Нина. Рассказ из части социопсихоз

   Так странно чувствовать под ногами асфальт. Странно идти куда-то. Одной. Ночью. Кажется, нет никого. Светят фонари да звезды над головой. О, величественное небо! Когда я в последний раз на тебя так смотрела? Так легко и свободно, широко открыв глаза, кружась и созерцая все великолепие?
Это было очень давно. Это было еще до того как…
     Нет. Не хочу вспоминать. Не сейчас и не здесь. Прошлое осталось позади. Я навсегда оставила его. Может к лучшему, а может к худшему. Просто так продолжаться было нельзя. Я поняла, что у меня может и должна быть своя жизнь. Я устала притворяться никем, быть не собой, подавлять в себе творчество. Не нужно ни о чем жалеть. Совершенно ни о чем. Забыть, и просто идти, пока не закрылись глаза, и ноги еще не отяжелели камнем.  Серые дома, безымянные улицы, фонари и дорога в никуда. Теперь это стало частью меня. Я должна быть счастлива и радоваться. Только идти с ночным холодом не очень весело. Но мое сердце горячо бьется. Оно хочет вырваться наружу.   
    И правда, я еще волнуюсь. Не спокойно на душе. Все еще опасаюсь последствий той жизни, которая стала мне чужой. Вдруг, меня найдет прошлое? Что делать тогда? Хватит ли у меня сил увернуться и продолжить свой путь? Не знаю.
     Надо гнать от себя плохие мысли. Все что было – теперь не моя забота. Нужно повторять это себе как мантру и верить. Я раскинула руки в пространство и глубоко с закрытыми глазами вздохнула. Свежий воздух промыл мне мозг. Стало легче. Я остановилась и облокотилась на гранит. 
     Внизу едва заметно колыхались темные волны воды. Тухловатый морской запах ничуть не смутил. Он был естественным. Луна светила приглушенно где-то далеко за облаками. Некоторое время спустя она выглянула. Серебристо-желтая и неожиданно большая. Все сжалось внутри меня. Против воли стали возникать далекие воспоминания.
     Одно из них было пять лет назад. Тогда я была еще здоровой и беззаботной. Дышала жизнью полной грудью. Казалось, так будет всегда. Родители не могли нарадоваться моим успехам в учебе, на работе уважали и ценили коллеги, друзей было море. А уж какой красавицей была! И так случилось, красавица познакомилась и начала встречаться с одним видным молодым человеком. Пара была просто загляденье! Она хрупкая, стройная с золотистыми волосами. Он высокий, мускулистый с решительностью и надежностью в глазах. Тут конечно не обошлось без завистников. Но молодые люди не замечали их. Они жили для друг друга и друг другом. Часто гуляли вдвоем под луной, и мечтали, как счастливо будут жить дальше вместе.
     «У нас будет непременно большой дом загородом, трое детей, машина и мы будем ездить на море каждое лето. Ведь так?» - спрашивала девушка своего возлюбленного.
    «Конечно, все у нас с тобой будет! Разве может быть иначе?» - отвечал ей молодой человек.
     Все закончилось осенью. В один из осенних дней беззаботная красавица гуляла босиком под дождем со своим красавцем. К вечеру легла с небольшой температурой. А на утро пришлось вызвать скорую. То, что сказали врачи – ее надолго оглушило. Просто невозможно было поверить. Ведь до этого не было никаких признаков. Даже намеков на болезнь, которую она до сих пор не решается произнести. Так просто, иногда красавица чувствовала легкий кашель, но не воспринимала его всерьез. К докторам не обращалась. Считала, что ни к чему. Обычная простуда и не более. И не смущал факт, что слишком уж часто это стало повторяться. Ела мороженное. Действительно беззаботная. Была…
    С работы пришлось уволиться. Слегла в больницу. Лежала долго и упорно боролась с болезнью. По началу приходили родители, друзья, молодой человек. Все вертелись, беспокоились и ждали выздоровления. Шло время. Особых улучшений врачи не наблюдали. А так, как прошло достаточное время проживания в больнице, то пришлось выписаться на дом, но с условием соблюдения определенного режима. И красавица вернулась домой. Похудевшая, побледневшая, с синевой вокруг глаз и слабостью. Уже не она ухаживала за родителями, а они за ней. Об институте речи уже не было. Какое там! Каждый день приходилось терпеть головные боли – побочный эффект от лекарств. Но лекарства были необходимы. Без них осложнения продолжились бы. Красавица, вернее, то, что от нее осталось, целыми днями просиживала дома. Молодой человек стал заходить все реже и реже.
