Владимир

В дальнем углу просторной комнаты, ничем не освещенной, кроме надуманных улыбок пребывающих в ней людей, стояли пустые емкости, похожие на банки для засолки огурцов, испускавшие кисловатый запах мочи. Жалюзи, так как день уже вступил в свои владения, были открыты, а громкий голос врача, блуждавшего по бесконечным коридорам, подбадривающе напевал: "Раз-разок, вот еще разок - и много-много раз-разок". Исцарапанная вдоль и поперек дверь открывалась от проносившихся по коридору санитаров и закрывалась влажной, мясистой ладонью Владимира, одного из тех, кто попал туда случайно, потому что думал много и занудно, произнося потоки мыслей вслух. Что-то мешало ему в предыдущей жизни, от чего хотелось избавиться - и такое настроение сохранилось до сих пор, став постоянной темой его разговоров: "А где мы? А ты кто?" - спрашивал он, но никто из собеседников не мог ответить. Пожилая женщина, скомкав и небрежно бросив лёгонькую простыню поверх крикливой, жесткой кровати, сняла с себя белый халат и стала разгуливать из темноватого угла в тот, что светлее, напевая: "Эх, раз, да еще раз, да еще много-много-много-много раз". Владимир, спрятавшись за своим лежбищем, ни чем не отличавшимся от остальных, кроме приклеенной к изголовью наклейки "век живи - век учись", нервно поглядывал на женщину: ее покрытые длинными, рыжими волосами ноги и похожую на мягкую подушку переднюю сторону трусов, совсем не желтую, и даже не так дурно пахнущую, в отличие от банок...
- Куда мы идем?
- Мы сидим.
- Ах, да. Может, в картишки перекинемся?
- Нет, скоро сдавать анализы...
- Да...
Владимир почесал свой вспотевший лоб. Вспотел он не оттого, что было лето, а потому, что в глазах у него беспрестанно пылал огонь, и он не мог понять, почему...
- Ну как сегодня?
- Да как и завтра.
- А послезавтра?
- Там уже и Новый Год.
- Эх, хороша жизнь.
Женщина прекратила прогулку. В комнате стало тихо, но разговор двух соседей продолжался. Один сидел в очках, крепко сжимая в руках железное изголовье кровати, совсем изржавевшее, после соприкосновения с которым руки пахли болотной жижей или испражнениями, приправленными металлической стружкой. Он также шоркал босыми ногами по колкому бетонному полу, пытаясь найти для них достойное применение. Собеседник его был человеком в годах, полосатой пижаме и шляпе, которую он никогда не снимал. В этот раз он положил ее рядом с собой, на засаленной желтой простыне и впервые показал свою прическу: "Она была прекрасна, - сообщил пациент, - а сейчас износилась слегка... Теперь вот жду новую... И Новый Год жду. Вообще, люблю с тобой поговорить, Матвей Поликарпыч".
Матвей Поликарпыч сгорбился и застыл – он, наконец, нашел достойное применение своим ступням. Теперь, сидя в позе лотоса, он не чувствовал холода. Лишь смутное воспоминание вкуса молока, которое он сосал из груди своей матери, заставляло его продолжать беседу.
- А Владимир, например, нормальный, - вдруг сказал он.
Владимир все так же сидел за кроватью. Его не было видно - лишь доносились, будто издалека, его речи о том, кто он, где мы и как быть дальше. В страхе быть увиденным, он гуськом, нелепо вертя задом, пробирался все ближе к двери, которая и не думала перестать открываться и которую ему все время приходилось закрывать.
- Я нормальный, нор-маль-ный! - Подтвердил Владимир. Соседка оглянулась, заметив его нестриженные ногти, постепенно начинавшие сворачиваться в черноватую спираль. В недоумении взглянула она и на волосы своих ног, попытавшись суховатыми пальцами закрутить их, наподобие ногтей Владимира. "Ах ты, я тоже так хочу", - думала она, напряженно скручивая их. "Сейчас я тебе покажу, да". Волосы то отрывались, вызывая приятную боль, то никак не сворачивались, отчего она злилась и приходила к выводу, что Владимир действительно нормальный и намеренно разрушает их сообщество. Мыслям ее также мешало продолжение разговора двух интеллигентов, до этого обсуждавших будущее. У одного начал коситься глаз, а второй надувал слюнные пузыри, глуповато гекая.
