сказала, что никто Виктора не ругает.
Анна Ильинична ушла на работу, а мы с Ритой долго валялись в постели. Вчерашнее событие привело нас к перемирию и наши отношения налаживались.
Почти весь день мы пробыли дома. Я мазал ссадины белой пенистой жидкостью из баллона и лицо мое было, конечно, ужасным.
Только во второй половине дня мы оделись и пошли пешком в бор. Погуляв часа два, мы вернулись домой, и посмотрели передачу по телевизору «От всей души», которую Леонтьева на сей раз подготовила о милиции. Все два часа говорилось о великолепной профессии милиционера.
А я считаю, что всякая профессия хороша, если человек от исполнения своей работы испытывает удовольствие. А в работе милиции очень много разочарований от того, что им не дают возможность искоренять всякую гниль общества самым решительным образом, и они возятся во многом впустую.


18-го февраля, понедельник

Все же вчерашнее лечение дало свои результаты. Некоторые ссадины подзатянулись и под глазом опухоль спала. Приведя себя в порядок, я пошел на избирательный. Продолжаю решать вопросы по плану подготовки. И почти каждый вопрос решается под напором настойчивости. Правда, теперь помогает уже и то, что меня во всех организациях, входящих в наш участок, знают. Знают в райкоме, в райисполкоме.
Сложным моментом было получение и доставка урны со спичечной фабрики, но я решил все так, как задумал и урна без десяти двенадцать была на избирательном, а в двенадцать началось партийное собрание, на котором обсуждался вопрос о ходе подготовки к выборам. Никаких замечаний в мой адрес сказано не было.
В один из моментов я зашел в кабинет директора и застал у него Калерию Александровну и Кузина.
Калерия Александровна заметила опухоль под глазом и, наклонившись, стала рассматривать что это такое.
— Фонарь где-то подцепил, — сказал Петр Иванович.
— Да так, по глупости все получилось, — сказал я.
— Виктор Андреевич, мы хотим к вам еще с одним предложением обратиться, — сказал Петр Иванович.
— С каким?
— Стать секретарем приемной комиссии.
— Да я еще от выборов не опомнился.
— Так я имею в виду после выборов.
— Это опять летят все мои планы.
— Какие?
— Да я летом хотел съездить на родину в Сибирь. Каждый год собираюсь и все не получается.
— Ну в сентябре съездите, — сказала Калерия Александровна.
— А мы выпишем вам командировку и оплатим вам проезд, — сказал Петр Иванович. — Нам надо ответственного человека на пост секретаря.
— А Грошикова опять не согласится? — спросил я.
— Нельзя ей. Два года подряд нельзя одному и тому же лицу.
— Я подумаю, Петр Иванович.
— Ну подумайте. Нам бы хотелось, чтобы именно вы были секретарем.
В обед мы встретились с Ритой дома и я заговорил и с ней, и с Анной Ильиничной о предложении мне.
Решили, что мне можно давать согласие, а Рита попробует перенести свой отпуск с апреля на сентябрь и мы можем поехать вместе в Сибирь. Но не знаем, как все получится.
Вечером я поработал в детском доме.


19-го февраля, вторник

Рита сегодня поехала в командировку в Малоярославец, а я к восьми часам побежал в училище, чтобы подготовиться к уроку. Вхожу после звонка на урок к хореографам, а в аудитории сидит Калерия Александровна.
— Я на уроке у вас хочу побыть, Виктор Андреевич, — сказала Калерия Александровна.
— Хорошо. Пожалуйста, Калерия Александровна.
Урок прошел нормально, но обсудить нам его не удалось, так как ни у Калерии Александровны, ни у меня не было времени.
Вдруг меня позвали к телефону. Я взял трубку и услышал голос Вали:
— Привет, братец.
— Привет.
— Ты где это пропал?
— Как пропал?
— Да так. К маме не ходишь.
— Замотался вконец. Уже совесть загрызает за то, что у мамы давно не был, а выбраться не могу.
— Она ждет тебя.
На душе было не спокойно из-за того, что я давно ее не навещал, и решил поехать вечером к ней.
Мама была дома и с обидой обрадовалась мне. Мы расцеловались с ней и прошли в комнату. Я ей рассказал, чем занят и из-за чего не смог приехать к ней раньше. Теперь она уже сочувственно поняла меня и обида ее прошла. Она рассказала, что в субботу у нее был день рождения и к ней приезжали Валя, Ваня с Тамаркой и Николаевский. Привезли ей кое-какие подарки и мама хорошо их угостила.
Кратенько рассказала она и о дне рождения Вани, где были опять Николаевский и Маковский Николай Осипович. Тамарка на дне рождении Вани сказала по поводу моего отсутствия: «Я бы все равно пришла к брату на день рождения». Что она хотела этим сказать? Или то, что я должен был придти и играть в нормальность наших отношений, или не обращать внимания на свои обиды за их поведение по отношению ко мне? Но я так не могу.
И у них и у себя дома в субботу мама была печальная и Ваня в субботу спросил у нее: «Что ты такая? О Викторе печалишься?». Он, видимо, и эту печаль мамы воспринимает бездушно. А я понимаю эту печаль как самую горькую материнскую печаль. Разве ей легко видеть такие отношения братьев?
Мама предложила мне поужинать и угостила меня самогонкой, которую ей принесла Валя по моей просьбе.
Налив стопку, я сказал:
— Я прошу извинить меня, что не смог быть у тебя в субботу. Признаю свою вину, но мне действительно было некогда.
— Ну, дай Бог тебе здоровья. Выпью за тебя.
— Пей на здоровье.
Поужинав, мы еще посидели с ней в комнате и поговорили о житейских вопросах. «Аж на душе легче стало», — сказала мама. И у меня было хорошо на душе и от того, что побывал у мамы, и от того, что доставил ей радость.


23-го февраля, суббота

Следует отметить, что со вторника установилась теплая весенняя погода. Снег почернел и стал таять. Температура доходила до +3 градусов.
Все дни я был до предела занят предвыборными делами. Работал опять, как и в прошлом году, в полную силу. По вечерам я дежурил на избирательном участке и вел переговоры со многими избирателями, приходившими ко мне со всевозможными жалобами и недовольствами. Основными жалобами являются плохие жилищные условия. И действительно, некоторые живут в таких кошмарных условиях, что и представить трудно. Я кажется писал об этом еще в период подготовки к прошлогодним выборам.
Я не описал приходы ко мне родителей хулиганов. В понедельник, когда я был на избирательном, ко мне пришли матери обоих парней и стали просить меня не возбуждать дело. Я отчитал их за то, что они так хладнокровно относились к времяпровождению своих сыновей. Одна из них не встревожилась даже тогда, когда ее сын пришел с перевязанными руками и сказал, что он порезался, а потом пошел в ванную, развязал бинты, или тряпки и смыл чью—то кровь, которая была у него на руках. До этого он уже неоднократно приходил домой пьяным.
А вчера пришли мать с отцом одного из хулиганов и стали снова просить, чтобы я пожалел их сына. И я снова высказал им, что они виноваты в том, что их сын так ведет себя. Он связался с парнем, который только отсидел в тюрьме за хулиганство и, выйдя из тюрьмы, продолжает вести себя бандитски. Его мать гонит самогон и поит парней, которые дружат с ее сыном. Особенно я упрекнул отца за то, что он не может резко поговорить с сыном, а идет просить за него, ссылаясь на свое больное сердце.
Приходили они и к Рите, и к Виктору Ивановичу. Не знаю, как Рита вела с ними (говорит, что резко), а Виктор Иванович показал вначале слабинку и когда дома Анна Ильинична мне сказала об этом, то я возмутился до предела. Позвонил ему домой и сказал, чтобы он был твердым, так как этих мерзавцев надо наказать.
Виктор Иванович сначала повел себя так потому, что боялся за свое нетрезвое состояние. Но когда я ему сказал, что речь не идет о его состоянии, он стал тверже и когда родители пришли к нему домой во второй раз, он отправил их с твердым решением наказать.
Вчера и сегодня я занимался подготовкой зала голосования и решением многих других вопросов. Домой сегодня вечером пришел усталым до предела. Так я уже давно не уставал. В общем, все подготовлено к выборам. Волнуюсь как завтра все пройдет.


26-го февраля, вторник

И так, выборы прошли. Измотали они меня капитально.
В ночь с субботы на воскресенье я почти не спал. Сказывалось и переутомление, и заботы за то как все пройдет. Проснулся я около трех часов ночи и в четыре вышел на улицу, так как за мной должен был заехать автобус, который был определен для обслуживания нашего участка.
Подошел автобус вовремя и я поехал по адресам за Петровой и за другими членами комиссии, которые живут далеко от пятой школы.
К половине пятого пришли все, кроме одной женщины.
Грошикова с Дейнекой рассадили членов комиссии за стол, разложили бюллетени, а я занялся опечатыванием урн для бюллетеней. К шести часам все было готово и в шесть часов пошли люди. По списку у нас должно было пройти 2038 избирателей. Но многие приходили и не находили себя в списках. Приходилось давать им бюллетени и говорить, что будут записаны. Благо, что эти накладки проходили спокойно. Здесь уж Грошикова была на высоте. Она спокойно подводила избирателей к своему столу и решала все недоразумения. Ко мне на сей раз подходило очень мало людей.
Народ шел дружно и часам к четырем процентов 90 проголосовало. Зато с оставшимися пришлось поработать. Они не шли голосовать и все. Пришлось мне самому сходить в два дома с урной и люди согласились опустить бюллетени. А вообще-то настрой у людей равнодушный к тому, за кого они голосуют. Правда, на сей раз в кабины заходило больше человек, чем в прошлом году.
Вечером начались звонки избирателей. Кто просил быстрее приехать к ним с урной, кто жаловался на то, что им громко позвонили, когда пришли с урной, кто заявлял, что не пойдет голосовать. Тут уж мне пришлось поизворачиваться и утрясти все недоразумения и накладки.
Одна избирательница даже по телефону «определила», что я «интеллигентный человек».
Ровно в десять часов я дал команду закрыть зал и распечатал урны.
Бюллетени считали почти два часа. Подвели все нормально. Больше всех вычеркнули фамилию начальника горжилуправления Стешина. Вычеркивали с оговорками, что он не достоин быть депутатом, что он ничего хорошего для людей не делает. А на одном из бюллетеней под его вычеркнутой фамилией было написано: «Фашист».
Вообще, конечно, он недостоин быть депутатом. Но народ не проявил дружного недовольства и вычеркнули его только 23 человека из 623.
Все дела в райисполкоме у меня приняли без замечаний и мы поехали в школу, чтобы завершить выборы застольем. Но люди были уже до того усталыми, что и не рады были этому застолью.
В три часа стали расходиться по домам. Я развез кое-кого на автобусе и около четырех часов приехал сам домой.
Утром Рита уехала в Малоярославец, а Анна Ильинична ушла на работу. Я поспал до одиннадцати часов.
Поднявшись, я поработал немного над дневником и поехал в детский дом.
И здесь дела стали хуже идти. Нателла как не вникала ни во что, так и не вникает. Не знаю точно или нет, но она, мне говорят, гуляет от мужа. Иногда она при мне говорит по телефону с мужчинами так, что даже неудобно бывает. Я всегда думаю, что вот он живой пример женщины, совращающей мужчин. Уж тут явное доказательство моего убеждения, что повод всегда дает женщина. И здесь я опять хочу вернуться к Рите. Хотя она и не соглашается с тем, что в их отношениях с Анатолием сыграла роль ее активность, но это так и есть. И здесь я ее целиком осуждаю и считаю виновной. Ну как можно было заводить с ним что-то серьезное, когда она знала, что у него есть семья, он живет с женой? А она, мало того, что с ним встречалась там в Кишиневе, так потом устроила с ним откровенную переписку и поехала к нему в Усть-Кут. Хорошо, что парень опомнился и поставил все на место. Я не признаю мужчин, живущих нормально с женой, а потом обливающих грязью ее из-за того, что какая-то «свежая» женщина вскружила ему голову. И как он может потом снова жить с женой и смотреть ей в глаза?
Приходя вечером домой, я застаю Риту уже дома, а утром она снова уезжает в Малоярославец. И жизненных супружеских отношений у нас нет с ней. Я уже не помню, когда Рита готовила обед, или что—то принесла домой из продуктов. Эти хлопоты выполняются Анной Ильиничной. Раньше такого разобщения у нас с Ритой не было. Мы уже с ней и по душам—то не помню когда говорили. Так, вскользь обмолвимся о чем—то и все. Даже о своем недовольстве работой она не стала говорить. Возможно это потому, что на нее меньше стало нападок со стороны начальства.
Всю прошедшую неделю у них работала комиссия из Москвы. Проверяли как раз работу с несовершеннолетними. Начальство задабривало этих москвичей походами в ресторан да подарками. Деньги в бухгалтерии получали за счет мнимых командировок. Оформили троим сотрудникам по десять дней командировки и на эти деньги угощали представителей столицы. Ну а те в свою очередь никаких замечаний не отмечали.


27-го февраля, среда

Днем сегодня проводил индивидуальные уроки, потом во второй половине дня провел один час учебной практики в группе режиссеров. Одну студентку попросил провести беседу перед группой. Она начала ее проводить, но до конца не смогла довести, так как не знала, что дальше говорить.
После уроков я отпечатал письма руководителям организаций, чтобы они поощрили членов избирательной комиссии.
В 19 часов начался педсовет по итогам первого семестра. С докладом выступил первый раз новый директор. Больше часа он говорил и создал такую обстановку, что в училище почти одна скверность. Больше всего уповал на плохие действия преподавателей, а о том, что студенты группами и полугруппами отсутствуют на уроках, не сказал ничего. Преподаватели при его докладе сидели шумно, а уж прения и совсем никто не слушал. Выступали одни председатели комиссий в форме отчетов. Ни одного хорошего душевного выступления не было. Нехороший осадок остался у меня от педсовета. Не было ничего интересного в нем. Многие думали, что я выступлю, но я не стал выступать.
После педсовета я первым выскочил на улицу и пошел домой. Дома я постарался не показать своей усталости и плохого настроения. Все было нормально, но разговора о делах на работе не было. Рита тоже никаких подробностей мне не рассказывает о делах в командировке и я не допытываюсь, чтобы она рассказала.


29-го февраля, пятница

Вчера настроение мое улучшилось только тем, что я отвлекся индивидуальными уроками. Студенты приходили с интересными беседами, но провести беседу от начала до конца никто не смог. Не владеют они ни материалом, ни умением говорить так, как положено говорить при беседе.
К двум часам я пошел к следователю прокуратуры Харламовой. Войдя во вторую комнату, я увидел худенькую молодую женщину с открытым доброжелательным лицом. И когда она заговорила со мной, то эта доброжелательность была и в голосе.
— А долго мы будем беседовать с вами, — спросил я, — а то у меня уроки. Я отпросился на час.
— Ой, знаете, разговора у нас много с вами. Я вызвала этих ребят. Сейчас вы их опознаете, а потом мы побеседуем с вами. Но я думаю, что мы за час управимся. Посидите пока в коридоре, я вас приглашу.
Только я сел на стул в вестибюле, как пришел Виктор Иванович.
Наш разговор с ним прервала подошедшая к нам следователь и сказала:
— Пройдемте ко мне.
В ее кабинете сидели оба хулигана. На сей раз они были присмиревшие и похожи на нормальных хороших людей.
— Кто из них бил вас? — спросила меня следователь.
— Оба били.
— Как оба? А Лушонков сказал, что он не бил вас.
— Значит он обманул вас, — сказал я.
— Лушонков бил ты его?
— Бил, — ответил парень.
— А говорил, что не бил. Ну ладно, это потом. Кто вас ударил? — спросила она Виктора Ивановича.
— Вот этот, — показал он на Лушонкова.
— Так, Лушонков?
— Так.
— А вас значит они оба били? — спросила она снова у меня.
— Оба. Да еще и третий бил.
— Понятно. Так, вы свободны, ребята, можете идти.
Парни вышли, но тут же вернулись и попросили отметить им повестки.
— Они извинились перед вами? — спросила следователь.
— Нет, — ответил я.
— А говорите, что извинились.
— Передо мной они извинялись, — сказал Виктор Иванович.
— Так хотя бы сейчас извинились.
— Извините нас, — сказал один из них, не поворачиваясь ко мне.
— Простите, — добавил другой.
Я ничего не ответил.
Парни ушли и следователь попросила меня рассказать все как было. Я снова повторил все, что произошло 16-го февраля.
Следователь отпечатала все, что я рассказал ей и дала мне прочитать. Она почему-то особо подчеркнула, что они ругались нецензурщиной.
Прочитав протокол: я подписал его и ушел в училище, где провел два часа индивидуальных. После уроков состоялся большой откровенный разговор с двумя девчонками из хореографической группы. Говорили о положении в их группе. Они тоже признали, что положение плохое, что группа разваливается. И девочки сами сказали, что виноват их классный руководитель Сорокин. И я тоже, хотя я им этого и не говорил, убежден, что виноват Николай Иванович. Группа-то в сути своей хорошая, но он ею не занимается как следует.
Я уже говорил Калерии Александровне о том, что в группе надо принимать меры, но она вскользь бросила: «Надо Сорокина там менять», но дальше дело не пошло.
Теперь я еще с директором поговорю. Посмотрю как он отреагирует.
В среду вечером, когда я пришел домой, Анна Ильинична мне сказала, что к ней на работу заходила Валя и сказала, что в Калугу приезжал Лёня, но был всего один день и меня не нашли, так как я был на избирательном. Но когда он приезжал, я не понял. И все равно я очень рассердился и на Валю, и на Лёню.
Вчера я позвонил в Псков Элле на работу и высказал ей свою обиду на Лёню.
— Ну что ты не знаешь его характер?
— Я считаю это просто оскорблением.
— Да перестань ты. Он узнал, что у вас натянутые отношения и не стал вмешиваться.
— Ему-то что? С ним-то у нас все нормально.
— Ну ничего. Он приедет к тебе. Ты позвони ему, он же в Москве на курсах.
— А какой его телефон?
— Я дам тебе, запиши.
Записав телефон, я пожелал Элле всего хорошего.


2-го марта, воскресенье

Рита должна была в пятницу выходить на работу в управление, но в Малоярославце совершено убийство мужчины и ей пришлось и в пятницу ехать в Малоярославец. Но я думаю, что она не по убийству осталась, а по своим делам с несовершеннолетними. На сей раз она не рассказывает подробно как провела день в командировке.
Об убийстве мужчины она рассказала, что кто-то нанес ему 12 ножевых ран голому, а потом одели и посадили на улице на лавку и мужик «сидел», пока кто-то не понял, что он мертв. Ну разве это не садизм? И это результат гуманности наших законов и незнания людей каждого индивидуально.
Вчера мы с Ритой и с Анной Ильиничной провели подклейку отклеившихся обоев на стенах, навели порядок в квартире и пошли в бор с Ритой на лыжах. Я заменил свои лыжи точно на такие же. Прогулялись в бору очень хорошо, почти три часа. Погода была теплой, но таять не таяло и лыжи катились не плохо.
А сегодня мы повалялись с ней часов до девяти в постели. Снова наши отношения уладились и все стало нормально.
Поднявшись, мы позавтракали и пошли в город посмотреть как проходит праздник «Проводы русской зимы». Пройдясь по парку, мы ничего особенного не увидели, кроме торговли пивом, блинами и кондитерскими изделиями. Чувствовалась специальная организованность этого праздника, то есть была видна работа организаторов праздника, а люди шли и по парку, и по улицам абсолютно равнодушными и безучастными к этому празднику. От парка мы направились к Театральной площади. Здесь тоже народа было немного и все забавлялись только тем, что показывалось на сцене, специально сооруженной у крыльца драмтеатра.
Постояв немного, мы пошли на остановку троллейбуса и поехали к маме. Не знаю хотела или нет ехать Рита, а я почему-то рвался к ней.
Мама, как всегда, была рада нам.
Поговорив о новостях, мама приготовила нам скромный стол и угостила нас.
После обеда мы долго играли в карты. Машкины, наконец, поняли, что я серьезно не хочу иметь с ними никаких отношений и теперь только Полина здоровается со мной. Никакого другого разговора у нас нет. Они закрываются у себя в комнате, а мы у мамы. Я доволен, что они прочувствовали мое неуважение к ним и не переживаю за то, что у нас такие отношения. То они после каких-нибудь гадостей относились ко мне как будто у нас нормальные отношения. А сегодня даже Егор не проронил ни слова, когда я ему открыл дверь. Это хорошо. Пусть знают мое презрение к подлостям.
Поиграв в карты, мы засобирались домой. Мама проводила нас до остановки троллейбуса и стояла, пока троллейбус не поехал. И я, и Рита видели какая она была довольная, что мы навестили ее.
Погода уже который день стоит знойно-сырая и неприятная.


4-го марта, вторник

И организм мой не ошибся в предсказании перемены погоды. Вчера и сегодня шел снег с метелью.
Вчера Рита позвонила мне и сказал, что у них в УВД есть новость: нашли ребенка, которого украли два года назад в Калуге. Украла его женщина из Куйбышева и в субботу привезли и ее, и ребенка в Калугу. А сегодня в «Знамени» напечатана статья с подробностями похищения и возврата ребенка. Некая 30-летняя женщина приехала в Калугу в 1978 году с намерением раздобыть ребенка. Она уже была замужем и от первого брака есть дочь. А при втором браке ребенка не могла родить и решила украсть. И вот случай подвернулся. Похищение прошло нормально, но ее калужские знакомые через два года где-то проболтались и эта болтовня дошла до милиции. Родители, у которых украли ребенка уже народили второго и теперь у них два парня будет.
Сообщила Рита и о том, что в управлении есть две путевки в санаторий Кисловодска и спросила, могу ли я поговорить со своим начальством, чтобы поехать сейчас на месяц в отпуск?
— Я поговорю, но думаю вряд ли они отпустят, — сказал я ей.
Вчера мне не удалось поговорить, а сегодня утром я зашел к Калерии Александровне в кабинет, где сидели она, Кузин и директор и, обратившись к директору, сказал:
— Петр Иванович, жене на работе дают отпуск и две путевки в санаторий. Нельзя ли мне съездить в отпуск в марте, а потом я буду работать по вашему усмотрению.
Говоря так, я имел в виду то, что они могут легко уговорить меня быть секретарем приемной комиссии, или исполнять обязанности зав. практикой. Вчера ко мне подходила Самохина и просила согласиться принять у нее заведывание практикой. Я, конечно, отказался. Самохина уже с 12-го марта должна уходить на пенсию. Так вот, только я сказал об отпуске в марте, как Калерия Александровна сразу, опередив директора, сказала:
— Да нет, сейчас нельзя вам ехать, Виктор Андреевич, замещать вас не кем.
— Ну и придумали вы, Виктор Андреевич, — сказал директор, хлопнув меня по коленке.
— Я только спрашиваю о возможности. Ну а коль нельзя, то что ж, — сказал я.
Я никак не ожидал такой вставки Калерии Александровны и мне кажется, она завозражала не из-за болезни за учебный процесс, а чтобы показать директору, что она болеет за проведение уроков. И здесь, конечно, Петр Иванович не может ей возражать.
Говоря честно, я и сам не зажигаюсь такой затеей отпуска среди учебного года. Такого у меня еще ни разу не было за 20 лет работы. Но я уверен на сто процентов, что меня вполне можно отпустить бы сейчас и ничего бы с учебным процессом не случилось.
Я позвонил Рите и сказал, что ничего у меня не получается с отпуском.
Вчера вечером по пути из детского дома я зашел на телеграф и позвонил в Москву Лёне. Он там живет у знакомых на квартире и был уже дома. Я упрекнул его за то, что он не встретился со мной.
— Так ты же занят был с выборами.
— Ну хотя бы зашли ко мне.
— Да мы звонили тебе, но так и не дозвонились. Я приеду еще в Калугу.
— Когда?
— Через неделю. Я на восьмое марта хочу домой в Псков съездить, а в следующую субботу приеду. Теперь я уже в Тулу заезжать не буду.
— Я тебе адрес давал свой, ты записывал в книжку. Поищи.
— Да найду.
— Ну передавай привет дома всем.
— Передам. Эла завтра на два дня приезжает в Москву в командировку.
— Ну до встречи.
— Пока.
Не знаю насколько твердо Лёня решил приехать. Я вообще—то уже не верю ему.
Уснул я с мыслями о Рите. Честно говоря, мне не хочется, чтобы она одна ехала куда-то в отпуск. И если бы у меня была возможность, то я конечно бы поехал с ней. Мне вообще хочется ехать в любое место только с ней. И в Сибирь я бы с ней поехал.
Зима продолжает бессильно проявлять свой характер и с утра сегодня до обеда шел крупными хлопьями снег, подхватываемый порывистым ветром. А с обеда установилась хорошая тихая погода и опять повеяло весной.
Сегодня я зашел к директору и опять застал в его кабинете Калерию Александровну и Кузина.
— Вы что хотели, Виктор Андреевич?
— Я хотел бы вас поставить в известность о том, что группа хореографов разваливается. Люди явно нуждаются в квалифицированной помощи.
— Так что вы хотите?
— То, что надо принимать какие-то меры. Ведь они уже по полгруппы ходят на уроки.
— Ну это ни ко всем они так ходят, — как-то с ехидцей сказал директор.
— Если вы думаете, что они ко мне плохо ходят, то и к вам не лучше. В прошлый урок у вас на истории вообще было только человек девять.
— У меня они отсутствовали по причине.
— Может у вас и по причине их не было, а у меня многие пропускают без всяких причин.
— Так надо классному руководителю сказать, то есть по инстанции действовать.
— А я по инстанции к вам обращаюсь. Я говорил классному руководителю, говорил Калерии Александровне, но положение не улучшается. Девчата съехали на двойки.
— Там мы планируем собрание провести с преподавателями, работающими в этой группе. Я имею в виду с приглашением преподавателей на собрание, — сказала Калерия Александровна.
— Вот на собрании и выскажите свои претензии, — добавил директор.
— Я выскажу. Но не думаю, что собрание что—то даст. Там комсорга надо менять.
— А мне кажется, что там девушка на месте. Она мне показалась активной, — не согласился директор.
— В том-то и дело, что показаться она может.
— Ну хорошо. Давайте на собрании поговорим об этом.
Я вышел из кабинета с недовольным чувством. Директор на педсовете говорил, что больше всего надо бояться равнодушия, а сам так отнесся к моему заявлению. «Ему наверное плевать на то, что группа разваливается». Ведь я не случайно поднимаю тревогу. К группе я не безразличен и девчат знаю уже хорошо. Мне много в их познании дала работа в колхозе. А сейчас в группе появились те, кто в колхозе не был и работать добросовестно даже в учебе они не хотят. То и дело пропускают уроки. С ними надо круто повести и поставить их на место.
У меня состоялся большой откровенный разговор с Любой Малюгиной и с Ниной Иванюшкиной, которые учатся в этой группе. Девушкам уже по 20 лет и они хорошо понимают, что к чему. Они целиком поддержали меня в том, что в группе надо проводить серьезную работу, иначе группа распадется. У некоторых уже пропал интерес учиться.
Не знаю как будет дальше дело разворачиваться.
Вечером сегодня состоялось политзанятие. В нашу группу записано 44 человека, а пришло всего только десять на занятие. Это как будто насмешка над тем, что директор еще в октябре заявил о строгости. Обнаглели и преподаватели, уверившись в том, что с ними никто ничего не сделает.
Вообще весь микроклимат в училище неприятный. Все ходят злые, недоброжелательные. Дружного хорошего коллектива не чувствуется. Не понятно мне поведение Калерии Александровны. О результатах проверки КРУ (контрольно-ревизионного управления) никому не сообщили, но чувствуется, что ей замечаний было сделано много. Не знаю как складываются ее отношения с Антоновым, но вольность, которую она позволяла при Василии Ильиче, ей пришлось прекратить. Я имею в виду то, что она могла выпивать во время работы, после работы и с Василием Ильичем и без него еще с кем-то.
Брожение в училище неприятное. К чему оно приведет — время покажет.


7-го марта, пятница

Вчера я снова ночевал на Кирова, чтобы сегодня было ближе идти в баню. Поднялся я сегодня в половине пятого и в баню пришел первым. Вслед за мной пришел Николай Егорович, а потом подошли и другие постоянные парильщики, но начать париться раньше восьми и на сей раз не пришлось. Работники бани не осмеливаются нарушить требование начинать работу бани с восьми часов.
А к восьми часам народу набивается много, все лезут в парную и получаются партии по восемь человек. Мы-то сегодня ходили вчетвером, но это просто повезло. Все другие партии комплектовались из восьми человек.
Пар был сегодня плохой и удовлетворения, которое мы получаем, когда парная хорошо натоплена, не получили.
После бани разошлись по домам. Я зашел сначала на Кирова, а по пути на Труда позвонил Рите.
— Ты обедать придешь? — спросил я.
— Приду. Даже может быть пораньше приду.
Домой я пришел около двенадцати. Анна Ильинична хотела покормить меня, но я предложил подождать Риту.
— Небось есть хочешь?
— Да ничего. Потерплю. Я вчера как пообедал, так и все. Подождем, она сказала, что может быть и раньше придет.
Но Рита не пришла не только пораньше, а и в положенное время ее не было. И мы пообедали с Анной Ильиничной одни. Рита пришла почти в два часа. Я лежал на диван-кровати и она, подойдя ко мне, хотела поласкаться.
— Пошла отсюда, — обиженным, но шутливым тоном сказал я.
— Куда?
— К едреной бабушке.
Рита сразу отошла от меня. А дальше начались ее выкрутасы. Я видел, что она что-то хочет сделать, но я мешал ей. Видимо она думала, что меня дома не будет и ей будет проще. Наконец, она стала надевать нарядное зеленое платье.
— А ты что уходишь куда-то? — спросил я.
— Я тебе говорила, что мы гулять собираемся.
— Ну давай, давай. Догуляешься до чего-нибудь.
— А ты можешь идти со мной.
— Никуда я с тобой не пойду.
— А почему ты не хочешь идти с ней? — спросила Анна Ильинична.
— Мне на работу надо идти, — возмущенным тоном сказал я. — То она говорила, что пойдет со мной в детский дом, а теперь уже снова у нее гулянка.
— Ну а что в детском доме ей там сидеть? — заступилась Анна Ильинична.
Я возмутился в душе до предела такой защитой Анны Ильиничны.
А Рита вдруг сняла одетые уже сапоги и прошла в комнату. Я погладил себе брюки и рубашку.
— Что ты не идешь? — спросил я Риту, ходившую по комнате.
— Может мне не хочется идти.
— Пойдем со мной в детский.
— Да я жду ребят. Они должны заехать за картошкой. Где они пропали? Время уже четвертый час. Ты ковер не попылесосишь?
— Его надо вынести и потрясти на улице.
Мы скрутили его и я пошел потряс его на снегу.
Пока тряс, Рита набрала картошки в сумку и еще чего-то из продуктов.
— Ну что ж они не едут? Придется пешком идти.
— А Виктор тебе пусть поможет, — сказала Анна Ильинична.
— Ничего я ей не буду помогать.
Рита уже была одетой, когда я стал обувать ботинки.
— Ты в какую сторону идешь? — спросила она.
— В противоположную, — со злом ответил я.
И Рита ушла с двумя сумками. Вслед за ней и я ушел в детский дом.
Утренник сегодня прошел хорошо. Были приглашены две женщины к детям. Одна — бывшая работница спичечной фабрики «Гигант». Сейчас она на пенсии. Другая — молодая маляр Нина Петровна Илющенко. Ее судьбе можно позавидовать. Женщина симпатичная, с простым добрым лицом. Прославилась она здорово. Награждена орденом «Знак почета», двумя орденами «Трудовой славы». Была делегатом 25-го съезда партии. Я уверен, что она получит звание Героя соцтруда. Сейчас, видимо, все к этому идет. Ее награждали путевками в Италию, в Югославию, в Чехословакию, в Венгрию, в Румынию, в ГДР. И это в каких-то 35 лет. И я с презрением думал о себе, что я молодой, здоровый, активный во всем, а занимаюсь ничем не приметной работой. У меня все чаще появляется мысль бросить все и пойти куда-нибудь рабочим. Ведь я бы был неплохим дисциплинированным рабочим. Я уже писал о том, что смог бы решать более сложные и трудные дела. И это подтвердилось при исполнении обязанности председателя участковой избирательной комиссии.
Так вот эта Нина Петровна понравилась мне и своим выступлением. Говорила обо всем просто. Но за этой простотой была великая воспитательная сила. И не случайно после окончания утренника к ней подошли взрослые ребята детдомовцы и завели разговор. Я всегда стою сейчас за то, что при проведении каких-то мероприятий надо не только сухие композиции с громкими словами устраивать, а встречи с живыми интересными людьми, жизнь которых явится примером для тех, кто стоит перед определением своей судьбы.
Почти полтора часа шел утренник. Все прошло без накладок. Неплохо выступили мои участники художественной самодеятельности. А особенно отличилась опять Марина Прохорова. Девчонка она просто необыкновенная. Таких способных и с необыкновенной хваткой у меня было немного за 20 лет работы. Их даже можно перечислить — это Валя Кинденкова во время моей работы в Юрьевке, Наташа Самаркина и Галя Трубина из Щекино, Люда Щавелева из Тулы, Галя Зубова и Таня Опришко во время работы в ГДР. И вот здесь в детском доме можно назвать Галю Чепотову, Галю Чекулаеву и Марину.
Интересно, где и как живут многие сейчас. О встрече с Галей Трубиной я писал когда—то в своем дневнике.
После утренника воспитатели собрались в кабинете Нателлы. Я почувствовал, что затевается выпивка и стал собираться домой, чтобы не мешать им.
— А вы куда это собираетесь, Виктор Андреевич? Вы что не хотите поздравить наших женщин? — сказала Нателла Ивановна. — А ну-ка снимайте шапку.
— Побудьте с нами, Виктор Андреевич, успеете к своей жене. Завтра ее поздравите, — сказала Татьяна Степановна.
Другие женщины тоже стали говорить, чтобы я остался. На утреннике был бывший директор детдома Степан Кузьмич Родин. Он уже был под хмельком и вел себя весело, ублажая дурачества Нателлы, которая висла ему на шею, просила поцеловать ее, подержать на руках, потанцевать с нею.
Но вот позвонил телефон и Нателла, схватив трубку, сказала, что сейчас выходит. И она украдкой умыкнула из нашей компании. Я расценил это верхом всякого нахальства, чтобы вот так при всех договориться о встрече и убежать. Я все больше и больше перестаю ее уважать. И мне она уже становится неприятной.
Оставшись одни без директора, мы открыли бутылку сухого вина «Ркацетели» и бутылку «Сано». Пили на выбор. Некоторые пили сухое, а некоторые «Сано».
Выпив по стопке, мы разговорились на разные темы. Степан Кузьмич умилялся, когда ему кто-то из лести говорил, что он был хороший директор и хороший человек. Зав. столовой быстро ушла, а мы продолжали сидеть. Я впервые узнал, что у оставшихся двух воспитательниц умерли мужья.
И когда Родин стал говорить о том, что у него совсем плохие взаимоотношения с женой и стоит вопрос о разводе, я подумал: «Вот и еще один пример того, что испорченные взаимоотношения супругов даже возраст не может поправить». Я не спросил сколько лет Степану Кузьмичу, но по ходу всего разговора понял, что ему уже где-то через год-два будет шестьдесят, у него уже есть внуки.
А одна из воспитательниц, послушав жалобу Родина, сказала:
— Ваша жена, Степан Кузьмич, заелась. Она не понимает как плохо быть одной…
— Ничего нет страшнее одиночества, — сказала другая. — Я, когда муж умер, думала вообще сойду с ума.
— И я тоже. Мне казалось, что я вообще на всем свете осталась одна.
— Сейчас немного смирилась, но иной раз так хочется поделиться с кем-то, излить душу, а приходишь домой и становится еще тяжелее на душе.
— Правильно кто-то сочинил пословицу: «Что есть — мы не бережем, а жалеем потом то, чего не стало».
— Вот вы бы моей жене все это сказали, а то она действительно уже совсем заелась, прожив всю жизнь без трудностей, — сказал Родин.
Я не спешил домой, зная, что Риты дома нет и, придя один домой, могу снова рассердиться на нее. Да еще после такого разговора о взаимоотношениях.
Когда заговорили о Нателле, то женщины подтвердили, что она вовсю гуляет с мужчинами. Я ничего по этому поводу не сказал, чтобы не выдавать свое возмущение Нателлой.
Домой я пришел уже в одиннадцатом часу и был удивлен, что дверь мне открыла Рита. Это сразу сняло все мои бурлящие мысли, которые могли бы капитально взвинтить нервы, если бы Риты не было дома. Я уже представлял как и Анна Ильинична будет расстроена тем, что я пришел поздно, а Риты все еще нет.
Когда Рита пришла домой, я не знал, так как она ничего не сказала, открыв мне дверь. Но потому, что еще не была постелена постель, я понял, что пришла она немногим раньше меня.
И все же возмущенный тем, что она ходила гулять, я не стал с ней разговаривать, а быстро постелил постель и лег.
И как бы я себя не успокаивал, чтобы перейти на равнодушность к поведению Риты, у меня ничего не получалось. На сей раз я думал о житейском положении. Я уже чуточку коснулся того, что Рита, как хозяйка, почти ничего не делает по кухонным делам. Вот и сейчас. Завтра праздник, и у Анны Ильиничны день рождения. И я считаю, что всеми делами по подготовке стола должна заняться Рита, чтобы действительно показать себя хозяйкой и сделать Анне Ильиничне праздник. Так она, мало того, что ничего не сделала по заготовке продуктов, палец о палец не ударила по приготовлению еды. И Анна Ильинична целый день топчется на кухне. Как у нее еще хватает терпения? Другая бы мать уже давно разогнала Риту. А эта поспособствовала, чтобы Рита пошла гулять. Какими она соображениями руководствуется? Не могу понять.
Вслед за мной легла в постель и Рита. Ни я к ней, ни она ко мне не прикасались. Интересно, о чем она думала в этот момент. Видимо больше всего о том, где я был так долго, что пришел позже ее. Может быть, когда-нибудь в хорошем разговоре она скажет.


8-го марта, суббота

Теплая, хорошая погода сменилась холодной, и на улице исчезли признаки весны. Стоит настоящая зима. Только у этой зимы нет той силы, которая бывает в пору ее разгара.
Проснувшись сегодня в шестом часу, я пописал немного дневник и думал как мне быть и с Ритой, и с Анной Ильиничной. Я прекрасно понимал, что если я буду с плохим настроением, то у них никакого праздника не будет. И вот услыхав, что Анна Ильинична проснулась и села на кровать, я вскочил с постели, подбежал к гардеробу и достав из него новую сумку, которую мы купили с Ритой для Анны Ильиничны и положили туда еще купленный ей платок и написанную мной открытку. Все это поочередно отдал Анне Ильиничне и поцеловав ее, сказал: «С днем рождения вас и с праздником!».
— Вот умник-то! Вот спасибо, — заговорила Анна Ильинична.
А я, достав из серванта сверток, в котором были завернуты купальник, брелок, авторучка и открытка, подошел к Рите, потянул ее за руку, чтобы она села и отдав ей сверток, тоже поцеловал ее.
Это мое действие поставило все на место. У Риты и у Анны Ильиничны пропало плохое настроение и мы все бодро взялись за всякие дела.
За завтраком я выпил стопку самогона и зказал Рите, что она ничего вообще не делает по кухне и даже не помогает матери.
— Я уже и сама так думала, — сказала Анна Ильинична. — Все, это последний раз я ее пустила на гулянку.
— Вы даже способствуете ей, — сказал я.
— Все, больше она никуда не пойдет. Это не дело. Идти если куда, так надо идти вместе.
— Я звал ее в детский дом.
— И я тебя звала на вечер, — сказала Рита.
— Так мне что, надо было работу бросить и идти с тобой гулять?
— Потом бы пришел, когда закончил дела в детском доме.
— Да нет уж. На такое я не согласен. Я не понимаю зачем ты так себя ведешь. Ведь ты и сама там на гулянке не получаешь удовольствия и нас с матерью взвинчиваешь. Ты поняла?
— Поняла, — ответила Рита.
После завтрака я пошел к Вале, чтобы пригласить ее к нам в гости.
Валя открыла мне дверь и по-доброму улыбнулась.
— С праздником тебя. Всего тебе самого наилучшего, — сказал я и поцеловал ее в щеку.
— Спасибо.
— Я пришел пригласить тебя в гости. Мои женщины очень уж хотят видеть тебя.
— Когда приходить?
— Вообще-то к двум, но ты приходи в любое время. Как управишься, так и приходи.
— А мать будет?
— Я поеду за ней.
— Ну хорошо. Приду.
Сделав дома кое-какие дела по приготовлению стола я пошел на остановку такси, чтобы поехать за мамой. Такси попалось на улице и я поехал на Малинники. Мама уже ждала меня. На кухне я увидел Андриановну и поразился ее совсем плохому внешнему виду. Дошла она так, что стала похожа на смертного человека. Кожа на лице сделалась бледно-желтой, под глазами черные круги, сама вся исхудала.
— С праздником вас, — сказал я ей.
— Спасибо.
Мама быстро надела пальто и мы поехали к нам.
Первой пришла Валя, потом Виктор Иванович со своей семьей. Не было только тети Шуры с дядей Тимошей. Вскоре и они пришли.
Теперь все были в сборе и я пригласил гостей за стол. Ну а дальше все было как обычно. Выпивали, закусывали, пели песни, плясали. Все было хорошо. Только дядя Тимоша рассердился на тетю Шуру за то, что она сильно захмелела и не спешила домой. И мне сегодня тетя Шура не понравилась. Вела она себя как-то грубо, не по-доброму. Усевшись со мной и с мамой на кухне и выпив еще самогона, она стала выговаривать маме, что я бываю горяч, что я ее уже два раза обидел и что если я ее обижу в третий раз, то она мне не простит.
— Вы лучше, тетя Шура закусывайте, чем говорить всякую ерунду, — сказал я.
Я чувствовал, что она и маме не понравилась.
Зато мои Анна Ильинична и Рита были на высоте. Приятно было видеть их доброту и заботу. И я в душе гордился ими и старался перед мамой показать свое удовлетворение, чтобы и она радовалась за меня.
Судя по записям, можно невольно задаться вопросом: а как же я поздравил самого дорогого человека, свою Олю? Или может быть вообще обошел ее вниманием? Нет. Это было бы бесчеловечно. Мы накануне праздника вместе с Ритой ходили по магазинам, чтобы купить Оле подарок. И в одном из магазинов мы купили ей красивую шерстяную кофточку и в этот же день я отправил ей посылку. Это было во вторник, 4-го марта. А в понедельник я отправил ей поздравительную открытку. Теперь я позвоню ей и узнаю, как она отреагировала на такое мое поздравление.
Ну и последнее об отношениях моих с Виктором Ивановичем. Сразу хочу одобрить правильность моей позиции, которую я когда—то определил для себя по отношению к нему. В настоящее время у нас с ним все хорошо. Теперь только следует такие отношения держать и в дальнейшем. Я, во всяком случае, не позволю со своей стороны какой-либо дури. Ни он, ни я не заслуживаем проявления чего—то плохого друг к другу.


10-го марта, понедельник

А сегодня мы все засобирались на работу, а мама к Ване. Я проводил ее до Дворца «Строитель» и она дальше пошла одна.
Придя в училище, я позвонил Ване и сказал суховатым тоном.
— Здравствуй, Ваня.
— Здравствуй, Витя, — ответил он как будто добродушно.
— Там мама пошла к вам. Сказала, что будет ждать тебя до обеда у Ани. Ты позвони Ане и узнай нормально ли она дошла.
— Хорошо.
Ваня, кажется, еще что-то хотел сказать, но я положил трубку. После обеда я позвонил по телефону Ване и трубку подняла мама.
— Ну как ты там? — спросил я.
— Усё хорошо, сыночек.
— Иван звонил Ане?
— Да. Он спросил у нее: «Мама у вас?»
— Это я ему сказал, чтобы он позвонил и спросил. Как он чувствует себя?
— Да ничего. Я ему рассказала, что погуляли у вас хорошо. Он только спросил, какие у тебя отношения с Виктором Ивановичем. Я сказала, хорошие и вообще все хорошо. Только, говорю работать нашего заставляют. Как польты покупать, так Виктору Ивановичу, а как что сделать, так тебя просят.
— Да зачем ты это говорила?
— Так етаж правда, сыночек.
— Ну все равно не надо было говорить. Ты себя как чувствуешь?
— Да ничего, слава Богу.
— Ну все тогда. До свиданья.
— Ну приезжайте ко мне в субботу.
— Приедем, может в субботу, может в воскресенье. Будем ориентироваться от приезда Лёни.
— Да, да. Я понимаю. Ну приезжайте, я буду ждать вас.
— Спасибо. До свиданья.
— До свиданья.
О пальто мама сказала потому, что тетя Шура купила Виктору Ивановичу зимнее пальто. Я не думаю, что здесь обошлось без вклада Анны Ильиничны, но разговор идет о том, что денег на пальто дала тетя Шура. Их видимо задело то, что я купил себе пальто, а Виктор Иванович не имеет зимнего пальто.
Сегодня Калерия Александровна пригласила меня к себе и завела разговор о том, чтобы я поехал летом в стройотряд в Волгоградскую область или в Бабынинский район.
— Тогда вы мне может быть дадите отпуск в апреле, чтобы я поехал вместе с женой в санаторий, — сказал я.
— Дадим, если вы дадите согласие поехать в стройотряд.
— Я поговорю с женой и после обеда скажу вам.
— Ну хорошо.
В обед мы созвонились с Ритой и пошли вместе обедать. Когда я ей сказал об уезде в Волгоград на два месяца, она категорически заявила:
— Да ты что? Нет, нет. Не пущу. В Бабынино еще можно.
После обеда я сказал Калерии Александровне, что Волгоград отпадает.
— Я что-то не пойму, почему вы не говорите ничего о приемной комиссии? Ведь мы кажется этот вопрос решили с Петром Ивановичем? — сказал я.
— Да тут видите вопрос встал, что, наверное, Турусова будет секретарем. Пока еще не твердо решено, но разговор такой был.
— А я считал, что мы договорились серьезно и изменений быть не может.
— Значит вы настаиваете, чтобы вам быть секретарем.
— Я не настаиваю, но коль уж состоялся разговор, то он должен быть серьезным.
— Это правильно. Давайте пойдем к директору со своими предложениями.
— Самому мне ничего не надо ему говорить?
— Я думаю не надо. Он же мне поручил завести разговор с вами.
Но сегодня Калерия Александровна так и не заикнулась о походе к директору и вопрос остался открытым.


12-го марта, среда

Не состоялся разговор и вчера, и сегодня с директором. А Рита начала затею с выбиванием путевок нам в санаторий. Я вчера сходил к Зое Ивановне и она написала мне и Рите справки, что мы нуждаемся в санаторном лечении.
Рита вчера уехала в командировку в Бабынино, но вечером приезжает домой.
Калерия Александровна больше разговора со мной не затевает и директор молчит, хотя мы и видимся с ним часто. А сам я не начинаю разговор с ним.
Вчера мне не пришлось провести уроки у хореографов, так как группу отправили на овощную базу перебирать картошку. Я, воспользовавшись свободным временем, сходил в кино «Неоконченная пьеса». Фильм о Ференце Листе. Сделали его американцы и сделали не плохо. Мне он от души понравился и я решил написать о нем статью в газету. Не знаю, что получится, но попробую поработать.
Вечером я был дежурным по училищу. Дежурство по вечерам сейчас проходит легко, так как после уроков, которые заканчиваются в семь часов, в училище почти никого не остается. И сегодня мы закрыли училище в восемь часов. В училище не работают ни кружки, ни коллективы никакие, нет индивидуальных занятий и самоподготовкой студенты тоже не занимаются. Совсем заглохло училище.
Погода со вчерашнего дня установилась холодная. На сей раз зима так собрала силы, что заглушила признаки весны. Температура доходит почти до минус 20 градусов.
В международной обстановке продолжается пора обсуждения пребывания наших войск в Афганистане и ареста американских дипломатов в Иране, которых держат уже около 200 дней как заложников. Но сейчас уже разговоры по этим вопросам идут более спокойные. Выводить войска наши не собираются, и американцы ничего не могут сделать с Ираном.
В США идет компания подготовки выборов. Я абсолютно уверен, что победу одержит снова Картер. Все остальные кандидатуры являются просто для возни.


15-го марта, суббота

И так, время делает свое дело.
В пятницу Рита узнала, что с путевками в санаторий дело провалилось. Есть только две путевки в дом отдыха под Ленинградом. Двух путевок в санаторий нет. Есть только по одной и Рите предложили путевку в санаторий с 29 апреля в Пицунду. Дома она заговорила, что не поедет одна и попробует написать письмо руководству санатория о возможности приобрести у них другую путевку. Я уверен, что это пустая затея и ничего из этого не получится. Просто Рита хочет показать, что она хочет ехать со мной. Вечером мое мнение подтвердилось, когда пришла с работы Анна Ильинична. Она сразу сказала:
— Ну и ехай, а Виктор потом съездит.
— Да я думаю написать письмо в санаторий. Может быть они продадут путевку за полную стоимость, — сказала Рита.
— Хотя бы уж курсовку продали, — сказала Анна Ильинична.
Я уверен в том, что Рита возьмет эту путевку и конечно поедет в санаторий. Ее нежелание ехать одной будет забито желанием поехать на юг и прекрасно отдохнуть. Мне только не нравится то, что она затевает этот разговор, зная, что поедет в любом случае. И я понимаю, что такую возможность упускать нельзя. Что касается меня, то я, конечно, с величайшим бы удовольствием поехал с Ритой, но если такой возможности не будет, то я бы поработал в приемной комиссии, а в сентябре бы поехал в Сибирь. Но как все получится, пока не ясно.
В четверг я позвонил в Тулу и поговорил с Олей и с Сережей. Оля очень довольна осталась кофточкой, которую мы послали ей. Сережа просит помочь ему приобрести куртку. Говорит, что будут заказывать шить в ателье.
Оля болеет ангиной и в школу не ходит. С учебой и у нее, и у Сережи все нормально.
Сегодня мы с Ритой были приглашены на день рождения к нашей Вале. Ей 13-го марта исполнилось 45 лет. В десятом часу я зашел к ней, чтобы узнать приехал или нет Лёня. Валя тоже была настроена на то, что он приедет. Но утром он не приехал. Я зашел в «Сувениры», купил Вале сундучок и, придя домой, написал ей на красивой большой открытке:

«Пусть жизнь меняет многое на свете,
Пускай летят стремительно года
У нас тебе есть пожеланье на примете —
Ты не старей душою никогда.
И надо ведь для этого совсем немного,
Ты твердо истину одну усвой,
Когда со временем шагать ты будешь в ногу,
Тогда ты будешь вечно молодой.
С Днем рожденья поздравляем,
Счастья, радостей желаем,
Будь здорова, не болей,
Нас всегда люби, жалей!
Целуем — Виктор и Рита».

В первом часу я снова по пути в училище зашел к Вале. Лёни по-прежнему не было.
К четырем часам мы пришли к Вале и были удивлены, увидев у нее маму.
— Ты смотри, приехала. Говорила: «Больше не буду ездить», — пошутил я.
— Да думаю: у тебя была, у Ивана была, надо ж и у дочери побыть.
— Ну молодец. Правильно сделала.
Иван с Тамаркой опоздали почти на сорок минут. Больше Валя никого не приглашала.
Что касается Тамарки, то она по-прежнему придерживается артистизма в своем поведении. И сегодня, придя к Вале, она громко с улыбкой сказала: «Здравствуйте, мои дорогие». Не зная ее души, можно было это приветствие принять вообще за доброе и сердечное. А она, раздевшись, подошла ко мне, к Рите, к маме и к Вале, подала свою руку и продолжила приветствие словами: «Давно мы уже не встречались с вами». Ведь она отлично знает, что мы с неуважением относимся к ней, но делает вид, что у нас с ней все нормально.
Я чувствовал, что я бы изменил свое настроение и поведение, если бы приехал Лёня. Но Лёни не было. Вдруг раздался звонок и я произнес: «Ну вот и Лёня приехал». Но оказалось пришла Аленка Константина Николаевича с какой-то своей подругой. Валя усадила их за стол и они с аппетитом стали есть. Мы в это время играли в карты. Через некоторое время раздался снова звонок и опять был не Лёня, а другая дочь Николаевского Таня. Я обратил внимание на внешнюю разницу между Аленой и Таней. Алена мне показалась намного приятней и добрее Тани. Таня уже стала брюзнуть. У нее уже заметно отвисает подбородок, сравнивая ее лицо с шеей. И некоторыми чертами она походила на отца.
Валя, Тамарка и Рита пели песни, пытаясь строить двухголосие, но ничего у них не получалось, так как и голоса их не соответствуют двухголосному пению, да и опыта у них нет в этом деле.
Первыми ушли домой Ваня с Тамаркой, сухо попрощавшись со всеми. Минут через тридцать стали собираться и мы с Ритой. Я отдал маме ключ от квартиры на девятом этаже, чтобы она могла там переночевать.
По пути домой я думал о Лёне. В душе я с самого начала чувствовал, что он не приедет, но это сомнение перебивалось слишком большим желанием того, чтобы он приехал. Хотелось потому, чтобы встречей со мной в Калуге сблизить еще более наши отношения. Ведь я твердо придерживаюсь принципа сближения отношений через взаимные контакты. Обиду на него я глушил тем, что я не имею права на это, так как Лёня всегда проявлял ко мне много таких действий при встречах, которые заслуживают настоящего одобрения и подражания. Я не могу даже какую-нибудь капельку найти плохую в этих действиях. И наверное поэтому мне очень хотелось принять его у себя.
И это мое желание как будто передавалось и Рите, и Анне Ильиничне. Хотя я им и не говорил ничего о нем, но Анна Ильинична вчера принесла цыплят, а сегодня сварила из них холодец и пожарила очень вкусно. Я чувствовал, что она понимала мое отношение к Лёне и хотела сделать, чтобы мы встретились с ним.