    «Мне просто больно на тебя смотреть» - однажды сказал он и больше не пришел. Я не плакала. Уже, было нечем. Друзья… а что друзья? Перестали приглашать куда-либо, так я не могла просто пойти ни морально ни физически. Все давалось с трудом. Каждый день. И все равно у меня была надежда. Надежда на то, что когда-нибудь я проснусь, и все закончится. Неважно, что произойдет, но мне будет хорошо.
    Последняя надежда рухнула, когда умер отец. Он был довольно стареньким, и годы взяли свое. После этого события мать стала в буквальном смысле сходить с ума, забывать, что ее муж умер. Было невыносимо слушать и смотреть, как она звонит по больницам и знакомым насчет отца, пытаясь его найти, как выдумывает истории о том, что он нас бросил и ушел к другой женщине, как пытается писать ему письма с просьбой вернуться в семью и отправляет их на почту без адресата…
    Сначала, я пыталась вразумить мать, и не без боли для себя говорила, что отца уже нет в живых. Но потом мне стало просто безразлично. Уже ничего нельзя было поделать с этим. А потом не стало и матери. Она уснула за столом, когда писала очередное письмо и больше не проснулась. Вот так все просто. С уходом матери, последнего моего родного человека, хоть и полусумасшедшего, в моей душе образовалась огромная дыра пустоты. Спустя некоторое время поле похорон, в квартиру пришел человек. Он звал себя нотариусом. Оказалось, что мать подписала квартиру ему его семье! И если я хочу с ним судиться, то он не будет против, так как я «имею на это право». Я знала, что моя мать могла подписать бумаги, не глядя и не соображая, что подписывает. Поэтому во мне проснулось внутреннее чувство справедливости. Им я жила ближайшие дней шесть. Почему-то была уверенность, что я выиграю дело. Ведь тот нотариус был матери никем, а я прямая наследница имущества. Но на завещании зловеще красовалась подлинная подпись матери, которую нужно было оспорить. Нужен был лишь хороший адвокат, а на него конечно же деньги.
   Так как я не могла работать, а вся пенсия матери ушла на ее же собственные похороны, то первым делом я стала обзванивать старых знакомых. Многие говорили, что заняты, нет времени и в одночасье чуть ли не обанкротились. Я не могла поверить своим ушам! И это мне говорили люди, которых я сама выручала из трудных времен, ничуть не задумываясь удобно мне или нет.
    В общем, я решила набрать номер одной подруги, с которой когда-то хорошо общалась с дет. сада, школы и заканчивая общей работой. О моей болезни и положении дел она не знала. Я позвонила ей после всех лишь потому, что не хотелось, чтоб она меня жалела. Сама по себе подруга была неплохим человеком, просто было такое, что мы соперничали немного друг с другом в успешности. Глупо, да. Но окружающие люди постоянно нас сравнивали, так появлялись мы везде вместе. Одинаковые условия для жизни, даже внешность похожая. Наши пути разошлись, когда я встретила своего Дениса. С моей тогдашней занятостью свободного времени хватало лишь на него. И постепенно подруга перестала со мной общаться, и дальнейшая ее судьба была мне не известна.
- Алло, ал…а Ирина дома? – робким голосом начала я разговор.
- Ирина Олеговна? Сейчас я ее позову – ответил грубый женский голос, наверно матери Иры.