- А завтра, может, коньячку?
- Нет, нам анализы сдавать.
- Ну тогда, может, поцелуемся? Как в старые добрые времена, помнишь? - тот, что в полосатой пижаме, попытался было показать, но связанные руки не давали ходу задуманным действиям. Он обиженно обмяк и возбужденно провел языком по верхней губе.
- Ну давай, раз уж так... - В смятении ответил второй, встав с кровати. Он глянул на свои ладони: линия жизни вдруг закончилась - вместо нее теперь была ржавчина.
- Ну иди, иди быстрее, поцелую, - все настаивал первый.
Женщина направилась к Владимиру, взяв с собой банку для анализов. На улице кто-то кричал песню: "Вселенная, вселенная, моя истина, я иду к тебе, я уже рядом. Вселенная, вселенная – я тоже являюсь твоей частью!"
Владимир, обуреваемый страхом, не переставая истекал потом. Лоб его покраснел, а щеки пожелтели, поэтому мягкая бородка его напоминала клумбы одуванчиков без стеблей. Женщина стояла над ним и улыбалась, прицеливаясь в то место на голове, где не росли волосы, а было гнездо. Владимир считал его гнездом своих мыслей. "Оттуда они и идут. Я уверен. Мы кто? Это что? А оно зачем? Все оттуда, серьезно".
Собеседники пылко, хлипко и страстно целовались, обмениваясь слюной. Не закрывавшийся рот издавал непристойные звуки, похожие на чавканье промокших подошв. Даже отвисшая челюсть и связанные руки не мешали удовольствию. "Но вот шляпа..." - Вдруг заметил тот, что ее носил, - она ведь подсматривает. Может, убьем ее?"
- Нет, - ответил второй. - Нам ведь анализы сдавать.
- Ну ладно, тогда продолжим, - и они снова впились друг в друга дрожащими губами.
Женщина стала завидовать им и потянулась рукою к низу живота, пробираясь сквозь чащу склеившихся от немытости волос. Вторая рука крепко сжимала банку, словно ликом смерти нависшую над Владимиром.
Так говорил Владимир, до сих пор не сменив свою позицию: "Я хочу смерти. Смерти хочу. Не знаю, что такое смерть. Но жизнь, вроде, знаю. Да, в жизни был. Жизнь хороша, когда пьешь не спеша", - он взглянул вверх и увидел банку, в которой оставалось несколько желтовато-бурых капель. "О, вот она", - пропел он, несмотря на то, что был нормальным.
Вдруг в палату вошел статный врач в черном халате, белых в облипку брюках и высоких красных сапогах. Усы его были подкручены, а судя по лицу, выглядел он на лет пятьдесят. Зрелище для него было не в новинку, поэтому он сдавленно хихикнул и даже облизался, метнув взгляд в сторону съежившихся любовников. Потом все-таки отвел глаза, испугавшись, что может заиграться, и стал глядеть на нее, ту самую.
- Ну Вера Ивановна. Ну сколько можно... Вроде, мудрая женщина, а в трусах одних ходите. И баночку поставьте... - Благонамеренно приказал он и, выхватив из руки баночку, поставил ее в нужное место.
- А вы, Матвей Поликарпыч и Феодосий Гаврилыч, вам-то не стыдно? Дети у всех, профессорами были... Эх... - Те в смущении уселись на свои кровати и надменно отвернулись, будто ничего и не было. Вера Ивановна продолжала стоять.
- А вы, Владимир, вы идите... - Врач подал ему руку, и Владимир встал. – Ведь вы нормальный...
Владимир согласился и ушел - ведь он был нормальным. Вместо него принялась рассуждать Вера Ивановна, намертво застывшая в том месте, где прежде сидел он. Теперь Новый Год ждали лишь двое.