17-го марта, понедельник

Я ничего не написал о дяде Тимоше, так как он 13-го марта уехал в Балабановский дом отдыха на 12 дней. Тетя Шура показала нам письмо от Дедикова, в котором говорится, что дядя Тимоша включен в очередь на кооперативную квартиру и что свой дом им разрешается продать. Строительство кооперативного дома должно начаться в 1980 году. Этот ответ последовал после похода тети Шуры к секретарю обкома партии Иванкову, который позвонил зам. председателя горисполкома Крыженкову и попросил оказать содействие. Тетя Шура пошла к Крыженкову на прием и тот прямо при ней позвонил Дедикову и потребовал, чтобы дяде Тимоше был дан письменный ответ о решении вопроса на строительство кооперативной квартиры. Здесь уж Дедикову деваться некуда было и он дал ответ. Теперь надо узнать когда будет готов дом, так как тете Шуре надо затевать продажу своего дома. Так что перспектива у них хорошая. Я был доволен, что мои старания не прошли даром. Ведь это я затеял это дело.
Вечером, придя домой, я, переписал статью-рецензию на фильм «Неоконченная песня», а сегодня я отнес ее в редакцию.
— Это американский фильм? — сказала Римма Сергеевна Смирнова, пробежав глазами по первой странице.
— Да.
— Мы вообще-то не даем отклики на иностранные фильмы.
— Я так и думал. Но уж больно мне хотелось высказать свою точку зрения.
— Всю статью, я думаю, мы печатать не сможем, а вот как отклик о фильме возможно дадим. Я поговорю с начальством. Вы оставьте эту статью мне.
— Когда можно позвонить вам?
— Да можно завтра или послезавтра.
— Хорошо. До свидания, Римма Сергеевна.
— До свидания.
В обед мы с Ритой вместе сходили домой обедать и после обеда вместе ушли из дома. Я поехал к маме, а Рита ушла на работу.
Мама обрадовалась мне, но я чувствовал, что она чем-то озабочена. Оказалось, что у нее болят зубы и она решает выдернуть их. Настроение ее мне на этот раз совсем не понравилось. Она заговорила о том, что становится уже совсем плохой, хотя ей не хочется ощущать себя такой. Ведь жизнь у нее сейчас идет нормально. И как она сама говорит: «сейчас только бы жить да жить». При первой моей поездке на машине в Тулу и она собирается поехать со мной. Хочется ей повидаться с Олей и с Сережей.
От мамы я поехал в детский дом и поработал немного с ребятами.
Из детского дома я позвонил в Москву Лёне, набрав номер из кабинета Нателлы.
— Ну ты что ж не приехал?
— Да ты знаешь — заболел.
— А что случилось?
— Ехал обратно из Пскова в Москву и меня продуло. Вот уже четвертый день температура не снижается. То 37, то 38. Я боюсь, как бы легкие не заболели. Сегодня пошел на курсы и упросил, чтобы меня отпустили домой. Сдал все зачеты, защитил реферат и взял билет на завтра домой. Надо провериться как следует.
— А мы ждали тебя.
— Я и сам хотел приехать. Но куда я больной поеду.
— Понятно.
— Я звонил в субботу Ивану. Там у него была какая—то женщина, а потом я еще часов в десять звонил и сказал ему причину, почему не приехал.
— Что ж, могу сказать только одно: жаль. Очень хотелось видеть тебя в Калуге.
— Но ничего. Теперь летом приезжай ты.
— Не знаю. Вряд ли нынче приеду.
— А что?
— Да много всяких планов и еще нерешенных вопросов. Ну ладно, Лёня. Передавай привет всем там. Выздоравливай. Пока.
— Пока.
Днем сегодня я позвонил Виктору Павловичу. Договорились, что я в четверг в четыре часа привезу к его отцу Павлу Родионовичу аккумуляторы для зарядки. Он, кажется, немного недоволен, что я так редко звоню ему и не навещаю его. Но ничего, вот потеплеет и мы наладим с ним связь.
Погода почему—то снова ухудшилась. На улице стоит холодный, сырой пронизывающий холод.


20-го марта, четверг

Во вторник я ощутил полезность собрания хореографов, которое мы провели с Сорокиным в субботу. На урок пришли все. И когда я вошел в аудиторию, девчата все встали и с доброй ехидцей улыбались. Я тоже ответил им улыбкой, сказав: «Давно бы так надо».
Уроки прошли нормально как клубоведение, так и учебная практика. Только во второй половине дня я почувствовал себя не важно. Снова заложило нос.
В половине второго в одной из аудиторий собрались несколько преподавателей и администрация, чтобы проводить на пенсию преподавателя библиотечных дисциплин Наталью Петровну Денисову и зав. практикой Самохину Антонину Лаврентьевну. Клубники поручили мне выступить и вручить Самохиной цветы и книгу.
Первым на этом скромном торжестве выступил директор. Затем выступали преподаватели-библиотечники. И директор, и преподаватели больше всего говорили слова в адрес Денисовой. И вот Зинаида Васильевна Митрофанова предоставила мне слово.
— Я хочу сказать несколько слов в адрес Антонины Лаврентьевны. Я хорошо помню осень 1978 года, когда к нам в училище пришла Антонина Лаврентьевна и сказала, что она согласна взять на себя должность зав. практикой. Для меня, как временно исполняющему эту должность, этот осенний день показался солнечным весенним днем.
Все в аудитории засмеялись. А я продолжил:
— Я был от души рад приходу Антонины Лаврентьевны да еще с таким настроением. Ведь все мы хорошо знаем должность зав. практикой. У нас с ней в училище накоплена большая история.
И опять все рассмеялись.
— Но вот Антонина Лаврентьевна смело взялась за это трудное дело. И она сразу показала себя способной исполнять эту работу. Многое ею за два года сделано и она могла бы поднять этот трудный участок работы на должную высоту, но сегодня мы с огорчением провожаем ее на заслуженный отдых.
У меня от всех клубников, Антонина Лаврентьевна, есть просьба: не покидайте нас, продолжайте работу, которую вы начали так хорошо. Вы еще здоровая, энергичная и вполне сможете хорошо исполнять должность зав. практикой. И я не прощаюсь с вами, а просто желаю вам отличного здоровья, молодости и счастья.
Все дружно захлопали и я, вручив Самохиной цветы (три гвоздики) и книгу, поцеловал ее в щеку.
А вечером мы с Ритой пошли в концертный зал на концерт победителей Всероссийского конкурса исполнителей русских песен и на русских инструментах.
Вот от этого концерта мы получили настоящее и удовольствие, и наслаждение. Все номера были превосходными, серьезными, задорными, шутливыми, виртуозными. Я от души радовался, что у нас есть такие таланты. Вот кого надо показывать людям, а не шарлатанско-вульгарную эстраду.
В зале был сквозняк и я ощущал его неприятное воздействие на меня и утром в среду мое состояние ухудшилось, но я пошел на работу. Нос мой раздирало так, что из глаз градом катились слезы. С трудом я провел клубоведение у хореографов, а потом учебную практику у режиссеров. Клубоведение я проводил вместо истории костюмов по договоренности с Калерией Александровной. Так мы с ней решили сделать на случай, если мне придется ехать в отпуск в апреле или в мае. Если бы мне дали путевку от УВД, то я договорился с нашим профсоюзом, чтобы он мне оплатил ее, перечислив УВД деньги. Но теперь уже вряд ли что получится. Рита от путевок под Ленинград отказалась, оставив себе путевку в Пицунду. Правда она продолжает говорить, что она одна не поедет. Она хотела написать письмо в Пицунду с просьбой приобрести путевку, но не написала. Не знаю почему она не написала и не спрашиваю у нее. Я все же думаю, что она поедет одна. Не выдержит она, чтобы эта путевка, которая ей очень нравится, оказалась неиспользованной ею. Если бы она на самом деле не поехала, то тогда бы я действительно мог считать, что ей одной без меня не хочется отдыхать. Но пока я в душе чувствую, то она поедет. Разговора я с ней по этому поводу не веду. Время покажет.
Проведя уроки во вторую смену, я зашел в аптеку, взял лекарство, заказанное утром и, придя домой, принялся за активное лечение. Сначала я нагрел песок и прикладывал мешочек с горячим песком к носу, к коленям, к пяткам. Потом беспрерывно капал в нос лекарство. К утру мне стало чуточку лучше, но чувствовал себя совсем слабо. На работу я не пошел и продолжал лечиться.
С утра я, лежа в постели, читал газеты и писал дневник, а потом поднявшись я сел за баян. На глаза попались слова Расула Гамзатова «Матери». Они мне понравились и я принялся подбирать к ним мелодию, хотя на них уже написана музыка Яна Френкеля. Я не проигрывал мелодию, написанную им, а стал подбирать свою. И удивился, когда подобрав и сыграв мелодию Френкеля, что они оказались схожими. Даже тональности совпали. Только моя мне кажется чуточку мелодичней и она более соответствует словам.
Во втором часу на обед пришла Рита. После обеда мы пошли вместе с ней, я в парикмахерскую, а она на работу. Выйдя из парикмахерской, я взял такси и поехал в гараж. Погрузив оба аккумулятора, я ровно в четыре был у Павла Родионовича. Застал его за обедом.
— А я стопку привез. Не желаете за обедом? — сказал я.
— Нет. Уже девять лет в рот не беру, — ответил Павел Родионович.
— Садись с ним поешь, — сказала его жена.
— Нет, спасибо. Я только из-за стола.
— Ну ты привез аккумулятор?
— Даже два.
— А где они?
— Там на улице оставил.
— Занеси их во двор.
— Занеси, занеси, а то живо подхватят. Тут народ такой, — сказала жена Павла Родионовича.
Разговариваю я с ней уже не первый раз, но до сих пор не знаю как ее зовут и испытываю неловкость. А у Виктора Павловича все забываю спросить как ее имя, отчество.
Десять минут пятого в комнату, где мы сидели, вошел Виктор Павлович. На сей раз он оказался пунктуальным. И я был доволен, что поехал к ним. Рита просила меня не ехать сегодня, беспокоясь за мое самочувствие.
— Так они думаешь тебя и ждут там, — говорила она уже дорогой.
— Не знаю, как они ждут или нет, но я не могут быть спокойным, когда договорился с людьми. Пусть лучше у меня будет упрек к ним, чем от них мне.
И вот сейчас я убедился в правоте своего отношения к пунктуальности. Павел Родионович был дома, пришел Виктор Павлович и мы занялись аккумуляторами.
Плотность в обоих аккумуляторах оказалась одинаковой, но пониженной. Я думал, что они уже совсем у меня погибли.
Павел Родионович подключил один из аккумуляторов на зарядку и электролит сразу же запузырился.
— Все нормально. Зарядку принимает, — сказал Виктор Павлович.
Пока мы возились в гараже, жена Павла Родионовича приготовила нам закуски и мы с Виктором Павловичем сели в дальней комнате за стол. Разговоров у нас накопилось столько, что мы то и дело перебивали друг друга. Самогон, который я принес, понравился Виктору Павловичу.
Виктор Павлович рассказал о том, что дела его на заводе идут нормально и даже успешно. Он по-прежнему держит первое место. Но появились завистники со стороны начальников других цехов и стали строить ему козни. Недоволен первенством Виктора Павловича и зам. директора завода Костюков. И он тоже старается любым удобным случаем ущемить Виктора Павловича. Если это действительно так, то в такой обстановке Виктору Павловичу работать тяжело. Поговаривает он о том, чтобы перейти куда—то на другой завод. Но вряд ли он теперь бросит свой цех.
В наш разговор иногда вмешивался Павел Родионович, сидевший в мягком кресле за столом. Иногда что-то говорила и его жена. И сегодня я узнал, что она очень верующий человек. Когда Виктор Павлович предложил на пасху собраться у них с приглашением и нас с Ритой, она сказала:
— Как хотите. Но я буду весь день в церкви.
Время за разговорами летело быстро и в девятом часу Павел Родионович напомнил нам, что пора по домам. Он вышел проводить нас и мы зашли посмотреть, как заряжается мой аккумулятор. Ведь прошло уже три часа его зарядки. Все было нормально. Я предложил завести машину Павла Родионовича от моего аккумулятора, который еще не подключался к зарядке. Мы установили его на машину и, к моему удивлению, машина завелась.
— Наверное, у меня что-то не то с машиной. Ведь мой мотор еле вращается при включении зажигания.
— Давай поменяемся машинами, — сказал в шутку Павел Родионович.
— Да ну. Зачем же я вас буду обижать, меняя худшую на лучшую, — отшутился я.
И всю дорогу мы с Виктором Павловичем провели в разговорах.
— Как у тебя с Иваном дела?
— Да никак. С октябрьской я с ним не разговариваю и не хожу к нему.
— Я два раза видел его. Один раз мне понадобилась бутылка водки и я решил попросить у него. Время было без пятнадцати одиннадцать и он не продал мне.
— Не продал? — воскликнул я.
— Да. Сказал: «Не могу».
— Вот это обнаглел.
— А я и подумал про тебя: правильно ты возмущаешься. Ведь сколько я ему сделал всего.
— Я—то знаю.
И мне действительно было неудобно за Ваню. Уж такого я не ожидал от него. Это уже наглость до предела. Не могу понять чего он добивается.
Я проводил Виктора Павловича на автобус к автостанции и распрощался с ним.
Дома Рита с Анной Ильиничной приглядывались ко мне, в каком я состоянии пришел домой. И Анна Ильинична, не выдержав, сказала:
— Пьяненький крепко, голубчик.
— Да вы что, мама? Разве так можно говорить? — сказал я тоном доброго упрека.
— Ну чуточку есть, — уже в шутку сказала Анна Ильинична.
— Ну чуточку это же не пьяненький.
Рита выразила недовольство, что от меня пахло самогонкой.
Я разделся и лег в постель. Первый раз захмеление было легким и, засыпая, я не ощущал ни неприятности, ни кружения головы.


21-го марта, пятница

Состояние мое утром, как мне показалось, было нормальным. Я проснулся в половине пятого и, полежав немного, поднялся с расчетом того, что мне надо собраться в баню, зайти на Кирова за веником. Но из сборов в баню мне пришлось положить только мочалку с мылом. Остальное все уложила Рита. Я в душе был доволен и про себя благодарил ее. Она как раз поднялась в туалет и я поцеловал ее.
— Не ходи сегодня в баню. Куда ты пойдешь больной?
— Да ты что? В баню я пойду.
Около шести часов я был в бане. Здесь был один только Алексей Васильевич. Он стоял на улице и, увидев меня, радостно заулыбался.
Мы поднялись с ним на второй этаж и увидели спящих Валеру и еще какого-то мужчину. Будить их не стали и, положив свои вещи по своим местам, спустились вниз.
Алексей Васильевич стал говорить мне о плохом отношении к пенсионерам. Но я удивился тому, что сегодня он говорил не с осуждением, а с обидой. То он громко все и всех осуждает за неправильные действия и попустительства со стороны властей. Подошли еще мужчины и я поднялся один снова на второй этаж. Разбудил Валеру и он вылез из-под своего черного полушубка, но был еще пьян. Однако узнал меня и сказал:
— А мы в три часа еще за вином ходили.
Вид у него был ужасным. Волосы на голове всклокочены, глаза полузакрытые, рубаха и ширинка расстегнуты.
Вслед за мной пришел Алексей Васильевич и, увидев Валеру в таком виде, стал срамить его. Валера отшутился на его упрек стихом об участи пьяницы:
Когда я буду умирать,
А умирать я точно буду,
Ты загляни мне под кровать
И сдай порожнюю посуду
Видимо от нашего громкого разговора проснулся и напарник Валеры, тоже молодой мужчина. Он был тоже еще пьяным и спросил у Валеры:
— Валер, там у нас не осталось?
— Должно быть.
Валера открыл комнату, в которой когда-то был буфет, потом парикмахерская, а сейчас она приспособлена под склад—мастерскую.
— Андреич, зайди, — сказал Валера, подойдя ко мне.
Я зашел в комнату и увидел бутылку красного вина среди нескольких пустых бутылок.
— Вмажь стаканчик, — сказал Валера.
— Да ну, ты что, Валера, я не буду.
Он налил себе и напарнику по немногу в стаканы и они выпили.
Время было половина седьмого и я попросил Валеру закрыть топку.
Он дал мне рукавицу и сказал:
— Я сейчас здесь газ перекрою, а ты закрой трубу там.
— Все сделаю. Закрывай здесь.
Так мы и сделали.
И сегодня мы вошли в парную пораньше. Натоплено было очень хорошо и пару было много. Только мое состояние было слабым и я не мог ни сам испытать полного удовольствия, ни Николая Егоровича попарить. Только при третьем заходе я отпарил его как следует. Все же парная действительно и парит, и правит.
Попарившись я пошел домой.
Дома, я как только захожу в квартиру, сразу же ищу записку от Риты и всегда радуюсь, если записка есть. Обрадовался и сегодня. Записка лежала в комнате на журнальном столике.
Я позавтракал, лег в постель, закапал в нос лекарства и принялся за чтение газет «Правда», «Советская культура» и «Знамя». Перечитав газеты я немного вздремнул и проснувшись, пописал дневник. Потом больше часа поиграл на баяне. В четыре часа пошел к Анне Ильиничне на работу согласно указания в записке Риты и взял у нее молоко и 16 бутылок «Боржоми».
Принеся все домой, я пошел в детский дом. По пути я позвонил Рите и она попросила зайти за ней, когда буду идти из детского дома.
В детском доме я побыл недолго, так как в зале было очень холодно и у меня нос сразу же залег. А тут пришли студенты из пединститута проводить КВН и я ушел.
Домой мы пришли вместе с Ритой. Отношения у нас с ней пока нормальные, но я теперь уже не тешу, что они такими будут постоянно, так как Рита в любое время может что-то выбросить. Уж чего чего, а дури с ее стороны без всяких на то оснований я не ожидал. Вот идет сейчас все хорошо и я готов бы так и всегда жить. Но с недоумением думаю: что будет очередной сценой Риты?
Что касается отношений с Анной Ильиничной, то о них можно сказать, что они такие, какие бывают и есть у нормальных людей. Все идет так, как и должно быть. Ни я к ней не проявляю никакой плохой дури, ни она ко мне. Идет полный лад. Но за этим ладом кроется столько мелких хороших всяких житейских моментов, моментиков и даже штришочков, что их трудно описать, но из них складывается это великое здание жизни именуемое Ладом. И оно получается только тогда, когда люди ничего плохого друг к другу не допускают, а действуют и руководствуются только хорошими побуждениями. И мы, кажется, доказываем это.
Погода стоит по-прежнему холодно-весенней, то есть тепла нет, но весна ощущается.


22-го марта, суббота

День наш сегодня прошел так. Рита к десяти часам ушла на работу, так как они готовят материалы, с которыми поедет начальник УВД отчитываться на коллегии МВД СССР. Будут слушать как раз вопрос о работе с несовершеннолетними.
А я, поиграв на баяне, поехал в гараж. Хотел кое-что сделать внутри гаража, но решил отбросить снег от ворот, который превратился в лед и мне пришлось долбить его ломом.
Когда уже заканчивал, пришел в гараж Виктор Иванович с Ромкой. Помогли мне немного в работе и мы с Виктором Ивановичем набрали ему мешок картошки, которую он в понедельник должен отвезти домой к себе.
Виктор Иванович приглашал зайти к нему домой и отобедать, но я отказался.
Домой я пришел в четвертом часу. Рита была уже дома и мы в пять часов поехали с ней во Дворец культуры Турбинного завода на устный журнал «Молодость». Билет у нас был и для Галки Фроловой, которая должна была ждать нас у входа во Дворец. Но ее не было на месте и пришлось нам ждать ее. Пришла она почему-то злая, не разговорчивая.
— Ты что это не в настроении? — спросил я.
— Да ничего, так просто, — стараясь улыбаться, ответила Галка.
В устном журнале на сей раз выступал первым профессор академии МВД СССР Бабаев по вопросу преступности в нашей стране. Все ожидали, что он что—то скажет необыкновенное в своем выступлении, но это ожидание было напрасным. Он сказал то, что давно всем известно, то есть о том, что преступность у нас велика и от нее мы несем большие потери, что преступность является серьезной проблемой, «из-за которой мы терпим и будем терпеть неприятности до тех пор, пока не будут введены более совершенные меры в борьбе с нею». Много говорил он о мелких хищениях на работе. Люди тащат все, что возможно. Одни крадут продукты, другие промтовары, третьи еще что—то. Ущерб наносится такой, что его невозможно подсчитать.
Я написал ему вопрос: «Что вы имеете в виду под слабостью мер борьбы с преступностью, из-за чего «мы терпим и будем терпеть беды и неприятности» и какие вы предполагаете надо ввести новые меры борьбы?»
Читая этот вопрос, он растерялся и даже прочитать до конца внятно не смог. Не смог дать какого-то определенного ответа. «Вот тебе и профессор», — подумал я.
Не понравился он мне и как ведущий передачи по телевидению «Человек и закон». Он даже не знает какая будет следующая передача. Профессор Безуглов, который раньше вел эту передачу, был очень хорошим ведущим и не случайно сегодня спрашивали, почему он сейчас не ведет эту передачу и где он сейчас. Тоже определенного ответа не последовало.
После Бабаева выступал почти два часа автор второй страницы и рассказывал о Японии с показом слайдов.
После него выскочила на сцену артистка Терехова. Ее выступление было просто глупым и несерьезным. Я не захотел ее слушать и предложил Рите уйти домой. С нами и Галка ушла. А как только выключили свет для показа отрывка из кино, из зала побежали толпами зрители.
Дорогой мы с Ритой высказывали обоюдное недовольство выступлениями всех участников журнала.


23-го марта, воскресенье

Сегодня мы с Ритой после обеда поехали к маме, зайдя по пути на базар. Купили маме яблок и грецких орехов.
Дверь на мой звонок открыла Тамарка.
— Здравствуйте, гости дорогие, — улыбаясь, сказала она.
— Здравствуйте, — сухо ответил я.
Мама, Ваня и Андриановна играли в карты в комнате Машкиных. Мы с Ритой прошли в комнату мамы.
— Вано, поехали домой, — сказала Тамарка так громко, как будто специально хотела, чтобы мы услыхали ее слова.
— Да посиди, что ты заторопилась? — сказала мама.
— Поехали, поехали. Мы и так уже много здесь пробыли, — настаивала Тамарка.
И Ваня стал собираться. В комнату мамы он так и не заглянул. Я слышал как он расцеловался с мамой. И вдруг раздвинув шторы на двери, ведущей в комнату мамы, показалась Тамарка.
— До свиданья, господа американцы. — еле сдерживая возмущение нами, сказала она.
— До свидания, — спокойно ответили мы с Ритой.
Проводив их, мама пришла к нам в комнату и мы просидели с нею часа два.
В один из моментов нашего разговора мама сказала:
— Иван обижался, что ты не поздравил его с днем Советской армии.
— А он не поинтересовался у тебя, как у нас дела с продуктами? Если бы он хотел хороших отношений, то так бы себя не вел, что мне неудобно бывает перед продавцами за наши отношения. Продавцы — чужие люди, а всегда спросят надо ли мне что—то, стараются сделать что-то мне. А он уже обнаглел до того, что не продал Виктору Павловичу бутылку водки, так как время было без пятнадцати одиннадцать. А Виктор Павлович завалил его лесом и всякими деталями из леса. Мама видела сколько всего на даче у него в деревне.
— Не говори, сынок. Совсем он уже заелся. Терплю только, что сын. Хоть ко мне стал хорошо относиться.
— Да обидно за то, что забулдыги берут и вино, и водку, когда им вздумается, а хорошему человеку он не продал. Забулдыгам продают продавцы бутылку водки за пять рублей, а вина за два рубля. В девять часов они уже кучами собираются у магазинов и опохмеляются, — сказал я.
— Ладно. Что сделаешь? — вздохнув, сказала мама.
Она в последнее время почему-то меньше стала говорить о Ване. Видимо потому, что он стал лучше к ней относиться. Ну да дай Бог. Только теперь я уже и этот момент хорошего его отношения к маме считаю временным. Найдется какой-нибудь пустяк и он снова проявит свою несдержанность. А сейчас я вижу, что Ваня во многих моментах повторяет мои отношения с мамой, то есть стал проще вести себя с ней, рассказывает многое о себе, целует ее при встречах и при уходе. Хорошо бы было, если бы это все стало постоянным.


30-го марта, воскресенье

Больших событий за прошедшую неделю не было ни дома, ни на работе, ни вообще в жизни. Это и хорошо. Вообще, я считаю, жизнь и должна быть спокойной. И если бы на земле были только нормальные люди, то она бы и была спокойной. Неприятности были бы только от природы. А теперь-то люди друг другу столько доставляют неприятностей, что явления природы проходят как редчайшие события. Я уже писал, что действия ненормальных людей являются хуже действий самых злых зверей.
А для нормальных людей спокойный размеренный образ жизни является вполне обычным делом. Этот образ я наблюдал в Германии и в Прибалтике (в Литве).
Ну и дальше о себе.
Дома у нас все хорошо. Никто никаких выпадов не делает и жизнь идет нормально.
Во вторник я позвонил в Тулу. И снова трубку подняла Марийка. Я попросил позвать Олю. А Оля стояла рядом и я сразу же услыхал ее родной голос: «Пап, здравствуй».
— Здравствуй. Ну, как дела?
— Нормально.
— Как четверть закончила?
— Хорошо. Одна «четверка».
— Одна все-таки есть. По чем?
— По математике.
— А что помешало «пятерке»? Болезнь?
— Да. Болела много.
— Ну, смотри, чтобы за год были все «пятерки».
— Постараюсь. Пап, а меня в пионеры приняли.
— О—о! Молодец! Поздравляю. Теперь ты обязана быть первой. Ведь пионер переводится как первый. Знаешь это?
— Знаю.
— Так что не подкачай. А у Сережи как дела?
— У него семь «четверок» и семь «пятерок».
— Четверок значит прибавилось. Ай-я-яй. Так ему и скажи: папа сказал: «Ай-я-яй».
— Скажу.
— А где он сейчас?
— Во дворце на репетиции ансамбля. Он теперь уже на рагане играет.
— На чем?
— На рагане, — снова повторила Оля.
— А может на органе?
— А правильно. На органе. Я забываю все время как он называется. Он дома и на пианино стал играть.
— Вот за это молодец. А ты играешь.
— Немножко.
— Немножко — это ерунда.
Дальше Оля рассказала о новостях, какие знает, попросила купить ей шерстяные брюки.
Разговором я остался доволен.
В училище наконец решился вопрос с зав. практикой. Эту должность согласилась взять одна из преподавательниц, которая работает в училище первый год. Когда—то она училась в этом же училище и после окончания его училась пять лет в институте культуры.
Кое-кто говорит, что она согласилась взять эту должность потому, что у нее было слишком мало педагогических часов и она мало получала денег. Как у нее пойдут дела — не ясно.
Обо мне пока больше никаких разговоров нет. Никто ничего не говорит ни о приемной комиссии, ни о стройотрядах. Ну и слава Богу. Я доволен бы был пойти, как обычно, в июле, августе в отпуск.
В четверг Рита ушла на работу, а я остался дома и занялся баяном, дневником и чтением газет. Вдруг в двенадцатом часу она пришла домой.
— Ты что это?
— В командировку еду.
— Куда?
— В Людиново на десять дней.
— Да ты что?
— Меня и Миронова Мантров направил. Там рост большой преступлений. Миронов до воскресенья едет, а я на десять дней.
— Когда ты едешь?
— Сегодня в три часа.
— Вот скотина-то твой Мантров.
— Что ты. Я сказала, что это не мой район, так он понес на меня: «А-а, вот так вы и работаете».
Рита приготовила обед и в половине второго к нам приехал на обед Виктор Иванович. Мы пообедали с ним и отвезли в ремонт телевизор наш. В воскресенье вдруг пропало изображение и звук.
В телеателье знакомый мне мастер сказал, что в пятницу к вечеру телевизор будет отремонтирован. А мастер, которого вызывала Анна Ильинична, сказал, что сделать могут к 15 апреля.
Из телеателье мы поехали к Павлу Родионовичу и я взял у него аккумуляторы. Свезли их в гараж и я остался в гараже. Поставив аккумулятор на машину, я попробовал завести ее. И машина завелась. Прогрев мотор, я поработал над утеплением ворот.
Вечером я сходил во Дворец культуры КТЗ и посмотрел спектакль «Эксперимент». Ставила его как дипломную работу наша Зайцева Валентина Викторовна и участвовали в нем наши две студентки из ее группы. В общем получилось не плохо. Приятно то, что в нем играют школьники.
Из Дворца я поехал ночевать на Кирова. И впервые почему—то всю ночь не спал. Если засыпал, то не крепко и тут же просыпался. В пять часов поднялся и пошел в баню.
Алексей Васильевич вкратце рассказал мне о лекции, на которой он вчера был. Лектор отметил то, что Китай особо разносить не следует, так как в его делах много положительного. Порядок в стране позволяет быстрыми темпами решать сложные экономические задачи.
Вечером в пятницу у меня состоялась встреча с Валентином Александровичем Ручкиным. Он по—прежнему работает в ГАИ и хорошо расположен ко мне. Я подготовился к этой встрече и пригласил его к себе домой. Посидели очень хорошо. Он получил трехкомнатную квартиру и живет вместе с родителями жены. Плохо то, что он не чувствует себя на положении хозяина. Мне даже жалко его. Ведь даже ребенком они не дают ему заниматься так, как он считает нужным и парень растет избалованным и невоспитанным. Валентин Александрович хочет учить его музыке и просит меня проверить его.
Вообще я удивился тому, что он до предела откровенен со мной. Я снова испытал приятное удовлетворение от его простоты и непосредственности.
Водку мы пили с ним с настроением, но не злоупотребляли. Однако Валентин Александрович захмелел и Риту стал называть Ирой. Он предлагал нам поехать отдыхать на Дон в Воронежскую область.
— Я тебе с Ирой скажу, где можно остановиться, дам палатку свою. У меня хорошая польская палатка есть. За сто рублей купил.
Думаю, что эта встреча еще больше сблизила наши отношения. Мне приятно быть с Валентином Александровичем. Ничего в нем нет плохого, хитрого, отталкивающего. Наоборот, хочется встречаться с ним и быть в хорошем контакте. И приятно просто потому, что он обо всем толкует исходя из своей души, своего понимания и искренне. На сей раз я узнал много нового о нем и, как уже написал, отношусь сочувственно к его жизни.
В одиннадцатом часу я проводил его до самого дома. Он показал мне окно с лоджией своей квартиры и приглашал в любое время заходить к нему в гости.
Договорились встретиться в четверг, чтобы отметить мне прохождение техосмотра машины.
— Пусть и друг твой приходит, — сказал Валентин Александрович, имея в виду Виктора Павловича, который должен был участвовать в нашей встрече, но почему-то не пришел, хотя мы твердо с ним договаривались.
Вчера я утром поехал в гараж… и завел машину. Аккумулятор сработал хорошо. Съездив на заправку, я заехал к Виктору Ивановичу и попросил его помочь привезти телевизор из телеателье. Виктор Иванович с удовольствием согласился. Пока он завтракал и собирался, я любовался ремонтом квартиры, который сделала Валентина Васильевна сама. Сделала хорошо и я вслух хвалил ее. Она пошла в отпуск и вместо поездки куда-то отдыхать занялась ремонтом.
Плюс ко всему она стала ходить в кружок кройки и шитья.
Когда Виктор Иванович стал одеваться в комнате, в коридор вышла тетя Маруся и громким шепотом сказала:
— Все она сама делает. Этот же ничего не умеет, ну ничего. Даже гвоздь не умеет вбить. Вот только передвинуть что—то, поднять, отнести может, а так она все сама.
Я, чтобы ее слова не слыхал Виктор Иванович, громко говорил: «Да, молодец Валентина Васильевна, молодец. Хорошо все сделала».
Привезя телевизор, я угостил Виктора Ивановича «Сибирской» водкой. Он с удовольствием выпил.
По пути к ним домой. я заехал к Анне Ильиничне на работу и сказал, что телевизор привез и работает он хорошо.
Высадив у подъезда дома Виктора Ивановича с Ромкой, я поехал в гараж и до пяти часов работал там над утеплением ворот.
В 19 часов я был уже в концертном зале. Несколько дней назад я купил билеты на концерт хора имени Александра Васильевича Свешникова. Билет Риты пришлось продать.
Хор выступал, конечно, великолепно. Слушал я его с наслаждением. Только выступал он всего час двадцать без перерыва.
А сегодня я после завтрака забежал на базар, купил топор и поехал к дяде Тимоше поточить его. Дядя Тимоша приехал уже из дома отдыха и на мой вопрос: как отдохнул? сказал:
— Хорошо. Чеж там будет плохо? Кормят хорошо, никто не ругается.
Тетя Шура показала мне письмо из горпромторга о том, что дяде Тимоше очередь на машину восьмая. Так что где-то при первом поступлении они смогут купить машину.
Те две тысячи рублей, которые мы отдаем тете Шуре, они отдают Виктору Ивановичу и Анна Ильинична как-то откровенно об этом сказала, что мы деньги собираем для него. Что ж, дело хозяйское. Я доволен, что мы с Ритой не будем должны тете Шуре.
Теперь они уже поговаривают о строительстве гаража и хотят подключить меня, так как Виктор Иванович «сам ничего не сможет сделать».
Не знаю как все получится, но события развиваются.
Ну и дальше о сегодняшнем дне. Снова я весь день занимался утеплением ворот. Вслед за мной эту работу стали делать Александр Иванович и Гена Матвеев. «Втравил ты нас», — сказал Александр Иванович, забирая у меня оставшийся пенопласт.
Закончив утепление, которое получилось хорошо, я решил посмотреть сколько снега на крыше. К моему удивлению его там оказалось очень много, слой сантиметров семьдесят. И я решил его сбросить, хотя уже чувствовал себя усталым, да и не ел целый день. Александр Иванович и все ушли домой, а я продолжал работать. Чувствовал, что руки уже не могут работать, но я заставлял их, приговаривая про себя: «Давай работай, а то всю зиму ничего не делал. Работай». И снег я почти весь сбросил. Правда, уже было половина восьмого вечера. И я из гаража заехал на телеграф, так как мы с Ритой договорились, что я ей позвоню в гостиницу в восемь часов.
Пять минут девятого мне дали Людиново. Я взял трубку и еле услышал голос Риты.
— Тебя совсем не слышно, — сказала она.
— И тебя не слышно, — крикнул я.
В разговор вмешалась телефонистка.
— Будете говорить при такой слышимости, а то сниму заказ? — сказала она.
— Вы что, работаете, чтобы снимать заказы, а не для того, чтобы люди переговорили, — сказал я ей в ответ.
— Лучшей слышимости делать нельзя. Будете говорить? — настаивала телефонистка.
— Будем, — сказал я.
Но разговора не получилось. Слышимость временами совсем пропадала. Минуты три я кричал в трубку о том, что Анна Ильинична чувствует себя ничего, что вчера привез телевизор, что сегодня был в гараже. Рита переспрашивала то, что я кричал и это меня еще больше раздражало.
— Ну все. Пока, — сказал я и положил трубку.
Выйдя из кабины, я подошел к девушке, принимавшей заказы на переговоры и сказал:
— Дайте мне пожалуйста книгу жалоб.
— А что такое?
— Это разве связь? С Людиново разговариваешь как будто с Антарктидой. Вы же слышали как я на всю Калугу кричал. Жена в Людиново наверное меня без телефона слышала.
— Я вас сейчас соединю со старшей и вы поговорите с ней.
— Давайте старшую.
Девушка набрала номер и подала мне трубку через окошечко.
— Добрый вечер, — сказал я. — Это как же понимать, что уже даже с Людиново невозможно поговорить? Это же райцентр области.
— А что случилось?
— Я заказал Людиново, чтобы поговорить с женой, уплатил рубль пять за переговор, а разговора не получилось.
— Почему?
— Ничего не слышно. А телефонистка сразу же заявила, что лучшей слышимости сделать нельзя и она может снять заказ.
— Минуточку, я сейчас узнаю.
Я слышал в трубку, как старшая разыскивала кто выполнял заказ на Людиново и, разыскав, сказала мне:
— Не уходите, мы вам позвоним.
Я положил трубку и минуты три стоял у окошечка.
— Девушка, соединят меня с Муромом или нет? Ведь я уже три часа сижу здесь, — сказала молодая женщина, подойдя к окошку. — Это же безобразие. Дайте книгу жалоб.
— Это же черт знает что. Работают, называются. Дайте нам книгу жалоб и мы напишем свое возмущение, — сказал я.
— Что вы орете? — громко сказала девушка.
— Вы как разговариваете? — возмутился я.
— А вы как разговариваете?
— Мы требуем от вас хорошей работы, а вы не хотите хорошо работать.
— Вам вообще здесь не место, — сказала женщина.
— Это не ваше дело, — огрызнулась девушка.
— Это наше дело. Если вы сейчас не дадите книгу жалоб, то я завтра позвоню в народный контроль и вам будет хуже, — сказал я. — Вы же не правы.
За окошком появилась другая девушка и, узнав в чем дело, набрала снова номер старшей. Пока она говорила, было тихо и мы успокоились.
— Вас сейчас соединят с Людиново, а вы подождите. С Муромом никак почему—то не могут соединиться.
Через минуту приемщица заказов, спросила у меня:
— В какой комнате ваша жена?
— А я не знаю. Мы в восемь часов договаривались созвониться и она ждала меня у телефона.
— Подождите, ее пошли искать.
Еще минуты через три она сказала мне:
— Идите в третью кабину.
Я взял трубку и услыхал голос Риты как будто она была рядом.
— Ну ты даешь. Молодец! — сказала она.
— Слышно теперь?
— Хорошо слышно.
— Ну вот.
И у нас состоялся нормальный хороший разговор. Я имею в виду по слышимости. А так я в душе был недоволен, что Рита уехала так надолго. Я особо не возмущался, так как понимал, что сказывается усталость.
Рита сказала, что приедет определенно в пятницу, если не успеет с последним автобусом уехать в четверг из Людиново.
Домой я еле дошел от усталости. Анна Ильинична сразу поняла, что я устал и приготовила мне хороший ужин. Я выпил почти три стопки самогона и ел все с таким аппетитом, что так кажется никогда и не ел. И удивительно то, что хмеля я почти не почувствовал, но настроение улучшилось. Все же вот в такие моменты усталости и расстройства водка просто полезна.
Посмотрев немного телевизор, я быстро уснул.


31-го марта, понедельник

И все же что—то непонятное происходит со мной по ночам без Риты. Все ночи я очень плохо сплю. В ночь с четверга на пятницу я почти не спал. И все последующие ночи крепкого сна не было. То и дело просыпаюсь и не могу уснуть. Чувствую, что хочу спать, а уснуть не могу. Ведь когда-то я просыпался и чувствовал себя бодро. Брал дневник и работал над ним. А сейчас чувствую, что писать не смогу, так как хочу спать. Прибегаю к йоговскому расслаблению, после которого засыпаю крепко.
Сегодня я встал с хорошим настроением. Несмотря на боль мышц во всем теле, я сделал зарядку, умылся под душем и чувствовал себя бодро. Хотя уроков сегодня не было, я пошел в училище. Ведь я не был в нем с четверга. Здесь все нормально оказалось и я решил уйти в гараж, чтобы досбрасывать снег с крыши.
Только я собрался уходить, как вдруг Турусова, загадочно посмотрев на меня, сказала:
— Ну что, Вить, поработаем лето?
— Как это понимать?
— Мы с тобой назначены секретарями приемной комиссии. Я — ответственным секретарем, а ты — просто секретарем.
— А так разве можно? Всегда же один был секретарь.
— Ну а нынче два.
— А откуда у вас такие сведения!
— Приказ уже есть.
— Серьезно?
— Абсолютно. Я сама его читала.
— Ну что ж. Тогда это неплохо. Ведь вдвоем нам неплохо будет.
— Я сказала директору, что у меня со здоровьем неважно, а он сказал, что вас двое будет и можете иногда подменяться.
— Так мы так и будем делать.
— Конечно. Может быть кому-то съездить куда-то надо будет.
— В общем, я доволен, — сказал я и рассказал Турусовой все, как затевалось дело с приемной комиссией. Не сказал только то, что Петр Иванович пообещал мне сделать командировку в Новосибирск в сентябре. Потом мы обговорили, что нужно сделать будет на первых порах. Я почему-то и в самом деле был доволен, что так решился вопрос и сказал Турусовой:
— Даже сон мой сегодня сбылся. Я сегодня во сне видел рыжего коня.
Довольный я пришел домой, переоделся, пообедал и поехал в гараж. Сбросил до конца снег.
Из гаража я поехал в детдом и провел хорошую репетицию по подготовке композиции к 110-годовщине со дня рождения Ленина.
Домой шел пешком из детского дома и думал о Рите. Думал потому, что сейчас мне ее очень не хватает. И я это хорошо ощущаю. Ощущаю и душевной тоской и какой-то домашней пустотой.
Я всегда еще с детства переживал отсутствие рядом кого-то близкого, с кем мне хотелось быть. Я помню, что я переживал, когда Ваня куда-то уезжал из деревни, когда кого-то не было в школе из моих друзей.
И вот сейчас я вновь переживаю это неприятное чувство.
Как-то на прошлой неделе, улегшись спать, мы с Ритой разговорились о своем прошлом и она многое мне рассказала. И мои убеждения в том, что у нее было много всяких личных историй подтвердились, хотя раньше она пыталась говорить, что у нее ничего не было особенного. На сей же раз она рассказала, что начала она дружить с парнем из Слободки, когда ей было 16 лет. Но я не думаю, что у нее раньше ничего не было. Не верю я и тому, что она все мне рассказала. Многие моменты, которые были у нее уже и в период ее взрослости наверняка ею обойдены молчанием. Правда, она вскользь сказала: «У меня много было поклонников».
Неустройство своей личной жизни в свое время она объясняет тем, что ей кружил голову Баранов. Только мне не понятно как она могла к нему хорошо относиться, когда видела и знала, что он гуляет с другими девками. Даже после женитьбы он набирался смелости приходить к Рите и она разговаривала с ним.
На мой вопрос: «Ты была с ним в близости?» — она ответила: «Нет».
— А с кем же ты была?
— С Толиком.
— Не ерунди.
— Не хочешь не верь. Баранов думал, что если я с ним побуду в близости, то никуда потом не денусь. Но он даже Виктору нашему жаловался, что не был со мной в близких отношениях. И я не жалею, что не отдавала себя при несерьезных отношениях.
— А ведь однажды ты мне сказала, что я у тебя третий.
— А я у тебя какая? — скрывая растерянность и прибегнув к удару по мне, сказала Рита. Я заметил, что ей стало неловко, что она забыла, как однажды сказала мне: «Ты у меня третий». Поняв это, я сказал:
— А ты у меня семнадцатая.
Рита помолчала, а потом сказала:
— Я тебе все рассказала о себе, а ты о себе ничего мне не говоришь. Была у тебя в юности любовь?
— Была.
— Ну расскажи.
— У меня все было не так. Были моменты, правда, и несерьезные, когда мне просто хотелось проводить девчонку, чтобы потом похвалиться перед ребятами.
— Ну а серьезное у тебя было чувство?
— Было.
— Ну расскажи.
— Как-нибудь в другой раз.
Мы помолчали.
— Слушай. А может быть тебе сейчас соединить свою жизнь с Барановым? Встретить его и поговорить. Мне кажется стоит тебе так сделать. Он — твоя первая любовь, ты в хороших отношениях с его родными.
— В таком случае и я могу тебе предложить вернуться к своей жене.
— Обо мне речи быть не может.
— А зачем же ты обо мне говоришь!
— Да просто хочу, чтобы тебе лучше было.
— А мне не плохо и ничего лучшего мне не надо.
— Ну это ответ. А я говорю о жизни. Мне не хочется, чтобы человек, располагая лучшим, жил со мной.
— Да перестань. О чем ты говоришь.
На этом разговор наш прекратился. И хотя время было уже 12 часов, мы еще несколько минут не могли уснуть и каждый лежал со своими мыслями. А подумать и Рите, и мне было над чем.
Сейчас прошла уже почти неделя после этого разговора, а я все время думаю о нем. Думаю над сложностью личной человеческой жизни, когда она у него не сложилась нормально. Я имею в виду то, что полюбили люди друг друга, поженились, народили детей и вырастили их. Так почему-то жизнь складывается редко. Но если у кого-то она так сложилась, то это самая красивая жизнь. И мне всегда хотелось такой жизни.


1-го апреля, вторник

Вчера я сбросил снег с крыши гаража, а сегодня выпал ночью снег и шел почти весь день. Шел и мелкий, и мокрый, и хлопьями. Сырости добавилось.
Придя на урок к хореографам, я обманул двух девочек, направив их к Калерии Александровне. А меня обманул Шевцов. Идя по коридору, он достал бутафорскую колбасу из портфеля и, подняв ее вверх, сказал:
— Ты видал, Андреич?
— А где ты взял? — удивился я.
— У нас в буфете. Беги пока дают.
Я бегом помчался в буфет, но на двери буфета висел замок.
Зайдя в аудиторию, где был Шевцов, я упрекнул его за обман. И тут одна студентка из его группы показала мне бутафорскую колбасу.
Проведя уроки, я пошел в детский дом и получил зарплату. Из детского дома пошел в ГАИ, где мы договорились встретиться с Виктором Павловичем в половине пятого, чтобы решить вопрос с Валентином Александровичем с отметкой техосмотра машин.
Время до половины пятого в запасе еще было и я зашел сначала в магазин «Гостиный двор». При входе в «мужскую одежду» продавали простыни и пододеяльники. Очередь была небольшая и я, когда встретил Виктора Павловича, предложил ему пойти купить эти постельные вещи. Ведь если раньше они лежали свободно, то теперь ничего в магазинах нет.
В очереди из мужчин только мы с Виктором Павловичем стояли. Купили по три простыни.
Валентин Александрович отнесся к нам хорошо и все бы сделал нам с отметкой техосмотра, но мы не уплатили в банк деньги за техосмотр и дорожные.
Мне Валентин Александрович принес вьетнамскую мазь, вернее, бальзам «Золотая звезда», которая по его словам, должна помочь мне в излечении насморка. Не знаю что получится.
Мы с Виктором Павловичем хотели пригласить Ручкина и угостить его, но он отказался, сославшись на занятость. Дел у него, конечно, много.
С Виктором Павловичем сходили в сберкассу, уплатили деньги и я проводил его до автовокзала. Распрощавшись с ним, я пошел домой.
— Простыней купил, — сказал я Анне Ильиничне, смотревшей телевизор. — Надо?
— Надо, конечно, — обрадовалась она.
— Ну вот. А вы все говорите, что я никудышный, — пошутил я.
— Кто ж это тебе так говорит? Ну и скажешь же.
Перед программой «Время» мы посмотрели с ней вторую серию телефильма «Хождение по мукам» по роману Алексея Николаевича Толстого.
Все же талантище он большой. И главное, не писал ерундистики. И фильм сделан так, что смотреть его равнодушно не возможно. И текст, и игра артистов, и жизненные исторические ситуации притягивают к экрану.
Улегшись спать, я опять прибег к йоговскому расслаблению, так как после двухдневной тяжелой физической работы у меня болят все мышцы и тело. Даже не могу руками шевелить в полную силу. Но я считаю эту боль проходящей и даже полезной, поэтому отношусь к ней спокойно.


2-го апреля, среда

Любопытное явление наблюдаю за собой. Когда я осенью был в колхозе, или где-то еще бываю вне дома, то я тешу себя тем, что я должен по обязанности переносить разлуку с Ритой. А сейчас, когда я дома, а ее нет, то на душе у меня ничуть не спокойнее и я опять успокаиваю себя тем, что теперь Рита исполняет обязанность. Но как бы ни успокаивал, а на душе плохо. Не могу переносить равнодушно ее отсутствие. Отвлекаю себя занятостью. Без дела я просто не могу быть. Ругаю себя, если вдруг замечаю, что провожу время впустую. И сожалею, что его не хватает на все, что хочется сделать.
Сегодня в училище пришел к началу учебной практики у режиссеров. Проводили урок совместно с Грошиковой. Запланировали мы выпуск стенгазеты, но студенты работают плохо. Вообще группа не собранная, безответственная. И работать просто не интересно. Урок прошел плохо. После уроков состоялось открытое партийное собрание с повесткой: «Жить, работать и бороться по-ленински, по-коммунистически». Повестка хорошая, а прошло собрание плохо. Ни по-ленински, ни по-коммунистически. Петрова сделала обтекаемый, громкофразный доклад, а выступали по заранее составленному списку. Выступали по листочкам, на которых уже был написан текст выступления. И это были не выступления, а рапорты-отчеты, где все хорошо, все гладко. Только директор коснулся того, что мы не поговорили о насущных житейских делах.
Я хотел выступить и сказать о массовых пропусках уроков студентами, о плохом их отношении к дежурству, о плохой работе классных руководителей, кроме Двуреченской, которая по настоящему работает с группой. Но видя то, что я буду вне плана выглядеть белой вороной, не стал настаивать на выступлении. И мне кажется, что никто ничего не вынес для себя из этого собрания. А я после него подумал, что и до нас добралась эта формальная говорильня. И самое отвратительное то, что все ее критикуют, в том числе и верха, а во всех мероприятиях без листочка никуда ни шагу.
После собрания я пошел домой и, включив телевизор, досмотрел уже конец третьей серии «Хождение по мукам».
После фильма посмотрел и «Время». Ничего особенного в мире сейчас не происходит, за исключением волнений в странах—малюсках, таких, как республика Чад, Сальвадор и прочие.
Даже по утрам «Голос Америки» ничего особенного не говорит. Если бы не наши войска в Афганистане, да не заложники в Иране, то и вообще бы говорить не о чем бы было.
Американцы и другие страны пребывание наших войск называют агрессией на Афганистан. Как-то передали о том, что наше руководство военное направило в Афганистан много солдат среднеазиатских национальностей. А там с ними «братья мусульмане» провели работу, что дескать вы с нами драться не должны, так как мы братья по крови, что вас советская власть поработила в 20-х годах и мы сейчас не должны выступать друг против друга. В результате такой обработки многие наши солдаты перешли на сторону наших противников. Пришлось нашему начальству выводить из Афганистана среднеазиатов и вводить русских.
Со срывом Олимпиады вряд ли что получится у американцев. Олимпиада, конечно, состоится.
А Иран все требует возвращения шаха, который был в Панаме, а на прошлой неделе, или дней десять назад перебрался в Египет, где его взял под защиту Анвар Садат. Дело в том, что Америка и Панама обязаны были бы реагировать на требования Ирана вернуть шаха им, а с Египтом Иран порвал дипломатические отношения и Садат может просто напросто отшить иранцев. И иранский президент, чувствуя это, заявил, что он не желает вести никаких переговоров с Садатом.
Самым серьезным является сговор американцев с Китаем, которому сейчас Америка стала продавать ракеты. Это действие я считаю просто опасным. Кое-кто в Америке понимает, что вооружать Китай — это значит готовить себе убийцу. Ведь дружбы между американцами и китайцами никогда не будет.


5-го апреля, суббота

Я упустил момент во вторник, который следует записать. Он касается Лиды Перебасовой, от которой я получил письмо. 5-го марта она родила дочь. Назовет, по-видимому, Яной. Письмо ее короткое и нет никаких подробностей. И я не понял какие у нее отношения с мужем, с Надей и вообще как идет ее жизнь. Понял только то, что живет она у мужа и теперь уже вряд ли будет менять свое местожительство. Я в письме ей написал, что одна лягушка отпутешествовалась. О Наде она написала только то, что Надя заходила к ней, но у нее не было времени поговорить и ничего о ней не знает.
В четверг я завел машину и съездил к маме. Отвез ей яйца и проведал. Она готовится к пасхе и пригласила нас в гости. Машкины уехали 29-го марта в деревню и мама снова осталась одна в квартире.
В пятницу в бане было очень много народа, а натопила мать Валеры плохо. Сегодня мы с Егоровичем дали отпор снова Богомолову. Он начал ворчать, когда я готовил пар, что заливаю камни, что надо было облить стены теплой водой, что мы думаем только о себе.
— И вы считаете себя, Алексей Васильевич, хорошим человеком? Ну хорошо бы так говорил тот, кто вошел в парную с нами в первый раз.
— Не говори, Виктор. Мелит сидит какую-то ерунду. Не нравится — зачем тогда ходишь с нами? Во люди какие есть, — сказал Николай Егорович.
— Вот я и удивляюсь на вас, — огрызнулся Алексей Васильевич.
— Вы как баба худая, меняете свое настроение. Некрасиво вести себя так пожилому человеку, — сказал я и Алексей Васильевич примолк. Попарившись один раз, он молча оделся и ушел домой.
Я после бани зашел на Кирова, оставил портфель с бельем и побежал в училище на совещание по поводу организации и проведения субботника. Пришел я уже к концу совещания и доложил, что я договорился с совхозом имени Циолковского (Шопино) о работе у них наших преподавателей-комсомольцев 13-го апреля.
После совещания я помчался домой на Труда. Шел и думал приехала или нет Рита. По висевшей в коридоре ее шубе понял, что Рита приехала. И она вышла из ванной мне навстречу. Обняла меня и расцеловала. Я же проявил сдержанность, показывая обиду за то, что она так долго не приезжала. В душе я был искренне и очень рад, что она приехала.
— Во сколько ты вчера приехала?
— В девятом часу.
— И не могла придти на Кирова.
— Ты знаешь, я так устала, что скорей улеглась в постель.
После обеда Рита рассказала мне, как она работала в командировке и ушла снова в ванную продолжать стирку. Я немного уснул на диван-кровати и к двум часам снова побежал в училище на совещание по поводу работы приемной комиссии. Проводил совещание директор и говорил не только о наборе студентов и работе приемной комиссии, а и о многих других вопросах положения дел в училище.
По плану мы должны набрать 240 студентов, то есть на 40 человек меньше, чем в предыдущие годы. А Калерия Александровна проговорилась, что будет хорошо, если наберем 200 человек. Это значит, что некоторых преподавателей придется увольнять из училища, так как им не будет работы. Видимо это так и будет. С набором в этом году будет еще труднее, так как выпускников школ уменьшается, а тех, кто есть рвут на части. Техникумы — себе, училища — себе, институты — себе, колхозы и совхозы — себе. И, конечно, никто о нашем училище даже не думает. А директор ставит целью принимать в училище выпускников школ только из Калужской области. Это, дескать, поможет тому, что после окончания училища они поедут и будут работать по направлению. Принятые из других областей и даже республик не едут после окончания училища работать в Калужскую область. Это все так. Но не едут на места направления не только те, кто живет в других областях, а и местные. Из тех, кто окончил зимой, почти никто не поехал работать по направлению. И такое положение будет и впредь, пока не изменится отношение к выпускникам на местах направления. А к культработникам особенно. Так что желания директора правильные, но они не от него зависят. И дал бы Бог набрать 240 человек из всего Союза.
Директор едет на сессию в ВПШ и поэтому проводил совещание с напутствием и классным руководителям, и председателям приемных комиссий, и завхозу. Говорит он все правильно, но от этих разговоров мало что меняется. Во всяком случае не заметно улучшения дисциплины ни у студентов, ни у преподавателей. И я заметил, что и он тоже лебезит перед обкомом партии и перед другими органами, соглашаясь снимать студентов с занятий и направлять их с концертами в районы. Ведь это противозаконно, а он не может заявить, что учебный процесс срывать нельзя.
Сказал директор и о том, что в этом году начнется строительство общежития, а в 1981 году его сдадут в эксплуатацию. Это, видимо, продолжение сахаровской болтовни о строительстве общежития.
После совещания я побежал снова домой, так как ко мне должен был зайти Виктор Павлович за своим техпаспортом. Пришел он в шестом часу. Мы угостили его «Сибирской» водкой и в шесть часов я проводил его до автовокзала. Он поехал домой, а я пошел в училище дежурить.


6-го апреля, воскресенье

Сегодня религиозный праздник Пасха. Утром «Голос Америки» много говорил о рождении Иисуса Христа, о его покидании земли и поднятии в небеса. В детстве я помню день Пасхи как великий праздник, который мы, ребятишки, очень ждали, так как можно было в волю поесть красных яиц, вкусного печенья, которое мама пекла и вообще всего вкусного. Это был праздник у всех жителей деревни и в любом доме могли чем-то угостить. И все казалось необыкновенным потому, что накануне Пасхи в еде перебивались кое-как. А сейчас этот праздник стал просто символическим и потерял свою значимость тем, что никакие требования поста не выполняются. Накануне Пасхи люди едят все, что можно и не можно. Мало кто не ест мясного. Веселья общенародного тоже нет. Интересно только то, что сегодня калужане потоком шли на кладбище помянуть своих усопших. У нас в Сибири есть специальный родительский день, который бывает через восемь дней после Пасхи во вторник и в который люди ходят на кладбище. А на Пасху гуляют и веселятся.
Я сегодня ночью заболел очень сильно. Было ощущение простуды опять носа и всего лица и расстроился живот. Спал ночью плохо. Утром за завтраком не стал даже выпивать спиртное. В плохом состоянии повез я Риту и Анну Ильиничну к маме. По пути зашли на кладбище помянуть тетю Полю и сына тети Кати. Она уже стояла на могилке и плакала. Мы побыли минут пять и пошли. Народа к могилам и обратно шло столько, что на узеньких дорожках образовывались пробки. Идти было скользко. Выпавший ночью снег растаял и было много воды.
У мамы мы сегодня побыли не долго. Она угостила нас котлетами и чаем с вкусными булками. Перед нами у нее была Валя и сказала маме, что Ваню в среду положили в больницу. Разболелась у него рука. Признают растяжение жил. Поэтому в пятницу его не было на работе и домашний телефон не отвечал. Надо будет сходить проведать его.
Пасха сегодня, как я уже написал, прошла при плохой погоде. Ночью выпал снег и, растаяв днем, добавил сырости и грязи. Вообще я не помню ни одного года, чтобы на Пасху была хорошая погода. Старые люди говорят, что это хорошо, когда на Пасху идет дождь или снег.
После обеда, когда мы возвращались от мамы, на улице стало тепло и воздух сделался приятным. Состояние мое к вечеру улучшилось.