- Добрый день. Ирина Олеговна Фомина. Я вас слушаю – рабочей скороговоркой ответила молодая женщина.
- Алло! Ира? Ира это ты?
- Да-да, это я. Эм.. кто вы?
- Ира, ты меня не узнаешь? Это я, Нина!
- Нина? Какая Нина?
- Пппрохоровых…
- Прохоровых…? Ах, да! Нина! Ниночка, не может быть! Мы столько с тобой не общались, прям целую вечность!
- Да-да, вечность.
- Ну как ты? Где ты? Что ты? Кто ты? Ха-ха! Все еще не вериться, что ты мне позвонила, уж думала, что ты вычеркнула меня навсегда из своей жизни, забыла старую дружбу.
- Да как же я могу? Что ты! У меня просто такое тут случилось…
- У меня тоже куча всего произошло! Знаешь, я замуж вышла. Да-да. Никто не ожидал, что так рано, но муж у меня очень деловой. Мы с ним бизнесом занимаемся. Организовываем тур поездки по Европе. Так что, если что можешь ко мне с этим обратиться, скидку сделаю. А еще у меня двое детей. Мальчики, близняшки. Им по три годика скоро будет. Такие сорванцы растут! Пришлось вот няню нанять, иначе голова кругом!
- Так это была не твоя мама?
- Не, она в Испании сейчас на курорте. Это была домработница.
- Так у тебя и няня и домработница есть?
- И шофер личный. Ха-ха! Мы люди деловые. Еще скоро переезжать собираемся, новую квартиру покупаем в центре. Так что ты удачно позвонила, а то бы меня уже здесь не было. Так, что это я все о себе, да о себе? Как у тебя дела-то? Как Денис? Замуж-то за него вышла? Или с другим живешь? А? Ахаха!
- Нет… не вышла. Мы расстались. Понимаешь Ир, тут такое дело, родители умерли. Я осталась одна. Мать квартиру завещала нотариусу, а у меня нет денег на адвоката. А если он дело выиграет, то я останусь на улице. Мне очень неловко просить тебя, но может ты одолжишь мне хоть сколько-нибудь денег? Пожалуйста…
- Ой, Нинка! А я не знала, что у тебя вот оно все как! Сочувствую и соболезную тебе. Жаль, что родители умерли твои, жаль. А адвокаты они нынче такие дорогущие. Даже не знаю, смогу ли я тебе помочь. У меня у самой столько на все расходов, столько расходов! Скоро день рождения у мужа, потом еще у свекрови, надо подарки дарить. А они люди непростые, к дешевому не привыкли, да и переезд еще затратный. Так что даже не знаю.
- Ира, у меня совсем нет денег! Хоть сто рублей привези, ну пожалуйста! Выручи! Как дела улягутся, я все верну.
- А работа как же?
- Я не работаю, серьезно заболела, лекарства не помогают…
- Постой, так если ты работать не можешь по болезни, то тебе должны инвалидность выписать, ты пенсию получаешь?
- Ира, какая инвалидность, какая пенсия?! Знаешь сколько времени и справок нужно собрать, чтобы выбить от государства копейки?! У меня квартиру со всем имуществом вот-вот отберут, а ты хочешь, чтоб я побиралась у государства?!
- А что в этом такого? Мне материнский капитал давали при рождении детей, все тоже государство. Ладно. Слушай, мне сейчас некогда. Я человек деловой, у меня все по расписанию, совсем нет времени. Позвони мне на днях как-нибудь. Может еще все наладиться у тебя. Ну, пока, не переживай.
    Ира повесила трубку. Я сидела и еще долго слушала гудки в телефоне. Понятно, что больше мы с ней не разговаривали.
    Потом, скрепя сердце и послав свою гордость на кудыкины горы, решилась позвонить своему бывшему молодому человеку.
- Алло…- сказала я неторопливо в трубку.
- Да? Да-да – послышался веселый женский голос в ответ.
- Позовите Дениса, пожалуйста.