8-го апреля, вторник

Как я и предполагал и говорил Рите вслух, что после Пасхи погода наладится. Так и получилось. Вчера и сегодня отстояли хорошие теплые дни. Снега стаяло много и асфальт подсох.
Вчера утром я пошел вместе с Ритой на работу и решил зайти на Кирова. В окно меня увидела Манефа Эдуардовна и попросила зайти к ним. Павел Павлович, встретив меня в коридоре, сказал:
— Надо поселить в квартире одного человека.
— Поселяйте. А в чем дело? — сказал я.
— Надо тебе убрать вещи свои.
— Уберу. Когда это надо сделать?
— Чем скорее, тем лучше.
— На этой неделе постараюсь сделать все.
— Нестерец сам должен числа 25 апреля приехать.
— В отпуск?
— Да нет. В командировку. Я говорил с ним по телефону.
— А когда он совсем выедет?
— Не известно.
Я не стал спрашивать, кого Павел Павлович хочет поселить в квартиру и на каких условиях.
Только я поднялся на девятый этаж, как пришли сантехники и стали делать нормальную работу отопительной системы. Провозились они почти до двенадцати часов.
Придя в училище я приготовился к завтрашнему уроку и позвонил следователю в прокуратуру. Теперь наше дело взял уже некий Сацков. В пять часов я был у него. Он сказал, что материалов достаточно для того, чтобы передавать дело в суд, но спросил у меня:
— А третьего будем привлекать к ответственности?
— Да шут его знает.
В это время вошла следователь Харламова, которая вызывала нас с Виктором Ивановичем.
— Ну как ваши дела? — спросила она, поздоровавшись со мной.
— Да вот все еще тянутся.
— Мы не знаем, что делать с третьим, Лавровым. Он почти не участвовал в драке, — сказал Сацков.
— Как не участвовал? Ты что, Валентин? Он же ударил тоже товарища. Сажать надо и его обязательно. Пил он с ними вместе, заступался за них и ты двоих посадишь, а его оставишь? Так нельзя, — сказала Харламова.
— Бери ты это дело.
— Что ты. У меня с этими растратчиками полно работы. В столовой УВД накрутили дело.
— Даже в УВД воруют? — спросил я.
— Да. Вот надо разбираться.
— А миллионное дело ни у тебя?
— Нет. Мне хотя бы с этими разобраться.
Харламова ушла и в кабинете Сацкова осталось двое мужчин.
— Ну что будем с Лавровым делать? — снова спросил у меня Сацков.
— Сажать надо и его, — сказал один из мужчин.
— Конечно, — поддержал его второй.
— Ну как вы считаете? — снова Сацков спросил у меня.
— Да шут его знает.
— Я сейчас позвоню матери Лаврова и скажу, чтобы они завтра все пришли ко мне. И вы придите со всеми своими родственниками. Хорошо?
Сацков набрал номер и сказал: «Ольга Дмитриевна? Здравствуйте. Это Сацков говорит. Я вот что хотел вам сказать. Завтра вы вместе со своими балбесиками должны придти ко мне в пять часов. Придут все потерпевшие и вы встретитесь с ними. Да вот решаем, что с вашим делать. Пусть он обойдет и сообщит всем. Завтра жду».
— А как позвонить Кузину? — спросил Сацков, листая дело.
— 7-69-80, — сказал я.
Он набрал номер. Трубку подняла тетя Маруся и сказала, что Виктора Ивановича нет дома.
— А жене его как позвонить?
— 93-2-41, — назвал я телефон.
Сацков позвонил Валентине Васильевне и предложил ей завтра придти в пять часов. Валентина Васильевна сказала, что в пять ей неудобное время и предложила на три часа собраться.
— Хорошо. Давайте в три часа, — согласился Сацков. Он снова позвонил Лавровой и попросил придти в три часа.
Честно говоря, я не понял твердой позиции Сацкова, но мне показалось, что он хочет выгородить Лаврова от суда.
Из прокуратуры я пошел в детский дом и поработал до половины девятого над композицией о Ленине.
Сегодня мы в три часа собрались все в комнате у Сацкова. Народа собралось много и какой-то мужчина, вошедший в комнату отчитал Сацкова за то, что он собрал столько людей. Сацкову было неудобно, но он все же затеял разговор по поводу Лаврова. И к нашему удивлению семнадцатилетний Лавров вместо искреннего извинения начал с гонором говорить, что он ничего не сделал такого.
— В таком случае, Валентин Васильевич, пусть решает суд о мере наказания ему, — сказал я и первым вышел из комнаты. Вслед за мной вышли и все остальные наши.
Рита с Валентиной Васильевной ушли на работу, Анна Ильинична по магазинам, а мы с Виктором Ивановичем пошли на остановку троллейбуса. Виктор Иванович поехал домой, а я в гараж. Пока ехали, он рассказал мне о пожаре 6-го апреля на заводе «Калугаприбор». Причина пожара не установлена, но есть подозрение, что совершено преступление. Благо, что сгорела только крыша. Пожарники сумели предотвратить катастрофу. Понаехали представители из Москвы и сейчас разбираются вместе с нашим обкомом партии над причиной пожара. Подозрительным является то, что накануне загорания на заводе был звонок о том, что горит Карачевская птицефабрика. Все силы пожарных были брошены туда. А там, оказалось, ничего не горит и в это время позвонили о пожаре на заводе.
В гараже я встретился с Юрой, который когда—то дал мне перекрытия на подвал.
Я решил его угостить и за перекрытия и за то, чтобы иметь его в виду, если понадобится что-то Виктору Ивановичу на случай строительства гаража.
Мы с Юрой съездили на моей машине в магазин и я купил бутылку водки. В гараже к нам присоединился Матвеев Гена и мы выпили втроем. В разговоре коснулись Александра Ивановича. Я сказал, что он умеет, как теперь говорят «запудрить» мозги, то есть наговорить семь верст до небес, чтобы что-то выудить у человека. Так он вначале нашего знакомства хотел и со мной поступить. Но когда понял, что я не поддаюсь ему и даже резко обрубил его действия, он со мной стал вести себя по—другому.
— Он, когда я с тобой, Витя, познакомился, предупреждал меня: «Смотри осторожней с этим мужиком», — сказал Юра.
— Я не удивляюсь этому. Теперь-то он понял все по другому. Ведь как бы там он не думал, а я к нему отношусь как добрый сосед по гаражу. Никаких хитростей у меня нет. Я очень хорошо реагирую, когда вижу доброту людей. И никогда к добрым людям я никакой хитрости не имел и не имею, — сказал я.
— Я так тебя и понял. К тебе я как-то сразу расположился, — сказал Юра.


10-го апреля, четверг

Проснулся в пятом часу и, почувствовав, что больше не смогу быстро уснуть, взял дневник и стал писать, включив под ковром фонарь.
Рита всю ночь спала отвернувшись от меня. Не могу понять что с ней произошло и что у нее на душе.
Вчера она, когда мы шли после обеда на работу, затеяла разговор о своем отпуске с намерением куда-то съездить нам вместе. Но куда нам поехать можно — не знаем. Ехать «дикарем» куда-то, мне не хочется. На юг бы можно съездить, но еще не будет возможности купаться в море из-за холода. На мой намек однажды о том, чтобы она поехала одна по своей путевке в Пицунду, Рита сказала: «Не поеду я одна». Но я до сих пор считаю, что она не удержится от соблазна этой путевкой. Просто сейчас хочет показать, что ей хочется ехать со мной, а потом будет как будто вынуждена взять путевку и поехать одной.
При разговоре вчера ни она, ни я ничего определенного сказать не могли по этому поводу и разошлись ни до чего не договорившись. Возможно поэтому Рита такая мрачная была вчера. Интересно какая она будет утром. Сейчас уже без пяти семь, а Рита с Анной Ильиничной спят. За окном снова мрачное утро. Но хотя нет ни снега, ни дождя. Дел сегодня предстоит много. Обязательно схожу сегодня проведать Ваню.
Итак, пишу уже в конце дня. Утро оказалось очень хорошим в наших отношениях с Ритой. Вчерашней сердитости у нее и капельки не осталось и все было как обычно, хорошо, ласково и душевно.
День весь прошел в делах. Взяв в гараже машину, я поехал на Кирова и собрав кое-что из вещей отвез в гараж. Второй рейс я сделал к маме и отвез ей многое. Что-то мама не совсем в хорошем настроении. Чем-то она как будто не довольна мной. А может и не мной недовольна, а чем-то еще. Но настроение у нее явно не то. Я бы поговорил с нею, но не было времени.
Третий рейс я сделал домой на Труда. Вещей набралось много. Собирая их, я удивлялся и вспоминал как пять лет назад я приехал на эту квартиру и у меня ничего не было. Как говорится ни вилки, ни ложки. А сейчас все есть. Пусть хотя и недобротное, но все необходимое было. И мне даже нравилось то, что я жил так просто, что вместо хрусталя под сахарницу и под солонку были приспособлены консервные банки. Главное то, что все у меня было чистенькое и аккуратное. Домой я не спешил, так как Рита должна была пойти на лекцию о международном положении и я заехал к тете Шуре. Отношения наши с ней и с дядей Тимошей хорошие, но к тете Шуре уже я так не расположен, как раньше.


17-го апреля, четверг

В пятницу баня была плохая. Снова Валера запил. Все недовольны им, но поделать никто ничего не может.
После бани я пытался организовать вывоз мебели в гараж из моей квартиры на Кирова, но ничего не получилось. Долго пробыл на заводе у Виктора Павловича в надежде, что он поможет, но все сорвалось. Я впервые увидел Виктора Павловича разозлившимся до предела. Разозлил его зам. директора Костюков, с которым у Виктора Павловича отношения испортились окончательно. Костюков, как начальник, давит на него всеми своими возможностями, доходя просто до мерзкого оскорбления, а Виктор Павлович воспринимает все болезненно. Пытается возмутиться действиями Костюкова, а тот еще больше издевается. Мне очень жалко Виктора Павловича, что он попал в такую ситуацию. Работать при таких отношениях просто тяжело. Виктор Павлович пытался организовать мне машину и грузчиков, но ничего у него не получилось.
Придя расстроенным в свой кабинет после очередной стычки с Костюковым, он несколько раз принимался писать заявление на увольнение, но что-то у него не получалось и он брал следующий лист бумаги.
— Ты успокойся, — сказал я. — Кто пишет в таком состоянии заявление об уходе? Успокойся и все расценишь без горячки, — сказал я. И он не стал писать.
Зато в субботу у нас получилось все очень хорошо с ним. Он дал мне и машину, и двух мужчин, которые вмиг все стаскали вниз, погрузили и перевезли в гараж.
А в субботу после перевозки вещей мы к двум часам пошли на 55-летний юбилей жены Николая Ивановича. Здесь торжество прошло очень хорошо и весело. Мы отдохнули просто прекрасно. Домой шли с хорошим настроением и вели откровенный душевный разговор о житейских делах.
А подходя к дому, мы встретили Ваню с Тамаркой. Они провожали Николаевского, который переехал в новый девятиэтажный дом, выстроенный недалеко от нас. Мы поздоровались с Ваней и Тамаркой и пригласили их в гости к нам, но они отказались.
— Ты выписался из больницы? — спросил я Ваню.
— Выписался.
— И на работу выйдешь?
— Выйду.
— Когда?
— В понедельник.
Больше никакого разговора не было и мы распрощались.
Все последующие дни прошли в делах по работе. Во вторник у нас в училище состоялся вечер «Своей профессией горжусь». Вела его Сорокина Нина Алексеевна в форме конкурса «А ну-ка девушки». Накладок было уйма, из-за чего вечер затянулся до половины одиннадцатого. А начался минут десять восьмого. Студентов было мало, а преподавателей и совсем почти не было. Очень активной была группа Шевцова на вечере. И вообще надо сказать, что Анатолий Александрович очень здорово переделал группу в лучшую сторону. Ведь это та группа, с которой я в позапрошлом году воевал в совхозе «Красный комбинат». Сейчас их просто не узнать. Со мной все здороваются любезно всегда. Даже Цветкова вежлива со мной. И заслуга в этом перевоспитании группы только Шевцова. Но никто об этом из начальства не говорит. При удобном случае я выступлю с похвалой Анатолия Александровича.
Во вторник я после уроков поехал к маме. В Сибири у нас второй вторник после Пасхи считается Радоницей или родительским днем, в который поминаются все умершие. Люди ходят на кладбище и разложив на могилках закуску, выпивают и закусывают, ведя воспоминания об умерших и давая оценку настоящей жизни.
И мы с мамой помянули всех и поговорили о нашей жизни. Обиды никакой у нее нет на меня. Просто у нее было настроение плоховатое.
В среду я принял участие в субботнике. Работали я, Лоскуткин, Сиваков и семь женщин на стройке. Женщины наводили порядок в квартирах, а мы в подвальном помещении таскали ведрами воду и копали жидкую землю, чтобы найти конец водопроводного ввода. Измазались все капитально. Работали с половины девятого до часа, но работали добросовестно.
А сегодня я занимался делами приемной комиссии. Решал проблемные вопросы, связанные с добыванием копировальной бумаги и лент для пишущих машин. Впервые побывал на базе управления снабжения и сбыта, где есть из промтоваров все от сложнейшего технического оборудования до тряпок, которыми можно мыть полы. Достал я две ленты и две пачки копирки. Правда одну пачку копирки купил за свои три рубля.
Вечером съездил снова к маме и отвез ей матрац и подушку. Она снова, как и во вторник, накормила меня вкусными котлетами. Пожаловалась на то, что снова разругалась с Машкиными и не стала получать за них пенсию. Теперь они вынуждены сами приезжать в Калугу получать свою пенсию.
Ну и теперь об отношениях наших с Ритой, а то я в записи за 10-ое апреля написал, что все хорошо и нормально. А за этим следует отметить наше решение поехать вместе на юг. Я договорился все же с Калерией Александровной о том, что мне можно будет уехать недели на две. Директор уехал на сессию и я до его приезда хочу уехать. Не знаю верно или нет, но я опять хочу подтвердить свое убеждение в том, что наши отношения с Ритой зависят от ее действий и поведения. Нет с ее стороны выкрутасных действий и у нас идет все нормально. Все кажется легким и удобным. Так бывает, когда человек одет в любимую одежду, в которой он чувствует себя лучше всего. В наших отношениях с Ритой одеждой служат наши действия и поведение. Да это и не только в наших, а и у всех людей. Там, где действия и поведение нормальные, там и отношения нормальные. Не знаю так ли и она это понимает. Хотелось бы, чтобы понимала так. Думаю, что это понимание верное.
С Анной Ильиничной так же все хорошо у нас. И это тоже подтверждает мою точку зрения на взаимоотношения. В некоторых моментах мне приходится учиться у них и я, где открыто, а где про себя делаю это. А в основном я отвечаю добром на их доброту ко мне.
Из жизни в стране следует отметить то, что ничего нет в сторону улучшения жизни. Наоборот становится кое в чем хуже. Самое отвратительное то, что вся жизнь людей стоит на деньгах. В газетах, по радио, по телевидению передачи и статьи поднимают, в основном, инциденты связанные с деньгами.
С продуктами дело совсем плохо. Даже масло и мука исчезли. Это какой-то кошмар. А по радио и другим каналам вещают полное благополучие. Еще сев не начался, а в Калуге уже вовсю трезвонят о том, что Калужская область сдаст миллион зерна государству. И это при полной неясности того, как сложатся дела с севом, с ростом и с уборкой урожая.
В международной жизни особых изменений нет. Америка продолжает доказывать, что она имеет вес в мировом масштабе. Очень неприятным был инцидент с покушением на Индиру Ганди. Какой-то идиот запустил в нее нож, но телохранитель успел защитить ее и нож воткнулся в него.
Америка, порвав всякие отношения с Ираном, готова военной силой расправиться с ним. Многое бы наделала Америка, если бы не боялась плохих последствий для себя. И сейчас мне кажется стоит проблема того, чтобы завладеть миром так, чтобы самому остаться целым и невредимым. А это пока невозможно.
А о погоде следует сказать, что все приметы и предсказания о том, что будет хорошая весна и лето, провалились. Вот уже 17 дней апреля стоят холода с минусовой температурой. Снег, правда, почти растаял, но люди ходят в шапках и в зимних пальто. А в Армении, ни в кои года, выпал снег во вторник. Не знаю повезет ли нам с Ритой с погодой во время пребывания в Грузии.
Кое-что я и упустил. Так например упустил встречу с Раей Гурьевой в понедельник. Она работает в Москве в одном из профсоюзных клубов. Учится на втором курсе института культуры заочно. Мы о многом поговорили с ней. Приятно то, что она закрепилась на культработе и стоит на прочных позициях. Хоть какая—то, но доля моего труда видна.
Не написал я о том, что меня дважды вызывал следователь Сацков Валентин Васильевич, к которому от Харламовой перешло наше дело. Во вторник он сказал, что все завершено с расследованием и дал мне прочитать все дело. Двоих парней должны посадить. Но когда суд будет — не известно. Видимо тогда, когда мы будем на юге.


19-го апреля, суббота

Утром я проснулся сегодня около четырех часов и взялся за дневник. А в седьмом часу проснулась Рита и отняв у меня дневник и ручку, понежилась немного со мной. К восьми часам ей надо было быть на субботнике в УВД. Все шло нормально, но когда уже оделась она достала из сумки деньги и сунула в карман пальто. Она думала, что я не заметил как сунула.
— Что, рубь берешь? — сказал я. — Субботничек будете обмывать?
— Да. Будем чай пить, — растерялась Рита.
— Вот, вот. А все прикидываешься работящей, — с упреком сказал я.
— Я не понимаю, что тут такого, что мы после работы чай попьем с женщинами? — оправдывающимся тоном сказала Рита.
— Да пей ты хоть что хочешь и с кем хочешь. Только не надо химичить.
— Да ну тебя. Я не хочу с тобой на эту тему разговаривать.
— Что, аль шлея попала под хвост? — бросила с кухни Анна Ильинична, услыхав наш разговор. Она уже второй раз бросает такую фразу. И бросает явно в мой адрес. Я пока ничего ей не говорю на это.
— Да вон он опять начал, что я химичу, что я иду отдыхать, — пожаловалась ей Рита.
— Да нешто там отдохнешь? Одни окна перемыть сколько сил надо.
— Я об этом ничего не говорю. Меня возмущают ее действия. Надо все делать открыто и просто, а не зажимать рубль в кулаке.
Рита, видимо явно рассердилась за мое такое замечание, а я спокойно добавил:
— Ведь в связи с твоим уходом в отпуск, ты можешь и угостить кого хочешь, но делать это надо не тайком, не враньем.
— Да перестань, не хочу слушать даже.
— Ну пока, — сказал я шутливым тоном и с желанием того, чтобы Рита подошла ко мне и мы бы поцеловали друг друга.
— Ну подойди, — сказала Анна Ильинична.
— А ну его в задницу, — бросила Рита и вышла из комнаты.
Вот уж такого я не ожидал от нее, но даже не знаю почему я на эти слова отреагировал спокойно, хотя это гадкие слова и от Риты их слышать просто не приятно. Я не думал, что она может так сказать. Ее выдержку в выражениях я брал за пример и осуждаю себя за то, что иногда бросаю словесную грубость.


20-го апреля, воскресенье

И так, конфликт с Ритой вечером разрешился в нормальные хорошие отношения и никаких плохих последствий в душе не осталось. Мы беззлобно поговорили с ней и высказали свои чувства и действия по отношению друг к другу.
Сегодняшний день мы начали нашими хорошими и ласковыми, какие бывают обычно у нас, отношениями. И я от этого испытываю в душе приятное чувство.
После завтрака я посмотрел телевизор, поиграл на баяне и поехал в гараж, сказав Рите, что на обратном пути я зайду к Пал Палычу отдам ключ от квартиры и навещу Евгению Михайловну.
Рита с Анной Ильиничной собрались навестить тетю Шуру.
В гараже я начал наводить порядок, но в него уже столько всего загружено, что даже то, что я сделал оказалось незаметным.
На обратном пути я зашел на Кирова. Пал Палыч сидел возле дома на лавке и я отдал ему ключ. И странно, что отдал без всяких волнений, а сейчас, когда пишу об этом, у меня щемит сердце. Ведь сколько много всего пережито за три года на этой квартире. Здесь прошла проверка многих моих качеств. И самое главное то, что многие свои убеждения и качества я подтвердил здесь и закрепил. Сейчас, правда, кажется, что все это было давно и было всего какой—то миг. А на самом деле было три года жизни, после которой я долго перестраивался на совершенно новую жизнь с Ритой. И сейчас жизнь на Кирова будет воспоминанием.
Евгения Михайловна встретила меня хорошо. Сначала показала изменения, происшедшие в зале и вообще в квартире. В зале у нее появились книжные полки, которые она оригинально в два ряда поставила на полу. Все полки заполнены книгами.
— Книг—то прибавилось у вас, — сказал я.
— Книги прибавляются, а деньги убавляются. Но не купить не могу их.
— Да я представляю. Стоять в окружении таких ценностей и не соблазниться — это для вас трудно.
— Почти невозможно, — добавила Евгений Михайловна.
— Вы же в областном бибколлекторе работаете?
— Да.
— Книг, конечно, много через ваши руки проходит.
— Считайте, что все, которые попадают в Калугу, вернее в область. Правда, попадают не все. Многое растаскивается там, где издаются. Потом у нас растаскиваются, потом в библиотеках. А в библиотеках крадут и читатели. Некоторые присваивают хорошие книги, заявив, что потеряли ее, или украли у него. Платят в пятикратном размере и все.
— По—моему такого отношения раньше к книгам не было?
— Мода века. Все хотят иметь домашнюю библиотеку.
— Вот это и есть обуржуазивание людей. Они не признают библиотеку как общественное учреждение, где книгой должны пользоваться. Прочитал я книги и должен дать возможность прочитать другим. Так нет. Засасывает собственность.
— Вот именно. Пусть у меня книга будет, а у других нет.
— Я об этом и говорю. Тяжел наш народ на жизнь для общества.
Евгения Михайловна поставила чай, достала из серванта четвертинку водки и сказала:
— Сейчас мы с вами чайку попьем. Угощать я вас особо не буду. Вы, поди, тоже недавно поели?
— Да, я есть не хочу. Спасибо, — соврал я, хотя есть очень сильно хотел. Ведь я после завтрака ничего не ел, а время было уже почти четыре часа.
Евгения Михайловна поставила на стол в чашечке грибы для закуски и я про себя обрадовался и этому. Мне она достала из серванта хрустальный стакан. На вид он большим казался, но с таким толстым дном, что в него водки вошло грамм 70—80.
— Не пугайтесь, это он только кажется большим, — сказала Евгения Михайловна.
Себе она поставила маленькую серебряную рюмочку с позолотой внутри. Я открыл четвертинку и налил ей и себе водки.
— Ну что? За встречу, Евгения Михайловна. Давно мы уже с вами не встречались.
— Да. Я уже думала, что вас вообще нет в Калуге.
— Ну давайте выпьем и я расскажу вам вкратце о себе, а вы о себе.
— Хорошо.
— За встречу и за наше благополучие.
Выпив и немного закусив, я сказал:
— Ну так вот, Рассказывать все с подробностями — нам и дня не хватит. Поэтому коротко так, Все мои попытки уладить с семьей, вернее с женой отношения ни к чему не привели. Вы это, видимо, замечали и поняли.
— Да, да. Понимаю.
— Пришлось мне окончательно все порвать и начать новую жизнь. Сейчас у меня есть жена, с которой мы живем уже скоро два года. Все идет нормально пока.
— А где же вы живете?
— Дом расположен на углу улиц Рылеева и Труда.
— У вас поди трехкомнатная квартира?
— Нет. Квартира однокомнатная на втором этаже, тоже со всеми удобствами. Живем втроем. С нами еще мать жены. Живем дружно.
— А с ребятами своими связь имеете?
— Да. Я звоню им по телефону, езжу к ним. Отношения с ними у меня нормальные. Вот так. Риту вы знаете, вернее, видели. Помните, мы вместе отмечали день рождения?
— Помню.
— И мать ее была.
— Ну мать я не помню, а ее помню.
— А ваши как дела?
— У меня все, как видите, по старому. В прошлом году побывала на Эльбрусе. Нынче поеду в Жданов.
— В санаторий?
— Да. Работаю там же.
— А долго вам еще работать до пенсии?
— Все. Уже последний год.
— Пенсию будете получать по зарплате прежней работы?
— Конечно. Поэтому я в госстрахе и переносила все трудности.
— А что там тяжело работать?
— Тяжело, Виктор Андреевич.
— Как ваши сыновья?
— Живут. У меня почти не бывают.
— И даже Виктор не бывает?
— И Виктор тоже. Я им нужна была пока росли.
— Странно. Он по—прежнему в Орле?
— Да.
— А Володя здесь в Калуге?
— Здесь. Иногда зайдет ко мне и я спрашиваю: «Ты надолго?». Встречаемся с ним чаще у бабушки. Я-то ее навещаю каждый день. Уеду вот 15-го мая в Жданов — будет он смотреть за бабушкой.
— У каждого свои сложности.
— А без сложностей было бы не интересно.
— Иногда эти сложности плохо обходятся. Может быть это и идеализация, но я часто думаю так, что хорошо бы было, если бы при решении чего—то хорошего никаких трудностей не встречалось, а при решении плохого — на пути были бы такие трудности, чтобы это плохое не решилось.
— Это было бы хорошо, но вряд ли такое когда-нибудь будет.
— Вот в том-то и дело.
Разговор перешел на анализ телефильма «Хождение по мукам».
— Вы все тринадцать серий смотрели? — спросил я.
— Да. Такие фильмы я люблю. Ножкин, конечно молодец. Рощина он сыграл превосходно.
— Вам что Рощин понравился, или игра Ножкина?
— И то и другое.
— А мне Рощин не понравился.
— Да вы что? Это почему же?
— Ну а чем он может понравиться? Тем, что поступал как подлец во многих ситуациях.
— Например.
— Я о нем могу сказать как о приспособленце с мелкой душонкой. Вы смотрите, что получается. Стоит ему понять, что проигрывают белые, он снимает с себя погоны, прячет их в карман и переходит на сторону красных. Когда увидал, что красные терпят поражение, он закалывает штыком красного солдата, достает из кармана погоны, прилаживает их на плечи и переходит на сторону белых.
— Но ведь фильм на то и называется «Хождение по мукам». И сказать, что такого не было — нельзя. Такое было.
— Я понимаю, что такое было. Толстой реалист тонкий. Я просто говорю, что Рощин плохой человек, жестокий, хитрый.
— Но он не дурак.
— Наоборот. Он умный. И умом своим у одних авторитетом пользовался, у других вызывал зависть. И в ситуациях—то он действовал не по душе, а по разуму.
— Таких людей тогда было много. Возьмите хотя того же Мелихова Гришку.
— О-о! Мелихов совсем не такой, как Рощин. Мелихов как раз предстает человеком, действующим душой. Он просто не понимал многое, мучился в поисках истины. А Рощин все понимал и действовал по обстановке. И поняв, что советская власть побеждает, он решил перейти на службу ей. А если бы белые побеждали, он бы был на их стороне и убивал бы красных. Тип он сложный. Таких сейчас подлецов много, которые не имеют твердой позиции, а действуют в зависимости от обстановки.
— Здесь я согласна с вами.
Дальше я расспросил у Евгении Михайловны о делах на работе, о людях, с которыми она работает.
— Работа малоинтересная и тяжелая. За день много книг приходится переворошить и перетаскать на руках. А люди вообще—то плохие у нас. Мелочные, склочные. Это наверное вообще свойственно для калужан..
— И я такого же мнения о калужанах. У нас в училище тоже плохих много.
Три часа пролетело незаметно. Но я почувствовал, что мы просто устали от разговора, так как и мне и ей хотелось многое сказать и мы говорили с азартом, как будто дорвавшись до разговора. Усталость я заметил и у Евгении Михайловны. Нам просто нужна была передышка. И я решил прервать разговор и, распрощавшись, ушел домой.
Подходя к подъезду, я услыхал голос Риты:
— Витя! Иди посиди с нами.
Рита, Анна Ильинична и еще какая—то пожилая женщина сидели на лавочке.
— Вы уже пришли? Ну как там дела у тети Шуры? — сказал я, подойдя к ним.
— Ничего, только заболели оба и тетя Шура и дядя Тимоша, — сказала Анна Ильинична.
— А дядя Тимоша-то что?
— Бок заболел, говорит.
— Во расклеились.
— Не говори. Ну пойдем. Есть поди хочешь? — сказала Анна Ильинична.
— Я правда был в гостях, но есть хочу, — признался я.
— Иде ж ты был? — спросила Анна Ильинична.
— У бывшей своей соседки.
— И она не покормила тебя?
— Да я пришел к ней уже в четвертом часу и она решила, что я уже пообедал и угостила только одними грибами.
Рита и Анна Ильинична были необыкновенно добры и ласковы со мной.


25 апреля, пятница

Все предыдущие дни прошли быстро, так как заняты были делами.
В понедельник (21-го) во Дворце культуры турбинного завода проходил вечер нашего училища, посвященный 110-летию со дня рождения Ленина. Я пришел на вечер уже на начало концерта, так как с шести до семи проходил утренник в детском доме. Снова он прошел хорошо и интересно. Я уже совсем хорошо сжился и с ребятами детского дома и с воспитателями. Ребята ко мне хорошо относятся, хотя некоторых я разношу за плохое поведение. И я уже писал, что очень здорово заметны перемены в них в лучшую сторону. И в этом есть и моя заслуга.
Концерт училища прошел хорошо. Во вторник я первый урок провел ленинский у хореографов. Весь урок я спрашивал девчат высказывания Ленина о культпросветработе. Разговор получился интересным. Многое я зачитал им из речи Ленина на III съезде комсомола РКСМ. Урок прошел совсем незаметно. И остальные четыре часа прошли быстро и легко.
После уроков Кузин собрал клубников и режиссеров, чтобы обсудить вечер «Своей профессией горжусь», который прошел 15—го апреля.
А перед этим совещанием в учительской я, Бедлинский и Манцев завели разговор о Кузине и о его стиле работы. Все пришли к тому, что Кузин нынче вылез из своей бездельной скорлупы и начал «подавать голос». Но этот голос не активизировал его деятельность. Он по прежнему работает только руками других, так как сам ничего делать не может. При Василии Ильиче он даже и голоса-то не подавал.
Так вот, совещание сначала шло спокойно и мирно. И уже все хотели расходиться, как вдруг слово попросила Афанасьева. Ее выступление сразу же перекрыло спокойный тон совещания. Говорила она со злом и с возмущением, что вечер получился плохим и что виной всему явилось отсутствие режиссуры, что режиссеры училища никуда негодные и они ничего не умеют делать. Высказала она, хотя и вскользь, обиду за то, что не взяли ее сценарий вечера. В общем, она предстала здесь, как человек хающий все, что сделано не ею. Первый раз я заметил ее эту черту после проведения диспута, который я проводил с бывшими хореографами и художниками. Диспут был хорошим, а она заявила, что плохой.
Ее выступлением были все возмущены и особенно Бедлинский. Кузин назвал это ее выступление критиканством. Выступление Афанасьевой вызывало вражду между нею и режиссерами. И вряд ли теперь уже у нее может быть контакт с кем-то. И она еще после совещания панибратски спросила у меня:
— Ну что, Витенька, плохо я сделала, что так выступила?
— Конечно плохо. Надо же еще и добротой пользоваться, — ответил я.
Все дни до четверга я в свободное от уроков время занимался делами приемной комиссии. Разослал письма с условиями приема в училище, решил многие хозяйственные вопросы.
Рита с понедельника пошла в отпуск и все три дня работала дома по наведению порядка в квартире. Работала до изнеможения целыми днями. Зато порядок навела и в комнате, и на кухне, и ванной, и в коридоре.
В четверг мы с ней и с Анной Ильиничной поехали в Воротынск, чтобы купить люстру. Ее Анна Ильинична хотела купить еще в предыдущую поездку в Воротынск, но тогда не открылся магазин. Люстра стоит 140 рублей и я настаивал на том, чтобы не брать ее, но Анна Ильинична и Рита решили купить. Видимо Анна Ильинична прикопила денег и решила их истратить. По моим подсчетам у нас не должно было выкроиться на люстру. Это уж видимо доход Анны Ильиничны от ее работы. Правда, она никогда не говорит об этих доходах, но мне кажется, что он у нее бывает. Видимо у нее уже опыт есть по получению дохода.
Вернувшись из Воротынска, мы с Ритой съездили к маме, чтобы узнать поедет ли она завтра с нами в Тулу и сказать что мы в субботу уезжаем на юг. В среду я из училища позвонил в Тулу и поговорил с Сережей. Он был один дома и я ему сказал, что в пятницу приеду в Тулу.
Мама отказалась от поездки в Тулу, сославшись на то, что ей будет тяжело туда и обратно ехать. Она хочет поехать на несколько дней, чтобы побывать и в Туле, и в Щекино. От мамы мы заехали к отцу Виктора Павловича Павлу Родионовичу. Я отдал ему воздушный фильтр и попросил посмотреть зажигание, так как наш «Комбик» снова стал детонировать. Павел Родионович поставил попозже зажигание и мне показалось, что мотор стал работать хуже.
От Павла Родионовича мы заехали к тете Шуре. Она копалась в саду, а дядя Тимоша во дворе. Впервые на мой вопрос: «как дела?», дядя Тимоша сердито ответил:
— Плохо.
— Что такое?
— Болею.
— А что болит?
— Бок.
— Так в больницу надо сходить.
— Ну ее к черту эту больницу.
Тетя Шура с обидой заговорила о том, что ей никто не помогает в огороде копаться.
— А кто вам должен помогать? — спросил я нарочно.
— Ты должен, — резко ответила тетя Шура.
— Мне некогда, — сказал я.
— Вам все некогда. А тут сил никаких нет.
— А зачем вы копаете?
— Так хочется же ранней картошечки.
— Но ведь вы только хуже себе сделаете и все. Не столько пользы принесете, сколько вреда.
— Не могу я сидеть дома. Болит душа и все. Ты хоть бы яблоню вон там срезал.
— А что с ней?
— Пропала. Засохла.
— Давайте срежем.
И я вмиг срезал сухой ствол, обрубил сучья, распилил ствол на части.
От тети Шуры мы поехали в гараж и поставили машину.
Сегодня я встал в пять часов и в половине шестого пошел в баню. Но баня сегодня была такой плохой, что можно было и не ходить в нее. Это была самая худшая баня за все время. Камни в топке были абсолютно не прогретыми и выплеснутая на них вода выходила из топки сырым облаком пара. Николай Егорович почему-то не пришел сегодня и я быстро обмывшись, оделся и поехал в гараж. По пути из гаража я заехал в училище и встретив в коридоре Калерию Александровну, сказал:
— Пошептаться надо, Калерия Александровна.
— Пойдемте в кабинет.
— Ну что, Калерия Александровна, завтра я еду на юг. Билеты жена уже взяла.
— Ну поезжайте, что ж делать.
— А если Петр Иванович спросит, где я, то вы скажите, что вы отпустили меня, так как я в прошлом году не догулял отпуск 13 дней и в позапрошлом пять дней.
— Только я скажу, что вам что-то понадобилось по семейным обстоятельствам.
— Ну смотрите.
— А больше никому ничего не надо говорить.
— А кому я буду говорить? Вы сейчас будете еще в училище?
— Да.
— Я привезу вам сейчас сувенирчик.
— Какой.
— «Посольской» бутылочку.
— А где достал?
— Достал. Ну я мигом сейчас.
Я поехал домой и, взяв бутылку «Посольской» водки, сказал, обращаясь к Рите:
— Ну ты поедешь со мной в Тулу?
— Да нет поезжай один. Зачем я тебе буду мешаться.
— Вот видишь какой ты человек. То всем трезвонила, что и ты со мной поедешь, а теперь уже отказываешься. Ну смотри. Может такой возможности у тебя и не будет больше.
Я очень хотел, чтобы Рита поехала и был уверен в том, что сумею сделать все, чтобы она встретилась с Олей и с Сережей. И я обиделся на Риту за то, что она решила отказаться от поездки.
Заехав снова в училище, я отдал Калерии Александровне водку и помчался в Тулу. Дорога сильно разбита и разгонять машину приходилось мало. В Туле я заехал сначала в магазин «Стрела», чтобы посмотреть какие продаются запчасти и скоротать время так как я боялся, что Оля с Сережей еще не придут из школы.
Около магазина сновали кавказцы, желающие купить машину. Я предложил одному из них «Волгу» Лёни. Он записал его телефон и обещал позвонить Лёне и обговорить все вопросы.
Около двух часов я подъехал к дому. Выйдя из машины, я поднял голову вверх и увидел в окне кухни радостно махавшую мне рукой Олю. Я почувствовал ее радость и бегом поднялся на пятый этаж. Оля открыла дверь и вместо того, чтобы кинуться ко мне отошла в сторону и сказала: «Здрасьте!»
— Ну ты что так плохо здороваешься?
— Почему плохо?
Я подхватил ее на руки, прижал к себе, расцеловал и сказал:
— Вот как надо здороваться.
Тут уж и Оля растаяла и начала меня целовать.
— Ты давно пришла?
— В полпервого.
— А я не спешил, думал ты еще не будешь дома.
— Я скоро опять должна уходить.
— Куда?
— В спортивную школу. У нас сегодня соревнования будут по легкой атлетике.
— Ты продолжаешь заниматься легкой атлетикой?
— Да.
— Вот умница. Молодец! Во сколько у вас соревнования?
— В три. Еще час остался. Не мог уж раньше приехать. Побыли бы дольше с тобой.
— Ты ждала меня?
— Да.
— Тебе Сережа передал, что я приеду?
— Передал.
— Но ничего. Дела есть дела. Как чувствуешь себя?
— Нормально.
— Не болеешь?
— Нет.
Этот разговор мы вели на диван—кровати. Оля сидела у меня на коленях, обхватив меня за шею. И я чувствовал ее такую хорошую душевность ко мне, что готов был и сам стать ребенком и быть таким же непосредственным. Я, конечно, тоже не сдерживал своей душевности к ней и испытывал настоящее счастье от наших отношений.
— Ну как дела в школе?
— Хорошо.
— Ну покажи дневник.
Оля принесла дневник и я посмотрел ее оценки. Конечно ей не стыдно показывать дневник, в котором нет ни одной тройки. На страничке четвертных оценок стоит только одна «четверка» за вторую четверть по математике. За последнюю неделю я расписался в дневнике.
— А музыкой занимаешься?
— Немножко.
Мы подошли к пианино и Оля проиграла мне гамму до мажор, которую я ей когда-то показал.
— И все?
— Все, — улыбаясь, ответила Оля.
— Не густо.
— Ну пойдем я тебя сфотографирую.
— Сейчас я кофточку одену.
Оля быстро надела кофточку и мы прошли на кухню. Она села за стол и я сфотографировал ее на несколько кадров, меняя диафрагму и выдержки.
— Я сейчас еще галстук одену.
И Оля вернулась на кухню с повязанным пионерским галстуком и с большим плюшевым «Мишкой». Я сфотографировал ее еще на несколько кадров.
— Что ж Сережки-то все нет? — сказала Оля, — говорил, в два часа приду.
— Да подойдет поди сейчас. Третий час время.
Мы с Олей снова сели на диван—кровать. Она так и не сходила с коленей.
— Как там бабушка, дядя Ваня, тетя Валя? — спросила по—взрослому Оля.
— Да ничего. Передавали все вам привет.
— А почему бабушка не приехала?
— Вчера я был у нее, и предлагал поехать сегодня со мной. Говорит, что поеду, когда потеплеет, чтобы у вас и в Щекино побывать. А одним днем ей тяжело ездить.
В это время в дверь кто-то зацарапал и Оля кинулась открывать, сказав:
— Сережка наконец-то идет.
Но в двери показалась Марийка.
— А я думала Сережка, — сказала Оля.
— Здравствуйте, — сквозь зубы и еле слышно процедила Марийка.
— Здравствуйте, — вяло, но четко сказал я.
— Ты собралась на соревнования? — спросила она Олю, раздеваясь.
— А что мне собираться? Все готово.
— Давай сейчас пообедаем и пойдем.
Раздевшись, она прошла на кухню и начала что-то делать. Оля пришла ко мне.
— Ну давай покачаю, — сказал я и Оля быстро встала на мои ноги и я начал ее качать.
— О-о, ты уже и большая, и тяжелая стала.
— Тридцать два килограмма.
— А рост какой?
— Не знаю.
— Ну-ка давай замерим.
— Сейчас я сантиметр найду.
— Не надо. У меня есть.
Я достал брелок с ключами от машины и вытянул из него полоску-метр.
— Ох, ты какой брелок, — сказала Оля.
Она встала и я замерил ее рост. Получилось метр и 32 сантиметра.
В двери раздался звонок и она открыла дверь. Пришел Сережа из школы.
— Здрасьте, — сказал он и подошел ко мне.
— Здравствуй, Сережа, — сказал я и поцеловал его в щеку.
Он быстро разделся и сел рядом со мной. Я обнял его за плечи и сказал:
— Во здоров стал. Ну как дела?
— Нормально. Ты один приехал?
— Один.
— А бабушка почему не приехала?
— Да холодно говорит. Как потеплеет — она приедет на несколько дней. Очень соскучилась о вас. Привет передавала вам она и дядя Ваня с тетей Валей. Тетя Валя просила передать, чтобы вы приезжали к ней в мае, или после июня. В июне она будет в отпуске. А к бабушке можно в любое время приезжать. Я вчера был у нее.
— Иди есть, Ольга, — сказала Марийка, выйдя из кухни в коридор.
— Сейчас.
— Ну иди поешь, — сказал я. — Да не забудь дать Сереже шоколадку.
Оля достала из серванта одну из двух плиток «Олимпийского» шоколада и подала Сереже.
— Положи, потом возьму, — сказал Сережа.
Оля ушла на кухню. Я взял портфель, стоящий рядом с диван—кроватью и достал набор авторучек.
— На тебе подарочек, — сказал я Сереже.
— Ух, ты! Спасибо. Одна чернильная, другая шариковая?
— Кажется так.
— Да, вот эта чернильная, — сказал Сережа, открыв одну из ручек. Спасибо.
Оля, услыхав благодарности Сережи, прибежала к нам из кухни и закрыла дверь.
— Ты почему дверь закрываешь? — закричала Марийка на Олю. — Я тебе закрою. Ну-ка иди ешь.
— Ну сейчас. Ох, какие хорошие ручки.
Оле явно хотелось побыть с нами, но она не посмела оговариваться и ушла нехотя на кухню.
Сережа стал рассказывать о своих занятиях в ансамбле Дворца пионеров, о выступлениях в концертах. Ему нравится работа в ансамбле.
— Тебе и петь приходится?
— Да. Вот выступали в среду и я пел.
— Молодчина.
— Я сейчас и на органе играю.
— Аккорды уже знаешь?
— Да. Только обращения играть не умею.
— Надо научиться. Руководитель хороший.
— Хороший. Он здорово знает дело.
— Молодой?
— Лет тридцать наверное. Сейчас мы уже все подключения делаем сами. Он нам только говорит кому и как надо играть.
— Так и должно быть.
— Недавно участвовал в олимпиаде по знанию государства и права. У нас и предмет такой есть сейчас.
Сережа принес учебник и тетрадь, в которой было написано много различных вопросов.
— Это вот такие у нас были вопросы. Нужно было на четыре из них дать ответ, — показал мне Сережа листок с вопросами.
Я пробежался быстро по ним и определил, что вопросы довольно—таки не простые.
— А ты знаешь, кто стоит во главе совхоза и колхоза? — спросил я.
— Как во главе?
— Ну какое должностное лицо возглавляет совхоз или колхоз?
— Не знаю.
— Ну вот, голубчик. Чувствуется, что ты городской житель. Так у меня и студенты говорят, что во главе совхоза стоит председатель, а во главе колхоза — директор.
— А что, не правильно?
— Конечно. Совхоз — государственное сельскохозяйственное предприятие, а колхоз это кооперация крестьян. Так совхоз возглавляет директор, а колхоз — председатель.
— Понял.
— Ну покажи дневник.
Сережа достал дневник и только я его открыл, как в комнату вошла Оля. В дневнике Сережи стояли одни «пятерки».
— Вот как надо учиться, — сказал я Оле.
Я стал расписываться в дневнике там, где не было подписей Марийки.
— Что ты даешь ему подписывать? Надо было воспитывать, — сказала Марийка.
— Ну, а что такого? — сказал Сережа.
— Ничего. Гость приехал какой. — своим противным тоном ответила она Сереже и мне сделала упрек.
— Ну, мама, перестань.
— Я тебе дам перестань. Учить меня будешь?
Она прошла на кухню и Оля последовала за ней. И уже из кухни я слышал как она говорила Оле:
— Можешь собирать свои вещи и ехать в Калугу с ним.
«Это было бы великолепно», — подумал я.
— Давай быстро собирайся, — командовала грубо она Олей.
— А можно я после соревнования поеду с папой в лес.
— Нет. Какие ты штаны одела? Придешь — там будешь переодеваться? Одевай сразу какие положено.
«Боже мой, неужели она всегда с ними таким тоном говорит? Или она злится сейчас, что они ко мне хорошо относятся?» — думал я.
Оля переоделась и подошла ко мне с ботинками.
— Вот какие мне ботинки в Москве купили, — сказала она.
— Какой размер?
— Двадцатый. Они мне великоваты. Видишь в носках вата.
— Ну собирайся, а то опоздаешь, — сказал Сережа.
Сережа видимо хотел, чтобы они поскорее ушли, чтобы мы остались вдвоем с ним.
Оля надела белую курточку из искусственного материала, шапочку и стала просто взрослой красавицей. На сей раз ее взрослость была заметна как никогда. А по—детски она была доброй. Одевшись, она вытянулась передо мной, чтобы я оценил ее.
— Хорошо смотришься, — сказал я.
Вдруг Оля подошла ко мне и крепко поцеловала, сказав: «Ну, пока». Дойдя до коридора, она снова вернулась и, обняв меня, еще несколько раз поцеловала в губы.
— Ну, успехов тебе, — сказал я.
— Когда ты еще приедешь?
— В конце мая. Меня сейчас числа до двадцатого не будет в Калуге.
— А где ты будешь?
— В командировке.
— Ну приезжай.
— Приеду, Олечка.
— Мы пошли, Сергей. Ключ у тебя есть? — сказала она.
— Есть. А я никуда не пойду, мне надо сочинение писать.
— Пиши. Пошли мы.
— Пока, папуля, — сказала Оля.
Мы остались одни с Сережей и у нас состоялся хороший взрослый разговор. Говорили снова о выборе им профессии. И все же он тяготится к тому, чтобы стать работником КГБ. Я пообещал узнать все условия поступления в учебные заведения, где готовят таких работников.
— Я узнавал и мне сказали, что туда берут людей только с высшим образованием. Один товарищ после института в КГБ работает, — сказал Сережа.
— Так это он просто в каком-нибудь отделе работает. Специальное же образование не у всех, кто работает в КГБ, в УВД, в партийных органах. Просто органам нужны кадры и они берут со стороны наиболее порядочных людей. Эти работники занимаются какой-либо текущей работой под чьим-то руководством. А чтобы руководить — надо иметь специальное образование.
— Это, конечно, — согласился Сережа.
— Твоя задача — это успешно сдать экзамены. Все другие дела надо отбросить на задний план. Ими можно заниматься просто как разрядкой от основного дела. Окончание школы — это определение всего жизненного пути, основание для выбора пути. Ни в коем случае не увлекайся слишком девушкой. Сейчас все это будет не к месту и просто помехой.
Сережа как-то странно отреагировал на то, что я заговорил о девушке и, кажется, что-то хотел сказать, но сдержался. Видимо у него уже есть увлечение и он не ожидал, что я могу об этом заговорить.
— Я, например, многое не знал и делал не так потому, что со мной вот так никто не говорил. Мать сама была неграмотной и я все решал по своему усмотрению.
— Да я сейчас усилил нажим на учебу. Меня уже хвалить стали на уроках.
— А как же. Я же тебе говорил, что стоит тебе самому себя взять под контроль и начать делать все хорошо, так это будет заметно не только самому тебе, а и окружающим.
— Я сейчас уже готовлюсь по билетам к экзаменам.
Сережа принес мне тетрадь с сочинениями и по математике, где он решает экзаменационные задачи.
— Вот это правильно. В решении задач надо набить руку так, чтобы на экзаменах ты мог легко справиться. Помнишь как я готовился к сдаче на права водительские? Первый раз пошел без подготовки, надеясь, что проскочу, но не проскочил. И доволен остался, что не сдал. Потом мне один товарищ дал подшивку журналов «За рулем», где есть все задачи, выносимые на экзамены. Я их прорешал и знал наизусть все и экзамен сдал за полторы минуты. Надо, чтобы ты знал как решается попавшаяся задача.
Перечитал я все четыре сочинения, которые Сережа написал. Сочинения он пишет хорошо и грамотно во всех отношениях. Особенно хорошо написал сочинение по «Горю от ума».
Пока я читал сочинения, он сходил в спальню и принес мне фотографии, где он запечатлен на занятиях в ансамбле.
— Возьми себе, — сказал он. — Правда они не очень хорошие.
— Ничего. Нормально.
— Пойдем на кухню, я тебя сфотографирую.
И Сережа попозировал перед фотоаппаратом. Потом он показал какую ему купили куртку.
— Может ты где-нибудь сможешь достать «дипломат»? — спросил он.
— Попробую. У тебя когда экзамены начнутся?
— Второго июня.
— В Калугу мать не пустит?
— Может после экзаменов приеду.
— Сколько тебе экзаменов сдавать?
— Три. Сочинение и математику устно и письменно.
— Ну приезжай. Я завтра уеду на юг числа до 18—го мая, а потом все лето будут работать в приемной комиссии училища по набору. В отпуск пойду в сентябре. Я Оле не стал говорить, что на юг поеду. И ты ей не говори. И вообще не надо распространяться о наших с тобой разговорах.
— А я никому и не говорю.
— Ну и правильно. Ты запиши мой новый адрес на всякий случай. У тебя есть записная книжка?
— Да была где-то.
Но найти книжку Сережа не смог.
— Ах, не знал, я бы тебе привез книжку. Книжка тебе уже нужна. Ну запиши где-нибудь.
Сережа оторвал листочек бумажки и я ему сказал адрес и телефон мой рабочий.
Сережа записал и я сказал:
— Убери куда-нибудь эту бумажку. Только не забудь куда положишь.
— Не забуду.
— Ну ты не поедешь со мной. А то я хотел съездить под Ясную Поляну порвать черемши.
— Нет, надо писать сочинение.
— Правильно. Занимайся. Я поеду в Калугу, а то смотри уже дождь пошел. Ну пока, Сергуньчик. Приеду — позвоню
— Хорошо. До свидания.
— До свидания, — сказал я и, поцеловав Сережу в щеку, вышел из квартиры. Когда я спустился к машине и поднял голову вверх, то увидел Сережу, стоящего на балконе. Мы помахали друг другу руками и я уехал. Настроение было превосходным от такой встречи с ребятами. Душа аж разрывалась от удовлетворения и обратная дорога показалась короче. В шестом часу я уже был дома. Очень хотелось застать дома Риту, чтобы рассказать ей о поездке, но ее дома не оказалось и я поехал в гараж. В одном из переулков, я помыл машину и протер везде так, что все части мотора засияли своей новизной.
Когда вернулся домой, Рита уже была дома.
— А я видела тебя в городе. Махала тебе, но ты — ноль внимания.
— Так я не видел тебя. В городе-то по сторонам не смотришь.
— Ну как съездил?
— Нормально.
— Как тебя встретили?
— Хорошо. Напрасно ты не поехала.
— Ничего. В другой раз съездим.
— В другой может того и не быть, что было в этот раз.
Я не знаю, есть ли у Риты желание встретиться с Олей и с Сережей. Мне бы хотелось, чтобы у нее было такое желание и было хорошее чувство к ним, так как наши отношения с Олей и с Сережей — это пример душевной искренности и доброты, которые способствуют тому, что становишься лучше и добрее ко всему хорошему в жизни.