- Дениса? А зачем вам мой муж? – уже невесело ответил голос.
Теперь трубку первой повесила я. Плакать – разрешается!
    Эти разговоры были давно, но до сих пор не забыто каждое слово. Обида не проходит просто. С одной стороны никто никому ничего не должен, и помощь дело добровольное, но с другой стороны, ведь могли бы мне помочь, хоть кто-нибудь, хоть как-нибудь. Все отвернулись от меня.
    А дальше было вот что. Суд, конечно же, я проиграла. Квартиру следовало освободить в ближайший срок. Но я ничего не предпринимала. Просто сидела и не могла поверить в случившееся. К тому деваться действительно было некуда. Пустота в квартире и пустота внутри. Тогда я с ужасом подумала, что если бы последними днями моей жизни был бы этот небольшой срок, который мне оставили доживать в квартире, то я также бы сидела и ничего не делала, хотя знала, что придется скоро умереть. Ну и чтобы я сделала, когда любое действие – бессмыслица, если знаешь, что будущего нет. Ради чего и кого что-то делать? Я осталась одна. Нет и не было у меня никакой гордости или самолюбия. Хотя…
    Когда пришел нотариус и судебные приставы, то им пришлось взломать дверь. Я не открывала им. Кода они просили меня собраться и уйти, я сидела и смотрела в пол, и еле слышно произнесла: «я никуда не пойду, никуда…». Никакие уговоры и перечень законов не действовали. Говорят, люди должны быть гуманны по отношению друг к другу, сохранять спокойствие и не опускаться до низостей. «Человек, будь человеком!» - гласила надпись на одном из повешенных постеров в коридоре. На него-то и был брошен мой последний взгляд в уже чужой квартире. До последнего я сопротивлялась, упиралась ногами, руками обо что попадалось. Плохо помню, как кому-то куда-то серьезно заехала. Из-з этого меня избили те самые представители органов власти, которые минутами ранее читали мне закон, руководствуясь принципами гуманизма. За пределами квартиры он закончился видимо. Мое тело лежало в подъезде и истекало кровью. Конец? Нет, куда там!
     Передо мной появились люди в белах халатах. Врачи. Наверно кто-то вызвал «скорую». Я надеялась, что хотя бы этим людям можно верить и довериться. Врачи же оказывают непосредственную бескорыстную помощь. Я думала, что меня положат на носилки и понесут аккуратно, чтобы не было больно. Вместо этого мне скрутили чем-то сзади руки, и повели как под конвоем. Кричать и вырываться было бесполезно. А тело ныло, ужасно ныло!
    В общем, отвезли меня в больницу. Но не ту, что для обычных людей, а для психически больных. Нотариус наверно заранее договорился, чтоб меня держали там, если я окажу сопротивление. А если б не оказала, то он все равно нашел бы способ меня засадить в психушку? Судью, адвоката, приставов, полицейских, врачей, всех подкупил! Если есть столько денег, то зачем ему моя несчастная квартира?! Гуманизм, гуманизм… это была последняя тема, на которую я писала реферат в институте. Возможно, профессор  успел проверить и даже оценить мою работу. А потом, узнав, что я отчислена, продал ее студенту-бездарю. Не жалею, что не учусь. Никогда не хотела стать одной из тех, кто ломает жизни людям. Никогда.
    В психиатрической больнице сначала меня подлечили. Все же сотрясение мозга – дело серьезное. Про хроническую болезнь узнали – стали пичкать дополнительными лекарствами, кроме тех, что положено психически больным. Мое тело ходило по палате и коридорам как приведение, нервно подергиваясь, а сама я мыслями была где-то далеко. И вправду со стороны похожа на сумасшедшую. Но себя таковой не считала. Только перестала сопротивляться, потому что понимала, что дальше – хуже.
   Психи, с которыми я жила, были самые разнообразные. Они вели себя относительно тихо, палата для буйных была рядом. У нас же было женское отделение. Только его специфика до сих пор мне не ясна. Человек было тридцать. Женщины разных возрастов и судеб. У кого-то крыша действительно ходуном ходила, а кого-то просто муж сослал за бытовую истерику. Все могло быть.