26 апреля, суббота

Чемоданы, в основном, были собраны вчера Ритой, пока я ездил в Тулу. Сегодня Анна Ильинична сварила нам курицу в дорогу, яйца и кое-что другое. Уложили все в сумку. Утром, после завтрака мы с Ритой окончательно все проверили, что будет необходимо в отпуске и поехали в гараж. Поработали там немного по наведению порядка в гараже, но до настоящего порядка еще далеко.
В половине третьего мы были дома. Проводить нас пришли Виктор Иванович с Валентиной Васильевной и с Романом. За обедом мы выпили с Виктором Ивановичем понемногу «Сибирской» водки. В шесть часов к дому подъехало такси, которое я заказал еще утром. Мы распрощались со всеми и поехали с Ритой на вокзал. Народа в электричке было мало и мы ехали почти в пустом вагоне.
С Киевского вокзала мы перебрались на Курский и стали ждать объявления посадки на 55—й поезд сообщением «Москва — Ереван». На платформу вышли минут за сорок, а поезд подали минут за пятнадцать до отправления. Бегом мы мчались в»хвост» состава, так как у нас были места в пятнадцатом вагоне. Но вдруг я увидел, что последним вагоном в составе был вагон 12—й. Мы подбежали к проводнику:
— А у нас билеты выписаны в 15-й вагон, — сказал я.
— Нэ знаю. У нас нэт пятнадцатый вагон.
— А как нам быть?
— Нэ знаю. Идите к дэжурному.
— А где дежурный?
— Там, — указал проводник рукой в сторону головных вагонов.
— Но ведь мы уже не успеем бегать туда—сюда. Вы нас посадите, а мы потом разберемся.
— Нэ могу я вас садить. Нэ имею право.
— Бежим вперед, — сказал я уже вконец расстроенной Рите.
Пробежав несколько вагонов, я увидел, что в один из вагонов садятся люди без проверки билетов проводником. Я быстро вскочил тоже в вагон. А Рита медлила, я даже рассердился на нее за эту медлительность, боясь, что ее могут остановить. Но вот и она вошла в вагон.
— Теперь только бы пошел поезд, а там уже нас не высадят, — сказал я.
Мы расположились в коридоре купейного вагона и ждали. Но поезд не трогался. Ох, какими противными были эти минуты. В положенные пять минут первого, поезд не отправился. Еще пять минут мы переживали. Наконец вагоны дернулись и состав медленно пошел вперед.
— Ну слава Богу, теперь все, — сказал я.
— А дальше что будем делать? — спросила Рита.
— Что-нибудь придумаем.
Вдруг поезд затормозил и остановился. И опять нам пришлось долго переживать, пока он уже не пошел окончательно. Благо, что к нам никто не подошел из проводников. А когда поезд тронулся, я пошел к проводнику и объяснил ему ситуацию.
— Ни чем нэ могу помочь. У нас мест нет в вагоне.
— А где найти начальника поезда? Ведь мы-то не виноваты, что нам дали такие места.
— Нэ знаю кто виноват. Москва виновата. Она продала вам такие билеты. Москва все может.
— Ну а мы-то при чем?
— Идите к бригадиру.
— А где его найти?
— Он туда вперед ушел, но должен быть здесь. Его купэ в нашем вагоне.
Я вышел в коридор к Рите. Она стояла убитая таким неожиданным оборотом. Уж чего-чего, а такого мы не ожидали.
— Вот как тебе по блату сделали, — съязвил я.
— Приеду и сразу же Вале дам телеграмму, поблагодарю ее за билеты.
— Это какая-то сволочь кассир так выписала, не соображая.
— Кошмар какой-то.
— Я в такие ситуации еще ни разу не попадал.
— Ну что мы так и будем стоять в коридоре?
— А шут ее знает. Я и сам не знаю что делать.
Во всех купе были набиты армяне. Некоторые сочувствовали нам, а некоторые смеялись, что мы стоим в коридоре, хотя уже полночь.
— Это все из-за твоей жадности. Говорил же, полетим на самолете. Денег пожалела, — буркнул я.
Я сказал эти слова и понял, что они до предела глупые и даже подлые. Мне стало неловко перед Ритой. Ведь я понимал, что Рита не при чем. Она хотела сделать все хорошо. И я просто не знаю как вырвались у меня эти гадкие слова. Итак мы еще минут пятнадцать стояли в коридоре, ругаясь, то на Валентину Васильевну, то на кассира, то на порядки, которые приводят к таким ляпсусам. Усугубляло, то что мы устали, сидя четыре часа в электричке и вообще уже провели более шести часов в дорожных передрягах и нам хотелось отдохнуть. Мы рассчитывали на то, что сядем в купейный вагон и уляжемся спать.
Рита не выдержала и заплакала. Я когда-то думал, что она сильная, волевая женщина, а потом, уже во многих ситуациях, я убедился, что она, как и многие женщины, хрупкое существо, нуждающееся в опеке и помощи. У нее почему-то не проявляется настойчивость и напористость, чтобы добиться чего-то. И сейчас, видя ее такой обиженной, мне сделалось ее жалко. И я решил действовать. Поскольку бригадир не появлялся, я пошел по вагонам искать его. Поезд уже мчался с полной скоростью и площадки над стыками вагонов ходили ходуном. Того гляди можно было упасть, наступив на них. В каждом вагоне мне говорили проводники: «Пошел туда дальше» и я шел вперед, проходя вагон за вагоном. Наконец, в одном из вагонов навстречу мне шел мужчина в железнодорожной форме, моего роста. Вслед за ним шел проводник и что-то объяснял ему по-армянски. Я принял этого мужчину за бригадира и не ошибся.
— Как нам быть? Нам продали билет в 15-й вагон, а такого вагона в вашем поезде нет.
— Куда вы едете?
— В Гагры.
Бригадир взял у меня билеты и зашел в открытое купе.
— Таких, как вы, сегодня много. Не знаю, что делать. Это все Москва делает.
— Но мы-то купили билет.
— Я понимаю.
Бригадир сел за столик и стал списывать себе на листок подробные данные с билета и с квитанции доплаты за купейность. Получилось длинных два ряда цифр.
Списав все, он спросил:
— Вы где сейчас находитесь?
— Мы в восьмом вагоне. Нам сказали, что вы там располагаетесь и мы ждали вас. Жена у меня очень расстроилась.
— Вы знаете, пока у меня ничего нет, в данное время. Нет ни одного места. Есть несколько броней. Если в Орле и Курске не сядут по брони, то утром мы вам что-нибудь подберем.
Как только мы вышли из купе, к бригадиру подошел хромой армянин и начал ругаться на армянском языке с бригадиром. Тот ему что-то объяснял долго и инвалид успокоился.
Бригадир пошел по вагонам к восьмому вагону и я следовал за ним. Наконец. Пришли в восьмой вагон.
— Ну что? — спросила Рита.
— Пока ничего нет. До утра придется ждать.
Бригадир вошел к себе в купе и Рита, подойдя к двери спросила:
— Ну что, вы нам ничем помочь не можете?
— Нет, сейчас ничего. Я вот ему все объяснил.
Мы сели на откидные сиденья в коридоре и я немного уснул. Проснувшись, я подошел к проводнику и сказал:
— А вы сами уверены, что нет ни одного нигде места?
— Нэту. Ты же сам видишь.
— А то бы мы замогарычевали это дело. У меня есть бутылка «Посольской» водки.
— Если бы было место, то и без бутылки дали бы. Нэту ничего.
Мы снова сидели в коридоре. Вышедший бригадир посоветовал мне пройти в соседний вагон—ресторан, где можно получше сесть. Время уже было третий час ночи.
— Ну что ты хотел? — спросил меня мужчина—армянин, сидящий за одним из двух стоявших столов. Остальные столы были сдвинуты друг к другу и на них спали, видимо, работники ресторана.
— Да ничего мне не хочется. Просто пришел покимарить.
— Ну что так и нет вам места?
— Нету.
— Ничего, не переживай. Давай выпьем — будет лучше.
— А что выпьем? Что у вас есть?
— Все есть. Что скажешь, то и будет.
— И водка есть?
— Есть. Восемнадцать рублей бутылка.
— О—о, это слишком дорого.
— Тогда вина возьми.
— Вино я не пью.
— А что ты хочешь?
— Если честно, то я хочу только того, чтобы хотя бы жене дать поспать возможность. О себе я не беспокоюсь.
— Иди скажи жене, пусть она зайдет во второе купе и ложится на нижнюю полку.
— Это серьезно?
— Ну конечно. Это мое место.
— Так там уже постелено.
— Правильно. Я там уже отдыхал.
— Он не обманывает. Это директор ресторана, — сказал маленький мужчина, сидящий за другим столиком.
— Если вы не шутите, то я могу угостить вас «Посольской» водкой.
— У тебя есть «Посольская»?
— Да.
— Неси сюда. А жена пусть ложится.
Я продолжал сидеть, так как и в самом деле не верил, что мужчина серьезно отдает свое место.
— Ну где твоя водка? Тебе же разрешили занять место? — сказал опять мужчина, сидящий за другим столом.
— Ты не беспокойся, я не обманываю.
— Ну неси тогда.
Я пошел в свой вагон и сказал Рите, чтобы она легла на свободное место. В это же купе я и вещи свои составил. Из чемодана я достал бутылку «Посольской», а из сумки закуску и пошел снова в вагон—ресторан.
— Вот это другой разговор. Тебя как зовут? — сказал директор ресторана.
— Виктор.
— А меня Алик по вашему.
Тут же молодой паренек нарезал хлеба, открыл бутылку минеральной воды и поставил на стол три маленькие стопки.
— Давай наливай.
Я открыл бутылку, и налив три стопки, спросил:
— А почему три стопки, товарищ разве не пьет?
— Ему нельзя, он на работе.
Мы выпили по стопке и чуточку закусили.
— Еще будете? — спросил я.
— Нет, хватит. Остальное оставь или забери с собой, еще пригодится, — сказал Алик. Я унес бутылку в вагон к себе. Рита уже спала и я валетом устроился с ней на одном месте.
Часа два, или около трех нам удалось уснуть. Часов в шесть Рита встала и сказала, что поезд подъезжает к Орлу и здесь выходят две женщины. Я вскочил и сразу же подошел к проводнику.
— Так можно нам занять места их.
— Сейчас посмотрим. Что вам бригадир говорил?
— Говорил, что посадим, как только где-то освободятся места.
Проводник прошел в купе, из которого вышли женщины и, вернувшись ко мне, сказал:
— Переходи. Но не забудь про свой магарыч.
— Это мы сейчас организуем.
Я быстро перетащил вещи в шестое купе, получил постель и сказал Рите застелить полки. Освободились нижнее и верхнее места. Рита была довольна тем, что усмотрела, как вышли из вагона женщины в Орле. И я хвалил ее за это. Ведь если бы она не увидела, то проводники могли бы в заначке держать освободившиеся места.
Я принес в купе проводника водку и закуску и мы с ним выпили по стакану. Настроение улучшилось, перестала болеть голова и все встало на свое место. Дальше до Гагр мы ехали так, как положено.
Придя от проводника, я высказал Рите свое удовлетворение от такого исхода дела и, забравшись на вторую полку, крепко уснул.


28 апреля, понедельник

Дорогу мы перенесли легко и незаметно. В нашем купе ехали два молодых парня. Один — русский из Ульяновска ехал в Ереван за машиной. Какая-то организация послала его получить и пригнать в Ульяновск машину. Другой — армянин. Он нам с Ритой не понравился. Особенно мы прониклись к нему антипатией, когда он одобрил жизнь не работая для пользы общества, а живя в полном достатке. Мы осудили его, но для него это никакой роли не сыграло.
Дорогой мы играли в карты, выходили на прогулку на больших станциях. Удивляла нас погода. Казалось бы, что с приближением на юг должно быть теплее, но тепла не было. Много времени мы проводили у открытого окна в коридоре. Я тоже храбрился, забыв, что мне нельзя быть на сквозняке.
Дорога стала интересной, когда поехали по Кавказу. Сначала с одной стороны были горы и мы ехали у подножия их. Рано утром 28—го проехали длинный туннель и вскоре выехали на побережье Черного моря. И дальше весь наш путь шел по берегу. В жаркое время вполне можно на остановках выйти из вагона, искупаться в море и продолжать путь. В некоторых местах море буквально в пяти метрах от пути.
За время пути мы познакомились со многими пассажирами.
В Гагры мы прибыли точно по расписанию в 10.56. На привокзальной площади сели на пятый автобус, который привез нас в совхоз «Цитрусовый». По пути до «Цитрусового» со мной разговорились две пожилые женщины. Они говорили о деревьях, рассказывали о жизни в санатории «Кодори», о жизни вообще в Грузии. В совхозе сейчас только начали цвести сады. Здесь выращиваются мандарины, персики, виноград, лавровый лист и другие деревья.
От остановки в совхозе мы шли пешком с Ритой до санатория около полукилометра.
В регистратуре сказали, что не только меня нет возможности устроить жить, а даже Рите сегодня нет места. Начальник санатория, с которым я затеял разговор также категорически заявил, что мест нет и посоветовал мне найти квартиру в совхозе.
Мы с Ритой оставили в регистратуре чемоданы и пошли в совхоз. В первых двух домах нам отказали в жилье, заявив, что комнаты еще не подготовлены для сдачи.
Под навесом во дворе одного очередного дома пожилые две женщины обрывали листья с лаврововых веток. Одна из них согласилась взять меня на квартиру. Мы быстро с ней познакомились и хотя в комнате нам не очень понравилось, мы согласились остановиться у нее. Зовут хозяйку Ирина Антоновна. В комнате стоит три кровати. За кровать в сутки она берет два рубля.
Договорившись с Ириной Антоновной, мы с Ритой пошли все же поспрашивать еще квартиры, надеясь найти что-то получше. Подходя к одному из двухэтажных домов, мы увидели невысокую симпатичную женщину с седыми волосами.
— Не подскажете, кто здесь может взять на жилье одного мужчину? — спросил я.
— Мы сами не здешние, но я сейчас приглашу мужа, он знает уже эту местность.
Через минуту к нам вышел лысоватый тонкий мужчина. Подойдя ко мне, он подал мне руку и представился:
— Судиловский.
— Баркунов, — ответил я.
— Мы уже с вами встречались. Вы шли с чемоданами в санаторий, а я шел вам навстречу. Вы спросили, как пройти к санаторию у меня.
— Я что-то без внимания оставил этот момент.
Дальше мы разговорились и познакомились поближе. Женщину зовут Евгения Ивановна, а мужчину — Василий Андреевич. Они приехали сюда отдыхать 23—го апреля из Херсона. В прошлом году Василий Андреевич отдыхал здесь в санатории по путевке и ему понравилось это место. Нынче ему путевку не дали и они решили приехать «дикарями». И Евгения Ивановна и Василий Андреевич пенсионеры. Василий Андреевич — подполковник милиции. Работал перед пенсией 14 лет зам. начальника тюрьмы. Евгения Ивановна работала в связи. Короткий разговор закончили договором проводить время вместе.
Придя в санаторий за вещами, я встретился с зам. начальника санатория и он сказал, чтобы я зашел завтра утром к нему и он возможно что-то сделает, чтобы я питался вместе с Ритой в санаторской столовой.
Пока мы ходили Ирина Антоновна приготовила мне постель, заправив ее чистым бельем. Кровати в комнате все три железные. Летом их видимо все занимают отдыхающие.
— Располагайтесь и хозяйствуйте тут, Виктор Андреевич, а я уезжаю сегодня в Москву к сыну.
— Надолго?
— Числа до 13—14-го мая.
До вечера, Рита, в основном, вела разговор с Ириной Антоновной. Мы узнали, что Ирина Антоновна родом из Воронежа. Живет здесь на юге с 1943 года. Была замужем за грузином и прожила с ним 10 лет, а потом он бросил ее с двумя сыновьями и женился на другой женщине. Сыновья сейчас уже большие, по два раза женатые. Один сын Виталька живет в Гаграх. В Гаграх живет и ее муж. Сыновья бывают у отца и поддерживают с ним хорошие отношения.
В половине десятого мы с Ритой проводили Ирину Антоновну на автобус и она уехала в Гагры, откуда дальше поездом поедет в Москву.
На улице было знойно и холодно и мы с Ритой усталые и замерзшие улеглись спать.


1 мая, четверг
Проснувшись утром 29-го апреля, я почувствовал, что заболел весь. Снова меня всего ломало, заложило нос, расстроился живот. Состояние было ужасным. В местной аптеке я купил «левомицетина», но он помогал мне плохо.
Утрешний разговор с зам. начальника санатория ни к чему не привел. На сей раз он сказал придти после праздничных дней, то есть 5-го мая. Наверное правильно его назвала Ирина Антоновна Володей—трепачем.
29-го Рита устроилась в 106 номер одного из двух корпусов санатория. Соседкой ее по номеру оказалась женщина из Новосибирска, тоже приехавшая 28-го апреля. Ей уже тоже за сорок лет, на голове у нее желто-белые короткие волосы. Зовут ее Лидия Степановна. Вчера же она уже познакомилась с каким-то мужчиной, чем я был возмущен до предела. И у нас уже три дня идет скандал с Ритой по поводу того, что женщины ведут себя отвратительно, приезжая отдыхать без мужей. Рита защищает женщин и Лидию Степановну.
— Да ты бы и сама повела себя так же, если бы приехала без меня, — сказал я.
Возможно я не прав, но почему-то уверен, что Рита познакомилась бы с каким—нибудь мужчиной и проводила бы с ним время. Она свою защиту Лидии Степановны объясняет тем, что одной здесь быть скучно. И еще она доказывает мне, что не обязательно доходить до интимности с мужчиной, можно быть просто в хороших отношениях.
Я возмущаюсь таким толкованием Риты, практически исключая такие отношения между мужчиной и женщиной, согласившихся вместе проводить время. Мне кажется, что и Рита в этом убеждена, но чтобы показать свою невинность, она доказывает мне чистоту отношений. Я убежден, что почти все 100 процентов мужчин знакомятся на отдыхе с женщинами для того, чтобы быть с ней в половой связи. Некоторые ставят цель побыть не с одной, а с несколькими, чтобы потом, вернувшись домой, рассказывать потешные истории о поведении женщин своим друзьям и просто знакомым. Ведь я был свидетелем многих таких забавных рассказов. И в полном обмане находятся женщины и мужчины, отпускающие своих мужей и жен в санатории, курорты, дома отдыха и прочие заведения, успокаивая себе тем, что ее супруг или супруга не будут там «грешить». Так верить могут только те, кто не бывал нигде в подобных заведениях на отдыхе. А кто бывал, те знают, что в таких заведениях сама обстановка заставляет соблазняться.
Вообще это дело очень сложное. Но как бы там ни было, но мужчины и женщины, вступающие в связь без любви, вступают только из—за половых удовлетворений. Примером тому может служить и подруга Риты Любка, с которой Рита ездила в Киев и которая вела половую жизнь с грузином не только в Киеве, а и потом принимала его дома в Калуге.
Так вот, говоря дальше о себе, можно сказать, что все бы было более—менее хорошо, вернее терпимо, если бы я не заболел. Заболел я так, что мне не мил весь белый свет. Весь организм оказался пораженным. И я хожу сам не свой. И не радует меня нисколько красота Кавказа и то, что мы живем прямо на берегу Черного моря.
Вчера мы с Ритой ездили в курорт Пицунду. Место изумительное по своей красоте и по созданию условий для отдыха. Вдоль побережья построены огромные корпуса для отдыхающих, открытый бассейн с морской водой, скамеечки-качалки, кафе, клуб с бильярдом, шахматами, шашками и прочими играми. Плохо только то, что нет погоды. Море холодное и загорать нельзя.
А сегодня мы поехали с утра в Гагру, где проходила демонстрация, на которую возили и отдыхающих санатория.
Гагра расположен вдоль побережья и гор, то есть — с одной стороны море, с другой горы. Город узенький, но длинный. Состоит из одного проспекта Руставели. Удивительно то, что многие дома построены на склоне горы. И некоторые даже очень высоко построены.
Мы с Ритой прошли пешком почти по всему городу. В конце города находится парк. Он тоже узенький и просматривается весь от одной стороны до другой. Красота парка в необычных растениях, деревьях и кустарниках. И их большое многообразие.
В Гаграх встретились с Судиловскими и решили отметить праздник вместе. Из Гагр приехали к себе в совхоз, купили в магазине бутылку коньяка, закуски и собрались в моей комнате. Трапеза получилась хорошая. Я пил коньяк с удовольствием, но хмеля не чувствовал. И все пили коньяк. Сухое вино даже Рита не стала пить, а выпила стопку коньяка.
Пытались завести разговор о поведении мужчин и женщин на отдыхе, но он почему-то не получился. Видимо потому, что каждый имеет на этот счет свое что-то и не захотел это «свое» делать достоянием других.
Василий Андреевич мужчина очень болезненный. Он перенес сильное воспаление легких, которое оставило свой след. Потом у него сильно ослаблено сердце. Он даже говорит медленно, с остановками. Никаких резких движений или напряжений ему делать нельзя. Часто у него бывают сердечные приступы. И сюда он приехал, чтобы подышать чистым морским воздухом. И все, кроме меня ощущают этот воздух и запах цветов, а я ничего не ощущаю. Нос мой отключен.
Вечерами мы вместе с Василием Андреевичем и Евгенией Ивановной прогуливаемся вдоль аллеи, которая ведет к морю. Мы очень довольны, что сблизились с ними и что они оказались такими добрыми и хорошими людьми.
Василий Андреевич родом из Белоруссии и мне нравится, что он часто употребляет слово «дуже», вместо слова «очень». Например, он говорит: «Вы дуже шибко не идите» или «У нас не дуже дорого продают…». Он мне многими деталями и манерой говорить напоминает дядю Костю. Разговоры мы с ним ведем на разные темы. Он любит международные темы, вернее международных отношений.
Как-то мы разговорились о заключенных и я спросил:
— Есть в тюрьмах бесполезные люди?
— Есть.
— Зачем же их держат?
— Законы наши такие. Да даже те, которые есть и те не выполняются в тюрьмах. Там есть тунеядцы, которые не хотят выполнять никакую работу.
— А есть какие-то меры в тюрьме к ним, которые бы заставили их работать?
— Есть, но они не применяются.
— Так это же плохо.
— Конечно плохо.
Что касается наших отношений с Ритой, то они порой бывают скандальными из—за того, что я болею, а Рита проявляет полную беспомощность. Чтобы закрепить мой кишечник, мне надо есть что-то диетическое, но она ничего не готовит мне свеженькое, хотя и есть такая возможность. И я сам купил топленого масла, яиц, грудинки и варю дома, или жарю яйца. Я даже не могу понять, почему она так ведет себя. Придет ко мне и стоит с каким-то раздраженным видом. Мне кажется, что она недовольна, что я поехал с ней. И вчера я заявил ей, что уеду домой, так как в таких условиях я не могу жить. Дома я могу и прогреться, и молочка скипятить, и съесть что-то легкое, и к врачу сходить.
— Поедем тогда вместе, — сказала Рита.
Вообще мы уже билеты заказали на 18—ое мая. Так что жить еще здесь долго. А погоды все нет и нет. Сегодня вечером, когда мы перед сном гуляли с Судиловскими, то воздух был такой холодный, что заметны хуколки. Хуколками я называю пар, выходящий изо рта при дыхании. Ночуем мы с Ритой у меня в комнате. Хоть и тесновато на одной кровати, но зато тепло.


6 мая, вторник

И так, прошла неделя нашего пребывания в Грузии. О прошедших днях вкратце можно записать следующее. 2-го мая с утра до обеда выдался солнечный денек и мы позагорали. Я сначала полежал около дома на травке, а потом пошли с Ритой на море. На пляж пришли и Василий Андреевич с Евгенией Ивановной.
Вечером 2-го мы все четверо поехали в Пицунду на концерт органной музыки. Проходил он в соборе, который в настоящее время приспособлен под концертный зал. Я впервые слушал орган. Впечатление, конечно, хорошее. Сначала органист выступал один, а потом под его аккомпанемент пела певица.
3 и 4-го мая шли дожди и мы коротали время за своими делами. Я был доволен тем, что мне выпала возможность заняться дневником. Это и подтверждают исписанные 20 листов.
В 12 часов мы поехали на экскурсию в поселок Новый Афон. Проехали по небольшому городку Гудаута, о котором я слыхал, как о месте отдыха.
Новый Афон поселок небольшой, но впечатлений оставил много. Когда-то это было местом жизни монахов, которые оставили большой след о себе. Самым большим памятником является, построенный ими на горе, монастырь, в центре которого возвышается собор, на открытие которого приезжал Александр III.
После осмотра мест поселка, мы побывали в знаменитой Ново—Афонской пещере, которая потрясла всех. Как я выразился: «Мы побывали в животе огромной высоченной горы». Сначала внутрь ее мы ехали на маленьком электропоезде более километра по туннелю. Выйдя из вагончиков, мы оказались в огромной пещере. Сначала всех обуял страх от висевшей над головой горы. Внизу под нашим местом, где мы стояли, виднелось маленькое озерцо. Всюду валялись огромные камни, оторвавшиеся от горы, образуя пустоту. Воздух сырой, всюду капает вода. Под ногами на тропе тоже сыро. Окажись в такой пещере один без света и, не зная пути к выходу, можно сразу же сойти с ума. Но люди сделали эти пещеры музеем, проведя, правда, мрачный свет и озвучив музыкой. Больше часа мы находились в этом страшном чреве. Прошли шесть пещер, которые экскурсоводы называют залами. Расстояние по этим шести «залам» составляет полтора километра. Для перехода из одной пещеры в другую поделаны трапы—мостки. В некоторых местах этот трап держится на высоких столбах и трап висит над огромной пропастью. Не знаю как другие, а я почувствовал себя малюсеньким существом в этих пещерах. А природа здесь предстала могучей и по своей силе, и по красоте, которую она может творить, и по необычности этих творений. Ведь помимо любования самими пещерами, мы любовались необычными сталактитовыми образованиями. Это потеки с горы, которые образовали сосульки типа восковых свеч. При искусственном цветном освещении они очень красиво просвечиваются. Воспринимается этот сталактит как воск, и я даже пробовал отковырнуть его, но он оказывается очень прочный. Так мне и не удалось заполучить кусочек.
Весь путь был впечатляющим, так как все вызывало впечатление необычного подземного, поистине сказочного, царства. И как бы я не старался его описать, мне не удастся нарисовать ту картину, которая предстает перед живым взором. Это чудо надо видеть.
А сегодня мы совершили еще одну экскурсию на знаменитое озеро Рица, которое находится в горах на высоте 1000 метров. Здесь необычным был путь к этому озеру. Впервые в жизни я увидел и горы, и ущелья, и горные реки, и водопады, и пропасти, и великолепную растительность горную.
Наконец оказались у озера Рица. Это небольшое озеро. Местами оно достигает глубины 110 метров. Образовалось оно в горной котловине. Здесь, стоя у озера, видишь совсем рядом вершины гор, на которых лежит снег. Вода в озере зеленоватая и мутная. Сверху воды видна пленка мазуты, которая образуется от маленьких катерков на подводных крыльях. Эти катерки катают экскурсантов по озеру.
От берега озера ступеньки ведут в шашлычную. Такую шашлычную я видел впервые. Состоит она только из крыши. Внутри ее открытая печь-топка, над которой висят шашлыки. Порция здесь шашлыков стоит 3 рубля. Мы взяли с Ритой одну порцию, а Судиловские две и были обескуражены такой ценой.
На берегу озера есть киоски с сувенирами, промтоварами и ресторан. Деньги бешено вылетают из кошельков экскурсантов.
Проехали на катере и мы, попросив водителя провести нас мимо места, где была дача Сталина.
— За это надо еще по 40 копеек доплачивать, — сказал водитель.
Пришлось доплатить. Дача располагалась прямо на берегу озера и была сделана из красного дерева. В 1959 году ее сожгли и сейчас только палки остались на этом месте.
— И правильно сделали, что сожгли, а то бы Хрущев в ней располагался, — сказал я водителю.
— А он себе построил там подальше в горах, — сказал водитель.
В два часа дня мы уже вернулись домой.
Вчера и сегодня отстояла чудесная погода. Солнце печет очень сильно и я даже жалел, что мы теряем такие дни для загара из—за экскурсий.
Я до поездки на экскурсию зашел к директору совхоза и попросил его продать одну путевку на 12 дней в профилакторий, который расположен рядом с санаторием и ничем не отличается по архитектуре от санатория. Директор дал согласие на продажу путевки. И, возвратясь с экскурсии я занялся продолжением оформления этой путевки. В бухгалтерии мне сказали, что путевка будет стоить 60 рублей. Я побежал к Рите на совет. Решили выкупить путевку. Поселили меня на втором этаже. В комнате живет парень и мужчина примерно моего возраста. Я познакомился с ними. Парня зовут Юрий, а мужчину — Саша. В комнате есть ванна, туалет. Окна выходят на море.
Привезенную «Посольскую» отдать оказалось некому. Решили с Ритой отметить ею День Победы.
Определившись с питанием, я поиграл в бильярд, который имеется в «Кодори». Вечером сходили в кино.


7 мая, среда

День сегодня до обеда был тоже солнечным и мы с Ритой после завтрака до обеда загорали на пляже. После обеда я пришел в номер Риты и лег на ее кровать. Рита уехала в Гагры на ванны, Лидии Степановны тоже не было.
Я почитал «Неделю». В «Неделе» написана статья о неудачной попытке Картера освободить своих дипломатов—шпионов в Иране. Операция готовилась тщательно, но провалилась. Возможно кто-то специально поработал, чтобы сорвать ее. А в Англии трое бандитов захватили 20 иранских послов и требуют взамен им 50 американских заложников.
Вчера умер Броз Тито. Все же врачи долго его поддерживали. На похороны вылетел Брежнев.
С Ритой прочитали в «Неделе» статью, названную так, как я назвал в свое время диспут, «Любовью дорожить умейте». В статье поднимается вопрос о взаимоотношениях мужчин и женщин. Очень острой проблемой сейчас является проблема половых связей. Если раньше половая жизнь для женщины была святостью, то теперь свободой. Рита призналась, что она много читала об этом, видела сексфильмы в Дании, знает много живых примеров женских половых выкрутасов. И рассказывала обо всем так, как бывает в практических действиях одних женщин и женщин с мужчинами.
И все же я стою на том, что настоящее счастье и наслаждение может быть тогда, когда все удовлетворения бывают при брачных отношениях.


9 мая, пятница

Вот и кончилось чернило в ручке. Я всегда брал с собой флакон с чернилами и хотел сюда взять, но Рита с Анной Ильиничной уговорили не брать, так как наверняка чернила можно будет найти на месте. И я теперь жалею, что послушал их. Чернила здесь нигде нет ни в магазине, ни в конторе совхоза, ни в бухгалтерии санатория. Поэтому приходится писать шариковой.
Вчера мы по-настоящему удовлетворили себя солнцем. Оно целый день пекло и мы лежали на пляже. Пляж, правда, здесь плохой по сравнению с Палангой. На самом берегу моря камни, а чуть подальше от моря проходит полоса грязного серого песка.
Рита после обеда уехала на ванны, а я и после обеда еще часа полтора позагорал. Вечером тело стало красным и кожа побаливала от загара.
А сегодня мы проснулись и увидели за окном мрачное небо и мокрый асфальт. Ночью прошел дождь и утром он мелкими каплями моросил.
Проснувшись, мы стали решать с Ритой как будем отмечать День Победы. Я настаивал на том, чтобы отметить дома, а Рита предлагала поехать в Гагру. Не получив мое согласие, она сразу же надулась и на завтрак мы шли ругаясь.
— Давай мне деньги и я буду проводить время как хочу, а ты можешь пить водку.
— Ничего ты не получишь. Ведь это наглость самая настоящая. Бессовестная ты.
Я действительно возмущался Ритой. Ведь в такой великий праздник она затеяла скандал. Я-то хотел отметить дома праздник, чтобы не тратить деньги, которых у нас осталось 25 рублей. А она поддалась прихоти. Настроение, конечно, было испорчено с утра.
После завтрака мы встретились с Судиловскими и стали решать, как отметить праздник. Я полагал, что Василий Андреевич проявит принципиальность, но он то соглашался отметить праздник у нас в комнате, то поехать в Гагры. После долгих разговоров решили взять бутылку коньяка и поехать в Гагры. Я ехал без настроения.
Доехав в Гаграх до площади Гагарина, мы зашли в столовую и пообедали, выпив бутылку коньяка. Пообедав, мы прошлись по парку, снова фотографируясь во многих местах и любуясь павлинами, черными лебедями, дикими утками, пеликанами, которые совсем не боясь людей, плавали в небольших живописных водоемчиках.
Приехав домой, я снова захотел есть. Сходил в магазин, купил яиц и решил пожарить глазунью. Время было уже около пяти часов. А в пять часов в клубе санатория должно быть торжественное собрание. Рита начала подгонять меня, так как ей хотелось пойти на это собрание. Видя, что я не успеваю, она вдруг со злом бросила:
— Ты только и думаешь, чтобы тебе поесть в первую очередь.
Сказав эти слова, она вышла из комнаты и ушла в санаторий. Это еще больше рассердило меня и у меня появилось желание выпить водки, чтобы захмелеть. Я открыл «Посольскую» и выпил стопку, но хмеля не почувствовал. Закусив, я пошел тоже в санаторий. Торжественное уже шло полным ходом. Рита сидела рядом с Лидией Степановной. Они позвали меня к себе, но я не пошел к ним.
В заключении собрания всем участникам войны были вручены цветы. С концертом выступили школьники. Выступили плохо. На сцене творился беспорядок. Я бы дал разгон за такую организацию работы.
После концерта Рита с Лидией Степановной куда-то ушли, а я пошел играть в бильярд. Но поиграть не пришлось, так как стол был занят и я пошел на ужин. После ужина поиграл в игру «набрось кольцо», в которую играли несколько женщин и девушек. Как я ни старался набросить кольцо на колышек, ничего не получалось. Женщины пригласили в кино «Белорусский вокзал». Я уже зашел в зал, но смотреть кино не стал и ушел искать Риту. В комнате ее не оказалось и злость меня еще больше распекла. Пошел снова к бильярдному столу. Стол был снова занят и я пригласил одного из мужчин выпить водки. Тот с удовольствием согласился и мы пошли ко мне на квартиру. И угощая мужчину я пил и сам с ним. И на сей раз я уже почувствовал, что захмелел крепко.
Пошел с мужчиной снова в санаторий. Риты по-прежнему в комнате не было. Я поднялся на второй этаж, где находится клуб и танцевальный зал и увидел Риту. Она сидела рядом с Лидией Степановной и довольная чем-то, улыбалась. Здесь я уже просто взбесился: «Вот наглость где. Она и думать забыла про меня». Я кое-как сдержался и стал за стенку, чтобы она меня не видела. Заиграла музыка и я, выглянув из—за стены, увидел, что Рита танцует с каким-то молодым мужчиной и, улыбаясь, разговаривает с ним. Я от возмущения и злости не знал что делать. Сначала хотел уйти домой и больше не подпускать ее к себе и порвать с ней все отношения. С этим намерением я спустился вниз и уже выбежал из корпуса на улицу. «Нет, пойду ей сейчас скажу свое решение порвать с ней все», — остановил я себя. Быстро снова поднялся на второй этаж. Танец продолжался. Я подошел к Рите и выпалил со злом и с ненавистью: «До свидания. Ты мне больше не жена». Выпалив, я побежал из зала. И уже на лестнице я услыхал шаги Риты. Она бежала за мной.
— Подожди, — сказала она, когда мы вышли из корпуса. Я не останавливался и продолжал молча идти вперед. Внутри у меня все кипело. Я был полон отчаянного гнева.
— Ты объяснишь, в чем дело? — спросила Рита, подойдя ко мне уже в аллее.
— Отстань. Я не хочу с тобой никаких дел больше иметь. Ты слышала, что я тебе сказал? Так вот, все. Я ненавижу тебя после такого.
— Что я сделала? Ты можешь мне сказать?
— Так могут делать только подлые люди.
— В чем я подлая? В чем ты меня обвиняешь?
— В подлости. Ты что меня за этим сюда и привезла, чтобы устраивать мне здесь номера. Ведь ты знаешь как я сюда приехал.
— Я понимаю, что ты приехал из—за меня.
— Так как ты можешь забыть про все? Ты же знаешь, что я такое не переношу. Все. Я так жить с тобой не могу и не буду. Можешь подавать на развод.
— Да о чем ты говоришь? Ты что?
— Я тебе говорю абсолютно твердо: все, иди к себе спать.
— Никуда я не пойду.
И Рита пришла ко мне на квартиру. Эта ее настойчивость и то, что она побежала за мной сразу же с танцев, несколько успокоили меня. И я даже стал думать, что я слишком погорячился и стал говорить более спокойнее.
Я не хотел с ней ложиться в постель, но почему-то лег.


10 мая, суббота

Проснувшись ночью, я восстановил моментально всю картину вчерашнего дня и меня снова взяла злая обида на Риту. Я встал и ушел от нее на другую кровать. Рита почувствовала, что я ушел и проснулась. Уснуть ни я, ни она долго не могли. Хмель мой прошел видимо больше от такого сильного возмущения, нежели ото сна, так как поспал я совсем мало. Мысли в голову шли самые разные. Снова я пытался оправдать Риту и не мог. Не мог потому, что она, вчера все делала мне назло. Но больше всего меня будоражило возмущение тем, что она пошла на танцы. Ведь в этой обстановке этот ее поступок гораздо хуже, чем то, что она накануне 8-го марта ушла на вечер. Я просто не могу понять, почему она периодически так поступает. Или у нее что-то бывает с психикой такое, что она не может без ненормальностей и ее тянет к тому, чтобы сделать вредное.
В голове я перебирал и перемалывал свой поступок вчера с таким серьезным заявлением Рите. И при всех вариантах анализа я приходил к тому, что заявил правильно. И у меня стали рисоваться картины нашего развода. Но вырисовывались при этом такие сложности, что я просто терялся. Ведь мы уже так крепко связаны всеми нитями с Ритой, что порвать их не так-то просто. Эти нити сшили крепко—накрепко и житейские отношения, и наши внутренние. И стоило мне вообразить разрыв этих нитей, как передо мной вставала страшная трагедия. Она затрагивала не только нас с Ритой, а и всех наших близких. И за этим кроется многое.
Кое-как я забылся и задремал, но тут же проснулся снова. Мое настроение как будто передалось Рите. Я слышал, что и она не спит. И снова мы долго лежали молча и снова я под влиянием мыслей забылся. Проснувшись, мы опять передавали друг другу свои переживания. А утром Рита подошла ко мне и заговорила, усевшись рядом со мной на кровати.
— Витя, я понимаю, что я вчера поступила подло, но только я ничего плохого не думала. Я чувствовала, что так просто не обойдутся эти танцы мне, но я захотела развеяться.
— Вот и продолжай развеиваться.
— Я прошу тебя не принимать никаких решений. Это будет ошибкой с твоей стороны. Поверь, что я даже не думала тебе изменять.
Говорила Рита эти слова таким добрым и жалобным тоном, что я не мог отреагировать равнодушно. В душе почему-то сразу появилась жалость к ней и я сказал:
— Я просто не понимаю, почему ты так равнодушна к моему отношению к тебе. Или я что-то действительно делаю уж совсем плохо?
— Почему ты так думаешь? Я наоборот очень ценю твое все. Я всегда хотела такого отношения к себе и мне даже не верилось, что я встретила такое отношение. И я прошу тебя не делать ничего плохого. Я, понимаешь, не умею просить прощения, просто не умею.
«Вот это чистосердечное признание своей черты характера», — подумал я. И сейчас я был на самом деле удивлен ее признанием, что она не умеет просить прощения. Это еще больше тронуло мою душу и я почувствовал к Рите уже не жалость, а сильное чувство любви, которое перечеркнуло мою обиду на нее. Я вылил все свое чувство нежности к Рите.
— Спасла ты наши отношения от катастрофы, — сказал я.
Изливая нежности, мы просто не могли оторваться друг от друга и непрерывно целовались в крепких объятиях.


12 мая, понедельник

Вчера до обеда погоды хорошей тоже не было и я после завтрака пошел играть в бильярд и в волейбол. Потом пришли Судиловские и я повел их показать профилакторий «Мзиури», в котором я с 6-го мая питаюсь, но еще ни разу не ночевал. Профилакторий понравился им. Мы прошли в комнату и на балконе поиграли в карты. После обеда мы с Ритой поехали в Пицунду. Она захотела искупаться в бассейне. Погода после обеда стала безоблачной и мы полежали на пицундском пляже. Рита искупалась в бассейне, а я два раза искупался в море. На этот раз мне даже море в Пицунде показалось приятнее, чем у нас в «Кодори». Я уже писал, что «Кодори» от Пицунды резко отличается своей неухоженностью. И не случайно, когда мы возвращались с экскурсии на озеро Рица, экскурсовод сказал: «Мы подъезжаем к вашему «Кодори», это забытый Богом райский уголок». И действительно «Кодори» бедно выглядит и против Гагры и против Пицунды.
Вернувшись домой, мы поужинали и вечером пошли на танцы, Рита была в приподнятом настроении. Она надела блестящее цветное платье и постоянно улыбалась.
Когда заиграла музыка, я решил не приглашать Риту на танцы, чтобы посмотреть, кто ее будет приглашать и как она будет вести себя. Сначала она танцевала с Лидией Степановной, а потом ее пригласил молодой мужчина. Рита о чем-то с ним разговаривала, а когда после танца села рядом со мной, я спросил:
— Ну о чем был разговор?
— Он спросил у меня: «Это ваш муж?» Я ответила: «Да».
— То-то он сразу и замолчал.
Потом мы с Ритой станцевали «Танго» и «Краковяк». Потом вышел культмассовик с немецким баяном и стал играть «Цыганочку». В пляс первой пустилась Лидия Степановна и пригласила одного из мужчин и они плясали вдвоем. Потом культмассовик начал играть национальные грузинские танцы. Я тоже взял тульский баян и сыграл сначала «Лезгинку», а потом «Барыню». «Барыню» плясал сам культмассовик и одна из девушек.
Затем мы сыграли с культмассовиком «Танго». В конце музыки Риту пригласил танцевать один из мужчин. А когда заиграли мы «Вальс», он пригласил Риту снова. Было явно заметно, что он был сильно пьян и танцевать не мог как следует. Он заставлял Риту вертеться под своей рукой. И вдруг в конце танца он не удержался и сделал попытку обхватить Риту. «Вы что?» — услышал я голос Риты. Она вырвалась от него, взяла со спинки кресла свой плащ и позвала меня. Я поставил баян и, подойдя к ней, спросил:
— Ты что расстроилась?
— Да идиот какой-то попался. Пойдем домой, не хочу больше быть здесь.
— А разве ты не поняла, что он пьяный?
— Поняла, конечно.
— Так зачем же ты ему позволяла так себя вести.
— А что, оставалось ему по морде дать.
— Да не по морде, а бросила бы с ним танцевать и все. Вот я тебе все время говорю, что на словах ты считаешь себя строгой и железной, а в конкретных ситуациях ты не подтверждаешь это. Пойми и поверь, что мне очень не хочется тебе нотации читать, а хочется видеть тебя такой, чтобы сказать: «Молодец. Правильно поступила».
— Да он сначала нормально танцевал.
— Где нормально, когда он как дурочку заставлял тебя вертеться. Это со стороны смотрелось отвратительно. Хоть было мне вставай и говори тебе: «Перестань дурачиться». Ну а где же твоя-то строгость?
Этот разговор мы вели уже в комнате Риты, куда зашли, чтобы Рита переоделась. Прервала разговор вошедшая в комнату Лидия Степановна.
— Отчитывает меня за то, что со мной так повел этот идиот, — пожаловалась ей Рита. И я возмутился про себя за то, что она так сказала Лидии Степановне. Ведь это наше дело.
Лидия Степановна стала говорить, что в этом ничего особенного нет, что партнеры есть всякие.
— Не надо меня убеждать в этом. Я твердо убежден, что поведение партнера зависит от партнерши. А с дураками партнерша просто не должна танцевать, — сказал я.

Все эти вечерние события так взбудоражили меня, что сон пропал совсем и я долго не мог уснуть. Да и спал плохо. Пришлось утром не работать над дневником, как я обычно работаю, проснувшись в пять часов.
Проснулись в восемь часов. Обычно Рита уже в это время бежит на утреннюю гимнастику, а сегодня она не пошла. По чистому вчерашнему звездному небу мы думали, что сегодня будет хорошая погода. Но с утра небо было закрыто сплошными облаками и только где-то после десяти часов стало проясняться и мы с Ритой пошли на берег моря и до обеда позагорали. Солнце то пряталось за облака, то выходило из них. И когда выходило, то было очень жарко. А около двух часов тучи сгустились, скрыли солнце и подул холодный ветер.
После обеда я проявил инициативу по организации игры в волейбол и мы до ужина отлично поиграли. Играли три человека на три. Я испытал настоящее удовлетворение.
А вечером пришли Судиловские и мы вместе сходили в кино «Горожане».
Из сегодняшнего дня следует отметить разговор с Лидией Степановной. Это было продолжение вчерашнего разговора. Она говорила, что в отношениях мужчины и женщины виноваты прежде всего мужчины. А я доказывал ей обратное и говорил:
— Ну, давайте возьмем конкретную ситуацию. Вот я захотел заиметь с вами отношения. Подхожу к вам и делаю предложение. Вы можете мне одним словом так ответить, что я больше не подойду к вам. А некоторые женщины, чтобы не показать свою неискренность и не отпугнуть мужчину дипломатически говорят: «Зачем вы хотите иметь со мной отношения?» При этом и тон их голоса и выражение лица говорит о том, что она согласна. И глядишь все завязалось. А потом эти же женщины обвиняют мужчин. Строгая, порядочная женщина никогда не скажет, что виноват мужчина.
— Значит мы не порядочные?
— Я этого не сказал. Но я не понимаю, почему у вас такая точка зрения?
Дальше заговорили о том, как должны ездить супруги отдыхать: вдвоем или порознь.
Я сказал:
— При хороших чистых отношениях супруги всегда должны ездить только вместе.
— Не обязательно. Отпуск для того и дается, чтобы отдохнуть от всего. Дома надоедает ухаживать за мужем. То ему надо постирать, то погладить, то обед приготовить. А здесь хоть отдохнешь от него.
— Так вы, Лидия Степановна, предпочитаете одной лучше ездить? — спросил я нарочно.
— Да, конечно, лучше.
— Значит, вы не любите мужа.
— Ну почему вы сразу делаете такой вывод? Если бы я не любила, то не рожала бы и детей от него.
— Дети могут появиться и не в следствие любви.
— Ну а что ездить с мужем? Только нервы здесь свои трепать.
— Это я понимаю. Коль он вам будет помехой здесь, то конечно вы нанервничаетесь. А если вы любите человека, то с ним вам должно быть лучше, чем с кем.
— Но вы вот, например, неправильно воспринимаете действия Риты. Ревновать по всякому пустяку — это не дело.
— Я не ревную, а возмущаюсь поведением. А это большая разница.
— Ну с каким лицом вы шли к ней во время танцев девятого — это трудно передать.
«Значит она видела все», — подумал я. А Лидия Степановна продолжила:
— Идет, всех расталкивает…
— Не правда. Никого я не толкнул.
— Но выражение было такое, что вы готовы были всех растолкать.
— Да нет. Я наоборот шел осторожно.
— Я думала он вообще сейчас прикончит, — съязвила вдруг Рита.
Эта ее фраза мне не понравилась, как не понравилось и то, что Рита всем своим видом поддерживала Лидию Степановну. И меня возмущало то, что она так быстро забыла такой острый момент в наших отношениях. И этот ее настрой на то, что я не правильно себя веду, явился продолжением ее дневного настроя, когда мы лежали на берегу моря и я завел такой разговор с ней:
— Ритюля, тебе можно философский вопрос задать?
— Задай.
— Ты сама замечаешь за собой, что у тебя вдруг сразу меняется настроение и ты начинаешь проявлять вредность и портить настроение другим
— Конечно. Я чувствую, что настроение у меня испортилось и вместо того, чтобы сдерживать себя, я начинаю все больше и больше расходиться.
— А сдерживать ты и в самом деле пытаешься?
— Конечно. Но не получается.
— Интересно. Я вот этого никак не могу понять. Всю жизнь не любил людей, которые своим дурным настроением портят настроение другим. Ты замечаешь или нет то, что я никогда не выместил своего настроения не только на тебе, а и еще на ком-то?
— У тебя недостатком является то, что ты грубым бываешь.
— Но ведь это уже следствие чего-то. Ни с того ни с сего я же не бываю грубым.
— Ты не сдерживаешь себя в грубостях.
— Я этого не отрицаю. Но не могу признать того, что моя грубость и резкость появляется без оснований. Какая-то причина есть, которая вызывает грубость. Я не знаю почему я так взбудораживаюсь к чьим-то неправильным действиям. Как увижу, или услышу, что кто-то сделал или сказал что-то не то, так не могу не возмутиться и пройти мимо этого спокойно.
— И эту твою грубость замечают многие. Во всяком случае все, кто имеет с нами отношения. Я имею в виду Виктора нашего, Валю, тетю Марусю, тетю Шуру, да и всех. Все говорят, что ты бываешь груб.
— Не груб, а резок.
— Да какая разница?
— Большая. Я же не опускаюсь до пошлостей и грубых оскорблений. Я просто в резкой форме выражаю свое возмущение чем-то. И самое главное то, что моя эта резкость не сказывается на чувствах к тебе. Если я возмущаюсь чем-то в твоих действиях, то ты спокойно оцени все и не обращай внимания.
— Ну да. Испортишь настроение и говоришь, не обращай внимания.
— Не надо мою резкость переводить в ненависть ко мне. Ведь я всегда возмущаюсь тем, чего не должно быть.
— Но можно возмутиться в спокойной форме. А ты сразу набрасываешься на человека. Я тебе уже не раз говорила, что грубость — это не метод воспитания. Тебя могут перестать уважать все.
— Ну это только плохие люди могут перестать уважать, которые хотят вести себя как попало, а я им мешаю. Хорошие люди меня понимают. Тем паче, что я не оставляю в себе никакой злости, если вижу, что человек правильно меня понял и сделал правильные выводы.
— Но все равно я, например, не могу привыкнуть к твоим грубостям. Я росла в такой обстановке, где не было грубостей, и не могу спокойно реагировать на грубость. И если ты не изменишь себя в этом, то я изменю свое отношение к тебе.
— Ну, милая, вот и дотолковались. Я считаю, что наши отношения сейчас хорошие и если ты изменишь что-то в этих отношениях в худшую сторону, то это будет конец. Тогда давай лучше сразу решать. Ну вот как не возмутиться тобой? Я завел разговор для того, чтобы мы поняли лучше друг друга, а ты видишь как заявляешь. Это же черт знает что.
— Почему ты сразу так решаешь? «Все, конец на этом».
— Да потому, что плохо я жить не хочу и не буду.
— Понимаешь, что получается? Ты порвал отношения со своей женой из—за того, что она тебе по пустякам устраивала скандалы. А сейчас ты сам оказываешься на ее месте. Ты на малейшие пустяки реагируешь грубостью.
— Не путай и не делай равенства. Это очень нехорошая черта: бить другого, чтобы оправдать себя. Тебе никогда не понять чьи-то отношения. И не лезь со своей оценкой в них.
Рита замолчала и я тоже не стал больше ничего говорить. Мы лежали долго молча, а потом Рита стала проявлять ласку и нежность и все постепенно уладилось. Но это был момент сегодня, когда разговор и его незавершенность оставили в душе неприятный осадок и от того как Рита разговаривала и от ее понимания наших отношений. Не знаю поняла ли Рита мое недовольство ею? Она привыкла иметь дело только с тем, когда кто-то и что-то высказывает ей лестное. Как-то в разговоре при воспоминаниях о детских годах она высказывала недовольство тетей Шурой за то, что та грубо обходилась с ней при малейших промахах Риты. Да и Анна Ильинична не раз говорила, что в детстве Рита была не пай девочкой и приходилось частенько наказывать ее. И Рита не верно говорит, что она росла в спокойной обстановке.
Потакание Рите было со стороны парней и мужчин. Рита уверовала себя в том, что она всегда пользовалась успехом со стороны мужского пола, что все к ней относились с уважением и преклонялись перед нею. И поэтому Рита не терпит никаких критических разносов. Возможно вполне, что при коротких отношениях с кем-то к ней проявлялись снисхождения за ее какие-то выкрутасы. Вот она и уверовала себя в том, что с ней никто так не обходился, как я.
Но самое страшное то, что Рита во многом знает сама себя с плохой стороны, но в каких-то проявлениях этого плохого она пытается доказать свою непогрешимость. Я, например, не скрываю и не оправдываю того, что не могу проявлять сдержанность к чьим-то неправильным действиям. Я очень хочу этому научиться и привить себе сдержанность, но в каких-то ситуациях срываюсь. Но все эти срывы не доходят до гадких и подлых ответных действий.
Не знаю, что и как будет получаться у нас дальше, но на душе у меня не спокойно.


13 мая, вторник

Погода сегодня совсем испортилась. Рушатся все наши планы по организации проведения отдыха. Больше всего хочется солнца на юге, а его нет. В Москве вообще совсем плохо с погодой. Температура доходит до минус 2—3 градусов, идет мокрый снег. А в Сибири тепло. Там более 20 градусов тепла. Среди людей можно много услышать разговоров о том, что мир переворачивается и юг переносится в Сибирь.
После завтрака я собрался идти к Рите, но у выхода из профилактория я повстречался с Ритой и с Василием Андреевичем.
У Василия Андреевича схватило сердце и он попросил место, где бы можно было посидеть. Мы вошли в холл и сели в качающиеся кресла. Приступ был настолько сильным, что Василий Андреевич даже говорил с затруднениями.
— Витюшка, я письмо получила от мамы, на почитай. Расстроилась до ужаса, — сказала Рита.
— Что случилось?
— Читай.
Анна Ильинична сообщила в письме о том, что 1-го мая в семь часов утра умер отец Валентины Васильевны Василий Петрович. И Анна Ильинична описывает как тяжело достались хлопоты по организации похорон. Ведь везде были праздничные дни и люди не работали. 3-го мая его схоронили. Пишет, что вспоминали меня и сожалели, что меня там не было.
— Конечно, я был очень нужен там, так как облегчил бы многое с использованием машины, — сказал я Рите.
Мы вслух посожалели о смерти Василия Петровича, давая ему оценку как очень хорошего человека. Его доброта, знание и понимание жизни по достоинству заслуживают хорошей характеристики.
Пока я читал письмо и поговорили с Ритой, Василию Андреевичу стало легче. Он пришел к нам один потому, что Евгения Ивановна уехала с хозяйкой на кладбище, где похоронен муж хозяйки. Умер он в 35 лет, оставив жену с двумя детьми.
Сегодня мы с Ритой последнюю ночь спали вместе на моей квартире. Рита к половине восьмого ушла на лечебную гимнастику, а я задержался и только собрался уходить в профилакторий, как приехала Ирина Антоновна с сыном Виталькой, который живет в Гаграх и встретил мать. С ним я встречался несколько раз в отсутствие матери и вел разговор. Ему уже 35 лет и прожил он сложный путь. Женат на второй жене. Первую бросил с дочкой. Эта жена — москвичка и с ней Виталий живет плохо. Признался мне, что раз пять или шесть избивал ее. Сидел он за что-то год в тюрьме. Волосы у него седые, но он красит их в черный цвет.
Итак, я сегодня перенес свои вещи в профилакторий.
Почти весь день лил дождь. Вечером к нам пришли Судиловские и мы распрощались с ними, высказав взаимное удовлетворение от знакомства и от проведения дней отдыха вместе. Обменялись адресами. Проводив их, я немного побыл у Риты и пошел в профилакторий.