    Первое время я ни с кем не разговаривала, игнорировала всех. Подолгу стояла у окна и все высматривала что-то через решетку, словно ждала кого-то. Иногда действительно ко многим приходили родственники и знакомые на свидания, приносили продукты и вещи. Ко мне же никто не приходил.
    Я развлекала себя тем, что наблюдала за происходившими вещами. Например, по палате бегала бесноватая голая женщина, неподалеку от нее ревела и звала маму здоровая деваха, думающая, что ей десять лет, сбоку сидела древняя бабка, и, не переставая, что-то бубнила себе под нос. Еще через каждые пять минут могли приставать две дуры в поисках сигарет. Курить не разрешалось, поэтому у некоторых начиналась ломка. А некоторые представляли собой подобия растений. Стояли долго как статуи или сидели и глядели в одну точку. Но самое ужасное - вонь от этих женщин. Они ходили под себя. Медсестры страшно бранились из-за этого и заставляли всех убирать испражнения за «растениями». Я не могла. Рвало в туже жижу. Гадкое зрелище. Потом меня престали заставлять, так как заведующий палатой рассказал, чем я болею. Для медсестер это всего лишь означало, что никакой рабочей силы из меня не вытянешь, а что вылезет наружу, все прекрасно видели…
    Дни шли за днями. Врачи ставили надо мной эксперименты с лекарствами, беседовали о чем-то. Я лишь глотала таблетки и кивала головой.
    Однажды к нам привезли новую пациентку. У нее были поседевшие волосы, но лицо молодое, и как мне показалось доброе. Она сразу побежала в угол и склонилась на колени. Молилась. А после стала со всеми оживленно разговаривать и что-то доказывать, пока на нее не набросилась ни с того ни с сего одна толстуха. Медсестры разнимали их швабрами. Толстуху увели в палату для буйных, а седоволосую оставили. Она обиженно отстранилась от всех и оказалась рядом со мной.
- Веришь? – спросила меня седоволосая.
- Что? – вдруг неожиданно для себя ответила я. Обычно же ни с кем не разговариваю.
- В Бога веришь?
- Не знаю…
- Он есть! Истину тебе глаголю! Всевышний все видит, все слышит и оберегает нас!
- Да уж, видела, как вас оберегли…
- Так не убили же! Это Он защитил! – седоволосая указала пальцем наверх.
- И за веру посадил?
- Как же за веру?! Разве верить - это грех, чтобы за него наказывать?!
- Тогда почему вы оказались здесь?
- Забрали меня сестра, лишь Бог знает почему.
- Но должна же быть хоть какая-то причина. Меня вот из-за квартиры сюда упекли, например. А вас?
- А меня не за что! Ей Богу не за что! Давеча на улицу вышла, говорю: «Братья и сестры! Прозрейте, братья и сестры! Благодать божья да пробудиться в вас! Да уверуйте в Бога! Да будет мир на всей Земле!». К каждому подходила, обнять по-братски хотела, чтоб тепло и любовь божью передать. Такое святое и благое дело делала! Господи, прости грехи мои, может, согрешила я чего, может нечистый на плече сидит, прости, Господи! Прости!
    Седоволосая упала на колени и стала бить головой в пол. Медсестры тут же ей вкололи успокоительное. Мне почему-то стало жалко эту женщину. Она не может понять, за что сюда попала, кода все так очевидно.
    Той же ночью мне не спалось. И не потому, что справа стоял храп на всю палату, а слева бабка бредила вслух во сне. К этому можно привыкнуть. Я смотрела краем глаза как седоволосая встала в свой угол и молилась до утра. Все думала, что ей движет? Может она не сумасшедшая сама по себе, а слепая фанатичная вера помутнила рассудок?
    Утром всех разбудил крик. Это кричала седоволосая. Мед. сестры пытались снять с ее шеи какую-то цепочку. Когда сюда поступаешь, то нужно сдать все свои вещи на хранение. Даже если ты в единственном платье, то все равно выдадут больничный халат и дырявые, вонючие тапки, чтобы не то, чтобы сбежать, иди было противно. Так вот, наверно при досмотре что-то упустили или седоволосая немыслимым образом это утаила. Наконец, мед. сестрам удалось отобрать цепочку. Седоволосая рыдала пока ей не вкололи лекарство. Потом уснула. Через некоторое время я подошла к ее кровати. Женщина лежала с открытыми заплаканными глазами.
- Сыночек мой… они забрали у меня сыночка…- шептала она.
Значит, на цепочке висел медальон с фотографией ее сына! И вправду могли бы оставить. Отобрать такое у душевнобольного человека! Все нутро взывало к справедливости.
     Я решилась последовать за мед. сестрами и по-человечески попросить медальон обратно. И вдруг заметила, что сиделка у выхода из палаты сидела не шевелясь. Я замерла, а та даже не взглянула на меня. Странно. Обычно от каждого подозрительного скрипа она вскакивала и шла проверять. Уснуть себе на рабочем месте никогда не позволяла. Я осторожно коснулась ее. Холодная…Не дышит… Мертвая! Вдруг мое сердце бешено забилось. Сбежать как рукой подать! Но как же седоволосая, и вдруг меня поймают? Если поймают, то заколют так, придется присоединиться к «растениям». Я колебалась. На лестнице послышались шаги. Невидимая сила понесла меня обратно в палату… Был ли это страх или что-то еще я не знаю. Но не жалею, что не сбежала тогда. Иначе это не сделало меня до конца такой, какой я сейчас.
   В общем, медальон к седоволосой не вернулся. Хотя я просила сестер не раз. О смерти сиделки никому из пациентов не было известно кроме меня. В тот же день на ее месте появилась другая. Ну как другая? Внешне так точно такая же грузная тетка, только очки были в два раза толще и волосы реже.
    С тех пор каждую ночь я думала о побеге. Надоело все. Раньше просто хотелось, чтобы была хоть какая-то крыша над головой и еда. Но осознав, что жить в психушке придется всю жизнь, я вдруг проснулась.
- Неужели я буду жить в психушке всю жизнь?! - случайно сорвалось у меня с губ за обедом. Сидевшая рядом бабуля чуть не поперхнулась со смеху:
- Так раньше надо было думать, дурочка!
- Дурочка? Это я то дурочка? Да я всех в сто раз нормальнее! И сбегу отсюда когда-нибудь!
- Эээй! Тише ты! – дернула меня за кофту какая-то женщина сзади.
После обеда та подошла ко мне. По возрасту она была немногим старше меня. Стройная, высокая с темными волосами. Она была здесь еще до того, как я сюда попала.
- Ты правда решила сбежать отсюда? – сказала она мне шепотом.
- Да – ответила я.
- Я Яна.
- Нина.
- Завтра.
- Что?
- Я подойду к тебе и скажу, что делать. Больше ни слова.
И она отошла от меня как ни в чем ни бывало.