15 мая, четверг

Вчерашний день тоже не следует описывать отдельно, так как о нем можно написать только то, что весь день лил дождь и я большую часть дня провел за игрой в бильярд. Играть стал заметно лучше и меня бильярдисты считают «серьезным» противником. А игра складывалась так, что я вчера всех обыгрывал. Все же игру в бильярд я считаю своей любимой игрой после волейбола. Могу проводить за ней сколько угодно времени.
Познакомился я с культмассовиком санатория, которого все называют Петей. Знакомство началось с того, что я однажды попросил у него баян поиграть. Он отнесся не то ревностно, не то с недоверием к тому, что я обратился к нему с такой просьбой, но на вечере танцев я все же играл вместе с ним. Потом мы познакомились поближе и я узнал, что Петя не такой уж простой «массовик—затейник», как кажется некоторым отдыхающим. Он в свое время закончил цирковую студию и работал клоуном в цирке. Однажды он взял четыре свободных бильярдных шара и стал легко жонглировать ими. А как-то поставил на лоб бильярдный треугольник острым углом и держа треугольник в равновесии, присел, закурил и снова встал. Работал он в Харьковском цирке и ездил с гастролями по другим городам. У него была жена и двое дочерей—близнецов. Им уже было по пять лет, когда однажды они с матерью попали в автомобильную катастрофу и погибли вместе с матерью. И Петя остался один. Жизнь его пошла кувырком. Хотя он и не признается, но мне кажется, что он запил и порвал с цирком. Когда-то он выучился играть на баяне и сейчас отлично владеет им. Сегодня мы много мелодий проиграли в два баяна. Играет он просто здорово. Знает музыку и хорошо разбирается в ней.
Внешность его не привлекательна. Он невысокого роста. Лицо продолговатое, нос длинный, рот большой и когда смеется, то видны крупные некрасивые зубы. Но что-то в нем есть простое и доброе, что он скрывает и не всем показывает. Узнав это качество его, располагаешься к нему уважением. Работой здесь на Кавказе он не доволен, так как не встречает серьезного отношения к себе и к работе. Ему хотелось организовать цирковую студию, но ничего не получается, так как здесь самодеятельностью особо не увлекаются.
Я пообещал ему узнать возможности трудоустройства у нас в калужских дворцах и написать ему письмо.
Сегодня должно было быть кино, но фильм не привезли и собравшийся народ попросил нас с Петей, чтобы мы поиграли танцы. Мы взяли баяны и начали играть. Получилось хорошее импровизированное веселье с танцами, с песнями, плясками. Но один из отдыхающих сделал Пете замечание, что он не ритмично играет и Петя, обидевшись на это, закрыл баяны и ушел. Люди недовольные разошлись.
Вечером, когда Петя прекратил танцы, мы пошли с Ритой прогуляться.
— Мы завтра решили поехать в Гагры на базар, — вдруг сказала Рита.
— Кто это «мы»?
— Ну… ты, я, Лида, — тоном явного оправдания сказала Рита.
— А зачем нам ехать на рынок?
— Купим что-нибудь.
— А деньги у тебя есть?
— Так у тебя же еще есть рублей 10.
— Ты же видела, что я разменял сегодня последнюю десятку и от нее осталось 7 рублей.
— Прямо какой-то кошмар. Я никогда не бедствовала так. Всегда у меня были деньги.
— Ты что хочешь сказать, что я потратил деньги?
— Не знаю. Но денег нет. Ничего нынче я не купила. Не поеду я больше с тобой. Буду одна ездить.
Эти слова как обухом оглушили меня. И моему решению того, чтобы быть сдержанным пришел конец. Я снова взбудоражился. «Вот почему болела моя душа. Она как будто предчувствовала очередной выпад Риты».
— Пожалуйста. Можешь ехать одна. Но только знай, что ты так одна и останешься, — сказал я.
И дальше у нас пошел скандальный разговор, похожий на тот, который у нас был в прошлом году в один из дней нашего пребывания в Паланге. И я сказал Рите после многих высказанных возмущений:
— Я никогда не думал, что у нас может повториться разговор, который мы вели в Паланге. Неужели ты не сделала никаких выводов? Или ты забываешь все начисто? Ведь понимаешь, я опять тебе должен говорить, что нас могут окружать разные люди. Они могут высказывать свою точку зрения по всем моментам наших отношений и жизни вообще. Но я же тебе говорил, что при всем при этом у нас должен быть свой мир, своя жизнь, которая понятна только нам. А ты снова под впечатлениями чьих-то оценок пересматриваешь нашу жизнь и пытаешься признать ее негодной. Это же не жизнь, а мученье. Я не хочу так жить и не буду. Ну ты понимаешь это? Ведь дело доходит уже до разрыва. Или ты этого хочешь? Ведь только день прошел после скандала, а ты опять учиняешь выкрутасы.
— Какие выкрутасы я учиняю? Что я такого сделала?
— Ты прекрасно знаешь, что ты сделала. Так вместо того, чтобы себя поругать, ты пытаешься оправдаться и доказать, что ничего особенного не сделала. Ну как так можно? Ведь ты явно под словами: «мы решили» имела в виду Лидию Степановну и еще кого-то. Они тебе предложили поехать в Гагры, а ты и рада стараться и забыла, что ты не одна. Зачем ты поехала со мной, если я тебе мешаю? Зачем?
— Не говори глупостей.
— Это не глупости. Ты же явно сказала, что тебе одной лучше было. Я проклинаю свою слабость в том, что согласился поехать с тобой и заявляю тебе, что больше никогда с тобой никуда не поеду.
— Что ты ко всему придираешься? Ведь я тебе тоже могла бы устроить скандал за то, что ты обозвал меня скупой в поезде.
— А как я отреагировал на твой упрек? Я же признал сам и тебе сказал, что это гадость я сказал, извинился перед тобой и сказал, что больше такого не будет. И все. Разговор у нас на этом был закончен. А ты всякую ерунду пытаешься оправдать, или не признать. Ведь ты наверняка будешь утверждать, что ничего особенного нет в твоем заявлении о том, что ты больше со мной не поедешь. А это уж такая гадость, что дальше ехать некуда. Понимаешь, мне уже осточертело вести ненужные разговоры. Я тебе тысячу раз говорил, что разумные люди не ведут таких разговоров. Ты посмотри на отношения тех, кто приехали вместе муж с женой. Они ни на минуту не расстаются. Везде их можно видеть вместе. А тут какой-то кошмар. Кто бы ей, что не предложил, она соглашается. На танцы? Пошли. В кино? Пошли. Поедем в Гагры? Поехали. Да ты что в конце концов.
Мы ходили с Ритой по дороге, ведущей к небольшому озеру. Дойдя до него, мы возвращались обратно и снова шли к нему. Мой разнос Риты действовал на нее. Она сердилась и была недовольна, что я ругаю ее. И про себя она наверняка считала, что я не правильно ее ругаю. И вместо того, чтобы смягчить наш скандал она вдруг заявила:
— Если ты так жил со своей женой, то…
— Договаривай. Что замолчала? «То она довольна, что осталась одна». О чем после этого с тобой можно говорить?
— Я не то хотела сказать.
— То. Опять будешь оправдываться?
— Я уже не знаю как с тобой разговаривать. Боюсь, что скажу что-то не то.
— А ты не говори. Если бы ты придерживалась прочности, то ты бы смело говорила. Я говорю с тобой так потому, что стою прочно за то, что мне никто не нужен, что я везде готов быть с тобой, я хочу нормальной дружной жизни.
В это время мы шли по направлению к санаторию и больше не повернули к озеру. Во дворе санатория Рита повернула к своему корпусу и бросила:
— До свидания.
— До свидания, — так же сухо и недовольно ответил я.
Разошлись мы как чужие, но я почему-то не смог пойти к себе во «Мзиури». Что-то заставило меня вернуться к корпусу Риты. Подходя к нему, я увидел ее стоящей на балконе. Повернув, я пошел по направлению к профилакторию, но снова какая-то сила повернула меня к Рите и я пошел к ней. На сей раз ее не было на балконе и я вошел в комнату. Рита лежала на кровати и плакала.
— Ты что это еще придумала? А ну-ка перестань, — сказал я, пытаясь поднять ее от подушки.
— Уйди, — сквозь слезы сказала Рита.
Но я не ушел пока Рита не встала. Она перестала плакать, умылась и немного успокоилась. Только мы вышли из туалетной, как пришла Лидия Степановна. Я ушел в «Мзиури».


16 мая, пятница

Ночью я часто просыпался и не мог долго уснуть. Утром встал не отдохнувшим, но, увидев за окном голубое небо и солнце, я обрадовался, что загорая могу уснуть на пляже. Когда проснулся Юра, я с юмором отчитал его за вчерашнее, сказав:
— Не проявил ты силы воли, Юра. Соблазнился и потерял контроль над собой. Вот так и беде не мудрено случиться. Хорошо Саша тебя подобрал. А я вот выработал в себе такое правило: чем сложнее ситуация, тем я строже держу себя под контролем. И рассказал о случае на восьмое марта, когда я, учась в институте, попал в компанию, где водки было так много, что все, даже женщины, перепились, а я был в полном сознании и, забрав своего сокурсника, Сашу Маслова, привел его, тоже пьяного, домой в общежитие.
После завтрака я побежал к Рите. Она была расстроена. Веки на глазах были красными, что говорило о том, что она плохо спала ночью. Я подсел к ней на кровать, обнял, поцеловал ее и Рита повеселела. Быстро пришла в норму и мы заговорили с ней нормально. Я взял одеяльце и пошел на пляж. Рита тоже вскоре пришла. Солнце сегодня палило жарко и я с удовольствием загорал. Рита ушла задолго до обеда домой, боясь перегреться, а я лежал до двух часов. На обед ушел последним с пляжа.
После обеда мы снова продолжали загорать. Как и до обеда я несколько раз заходил в море и проплыв немного, выбегал. Долго купаться было невозможно, так как вода быстро остужала тело. Особенно быстро замерзала грудь и… Выскакивая из воды, я в шутку кричал: «Ой, все замерзло. Не знаю за что хвататься». А входя в воду, я говорил: «Пойду помочусь».
У меня появилось много знакомых и на пляже мы небольшой компанией из мужчин играем в карты. Меня научили играть в какого-то упрощенного «козла» и мы сегодня после обеда до половины шестого играли в эту игру. А в полшестого пошли играть в волейбол и играли до семи часов. В активном отдыхе день прошел незаметно.
Мое мнение о том, что в санаториях и домах отдыха гуляют напропалую и мужчины, и женщины подтверждается и появившимися парами и встречами с такими женщинами и мужчинами, которые при разговоре ведут откровенные беседы о половых связях. Из не имеющих таких связей больше всего те, кому не с кем их установить. Некоторые откровенно просят кого-то из гуляющих найти напарницу, или напарника. По вечерам перед сном Саша ведет разговор только о женщинах. Гуляют замужние и незамужние, молодые и в возрасте. Только небольшой процент приходится на порядочных. В основном это те, кто приехали муж с женой, пожилые и те, кто приехал просто отдохнуть. И удивительно то, что гуляют в общем-то неплохие люди. Они сознательно относятся к своим связям и заводят их только потому что к этому их располагает обстановка. И идут на связь не ради общения, а ради половой близости. Теперь я уже об этом буду знать не по рассказам, а по своим наблюдениям.


17 мая, суббота

На отдыхе примечателен тот факт, что не замечаешь значения дней. Все они одинаковы и люди теряют их последовательность. Часто приходится слышать вопрос: «Сегодня какой день?» Мы не теряем значения дней и чисел потому, что нам завтра улетать домой.
День сегодня выдался еще лучше вчерашнего и мы снова провели его на пляже. Солнце так припекало, что иногда ощущаешь как горит тело. Хорошо то, что дует небольшой ветерок и загар проходит не томительно.
Уже второй день с нами в компании загорает Лидия Степановна. У нее появился новый знакомый москвич Саша, который легко вошел в знакомство с нами. Не знаю как далеко ушли его отношения с Лидией Степановной, но сегодня на пляже он вел себя слишком просто. Сначала он делал ей массаж, а потом она камнем растирала его тело, а он положил свою голову ей на ноги.
Мои слова, сказанные Лидии Степановне о том, что она не любит мужа подтвердились ее признанием Рите о том, что ее отношения с мужем совсем плохие. Она рассказала Рите неприглядную историю своих отношений с ним.
— Вот отсюда и ее утверждения о том, что по санаториям можно ездить мужу и жене раздельно. А если бы у нее были хорошие отношения с мужем, то она бы так никогда не говорила, — сказал я Рите.
К концу дня мы решили устроить торжественные проводы. Завтра уезжаем мы и Лидия Степановна.
Уже в седьмом часу мы с Сашей поехали в Гагры и купили две бутылки водки. Выпили перед ужином понемногу, а после ужина продолжили трапезу в комнате Саши. Его номер считается «люксом», так как он состоит из двух комнат на три человека. Двое мужчин уже уехали и Саша остался один в этом номере. Здесь стоит диван—кровать, сервант с посудой, холодильник «Апшерон», телевизор. В окно вмонтирован воздухокондиционер. Лидия Степановна и ее знакомая Тамара пили с нами водку. Рита пила сухое вино, бутылку которого мы купили еще к 1—му мая.
Тамара была в близких отношениях с одним из мужчин, жившим с Сашей в комнате. Этот мужчина сначала, как призналась Рита сама, хотел с ней сблизить отношения, но Рита сказала ему, что приехала с мужем и он переметнулся к Тамаре. Ей уже за 30, но она почему-то не замужем. Так что ее связь я оправдываю. Поведение Саши и его рассуждения мне понравились.
Закончив трапезу, мы пошли погулять с Ритой. И мы снова разговорились о наших с ней отношениях. Говорили, стоя на берегу моря, в волны которого я бросил десятикопеечную монету, сказав про себя: «Я хочу, чтобы ты, море, встречало нас всю жизнь только с Ритой».
— Что ты загадал? — спросила Рита.
— Попросил его, чтобы у нас было все хорошо.
— Не получается у нас хорошо.
— Я поэтому и прошу море помочь нам. Ведь у нас какая-то ерунда творится в отношениях. Я постоянно думаю над ними и ищу причину наших дурацких моментов. И каждый раз прихожу к тому, что ты на словах говоришь одно, а на деле ведешь себя совсем по—другому.
— Ничего подобного. Плохо ты меня знаешь.
— Да кажется уже и не плохо. Вот тебе конкретный пример. Ты же не можешь отрицать того, что если бы ты была без меня здесь, то наверняка была бы в этой компании с мужчинами.
— Быть я могла бы с ними, но у меня бы ничего не было с кем-то из мужчин.
— Я допускаю то, что ты могла бы сдержаться от близости, но гулять бы ты наедине с одним из них гуляла. В этом я абсолютно уверен.
Рита промолчала.
— Я говорю тебе это абсолютно без обиды. Тебя бы сама обстановка заставила так повести. Я хорошо знаю мужчин. Их активность к отношениям соблазняет женщин. Такова жизнь. А мне хотелось, чтобы ты была железной женщиной.
— Я думаю, что если у нас с тобой жизнь не получится, то это будет из—за меня.
— Зачем ты тогда затевала все, если ты не надеешься на себя? — сказал я уже с раздражением. — Я не знаю как ты понимаешь, а я хорошо сознаю то, что мы с тобой ведем дурацкие разговоры. Нормальные люди не ведут такие. Они им просто не нужны. А мы с тобой все что-то выясняем. Я же тебе говорил, что не надо нам соединять свою жизнь. Я хочу жить только хорошо. А тут чуть ли не каждый день какая-то ерунда происходит.
— Ты не поймешь одного, что мы с тобой сошлись не молодыми. У каждого из нас многое уже пережито. Мы просто еще плохо знаем друг друга. И не надо спешить решать что-то.
— Я думаю и о другом. У всех, кто знает нас, мы вызываем впечатление нормальной пары. Кто-то, мне кажется, даже завидует нам. А матери наши просто радуются за нас. И я представляю, что с ними будет, если им сказать, что мы с тобой расходимся.
— Мне кажется они не переживут такое.
— И это вполне понятно.
— Не думай ты ни о чем плохом и не затевай ничего. Мы просто еще недостаточно разобрались в себе. Я знаю за себя то, что никто мне не нужен и если ты бросишь меня, то я вряд ли буду жить.
— Мы должны беречь друг друга.
— Я прекрасно это понимаю.
Еще днем мы намекнули Лидии Степановне о том, что я буду ночевать сегодня у Риты. Так мы и сделали. Только улеглись, как в комнату заглянул Саша и убедившись, что мы лежим, ушел.
— Теперь он Лиду не отпустит, — сказал я.
— Да не останется она у него.
— Останется.
— Я тебе говорю, что она не останется.
— Ну посмотрим. Спи.


18 мая, воскресенье

Лидия Степановна так и не пришла. Ночь у нас, можно сказать прошла без сна. Я то и дело просыпался, боясь проспать. На шесть часов у нас был заказан маленький автобус—рафик санаторный, который должен был доставить до Гагры.
Поднялись мы в половине шестого. Тут же пришла и Лидия Степановна.
— А я всю ночь не спала. Просидела у него на диван—кровате. Он завалился спать и сейчас спит, а я сидела. Да еле вышла. Он спрятал ключ и я кое-как нашла его, — сказала Лидия Степановна.
Я не поверил, что она просидела ночь на диван—кровати. Сказать при мне все так, как было, нельзя.
Собравшись, мы вышли к автобусам. Лидия Степановна проводила нас. Я дал ей телефон Оксова и Васильевых. Она пообещала по приезде в Новосибирск позвонить им и написать нам о результатах разговора.
Из Гагры мы на автобусе доехали до аэропорта Адлера. Время в запасе было много и мы с Ритой, сдав чемоданы в камеру хранения, поехали на базар. Цены на базаре такие же, как и у нас. Дешевле только цветы. Адлер расположен тоже на берегу моря и мы сходили к нему. Я хотел искупаться, но передумал. Рита взяла у меня три копейки и бросила в море.
— Что ты загадала?
— То же, что и ты.
— Обманываешь поди. Небось наоборот, — пошутил я.
Приехав снова в аэропорт, мы поели, получили вещи и пошли на посадку в ТУ—154.
Самолет взлетел в половине одиннадцатого и через два часа мы были в Москве во Внуковском аэропорту.
Анна Ильинична была дома и ждала нас. Хотя внешне она вела себя спокойно, но в душе, чувствовалось, что она очень рада нашему приезду. Даже напекла вкусных пирогов и шанишек с творогом.
— Вот только выпить ничего нет, — сказала она, накрыв на стол в кухне.
— Жаль. Стопку бы можно за возвращение выпить, — сказал я.
И Анна Ильинична достала начатую бутылочку коньяка, которую она прятала в бельевом шкафу.
Разговор за столом, в основном, шел о смерти и похоронах Василия Петровича.
Анна Ильинична была немного расстроена усталым и болезненным видом Риты.
После обеда я приготовился к завтрашнему выходу на работу. Ведь как я не отвлекался на юге, но у меня постоянно болела душа о работе. Ведь я бросил все и уехал.


19 мая, понедельник

Слава Богу, все обошлось хорошо.
Сегодня утром я собрался по парадному и к девяти часам пошел в училище. Идя по коридору, я встретился с Калерией Александровной.
— Зайдите ко мне на минуточку, — сказала она.
Мы зашли к ней в кабинет и Калерия Александровна продолжила:
— Прибыли? Все нормально у вас?
— Да. Здесь как?
— И здесь нормально. Всем, кто интересовался, я говорила, что попало. Турусовой только сказала так, как есть. В общем приступайте к работе.
— Ну спасибо, Калерия Александровна.
А дальше я весь день отбивался от вопросов любопытных преподавателей. Вопросов было бы меньше, если бы не мое черное лицо от загара. И некоторые вместо обычного: «Где это вы были, Виктор Андреевич?» спрашивали: «Ой, где это вы так загорели?» Некоторые спрашивали с ехидцей, некоторые просто с любопытством. Ни один человек не спросил от чистого сердца. Только студенты от души восторгались моим загаром.
Преподавателям, кто спрашивал, где я был, или где я так загорел, я отвечал: «В Хвастовичах». Некоторые верили этому и спрашивали: «Вы там в командировке были?» А некоторые наивно верили и удивленно переспрашивали: «Там была хорошая погода?», «Конечно. Там же юг», — отвечал я.
Только Турусова сказала: «Я-то знаю, где ты был».
— Мне уже Калерия Александровна сказала, что вы знаете.
— Директор как-то спросил у меня: «Баркунов ходит на работу?» Я ответила, что сейчас почему-то его нет.
Я ничего не сказал на эти слова Турусовой и заговорил о работе. Выяснилось, что не решен вопрос с радиокомитетом об объявлении по радио о наборе в училище. С газетой «Знамя» тоже не решен вопрос до конца. И я взялся за эти дела. Сам отпечатал текст объявления и письмо в радиокомитет. Когда пошел к директору подписывать эти бумаги, он спокойно, как будто между прочим спросил:
— Вы что, болели, Виктор Андреевич?
— Да не я, а жена болела.
Больше Петр Иванович ничего не спрашивал.
Подписав бумаги, я поехал в гараж и, взяв машину, поехал в радиокомитет. Выписав счет, я заехал в училище и, завизировав его у директора, отвез в бухгалтерию управления культуры. Работа, которая не была сделана более чем за полмесяца, была сделана за день. И эта моя активность была компенсацией за то, что я побывал на юге.
А погода здесь отвратительная. Еще вчера мы летели над сплошной облачностью. В Москве погода была пасмурной и холодной. Ощущалась больше осень, чем весна. И сегодня был такой же день. И если на юге в жаркие дни казалось, что такая жара стоит на всей земле, то теперь кажется, что везде стоит такая хмурая и холодная погода.
Я все время собирался написать о своем впечатлении о Грузии, точнее об Абхазии, как я в прошлом году писал с восторгом о многих хороших качествах литовцев и об отношении их к русским. Об Абхазии следует сказать, что природа здесь своеобразна и по своему красива. Здесь необычность вся в том, что есть горы, есть горная растительность, есть множество других прелестей, в которых участвуют горы. Это и водопады, и горные реки, и горные озера, и горные ущелья, и дороги по горам, и снег на вершинах гор, и дома и целые здания на склонах гор, и туннели в горах.
Красоту придает необычная растительность у подножия гор, где живут люди. И эту красоту надо видеть, ощутить зрительно.
Своеобразны здесь и люди. Они более обрусевшие, чем литовцы. В общении с ними чувствуешь себя почти как в России. Абхазцы все говорят по—русски. Очень мало таких, которые говорят плохо по—русски. Часто даже между собой они говорят по—русски. Много абхазцев и в поведении, в понимании человеческих отношений лучше литовцев. И сравнивая эти нации, ощущаешь четко национализм литовцев.
Живут абхазы не хуже, а пожалуй получше прибалтийцев. Здесь почти сплошь местные жители имеют свои дома, но по архитектуре отличаются от палангских. В Паланге есть покрасивее. Наверное у каждого хозяина есть машина. К машинам они относятся заботливо. Постоянно их протирают, моют. И ездят очень много, по сравнению с литовцами. Литовцы, как мне показалось, ездят только по особой надобности, а эти просто раскатывают куда попало.
Плохо только то, что в Грузии плохое обеспечение как промышленными, так и продовольственными товарами.
Но есть у абхазцев одна своеобразная особенность. Почти все они ставят свою жизнь на то, чтобы иметь деньги. То ли это в крови у них, то ли от понимания того, что имея деньги в наше время, будешь иметь все.
В общем место этого короткого пребывания мне понравилось и у меня появился интерес побольше поездить и изучить этот край. Кавказ действительно стоит поэзии самой высокой. И то, что оставили Пушкин с Лермонтовым, достойно Кавказа.


27 мая, вторник

И так, уже больше недели мы дома. Все дни, до сегодняшнего, стояли холода. А вчера, почти всю ночь и день шел дождь. Выехать куда-то на природу было невозможно. Прошли религиозные праздники «Никола» и «Троица». «Троица» была в воскресенье и мы с Ритой побывали у мамы. Погуляли после обеда по лесу.
До этого мы были у нее неоднократно. В четверг я ездил за ней один и привез ее в стоматологическую поликлинику. Она решила сделать зубные протезы. Но в пятницу ей сказали, что могут заняться ею только в сентябре месяце, так как врачи кто в отпуске, кто на учебе.
В субботу мы с Ритой поехали к Маркину Володе и попросили его помочь в изготовлении маме зубных протезов.
— Ну что ж, съездим, — сказал Володя.
Но поехали мы часа через два, пока не было выпито вино «Абрикосовая настойка» три бутылки и пиво. Я не пил ни вино, ни пиво.
Володя после употребления вина изрядно опьянел и я уже хотел перенести поездку к маме на другой день, но он настоял на том, что может ехать и сделать гипсовый снимок для протеза. Мама была дома и Володя, разведя гипс, стал делать экзекуции во рту мамы. Мне казалось, что он делает все не так, как бы делал трезвый и было неловко перед мамой. Ей было очень больно и неприятно держать гипс во рту, но она терпела. Результаты работы мне показались не совсем хорошими, но Володя успокаивал меня, что все будет хорошо.
А еще в четверг, когда я ездил за мамой, у меня состоялся с ней разговор о Ване. Мама снова высказала обиду на него. Причина, в основном, все та же — почему Ваня к Машкиным относится хорошо. Маме обидно и за то, что она всю жизнь к Ване относилась с уважением, угождала ему во всем, и за то, что он поладил с такими конченными сволочами.
— Мы ездили в Щекино, так Данилиха шепнула мне, что Егор сидел во время войны десять лет в тюрьме, — сказала мама, — А этот меня сравнял с ними. Променял мать на подлецов.
— На праздники он не приезжал к тебе?
— Не.
— И ничего не привозил к праздникам из продуктов?
— Ничего.
— Ну это уже обнаглел вконец.
— Обнаглев уже так, что вужась. Стыдно кому—либо сказать.
— Ладно, не расстраивайся. Это для нас уже не новость.
— Да я только что с тобой поговорю, а так пусть он как хочет живет.
Я успокаивал маму, а сам прекрасно понимал, что нам стыдно за Ваню. Он наше чистое и доброе чувство к нему променял на подлость.
Рассказала мама подробно и о поездке в Щекино и в Тулу. В Щекино она побывала у Вали — внучки и осталась довольна, что у Вали жизнь с новым мужем лучше, чем с Валеркой. Побывала у Даниила Васильевича, у которого как всегда, была Полина Андреевна. Проведала мама и Петровну с дядей Алексеем. Ночевала у переехавшей родственницы из Боготала в Щекино. А потом уехала в Тулу и три дня жила в Туле с внуками. Осталась довольна отношением к ней. Больше всего мама рассказывала мне о Сереже с Олей.
— Ольга мне шепнула: Сергей ей якобы признался, что если мать будет гудеть на него, то он уедет к папе, — сказала мама.
— Ольга уже все понимает.
— Все, все понимает.
В общем, мама осталась довольна поездкой. И я доволен, что она побывала в Туле.
В понедельник Николай Егорович пришел сам в училище. Мы крепко обнялись с ним и поцеловали друг друга. Никакого плохого настроя у него ко мне нет и я остался доволен. Договорились с ним, что сегодня я приеду к нему после обеда на машине и помогу посадить картошку. Марии Александровне дали участок и они решили засадить его картошкой. И сегодня я помог ему в посадке. Посадили девять ведер. Помогла нам в посадке и родственница Николая Егоровича. Закончили работу в шесть часов. После работы поставили машину и поужинали вместе. У Николая Егоровича с Марией Александровной большое событие — их Валера подал заявление в ЗАГС на регистрацию брака. Невеста его — калужанка, живет недалеко от них и сегодня проводив меня Николай Егорович с Марией Александровной пошли к родителям невесты решать все вопросы свадьбы. Свадьба намечена на 23-е августа. Мы с Ритой приглашены на свадьбу.
Рита вчера вышла на работу. Вышла с нежеланием и без настроения. Погода вчера была плохая и мы пошли с ней на работу с зонтами. Днем созвонились и пошли вместе на обед домой.
— Я завтра еду в Людиново в командировку, — сказала Рита.
— Началось, — недовольно ответил я.
Отношения наши с ней нормальные стали дома. Конфликты южные забываются. И дай Бог, чтобы они забылись совсем и никогда не повторялись. Ведь я об этом просил море.
Анне Ильиничне о конфликтах мы ничего не стали говорить. Не знаю, может быть Рита что сказала, оставаясь наедине с ней. Но думаю, что не было такого у них разговора. Да он и ни к чему.
Сегодня Рита уехала.
По приезде с юга, я часто хожу в детский дом. Дела здесь уже все свернулись, но я не могу не появляться здесь. Отношения с Нателлой Ивановной и с Татьяной Степановной да и со всеми работниками детдома и с ребятами у меня хорошие. Ребята уж больно удивляются моим загаром.
В общем, все встало на место после юга и дела идут нормально.


1 июня, воскресенье

Из прошедших дней следует отметить, что в среду (28-го мая) я принимал экзамены у хореографов. И впервые я до предела остался недоволен его результатом. Три человека из двадцати получили «двойки». Многим я поставил «тройки» с натяжкой. Такое у меня впервые. И это все из-за того, что в группе много тупиц и лодырей.
Ассистентом у меня снова была Турусова. В конце экзамена пришел Кузин. На сей раз они вели себя так, как положено, без гонора и без диктовки мне в выставлении оценок.
При подведении итога экзамена мы устроили «разнос» тем, кто «провалился» на экзамене.
Вечером в среду я возил Володю Маркина снова к маме. Он сделал слепок ей и примерил его. Был на сей раз трезвым и вел себя совсем нормально. Я расхвалил его за это, откровенно сказав, что сегодняшней его работой я доволен.
— А в тот раз, я что плохо работал? — спросил Володя.
— Не знаю. Может быть ты и хорошо работал, но я не признаю «пьяную работу». Ты в тот раз был пьян. Мы даже расстроились с Ритой за тебя.
В четверг у нас состоялось заседание клубной комиссии. Турусова затеяла разговор о предстоящих сессионных и государственных экзаменах, что надо на экзаменах создавать хорошую обстановку, чтобы учащиеся чувствовали доброжелательность преподавателей, а преподаватель, принимающий экзамен, должен учитывать мнение ассистента. Когда она закончила свою «речь», я сказал:
— И все же на экзамене хозяином положения является преподаватель, ведущий предмет. За ним остается право какую поставить оценку студенту. А у нас некоторые ассистенты хотят диктовать преподавателю. Это не верно.
Это я сказал специально в адрес Турусовой и Мартыновой. Они, конечно, поняли мой намек. Меня поддержала в этом Ольга Михайловна Симонова.
Потом Мартынова и Грошикова рассказали как проходил кустовой семинар клубников во Владимире. Я уже четыре года не был на этих семинарах. На следующий год, видимо, поеду.
В один из моментов разговора о том, что некоторые работники не появляются в училище месяцами и получают зарплату, Грошикова вдруг сказала:
— О вас, Виктор Андреевич, между прочим, тоже говорят, что вы уехали куда-то на целый месяц.
— Это не верно, Валентина Александровна. Так могут говорить только злые языки. Я никогда самовольно вообще не отлучался с работы. И на сей раз я все решил официально.
— Да вы что, товарищи? Разве Виктор Андреевич сможет самовольно уехать? — сказала Ольга Михайловна.
И эти ее слова как будто оглушили всех. А особенно Мартынову. Ведь я прекрасно понимал, что из клубников больше всего раздирала зависть ее за мой уезд.
— Отпустили меня тоже не просто так, а законно абсолютно. Дело в том, что в прошлом году я должен был выйти на работу 13-го августа, а вышел 30-го июля и уехал в колхоз со студентами. Вот эти неиспользованные дни отпуска мне и дали сейчас, — сказал я.
— Все понятно. Хорошо, что объяснил. Теперь не будет кривотолков, — сказала Грошикова.
И разговор действительно на этом прекратился.
Вчера я с утра поехал к Маркиным, чтобы с Володей навестить маму. На сей раз примерка прошла быстро. Володя очень хорошо и ласково обходится с мамой. И наблюдая его за работой, я все больше и больше проникаюсь к нему хорошим чувством и уважением. С нами была и Люба. Мы поставили машину в гараже и приехали к нам домой. Быстро нажарили картошки, глазунью, подогрели щи и отлично пообедали.
Время шло быстро и незаметно. Мы много говорили на разные темы, но больше всего на педагогические. Я высказывал много замечаний Маркиным по воспитанию Олега. Больше всего я возмущался тем, что Маркины благополучие учебы Олега в школе хотят обеспечить путем подхалимажа к учителям.
— И я его ругаю за это. А он то в гости их приглашает, то покупает что-то им в подарок, — сказала Люба.
— Малый, это правда. Покупаем подарки да еще дорогие какие, — согласился Володя.
— Вот за это вас и надо вместе с учителями в тюрьму сажать. Другое дело, когда родители отблагодарили учителя за его хорошую работу, за то, что он всю душу вкладывает в учеников. А покупать оценку — это преступление. Обнаглели у нас и родители и учителя, пользуясь безнаказанностью. Все это и создает ералаш в жизни, — сказал я.
— Ты правильно говоришь, Виктор. Но что делать, когда сплошь сейчас на взятках делается? — сказал Володя.
— Я понимаю. Но надо нам такого не допускать. Поверь, что уважением, авторитетом, если ты его будешь покупать, ты не будешь пользоваться. Надо, чтобы ты был до мозга костей принципиальным и честным. При твоей специальности это тоже необходимо. Люди тогда тебя ценить будут, а сволочи сразу отойдут в сторону.
В общем-то и Володя, и Люба хорошие люди. Просто они легко поддаются всяким отступлениям плохим, не могут устоять перед хаосом, который действительно творится во многих моментах жизни. И гниль даже в педагогику проникла.
В восьмом часу я проводил Любу с Володей до остановки троллейбуса и они уехали домой. Я тоже пришел домой и занялся наведением порядка на кухне.
В девятом часу приехала Рита из Людинова.


2 июня, понедельник

Сегодня день пролетел на работе быстро. До обеда я сидел ассистентом у Грошиковой на экзамене. К моему удивлению режиссеры ее сдали лучше, чем мои хореографы. Правда, были и в ее группе «двоечные» ответы, но она не поставила «два», так как тот же Миникулов Ишон из Таджикистана, хотя к столу подошел, и что-то пытался говорить. А мои вообще положили билеты и отказались отвечать.
Вечером я поехал к Маркиным. Уговорил Володю посмотреть мне зуб, на котором стоит пломба. Дело в том, что как только мне поставил врач пломбу, я стал ощущать действие холодной воды на зуб. И это действие становилось все сильнее и сильнее. Володя определил, что под пломбой у меня болит нерв и зуб надо лечить.
Остановившись у стоматологической поликлиники, мы зашли с Володей в один из детских кабинетов и он, усадив меня в кресло, начал делать экзекуции с моим зубом. Сначала сверлил и доставал до глубины, где ощущалась адская боль. Но Володя работал аккуратно и ласково со мной обращался.
— Больно. Я понимаю. Но чуточку надо потерпеть. Вы не бойтесь. Все будет хорошо. Залечим мы вам зуб и он не будет вас беспокоить. Так, ротик чуть больше откройте. Вот. Хорошо. Ну и молодцы. Все. Сейчас мы обработаем рану и положим мышьяк. Вот так. Еще чуточку. Хорошо. Потерпите еще немного, — говорил Володя при сверлении и обработке зуба.
И я все больше и больше располагался к нему уважением. Это было и интересно, и приятно. То я просто не представлял Володю за работой, а сейчас не только вижу его, но и сам ощущаю его работу.
Интересно и то, что я увидел с каким уважением относятся к Володе врачи—коллеги. Под хорошим вниманием их к нему и юмором чувствуется доброта и душевность. Я про себя был доволен, что так узнаю Володю.
Закончив работу с моим зубом, мы поехали к маме. Ей Володя установил сегодня зубы—протезы. Только, как нарочно, выключили свет и он не смог их хорошо подогнать. Но и тем, что было сделано, мама осталась довольна и кинулась целовать Володю.


6 июня, пятница

Во вторник испортилась погода и два дня шли беспросветные дожди. Событий за три дня прошло много. Некоторые из них и важные, и интересные.
В среду ко мне в училище приезжала Оля Жаравина со своим директором Бабынинского РДК Таней Маричевой, которая тоже закончила наше училище, но только позже Оли. Они решили поступать в Московский институт культуры и приезжали ко мне на консультацию по многим вопросам клубоведения и текущих событий. Полдня я беседовал с ними. Кажется я справился с ответами и девчата остались довольны.
В этот же день, уже уходя домой, я позвонил в Тулу и поговорил с Олей и с Сережей. Оля закончила третий класс на отлично по всем предметам и получила третий похвальный лист. Сережа написал сочинение на «пять» и алгебру устно на «пять». Я пообещал им в субботу приехать в Тулу. Оля июнь будет дома, а в июле поедет в лагерь. В четверг я просто случайно купил Сереже «дипломат», который он очень хотел иметь.
Оля попросила купить ей босоножки. Постарался и ее просьбу выполнить.
В среду же я был приглашен Лоскуткиным Александром Пантелеевичем на «обмытие» его диплома, который он получил по окончании института физкультуры. Торжество он устроил в 20—ом классе, в котором хранится спортивный инвентарь. Сначала были я, Царева и сам Лоскуткин. Я бросил значок его в стакан с водкой и выпил.
— Вот теперь он «обмыт», — сказал я, вытащив значок из стакана.
— Это уже по—настоящему «обмыт», — согласилась Царева.
— Я и не знал, что так обмывают, — сказал Александр Пантелеевич.
— Я тоже не знал до окончания института. А когда институт закончил, то один из моих сокурсников предложил так «обмыть», — сказал я.
Я поздравил Александра Пантелеевича с окончанием института и мы выпили.
Через несколько минут я услыхал за дверью голос Шевцова и предложил пригласить его.
— Позови сходи, — сказал Александр Пантелеевич.
И нас в компании уже стало четверо. Потом пришли коллеги Александра Пантелеевича Сиваков Борис Иванович, преподаватель из сельскохозяйственного техникума и старший сын Царевой Саша. «Обмывка» продолжалась. В закрытую дверь то кто-то стучался, то кто-то дергал ее, но мы не открывали. И вдруг на очередной стук, сын Царевой открыл дверь и в дверях появился… Кузин. Увидев «застолье», он брезгливым тоном сказал:
— Товарищи, вы что здесь устроили? Это же учебное заведение.
— Проходите Василий Васильевич, — сказал Саша Лергамир, жуя закуску во рту.
— Отстань, — вспылил Кузин и резко швырнув протянутую к нему руку Саши, вышел за дверь.
Настроение у всех сразу упало. Всем было неловко.
— Давайте допивайте остатки и расходитесь, — сказала Царева, — а то он еще приведет кого-нибудь сюда из начальства.
Все мы стали гадать, доложит Кузин директору или нет.
— Ладно, пошли ко мне в техникум, — сказал преподаватель физкультуры из сельхозтехникума. — У вас тут не народ, а звери. Кто этот такой?
В ответ посыпались нелестные отзывы о Кузине. Кто говорил, что это зав. отделением, кто назвал его тварью, кто человеком, который не знает, что ему надо делать в училище и он слоняется из угла в угол. Ругали и Сашу Лергамир за то, что он открыл дверь Кузину.
Как бы мы не настраивали себя на то, что ничего страшного нет в том, что Кузин увидел нашу компанию, но на душе у всех было неприятно. Мы собрались и пошли в спортзал сельхозтехникума. Я здесь ни разу не был и удивился тому, что техникум имеет такое большое помещение и в том числе прекрасный спортивный зал.
Откуда-то появился волейбольный мяч и я предложил сыграть в волейбол. В игру вступили все. Я впервые увидел играющим в волейбол Шевцова и удивился, что он хорошо играет. Разыгрались все так, что некоторые разделись до плавок. Я тоже снял рубашку, туфли и носки. Играли все с настроением и забыли об инциденте с Кузиным.
Я упустил момент, что сразу же, как он ушел из 20-й комнаты, я поднялся на второй этаж в кабинет завуча, где и его стол. В кабинете была только Калерия Александровна. Я рассказал ей о случившемся.
— А у него в последнее время заскок какой-то в голове, — сказала она. — Ведь посмотрел бы и понял, что сидят не забулдыги какие-то.
— Вот как раз этим-то он и возмущает меня. Ведь во время проведения новогоднего вечера он точно так же пил водку и даже деньги не отдал Цветкову.
— Серьезно?
— Да-а.
— Вот вы ему об этом и скажите, если вдруг он донесет директору.
— Конечно скажу.
Поиграли мы хорошо в волейбол и от души были довольны. После игры, зашли в комнату Владимира Александровича и выпили понемногу. Не понравилось мне только то, что Владимир Александрович ругается матом.
Шевцов ушел первым, так как ему надо было забрать из детского сада сына. Мужчины решили поиграть еще в баскетбол. Я отказался и решил тоже уйти домой. Время было уже восьмой час.
— Да побудь еще. Что тебя жена ждет? — сказал Лоскуткин.
— Да теперь-то уже ждет.
— Ну и подождет. Ничего страшного.
— Да страшного конечно ничего нет, но я просто не хочу разгильдяйски поступать…
В душе я добавил про себя: «Как она иногда поступает».
Но к моему удивлению Риты дома не было. Я возмутился этим, но решил сдержать себя и ничего ей не говорить, когда она придет.
Раздевшись, я пошел в ванную, чтобы принять душ. Когда заканчивал мыться, услыхал звонок, но спешить открывать дверь не стал. Рита дверь не могла открыть, так как я оставил в двери ключ и постоянно нажимала на кнопку звонка. Одевшись, я открыл ей дверь.
— Ты когда пришел?
— Раньше тебя, — с обидой сказал я.
— Ну ты даешь.
— Это ты даешь.
— Я приходила уже, а тебя не было дома. Я забыла сегодня свой ключ и бегала к матери за ключом.
— Когда ты приходила?
— Без десяти семь.
— А сейчас уже 20 минут девятого. Полтора часа к матери ходила?
— Пока поболтала с ней.
Я ничего не сказал больше и, постелив постель, лег.
Рита, переодевшись в халат, подошла к кровати, чтобы взять ночную рубашку. Я схватил ее за руку и сильно дернул на себя. Она упала на меня и я увидел под поднятым халатом на одной из сторон мягкого места черное пятно. «Опять синяк», — сказал я про себя и играться с Ритой мне сразу расхотелось. А она как будто почувствовала, что я заметил ее синяк, быстро встала и ушла в ванную, ничего не говоря. И как бы я ни старался сдержать себя, ничего не получалось. Злость и обида на Риту росла в душе. Я вспомнил, как вчера она, моясь в ванной, отказалась от моего предложения потереть ей спину. «Она побоялась, что я увижу синяк», — подумал я. Да и отказ ее был каким-то противным.
И меня еще больше возмутило, когда Рита, войдя в комнату, ничего не сказала на мои слова: «А потом будет говорить, что она не знает откуда у нее синяки». На сей раз я понял, что ей неприятно было за то, что я увидел этот синяк. Она хотела его скрыть, но не получилось. Вся ее реакция была отвратительной и вызвала у меня чувство возмущения. На сей раз я никаких оправданий ей не находил. И разъедала меня не ревность, а ее реакция. Она была такой, какая бывает у людей попавшихся в чем-то, но они, понимая, что попались, пытаются найти возможность для оправдания. Неприятно видеть такое.
Все хорошее чувство к Рите сразу пропало. В душе у меня был тяжелый камень. Такого раньше не было. К этим мыслям прибавились подтверждения ее поведения на юге. И теперь ее уход 9-го мая на танцы я расценил распущенной вольностью.
И самым тяжелым и горьким было ощущать гибель идеализации наших отношений. И еще один момент добавился к крушению моей идеализации Риты. По телефону она мне сказала, что сегодня с 9 часов вечера и до трех ночи она будет в рейде по городу. После обеда она пойдет домой и будет отдыхать до восьми вечера.
— А ты когда придешь домой? — спросила Рита.
— Не знаю. Видимо поздно, так как сейчас еще много дел в училище, потом поеду в детский дом, потом к Маркиным и с Володей поедем к маме.
— Ну понятно.
Узнав, что Рита будет дома, я решил проверить будет ли она читать мой дневник. И часа в четыре я поехал домой. «Интересно закрыла она дверь, или нет», — думал я, подъезжая к дому. Но дверь оказалась открытой. Видимо она или забыла ее закрыть, или была стопроцентно уверена, что я не приду домой.
Открыв тихонько дверь, я из коридора увидел, что Риты нет ни на кухне, ни в ванной, ни на нашей постели. Все это я определил в один миг и вдруг увидел Риту, сиганувшую от книжного шкафа, где я положил дневник сверху книг так, что его легко можно было взять и положить обратно. Увидев меня, Рита растерялась как когда-то растерялась в Карелии.
— Витя, — как будто зовущим тоном сказала она. Это было явно от растерянности.
— Что?
— А я… карточки смотрю.
«Ловко же ты смотришь карточки, стоя посреди комнаты», — хотел сказать я и спросить: «Интересно написано?» Но не стал ничего говорить, так как мне было стыдно за нее. Пройдя в комнату, я сразу глянул на шкаф и замысловато произнес: «Ну—ну». Рита еще больше растерялась и чтобы скрыть свою растерянность, она ушла в ванную.
Но как она растерялась — это надо было видеть. Даже говорить не смогла. Ее, конечно, мучил вопрос, видел я ее или нет за чтением дневника и буду ли я что-то говорить. И поняв, что я не завожу разговор, она осмелела и выйдя из ванной, завела со мной разговор, где я был и что собираюсь дальше делать.
Я нехотя отвечал ей и спросил:
— Ты поедешь со мной к Маркиным?
— Нет.
— Почему?
— Надо же мне хотя немного отдохнуть.
Пересиливая свое нехорошее чувство к Рите, я лег на постель, где лежала она и попробовал понежиться с нею. Это было впервые, когда я заставил себя понежиться. Обычно нежность к ней побуждалась чувством желания понежиться. И от того, что такого желания не было, у меня ничего не получалось, ни поцелуев, ни возбуждения. И я впервые пережил момент импотенции.
— Это почему у тебя так? — спросила Рита. — То ты был таким неугомонным.
— Вот так. Могу вообще таким стать к тебе.
— Не понятно, что с тобой происходит.
— В этом вся и суть, что ты ничего не понимаешь.
Я встал и уехал к Маркиным. В голове роились всякие мысли. И больше всего я думал над тем, что сегодня подтвердилось мое убеждение в том, что я могу испытывать потенцию только при хорошем, душевном расположении к женщине.
Еще до обеда я, взяв машину, съездил к маме. Она была раздражена и нехорошим тоном сказала:
— Не пойдут мне такие зубы. Их нельзя носить. Во рту все распухло. Я ж вижу, что они сделаны неважно.
Я еле сдержался, чтобы не высказать свое возмущение ее таким заявлением. Ведь она целовала Володю и говорила, что все хорошо.
Я сказал ей, что вечером приедем с Володей. И из дома я поехал за ним. Он взял с собой все необходимое и мы поехали к маме. И снова с нами поехала Люба. Пробыли у мамы долго, так как то и дело ломалась бормашина. Кое-как мы сделали ее. На сей раз Володя подтачивал протезы там, где мама говорила, что ей больно. Подтачивал пока мама не сказала:
— Во теперь ничего. Хорошо.
На обратном пути я сказал Маркиным, что завтра поеду в Тулу.
— В Тулу интересно съездить. Я там ни разу не был, — сказал Володя.
— Поехали. Свожу вас и в Ясную Поляну.
— Поедем, Люба? — спросил Володя.
— Поехали. А мне что?
— Значит заехать завтра за вами?
— Заезжай, — сказал Володя.
— Тогда часам к восьми будьте готовы.
— Мы можем и раньше собраться, — сказала Люба.
— Договорились. Я завтра заеду за вами.
Я с удовольствием согласился взять их, рассчитывая на то, что Рите (а я был уверен, что и она поедет) будет удобно встретиться с Сережей и с Олей. Уж больно мне хотелось, чтобы она увидела их.
Высадив Маркиных у их дома, я поехал в гараж.


7 июня, суббота

Спал я плохо. Просыпаясь, я обнаруживал, что Риты нет рядом со мной. Наконец в коридоре зажегся свет. Я глянул на часы. Было двадцать минут четвертого. За окном уже вовсю рассвело. Я повернулся на левый бок и прикинулся спящим. Рита положила на меня руку, когда легла, но тут же убрала ее. Уже которую ночь она пытается таким холодным прикосновением ко мне расположить меня к себе. А я не реагирую и засыпаю, отвернувшись от нее. Отношения между нами просто отвратительные. В четверг после совместного домашнего обеда она сказала:
— Ты подожди меня. Пойдем вместе, мне надо с тобой поговорить по очень серьезному вопросу.
Я думал, что она заговорит о наших отношениях, но она рассказала мне о разговоре с одной из своих сотрудниц, которая сообщила ей, что одна из инспекторов по делам несовершеннолетних Ленинского РОВД г. Калуги за взятку поспособствовала родителям Лушонкова, который был участником нападения на нас с Виктором Ивановичем, в том, чтобы этого хулигана отправили в армию, не сообщив о готовящемся суде над ним в военкомат. И Лушонкова поэтому забрали в армию.
— Если он уже принял присягу, то его не вернут из армии, — сказала Рита.
— Это все трусость вашего Виктора Ивановича привела к этому.
— При чем тут трусость?
— А при том, что он знал, что Лушонкова забрали в армию, но в прокуратуру не позвонил.
— А ты почему не позвонишь?
— Я звонил, но прокурор сейчас болеет.
— Виктор Иванович просто боится того, что может раскрыться то, что он был пьяный.
— Трус он и больше ничего. Он что считает, что если человек пьяный, то его можно бить?
Рита ничего не сказала и, помолчав, добавила:
— Я считаю, что любое зло должно быть наказано. Ты позвони Шарафанову, а я поговорю еще об этой инспектрисе. Надо как-то бы точно узнать, берет она взятки или нет.
— Вот за это ты была бы молодец, если бы узнала и вывела ее на чистую воду.
Проснувшись сегодня, как обычно, в пять часов, и попытался еще уснуть. Засыпая, я тут же просыпался. В семь часов я решил вставать.
— Ты куда встаешь? — спросила, приоткрыв глаза, Рита.
— Я в Тулу еду. Ты поедешь? Маркины со мной поедут. Я сейчас за ними заеду и заедем за тобой.
Рита почему-то, как только услыхала о Маркиных, сразу сделала недовольное лицо и ничего не сказала.
— Так заезжать за тобой?
— Не надо.
— Почему?
— Я спать хочу. Куда я такая поеду?
— Так ты еще поспишь полтора часа.
— Поезжайте без меня.
— Почему ты не хочешь ехать? Скажи.
Рита молчала.
— А вот у Маркиных, пусть хоть они чудные люди, такого нет. Если Володя сказал: поехали, то Люба бросает все и едет. Я хочу, чтобы ты поехала с нами. Поедешь?
— Нет.
— Ну и шут с тобой, — сказал я и встал с кровати.
— А тебе сегодня рано надо? — спросила Анна Ильинична, высунув лицо из—под одеяла. Она не слыхала как мы говорили с Ритой, так как мы говорили шепотом.
— Да, — ответил я.
— А куда тебе надо?
— Дела есть.
— Какие дела? — допытывалась Анна Ильинична.
— Да есть кое-какие.
Анна Ильинична больше ничего не сказала, а я, собравшись, попросил Риту выйти в коридор. Нехотя она вышла и я еще стал просить ее поехать со мной. Рита ссылалась на то, что ей надо стиркой заниматься.
— Приедем. Я тебе помогу постирать.
— Да нет. Поезжай, Витя, один.
— Я не понимаю, почему ты кочевряжишься?
— Я просто устала.
— Поспишь дорогой. Поехали.
— Нет не могу. Поезжайте.
Рассердившись на Риту, я ушел в гараж.
Пятнадцать минут девятого я был уже у Маркиных. Они уже встали и были в сборе. Люба предложила мне выпить чашку кофе и я с удовольствием согласился.
— А Рита что не зашла? — спросил Володя.
— Ее и нет со мной. Она в пол—четвертого пришла домой. В рейде была.
— Так она не поедет?
— Нет.
В половине девятого мы выехали из Калуги.
Дорога до Тулы стала совсем скверной. Даже после последней поездки она разбилась еще больше и ремонт ее не ведется.
В Туле я провез Маркиных по проспекту Ленина от южной его окраины до библиотеки им. Ленина. Проспект им понравился. А как свернули на ул. Свердлова, так пошли маленькие деревянные дома.
Выйдя у дома из машины, я предложил Маркиным сходить в хозмаг, а сам поднялся на пятый этаж. Дверь открыла Оля. Она была одна дома. Я обнял ее, поднял на руки и мы расцеловались. Но на сей раз Оля была как будто чем-то расстроена и вела себя сдержаннее по отношению ко мне. «Видимо она запретила ей радоваться моему приезду», — подумал я.
— Ну подожди меня, я сейчас принесу кое—что, — сказал я и. спустившись к машине, взял «дипломат» и босоножки Оле. Она удивилась больше «дипломатом», чем босоножками. Долго его рассматривала, а потом стала мерить босоножки. У одного босоножка сразу же сломался замок. Оля дала мне плоскогубцы и я сумел починить его.
— Папа, а можно я покажу «дипломат» и босоножки Ире Марковой?
— А кто это такая?
— Подружка моя.
— А где она?
— На улице. Я с балкона ей покажу.
— Ну покажи.
Оля взяла «дипломат», босоножки и вышла на балкон.
— И-ир, — крикнула она, — смотри. Папа приехал.
Это меня приятно удивило, что она так с пониманием и спокойно делится со своей подружкой и радуясь говорит: «папа приехал».
— Сережа сдает? — спросил я, когда Оля вошла в комнату с балкона.
— Да. У него сегодня контрольная.
— Ну пойдем на улицу, а то меня там ждут люди.
— А кто с тобой приехал?
— Врач, который бабушке зубы делал.
Мы вышли с Олей на улицу и прошли в хозмаг. В хозмаге Маркиных не было. Появились они со стороны магазина «Водка».
Я предложил им сходить в промтоварный магазин. Оля осталась играть около дома.
— Смотри, не проворонь, когда Сережа придет.
— Ладно, — ответила Оля и умчалась с Ирой за дом.
По поведению Маркиных в магазине я подметил, что они строго относятся к расходованию денег и не балуют в прихотях Олега. «Вот тебе и чудаковатые люди», — отметил я про себя.
В магазине Володя купил себе только босоножки.
Вернувшись из магазина и увидев Олю, я спросил:
— Не пришел Сережа?
— Пришел. Он дома, ждет тебя.
— Ну пошли со мной к нему.
— А можно Ира с нами пойдет? — спросила Оля. Я и этому моментику про себя удивился.
— Ну, конечно, пусть идет, — ответил я.
Сережи дома не оказалось. Только мы хотели спускаться вниз, как он прибежал. Поздоровавшись со мной, он открыл дверь и стал благодарить меня за «дипломат».
— Хороший «дипломат», спасибо большое.
Экзамены он сдает на «пятерки». Осталось теперь один экзамен в среду сдать и все. Потом он пойдет в турпоход на несколько дней, а за тем уедет на две недели в трудовой лагерь в Богучарово.
Мы с Сережей начали вести разговор о том, что я узнал об учебных заведениях, готовящих работников КГБ.
Я, кажется, не писал о том, что по приезде из Гагры, я ходил в КГБ и узнал какие есть учебные заведения готовящие работников КГБ. Это был мой первый поход в управление КГБ за всю мою жизнь. Порядок здесь строже, пожалуй, чем где либо еще. Только я удивился на робость солдатика, дежурившего у входа. Он ничего не знает еще и говорить как следует не умеет. Однако по телефону нашел человека, с которым мне нужно поговорить. На встречу со мной пришел молодой приятный мужчина и пригласил меня в отдельную комнату, где и провел со мной беседу, рассказав как можно попасть работать в органы КГБ. И сегодня я сказал об этом Сереже. Как он будет дальше вести себя по осуществлению своего желания работать в органах КГБ — время покажет.
Поговорив обо всем, мы договорились, что я ему в четверг часов в 11 позвоню и узнаю результат его последнего экзамена.
К концу нашего разговора пришла она. На сей раз она не поздоровалась со мной и ни единого словечка не проронила в мой адрес.
Маркиных перед уходом к Сереже, я направил в «Универсам». Когда мы с Сережей вышли на улицу, их еще у машины не было.
— Пойдем им навстречу, — предложил я Сереже и мы пошли. К нам присоединилась Оля, вышедшая на улицу раньше нас.
Выйдя за угол дома, мы увидели Маркиных, идущих нам навстречу.
На мое предложение поехать со мной в Ясную Поляну Оля сказала: «Мама не пускает», а Сережа сослался на то, что ему в три часа надо быть во Дворце пионеров, где купили новую органолу и им надо устанавливать ее и опробовать.
Я посидел немного с Олей на лавочке, держа ее на коленях и крепко прижимая к себе.
Маркины всем своим поведением говорили, что пора ехать. И я распрощался с Олей и Сережей.
Приехав в Ясную Поляну, мы сразу пошли в кафе, так как уже изрядно проголодались.
Народа в кафе было не очень много и мы, хотя и не сразу, устроились за столом, за которым я сидел неоднократно. Он как будто специально освободился. Только мы сели, как в кафе вошел Лекомцев Михаил Петрович — инспектор по кадрам Калужского управления культуры. Я думал, что он один и сделал вид, что не заметил его, но вслед за ним в кафе стали входить другие работники управления, которых и я знал, и которые меня знали. Тут уж я скрыться не мог. Некоторые удивлялись, увидев меня и здоровались на расстоянии, а Вера Вячеславовна подошла ко мне и мы поздоровались с ней за руку.
Почти половину кафе заняли калужане. За столом на противоположном конце зала сидел Курганов и мы на расстоянии поклонились друг другу.
— А вон твой и Сахаров идет, — сказал Володя.
И в зал действительно вошел Василий Ильич с женой Валентиной Николаевной. Мы так же на расстоянии поздоровались с ними.
Для видимости Володя заказал 200 грамм «Портвейна». Сначала они выпили водку, а потом и вино. Люба прикрывалась, чтобы не видели, как она пьет водку, но пила с аппетитом. Но что удивительно, она не хмелела и вела себя трезво.
После обеда я подошел к столу, где сидели Сахаровы и поздоровался с Василием Ильичем за руку.
— Елки-палки, думал, что хоть здесь я спрячусь и побуду в уединении. Но и тут калужане выследили меня, — пошутил я и Валентина Николаевна с Василием Ильичем рассмеялись.
— Теперь я тебя заложу, — сказал смеясь Василий Ильич. И серьезно спросил:
— Это кто с тобой?
— Врач—стоматолог. Матери он протезы зубные сделал — вот я его и благодарю теперь.
— Ну понятно.
— А вы значит сегодня решили всем управлением проведать Льва Николаевича?
— Да. Организовали экскурсию, — сказала Валентина Николаевна.
— Ты в понедельник будешь на работе? — спросил Василий Ильич.
— Нет. Я уезжаю в понедельник в командировку в Хвастовичи.
— Ты едешь готовить их на коллегию?
— Да.
— А то я хотел тебя пригласить с собой в Мещовск во вторник.
— С удовольствием бы поехал.
— Ну ладно. Иди забавляй гостей.
И тут я вспомнил, что не продолжил инцидент, который произошел в среду с Кузиным. В четверг, придя на работу, я пошел к Кузину и в присутствии Калерии Александровны и Ларисы Ивановны спросил у него:
— Вы что так сердито вчера среагировали? Ведь ничего плохого не было.
— Как не было, когда вы там пьянку организовали, — почти закричал Кузин.
— Это была не пьянка. Тогда и на новогоднем вечере, нашу компанию, в которой и вы принимали участие, можно пьянкой считать.
— Это другое дело совсем.
— Абсолютно такое же.
Кузин растерялся и не знал что ему говорить. А я продолжил:
— Вы же должны понимать уже и знать людей. Зачем же нужно было так вести себя? Даже готов был ударить Лиргамир.
— Что вы меня отчитываете?
— Я вас не отчитываю, а говорю, что так нельзя себя вести. Надо быть человеком.
— Вот на партийном собрании и поговорим кто из нас человек.
— Вот правильно. Надо поговорить, — сказал я и ушел.
А когда я взял в гараже машину и подъехал к училищу, меня встретила Лариса и сказала:
— Кузин сообщил все директору. Если что, то дай ему как следует. Был бы сам безгрешным, а то сам — тварь высшей марки.
— Я отпор ему дам, — ответил я.
И только я вошел в учительскую, как мне кто-то из преподавателей сказал:
— Виктор Андреевич, вас просил зайти директор.
«Значит разговор будет», — подумал я и пошел к директору.
В кабинете сидели Калерия Александровна, Кузин и Антонов. Я поздоровался и сел.
— Виктор Андреевич. Вы готовы бы поехать в командировку? — сказал Антонов.
— Если надо, то готов. Когда и куда!
— В понедельник, в Хвастовичи.
— Что ж. Поеду. А цель какая?
— Их будут слушать на коллегии управления культуры по вопросу подготовки кадров для учреждений культуры района. Надо подготовить справку. Съездите пожалуйста и недельку там поработайте.
— Хорошо. А еще кто—нибудь со мной поедет?
— Да вот решаем. В среду к вам приедет Кузин Василий Васильевич и поможет вам довести дело до конца.
— Все понятно, — сказал я, а сам ждал, когда Петр Иванович заведет разговор о пьянке.
Директор как будто понял, что я жду этого разговора и сказал:
— Ну что, раздеть вас?
— Я уже понял в чем дело.
— Очень хорошо. Виктор Андреевич, такое нельзя допускать.
— Петр Иванович, поверьте, что дело не стоит выеденного яйца.
— Тогда вы ничего не поняли. А говорите поняли. Что мне приказ писать? — сказал добродушным тоном Антонов.
— Да не надо никакого приказа. Я вас прекрасно понимаю и согласен с вами. Но не понимаю как можно Кузину так вести себя. Ведь он сам не безгрешен. Да и вообще нас тогда надо всех разогнать.
— Правильно. И надо разгонять, — сказал Петр Иванович.
— Но ведь это не дело. Торжество-то нельзя путать с пьянкой…
— Нет, Виктор Андреевич, вы ничего не поняли, — перебил Петр Иванович меня.
— Петр Иванович, я вам сказал, что вас я понял, а вот Кузина не понял. Такой пустяк нести директору — это не доходит до меня.
— Так, все Виктор Андреевич. Готовьтесь в командировку.
— А вопросник будет?
— Будет. Завтра его сможете получить.
— Ясно.
А в пятницу меня в коридоре училища встретил Кузин и как ни в чем не бывало заговорил со мной о командировке.
«Вот оно очередное подтверждение поведения сволочей», — подумал я.
И дальше о пребывании в Ясной Поляне. Я провел Маркиных по территории музея—усадьбы и показал им дуб, который обвила береза, сросшись с ним, провел и показал могилу Толстого. Потом с группой экскурсантов прошлись по комнатам дома, где жил Толстой.
В Калугу мы вернулись в шестом часу. Я решил заехать сначала домой, чтобы узнать дома ли Рита.
Она была дома и пекла на кухне овсяное печенье. Со мной в квартиру зашел Володя.
— Здрасьте, — сказал я Рите по—детски шутливым тоном.
— Здрасьте.
— Ты с нами поедешь в гараж?
— А зачем?
— Поставим машину, отметим чуточку хорошую поездку и вернемся домой.
— Не знаю, Витюшка, что делать. А может лучше у нас посидим?
И я и Рита говорили таким хорошим тоном, что как будто между нами не было никакого конфликта.
— Тогда давай так сделаем. Вы приготовьте с Любой что—нибудь поесть, а мы с Володей отгоним машину и приедем. Так? — сказал я Рите.
— Давай.
Мы высадили Любу и она пошла к нам, а сами поехали в гараж. У рынка мы высадили Олега и он поехал домой на троллейбусе.
Вернувшись домой, мы хорошо поужинали и поговорили.
Проводив Маркиных, я устроил разговор с Ритой по поводу наших отношений. Вел я этот разговор в доброй, даже шутливой форме. Но Рита как будто чутьем ощущала то, что я спрошу о дневнике и была настороженной. Во всяком случае она уже хорошо не только знает меня, но и чувствует. И уже не раз подмечала мое внутреннее состояние, хотя я не говорил ей о себе ничего. Правда, я тоже уже хорошо знаю и тоже чувствую ее внутренний настрой. Но разница между нами в том, что я не отказываюсь от признания того настроения, которое определила Рита, а она зачастую отказывается. И еще. Я почти всегда или спрашиваю, или говорю ей о ее настроении, а она видя во мне что-то не то, молчит.
На сей раз она тоже молчала, но не ошиблась, что я хочу поговорить о дневнике. И когда я спросил:
— Все—таки ты не сдержалась от соблазна прочитать дневник?
— Я так и знала, что ты это спросишь, — выпалила Рита.
— А что скажешь не читала?
— Нет.
— Ну это уже не честно. Ведь я тебе говорю абсолютно точно, что ты читала вчера дневник.
— Да не нужен мне твой дневник. Не читала я его. Честное партийное я тебе даю…
— Что не читала?
— Нет.
— Ну это уж ты совсем сажаешь себя в калоши и заставляешь меня говорить о деталях.
— Каких?
— Что ты делала, когда я пришел в квартиру?
— Карточки смотрела.
— Где ты их смотрела в момент, когда я вошел?
— Вот здесь на кровате, я вот так лежала…
И Рита так неуверенно стала показывать позу лежания, что я так от души рассмеялся, что упал с дивана—кровати и катался по полу от смеха.
Рита тоже засмеялась от того, что я так смеялся и от того, что она неудачно подбирала позу, чтобы мне показать как она «лежала».
Но смех мой быстро прошел от того, что Рита все равно продолжала отказываться. И я не знаю как я не рассердился и продолжал говорить с ней хорошим тоном. В душе я еще раз убедился, что она не честна в признании своих поступков и отпирается даже тогда, когда явно провалилась. Уже неоднократно мы заводим разговор на эту тему, но теперь ее уже и Анна Ильинична поддерживает, убеждая меня в том, что Рита не обманывает. И даже постоянно меня упрекает за то, что Рита не произносила слова «шалопай», это мне просто показалось, что она так сказала. А Рита продолжает отрицать это, говоря, что она сказала «отдай». При подобных разговорах, я вынужден говорить про себя: «Пусть Бог вас убедит, что врать нехорошо».
Я сказал Рите:
— А знаешь, было бы так хорошо, если бы ты сказала: «Виновата, Витюшка, не удержалась, читала». И я бы тебя не ругал, так как я и положил его так, чтобы ты его прочитала. Мне хотелось, чтобы ты его прочитала.
Рита даже как-то встрепенулась от таких слов и кажется готова была признаться, но видимо поняла, что признаваться теперь уже не ловко. И я это понимал. Ведь как признаешься, если уже даже честное партийное дала слово, что не читала. Я поражаюсь такой ее ценой партийного слова. Что же у нее является святостью?
Не знаю, почему я не стал сегодня расходиться от возмущения и продолжил в добром тоне разговор о наших отношениях и этот разговор «примирил» нас.


8 июня, воскресенье

День сегодня выдался солнечным и мы с Ритой пошли на берег Яченки. Только теперь Яченки, как таковой нет, так как ее перегородили и сделали небольшое озерцо. Его почему-то называют морем, хотя по отношению к морю — это капля моря. Однако для Калуги этот водоем будет вполне хорош, если его окончательно приведут в порядок. А пока, как я сегодня убедился, порядка нет. Вода в озере грязная, дно тоже грязное и ноги вязнут в этой грязи. Я даже не стал купаться, брезгуя таким состоянием воды.
Позагорали мы всего часа полтора, так как к часу нам надо было идти к Виктору Ивановичу на поминки его тестя Василия Петровича. Уже исполнилось 40 дней как он умер.
На поминках были мы, тетя Шура с дядей Тимошей и пять сестер матери Валентины Васильевны. Анны Ильиничны не было, так как она сегодня работала. В последнее время она работает почти каждый день. Жалуется на усталость, но бросить работу не может, хотя мы с Ритой советуем ей или бросить совсем, или пойти в отпуск. Она не может бросить потому, что считает свою работу основным источником нашей жизни. И ей кажется, что если она бросит работу, то мы превратимся в нищету. А я считаю, что было бы лучше, если бы она бросила работу. Во—первых, у нее не было бы убеждения, что мы живем за счет ее, во—вторых, мы бы почувствовали самостоятельность в жизни. Честно говоря, то наше положение, в котором мы находимся сейчас с Ритой, мне не нравится. Не знаю как Рита себя чувствует, а я недоволен. Я хочу самостоятельности и независимости. И я постоянно думаю, что наше нынешнее положение ненормальное и что когда—нибудь будет выпад или со стороны Анны Ильиничны с упреком за то, что мы живем за счет ее, или с моей открытым возмущением тем, что я не чувствую самостоятельности.
Но пока все терпится. И сегодня мы с Ритой провели день в абсолютно нормальных отношениях.


12 июня, четверг

И так, я три дня провел в Хвастовичах. Прилетел в понедельник в три часа дня. Погода была солнечной, но самолет почему-то качало так, что порой захватывало дух. Маленькая девочка, сидевшая у отца на коленях долго плакала, пока не уснула. И я вспомнил как когда-то при полете из Тулы в Калугу плакала Оля.
Другая девочка побольше была и ее то и дело рвало. Молодые родители не успевали делать ей из бумаги пакеты.
Напротив меня сидела молодая симпатичная женщина. Она тоже стала часто глотать слюну и достала из сумки целлофановый пакет.
— Ну еще не хватало, чтобы и вы проявили детскую слабость, — сказал я. Женщина, смутившись, улыбнулась и ей как будто стало легче. Во всяком случае пакет ей не понадобился.
От аэропорта до Хвастович мы шли с этой женщиной вместе. Она сказала, что она первый раз прибыла в Хвастовичи, что она работает в облоно и что в ее ведении находятся дети из неблагополучных семей во всей области.
Когда устраивались в гостиницу, я узнал, что ее зовут Мария Николаевна.
Меня устроили в четырех, а ее в пятиместном номере. Устроившись, мы пошли в райисполком: я — в отдел культуры, а она — в роно.
В отделе культуры была молодая инспектор Галя, которая два года назад окончила наше училище. Зав. отделом культуры не было и мы часа два пробеседовали с инспектором.
Придя в седьмом часу в гостиницу, я разделся, лег в постель и стал писать дневник. Почему-то очень быстро захотел спать и, отложив дневник, уснул. И так разоспался, что не стал вставать до утра. В комнате я был один и только вечером меня разбудил вошедший молодой высокий мужчина. Подошел ко мне поздоровался и назвал себя:
— Иван.
— Виктор, — ответил я.
— Меня к вам поселили. Так что будем вместе ночь проводить.
— Что ж, очень хорошо. Располагайтесь.
Иван рассказал мне, что он из Подбужья, что был в Калуге на курсах. Я слушал молча и дал понять ему, что я не расположен к разговору. Он разделся и лег спать.
А утром, когда я еще лежал в постели, Иван встал и ушел. Я только спросил у него, где он работает.
— В сельсовете, — ответил Иван.
А потом уже зав. отделом культуры Ермакова Валентина Ивановна мне сказала, что он является председателем сельсовета.
Иван ушел, а я продолжал, лежа в постели, работать над дневником.
Двадцать минут девятого я услышал за дверью голос Марии Николаевны:
— Виктор Андреевич, вы идете в столовую?
— Иду, но только я еще не готов, — ответил я и удивился про себя, что она вдруг позвала меня.
— Хорошо, я подожду вас, — сказала Мария Николаевна и еще больше удивила меня.
Я быстро вскочил, сбегал в туалет, умылся, оделся и минут через семь вышел в коридор уже готовым пойти в столовую.
В столовой есть абсолютно нечего, кроме перележалой рыбы жареной и глазуньи.
После завтрака мы расстались с Марией Николаевной и до вечера не виделись.
До трех часов я работал в отделе культуры, собирая материал для справки, а в три часа поехал в Воткино, где работают две наши выпускницы, закончившие училище два года назад. В Воткино меня возмутила такая непролазная грязь, что мы даже на газике—вездеходе не могли проехать по селу. Пришлось оставить машину на въезде в село и идти дальше пешком. Даже директор совхоза оставляет свою машину и ходит в центр пешком. Ну разве это порядок? И не хотел бы возмущаться, а увиденное заставляет. Ну кто тут из молодежи согласится жить и работать? И никак, кроме как трепатней, не хочется называть все разговоры о подъеме сельского хозяйства.
Вместо принятия радикальных мер, направленных на улучшение положения в сельском хозяйстве, идет все к ухудшению. И такое положение заставляет с ужасом думать: «А что будет дальше?».
В Воткино я встретился с обеими выпускницами и провел хороший разговор об их работе. И все же больше всего они жалуются на плохое поведение людей в клубе. Одна из них вышла замуж и уже скоро уйдет в декретный отпуск, другая поступает в финансово—экономический институт.
Состоялась встреча и с председателем сельского совета. Ничего особенного я не взял из беседы с ним.
Вернувшись в Хвастовичи, я посмотрел вечером телевизор и лег спать. В комнату поселили еще троих мужчин и все кровати оказались заняты. Правда, утром в среду один мужчина уехал, но ко мне на помощь приехал Кузин и я поселил его в своей комнате.
Еще вчера я договорился с Ермаковой о поездке по селам и в среду мы с Кузиным и с инспектором побывали в трех селах: Красном, Теребено и Кудрявецах. Здесь села и дороги получше, чем в Воткино, но жизнь и в них не радует перспективой. При беседе с завучем Теребенской школы завуч сказал:
— Нынче мы выпускаем 38 десятиклассников, а на следующий год к нам вливается только 16 первоклассников, а через год, мы уже знаем, их будет только два. Практически школа будет пустовать.
Председатель Кудрявецкого сельсовета пожаловался:
— Сейчас на фермах работают женщины в возрасте 45—50 лет. Они уйдут скоро на пенсию, а заменить их некем. Парней — механизаторов много, но они разъезжаются, так как им надо жениться, а девчат в селе нет. Даже не знаем, что нам и делать.
Начатую утром справку, я закончил вечером. Картину изложил неприглядную.
Все три дня стояла жаркая погода, а сегодня с утра вдруг заходили тучи. Я в девятом часу пошел в аэропорт, чтобы улететь в Калугу. И только я вошел в здание аэропорта, как полил дождь. Думали, что самолет не прилетит, но он прилетел и быстро посадив пассажиров, поднялся в воздух.
Мария Николаевна улетела вчера утром, попрощавшись со мной через дверь. Кузин остался в Хвастовичах, чтобы получше изучить район, побывать в райкоме партии и в райисполкоме. Я оставил ему справку свою и он должен был ее дополнить. Со мной он нормально относился, но вообще странности в его поведении заметны и из-за них он сразу показывается тяжелым человеком. Больше всего возмущает то, что он хочет, чтобы все делали так, как он думает и как ему хочется. И если что-то не так, то он сразу спрашивает: «А почему у вас так?»
Вчера мы много говорили с ним о деревне. Он согласился со мной в том, что деревню враз не переделаешь, а тем паче без принятия решительных и действенных мер.
— А какие вы имеете в виду меры? — спросил он.
— Во—первых, деревню надо благоустроить, то есть сделать дороги, построить хорошие красивые дома, заасфальтировать улицы, построить красивый Дом культуры, то есть сделать то, что уже сделано во многих селениях. Примеров таких много. В такие села и люди потянутся. Их сама жизнь заставит потянуться.
Я кажется уже писал о том, что в настоящее время ко многим хозяйствам, дающим продукты питания, проводится политика «выжимания последних соков», вместо того, чтобы сделать это хозяйство прочным и перспективным, чтобы люди видели в нем жизнь, а не умирание. А пока видишь, что люди доживают свою жизнь, так как сорваться для них с места смерти подобно.
Прилетев сегодня в Калугу, я включился в дела личные. Во—первых, я с аэропорта приехал в центр и в 11 часов позвонил в Тулу детям. Трубку подняла Оля и мы поздаровались.
— А где Сережа? — спросил я.
— Ушел к мальчишке какому-то.
— Как ушел?
— Не знаю.
— Так мы же с ним договорились созвониться в 11 часов.
— Наверно он забыл.
— Так вот передай ему, что я выражаю ему очень серьезный выговор. Скажи, что папа очень недоволен остался.
— Хорошо, скажу.
— Как он сдал последний экзамен?
— На «пять».
— Ну хорошо. Передавай ему привет.
— Передам.
— Целую тебя. До свидания, Олечка.
— До свидания.
Позвонив, я пошел домой и пообедав, поехал в гараж. Позанимавшись с машиной, я выехал на ней и съездил к маме, сказать, что можем вечером приехать с Маркиным.
В пятом часу я подъехал к поликлинике УВД, чтобы показать врачу заложившее ухо. Заложило его еще в субботу. Я в понедельник перед уездом в Хвастовичи хотел показаться врачу, но было слишком много народа и я не смог дождаться своей очереди. Так все дни и ходил с заложенным ухом и с неприятным ощущением глухоты.
Врач «ухо, горло, нос» уехала к кому-то для оказания помощи на дому и работница регистратуры посоветовала мне обратиться к терапевту. Женщина-терапевт посмотрела меня и определила, что в ухе у меня пробка. Хотела промыть, но оказалось, что нет шприца. Девушка из регистратуры предложила мне подождать врача. Я согласился и попросил разрешения позвонить Рите. Рита была на месте и сказала мне, что до половины седьмого будет на работе и я могу заехать за ней.
Минут через десять, после разговора, приехала врач и сестра промыла мне ухо. Время было шестой час и я решил съездить узнать дома ли Маркины. Они оказались дома и Володя согласился поставить мне пломбу на зуб и съездить к маме. Пока он собирался, я решил позвонить Рите и сказать, что я у Маркиных и по пути от них заеду за ней.
— А она ушла проведать какую-то подругу в больницу, — сказал мне поднявший трубку Миронов Владимир Дмитриевич.
— Ясно, — спокойно сказал я, а у самого в душе все перевернулось от возмущения. Я так был хорошо настроен к ней, хотел при встрече показать ей, что я очень сильно соскучился по ней и полон хорошего чувства, а она опять обманула меня. И все хорошее разбилось вдребезги. «Как будто нарочно она так делает, — ругался я про себя, идя от автомата к Маркиным. — Ну как можно сказать одно, а сделать другое?».
Свое возмущение я продолжил у Маркиных вслух, говоря:
— Представляете? Она меня уже вконец замотала. Знает, что я люблю четкость, но делает черт знает как. Я никак не ожидал от нее такого разгильдяйства. Ведь сбивает с толку окончательно.
Вместе с нами поехала и Люба. Пломбу мне Володя поставил в поликлинике. Возился долго и старательно. Из поликлиники мы поехали к нам домой, надеясь, что Рита уже дома, так как уже шел восьмой час. Но Риты дома не было. Злости у меня еще больше прибавилось. Я взял листок бумаги и написал: «Ну как можно с тобой дружить с такой разгильдяйкой? Сказала будешь ждать, а сама удрала».
Мама сказала, что нижний протез у нее хорошо сидит, а верхний надо еще подтачивать. Володя пообещал ей сделать все как следует.
Я отвез Маркиных домой, и поехал в гараж. Поставив машину, я на троллейбусе поехал домой.
Рита уже по записке поняла, что я возмущен ею и в коридоре, увидев мое недовольное лицо, протянула мне листок, на котором было что-то написано ее рукой.
— Не надо мне никаких объяснений, — сердитым тоном сказал я. — Была ты разгильдяйкой, так ты ею и продолжаешь быть.
— Ты прочитай сначала.
— Зачем мне читать? Ведь ты уже убила во мне все хорошее. Да ты хотя бы капельку пожалела меня.
— Ну ты ж не знаешь в чем дело. Почитай что написано.
— Я все знаю, кроме одного. Как можно говорить одно, а делать по—другому.
В общем, все мое хорошее настроение было убито. И у нас не получилось ни хорошего разговора, ни ласки, ни близости.


15 июня, воскресенье

В пятницу ночью и утром прошел дождь. Но хорошо то, что дождь и воздух были теплыми и после дождя светило теплое ласковее солнце.
Я в седьмом часу подъехал на такси к гаражу и, заведя машину, поехал к Николаю Егоровичу и с ним поехали в баню на «Маяковку». Попарились очень хорошо.
После бани я свозил Маркиных в пионерский лагерь «Юбилейный», который находится там где и «Искра» и где когда-то отдыхал Сережа.
Вернувшись из лагеря, мы заехали к Рите на работу, но ее не оказалось на месте. Миронов предложил нам подождать ее. Я вошел к нему в кабинет и он рассказал мне, что Рита сегодня, придя на работу, накинулась на него с упреком за то, что он вчера не правильно ответил мне по телефону.
— А вы бы ее выгнали из кабинета и предупредили, чтобы она впредь не приходила к вам с семейными жалобами, — сказал я и добавил, — еще не хватало, чтобы на работе разбирались отношения домашние.
Рита позвонила из обкома комсомола и Маргарита Филипповна позвала меня к телефону. Договорились, что я подъеду к площади Ленина. С трудом, но встреча состоялась. Дело в том, что везде стояла милиция и до площади пришлось добираться объездами. Как выяснилось позже, в Калугу приезжал зам. Брежнева Василий Васильевич Кузнецов и поэтому была организована ему охрана. Мне кажется, что он приезжал под нажимом большого количества жалоб о том, что в Калуге нечего есть, в магазинах, кроме дрянных консервов, ничего нет. По радио и в газете о его приезде сообщили как о маловажном событии. Приезжал Василий Васильевич Кузнецов, был там-то и там-то и все.
Посадив Риту на площади Ленина, мы поехали к тете Шуре. Договорились, что в следующую субботу поедем в Воротынск и приведем в порядок могилы родственников. Мы хотели ехать в эту субботу, но Володя предложил нам поехать завтра в Кромино, где живет его сестра Мария Николаевна. В субботу, якобы, в этой маленькой деревушке—станции будет престольный праздник и мы можем хорошо отдохнуть.
И вот сегодня мы приехали в эту деревню. Марии Николаевны дома не оказалось.
— Она в Бабынино на собрании. Завтра же день медиков, — сказал пришедший с рыбалки ее сын Сергей. Мне он сразу понравился не только своей внешностью, но и какой-то сразу располагающей к себе простотой и добротой. В апреле месяце он женился и сейчас на стол накрывала его жена Надя. Говорить она, почти, ни с кем не говорила.
Помогала ей сестра Сергея — студентка калужского торгово—кулинарного училища. Сергею она является двоюродной сестрой. Ее мать живет в Казахстане.
Пообедав, мы взялись чистить пескарей и прочую мелочь, которых наловил Сергей. Чистили я, Рита и Люба. Правда, мне пришлось просмотреть каждую рыбешку, так как Рита и особенно, Люба не совсем качественно обрабатывали рыбу.
Пока почистили рыбу, приехала Мария Николаевна. На внешность она простая деревенская женщина, невысокого роста, худенькая, но подвижная и деловая. Приехав, она сразу же взялась за подготовку стола. Разожгла керогаз и я сварил на нем уху.
Часа через полтора было все готово и мы снова сели за стол. Только теперь прибавилась компания. Пришла соседка Татьяна Ивановна. Она живет в Калуге, но здесь у нее не родная мать и Татьяна Ивановна приезжает к ней. Пришли две пожилые женщины, которые работают с Марией Николаевной. Потом уже вечером появился брат Татьяны Ивановны, Василий Иванович. Мария Николаевна то и дело приносила бутылку за бутылкой с самогоном.
Я взял с собой баян и игрой придавал еще больший подъем настроению. Песни пели все. Пели красиво и голосисто. Володя Маркин спел с моей помощью «Гори, гори, моя звезда». Все мои замечания по исполнению этого романса он запомнил и спел правильно на сей раз. Веселье было по настоящему хорошим. Только плясать здесь не умеют так, как пляшут в Сибири. Там пляшут так, что пол качается под ногами.
Веселились до позднего вечера. Напротив дома Марии Николаевны тоже шла гулянка. Ее соседу исполнилось 70 лет. Я случайно оказался свидетелем того, как он приглашал Марию Николаевну на день рождения. Это было еще днем.
— Пойдем ко мне в гости, Маша, — сказал дед.
— Да и ко мне же гости приехали.
— Ну ничего, посидишь немного.
— У меня и в подарок-то вам ничего нет сейчас, — тихо сказала Мария Николаевна.
— Ладно приходи. Потом сочтемся.
Я потом долго комментировал эти слова: «потом сочтемся». Мария Николаевна, конечно не пошла к нему. И когда я играл на баяне, а у них слышалась гармошка, Мария Николаевна, да и все остальные бессловесно показывали гордость, что у нас лучше идет веселье.
Не знаю как появились из Воротынска сестра Володи и Марии Николаевны Татьяна с какой-то беззубой женщиной. Они быстро опьянели и пели со всеми.
Кто-то предложил пойти на берег реки, и я пошел с баяном. Пение продолжалось на высоком берегу маленькой речушки. Потом все разошлись спать. Мы с Ритой разложили сиденья в машине и легли спать в ней.
А утром мы в шесть часов проснулись с хорошим настроением и самочувствием. День был солнечным и теплым. Еще вчера я попробовал с Сергеем косить и определил, что косу надо отбивать. И сегодня я организовал эту работу. Соседка—бабуля дала мне бабку и молоток и я стал отбивать косу. Молоток оказался слабым и быстро расплющился под ударами о бабку. Не выдержали и еще два молотка, которые принес Сергей. Только четвертый молоток оказался прочным и я отбил косу и Марии Николаевны и соседки—бабули. Косы как будто заменили. Они стали резать траву легко и чисто. Косить не отбитой косой — это издевательство над самим собой.
Сергей, Мария Николаевна да и все остальные были удивлены тем, что я умею даже косы отбивать. Отношения со всеми у меня сложились сразу такими, как будто я уже давно знаю всех и был в постоянном контакте с ними. И вчера, когда мы легли спать, Рита сказала:
— Я поражаюсь, с какой легкостью ты входишь в хорошие отношения с людьми.
И сегодня все шло нормально. В десять часов, когда я отбивал косы, Рита пошла на станцию встречать Анну Ильиничну. Вчера она работала и мы договорились, что она приедет сегодня в Кромино. Минут через несколько Рита привела мать. Я не преминул момент того, что она не поздоровалась со мной. И закончив отбивать косы, сказал Анне Ильиничне:
— Что это вы со мной не здороваетесь? Или вы меня не знаете?
— Я сказала всем, когда пришла.
— А я-то не слыхал.
Я заметил, что настроение у Анны Ильиничны было не совсем доброе. И когда сели за стол завтракать, она отказалась выпить стопку самогона. Потом все красиво и слаженно пели, а она сидела молча. Я заиграл ее любимую песню «Уж ты сад, ли мой сад». Все запели эту песню, а она сидела молча. И я наблюдал за ней с мыслью: «Что-то не то у нее». Меня удивляло то, что у нее почти постоянно не бывает настроения тогда, когда у людей оно хорошее. Не знаю замечали ли это сегодня другие, а я замечал, но не подавал никакого вида и вел себя так, чтобы люди веселились с хорошим настроением. Песни сегодня пели еще лучше чем вчера. Пели и «Ивушку», и «По диким степям Забайкалья», и «Куда бежишь, тропинка милая», и «Окрасился месяц багрянцем», и другие.
После завтрака вышли на берег и кто-то предложил поехать в Сорокино. Это деревня, где родился отец Риты, где потом жила Анна Ильинична, бабушка Риты Арина, где в летние каникулы жила Рита. Здесь она начала встречаться с парнями и здесь один из парней поцеловал ее первый раз.
Я подхватил мысль о поездке на машине с учетом того, что Анна Ильинична устает на работе и ей будет тяжело сходить в Сорокино пешком. Но я не знал дороги на Сорокино.
— Я вам могу показать дорогу, которой можно проехать в Сорокино, — сказал Василий Иванович.
— Поехали тогда с нами, — сказал я.
— Поехали, — согласился Василий Иванович, — милиции здесь нет, не страшно.
— А что нам милиция, когда я — сама милиция, — сказала, улыбаясь Рита.
Я сел в машину и завел мотор.
— Ты что, ай правда на машине хочешь ехать? Ты же выпивши, — сказала недовольным тоном Анна Ильинична.
— Садитесь, поехали, — сказал я.
— Не надо ехать на машине, я говорю, — уже более неприятным тоном сказала Анна Ильинична.
— Вы поедете? — спросил я сухо. Про себя я возмущался, что Анна Ильинична так разговаривает со мной.
— Не поеду и ты вылезь из машины, — уже приказным тоном сказала Анна Ильинична.
Мне не понравилось все в поведении Анны Ильиничны и потому, что она не поняла моего хорошего намерения, и потому, что выпитая стопка самогонки не ощущалась опьянением во мне, и потому, что она таким тоном говорила со мной.
— Ну как хотите. Садитесь, Василий Иванович, — сказал я.
Василий Иванович сел и я развернул машину. Остановившись, я несколько раз позвал Риту, которая почему-то вошла в дом. Но Рита не появилась. Я думал, что она выйдет и поедет со мной. И то, что Рита не вышла на мой зов, возмутило меня еще больше.
— Ну и шут с ними. Ты поедешь, Володя? — спросил я Маркина.
Володя подошел к машине и хотел сесть, но поняв, что Анна Ильинична отказалась ехать, Володя отошел.
— Поехали одни, — сказал я и поехал.
Дорога оказалась не близкой и плохой. Я очень спокойно и разумно вел машину. Никаких признаков нетрезвости я не ощущал. Все трудные участки я проезжал осторожно и хорошо.
У самой деревни Сорокино дорога пошла совсем плохой. Я остановил машину и в деревню мы вошли пешком. Дом бабушки Арины оказался крайним. Василий Иванович подробно рассказывал мне о деревне. Он всех здесь знает кто когда-то жил и живет теперь.
Деревня мне не понравилась своей затерянностью. Трактора поделали глубокие колеи. Многие дома, в том числе и бабушки Арины, купили москвичи под дачи. Вот это уже полная неразумность. Ведь деревушка не имеет никакого подъезда и в грязную погоду сюда не доберешься и в деревне ни пройти ни проехать. Не знаю из каких соображений сюда решили москвичи пролезть.
Сорокино расположено на низком берегу речушки—ручейка Выссы, а на противоположном берегу, на возвышении расположена деревня Шамордино. Это совпадение с названием монастыря, который находится в Козельском районе, где когда-то я со своей группой работал в колхозе. По—моему я хорошо описал тогда то Шамордино. А в этом Шамордино стоит дом брата Володи Маркина и Василий Иванович показал мне этот дом. Он хорошо виден из Сорокино. Брат Володи Алексей весной толи умер, толи был убит пасынком и теперь в доме осталась его жена, с которой брат не зарегистрировал брак. Володя хочет выселить эту жену брата и распоряжаться домом как он захочет. Но вряд ли что у него получится.
Возвращаясь, я ехал уже увереннее, но так же осторожно. И эта осторожность и ощущение себя в нормальном состоянии вызывало обиду на Анну Ильиничну и на Риту. Больше всего я был возмущен тем, что они не поняли моего хорошего намерения сделать для них приятное.
Вернувшись к дому Марии Николаевны, я поставил машину и пошел на берег, где сидели женщины и среди них Анна Ильинична с Ритой. Выражение лиц у них у обеих было злым и жестоким.
— Почему ты так сделал, Виктор? — вдруг спросила у меня… Татьяна Ивановна.
Я даже опешил. Уж от нее-то я не ожидал такого. Ведь она совсем посторонний человек.
— Что? — переспросил я.
— Уехал, ничего не сказал, расстроил женщин.
— Татьяна Ивановна, мы как—нибудь без вас разберемся со своими женщинами, — сказал я так, чтобы она поняла, что некрасиво совать нос в чужие дела. И она сразу поняла и замолчала. Рита, ничего не сказав, встала и ушла.
— Ты что считаешь, что ты хорошо сделал? — сдерживая зло, сказала Анна Ильинична.
— Нормально. Плохого я ничего не сделал.
— Правильно ты поступил?
— Правильно, — сказал я твердо.
— Ну тогда что с тобой говорить? Мало того, что в Калуге нервы трепет, еще здесь показывает себя, — сказала Анна Ильинична.
Эти слова взорвали меня и я еле сдержался, чтобы не сказать какую-нибудь гадость Анне Ильиничне. Уж такого я не ожидал от нее. Ее фразу: «Мало того, что в Калуге нервы трепет», я расценил как подлость, которую могут сказать люди не в горячке, а исходя из мыслей своих, которые они носят при себе. «Вот и раскрыла она себя», — подумал я, вот и подтвердилось мое предчувствие, что когда—нибудь она не выдержит и скажет то, что думает.
Услышав от меня слово: «правильно», Анна Ильинична еще больше расстроилась и тоже ушла.
Оставшиеся женщины поняли, что мне неловко из—за такой дури моих женщин. И это было действительно так. Я расстроился вконец и как не скрывал это расстройство Мария Николаевна, Люба, Володя и даже пьяная Татьяна заметили его и короткими фразами стали уговаривать меня, чтобы я успокоился. Все осуждали Риту и Анну Ильиничну.
— На меня накинулась бабка, как будто я виноват, — сказал подошедший к нам Василий Иванович, — а я только дорогу показал. Ну и бабка.
— Не обращай внимания, — сказал я.
— Перебесятся и станут на свое место, — сказала Татьяна.
Мне было неудобно и жаль то хорошее настроение людей, которое было вчера да и сегодня до этой неприятной сцены.
Анна Ильинична уже больше не принимала участия в компании и где-то ходила по деревне. Рита тоже прошла в дом и улеглась на кровать. Я пить больше не мог, так как мне надо было выгнать запах выпитой стопки самогона утром. Ходил я как неприкаянный. Вдруг ко мне подошла Мария Николаевна и сказала:
— Виктор, брось ты переживать. Пошли за стол. Ничего у нас без тебя не получается. Бабы мои послали меня за тобой.
И я, понимая их, пришел за стол, взял баян и заиграл песни, потом частушки. У всех сразу поднялось настроение. Я тоже стал петь песни, которые подхватывались всеми.
Больше всех пела и радовалась бабуля — соседка Марии Николаевны. Ее выражение лица надо было видеть. Приятно смотреть на человека, который веселится от души. И я, глядя на бабулю, запел:
«Хороши весной в саду цветочки,
Еще лучше девушки весной,
Встретишь вечерочком
Милую в садочке,
Сразу жизнь становится иной».

А второй куплет я вдруг как-то сразу переложил по ходу пения в такие слова:
«В нашей жизни всякое бывает,
Налетают теща и жена,
Теща умирает, жена затихает
И опять синеют небеса».

Все смеялись от души и повторили за мной две последние строчки.
Вдруг ко мне подошел Володя и сказал, что Рите плохо и она хочет видеть меня.
Я прошел в комнату и сел на краешек кровати, где лежала Рита.
— Ну что с тобой? — наклоняясь, спросил я Риту.
— Ничего. Оставь меня, — отвернулась Рита.
— Мне сказали, что ты меня хочешь видеть
— Не хочу я тебя видеть. Ты же как артист. Ты только можешь казаться хорошим и добрым.
— Это уже теперь твоя очередная гадость. И если ты пришла к такому заключению, то затевай развод, ибо это уже не жизнь. Иначе я сам порву с тобой отношения. Но только знай суть моего поведения и поступка. Я все делаю из хороших побуждений. И как бы ты не воображала меня в плохих картинах, тебе не изменить моей сути. Я-то себя по крайней мере лучше знаю, чем вы с матерью.
— Ты наплевал на нас с матерью.
— Это вы вообразили себе так, а я в душе своей спокоен, так как знаю, что я хотел сделать хорошее матери. А вы можете думать, что хотите. Я вам запретить думать не могу. Ты поняла? — спросил я Риту и попытался повернуть к себе, но она не захотела повернуться и продолжала закатывать истерику.
— Ну что ж, давай, давай, а то я тебя истеричкой не видел еще.
И все же в душе мне было жаль ее и я хотел пожалеть ее и убедить в том, что она просто ошибается под влиянием матери. У меня складывалось такое мнение, что как будто кто-то со злом пустил между нами черную кошку, чтобы испортить наши отношения вконец.
Мне было жаль Риту, но вел я себя хладнокровно, зная, что они не правы, что так при посторонних людях вести себя нельзя. Возможно это хладнокровие бесило Риту. Но я хотел, чтобы она поняла меня так, как есть. И видя, что Рита не понимает меня, я встал и также хладнокровно сказал:
— Поступай и думай как хочешь. Я тебе истинную суть сказал. Артистом же я никогда ни с кем не был. Не буду и с тобой.
Сказав эти слова, я снова ушел в компанию и, взяв баян, вышел во двор. Здесь продолжились и песни, и пляски. Почувствовав, что все устали, я поставил баян, взял тонкое одеяльце и пошел на берег. Раздевшись, я лег загорать и попытался уснуть. Вдруг, когда я уже начал забываться во сне, я услыхал чьи-то шаги и почувствовал, что кто-то садится рядом со мной. Резко подняв голову, я увидел Риту. Она была одетой, успокоившейся и с настроением показать то, что у нее все прошло. Я еле сдержался, чтобы не схватить ее и не сдавить в объятиях. Сдержал себя, чтобы она подумала над своим поведением. Вместе с тем я думал много о себе и приходил к мысли о том, что эта сцена сегодняшняя была не случайной. Особенно со стороны Анны Ильиничны. Меня преследовал ее неприятный тон: «А ну-ка поставь машину». В последнее время я наблюдал за ней и чувствовал, что она носит по отношению ко мне камень за пазухой. Ей кажется, что я безжалостно отношусь к ней, что езжу куда попало на машине.
И вот это предчувствие сегодня подтвердилось.
Вслед за Ритой подошли Маркины, Татьяна и потом откуда-то пришла Анна Ильинична. Все сели около меня. Потом подошел Василий Иванович. Я предложил пойти к роднику, о котором уже шло много разговоров. Называют родник Гремучим колодцем, но никто не знает почему его так назвали. Однако смысл в названии глубокий.
Пошли к роднику я, Рита, Володя, Люба, Анна Ильинична и… Василий Иванович. Анна Ильинична добивалась от него, чтобы он признал, что мы с ним поступили неправильно, уехав на машине. И Василий Иванович «признал». Анна Ильинична обрадовалась этому ложному признанию и сказала громко, чтобы все слышали, а больше всего ей хотелось, чтобы я услыхал:
— Во, человек признает хоть, что поступил неправильно.
Никто никак не отреагировал на эти слова ее.
Мы перешли через меленькую речушку Выссу и пошли вдоль широкого рва.
Дойдя до родника, мы попили, набрали в две трехлитровые банки и в бидончик воды и пошли дальше по направлению Сорокина. И вскоре оказались у деревни. Увидев ее заросшей, Рита огорчилась.
Пройдя мимо дома бабки Арины, мы перешли через речушку и пошли через лес. И здесь место было очень похоже на сибирское: такая же дорога, такой же пригорок, такая же земляника, растущая на пригорке. И я, не выдержав, сказал:
— Вот и у нас такое место есть в Сибири.
Анна Ильинична стала говорить как она ходила из этой деревни в Слободку одна и с мужем и с маленькими детьми, показала место, где они всегда отдыхали. Говорила она Рите.
Маркины и Василий Иванович пошли из Сорокино в Шамордино якобы посмотреть дом.
— Сейчас там напьются, — сказала Рита.
— Вы долго не задерживайтесь там, — крикнул я им.
— Пять минут, — ответил Володя.
Но эти пять минут оказались одним часом и другим, а их все не было. Я несколько раз ходил на берег и смотрел на лес на противоположном берегу, но Маркиных не было. И в восемь часов мы уехали одни.
Приехав домой, мы высадили Анну Ильиничну и с Ритой погнали машину в гараж.
Дорогой мы все же с Ритой заговорили о происшедшем. И когда она сказала:
— Я понимаю, почему ты так поступил. Тебе не понравилось то, что вдруг мать так заговорила с тобой при всех, когда все были очарованы тобой.
— Я единственное тебе скажу: я никогда ни под чью дудку не плясал и плясать не буду. А вы, наверное, с матерью думали, что я буду плясать под вашу дудку.
Это Рите не понравилось, но она ничего не могла сказать в ответ, так как я сказал эти слова твердо и от всей души.
Вернувшись домой, мы застали Анну Ильиничну расстроенной еще больше. Она то и дело тяжело, и со злом вздыхала.
Переживаниям и вздохам Анны Ильиничны я не верил. Она не может смириться с тем, что я не подчинился ей.
Что же касается Риты, то я не могу сделать твердый вывод о истинности ее оценки происшедшего инцидента. Здесь надо знать то, что она думает в душе, а это узнать невозможно. Может быть в дальнейшем когда-то и раскроется все.


13 июля, воскресенье

Вот и опять летние дела не дают возможности работать над дневником как положено.
Теперь придется кое—что восстановить только вкратце, чтобы было понятно как идет жизнь дальше.
Начну, наверное, с отношений моих с Анной Ильиничной. Прошедший месяц подтвердил мою оценку, что она плохой человек. Как я не сдерживался от такой оценки, но обстоятельства заставили меня придти к такому выводу. Для мены были святыми ее слова: «Я положилась на тебя». Они заставляли меня оправдывать их значение и во многом сдерживали меня. Мне хотелось, чтобы Анна Ильинична видела мое старание, мое поведение к тому, чтобы у нее было удовлетворение от того, что она не ошиблась.
И снова моя расположенность к простому доброму поведению оказалась ошибочной. Опять я обманулся, поверив людям, не зная их сути. Анна Ильинична раскрылась так, как два года назад раскрылся Журавлев. И я до сих пор сожалею, что некоторые работники училища разглядели его подлость раньше меня.
Мои предчувствия того, что Анна Ильинична дойдет до неприятных инцидентов, оправдались. В один из моментов она злым нехорошим тоном сказала нам с Ритой, что мы живем за счет ее, что она содержит и кормит нас, забыв о том, что берет с нас ежемесячно по сто рублей, собирая деньги на машину Виктору Ивановичу. Потом как-то утром упрекнула нас, что мы лодыри, что не хотим даже завтракать вставать вовремя. И все это она выражает таким неприятным тоном, что у меня вся душа переворачивается. Я очень не люблю неприятный тон.
5-го июля мы с Ритой решили вечером поехать в Кромино, а Анна Ильинична хотела, чтобы мы поехали 6-го и взяли с собой семью Виктора Ивановича. Но я твердо заявил, что поеду в пятницу, чтобы в субботу встать пораньше и покосить траву. Поняв, что меня переубедить нельзя, Анна Ильинична поехала тоже с нами в пятницу. Поехала с плохим настроением, злясь на то, что не вышло по ее.
В субботу мы с Сергеем встали в пятом часу и пошли косить, а Рита с Анной Ильиничной также рано пошли по ягоды. Косили мы до 10 часов, так как в 11 часов Сереже надо было ехать на работу. После завтрака я взялся отбивать косы, а потом за ремонт тяпки, которую принесла бабуля — соседка Марии Николаевны. На сей раз я узнал, что бабуля не просто соседка, а неродная мать бывшего мужа Марии Николаевны, которого несколько лет назад сбила машина насмерть. Когда-то бабуля взяла пятерых ребят совершенно чужих и вырастила их.
За ремонтом тяпки застали меня приехавшие Кузины. Приехали они все четверо. Повертевшись немного, они ушли за ягодами и проходили до позднего вечера.
Вечером я один таскал высушенное около дома сено в сеновал, а Рита с женой Сережи сгребали его. Надя на сей раз стала более смело вести с нами и разговаривала со мной и с Ритой, сгребая сено.
Рита сердилась на Виктора Ивановича за то, что он не помог мне таскать сено. И когда мы стаскали сено, Рита сказала Анне Ильиничне:
— Опять Витюшка один таскал сено. Твой сынок не помог ничего.
— Их же нету. Он нешто не помог бы, — сказала Анна Ильинична в ответ.
— Витюшка никто для Маруси и помогает, а Виктор Иванович ей брат, — сказала Рита и Анна Ильинична больше ничего не ответила.
С приходом Виктора Ивановича из леса, состоялся ужин. После ужина мы стали устраиваться с Ритой спать на сеновале.
— Пусть бы на сеновале спал Виктор со своими, — сказала Анна Ильинична.
— Виктор сено не таскал, — сказала в ответ Рита и Анна Ильинична ничего больше не сказала.
Улегшись спать на сеновале, я долго возмущался вслух поведением Анны Ильиничны и Виктора Ивановича
— Ну хватит тебе, Витюшка.
— Да нет. Ну ты разве не согласна со мной? Это же кошмар. Я бы обязательно помог ему, а жену и детей отправил бы в лес.
Рита ничего не сказала.
С понедельника (7-го июля) я пошел в отпуск, а в среду решил снова поехать в Кромино помочь в заготовке сена. И опять мы столкнулись с Анной Ильиничной. Она вдруг тоже решила ехать со мной. Да не одна, а со Светой. То два дня она ходила сопела и не разговаривала со мной, а тут надо было ехать вместе. Видя, что я не хочу ее брать, она не выдержала и заговорила, тяжело произнося слова:
— Я же и отпуск взяла для того, чтобы походить за ягодами.
— Так не ведут себя, как вы ведете.
— Что я сделала вам плохого?
— Не трогайте нас с Ритой, нам надоело слышать ваши упреки.
— Так я же уже старая, мне 70 лет, а я еще работаю, — схватившись за сердце, заплакала Анна Ильинична.
— Бросьте работу. Мы вам все время об этом говорим. Что вы ходите и коситесь на нас? Я что вас чем-то обидел или оскорбил грубым словом? Вы, я чувствую, не понимаете хорошее.
— Я все понимаю, — опять закрыла лицо рукой Анна Ильинична, делая вид, что плачет. Но это были не слезы, а игра.
— Если бы вы понимали, то вы бы так себя не вели. Я думал, что вы нас будете учить хорошему, а вы будоражите нас. Я уже черт знает в кого превратился, — сказал я, расставив руки, чтобы показать не ухоженный свой внешний вид.
— Тебе плохо у нас…
— Плохо от вашего поведения. Или вы думаете я ничего не понимаю?
— Витя, перестань. Ты возьмешь мать? — сказала Рита.
— Не знаю, — недовольно ответил я.
— Ну поезжай один, поезжай, — обиженно сказала Рита.
Я понимал, что ей сейчас трудно. Жаль и мать, и меня и неприятна такая сцена.
— Пусть собирается, — сказал я, — а я пойду позвоню, чтобы Светку собрали. Но все три телефона—автомата, расположенные вблизи нашего дома, не работали.
Когда я вернулся домой, Анна Ильинична была уже готова ехать.
— Телефоны не работают, заедем за Светкой, — сказал я.
Время было уже шестой час утра. Светы и Валентины Васильевны с Виктором Ивановичем дома не было.
— Они уехали за ягодами, — сказала тетя Маруся Анне Ильиничне.
«Вот тебе и очередная нечестность Виктора Ивановича», — подумал я. Дело в том, что вчера вечером я позвонил ему и пригласил поехать со мной покосить сено, а он сказал, что завтра будет работать.
— Вот как ловко получается у Виктора Ивановича. Вчера сказал, что будет работать после обеда, — сказал я Анне Ильиничне.
— Ладно, не надо сейчас об этом говорить, — сказала Анна Ильинична, явно чувствуя себя неловко.
Приехав к Марии Николаевне, я перекусил и пошел на покос. До обеда я растрясал сено, сложенное в маленькие копночки. А потом походил по лесу и нашел грибов немного. После обеда пришел Сергей ко мне и мы с ним перевернули сено. Часа через два сено высохло. По пути с работы к нам присоединилась Мария Николаевна и мы сложили сено в четыре большие копны. Сергей толково улавливал как надо ложить копны.
День отстоял сегодня хороший и казалось, что погода установится, но ночью пошел дождь. Я спал на сеновале и слышал, как он сначала редкими и мелкими каплями забарабанил по крыше, а потом усилился и пролил ливнем. К утру он перестал и я пошел косить. Яркого солнца не было, но парило так, что работать было тяжело. Я обливался потом и то и дело пил воду, от чего делался слабым. Просто через силу заставлял себя косить. Вместо отдыха я ходил за водой в речку, искал грибы, ломал ветки на веники, вырубил и очистил березочку на черенок для тяпки бабули.
В четыре часа я закончил работу, а в семь часов уехал в Калугу. Анна Ильинична тоже поехала со мной. Я предлагал ей остаться, но она не согласилась.
Едучи вчера в Кромино и сегодня обратно, я не разговаривал с ней ни о чем. Пять дней прошедшей недели несколько улучшили наши отношения, но я теперь уже разговаривал с ней потому, что мы живем в одной квартире. Моя расположенность к ней душевная исчезла и я теперь уже твердо знаю, что в любое время Анна Ильинична может без всякого стеснения сделать любую гадость. И это подтвердилось вчера. В пятницу она разговаривала со мной нормально, а в субботу, когда я сказал, что еду по ягоды и со мной едут наша Валя и еще одна женщина, Анну Ильиничну как подменили. Она снова надулась, и молча выражала недовольство. Со мной вместо Вали поехала Зинаида Михайловна, Валентина Анатольевна, которая работает зав. винным отделом в «Орбите» и к которой я часто обращаюсь с различными просьбами: то продать «Посольской», то хорошего вина, то водки. И я решил отблагодарить ее. Поехала со мной и Анна Ильинична. В машине сидела насупившись как пойманный злой зверь. Взял я еще и тетю Катю с собой.
Валя наша поехала с архитектором Ленинского района Маковским Николаем Осиповичем. Они ехали впереди, а я за ними. К ягодному месту везла нас Валя. Уехали от Калуги в Дзержинский район километров за шестьдесят.
Приехав в лес, мы оставили машины у небольшой деревушки и пошли пешком к тому месту, где должны быть ягоды. Ягод, действительно, оказалось много и я набрал почти целый трехлитровый бидон. В начале третьего часа я предложил пойти к машинам. Валя к тому времени набрала полную корзинку земляники, а Зинаида Михайловна полный бидон тоже трехлитровый. Я брал ягоды, а у самого мысли работали о ситуации, в которую я попал. Все чаще и чаще я прихожу к тому, что ничего хорошего в этой ситуации нет и я сожалел, что поддался Анне Ильиничне, которая в свое время, можно сказать, уговорила меня пожениться с Ритой.
К машинам мы пришли последними. Анна Ильинична выглядела еще злее и отвратительнее и, забыв о всякой тактичности, она начала при всех отчитывать меня и Валю за то, что мы ушли, бросив их.
— Нешто так делают. Сами набрали ягод, а вы как хочите, хоть пропадите, — со злом говорила Анна Ильинична.
— Перестаньте, — сказал я ей, но она продолжала ворчать.
— Не обращайте внимания, товарищи, человек просто не в настроении, — сказал я, расстелив клеенку и усевшись есть.
Кое-как она успокоилась, но выражением лица показывала злость и недовольство. Я удивился на сей раз на сдержанность Вали. Я думал, что она осечет Анну Ильиничну каким—нибудь резким словом, но на сей раз она оказалась молодцом и не стала связываться с дурью Анны Ильиничны.
Мне было неудобно перед всеми за такое поведение Анны Ильиничны.
Вернувшись домой, я заметил резкую перемену в лучшую сторону в настроении Анны Ильиничны. Она вела себя так, как будто ничего особенного не произошло. На приготовленном к обеду столе стояла четвертинка водки и, когда я налил стопку Анне Ильиничне, она с удовольствием ее выпила. А дорогой говорила с возмущением: «зачем пьют эту водку, только деньги переводят».
— Завтра надо еще съездить, — вдруг сказала Анна Ильинична. — Только надо по—хорошему, дружненько всем ходить по лесу. Как, Виктор, поедем?
— Не знаю, — ответил я. — Мне вообще-то надо с машиной заниматься.
— Так звонить мне Вале нашей?
— Звоните, но не гарантируйте, что обязательно поедем. А лучше всего сегодня не надо звонить.
— Ну завтра тогда позвоним, — по—доброму согласилась Анна Ильинична.
«Это Рита ей что-то сказала, пока я отвозил тетю Катю и отгонял машину в гараж», — подумал я о перемене настроения Анны Ильиничны.
Ягод в лесу и сегодня было много и наши тары набирались быстро. В один из моментов, когда мы с Ритой брали ягоды поодаль от Анны Ильиничны и Валентины Васильевны, Рита рассказала мне, что вчера, когда я уехал в гараж, у нее был разговор с матерью. Анна Ильинична стала жаловаться ей, что она потратила все деньги на машину, а я теперь отношусь к ней без уважения, вожу на машине чужих и не говорю ничего о том, что расходую бензин и прочее.
— Я поговорила с ней. Ты разве не заметил, как она переменилась?
— Заметил.
— Ну вот. А ты говоришь, что я несправедлива.
— Бываешь. И я тебе признаюсь, что сейчас мое отношение к тебе держится на вере в то, что ты у меня не просто настоящий друг, а и хороший честный человек. Если это разлетится, то разлетятся и наши отношения. С непорядочностью я не уживусь.
До двух часов мы набрали все по бидону ягод и пошли к машине.
В ужине Анна Ильинична снова поставила на стол четвертинку. Всем своим поведением она показывала, что сегодня довольна поездкой за ягодами. Но меня это ее настроение не радовало. Слишком заметна была фальшивость его. Анна Ильинична для меня теперь так и будет плохим человеком, который временами может быть хорошим.
Теперь о своей маме. У меня с ней поддерживаются хорошие отношения и она всегда рада мне, когда я приезжаю к ней. А вот с Ваней у нее отношения испортились. Причиной послужили деньги. Мама еще в Туле положила на свое имя тысячу рублей на сберкнижку. А книжку отдала Ване. И вот, видя, что Ваня все делает хорошее для родителей Тамарки, а не для нее, она решила забрать у Вани книжку. И однажды, когда Ваня приехал к ней, она сказала, чтобы он отдал ей книжку. Не знаю почему, но Ваню это взбесило и он, рассвирепев, стал кричать на маму, угрожая, что он порубит все в ее комнате, что она не учитывает его здоровья и хочет, чтобы его парализовало. После этой сцены он и мама вышли из строя. Я приехал к ней и не узнал ее. Она вся осунулась, почернела и говорила слабым голосом. Все рассказала мне и призналась, что ездила к нему домой, боясь как бы чего и вправду с ним не случилось. Кое-как я немного успокоил ее и поднял ей настроение. А через два дня я зашел к Ване в магазин и сказал:
— Ты видел мать после последней своей встречи с ней?
— Нет, не видел, — как бы нехотя ответил Ваня.
— А надо было бы тебе посмотреть. На нее жалко смотреть. Ты что решил совсем ее довести?
— Это вы меня с матерью доводите.
— Позволь, я с тобой уже почти год не встречаюсь и не имею никаких дел.
— Так зато с матерью имеешь.
— А ты что хотел, чтобы я не имел?
— Вы со мной имеете дело только тогда, когда вам что-то надо.
— Я никогда на такой почве не строил свое отношение к тебе. Да и мать тоже. Во всяком случае ни она, ни я никогда не упрекали тебя за то, что мы сделали что-то для тебя.
— Когда ты гараж строил, то ты каждый день приходил ко мне.
— А я и после приходил, и тебе помогал строить, пока ты не упрекнул меня, что продал мне колбасы. Вот так, я считаю, братья не делают.
— Я сказал тебе уже в последний момент, — сказал Ваня тоном признания того, что этот его упрек был неправильным. Но ведь он и после этого упрека был зверем со мной. Сейчас я не стал ему это выговаривать из—за того, что пришел к нему не наши с ним отношения разбирать, а его отношение к маме.
— Ладно. Меня не будем брать в счет. Пусть я что-то сделал не так по отношению к тебе, но матери ты за что портишь нервы? Ведь она тебе всю свою жизнь отдала и кому как не тебе она больше всего сделала хорошего. А ты променял ее на сволочей. Учти, если с мамой что-то случится, то тебе будет плохо. Никто тебе этого не простит и в том числе — твоя совесть. Матери сейчас и надо-то всего навсего капельку доброты и внимания, а ты ее доконать решил. Так ты уже знаешь, что для этого ей много не надо. Встряхнешь вот так раза два и все. Тот раз она еле отошла и теперь еще ее вывел из строя. А когда-то сам говорил, что мать надо беречь.
— Что ты меня учишь? Я что не знаю тебя?
— Я тебе сказал, что речь идет не обо мне. Для себя я от тебя ничего не требую. Я единственное с твердым убеждением считаю, что очень плохо то, что у нас нет с тобой нормальных отношений. А к матери ты не имеешь права так относиться.
Ваня промолчал. И после паузы я сказал:
— Все. Пошел я.
В горле у меня что-то перехватило от обиды и я еле сдерживался, чтобы горько не расплакаться. Я пошел к двери, ничего не говоря на прощание.
— До свидания, — вдруг сказал Ваня. — Что ты уходишь молча? Ишь ты дух какой.
— Я расстроился очень сильно, — ответил я сквозь слезы и вышел.
Все же этот разговор подействовал на Ваню. Он побыл у мамы, поговорил с ней по—хорошему, отдал ей книжку ее и дал 300 рублей денег еще. Мама повеселела и пришла в нормальное состояние.
— Он говорил тебе о моем разговоре с ним? — спросил я.
— Гаварив. Наверно поняв, что неправильно делает. Опамятовался.
И дальше отношения мамы и Вани стали нормальными. Хорошими их уже нельзя считать, так как мама в сути-то своей имеет крепкую обиду на него, да и Ваня наверняка руководствуется не душевностью к маме, а сознательностью. Но даже то, что отношения стали такими, уже хорошо и я доволен.
Ну и еще немного о наших отношениях с Ритой. Я уже писал, что живу сейчас с опаской за то, что Рита может не устоять перед несправедливостью. Такие моментики уже были, когда она поддалась настрою матери и в тон ей утверждала, что я наплевал на них и уехал в Сорокино. Потом уже не раз я слышал ее выражение: «Она мне мать». И говорит это так, как будто готова порвать со мной отношения, дабы сохранить их с матерью. И больше всего меня удивляет то, что Рита видит и понимает несправедливость действий матери, но может стать на ее защиту.
Беспокоюсь я еще и потому, что она говорит одно, а делает другое. Даже перед соблазном прочитать дневник она не проявила силы воли. И после того кошмарного разоблачения в Карелии, когда она не смогла отпереться, что не читала его и сказала, что больше никогда его не возьмет, она брала его. Думаю, что и оценка ее самой себя в поведении с мужчинами тоже не соответствует тому, что есть на самом деле. Я постоянно вспоминаю и не могу понять до сих пор истинность ее активности ко мне.
Понимая Риту так, я пытаюсь ей многое говорить откровенно, чтобы она поняла и признала справедливость моего настроя. Не знаю, удастся ли мне добиться этого.
Ну и теперь о работе. Нынешний год прошел без напряжения. В общем-то я даже недоволен той легкостью, с которой он прошел. Сказать то, что я был без дел, нельзя. Дела были, но все они, за исключением выборов, были легкими для меня. Мой настрой на работу в приемной комиссии отменился директором. Я вдруг в приказе об отпусках преподавателей прочел, что и мне предоставляется отпуск с 7-го июля. Пошел к директору на разговор о таком повороте. Петр Иванович сказал, что два человека в приемной комиссии управление культуры не разрешило оставить.
Самым важным является то, что он ко мне настроен хорошо, на любой мой вопрос откликается положительно. И вообще, я не могу пожаловаться на свое положение в училище. Плохого отношения к себе я не испытываю. В этом я обязан той порядочности, которой я придерживаюсь и постепенно все больше и больше людей убеждаются в этом.
Несколько раз я ездил перед отпуском на сенокос. И здесь я проявил умение и уложить сено на машину, и сложить стог, и вообще поработать насовесть.
Заготовка кормов и нынче ведется из рук вон плохо. С одной стороны мешает плохая погода, а с другой — плохая организация работы.
Я в разговорах все время говорю о том, что надо строить специальные большие крытые навесы, под которыми на специальных стеллажах сушилась бы трава. Надо делать и какие-то другие сушильные установки, но ничего не делается. А погода не позволяет проводить нормально заготовку сена. Трава нынче на редкость хорошая, но она наверняка во многих местах не будет скошена. А по радио, в газетах и по другим каналам идут благодушные сводки, что все идет хорошо, сено и прочий корм в хозяйствах готовится впрок. Положение с сельским хозяйством ухудшается, а мер для улучшения не принимается.
Как-то в «Правде» я прочел статейку авторов из Горького о том, что в их городе плохо работают учреждения культуры. В ответ на эту статейку я написал свои суждения о положении культуры в сельской местности. Написал о селах так, как есть. Решил показать эту статью директору. Он прочитал и сказал: «Все правильно, но я бы эту статью не посылал. Боюсь, что за такой материал вам будет плохо. Да и не только вам». И Петр Иванович подробно расписал, как и что может последовать за этой статьей.
— А я ведь от души написал, с беспокойством за село, — сказал я.
— Я понимаю. Я же и сказал, что все правильно написано, но вас могут не понять.
Так я и не отправил статью.
Мой план поехать нынче в Сибирь не осуществился. Дело в том, что я получил всего 280 рублей отпускных, а из них 150 рублей надо только на одну дорогу. Сожалею я очень, что поездка в Сибирь не состоялась, но ничего не поделаешь.
Сейчас я готовлюсь поехать в Псков. Леня настоятельно приглашает меня порыбачить. Завтра будет заказан билет мне на 17-е июля. Да в любом случае я в четверг поеду в Псков.