    Вечером я легла раньше всех, сославшись на недомогание. На самом деле решила выспаться. Вдруг что-то произойдет, а сил не хватит. Но заснуть не удалось. Мысли одна за другой то и дело возникали в голове. Только избавилась от одной, как тут же другая и третья. Вдобавок ужасно нервничала и заметно вспотела. Было страшно. Так, вдруг, без особых причин. Хотя нет, меня волновали мысли о побеге. Я почему-то решила, что он не удастся, даже если план (о котором я понятии не имела) будет идеальным. Что-то обязательно помешает этому. Какая-нибудь мелочь или сволочь… Мысленно можно откровенно ругаться, ведь никто не услышит. За сквернословие иногда могли ударить мокрой тряпкой по лицу. Считалось большим везением, если ей еще не вытирали пол…
    Это унизительно и ненормально. Но нельзя забывать, где ты находишься, так что вполне приемлемо. А что вообще такое «приемлемо», «нормально»? Откуда взялось? Когда пещерный человек решил не убивать своего соплеменника из жалости или привязанности? Или когда одному в голову вдарили идеи расизма, а другому равноправия? А может, когда появилась первая психушка? Интересно как это могло быть? Если, что-то шло не так с человеком, он не выполнял принятые нормы общества, то его могли  изгнать на все четыре стороны. Первой психушкой стало одиночество. Одному труднее было выжить, особенно если рядом бродили дикие звери. Человек оставался один на один со своими страхами. Но был ли он таким уж ненормальным? Возможно, в обществе и был, когда жил с ним. А один на один с собой? Когда не с кем сравнивать свое поведение? Одному можно, к примеру, орать в поле, в лесу, на реке, при охоте на зверей, да где угодно, и при этом никто не будет тыкать в тебя пальцем или крутить у виска.
    Однажды я сказала доктору, что я ненормальная и меня действительно надо лечить. Он посмотрел на меня сквозь толстые очки. По его лицу было видно: «ты лжешь мне и себе, ведь на самом деле так не считаешь, а говоришь все это то ли от безысходности, то ли думаешь, что я старый дурак». Скорее я думала второе, чем первое. Тогда просто захотелось встать на место доктора и «понимающе кивать головой», ведь то, что он изо дня в день говорил своим пациентам - было не меньшим бредом, который они несли. Он всем обещал, что всех излечат и выпустят или говорил иную успокаивающую бредятину. На меня его успокоительные слова никогда не действовали. Я изначально знала всю правду…
    Но с ума не сошла. Наверное. Очень странным и непонятным кажется мир, но не только за прошедшие года, а в целом. На самом деле он не реален. Одни могут возразить и сказать, что реальность – это то, что мы видим и слышим, обоняем и осязаем. Но как быть с теми, кто видит летающих драконов вместо самолета, слышит голоса в своей голове вместо тишины, боится быть проглоченным лифтом или от сладкого дуновения ветра впадает в обморок? Почему их реальность не может быть реальностью, даже если она резко отличается от реальности остальных? Значит ли это, что реальность большинства есть настоящая реальность? А если большинство будет видеть вместо самолета драконов, то будет ли это означать, что самолет стал драконом или драконы существуют сами по себе? Или все это обман нашего мозга? Если это так, то зачем ему обманываться? Мысли совсем спутались…
Бредовый клубок все катался в голове до самого утра, так и не связав спасительный шарф успокоения.
    Солнечным утром я встала с постели с навязчивой идеей о своем тихом помешательстве. Я была уверена, что где-то упустила себя из-под самоконтроля, и боялась признаться в этом. Так началось мое раздвоение личности. Странно ощущать себя нормальным и ненормальным одновременно. Но я не спорила сама с собой. Просто приходили попеременно противоречивые мысли. Это как играть в «веревочку» - то на одной, то на другой стороне, то сразу на двух. И везде все логично, потому что существует правило, которому вынужден подчиняться. Тебя не волнует откуда оно взялось. Просто без него не было бы игры. Спокойно за то, что не ты ее выдумал и беспокойно, что в нее до сих пор играешь. Вроде контролируешь ход, а вроде бы и нет.
На улице было тепло и нас повели обедать на улицу во двор с высоким деревянным забором.
    Яна подсела ко мне, никого и ничего не боясь, протянула свою еду и почти театрально произнесла:
- А это тебе. Поешь немного, а то с тобой бедной никто не делится, к тебе бедной никто не приходит. Ты такая бедная!
И только я хотела взять съестное, как одна бабка мигом прихватила это себе.
- Ах ты, тварь старая! Да как тебе только не стыдно жирной корове такой?! Куда ты это все запихнешь себе?! – негодовала Яна.
- А? А?! А найду куда! Найду куда! Найду! – раскудахталась бабка.
- Уж ни в мзду себе? – кто-то сказал сзади нас.