16 июля, среда

Уже несколько дней назад через прокладку клапанной крышки просачивается масло и мажет мотор, капот, стартер и другие детали. Как я не затягивал болты, крепящие крышку к блоку, но масло продолжало просачиваться.
В понедельник я заехал за Виктором Павловичем и с ним, забрав Павла Родионовича, поехали в школу, готовящую автолюбителей и с трудом купили прокладку. Благо, что ко мне хорошо относится Павел Родионович. Он всегда внимателен к любой моей просьбе.
А сегодня я взялся за замену прокладки. Все шло хорошо, но на одной из шпилек была сорвана резьба, и я не мог ее вывернуть, чтобы заменить. Сделал я эту работу с большим трудом, так как у меня нет никакого опыта по выполнению такой работы.
Впервые в жизни я сам нарезал им резьбу. Все получилось хорошо. Подошла и новая шпилька и крышка. Масло перестало течь. На станции техобслуживания за такую работу денег с меня бы взяли много.
А сегодня мы с мамой поехали ломать мне веники для бани. Она поехала с удовольствием, так как давно хотела побыть в лесу. Мама хорошо мне помогала и мы сделали 20 штук веников.
В гараже, куда мы привезли веники, мама все удивлялась на ту работу, которую я переделал в гараже. Посмотрела она сегодня и подвал:
— Во как хорошо все сделано. А я жила, двери в стайке подпирая какой-нибудь палкой. И кадаж ты успел столько переделать?
Я отвез маму домой, и заехал к Рите на работу. Ее женщины изъявили желание прокатиться со мной в лес. Время уже было шесть часов и я попросил их начальника инспекции Миронова Владимира Дмитриевича отпустить женщин в лес, пригласив и его с собой.
— Нет, сам я, Виктор Андреевич, не смогу поехать, спасибо за приглашение. Водку я не пью. Решил год подержаться, чтобы подлечить желудок. А женщин я могу отпустить.
Мы поговорили с Владимиром Дмитриевичем о положении дел в сельском хозяйстве страны. Он согласился с тем, что положение плохое из-за того, что нет порядка в организации сельского хозяйства. И я сказал:
— А где у нас порядок—то есть? Его нигде нет. В культуре нет, в строительстве нет, в образовании нет…
— У нас тоже нет, — перебил меня Владимир Дмитриевич. — Все уже знают причины преступности, а вместо мер мы занимаемся только писаниной. Вот и сейчас пишу в Москву справку с объяснением, почему растет преступность.
— И ведь это не первая справка такая.
— Конечно. Но требуют — надо писать. Так везде и будет беспорядок, пока не кончится это очковтирательство.
— Теперь даже говорят так дело обстоит, что если кто—то из руководителей задумает быть реалистом и будет давать в сводках то, что есть, то его снимут с работы.
— Правильно. Реальные данные сейчас давать нельзя, — согласился Миронов.
Я с возмущением говорю сейчас на такие темы, но болезненно уже не возмущаюсь, так как хорошо понимаю, что наша такая система ведения жизни в настоящее время идет сверху от наших высших руководителей.
Поговорив с Мироновым, я с женщинами поехал в лес.


18 июля, пятница

И так, я уже в Пскове. Вчера в половине первого я выехал на электричке в Москву. Валентина Васильевна помогла мне приобрести билет до Пскова.
До Москвы я ехал по соседству с двумя хорошими парнями. Играл с ними в карты, разговаривал и время пролетело незаметно.
В Москве шел мелкий дождичек.
Я удивился немноголюдности и какому-то спокойному поведению людей в метро. Доехав до станции «Комсомольская», мы расстались с парнями, так как им нужно было идти на Ярославский вокзал, а мне на Ленинградский.
Народа было совсем мало на Ленинградском вокзале.
20 минут шестого пошел к поезду. Народа у состава абсолютно никого не было. Зайдя в 11-й вагон, я и здесь оказался один. Оставив свои вещи в купе. Я вышел из вагона и сказал молоденькой кондукторше, стоящей у входа в вагон:
— Вы что, одного меня повезете?
— Пока одного, но подойдет еще кто-нибудь.
— А если не подойдет?
— Значит один поедете.
— Такого в Москве еще не было, чтобы так мало было людей. Вот бы всегда так.
— Подождите, Олимпиада закончится и снова будет много народа.
Вскоре стали подходить еще люди в наш и в другие вагоны. Но все же мест в вагоне было много свободных. В мое купе сели молодые супруги с ребенком и я попросил кондуктора пересадить меня в другое купе.
— Пожалуйста. Переходите на девятое место. Тоже нижняя полка.
И я пересел. В этом купе ехала пожилая женщина цыганского вида со своим внуком — учащимся Голицынского автотранспортного техникума. Женщина живет в Пскове с 1948 года. А до этого времени жила под Калугой на станции Муратовка. Внук ехал к ней на каникулы.
Часов в семь кондуктор принесла чай. Выпив два стакана, я постелил постель и лег. Мои соседи тоже улеглись. Я быстро уснул и проспал аж до шести утра, пока не пришла в купе кондуктор и сказала, что пора сдавать постель.
— Что уже скоро в Пскове будем?
— Да. Через двадцать минут.
Утром кондуктор была уже другая. За двадцать минут я был в сборе и готов к выходу.
Когда поезд, замедлил ход, я вышел в коридор вагона и через окно увидел Лёню и Крылова.
Володя подхватил мой чемодан и я сошел на перрон, держа в руках рюкзак. Мы обнялись и расцеловались сначала с Лёней, а потом с Володей. Лёня взял у меня рюкзак и мы пошли к машине. У вокзала стояли «Жигули» Володи. Минут через 10—15 мы были у Лёни. В квартире никого не было.
— Ты что, один дома? — спросил я.
— Один. Костя у Володи ночует.
— Холостякуешь тоже?
— Да. Эллу с Алешей и Павликом отвез на «Голубые озера».
— И Алла с ними?
— Ага. Она тоже со своей Алиндой. Устроил их нормально. Ну ладно. Вы выпьете немного?
— Да не знаю. Давай за встречу, — сказал я.
— А ты сам выпьешь? — спросил Лёню Володя.
— Я не буду. Сейчас пойду на работу схожу, а потом в поликлинику пойду.
— Ты что приболел? — спросил я.
— Да что-то сердце побаливает.
— Тогда тебе вообще не надо пить.
— Я и хочу воздержаться.
— Ну давай нам с Витей налей по стопке за встречу. Мне тоже сегодня дел много надо переделать, — сказал Володя.
Мы выпили, перекусили немного салата из огурцов и коротко поделились своими делами.
— Мы как только на дачу едем, так всегда вспоминаем тебя, — сказал Володя.
— Замки действуют, что я вставлял?
— Факт. Как часы работают. Съездим как-нибудь, посмотришь.
— С удовольствием.
— Ну ладно, ребята, я побегу, — сказал Володя.
— Давай, — сказал Лёня, — если что, то позвони.
Володя ушел и мы с Лёней поговорили о суде над Сашкой.
— Понимаешь, скотина такая, что на суде все возмущались. Нес всякую ерунду на меня. Он думал, что ему все останется, то есть большая часть. Рассчитывал, что будут делить на него, на Ирку и на Костю, а ему сказали, что будут делить только на Павлика и на него. Так он, говорят, целый день ходил по камере и кричал: «Обманули». Статья ему была до десяти лет. Ему бы и дали десять, но год сбросили за счет адвоката.
— Мне Валя наша говорила, что ему Тамара позвонила на работу и он чем-то был расстроен. Не шла речь об этом на суде?
— Шла.
— И что ему Тамара сказала?
— Спросила: «Тебя еще не забрали?»
— И сказала что заберут? — сказал я.
— Да.
— Ну вот. Моя интуиция подтвердилась. Я так и определил, что она ему именно так сказала.
— Он подал в областной суд для пересмотра дела. А я подал в суд на раздел имущества. Сначала хотели взять за это дело 600 рублей. Но потом, в связи с тем, что Павлик несовершеннолетний решили бесплатно провести. В понедельник я отнесу все бумаги.
— Я не понял, за что 600 рублей кто-то хотел взять.
— Ну пошлина за судебный процесс.
— Обнаглели. За что же 600 рублей? Вот гады, что творят. Ну 60 рублей бы — еще куда ни шло. Вот как обирает народ судопроизводство. А машина где?
— Стоит в гараже. И мотоцикл тоже в гараже. Ключ от гаража у меня. Я хочу забрать машину, гараж и мотоцикл, а им оставить все, что в квартире. Что я с мебелью буду возиться?
— Это правильно. А кто сейчас в квартире живет.
— Ирка.
— Одна?
— Одна.
— А вроде бы бабка жила?
— Жила. А потом внука забрала и уехала к себе на Украину. Ну что, я пошел на работу, а ты отдыхай.
Я проводил Лёню и дождавшись 9 часов, заказал Калугу, чтобы сказать Рите, что я доехал благополучно. Примерно через час мне позвонили и сказали, что Калугу могут дать после часа дня.
— Нет, меня не устраивает это время.
— Тогда после трех можем соединить.
— Вот это подойдет.
Где-то в первом часу пришел Лёня домой и сказал, что в отпуск его пока не отпускают, а в поликлинике ему дали больничный. В понедельник придет врач на дом и посмотрит его.
— Ты понимаешь, у меня давление поднялось. Сказали надо лежать. Хотели положить в больницу.
В четвертом часу мне по телефону сказали, что в Калуге номер не отвечает. Я расстроился, что сорвался план. Ведь я перед отъездом написал Рите записку, что в пятницу ей позвоню. Решил, что она вечером или в рейд пойдет, или уехала куда-нибудь.
Часа в четыре Лёня, я и Костя поехали на дачу.
На даче мы вдосталь поели черной смородины, красной, клубники, гороха, малины, моркови и поехали домой.
А вечером к нам пришел Крылов и мы сели с ним отмечать встречу как следует. Все шло хорошо. Лёня не пил совсем водку и мы с Володей не злоупотребляли. Говорили много о Тамаре, о ее судьбе, к которой она так стремительно катилась. Я высказал Лёне свою обиду за то, что он не приехал ко мне в Калугу.
— Тут ты, Лёня, не прав. Уж к кому к кому, а к Вите надо бы заехать, — сказал Володя.
— Ну заболел я. Уже все было решено, что поеду в Калугу, и вдруг заболел.
— Я только этим и успокоил себя, а то бы обиделся серьезно, — сказал я. — Я хочу, чтобы наши отношения строились на взаимных посещениях друг друга.
— Ты прав, — согласился Володя.
— И я думаю, что я прав. Даже в моральном отношении меня ущемляет то, что я езжу к вам, а вы ко мне не приезжаете. А честно признаться, мне хочется хоть немного побыть среди вас, так как я вас считаю людьми своего понятия, то есть теми, с кем можно по душам поговорить.
— И мы тебя считаем нашим человеком. Приезжай к нам в любое время.
Никто ничего не говорил о личной жизни и я не стал затевать разговор на эту тему. Не стал потому, что я не мог им похвалиться тем, что у меня все хорошо. И этого «хорошо» нет из-за тещи. Если в прошлом году я с гордостью говорил о том, что у меня все хорошо, что у Риты очень хорошая мать, то нынче я не мог этого сказать. И когда все же Лёня спросил, как у меня дела, я ответил: «В общем, все нормально». И Лёня больше не стал вдаваться в подробности.
Мы уже хотели расходиться, как вдруг пришел с женой Тамарой Саша Мельник. О нем у меня много записано в дневнике. Уже три года он строит Кольскую атомную станцию, куда он завербовался, а жена его находится здесь в Пскове. Сейчас он в Псков заехал по пути из командировки в Воронеж. Саша хочет добыть до окончания строительства станции, так как по окончании им должны дать солидные премии. С приходом Мельник мы с Крыловым начали принимать гостей. Саша быстро захмелел, и мы к своему хмелю еще добавили. Дело дошло до песен. Зная, что Саша хорошо поет, я взял баян и Саша с Крыловым на два голоса запели:
И все-таки море останется морем
И нам никогда не прожить без морей…
— А хорошо, черт возьми, получается, надо по стопке за такое дело еще выпить, — сказал Володя.
Выпив еще по стопке, я заиграл романс «Гори, гори, моя звезда» и Саша запел один этот романс. Бас у него, конечно, хороший.
Все шло нормально. Я тоже подключился к песням, когда ребята забывали слова.
И вдруг, когда мы уже хотели расходиться, пришел Олим Иванович. Он еще ни одной нашей компании не пропустил. Сколько я раз не приезжал и сколько бы ни сидели где-то за столом, он всегда за чем-нибудь приходил. И на сей раз пришел к Лёне якобы по каким-то делам, а тут у нас застолье. Пригласили и Олима за стол. После штрафных и Олим запел. Лёня то и дело приходил на кухню из зала, где он смотрел телевизор и посмеявшись на нас, уходил снова в зал.
Наконец Тамара сказала, что им пора идти. Вслед за Мельник ушли Володя и Олим.
— Ну, иди ложись, я тебе постелил, — сказал Лёня.
— Иду, иду, Лёнечка. Ну дали мы сегодня.
— Хорошо погудели, — сказал, смеясь, Лёня.
Я действительно был сильно охмелевшим. Раздевшись, я лег в постель и сразу же отключился глубоким сном.


21 июля, понедельник

Сегодня уже третий день как мы сидим дома. Просто сидим и ждем, когда поедем в Залахтовье. Правда, на сей раз времяпрепровождение дома облегчает нам телевизор. Так в субботу мы просмотрели от начала до конца открытие 22-й Олимпиады. Прошло это мероприятие спокойно и красиво. И вся красота была выражена спортом, который демонстрировали дети и взрослые. Массовость спорта была хорошо представлена. В словесном торжестве открытия, хотя в нем и участвовали верха, и в том числе Брежнев, ничего особенного не было. А некоторые моменты, как например клятва спортсменов и судей, были просто не интересными. Но это, видимо, от волнения.
Красивые, массовые спортивные номера перемежались танцами всех национальных республик нашей страны, которые давали тоже красивое зрелище.
Вчера начались спортивные соревнования. Мы с Лёней тоже смотрели телепередачи.
Погода стоит плохая. Каждую ночь идут сильные дожди, а днем, правда, тепло.
Сегодня я с утра заказал Калугу, но мне снова сказали, что номер не отвечает. После обеда я снова заказал, но нужно было пойти в магазин купить кое-что для лодочного мотора. Лёне я сказал перед уходом:
— Если дадут Калугу, то скажи Рите, что все нормально.
— Ладно, скажу.
Правда, я был не уверен, что могут дозвониться до Риты и на сей раз. Но когда вернулся домой, Лёня сказал:
— Поговорил я с Ритой. Она, оказывается, в пятницу звонила, но не дозвонилась. Дома, говорит, все нормально. Завтра, или сегодня съездит к матери. Я ей сказал, что мы собираемся на озеро.
— Ну и хорошо. Теперь я буду спокойнее, что хоть она знает все обо мне.
— Сказала, что завтра утром еще позвонит.
Сегодня Крылов привез лодочный мотор «Москва» и вечером я, Лёня, Володя и Женя Савихины погрузили его в «Волгу» Лёни и поехали на дачу. Здесь налили в железную бочку воды и завели мотор. Савихины, живя в Норильске, имели моторную лодку и неплохо разбираются в моторе.
Завтра решено твердо ехать в Залохтовье. Только надо еще бензина достать и аккумулятор. Это должен сделать все Крылов.
Лёня, как я заметил, сейчас хорошие отношения поддерживает только с Крыловым и Савихиным. Вернее, не хорошие, а близкие. Дела они здорово раскручивают. Лёня является главным в этих делах.
Врач сегодня приходила домой к Лёне часов в 12, дала ему освобождение от работы до четверга, выписала рецепт на лекарство и назначила уколы, которые он начнет делать с четверга. Лёня рассчитал так, что во вторник мы поедем, в среду вечером он вернется, в четверг начнет лечение, в пятницу поедет за Эллой в «Голубые озера», а в субботу или в воскресенье снова приедет в Залохтовье.
Посмотрим что получится.


22 июля, вторник

Сегодня утром вдруг зазвонил телефон и я, подняв трубку, услыхал голос Риты. Обрадовался, конечно, очень сильно.
— Здрасьте, Виктор Андреевич, — сказала наивно улыбаясь Рита, — я вам хотела напомнить, что у вас есть жена. Надеюсь, вы не забыли как ее зовут.
Разговор состоялся очень хороший и настроение мое поднялось. В пятницу, когда я звонил Рите, ее не было на месте потому, что их вечером назначили в рейд. Не знаю как Рита, а я остался доволен разговором.
После обеда, уже почти в три часа мы были готовы к отъезду. Машину загрузили так, что рессоры аж провисли и постукивали амортизаторы. С нами поехали Женя Савихин и Костя с Сергеем Крыловым.
Женя два года не был в отпуске и вот нынче приехал. Побывал на юге и перед моим приездом вернулся с юга.
К вечеру приехали в Залохтовье. Шумная встреча, суетливость, разговор — начались с нашим приездом. Дома были и Саша и Люба и их двое парней Коля и Лёня. И к ним еще приехал племянник Любы Юрка. Так что народа собралось много.
Перекусив, мы с Лёней пошли копать червей, а Женя с парнями устанавливать мотор на лодку. Провозились с подготовкой к завтрашней рыбалке до поздна. Хотел написать до темна, но здесь еще в одиннадцать часов светло. Ведь белые ночи еще не прошли.
Все было готово к рыбалке. Теперь мы молили Бога, чтобы завтра была хорошая погода и, главное, не было ветра.
Спать мы легли на одной постели с Лёней, Костя с Сергеем, а Женя — один за печкой.
Состояние Лёни улучшилось и он даже немного выпил водки перед сном. Но вообще я ему запрещаю выпивать. Видимо его инфаркт дает о себе знать.


23 июля, среда

Первым в пять часов проснулся я и разбудил Лёню.
— Ну что, будем вставать.
— Полежим еще немного.
— А что лежать? Время—то идет. Пока соберемся будет шесть, а пока на озеро доберемся, будет семь.
— Давай вставать.
Вслед за нами вскочили Костя с Сергеем.
— Вот это уже молодцы. Без кривляний поднялись, — сказал я.
Лёня разбудил Женю. Тот первым выглянул в окно и сказал:
— Туман на улице.
Поднялся и Саша. Глянув в окно, а потом выйдя во двор, он сказал, вернувшись в дом:
— Ня выйти вам в озеро. Туман такой, что ни чаво ни видать. Я, если хожу в такой туман, то только по компасу. А вам ня выйти.
— Ничего. Попробуем, — сказал Лёня.
Собравшись, мы пошли к лодке. Мотор завелся, но куда надо было ехать никто не знал. Туман закрыл озеро так, что ничего не было видно даже в несколько метров от лодки, не говоря уже о близлежащих островах и полуостровах.
— Ну что будем делать? — спросил Женя, держа ручку реверса.
— Давай вот так, — сказал Лёня.
Женя включил скорость и лодка медленно двинулась.
Проехав несколько метров, Лёня сказал Жене:
— Женя, ты не туда едешь, давай вот так, — указал он рукой.
— Так похоже, что мы обратно к своему причалу пойдем, — сказал я.
— Да нет. Давай, Женя, как я сказал.
Женя развернул лодку и прибавил газ. Через несколько минут хода я спросил:
— Женя, ты знаешь, куда плывем?
Женя отрицательно покачал головой.
— И я нет. Давайте лучше постоим.
— Пройди еще немного, — сказал Лёня.
Но вскоре и он сказал:
— Ладно, заглуши пока, Женя.
Мы остановились и поставили лодку на якорь. Стоять пришлось долго, более полутора часов. Туман развеялся как-то вмиг. Оглядевшись, мы поняли, что заплыли совсем не в ту сторону. Даже не поняли как могли сюда заплыть.
— Хорошо, что еще ни во что не врезались, — сказал я.
Теперь стало ясно куда нам надо было плыть и Женя завел мотор. Как только туман рассеялся. Так усилился ветерок. Выйдя на большое озеро, мы не стали забираться далеко вглубь, и увидев лодку, стоящую на якоре, повернули к ней и остановились в нескольких метрах от нее.
Первым небольшого окуня поймал я.
— Вот умничка, знает кому надо было попасться, ведь я целый год ждал встречи с тобой. Эти скобари тебе уже надоели. А я-то раз в год к вам приезжаю, — приговаривал я. Отцепляя окуня с крючка. — Что ж я могу обмыть.
— Наливай, — сказал Лёня.
Я взял бутылку с водкой и налил себе грамм пятьдесят—семьдесят. И, к моему удивлению, водка очень благотворно подействовала на меня. Я хорошо почувствовал себя.
— Слушай, а ведь не зря стебанул. Настроение-то мое поднялось, — сказал я Лёне.
— Так оно и должно быть. Налей и мне грамм двадцать.
Я налил и Лёня с аппетитом выпил. Он, конечно, хотел бы и больше выпить, но боялся за свое самочувствие. Видимо в душе он завидовал мне, что я смело могу выпить. Ведь пристрастие к водке он имел всегда большее чем я. И выезды его на рыбалку всегда сопровождались большим количеством выпитой водки. Я ему всегда говорил, что он должен держать себя умеренно к водке и не пить лишнего. Но пристрастие брало верх и он терял умеренность. И сейчас, в эти дни моего пребывания здесь, он не пил потому, что его состояние здоровья было критическим.
Окуни клевали плохо и мы набирались терпения ждать пока они клюнут. А у Жени вообще не было ни одной поклевки и он так и не поймал ни одной рыбки.
Ветер был хотя и не большой, но лодка постоянно качалась от волн. Все мы. Кроме Кости, спокойно переносили качку. А Костя оказался слабым к качке и его начало рвать.
— О, теперь подкормка рыбам есть, — сказал Сергей, когда Костю вырвало первый раз.
Ловля рыбы его уже не манила. Вырвавшись, он засыпал, а когда просыпался его снова начинало тошнить. Он просил нас закончить рыбалку и ехать на берег.
— Вот видишь какой ты парень, Костя, — сказал я. — Дома ты ныл и просился на рыбалку, а сейчас ты просишься домой. Вон Сергей какой молодец. А ты не можешь держать себя в руках.
Часа в три ветер усилился и лодку стало качать еще сильнее.
— Надо ехать, а то еще шторм начнется, — сказал Женя.
Ему тоже было не интересно сидеть в лодке. И сидел он только потому, что ему было неудобно плакаться.
— Я не возражаю, — сказал я.
— Поехали, — сказал Лёня и стал поднимать якорь.
До трех часов мы не однократно прикладывались к водке и понемногу то и дело выпивали. Закуски у нас было много и хмель не действовал на нас.
Лодка по озеру шла тяжело и медленно и мы почти час добирались до своего причала.
Приехав к Саше, Лёня быстро переоделся, уложил свои снасти в машину и заспешил домой.
Я посчитал пойманных окуней и сложил их в целлофановый мешочек. Окуней было 13 штук.
— Будешь рыбу забирать, — спросил я Лёню, хотя мне очень хотелось самому сварить уху из них и пожарить.
— Женя, ты будешь дома чистить окуней? — спросил Лёня.
— Нет, я не буду с ними возиться.
— Ну тогда оставим Вите их.
— Оставляйте, — сказал Женя.
— А что ты так торопишься? — спросил я Лёню, — лег бы отдохнул часик и поехал бы.
— Да нет, надо ехать, мне что-то плохо.
— А когда приедешь?
— В субботу, или в воскресенье.
Нас всех качало от длительного пребывания в болтающейся лодке и самочувствие у меня было неважным.
Проводив Лёню, Женю и ребят, я остался один у Саши. Мне была предоставлена хорошая комната, в которой стояла высокая кровать и диван. Я решил спать на диване. И когда Лёня уехал, я часа полтора полежал в постели. Почитал газеты, журнал «За рулем». Уснуть так и не уснул, сон почему—то не брал меня.
К ужину Люба сварила вкусной ухи. Окуней она не стала жарить, а всех сварила. Я с большим аппетитом хлебал уху и ел окуней, отводя душу. Ведь я и в самом деле хотел свежей рыбы. Более десяти лет, а точнее уже 14 лет подряд я проводил хоть несколько дней на озерах и питался свежей рыбой. И когда я был дома в Калуге, то считал, что если я не съезжу на озеро, то отпуск будет неполноценным. И сейчас я был доволен, что поселился на берегу знаменитого Чудского озера.


24 июля, четверг

День сегодня выдался хороший. Я не спешил вставать с постели и выспался очень хорошо. Люба накормила меня в завтраке вкусным супом, заправленным тушенкой, свежей ряпушкой, пожаренной в жидком бульоне на сковороде. И ряпушка была, скорее, пареная, чем жареная. Ее в Чудском озере вылавливает рыбхоз и рыбаки продают по 5 рублей ведро. А больше всего я съедаю молока. Его у Маховых вдоволь и очень вкусное.
Позавтракав, я взял свои снасти и пошел на озеро. Настроив три удочки, стал ловить рыбу. Клев оказался необыкновенно хорошим. Окуни хватали червей один за другим. Я даже не успевал вытащить одну удочку, как на другой уже тоже поплавок уходил в воду. И я тащил вторую удочку левой рукой. А тут уже и третью надо было тащить. Я испытывал величайшее удовольствие в течение четырех часов, пока меня Саша не позвал обедать. В корзинке у меня было килограмма два окуней. Правда они были меньше тех, которых мы поймали вчера на большом озере, но удовольствие они мне доставили большое.
После обеда мы пошли ворошить и складывать в копны сено. Пошли все: Саша, Люба, Коля, Лёня, Юрка и я. До вечера сложили 11 копен. День пролетел просто незаметно.
После ужина я лег в постель и, почитав газеты, взялся за дневник.
— Письмо пишешь? — спросил вошедший в комнату Лёня.
— Да, надо написать.
Бросив взгляд на тетрадь, Лёня ушел.
Письмо мне хотелось написать Рите, так как я обещал ей написать по приезде в деревню, но сдерживал себя тем, что она сорвала план моего разговора с ней в пятницу, когда я приехал в Псков. Оправдывал свою сдержанность ее необязательностью. Ведь она так и не прониклась этим чувством железной обязательности сделать так, как запланировано или договорено.


25 июля, пятница

Вчера Саша упрекнул меня за то, что я поздно выхожу на рыбалку. И сегодня я встал в пять часов и пошел рыбачить. Однако клев был хуже, чем вчера. Уж так мне хотелось поймать рыбу, что она как будто не выдерживала моего желания и попадалась на крючок. И в конце концов я наловил больше чем вчера. И снова у нас была свежая уха.
После обеда мы пошли складывать сено в стог. С утра Саша с ребятами и с Любой растрясли вчерашние копны и сено подсохло совсем хорошо. Сложили мы его в большую красивую копну в центре которой проходил шест. Назначение этого шеста я так и не понял как следует.
Больше всего меня удивляла матерщина Любы и Саши. Они матерятся не стесняясь ни друг друга, ни меня, ни ребят. И кажется, что матерщина для них лучшее средство выражения своих мыслей и суждений. Даже ко мне Люба обращалась с использованием мата. И любопытно то, что их матерщина какая—то непосредственная, не злая и она не вызывает неприятного чувства брезгливости. Наоборот, я в душе смеялся над выражениями Любы. Уж больно своеобразны ее выражения.
Приятно было от того, что парни пропускали их мат мимо ушей. Такое я уже встречал не раз когда родители матерятся, а дети не следуют их примеру. Однако сегодня, когда мы, сложив сено, пошли мыться и купаться на озеро, я услыхал как Юрка и Лёня стали друг перед другом выражаться матом.
— А я думал, что вы стопроцентно хорошие парни, — пристыдил я их.
Они притихли, но нет-нет да и выругаются. После этого Юрка мне разонравился и я расценил его вульгарным пошляком.
Саша с Любой остались очень довольны тем, что я помог им в заготовке сена. Вчера и сегодня мы с Сашей за ужином выпили по стопке, с аппетитом ели и усаживались смотреть телевизор. Все передачи сейчас посвящены Олимпиаде. Я стараюсь смотреть все, что передают, чтобы быть в курсе хода олимпийских игр. Все идет пока нормально. Наши комментаторы стараются подчеркнуть, что обстановка на Олимпиаде очень доброжелательная.
С наибольшим интересом я смотрю бокс, борьбу и волейбол.


26 июля, суббота

И опять сегодня очень погожий день и я стараюсь быть больше раздетым, Только сегодня усилился ветер и мне пришлось заплыть на лодке за тростник. Рыба сегодня почти не клевала и я поймал только пять окуней. Зато, придя домой, я пожарил их очень вкусно. Когда ел думал: «Вот бы Рита была бы сейчас со мной и тоже бы восторгалась от такой вкуснятины». Вообще, я постоянно думаю о ней. Чем бы я не занимался, она не выходит у меня из мыслей. И думаю очень хорошо о ней. И эти мысли вызывают у меня приятное чувство. И самое хорошее то, что в этих мыслях нет ничего дурного. И я от всей души доволен за их чистоту. «Как бы было хорошо, — часто думаю я, — если бы она могла по телевизору наблюдать за моей жизнью здесь, читать мои мысли и быть в курсе каждого моего шага».
Интересно то, что, оставаясь наедине, я почему-то добрею и мне очень хочется, чтобы меня именно таким понимали и знали. И когда я бываю не таким, то это от страшной ненависти плохого и скверного в жизни.
Никакой мужской потребности к женщине я не испытываю, и никто мне не нужен. И сейчас подтверждается, что в интимной близости я могу быть с той женщиной, с которой близок душой, своим чувством к ней. И такой женщиной является только Рита.
Ну и дальше о событиях сегодня. Самым важным из них хочется отметить сегодняшнюю баню. Саша срубил новую баню прямо на берегу озера и сегодня мы с ним топили ее. Я старался протопить ее покрепче. И получилось все очень хорошо. Когда топили, Саша говорил мне, что он не парится и вообще не выдерживает жару. А когда мы пошли с ним первыми в баню, он делал такой сильный пар, что я не выдерживал и слезал с полка; на пол.
После первого парения он прямо голым пошел в озеро и окунулся. Вернувшись, он сказал:
— Я парюсь уже давно. У меня были заболевши почки и врачи мне запретили вообще париться, а я не послухал их. И почки у меня прошли, и все прошло.
После второго парения и я сходил в озеро, но только надел плавки. Действительно ощущение приятное. Правда, долго в воде находиться нельзя, так как разгоряченное тело быстро охлаждается и это грозит опасностью.
После озера мы еще два раза попарились и помылись.
За ужином выпили с Сашей по две стопки и он пригласил меня есть красную смородину в огород. Ее в огороде очень много и я наелся досыта. И опять я в мыслях чувствовал неловкость за то, что мне предоставлены такие хорошие условия для отдыха.
Люба была довольна тем, что Саша придерживается со мной умеренности в употреблении водки.
— Во таким бы ты был всегда, — говорила она и добавляла мат по поводу того, что он не знает порой меры.
В общем, все идет хорошо. Я чувствую по настоящему отдых. Ведь он проходит так, как я хотел.


28 июля, понедельник

Вчера я целый день посвятил загоранию. Солнце палило целый день и я, расположившись у бани на травке, загорал. Когда ложился на спину, то читал журнал, а уложившись на живот, я писал дневник.
Лёня и Юрка пасли деревенский скот и мою работу над дневником прерывал только Коля. Он попросил меня повозиться с лодкой и мы сделали с ним рулевое управление мотором и прокатились по озеру. Женя, оказывается, неправильно пользовался газом и лодка шла медленно. А мы с Колей дали газ как положено мотору и лодка неслась по озеру очень быстро.
Я не отходил от берега никуда потому, что ждал приезда Лёни. Но его целый день не было. Я уже хотел вечером идти на почту и звонить в Псков, чтобы узнать в чем дело. Но вечером Лёня приехал. На сей раз они приехали вдвоем с Женей.
Саша с Любой вчера ездили на похороны двоюродного брата Любы и Саша крепко подпил на поминках. Приехав домой, он все время говорил: «Вот уехал я от тебя и испортился. Как было хорошо с тобой. По стопке вдвоем и все. А теперь я опять запил».
Лёня решил поставить сети и мы долго разбирали их. Хорошо помогла нам Люба. Разбирая, Лёня разговорился с ней о Жене, что ему надо жениться, и он ищет девочку себе.
— Где ее сейчас девочку-то найдешь. Они все теперь … прежде времени. Да и он сам уже не мальчик. Так проищет, что вообще один останется, — сказала Люба.
И вообще разговаривала она так, что мы с Лёней смеялись до слез. Такого женского мата я не слыхал.
Кое-как мы распутали три сети и разбудили уснувшего Сашу, чтобы он помог нам их поставить.
Саша с Женей поплыли на весельной лодке к месту постановки сетей, а мы с Лёней поехали на машине. С трудом Саша поставил сети. Одна сеть запуталась и он бросил ее комом в озеро. Лёня отвез Сашу домой и вернувшись сказал:
— Ребята, спать сегодня не придется, сети надо караулить, а то их снимут.
— Ладно, ты ложись в машине, а мы будем в лодке сидеть, — сказал я.
Мы с Женей загнали лодку в тростник и стали наблюдать за местом, где поставлены сети. Женя улегся на весло в носу лодки и вскоре захрапел, а я лег на доску—сиденье поперек лодки. Меня тоже стал морить сон и я минут 15 поспал. И эти 15 минут очень хорошо прогнали сонливость. Я чувствовал себя так, что как будто поспал четыре часа. Время пролетело быстро и в четыре часа я разбудил Лёню снимать сети. Мое предчувствие того, что рыбы не будет в сетях, подтвердилось. Рыбки, действительно, ни одной не было.
Лёня с Женей поехали в село на машине, а я на лодке поплыл по озеру.
У причала мы пересели на моторную лодку и пошли на большое озеро. И снова улов был небогатым. Окуни клевали плохо и часа в два мы прекратили лов. Женя завел мотор и мы поплыли к своему причалу. Лёня уснул полулежа и солнце палило его оголившиеся живот и грудь.
Вдруг лодка остановилась. Мотор работал, а лодка стояла на месте.
— Все. Шпонка полетела, — сказал Женя.
Он заглушил мотор, потом снова его завел, но лодка не пошла.
— Придется грести веслами, — сказал он.
— Конечно. Другого выхода нет, — сказал я.
И целый час мы гребли веслами к берегу. Женя оказался ленивым на работу веслами, сказав, что он не хочет себя мучить старательной работой. Получалось так, что я то и дело выправлял лодку, так как он весла пускал по воде впустую.
Кое—как мы добрались до мели и из болтика сделали шпонку. Лёня проснулся, когда мы уже все сделали. Заведя мотор, мы быстро добрались до своего причала. И снова Лёня заторопился домой. Я решил тоже поехать с ним в Псков. Собираясь второпях, я забыл чехлы от удилищ и полотенце.
Распрощавшись с Маховыми, мы поехали в Псков. С нами поехал и Коля. Он закончил ПТУ и хотел ехать устраиваться на работу в Ленинград, но Лёня уговорил его поехать в Псков, где его устроит на работу Крылов и определят его в общежитие. Поработать ему придется только до осени, а осенью он будет призван в армию.
Дорогой Лёня захотел спать и перед Глушью отдал мне руль. В Глуши я заехал к Карлу Карловичу, но его дома не было. Встретился я только с мужем Лидии Карловны. Он узнал меня и сказал, что Карл Карлович живет в Ямме с Марией Федоровной, что Лидия Карловна уехала домой в Сланцы, что черники и грибов нынче нет в лесу.
Они же с Лидией Карловной обосновались здесь капитально на дачных условиях, но подробно я не стал расспрашивать обо всем.
Проехал я за рулем километров пятьдесят — шестьдесят и Лёня поспал. Дома у Лёни нас встретила подруга Эллы Алла, приехавшая к ним из Москвы еще в июне месяце с дочкой. Эллу сегодня вызвали на работу, хотя ей надо было гулять в отпуске еще две недели.
Сразу же по приезде я принялся чистить окуней. Почистив. Я решил к ужину одеть свой новый костюм.
Встреча с Эллой прошла как обычно, спокойно, без выражения чувства радости. Я уже знаю, что Элла никогда не проявляется эмоций радости или каких—то восторгов. Ко всем моментам она относится спокойно, даже как будто равнодушно.
Я выпил водки, но чувствовал себя абсолютно трезво. Элла с Аллой выпили вина. Все шло хорошо. Мы немного поговорили о Тамаре, о Павлике, о щекинцах, о калужанах. Лёня достал папиросу и закурил.
— Зря ты куришь, Лёня. Лучше бы ты стопку выпил. Не понимаю как ты не можешь бросить курить? — сказал я.
И эти слова явились спичкой для Эллы. Она вдруг вся вспыхнула и подхватила мои слова:
— Он уже извел меня этим своим куревом. Ведь прекрасно понимает, что ему нужно бросить и пить, и курить, но не бросает ни то, ни другое.
— Курить я не брошу, — сказал Лёня.
— Но тебе же нельзя курить, Лёня, — своим гнусаво—занудным голосом сказала Алла.
— Он как будто нарочно издевается надо мной. В среду отвез нас в дом отдыха и тут же заставил ночь не спать. Ведь ты знаешь, что я ночь не спала, когда мне сказали, что к тебе «скорую помощь» вызывали. Ты понимаешь это или нет?
У Эллы задергались губы и на глазах накатывались слезы.
— Эллочка, успокойся. Ты же разумный человек. Я тебя впервые вижу такой взволнованной. Ну зачем ты так? — сказал я.
— Я уже, Витя, не могу жить в постоянном напряжении. Он же без конца болеет. Его уже скоро с работы выгонят. И правильно сделают. Зачем он такой нужен. Чуть что, так заболел. В Москве зимой Алла «скорую помощь» вызывала.
— Ну тогда он не пил, — защитила Лёню Алла.
— Так и что, что не пил. Но это же результат водки выпитой раньше. Он не понимает того, что я с ужасом думаю, что могу остаться одна с тремя детьми, — чуть успокоившись говорила Элла.
— Элла, успокойся. Ведь ничего страшного не произошло. Ты же должна и Лёню понимать. Донимать его нельзя. Ему и так хватает всяких волнений. Вот как я приехал, он только сегодня стопку выпил. И я, как ты видишь, не занимаюсь спаиванием его. Наоборот, я всегда сдерживаю его.
— Да ты тут не при чем. Он доводит себя этими рыбалками. Как только выезжают на рыбалку, так пьют без ограничения. А потом болеет.
— Но ничего. Ты пойми, что он сам себя контролировать должен. И он контролирует. Вот нельзя ему пить и он не пьет. Не ругайся и, главное, себя не взвинчивай. Я только сейчас узнал, что ему вызывали «скорую». И тебя только сейчас вижу такой. Успокойся, голубчик.
И Элла успокоилась.
— Ну все? — сказал Лёня, молча сидевший на кухне.
— И все же ты, Лёнечка, прислушайся к нам. Никто из нас тебе плохого ничего не желает, — сказал я.
Колю ночевать к себе забрал Володя Савихин. Мне Элла постелила на одной из детских кроватей. В детской комнате спали я, Костя, Павлик на раскладушке. Алешу забрали к себе в постель Лёня с Эллой.


29 июля, вторник

Лёня продолжает лечение и чувствует себя уже лучше. Это заметно и по его настроению. Но все же я чувствую, что он крепко напуган болезнью сердца и оно серьезно беспокоит его. Сказался все же на нем тот поток смертных исходов, начавшийся с отца. Дядя Проня умер у него на руках. Через два года его здорово подрубила неожиданная смерть матери. И вот прошедшей осенью — трагедия с Тамарой. Конечно, пройти все это бесследно не могло.
Утром Лёня объявил, что сегодня поедем за черникой.
— Ты, Витя, поедешь? — спросил он меня.
— Обязательно. Разве я высижу дома?
Поехали в лес где-то уже часов в одиннадцать. Поехали за Печоры в Эстонию. Черники в лесу оказалось немного. Приходилось брать по ягодке.
Только я набрал бидон и хотел поесть черники, как меня позвал Лёня. К машине я подошел последним. Алла позавидовала мне, что я набрал очень хорошей черники. Ягода у меня была, действительно, хорошая и чистая. Дома я ее мигом перебрал, а Элла смешала ее с ягодой Аллы, пропустила с сахаром через мясорубку и сделала мне трехлитровую банку этого черничного месива.


31 июля, четверг

Каждый день я жду звонка Риты. Ведь ей гораздо проще позвонить, чем мне. Она может придти на телеграф, набрать в кабине номер Пскова и мы услышим звонок. Но Рита не звонила.
— В командировку уехала, поди. Она говорила, что пока меня нет, она поездит в командировку, — говорил я Лёне.
Нынче нет моментов, в которые бы мы по душам говорили с Лёней. Так я и живу замкнувшись в себе. Для писания дневника тоже условий нет и я пишу урывками. Почему-то я не хочу, чтобы в Пскове знали о моей работе над дневником. Лёня знает, что я писал дневник, но сейчас, уже который год он при встречах не заводит разговор об этом и, видимо, думает, что я не пишу. А сам я не хвастаюсь. С Эллой вообще у меня нет никаких сокровенных разговоров. Многим моментам моей жизни она была сама свидетелем и перемалывать их я не считаю нужным. Она тоже никогда не навязывается с разговором.
Вчера мы ездили снова в лес и снова в Эстонию, но только брали малину. И я набрал малины трехлитровый бадончик. И снова набрал чистой и крупной, а Элла снова все перемешала и снова сделала мне трехлитровую банку малины, перемешанной с сахаром.
Павлик вчера набрал малины почти три литра. «В настроении был», — сказал он, когда мы его нахвалили.
Сегодня день я начал с хлопот о билете на поезд на обратный путь домой. Однако в кассе предварительной продажи билетов мне сказали, что билеты свободно на поезд «Псков-Москва» будут продавать только с 6-го августа, и до шестого продают только тем, кто имеет московскую прописку, или тем, кто едет в командировку. Я попросил Лёню помочь мне в покупке билета. Он сначала хотел выписать мне командировку, но потом взял у Аллы паспорт и купил билет по ее паспорту.


1 августа, пятница

День начался с хлопот о поездке на Чудское озеро, где решили отметить день рождения Жени. Мне хотелось побывать на озере и забрать чехлы и полотенце. В компанию для поездки были включены Савихины, Крыловы и мы.
Лёня сказал, что для подарка Жене от каждой семьи собирают по 15 рублей. Мы с Аллой должны внести по 7—50. Володя Савихин предложил купить Жене спортивный костюм, но в магазинах Пскова хороших спортивных костюмов не оказалось. Так мы ничего и не купили.
Поездка намечалась на три часа, а потом перенесли на четыре. К этому времени Элла и Крыловы освободились с работы и в четыре часа подошел автобус, который организовал Володя Савихин от своего управления. Помимо 13 человек в автобус погрузили палатки, две резиновые лодки, канистры с бензином, щит из досок для стола, много всякой посуды и продукты. Автобус оказался по—настоящему загруженным. Крыловы взяли с собой и щенка Эльдара, которого они недавно купили за 60 рублей в клубе собаководов. Щенок породы Коли. Всем он очень нравится и все хотят поиграть с ним. Почти всю дорогу он лежал у меня на коленях.
Дорога оказалась незаметной и мы быстро доехали до места. Здесь встал вопрос, кто останется на берегу с женщинами делать стол, а кто поедет в Залахтовье распутывать сети.
— Ты, Витя, здесь останешься, — уверенно сказал Лёня.
— Да нет, я здесь не буду, я поеду туда, — твердо сказал я, не поясняя того, что мне там у Саши надо взять чехлы от удилищ и полотенце.
— Тогда мы с Крыловым останемся здесь, а вы поезжайте, — сказал Лёня.
И я с Савихиными поехал в село. С нами поехал и Коля. Он устроился и на работу, и в общежитие, и его Крылов «командировал» на сельхозработы от своего управления. Коля месяц будет жить дома, а потом, уже по договоренности, он возьмет справку в одном из колхозов о том, что принимал участие в сельхозработах. Вот она — сила блата.
Приехав к Саше. Я сразу же забрал свои вещи и пошли распутывать сети в баню. Сети распутывали Володя, я и шофер, а Женя занимался с мотором.
Две сети мы распутали быстро, а когда начали распутывать третью, самую запутанную, Савихин куда—то ушел. Мы с шофером Женей немного повозились с ней и я сказал:
— Да ну ее к шутам, давай кончать. Рыбы все равно не будет в сетях и нечего зря возиться.
И мы бросили эту работу. Володя с Женей обратно поплыли на лодке, а мы с шофером на автобусе приехали к месту нашего расположения. Стол и скамейки уже стояли. Женщины хлопотали с закуской. Уже хотели садиться за стол, но Лёня предложил съездить за Сашей, чтобы Саша помог поставить сети. Когда мы были там, Саши не было дома. Они с Любой уехали косить сено и еще не возвратились.
Застолье с поздравлением Жени с днем рождения началось только после того, как приехал Саша и установил сети. Был уже двенадцатый час ночи и в лесу стало темно. Я предложил шоферу Жене развернуть автобус к столу так, чтобы включенными фарами можно было освещать стол. Шофер так и сделал. Получилось со светом нормально.
Первый тост за день рождения Жени произнес Володя Савихин, поздравив «своего любимого братца». За стол был приглашен и Саша, но выпил он только одну стопку, твердо заявив, что завтра ему надо снова ехать косить и он пить не будет.
— Вот, видите — моя школа, — сказал я Саше.
Саша попросил отвезти его домой, так как ему надо хоть немного отдохнуть. И Женя Савихин отвез его на лодке. Так с этими разрывами и шло застолье. Только уже где-то во втором часу все уселись и выпили как следует. После этого начали петь песни. С особым настроем спели мою песню «Норильчане — псковичи». Потом под аккомпанемент Лёни спели «дежурную» песню норильчан о сапоге. Потом пустились все под мою игру в стиль. Вот это зрелище было необычайно интересным. Я никогда не видел такого. На фоне света от фар и от костра беспорядочно двигались человеческие фигуры.
После этого танца Лёня, подойдя ко мне, сказал:
— Дай-ка, Витя, я им сыграю.
Он взял баян и со словами: «это непорядок», хотел сесть на тоненький столбик у стола, но промахнулся и вместе с баяном упал на спину и какое—то время продолжал лежать.
— А вот это порядок, — крикнул я с иронией и помог Лёне подняться.
Когда он поднялся, мы так с ним рассмеялись, что я никогда не видел Лёню таким смеющимся. Мы то и дело пытались что—то сказать друг другу, но не могли от накатывающего смеха. Кое—как успокоились.
Лёня стал играть, а я пустился в пляс. Потом я играл вальс, танго, польку, краковяк.
И вдруг как-то все сразу разбрелись и притихли. Женщины ушли в палатки, где спали дети, а мужчины остались под открытым небом. Володя Савихин расположился у одной сосны, а Крылов прямо на песке у другой.
— Женя, а нам с тобой спать нельзя, — сказал Лёня, — а то сети снимут.
— Я немного прикорну и потом кого-то заменю, — сказал я и пошел в автобус.
Сколько прошло времени — не знаю, но вдруг я услыхал стук в дверь и голос Лёни.
— Слушай, иди сюда, — говорил он смеясь. Я вышел и Лёня сказал:
— Ты когда—нибудь видал такое зрелище?
Он показал на голые ступни, освещенные костром. Это было действительно необычно. Были видны только красные ступни с пальцами, а все остальное было прикрыто темнотой.
— А кто это? — спросил я.
— Крылов. Замерз, так подполз к костру и видишь как ноги светятся.
Это было второе необычайное зрелище. Если бы все это заснять на кинопленку, то смеялись бы до слез все, кто имел возможность посмотреть это зрелище.


2 августа, суббота

В пять часов меня снова разбудил Лёня и спросил:
— Ты пойдешь на рыбалку?
— Ну а как же, — прогнав сразу сон, ответил я и вскочил так быстро, что даже не понял своего состояния. Вместе с Лёней бодрствовал и Женя.
— Вы что совсем не спали? — спросил я.
— Ни грамма, — ответил Женя.
— Мы уже сети сняли, — добавил Лёня.
— Опять пусто?
— Вон один попался судак.
— Где?
— На столе лежит.
Судак был менее килограмма и я не удивился ему.
Усевшись в моторную лодку, мы поплыли к причалу Саши и, взяв червей, якорь и молока, поплыли в большое озеро. Лодка шла хорошо и мы быстро вышли на большой плес. Увидев лодку с двумя рыбаками, мы остановились недалеко от них. Но снова окуни клевали плохо.
— У меня спички кончились, надо к мужикам подплыть, — сказал Лёня.
Женя завел мотор и мы медленно на малых оборотах подплыли к их лодке.
— Вы не дадите мне несколько спичек? — попросил Лёня.
— Дадим, — сказал мужчина постарше.
— Ты посмотри сколько у них рыбы, — с восторгом сказал я, увидев в ящике много больших окуней и плотвы.
— Умеют мужики ловить, — сказал Лёня.
Взяв спичек и прикурив, он налил мужчине водки почти сто грамм и тот с аппетитом выпил.
— Почему же у нас не клюет? — сказал я.
— Потому что вы не рыбаки, а случайные люди на озере, — сказал молодой мужчина.
— Ну почему случайные? Это вы зря, — ответил я, — просто что-то не везет нам.
— На такой лодке надо подальше заплывать, на камни, — сказал снова молодой мужчина.
— Сейчас пойдем туда, — сказал Лёня.
И мы поплыли далеко в озеро. Но здесь окуни клевали еще хуже. Мы с Лёней нет-нет да и вытащим, а Женя опять ни одного не поймал. Часа в два мы снялись с якоря и поплыли к месту нашей стоянки.
Выйдя на берег, мы разбудили Крылова, который спал на полу в автобусе и пригласили его к столу опохмеляться.
Я не перестаю удивляться на выносливость Володи к водке. Стоит ему немного переспать и он встает как ни в чем ни бывало. И на сей раз он бодро сел за стол и стал расспрашивать как мы порыбачили.
— Бабы, черти, ездили за ягодами, а меня не взяли, — пожаловался Крылов.
И это было очередным номером его, так как, когда мы вышли на берег, нам женщины рассказали, что они ездили за ягодами, застряли, толкали автобус, а Крылов в это время спал на полу в автобусе и ничего не слыхал, а ему показалось, что женщины его бросили. Смеялись мы с Лёней опять от души.
— Так ты же ездил с ними и проспал в автобусе, — сказал Лёня.
— Ты смотри. Разве? Не помню.
Часов в пять мы собрались и поехали домой. Вид и самочувствие у всех были усталыми. Песен на обратном пути уже не пели.
Дома мы посмотрели с Лёней немного олимпийские игры и разошлись по комнатам спать.


3 августа, воскресенье

Проснулись утром мы отдохнувшими. Вчерашнее состояние разбитости прошло.
— Ну и храпели вы вчера вечером. Особенно Витя старался. К нам приходил Володя Тарасов, так даже решил посмотреть как Витя храпит, — сказала Элла.
— Ты слыхал как он приходил? — спросил я Лёню.
— Я слыхал только как Алла разговаривала с Женей по телефону, но о чем говорила — не понял, — ответил Лёня. — Что он говорил?
— Лучше не спрашивай. Опять у него неприятность, — сказала Алла.
— Что случилось?
— Документы у него все похитили.
— Как?
— А кто знает. Говорит поехал на рынок и после рынка хватился, а документов нет.
— А где они у него были? — спросил я.
— Да в этой сумочке, которые сейчас мужчины носят, повесив на ремешке на руку. Так вот толи он оставил, толи у него украли ее. А там все документы: паспорт, военный билет, партбилет, пропуск на работу, техпаспорт и права на машину… ну все там. Но самое странное то, что, говорит, вчера вечером ему кто—то позвонил домой и сказал: «Документы ваши у нас. Если хотите их получить, то давайте двести рублей нам?» Вы представляете. Я ему сказала, чтобы он в милицию позвонил.
— Если он подключит милицию, то документы он не получит, — сказал я.
— Надо соглашаться с ними и забирать документы, — сказал Лёня.
— Конечно. Я думаю, что они не такие дураки, чтобы не предусмотреть вмешательство милиции. Если милицию подключать, то надо все осторожно делать, — сказал я. — Но лучше всего — надо спасти сначала документы. Это самое главное.
— Правильно, — согласилась Элла.
— Нам в этом году не везет. Зимой в гараже плита упала на машину и всю смяла, — сказала Алла.
— А что, разве не оплатили? — спросил я.
— Оплатили рублей двести, а мы израсходовали более восьмисот на ремонт.
— Вот уж поистине: «Беда не ходит одна», — сказал я.
Флегматичность Аллы, как мне показалось, сказалась на спокойствии ее. Получив такое неприятное сообщение от мужа, она вела себя спокойно. Другая бы женщина метала бы гром и молнии, проклиная и мужа, и все на свете. А Алла просто достойна подражания.
— Вот тебе и Москва. Свезли туда милицию со всего союза, а бандиты делают свое дело. Вот он наш образ жизни советский, — сказал я.
— Там еще не такое творится, мы уже ничему не удивляемся, — сказала Алла.
Большую часть дня мы провели на даче. Все были заняты работой. Я прополол смородину, Лёня яблони, Элла с Аллой клубнику. Мы с Лёней почистили колодец. Я спускался на дно его и стоя в холодной воде, черпал ведром песок со дна. Стоял, правда, в сапогах, но ноги ощущали холод.
Домой вернулись к вечеру и, посмотрев телевизор, легли спать.


4 августа, понедельник

Погода сегодня ухудшилась. Похолодало и моросил дождь.
Я утром заказал Калугу, чтобы сказать Рите о своем сегодняшнем выезде из Пскова. В девять часов ее номер не ответил, а в одиннадцать трубку подняла Денисова и сказала, что Рита в командировке.
Лёня не свозил меня на могилу Тамары, хотя и обещал свозить. Я расценил это как слишком тяжелое для него дело. Он не может легко пережить это посещение. Расценив так, я и промолчал.
Чтобы скоротать время, я написал письмо Петру — культмассовику санатория «Кодори». В письме я написал о своей встрече с директором Дворца культуры турбинного завода и договоре о том, чтобы Петр написал ему письмо. Я такое дело обещал Петру сделать и сделал. Владимир Иванович согласился взять Петра во Дворец и помочь ему с жильем. Не знаю как отнесется Петр к этому делу. Я думаю, что он не покинет юг. Как бы там ни было, а там жизнь лучше. Ему надо только найти себя в каком—то серьезном деле.
Написал я письмо и Наде Бурмистровой, которая вышла замуж и стала Михалевой. Культработу она все же бросила и перешла на другую. Как сложится ее жизнь дальше — не знаю. Но видимо будет труднее, чем у Лиды, так как у Лиды муж живет с родителями и имеет прочную хозяйственную основу в доме.
Вот интересно наблюдать за их жизнью и видеть как жизнь перетирает людей своими мощными жерновами. Не знаю, придется ли мне когда—нибудь встретиться с моими лягушками—путешественницами. А хотелось бы.
Кое—как прошел день. В шестом часу пришла Элла с работы, приехал Лёня и были организованы скромные проводы меня. Я был доволен тем, что пришел Крылов к нам. За столом мы выпили водки, закусили и я распрощался с Эллой и Аллой.
На вокзал поехали на «Волге» Лёни: он, я и Крылов. Вообще это был мой самый грустный уезд из всех предыдущих. Наверное, из—за того, что Лёня плохо себя чувствует. По дороге я сказал Володе:
— Вы берегите Лёню.
— А что его беречь, он сам знает что и как ему делать, — сказал Володя.
— Вот именно. Ты что—то не то говоришь, Витя, — сказал Лёня.
— Я говорю то, что вижу и чувствую. У них ни у кого нет заботы о твоем самочувствии, Лёня. Пьешь ты с ними и они довольны, что ты пьешь. Но я понимаю то, что не надо создавать обстановки для бесшабашного питья и принуждать пить того, кому нельзя пить. Это мое понимание. Как вы его расцените — это дело ваше.
Никто на эти мои слова ничего не сказал и после паузы я заговорил:
— А вы знаете, друзья, я не могу не высказать своего удовлетворения тем, что вы меня вдвоем встречали и провожаете. За этим кроется многое. Но я к вам больше не приеду до тех пор, пока вы не побываете у меня в Калуге.
— Да нет, мы к тебе, Вить, не приедем. Ты уж лучше к нам приезжай, — сказал Володя.
— Я вам сказал, что не приеду.
— Ну приедем мы к тебе и что будем делать? — сказала Лёня.
Я, честно говоря, ждал такого вопроса от Лёни, но не думал, что свой приезд ко мне он будет рассматривать только с такой позиции. Этим вопросом он явно дал понять, что делать у меня им нечего и им просто не интересно ехать в Калугу.
В какой-то степени они правы, если отбросить то, что Лёня не руководствуется тем, чтобы посмотреть как живет брат, как строит свою жизнь.
Ведь я к нему езжу не только ради рыбалки. Ею я бы мог заняться и в Карелии, или еще где-то. А мне хочется побыть с ним, узнать как идет его жизнь, что-то обговорить, чем-то поделиться, в чем—то помочь.
Мне стало обидно, что Лёня не имеет такого понятия и я не стал больше ничего говорить.
И на вокзале мы распрощались как-то сухо, бездушно и неинтересно. Не знаю, что было у них на душе, а у меня был неприятный осадок.


5 августа, вторник

Ехал я впервые в мягком купе. Хотя оно и невзрачное, но полки были мягкими. Ехал один в купе. Другие купе были заполнены почти все полностью. Просто не знаю почему ко мне не подсел никто.
Если едучи в Псков, я отлично спал, то из Пскова ехал без крепкого сна. То и дело я просыпался и по долгу не мог уснуть.
В Москву приехали около семи часов. В рюкзаке у меня было три трехлитровых банки варенья и три поллитровых. И хотя я его устроил за спину, груз был тяжелым. Благо, что в метро не было пересадок.
Приехав на Киевский вокзал, я у пригородной кассы услыхал, что электричка на Калугу идет в 7.23, а время уже было более 20 минут восьмого. Купив билет, я помчался на платформу. Только вбежал в вагон и электричка поехала.
По вагонам я прошел вперед. Народа было много в вагонах и мое желание найти свободное место оказалось бесполезным. В пятом вагоне я остановился и сел на рюкзак. Где—то через час на сиденье освободилось место и я пересел на него. Около одиннадцати часов приехал в Калугу. Народа вышло много и такси, которое и я хотел заполучить расхватали. Я встал в очередь.
Вдруг к вокзалу на «Москвиче» подъехал мой знакомый Юра, который в прошлом году дал мне перекрытия на подвал. Приехал он, видимо, для того, чтобы подвести кого—нибудь из пассажиров и заработать несколько рублей, но я попросил подвезти меня до дома.
У дома я дал Юре несколько таранок. Рубль он не взял.
И вот я поднимаюсь на второй этаж с мыслью дома или нет Анна Ильинична. Честно говоря я не радовался от того, что могу сейчас встретиться с ней. О Рите я не думал, так как был уверен, что она в командировке.
Дверь оказалась открытой. «Дома», — подумал я об Анне Ильиничне. И вдруг из комнаты в коридор вышла… Рита. Радости моей не было предела, но мы не кинулись в объятия друг другу, а как бы присматривались и проверяли друг друга соскучились мы или нет. Не знаю как Рита, а я в душе был рад до предела встрече.
— А я в командировку собралась, но как чувствовала, что ты приедешь. Не спешила уходить из дома.
— Вот это здорово. А мне Денисова сказала. Что ты в командировке.
— Ты звонил!
— Да.
— А ведь она тоже должна быть в районе. Бессовестный почему не написал письмо? Я уже изождалась вся. Не знала что и подумать.
— А позвонить не могла?
— Я же всю неделю была в командировке.
— Ну вот. А я звонка ждал.
Дальше пошло у нас все хорошо. Рита отложила свою поездку в Козельск. Быстро приготовила на стол, нашла где-то бутылку водки, спрятанную матерью.
Анна Ильинична уже дошла до того, что стала прятать бутылки. А ведь я никогда сам ее бутылки не возьму. Берет иногда Рита. То, что я покупаю бутылки и угощаю гостей, Анна Ильинична не учитывает, а свои бутылки прячет. Я ничего ей об этом не говорю, но отношусь к этому ее поведению с возмущением.
Отметив дома встречу, мы поехали с Ритой к тете Шуре. Я купил бутылки «Старки», чтобы отметить дяде Тимоше день рождения, который недавно прошел.
По пути к тете Шуре, мы зашли к Анне Ильиничне на работу. Она, как всегда, спокойно поздоровалась со мной. Правда, вышла из кассы и поцеловала меня.
Придя домой с хорошим настроением и с радостью от того, что я снова попал в свою нормальную жизненную обстановку, мы стали переодеваться в домашнюю одежду. И вдруг я увидел несколько синяков на ляжке Риты. Это взорвало меня и я накинулся на нее с возмущением:
— Это как понимать? Откуда у тебя синяки? То ты все время говорила, что это я тебя щипаю, а сейчас меня три недели не было. Ведь на тебя стыдно смотреть.
— Да это я то об машинку ударилась, то об стол, — неубедительно заговорила Рита.
— Не городи чепуху. Как тебе не стыдно. Ведь с тобой стыдно где—то раздеться. Да если бы тебя увидел кто—то из моих друзей такой, то мне хоть сквозь землю проваливайся. Ну как так можно?
— Вот именно. Как так можно набрасываться на человека после того как столько дней не виделись, — сказала Рита.
— Да неужели ты думаешь, что я повод ищу. Я ведь приехал с чистой душой к тебе, ты же видела как я был рад. А ты мне свои синяки выставила. Скажи: что я должен думать? Ведь меня не было, а кроме меня, ты говорила, что тебе некому синяки сажать. Хотя я никогда не делал тебе синяки. Ну как я могу хорошо расположиться к тебе?
Рита замолчала и я тоже сник. Улегшись в постель, я отвернулся к стене и долго молча лежал, раздумывая над происшедшим инцидентом.


17 августа, воскресенье

Утром 6-го августа у нас отношения с Ритой уладились и она уехала в Козельск, а я поехал в гараж и занялся там работой по наведению порядка. Поработать в гараже пришлось много и не одень день. Зато теперь в гараже стало хорошо. Я побелил водоэмульсионной краской потолок и стены, прибил плинтуса и рейки на потолке, продлил крышу до забора спецавтохозяйства, чтобы дождь и снег не попадали за заднюю стену и она не промокала. Потом дома я целый день работал над побелкой полочек в ванной. Тоже не плохо получилось.
В общем, несколько дней я работал по 12 часов.
По приезде из Пскова я несколько раз навестил маму. У нее снова разболелись ноги от закупорки вен. И она снова героически переносит страшную боль.
Ее отношения с Ваней несколько улучшились, но их нельзя считать нормальными. Просто мама немного успокоилась и не пошла на продолжение конфликта и ухудшение отношений. В душе она очень обижена на Ваню за его неправильные действия по отношению к ней. Я считаю ее обиду вполне справедливой и оправданной.
С Ваней я встретился только один раз на работе в одну из прошедших пятниц. Зашли мы с Николаем Егоровичем по пути из бани. Обмолвились несколькими словами и все. Николай Егорович попросил его продать бутылку водки, но Ваня ему отказал в продаже, так как дескать нет еще 11 часов. За это на сей раз и Николай Егорович обиделся на него.
Дома у нас обстановка до вчерашнего дня была более менее нормальной. А вчера произошел страшно—неприятный скандал. Поводом к нему послужило поведение Риты в пятницу. В один из моментов я заехал к ней на работу и она сказала мне, что очень много работы и до восьми будет до предела занята. Я, освободившись от своих дел, зашел к ней часов в семь на работу. Она сидела уже без дел, с новой прической и каким—то неприятным тоном сказала:
— А меня Владимир Дмитриевич отпустил постричься.
— А ты же говорила, что у тебя дел по горло.
— Я уже все сделала.
Я возмутился таким ее действием и расценил его как ложь. Она показалась мне в этот момент просто кокеткой, а не серьезным порядочным человеком, который уж если говорит, что он занят, то это так и есть. А тут мне просто за нее неловко стало. Меня она поставила в дурацкое положение. Ведь я, помогая Николаю Егоровичу опаливать паяльной лампой говяжьи ноги, говорил ему: «Рита замоталась уже вконец. Представляешь, по двенадцать часов заставляют сидеть. Обнаглели уже совсем».
Николай Егорович сочувствовал мне и мы вместе ругали такую организацию работы. И вдруг эта несерьезность. Я, как всегда, свое возмущение перевел в молчание и не стал с Ритой разговаривать. Взяв, служебный телефонный справочник, я стал просматривать его, удивляясь многообразию служб УВД. Казалось бы при таком их количестве преступность должна бы быть случайностью в стране.
Время уже подходило к восьми часам, когда в комнату, где мы сидели с Ритой, вошел Миронов и сказал:
— Ну что вы сидите? Идите домой, хватит на сегодня.
Дома мы так же с Ритой не разговаривали и молча легли спать. А проснувшись утром, я еще более развил свое возмущение против Риты. К тому, что она так себя повела вчера, добавилось и то, что она снова считала себя безвинной и затаила обиду на меня. Я думал, что она извинится передо мной.
Анна Ильинична ушла на работу, заметив наше молчание.
Всю ночь и утром шел дождь. Собравшись, я взял зонт и уже хотел выходить из квартиры, как вдруг Рита спросила:
— А ты куда уходишь?
— Куда мне надо, туда и пойду?
— Почему ты так разговариваешь?
— Потому. Я же не такой не порядочный как ты.
— В чем ты меня обвиняешь?
— Мне надоела твоя болтовня, — сказал я и ушел.
А сегодня утром Анна Ильинична заговорила о нашем молчании с Ритой.
— Чего вы надулись опять? — спросила она.
— Спроси у него, — со злом на меня сказала Рита.
— Виктор, что случилось?
— Да ничего, — с обидой ответил я, лежа в постели.
— Как ничего? Я же вижу, что вы молчите.
Я ничего не сказал.
— Не, что-то вы разладились опять, — продолжала Анна Ильинична.
На сей раз говорила она нормальным добродушным тоном и если бы я не знал ее, то мог бы вполне посчитать ее озабоченность искренней.
— Ну что ты молчишь? — допытывалась она у меня.
— Оставь ты его, мама. Он же нарочно провоцирует скандал. Уже не знает за что ему зацепиться, — сказала Рита.
— Что ему плохо у нас?
— Наверное плохо, раз он постоянно устраивает скандалы. Мне кажется, что он просто хочет уйти от нас.
— Ну это дело его. Ему уже не двадцать лет. Пусть как хочет решает, — сказала таким серьезным тоном Анна Ильинична, что в этих словах было полное согласие с Ритой и полное безразличие ко мне. И я не знаю, как я сдержался, чтобы не разнести их за такое толкование.
«Да ведь не я же набился к вам, а вы сами меня уговорили стать мужем Риты», — хотел сказать я.
— Я не знаю так или нет, но мне кажется, что и с первой женой он порвал отношения по своей вине. Мне хочется встретиться с ней и поговорить, — просто тоном гнева говорила Рита.
— Наверняка найдешь общий язык, — сказал я. — Поезжай, там тебе обрадуются.
— Не что-то правда ты, Виктор, доводишь ее. То к синякам придрался.
— Проституткой меня обозвал, — добавила Рита.
— Лгунья ты, — сказал я.
— Ну почему она лгунья? — заступалась Анна Ильинична.
— Да потому, что она врет все, а вы верите ей. Она вам всю жизнь врет, а вы все принимаете за чистую монету. Она уже привыкла всем врать. И этим враньем извращает все и преподносит за правду. Вы ей верите по простоте своей, думаете, что она правду говорит.
— Что она и сейчас врет? — как будто и вправду усомнилась Анна Ильинична в Рите.
— Конечно врет. Да разве я ее обзывал проституткой.
— Конечно обзывал, — твердила Рита.
Лицо ее сделалось злым не то от обиды, не то действительно от злости. Глаза стали красными. И этот вид не вызывал жалости такой, какую вызывают люди, которых действительно незаслуженно обижают. Мне кажется, что в душе у Риты в это время больше было зла, нежели обиды. Но Анна Ильинична расположилась жалостью к ней.
— Нет, так, Виктор, нельзя делать. Ты посмотри на кого она уже похожа стала. Постоянно ходит с красными глазами.
— Жалейте, жалейте ее. Ишь как у вас хорошо получается. Я для вас не человек. Но справедливость на свете все равно есть.
— То он выдумал, что я его шалопаем обозвала.
— Это пусть на твоей совести будет.
— Не, ребята, так жить нельзя.
— Да у нас никогда такого не было. Мы же мама, всегда с тобой жили спокойно, — сказала Рита.
Эти слова еще больше возмутили меня. Я был готов собрать свои вещи и уйти. Но встав с постели и надев домашние брюки, я остановился с мыслями: «А куда я пойду? К маме7 Так она и так убита горем от поведения Вани. На Кирова? Но каково будет мне смотреть в глаза людям? Как я буду объясняться с Павлом Павловичем, с Павлеевыми, с коллегами, со знакомыми? Что я им скажу? Вернуться в Тулу? Здесь Сережа с Олей, конечно, будут рады и примут меня. Но как я буду с ней жить? Ведь она ничуть не изменилась и еще хуже будет вести себя».
С этими мыслями я долго стоял, глядя в окно. Мысли приводили меня к безвыходному положению и я готов был разреветься от сознания этого.
— Ладно, успокойся. Пойдем завтракать. Выпей рюмочку. Ты вон как меня обидел, был и то я тебя простила, — сказала Анна Ильинична, неожиданно появившись у меня за спиной.
— Я вас не обижал. Это вы сами так решили, что я вас обидел.
— Ну как же не обидел, когда так обидел, что я не могу до сих пор отойти от этой обиды.
— Я вам еще раз говорю, что это вы все сами накрутили на себя. У меня никогда не было и нет цели обижать кого-то. Если у меня что—то получается не так, то это не потому, что я так и хотел сделать, а просто потому что так сложились обстоятельства. А вы почему—то считаете, что я специально так делаю.
— Нешто вам плохо со мной. Ведь мне уже скоро семьдесят, а я все работаю. Все для вас стараюсь…
— Можете не работать, — перебил я Анну Ильиничну.
— Ну как же не работать? Не обижайся, но я скажу: у вас-то сейчас нет денег, а жить-то надо.
— Да поймите, что если бы у нас была другая жизнь, то мы бы и строили все по другому. И если бы я знал, что вы так себя поведете, то разве бы я связался с этой машиной, гаражом и вообще со всем. И я жалею, что не продал в прошлом году машину. А продай мы все и все было бы хорошо и встало на место.
— Забогател. Уже продавать хочешь.
— Да в том—то вся и суть, что я не хочу быть богачом.
— Как—то другие стремятся все иметь, все делают, стараются.
— Все хорошие люди кроме меня, — съязвил я.
— Почему ты так говоришь? И ты не плохой.
— Не надо меня утешать. Я все прекрасно понимаю. Вы же считаете, что все у вас появилось благодаря вас, а я ничего не сделал.
— Он нас, мама, считает жадными, — бросила заигрывающим тоном перед матерью Рита.
Это ее заигрывание перед матерью было очень уж явным и потому неприятным. Она хотела, чтобы мать была на ее стороне. Такой ход я уже встречал не раз, когда кто—то пытается склонить на свою сторону сообщников. Я всегда с отвращением расценивал таких людей. И вдруг Рита, мой самый близкий человек, прибегла к такому приему.
— Ну ладно, хватит вам по пустякам нервы-то мотать друг другу. Да ведь ничего же серьезного нет. Было бы что-то, а то так из—за пустяка, — сказала Анна Ильинична.
— Да вранье разве можно считать пустяком? Вы же сами слышали как говорили по радио, что ложь сбивает с правильного пути не только лгуна, а и тех людей, кому он врет.
— Не, Виктор, это ты зря говоришь. Ничего она не врет.
— Как же не врет? Не только врет, а еще и гадости в ход пускает, чтобы сделать мне больно, — не соглашался я.
— Не, не. Зря, зря ты на нее говоришь.
— Поддерживайте, поддерживайте ее, она любит, чтобы ее поддерживали.
— Ну пошли за стол, выпьем по рюмочке.
Напоминание Аллы Ильиничны о рюмочке было тоже заигрыванием и мне не хотелось даже слышать об этих стопках. Однако, сев за стол, я налил всем по стопке. Но настроение у всех было натянутым так, что даже момент чекания был холодным. Удивился я только тому, что Рита с какой—то некрасивой жадностью выпила стопку. «Может быть подобреет после стопки», — подумал я о ней.
— Мне все говорят «Какой у тебя зять, Ильинична, хороший. Да ты и сама андел. Он прямо как в рай к вам попал», — сказала Анна Ильинична.
И опять я хотел с иронией возразить ей, но сдержался.
Вдруг Рита выскочила из-за стола и вскочила в туалет. Через несколько минут мы услыхали рыдание Риты в туалете. И я, и Анна Ильинична кинулись в туалет и увидели Риту сидящей на полу и захлебывающуюся от рыданий.
— Ну ты что интересно устраиваешь? Перестань, — сказал я.
Но Рита еще пуще зарыдала и забилась в истерике. Вид у нее сделался обморочным.
«А вдруг она чего-то выпила и отравилась», — подумал я. И тут я ругнул себя за то, что слишком круто повернул разнос Риты, что до такого доводить не следовало бы. И мне стало жаль Риту.
— Ну пойдем в комнату, — сказал я.
Но Рита не поднималась. Анна Ильинична, как мне показалось, готова была тоже раскричаться в истерике, но сдержалась
Я поднял Риту на руки и отнес в комнату на диван-кровать. Уложив ее, я стал уговаривать: «Ну, перестань. Слышишь? Перестань. Возьми себя в руки. Слышишь?»
— Я лгунья, я все вру. Ой, мамочка, прости меня. Я все вру. Я лгунья,.. — кричала Рита истерично.
Анна Ильинична принесла в ладони святой воды и смочила лицо Риты. Я лег в постель рядом с Ритой и продолжал уговаривать:
— Риточка, ну успокойся. Возьми себя в руки. Зачем ты показываешь свою слабость?
— Я все для тебя сделала, все. А ты ничего не ценишь, — сквозь слезы говорила Рита.
— А я разве для тебя ничего не сделал? Я же тоже всю жизнь свою перестроил, чтобы у нас с тобой было все нормально. Ты это тоже должна понять и оценить. Успокойся. Я же хочу, чтобы у нас было лучше все, а не хуже. Перестань. Слышишь! Успокойся, — говорил я, прижав к себе Риту и целуя ее.
И как—то сразу Рита успокоилась и заговорила со мной нормальным тоном.
Расстроенная Анна Ильинична быстро собралась и куда—то ушла. Мы с Ритой полежали еще немного в постели и я предложил ей пойти дозавтракать. Она не стала отказываться и мы прошли на кухню.
— Все ничего, но только я тебе советую не вмешивать в наши раздоры мать. Не надо этого делать, поверь мне, — сказал я.
За завтраком повторным я еще выпил водки, но хмель не сделал того, чтобы мое настроение стало спокойным и безразличным к происшедшему скандалу. Все, что произошло, я расценивал с отвращением. Больше всего было неприятно то, что Рита с Анной Ильиничной объединились против меня. Понять то, что нужно, они не поняли. Ведь я своим возмущением выразил им ненависть ко лжи Риты. Дойти до того, что она уже стала мужа обманывать, ссылаясь на производственную занятость — это уже никуда не годится. И я никогда с этим не смирюсь и вообще с какой бы то ни было ложью, или подленькими действиями.
Я не описал момент, связанный с моей поездкой в Псков. А было так. Я чувствовал, что Анну Ильиничну мучает вопрос: а правда ли я был в Пскове. Она наверняка допускала мысль, что я был где—то еще. И, приехав из Пскова, я на другой или на третий день выложил в коридоре билеты проездные на призеркальную тумбочку с полной уверенностью, что Анна Ильинична не удержится от любопытства посмотреть их. И план мой она подтвердила. Билеты тут же исчезли. А потом, когда мы с ней поехали в гараж, я заметил как около гаража, она достала их и стала рассматривать. Я делал вид, что ничего не замечаю и никакого разговора не стал вести. Ни Рита, ни Анна Ильинична ничего и не знают о моем плане. А сделал я так потому, что Анна Ильинична как—то вскользь бросила фразу: «Сам неизвестно где был». И я вполне допускаю то, что они наверняка думали, что я и не в Пскове мог быть. Ведь я с самого начала не верил в то, что за хорошим отношением ко мне кроется проверка меня. И у Риты, и у Анны Ильиничны, и у всех их родных были всякие сомнения. Но при всех проверках, которые они устраивали, я разбивал их сомнения. И я думаю, что они будут продолжать и дальше подвергать сомнениям мою порядочность, не понимая того, что я больше всего ненавижу непорядочность и ложь.
Сегодняшний скандал меня, как никогда, заставил задуматься над тем, что у меня не получается жизнь с Ритой так, как я хотел бы. Сегодня я и Риту увидел злой и жестокой. Мне кажется, что в этот момент она готова была сделать со мной что угодно, считала меня отвратительнейшим человеком и в душе у нее не было никакой жалости. А у меня к близким людям такого не бывает. Как бы я не ругал кого—то, в душе я люблю и жалею человека близкого мне. Я уже кажется писал об этом. Стоит мне заметить, что человек понял свою ошибку и исправился, я проникаюсь к нему еще большим уважением и чувством. Так было и с Ритой, когда после первых наших скандалов она показывала мне, что все поняла и исправится.


24 августа, воскресенье

Во вторник я затеял дело с получением себе удостоверения внештатного автоинспектора. Я уже давно хотел как—то получить документ, который бы позволял мне останавливать наглецов, грубо нарушающих правила дорожного движения. А с такими нарушителями мне приходится часто встречаться, и в городе, и на трассах. Одни нарушают проезд перекрестков, другие на поворотах занимают чужую сторону, третьи — правила обгона и прочее.
Один из автоинспекторов посоветовал мне стать дружинником—автоинспектором, указав все координаты оформления. Но я решил посоветоваться с Валентином Александровичем Ручкиным. Он мне сказал, что можно сразу оформить документы на внештатного автоинспектора. Я прямо у него в кабинете написал заявление, автобиографию и черновик характеристики. Сразу же от Ручкина поехал в училище и попросил одну из девушек-секретарей отпечатать мне характеристику. Отпечатав характеристику, я зашел к Петру Ивановичу подписать ее. Он прочитал характеристику и сразу же подписал. Подписав, сказал:
— Виктор Андреевич, тут обком комсомола просит нас выделить человека на должность командира зонального штаба студенческих сельхозотрядов.
— А что связано с этой деятельностью?
— Подробности знает Калерия Александровна. Сейчас я ее позову сюда.
Петр Иванович набрал номер по телефону и попросил Калерию Александровну прийти к нему в кабинет.
— Калерия Александровна, я прошу Виктора Андреевича стать командиром студенческого отряда. Вы можете сказать нам поподробнее об обязанностях командира и оплате.
— Могу. Я взяла с собой листок, на котором записала все вопросы, связанные с этой должностью.
И Калерия Александровна рассказала обо всех моментах работы зонального командира и оплаты его труда. Договорились, что меня отзовут из отпуска с 20-го августа, а остальные десять дней отпуска и 12 дней по больничному листу мне предоставят отгулять в течение года.
20-го августа я сходил в обком комсомола и встретился с командиром областного отряда Алексеем Ивановичем Леоновым. Он мне еще более подробно рассказал о сути работы моей по организации жизни и работы студентов в Козельском районе. Отвечать я буду не только за студентов нашего училище, а еще и за учащихся трех СПТУ. Всего должно работать в районе более 500 человек.
21-го августа состоялось бюро обкома комсомола и меня утвердили командиром Козельского отряда. Таких командиров направляют в 22 района.
22-го августа мы с Николаем Егоровичем, как всегда, попарились и после бани я его повозил кое по каким магазинам. Один из магазинов в Калуге занимается продажей продуктов тем, у кого играются свадьбы. Продают мясо, масло, колбасу, сосиски, но в очень ограниченном количестве. А Николай Егорович собирает со своей стороны и со стороны невесты Валеры более 100 человек. Свадьбу будут гулять в столовой комбината «Гигант». Побегать Николаю Егоровичу, конечно, пришлось много. Особенно трудным был вопрос с двумя «Волгами». Родители невесты и Мария Александровна решили, чтобы молодых возили непременно «Волги». Никто не жалеет никаких денег, лишь бы отличиться каким-то шиком.
И вчера мы с Ритой к четырем часам явились в столовую «Гиганта». Здание столовой очень хорошее, современное, просторное. Столы были поставлены буквой «П» и красиво накрыты. Почти час прошел, пока приехали жених с невестой после регистрации и прогулки. Для всех молодоженов уже стало обычаем после регистрации ехать на площадь Победы и возлагать цветы у Вечного огня. После этой церемонии они едут в бор.
Когда мы пришли в столовую и встретились с Николаем Егоровичем, он мне сказал на мой вопрос: «Замотался, Егорович?»
— Не говори, Витек. Из-за этих проклятых «Волг» вчера вконец переругался с Марией.
— Ничего. Ты меньше обращай внимания.
— Да креплюсь.
Вообще поведение Марии Александровны и мне не понравилось вчера. Когда приехали молодые и я со всеми спустился вниз с баяном, чтобы проиграть марш после встречи молодых с родителями, Мария Александровна как-то грубо и неприятным тоном бросила:
— Не надо играть.
— Да почему? Вы что, Мария Александровна? — удивился я.
— Не надо, — повторила уже властно Мария Александровна.
Но когда прошла церемония встречи молодых и они пошли на второй этаж я заиграл марш из оперы Верди «Аида». Музыка сразу подняла настроение всем.
Но дальнейший ход свадьбы мне не понравился тем, что не было «тамады». «Дружок» жениха эту миссию не смог выполнить сначала потому, что он вообще не обладает способностями владеть компанией, а потом вскоре напился пьяным. Вообще все гости удивлялись на неприятный внешний вид «дружка». Только при первом тосте он сказал слабым голоском:
— Сегодня мы отмечаем заключение брака Валеры и Оли. Давайте пожелаем им счастья.
После этих слов он не знал что еще сказать и после паузы добавил:
— И все.
Я хотел поправить положение и выступил перед следующим тостом, но заметил, что Мария Александровна недовольна, что я вмешался и я не стал больше ничего делать. А компания пошла вразброд. Организованных песен не получилось, так как кто-то быстро без команды выскочил из-за стола и пустился в пляс. Мне даже играть не хотелось. Я видел, что многие гости хотели еще посидеть за столом, выпить, попеть, покричать «Горько». Организация моментов «горько» прошла плохо, не интересно.
Играл вчера, в основном, гармонист Иван Иванович с приятным мягким тенором. Я вышел поплясать, но пляски не получилось и у меня. Почему-то чувствовал себя очень тяжелым и быстро устал.
В одиннадцатом часу мы с Ритой ушли домой.
А сегодня мы снова к одиннадцати часам пришли в столовую и часов в двенадцать сели за столы. Иван Иванович, сидевший рядом со мной, предложил избрать «тамаду» и назвал меня на эту роль. Все согласились и я приступил к своим обязанностям. Прошло сегодня все хорошо, организованно, весело и интересно. Никто не тяготился временем и не рвался домой, пока хозяева уже не стали убирать со стола. Перепето было много песен, с задором плясали все, шутили. Все шло с приподнятым настроением. Я подбадривал суетящегося Николая Егоровича: «Ну сегодня хорошо гуляется, Егорович».
Николай Егорович то и дело подходил к нам с Ритой и говорил: «Не обижайтесь, ребята, если что не так. Мы еще с вами погуляем. В декабре у нас будет 25—летие жизни с Марией, а потом отметим мне 50 лет». И провожая нас домой, он проявлял свою искреннюю душевную доброту.
В один из моментов, когда еще гулянье было в разгаре, он подошел ко мне и сказал тоном проверки как я отреагирую на его слова:
— Ну все нормально, Андреич. Я с тобой рассчитаюсь за твою игру как положено.
— Чего? — переспросил я и Николай Егорович, обняв меня, рассмеялся, поняв что этим вопросом я возмутился его словами.
— Ах ты бессовестный. Ну как ты мог додуматься до этого? Ай-я-я-я-яй», — добавил я и мы расцеловались с ним. — Выбрось эту ерунду из головы. Я рад, что все прошло хорошо и что ты сбросил такую гору с плеч.


26 августа, вторник

Вчера я созвонился с директором треста «Плодопром» Василием Ивановичем Столяровым и договорился о сегодняшней поездке в Козельск, чтобы обговорить предварительно вопросы организации работы студентов в хозяйствах района. С нами подвязался в поездку и Кузин. Он, оказалось, находится в близких отношениях со Столяровым и знают давно друг друга. Поехать решили в восемь часов сегодня на моей машине. И я к восьми часам был у детского универмага. Первым к месту встречи подошел Кузин и сходил за Столяровым домой. Василий Иванович произвел на меня очень хорошее впечатление. Выглядит он солидно, но эта солидность не напускная, а естественная. Поэтому мои отношения с ним сразу сложились простыми и хорошими.
По дороге в Козельск Кузин со Столяровым много говорили о их прошлой работе в Дзержинском районе, где Василий Иванович работал председателем одного из колхозов, а Кузин был в этом хозяйстве уполномоченным от райкома партии и во время сева и во время уборки. Много они говорили о стиле работы областного начальства и ни о Кандренкове, ни о Гусеве, ни об Иванкове (все они секретари обкома партии) ни о зам.председателя облисполкома Бархатове, который с поста секретаря Козельского райкома партии переброшен в область, ни о других руководителях города не отозвались хорошо. У Кандренкова стиль работы строится с партийных позиций. Он всегда считает любую компанию партийным делом и если кто-то проводит плохо кампанию или плохо к ней относится, то значит человек поступает не по—партийному и он политически не зрелый.
Гусев — бесцеремонен и груб со всеми. Эту черту Гусева и Рита мне не раз уже подчеркивала.
Бархатов горяч и вспыльчив. Жаль, что я ни с кем из этих людей не встречался.
В Козельске мы побывали у председателя райисполкома Николая Александровича Потапушкина. В первый год моей работы с группой в колхозе имени Кирова он был вторым секретарем райкома партии, а сейчас стал предриком. Он сказал нам в какие хозяйства мы должны направить студентов и по сколько человек. Получилось шесть колхозов и два совхоза. Василий Иванович просил направить побольше студентов в совхоз «Красный комбинат», но Потапушкин не разрешил больше ста человек из культпросветучилища.
Прямо при нас Потапушкин провел совещание с заведующими отделов райисполкома. За 3—4 минуты он нарисовал тревожную картину тяжелых нынешних условий уборки урожая из-за плохой погоды и приказал оставлять в отделах только дежурных, а остальных всех работников направлять в колхозы. В районе убрано всего 25 процентов зерновых и 10 процентов картофеля. Работы не початый край, а погоды нет. Картошка уже портится в земле и не выросла как следует.
Из райисполкома мы поехали в совхоз «Красный комбинат». Здесь я встречал много знакомых из числа руководящих работников совхоза. Не было только директора совхоза Виталия Алексеевича Кончаковского.
На заводе мы встретились с директором завода Ниной Ивановной Озеровой. Василий Иванович попросил ее приготовить нам обед. Нина Ивановна дала команду кому-то сварить картошку и вскоре стол был накрыт до предела скромно. Мы ели картошку, огурцы свежие, консервированные кабачки и пересохшую красную рыбу. В этой компании кроме нас и Озеровой был еще и парторг совхоза Юрий Григорьевич Щетинин. Он в позапрошлом году был зоотехником. Выставила Нина Ивановна на стол и бутылку водки. Все, кроме меня, выпили. Выпил и Кузин две стопки без жалобы на плохое здоровье. Я с презрением думал о нем, вспоминая как он «заложил» нас директору.
Нина Ивановна принесла еще одну бутылку водки, но пить ее никто не стал.
Из «Красного комбината» мы поехали в совхоз «Красный плодовод». И здесь я встретил своих знакомых: директора совхоза Александра Ивановича Лапшина, главного агронома Абдулу Шапиевича, главного бухгалтера и других. Все помнят меня по прошлому году.
Василий Иванович попросил Шапиевича набрать нам три ящика яблок и тот, пока мы вели разговор с Лапшиным, набрал.
Мне хотелось съездить в Потросово, но из Попелёво туда по-прежнему нет дороги.
Погрузив яблоки, мы поехали обратно в Калугу. Только отъехали немного от Попелёво, как заморосил дождь, потом он усилился и моя чисто вымытая вчера машина быстро сделалась грязной.
На обратном пути уже и я был более активным в разговоре, а Василий Иванович и Кузин еще более смело говорили при мне о проблемах положения жизни в области, в стране и в мире. Василий Иванович нарисовал много картин со страшным положением в некоторых хозяйствах области. Я не знал, что некоторые хозяйства находятся в болотистых местах и к ним никаким транспортом невозможно добраться. Так например в одном из сел упал электрический столб и люди были отключены от мира. Целую неделю они мучились, запустили коров без дойки, в селе была мертвая жизнь. А оказаться людям оторванными от общения с миром — это в настоящее время смерти подобно. Телевизоры молчат, радио молчит, света нет… гробовая тишина, а к такому люди не привыкли.
И другие страшные моменты рассказал Василий Иванович.
Когда дошли до стиля работы руководящих кадров, заговорили о том, что этот стиль работы построен на обмане друг друга, на подхалимаже, на не добросовестном отношении к делу.
— И удивительно вот что, — сказал Кузин, — что многие видят и ощущают чей-то неправильный стиль, но сказать в глаза, открыто не могут. А в кулуарах осуждают.
— А кому охота лишаться работы? — сказал Василий Иванович.
— Вот именно, — поддержал я.
— Все идет сверху. Если бы наши верха не были податливы ко всем подхалимствам, то их бы и на низах было меньше, — сказал Василий Иванович.
В общем картину мы страшную нарисовали своим разговором.
В Калуге я отвез сначала Кузина домой, потом Василия Ивановича и приехал домой. Дома никого не было. Я перекусил и позвонил Рите. Она попросила принести им что-нибудь поесть. Собрав им хлеба, колбасы и яблок, я заехал к ним в инспекцию. Миронов, Денисова и Рита все втроем сидели над справками. Я всегда с недовольством реагирую на пустую писанину. Ведь в справках описывается существующая картина, но мер к изменению ее в сторону улучшения не принимается. И получается так, что какой-то руководитель пользуется справками, как материалом для выступления и показом того, что он знает положение дел. Так и идет то, что всем известно плохое положение до подробностей, а мер никаких не принимается. Ведь поразительно получается. Есть люди, установившие живых осквернителей жизни, есть люди, от которых все ждут принятия мер, но осквернители ходят спокойно по земле, безобразничают и чувствуют себя вольготно.
В инспекции я подождал пока Рита закончила справку и мы с ней вместе отогнали машину в гараж и вернулись домой.
Следует отметить из международных событий то, что вот уже больше месяца идет разговор по зарубежным средствам информации о забастовках в Польше. Два дня назад по нашему телевидению эти забастовки назвали «перерывами в работе». Поляки требуют снижения цен на мясо, образования свободных профсоюзов, которые бы были самостоятельной, независимой ни от кого организацией, повышения пенсий по старости и создания для рабочих привилегий, которыми пользуются милиция и начальство. Эдвард Герек приезжал на консультацию к Брежневу, который вот уже месяца два отдыхает в Крыму. После этой консультации Герек заменил кое—кого в правительстве, но за рубежом эту меру расценили как «отвлекающий момент». И поляки пока не прекращают выступления.
К чему это приведет — не известно, но я думаю, что это выступление очень серьезное и оно является первой ласточкой возмущения рабочего люда гнилью, портящей социалистический строй. Если эта борьба не прекратится, то правительству придется принимать какие-то меры.
В Америке идет предвыборная кампания. Все складывается к тому, что президентом снова будет Картер. И это вполне понятно. Он многое уже сделал для разрыва отношений с нами и собирается сделать еще больше. А это как раз и устраивает Америку.
Вчера я звонил в Тулу и поговорил с Сережей и Олей. Отдохнули они хорошо и готовятся к школе. Я пообещал им в четверг приехать.
Звонил я и Лёне в Псков. Ему дали отпуск на три дня и он ездит за грибами и на рыбалку. Все у них нормально идет.


29 августа, пятница

среду я закрыл больничный лист. Ухо стало лучше, но еще ощущение болезненности есть. Я иногда заливаю в него борный спирт и затыкаю ватой.
В среду я съездил к маме и мы договорились завтра съездить в Тулу. Вечером в среду о поездке в Тулу заговорила и Рита. Хотела даже освободиться от работы, но утром в четверг снова раздумала ехать. Я возмутился ее таким действием, так как и на этот раз мне очень хотелось, чтобы она поехала. Но Рита отказалась и мы съездили с мамой в Тулу.
Сережа с Олей ждали нас и были одни дома. Очень обрадовались нашему приезду. Сразу Сережа начал показывать как он приготовился к школе. Даже полностью наделся и, взяв дипломат, прошелся по комнате.
Показала и Оля свой портфель. Показали они и награды, которые заработали в лагере. Оля даже настоящую медаль заслужила как победительница в спортивных соревнованиях. Она 23 раза отжалась руками от лавки. Со мной Оля была ласкова и почти не слезала с моих коленей.
А вскоре и она пришла. Расцеловалась с мамой и уселась с нею за разговор. Мы с Сережей ушли в спальную комнату, а Оля побежала к подружке Ире. А она наверное специально, чтобы я слышал, говорила громко с мамой и хвалилась своим житьем.
Сережа показал мне какой у него порядок в столе, открыл мне секрет, как он закрывает стол гвоздиком и никто не знает этого секрета и не может открыть стол. Сказал, что по вечерам он гуляет с ребятами около дома.
— А с девчонками не гуляете? — спросил я.
— Да ну, — буркнул Сережа.
Мне кажется, что он не признался о своем личном чувстве. Я не думаю, что ему никакая девчонка не нравится, но он, видимо, переживает это чувство в душе. Ведь я раньше ему сказал, чтобы он не занимался с девчонками.
Поговорили мы и о его дальнейшей учебе после школы. И он неожиданно удивил меня, сказав:
— Я думаю пойти в пед на физико-технический факультет, а после окончания его перейду в КГБ.
— Вот с педом я не согласен. Тебе нужна более определенная специальность в другой отрасли. Например, в промышленности, или в сельском хозяйстве. А педагогика ничего не даст тебе. Надо, чтобы ты что-то знал и умел.. В педагогике ты не знаешь, пойдет у тебя дело или нет. Подумай, Сергунь.
— А что, в политехнический идти?
— Да лучше в политехнический.
Она приготовила обед и пригласила маму и Сережу к столу. Они ушли на кухню, а я остался на диван—кровати.
— Иди пригласи папу обедать, — вдруг услышал я ее голос.
— Папа, пойдем обедать с нами, — сказал Сережа, подойдя ко мне.
— Нет, Сереженька, я не хочу. Спасибо.
Пришла Оля с подружкой Ирой, но она грубо прогнала Иру. Оле было неудобно и неприятно, но она промолчала.
— За что она прогнала Иру? — спросил тихонько я Олю.
— Сказала, что бабушка к нам приехала.
«Все та же жестокость», — подумал я. Я ненавидел ее эту бесцеремонность с людьми, за которую мне не раз приходилось испытывать неловкость и раздражение. И она так и продолжает ее проявлять. Не знаю как Сережа с Олей реагируют, но думаю, что и им неприятно в такие моменты, когда она без всяких выгоняет тех, кого они пригласили к себе домой.
Когда Оля села обедать, она и Олю послала пригласить меня обедать.
— Папа, ты хочешь есть? — спросила Оля у меня, выйдя из кухни.
— Нет, Ольгуня, не хочу. Спасибо.
— Ну кто же так приглашает, — сказала она Оле, — пригласи как следует.
«Это что-то невероятное, раньше она не приглашала к столу и детям не говорила пригласить. Видимо перед мамой показывает свою «доброту», — подумал я.
— Папа, идем, пожалуйста с нами кушать, — сказала Оля.
— Да нет спасибо, Оленька, я не хочу. Иди ешь сама.
Сережа и Оля быстро поели. Время было уже около двух часов, а в два часа Сережа должен был быть во Дворце пионеров на репетиции ансамбля.
— Ну поедем. Я тебя подвезу, — сказал я.— А ты поедешь? — спросил я Олю.
— Не знаю, — пожала Оля плечами.
— Ну смотри, как хочешь.
Оля сходила на кухню и вернулась оттуда радостная и сказала:
— Я тоже поеду, мне мама разрешила.
— Ну поехали, — сказал я, когда Сережа собрался.
Выйдя на улицу, Оля увидела Иру и спросила:
— Папа, а можно Ира с нами поедет?
— Конечно. Только пусть у папы спросит разрешения.
— И-ир! — позвала Оля, — поедешь с нами? Только попроси у папы разрешения.
Отец Иры был на улице и Ира, подойдя к нему, попросила разрешения.
— Только не надолго пожалуйста, — сказал отец ей.
— Я быстро вернусь, — сказал я.
Довезя Сережу до Дворца, я распрощался с ним и решил поехать в училище. Больше всего мне хотелось узнать как у них дела с набором. Оля с Ирой обрадовались, что я их еще прокачу.
В училище я вошел в учительскую и увидел Гордееву Татьяну Николаевну. Она мне сообщила, что план набора (180 человек) они выполнили. Хотя с трудом, но выполнили. Сказали, что Свобода ушла на пенсию, а Миловзорова стала зам. директора Дворца профсоюзов Потоцкого. Председателем клубной комиссии теперь стала Галионцева.
Только мы проговорили о Галионцевой, как она вышла из кабинета завуча. Вслед за ней вышла Нуждина. Я с радостью поздоровался с Галионцевой, а Нуждиной тоном неуважения сказал только «Здравствуйте». Она даже растерялась, получив такое отношение к себе. Она думала, что я и с ней так же поздороваюсь, как с Галионцевой. Но не увидев от меня хорошего расположения, ей стало неловко. «Ничего, так тебе и надо. Знай, что я помню твою подлую нечестность», — подумал я.
Вера Алексеевна Галионцева похвалилась тем, что Володя ее стал прапорщиком и служит в Туле. Женился и у него народился ребенок.
— О—о! Поздравляю вас, баба Вера, — пошутил я.
— Да, теперь я уже бабушка. А вот моя дочь, — указала она на девушку в очках, стоявшую около стены.
— Это Наташа такая стала?
— Да. Уже в институт нынче поступила.
— В какой?
— В наш политех.
— А факультет?
— Техническая кибернетика.
— О—о. Какая прелесть. Рад за вас. А Николай Николаевич как?
— Все так же.
— А, звание повысилось?
— Нет. Для того, чтобы повысили, надо куда-то в другое место переезжать, а нам уже не хочется.
— Осели капитально. Живете все там же?
— Нет. Получили новую квартиру.
— Ну совсем хорошо. Ладно, Вера Алексеевна, как—нибудь в другой раз заеду и поговорим подробней. Извините. Но я очень спешу.
— Приезжай к нам совсем. Нам как раз клубник нужен.
— Да нет, я уже осел в Калуге. Ну всего вам доброго…
Только я хотел сказать до свидания, как вошел… Слуцкий.
— О-о-о! Кого я вижу, — крикнул он. — Здравствуйте, Виктор Андреевич.
— Здравствуйте… — сказал я, забыв как звать его.
— Ну как дела?
— Все нормально. Вот забежал спросить как у вас с набором.
— На очном трудновато, а на заочном хорошо. Даже конкурс был.
— Направляйте к нам, Арнольд Яковлевич, — вдруг вспомнил я имя Слуцкого.
— Хорошо, буду иметь в виду.
Мы вышли из учительской и Слуцкий проводил меня до выхода.
Дома она послала Олю за хлебом и Оля попросила меня свозить ее до универсама. И опять с нами поехала Ира. У магазина я дал Оле денег на мороженое.
Приехав снова домой, я предложил маме поехать обратно в Калугу.
— А в Щекино ни поедем?
— Да нет времени. Ехать, так там надо ночевать. А я не могу ночевать.
— Ну и поехали домой, — согласилась мама.
— Как—нибудь в другой раз туда съездим, — сказал я.
Оля и она проводили нас до машины. У машины мы ласково распрощались с Олей.
— Ну, когда ты теперь приедешь?
— Да не знаю, Олечка.
— А что ты мне пришлешь на день рождения?
— Не знаю. Что-нибудь пришлю.
— И хорошо, что не говоришь. Пусть будет неизвестно, как в прошлом году.
— Тебе интересно было?
— Да.
— Ну так и нынче сделаем. Пока.
— Ну приезжай, как выкроишь время, — сказала Оля, расцеловываясь со мной.
Мама и я были довольны поездкой.
— Мне ажну легинька стало, — сказала мама. — Как же Вольга за тобой гонится. Она сказала, чтобы я приезжала на день рождения, а она послыхала и говорит: «А папа?». Что ж хорошие детки. В Калуге мама попросила отвезти ее к Ване. Я отвез ее и поехал домой. У дома я позвонил Рите и сказал ей о своем возвращении.
— Как съездили?
— Хорошо, — твердо сказал я.
— Ну заезжай ко мне.
— Ладно.
Заехав к Рите и свозив ее в ОТО (оперативно-технический отдел) я поехал в гараж. По пути решил заехать к Николаю Егоровичу.
Николая Егоровича дома не оказалось. Открыть калитку вышел Валера.
— Отца нет? Здравствуйте, Валера.
— Здрасьте. Нет, он в деревню уехал.
— А приедет сегодня?
— Сказал приедет.
— Ну приедет, скажи ему, что я заезжал, завтра иду в баню, что все нормально, пусть приходит.
— Хорошо, скажу.
— Ну, до свидания.
— До свидания.
Поставив машину, я заспешил домой, так как Рита попросила меня придти поскорее и купить бутылочку водки.
— У нас будет сегодня Наталья Николаевна ночевать из Жукова, ей завтра надо будет выступать на областном партактиве.
Придя домой в восемь часов, я по темным окнам определил, что Риты еще нет дома. Переодевшись, я сварил картошку, приготовил еще кое-чего на стол, но Риты не было. В половине девятого я, опять со злом ругая Риту, сел и поужинал, выпив стопку водки.
Болтовня Риты бесила меня. «Да перестань ты трепать себе нервы. Ведь ничего ты с ней не сделаешь все равно», — успокаивал я сам себя. Это немного помогало, но возмущение теребило душу. К тому же у меня уже две ночи болит очень сильно область сердца. А в ночь со среды на четверг у меня была такая боль, что я почти всю ночь не мог уснуть. А стоило уснуть, как увидел сон, что у меня в руках оказалась какая-то безделушка, от которой пошел ток и я стал умирать под действием этого тока. И интересно то, что я очень четко чувствовал как умираю, и как мне не хотелось умирать. И вдруг я проснулся и почувствовал, что все тело у меня холодное и по нему пошло тепло. И я ожил.