- Ааааа! Сссука! Сссука! Убью ссукууу! – разгорячилась бабка.
    Просто, когда намекали про ее прошлое, та действительно становилась бешенной. Груша, как прозвали здесь эту бабку (совсем не за ее фигуру, а то, что в ней кое-что было), раньше работала на государственном мясном заводе. У нее была еще семья, достаточно большая. Жили на одни гроши, хотя честно трудились с утра до ночи. Вдруг случилась инфляция. Все деньги были на сбер. книжке отложены, и понятное дело обесценились. Тогда и случилось с Грушей это… Посчитав себя униженной и обворованной государством, она решила пойти против государства этим же путем. Стала подворовывать на заводе. Сначала неприметно, по косточке, ребрышку, колбаске. Но однажды ее заметил сторож с большим окороком. Груша разыграла целый спектакль. Плакала, винила во всем инфляцию, и что есть было нечего и т.п. Сторож попался на беду добрый и также познавший все прелести банковских вкладов. В общем, отпустил он Грушу, но пригрозил, что если еще раз увидит ее за воровством, то сдаст со всеми потрохами в прямом и переносном смысле. Груша поклялась Сталиным, что ничего он больше не увидит. И действительно никто ничего больше подобного не видел, что вытворила Груша. Сторож по привычке ходил дозором по складу завода, но начальство было не довольно. Нарезки мяса стали понемногу регулярно пропадать. Старик проверял каждую работницу, осматривал руки и фартуки, и особенно Грушу. Пристально. Спереди и сзади. А она лишь ухмылялась и пожимала плечами. Так продолжалось довольно долго. Пока, наконец, Груша не попалась с поличным.
     «Даже на войне такого не видывал, когда с немцами воевал!» - опешил старик и долго не мог прийти в себя, как рассказывали потом очевидцы.
Так вот, Груша потому стала зваться Грушей, что прятала краденые нарезки в свое женское так сказать начало. Один раз она переложила туда слишком много. И все стало вываливаться на пол. Груша не пыталась ни оправдаться ни извиниться. Просто, молча на глазах у сторожа и парочки рабочих, стала запихивать себе все обратно… «На сберкнижечку».
    Потом ее безоговорочно поместили  сюда. Даже под присмотром врачей она умудрялась иногда проделывать такие жуткие вещи. Только вместо мяса были чаще таблетки и все небольшое, что попадалось под руку. Эту  омерзительную историю я случайно услышала от медсестер, болтавших в коридоре. Но практически все пациенты знали об этом, только боялись произнести вслух. Груша была тут как тут и могла хорошенько выдрать волосы. Почему ее не определяли в палату для буйных, оставалось только загадкой.
   Я наивный человек. И да, и нет. А может просто великая трусиха. Опять не в точку. Если б я действительно была трусихой, то в той ситуации с обедом немедленно убежала, спряталась или позвала б на помощь. Но я как остолбеневшая застыла на своем месте, когда Груша нанесла мне свой первый удар, а потом второй и третий… Такое бывает, когда люди долго соображают, что происходит или не понимают вовсе. Впадают в ступор от неожиданности, совершенно не осознавая, что происходит и что нужно делать. Никто из пациенток не пытался нас разнять. А Яна… Ее и след простыл. Она воспользовалась созданной шумихой и незаметно проскочила в дырку в заборе. Туда не каждый бы пролез, но она была очень худой.
      Как ни странно, сначала боли не чувствовалось. Только потом когда сбежались врачи и оттащили Грушу, я взвыла.
     После этого случая я окончательно замкнулась в себе. Зато Груша была теперь в палате для буйных. Противно думать, что я была для нее как отбивное мясо, боксерская груша. Тем не менее, эта мысль существует и иногда всплывает в моей голове.
    Тогда я снова возвращаюсь из своего идеального свободного и спокойного лунного блаженства сюда, в мир, ставший для меня прошлым. И каждый раз с нетерпением желаю вновь забыться.